Архимандрит Рафаил (Карелин), современный церковный писатель и проповедник, живущий в Грузии, уже достаточно известен православной читательской аудитории в России. Его книги – "Путь христианина", "Церковь и мир на пороге Апокалипсиса", "Христианство и модернизм", сборники проповедей и даже отдельные статьи – явление в православной литературе яркое и незаурядное.
     В статье "Скрытый демонизм", написанной специально для настоящего издания, о. Рафаил стремится показать те обстоятельства, те реалии жизни человеческого общества, которые во многом обусловили как появление сатанизма в его современной форме, так и его нынешний "расцвет". Возможно, что кого-то эта статья приведет первоначально в недоумение, показавшись чрезмерно "жесткой и категоричной": ведь в ней критическому разбору подвергаются философия и искусство, наука и литература – то, что принято называть "достижениями цивилизации" и чем принято гордиться. Во всем этом о. Рафаил указывает признаки той питательной среды, той почвы, на которой дает свои всходы сатанизм. Подобный подход, его кажущийся максимализм человека современного может шокировать, тем более – человека нецерковного.
     Однако при более внимательном и вдумчивом прочтении статьи, а также сличении того, о чем пишет в ней автор, с сегодняшней действительностью, отношение к ней меняется. Да, в этой статье действительно говорится о культуре человеческого общества, но о той культуре, которая ставит своей целью "заменить" собой человеку Бога, занять Его место в человеческой душе.
     Нельзя спорить, культура на самом деле может сообщить человеку, совершенно приземленному, неодухотворенному, какие-то первоначальные представления о нравственности, любви, красоте, подвигнуть его душу к поиску некоего высшего бытия. Но горазда чаще мы видим иное: человек в своих исканиях удовлетворяется тем, что предоставляет ему культура – будь то мир изящных искусств, литературы, философии или же науки и техники – не ищет более небесного, замыкается в кругу сугубо земных интересов, становится "мертвым" для Бога и не только "мертвым", но и враждебным Ему. И здесь – речь именно об этом.

Ну теперь они готовы
и возьмут мне Византию.
     (Эредия "Мухамед II")

     На одном из экуменических съездов православный священник, выступавший с очередным докладом, составленным по принципу: "больше слов, меньше дела!", нечаянно нарушил экуменический этикет, упомянув о существовании темной силы – демонов. Реакция зала была единодушной: присутствующие как по команде заулыбались, будто услышали веселую шутку: "значит, жив Курилка", неужели в свете сегодняшней цивилизации и культуры ночной призрак диавола еще не растаял, как тень при свете наступающего дня?
     Есть вещи, которые видны на расстоянии: чем они ближе, тем более теряются их контуры; если человек стоит перед огромным колоссом, то видит не очертания и формы, а только серый цвет камня. Демонический мир настолько близок нам, что дистанции между ним и современным человечеством почти не существует. Демонический мир стал нашим миром, и поэтому мы потеряли представление о нем; действие этого мира мы приписали самим себе. Чтобы определить и понять какое-либо явление, нужно найти свойства, характерные только для него, которые отличали бы его от других родственных ему бытийных рядов. Но демонический мир – мир зла и лжи, мир ненависти к Богу, мир разрушения и хаоса, мир отчаяния и смерти – настолько слился с содержанием нашей души, с нашими страстями: гордыней и жаждой разрушения, со стремлением найти счастье в грехе и выпить чашу этого яда до дна, что мы уже перестали понимать, где граница между человеческим и сатанинским. В церковных песнопениях демон называется "чужим", в последовании Великого Канона есть поразительные слова: "…да не буду… я брашно (пищей) чуждему" [1]; теперь этот "чужой" стал нам родным и близким, он уже не около нас, а в нас. Его зубы вонзаются в наше сердце, но мы – не видим врага, поэтому не можем бороться с ним. Уничтожив самое понятие диавола, человечество стало перед роковым вопросом: почему его история – это ярмарка греха и пороков?Почему совершается столько бессмысленных жестокостей, какая сила заставляет человека стремиться к злу? Почему просыпается в душе необъяснимая ненависть к святыне? Почему у некоторых само имя "Бог" вызывает припадки злобы, похожие на приступы пароксизма?
     Гуманизм, как будто бы призванный утвердить достоинство и свободу человека, на самом деле опозорил его. Он отнес демонизм к числу врожденных свойств самого человека, а душу его, получившую наименование "подсознания", представил обиталищем каких-то скрытых драконов, которые то спят, свернувшись в клубок, то, пробуждаясь, терзают ее, то извергают черный пламень гордыни, похоти и зла. Человек становится демоном для окружающих, хотя мы видим чаще всего мелкого похотливого и злорадного беса. Особенно постарался в этой апологии сатаны Фрейд, "отец" современной психологии. "В начале был пол", – вот учение Фрейда; это темное влечение создало культуру, науку и религию. Согласно Фрейду, философские труды, произведения искусства, изысканная поэзия и даже человеческие доблести – все это "яркое оперение петуха", который старается привлечь внимание курицы. Все существующие неврозы и психические болезни, все исторические потрясения, по его теории, лишь следствие неудовлетворенного сексуального чувства. И современное человечество дошло до такой внутренней развращенности, что не отвернулось с отвращением от подобного демонического учения, а приняло его как родное. По Фрейду, все религии, в том числе и христианство, – это коллективная истерия сексуального характера. Где здесь место для демона, когда человек сам становится архидемоном?
     Мы не будем останавливаться на "эдиповом комплексе" Фрейда – он слишком известен, но хотим отметить его оккультный смысл: убить в человеке чувство любви к своим родным, которое даже нерелигиозные люди называли "святым чувством", когда образ матери ассоциировался у ребенка с Ангелом-хранителем. "Нет ничего святого, и ничто не должно быть свято!" – вот девиз Фрейда и его многочисленных учеников, которые, по сути дела, оккупировали и демонизировали современную психологию.
     Психоанализ – порочный метод, посредством которого совершается, как принято считать, проникновение в глубь человеческой души. Путь в эту "черную бездну" для фрейдистов – расшифровка словесных и образных символов, в том числе и сновидений, как желаний и стремлений человека, которые он скрывает от окружающих, а нередко и от самого себя. Человек находится под перекрестным воздействием импульсов, идущих от светлого и темного миров. Но психоаналитиками он рассматривается изолированно от них, поэтому сатанинские импульсы приписываются ему самому. И, следовательно, психоанализ – это методическое внушение человеку, что он по природе своей демон. Мы уже не говорим о том, что сам метод "расшифровки символов" совершенно безоснователен. Никто не может учесть тысяч причин и условий возникновения ассоциаций. Психоаналитик имеет дело со своей собственной фантазией. Действительно, больной может получить некоторое временное облегчение через самовыражение. Он высказался и как бы "разрядил" энергию накопившихся противоречий, но это подобно драматическому катарсису или смеху – очень серьезному нервному и нравственному потрясению. Затем все повторяется с большей силой, болезнь прогрессирует. И это закономерно: психоаналитик не может разрушить ни один психический комплекс, он лишь посредством внушения вырабатывает новый. Однако это еще не самое страшное. Главная опасность психоанализа в том, что человек перестает понимать, от какого врага защищаться, у кого искать помощи. Психоанализ – это бег на месте, от себя – к самому себе.
     Нам скажут, что многие психологи не согласны с Фрейдом, но не согласны они большей частью во второстепенном. Это несогласие находит свое воплощение в новых вариантах фрейдизма – более тонких и потому более коварных. Если у Фрейда, которому нельзя отказать в откровенности, диавол – его учение – предстает в гнусном и отвратительном виде, то мнимые противники Фрейда стараются одеть этого диавола в костюм джентльмена. Только очень немногие психологи имеют мужество сказать, что единственной истинно исцеляющей человеческую душу силой является христианская нравственность, а еще меньше тех, кто скажет: путь из их кабинета должен вести в храм.
     Мы остановились на теории пансексуализма потому, что в попытке демонизации мира она представляется наиболее "колоритной". Не только учение Фрейда, но и его личность вызывала горячие симпатии современных гуманистов. Так президент США Рузвельт обратился к Гитлеру с личным посланием, прося сохранить Фрейду жизнь, не только из сострадания к самому Фрейду, но и полагая, что это необходимо для блага человечества. И Гитлер, неприязненно относившийся к американскому президенту, охотно исполнил его просьбу: очевидно, его оккультный демонизм совпадал в этом вопросе с чаяниями гуманистов. Фрейд благополучно прибыл в Америку, но вскоре скончался от рака языка.
     Следует сказать, что психология и психиатрия, за малым исключением, демоничны уже потому, что не признают существование диавола, скрывают его страшное воздействие на душу человека и этим самым лишают больных реальной помощи – Того единственного, Кто победил диавола.
     Возникает вопрос: все ли душевнобольные одержимы диаволом; можно ли смотреть на широкий спектр душевных заболеваний – от маниакальных депрессий и визионерства до истерии – как на одержимость? Нам кажется, вопрос поставлен не совсем правильно. Граница между душевной болезнью и здоровьем весьма условна: все мы больны, будучи носителями первородного греха – незаживающей травмы в душе каждого человека; все мы больны вследствие этого греха нашими страстями, и, самое главное, – темным влечением к пороку, подобным оккультно-магической любви души человека к диаволу.
     У человека из всех душевных сил менее всего деградировал рассудок, который в некоторых случаях может оценивать свое болезненное и страстное состояние. У душевнобольных эта сила поражена, влияние темных духов не встречает в них даже малой преграды, как поток, когда разрушена плотина.
     Душевное заболевание может иметь различные причины, в том числе и органического характера, но как в ослабленном организме бурно размножаются болезнетворные микробы, так в душевном организме несчастных больных демонические импульсы проявляются с особой силой. Явное вселение демона может выражаться в особенных душевных страданиях, влекущих к самоубийству, беспросветном унынии, страхе перед святыней и самой мерзкой хуле на Бога. Но в любом случае помочь этим несчастным может только сила Божественной благодати, а ее у душевнобольного отнимают современные психиатры, предлагая иллюзорный путь к исцелению, в который сами не верят: гипноз и химические препараты. Это лечение похоже на удары дубинкой по голове страждущего, дабы прекратить его болезненные стоны. Он затихает, но не выздоравливает.
     Нам говорят о психиатрах-христианах, но, к сожалению, для большей части из них Божество – это некая идея, наиболее удобная для медитаций. Мало кто может сказать, что Бог – не средство, а таинства Церкви – не замена курса лечения седативными препаратами, что исцеление предполагает прежде всего христианскую жизнь и покорность воле Божией, что Бог – это высшая шкала ценностей, а не инструмент, который может быть употреблен, а затем отложен в сторону.
     Классическая психиатрия относится к религии так же, как система Гегеля к христианству: чтобы стать христианином, надо преодолеть концепции христианства. Однако в действительности на душу нужно смотреть, как на отдельную субстанцию, нужно признать существование духовного мира и иметь реальный опыт духовной жизни. Парадокс: православный психолог должен стать аскетом и перестать быть психологом. Но тогда рушится всякое понятие о христианской психологии, она становится христианской мистикой и христианской аскезой. Назревает еще больший парадокс: чтобы действительно лечить душевнобольного, психиатр должен стать святым, личным подвижничеством и включением в церковную жизнь стяжать благодать – то единственное, чего боится демон. Это может вызвать улыбку. Но если православный психиатр признает существование диавола, то как он может полагать, что это существо можно изгнать из души и тела больного химическими снадобьями – подобно тому, как крысу травят ядом?
     Итак, психиатрия надела смирительную рубашку не на диавола, а на больного.
     

     Тот же процесс демонизации мы видим в современной философии. Ни в одной из крупных философских систем последних столетий не фигурирует диавол, хотя бы в виде безликой разрушительной, темной силы. Такой универсальный факт, как грех, в философских системах искажен, исковеркан или просто-напросто "забыт". В системах Канта, Шеллинга, Гегеля, не говоря уже о материалистах и позитивистах, диавол тщательно спрятан. Бог из Живой Личности превращен в некую абстрактную идею или же отождествлен с материальным космосом. Философский идеализм последних столетий представлял собой возвращение к язычеству. Философский позитивизм был направлен на то, чтобы уничтожить всякое представление о том, что лежит за пределами сенсорных чувств человека. "Богу философов" нельзя молиться. Его, как подопытное животное, охватывают усилиями интеллекта. У Гегеля "Божество" – слепой дух, запутавшийся в созданной им материальности и старающийся осознать себя самого через рассудок человека, и если есть в мире что-нибудь святое, то это именно рассудок, способный к чистому логизму.
     На развалинах религии, где идеалисты и материалисты поработали дружно, как братья, на этом духовном пустыре должны были взойти самые ядовитые травы оккультизма и магии – суррогата духовности, демонического антипода религии. Философия не дала ни одного (!) ортодоксального православного философа. А те мыслители, которые считали себя православными или хотели быть таковыми, упоминали о диаволе лишь вскользь и так, что имя его можно было принять за аллегорию зла. Они оставляли диавола где-то в передней, не пуская его в гостиную. Большинство этих мыслителей – их не назовешь ни философами, ни богословами – находилось под влиянием платоно-гегелевской философии, и сделали они для Православия больше зла, нежели добра. У них нет философски раскрытого учения о первородном грехе, о диаволе и той космической бездне антибытия, которая названа адом – местом забвения. А если и есть, то это – лишь жалкие попытки отрицания ада как факта, интерпретация его как некоего субъективного состояния души, оригеновская позиция по отношению к диаволу: диавол может спастись, потому что "он не такой уж и плохой дух". Но чаще они вообще всего этого избегают, как мифологии, недостойной интеллектуала.
     Диалектический материализм, как и его негатив – гегельянство – произведение богоборческого ума, только более хитрого и беспринципного. Один вовсе не верующий поэт, интуитивно почувствовав это, написал: "Здесь втихомолку диавол живет, через переулок от Маркса".
     Философия экзистенциализма рассматривает Божество и демона как внутреннее переживание самого человека, проявляемое в фантастических образах. Как олицетворение состояний, свойств и атрибутов человеческой души. Как рисунки ее подсознания. Опять парадокс: вера значительной части интеллигенции – это вера в "нечто", а конкретно – "ни во что", это антиномия религиозного атеизма. Поэтому мы считаем философские построения суррогатом религии, религией плотского разума, интеллектуальными грезами, целенаправленной ложью – способом изгладить из сердца и ума человека память и представление о страшной космической силе зла, о диаволе как живом существе; сделать этого врага невидимкой.
     Философия – это попытка осмыслить мироздание в определенной системе, поддающейся логической проверке. Но Бог – это абсолютный Дух, Который пребывает выше всяких категорий, Дух непостижимый и неизреченный. Что же касается диавола, то грех алогичен, он, как хаос, не вмещается ни в одну систему. Диавол – дух зла, следовательно, дух безумия. Его действия непредсказуемы. Философия отказывается от Бога, профанируя Его, и отказывается от демона, игнорируя его.
     Философию можно назвать "безумной попыткой конечного объять бесконечное". Даже агностицизм и скептицизм основываются на гордости ума, то есть на демонизме. Впрочем, философия сделала уже свое дело. Теперь ею занимается только очень ограниченный круг людей – как интеллектуальной наркоманией. Большинство же интересуется оккультными течениями, которые обещают не блуждание ума в лабиринтах мироздания, а вполне утилитарный товар.
     Философия, отделившись от религии, обратила острие рассудка против нее, а затем, исчерпав себя, вступила в период затяжной агонии. Люди, потеряв религию сердца и отшатнувшись от карликовой религии разума, ищут религиозную эмпирику, мистику – как непосредственное переживание, но вместо этого на пепелище сожженных ими храмов находят мистику оккультную, скрытый или явный демонизм.
     Позитивизм в течение целого столетия царствовал в литературе и науке. Под грохот барабана и медные трубы он кричал и вопил, что Бога нет, а с религией покончено навсегда. Но его по временам выдавала собственная нервозность. Когда позитивисту приходится произносить слово "Бог", то холодная и скрытая неприязнь нередко сменяется истеричностью или сарказмом, что не вяжется с заявлениями о свободе мнений и уважении к убеждениям. Кажется, эти люди в душе боятся, что Бог все же есть. Ненавидят не мертвую идею, а живое существо.
     Позитивизм образовал вакуум в душе человека, но не смог заполнить его. На месте Бога в душе раскрылась, как черная космическая яма, пустота, и тогда на смену позитивизму пришел декаданс, который, как маг со своими заклинаниями, стал вызывать из бездны диавола – "князя мира сего". Если для позитивизма человеческая душа – это продукт и отражение внешнего, то для декаданса, напротив, внешний мир становится фоном, на котором проявляются и действуют темные реалии подсознания, похожие на апокалиптические чудовища, и этих чудовищ человек отождествляет со своей собственной душой.
     Герой одного из рассказов Кафки, проснувшись утром, вдруг увидел себя огромным насекомым. Так и здесь происходит подобное перерождение: человек начинает ощущать себя не то пауком, не то вымершей рептилией. Если романтизм увлекал душу в плен страстных и сладостных чувств, как сказочная русалка своими объятиями – в речной омут, то декаданс впивался в свою жертву, словно спрут щупальцами, и тянул ее в глубину морскую, в темную бездну безумия.
     Лирика романтизма с его колыбельнопогребальными напевами сменилась площадной бранью и хрипом агонии. "Истина в вине, – шепчет нам романтизм, – в опьянении миром", хотя мир, как змея, кусает того, кто отдал ему свое сердце. "Истина в безумии, – говорит декаданс, – я разбил то, чему поклонялись люди – иллюзии и идеалы, и теперь свободен от разочарований; я лежу в грязи, поэтому не боюсь падений. Смерть неизбежна, но я нашел свое счастье в самом наслаждении смертью – как трупный червь, грызущий внутренности мертвеца".
     Одно из течений декаданса, футуризм – претензия на пророческое видение будущего. Прогресс цивилизации представляется ему как тотальное опредмечивание всего человечества. Человек превращается в конструкцию из металла с мотором вместо сердца; богоподобие как нравственная автономия личности, свобода воли и возможность выбора потеряно, в его мозг, как в компьютер, вживляется программа. Другое свойство богоподобия – логос (слово) исчезает, остаются только сигналы, которые человек посылает в мир и получает извне. Человек, потерявший живую душу, теряет и дар слова, который ему уже не нужен; он остается с одной сигнальной системой управления. Поэтому поэзия футуризма отказывается от слова и заменяет его звукосочетанием: футуристы переходят на язык звуковых имитаций.
     

     Вторая половина ХIХ века ознаменовалась созданием одной из самых популярных научных или, точнее, псевдонаучных теорий – дарвинизма, оказавшего глубокое влияние не только на биологию и антропологию, но также на этику и социологию, на весь строй мышления современного человека. Эта биогенетическая гипотеза в глазах современных людей приобрела значение научного универсума; хотя многие крупные ученые указывали на ее ошибки, противоречия, отсутствие фактических доказательств и волюнтаризм, их голоса остались неуслышанными. Казалось, люди, зачарованные внешней стройностью этой системы, не хотят понять ее надуманность, внутреннюю пустоту алогизмов, словно боятся увидеть, что король, торжественно шествующий по главной улице науки, на самом деле – голый.
     В чем притягательность этой теории, в чем секрет ее успеха? Только в том, что она отвечала духу времени. Человек хотел уверить себя в том, что он – зверь, и зверь не по произволению свободной воли, а по необходимости своей природы. Эта теория, делающая ненужным присутствие в мироздании Божества, ведет к агностицизму и атеизму, освобождая человека от нравственной ответственности за свое духовное состояние и заменяя совесть общественными правилами. Эта теория освобождает человека и от необходимости решать тяжелые, иногда мучительные вопросы о смысле жизни, поскольку дарвинизм заявляет, что человек – всего лишь продукт слепой эволюции, сцепление целой массы счастливых случайностей, из которых каждая так же редка, как отгаданный номер в лотерее. В жизни любого существа и в биологическом генезисе, согласно дарвинизму, нет ни программы, ни цели, поэтому надо не размышлять над жизнью, а удовлетворять вложенные в нас естественные инстинкты и приобретенные в процессе эволюции человека культурные потребности. Дарвинизм уничтожил уважение к человеческой личности как образу Божию. Он уничтожил уважение к самому феномену жизни, представив историю Земли перманентной бойней. Для дарвинизма современное поколение стоит на ступенях лестницы, сложенной из костей и черепов "человекоподобных" зверей, и само оно также должно стать "удобрением", вроде навоза, для будущих, более совершенных всходов человечества. Поэтому мировые гекатомбы, лагеря смерти с пылающими крематориями – это не жертвенники сатаны, а ферменты эволюции. Если всю Землю опутать, как меридианами глобус, колючей проволокою, то процесс отбора наиболее способных к выживанию пойдет быстрее; а если войны, эпидемии, катаклизмы и жестокая конкуренция за право на жизнь прекратятся, то, напротив, наступит время эволюционного застоя, деградации и загнивания. Здесь Дарвин повторяет Гераклита: "Война есть мать всех вещей".
     Дарвинизм – оправдание революции, ведь сама эволюция представляет собой непрерывную цепь микрореволюций. Принцип один, дело только в длине прыжка. Дарвинизм, уверив человека в том, что он всего-навсего интеллектуальный зверь, оправдал убийство и садизм – как проявление естественных инстинктов, вождизм – как структуру волчьей стаи, разврат – как природное стремление иметь больше потомства, насилие – как право сильного, которое осуществляется везде и всегда.
     Дарвинизм – это ницшеанство в биологии, а ницшеанство – это дарвинизм в литературе. Характерно, что такой сатанист, как Гитлер, был одновременно дарвинистом, ницшеанцем и оккультистом. Учение Ницше о сверхчеловеке он взял как отправную точку для теории о сверхнации. Ссылаясь на дарвинизм, Гитлер заявлял, что имеет право уничтожить низшие расы для будущей расы богов. Правительство младотурков в 1915 году, обсуждая план геноцида трех миллионов армян, проживавших в Турции, также ссылалось на учение Дарвина.
     В системе Дарвина, как и в космогонии Лапласа, нет места для Бога, хотя Дарвин по воскресеньям аккуратно посещал англиканский храм в Лондоне, а Лаплас считал себя "добрым католиком". Если Ницше истерично кричал, что Бог "умер", и его вещания были похожи на театральные похороны Бога, то в дарвинизме современники увидели то, что хотели видеть – клиническую картину "смерти" Бога, и, как бы очарованные и загипнотизированные этой картиной, выдали дарвинизму мандат на научную неприкосновенность. И если Ницше по временам сам ужасался пустой и безумной свободе безбожия и плакал втихомолку о потерянном Боге, то Дарвин под сводами храма обдумывал свою теорию о происхождении видов.
     Худшей разновидностью дарвинизма является учение Геккеля, который был разоблачен как фальсификатор фактов, то есть шулер в науке. Однако его "ценность" для нас заключается в том, что Геккель откровенно признал: дарвинизм – это "новая религия без Бога"; сам он публично отрекся от христианства, сопровождая это скандальными выходками в целях рекламы: создал в Берлине биологический музей, наименовав его "храмом простейших", а себя – "главным жрецом религии одноклеточных". Он призывал германское правительство превратить кирхи и костелы в школы и музеи дарвинизма, назвав их храмами "новой всемирной религии".
     Довольно жалкое зрелище представляют верующие эволюционисты. Для них Бог – не Живая Личность, а энергетический заряд, создавший Вселенную, планировщик эволюции, которая, как русло реки, направлена к заранее заданной цели.
     Что же такое сама эволюция? Композиция сил, заложенных в вещество, или формообразующая энергия, которую верующие эволюционисты отождествляют с Божественным Духом? – непонятно. Если эти ученые придерживаются библейской веры, то для них Священное Писание становится сборником аллегорий, иносказаний. Для эволюционистов Христос как Спаситель мира не нужен. Сама эволюция приобретает мессианский характер, потому большинство верующих ученых становится пантеистами, представителями той религии, в которой Бог – всё и Бог – ничто, где сам космос мыслится как модальность, истечение, излучение и воплощение Божества. Для пантеистов Бог – безличная сила, нейтральная по отношению к добру и злу. Эйнштейн писал: "Бог и диавол – одинаковая величина, только с разными знаками: "+" и "-". Это значит, что добро и зло – светотени мироздания, это процесс, происходящий в недрах Божества, который сотрясает мир, как взрывы вулкана. Пантеизм "отделывается" от Бога-Личности, а это устраивает материализированный ум ученого.
     Коммунизм также взял на вооружение дарвинизм как некую научную базу для своих фантасмагорических идей о будущем "государстве счастья". Энгельс писал Дарвину: "Я считаю Вас своим союзником". Революции нужны жертвы. Ленин с присущим ему сарказмом говорил: "Революцию в белых перчатках не делают", а дарвинизм, девальвируя ценность человеческой жизни, приводил к мысли, что эти жертвы оправданы. Для эволюции нравственность – слабость; если дрогнет копье в руке воина, то соперник поразит его. "Нравственна только сила – как право на жизнь", – учат эволюционисты; "нравственно то, что служит делу революции", – перефразируют эти слова идеологи марксизма, боевые внуки Маркса. "Для дела революции мы готовы вступить в союз хоть с чертом, хоть с его бабушкой", – откровенно сказал один из них. В таком случае диавол тоже нравствен: хотя он и не пуританин, однако день и ночь работает на эволюцию.
     Иногда Дарвина в шутку изображали с человеческим лицом и мохнатым туловищем обезьяны, но было бы вернее изобразить его с туловищем человека и звериной головой. Когда вы беседуете с миловидной девушкой или слушаете лекции профессора-эрудита, то помните, что имеете удовольствие общаться с ними только потому, что предок этой девушки имел более острые когти для нападения, чем его собратья, и густую шерсть, которая защищала его, как кольчуга, в сражении, а пращур ученого профессора обладал массивными челюстями, которыми, как жерновами, перемалывал кости своих врагов.
     Дарвинизм превратил человека из богоподобного существа в амебу, которая в процессе эволюции обрастала новыми телами. Современные гуманисты хотят противопоставить двух эволюционистов – Гитлера и Маркса – друг другу, как нравственных антиподов. При этом труп Гитлера стараются не подвергать ни анатомированию, ни перезахоронению. Вокруг этого сатаниста образовался какой-то таинственный заговор молчания, как будто в его могилу вбили осиновый кол. Но вместе с тем порой можно слышать, что этот человек был в личной жизни "романтик и поэт нордической расы", а в политике – "безумный рыцарь, который жил в мире оккультных видений и хотел разбить своим мечом скалу"; что смерть Гитлера – это последний аккорд "Песни о Нибелунгах".
     Что же касается Маркса, то его пытаются выдать за благородного гуманиста, правозащитника человечества, для которого дороже всего было достоинство личности. Лидер американских психологов ХХ столетия Фромм стремится доказать, что "хороший" Маркс народил плохих детей и стал дедушкой преступных внуков. Фромм в сентиментальных тонах описывает сцены из личной жизни Маркса. Но почему, в таком случае, не считать "добрыми гуманистами" палачей Освенцима, которые, закончив свою "нелегкую работу", играли по вечерам на скрипке и забавлялись со своими детьми в семейном кругу, как нежные родители?
     Марксизм детерминизировал человека, лишил его свободной воли, сделал продуктом общественных сил, каким-то гомункулом в экономической пробирке. "Капитал" Маркса – эмоциональная книга, написанная на волне протеста; она пропитана духом гордыни и непримиримой вражды. Язык Маркса – это не логика философа, не фактология ученого, а пророческие вещания жреца, восседающего над толпой. Надменный язык того, кто не умеет слушать, не терпит возражений и относится к своим оппонентам с презрением и сарказмом.
     Характерно, что Маркс и Энгельс в своих юношеских литературных опытах обращались к сатане как живому существу, а искусство – куда больший интим человеческой души, нежели философия.
     Главное место в марксизме занимает учение о будущем человечества, которое имеет сходство с хилиастическим иудейским апокрифом Баруха, но противоположно "Апокалипсису" святого Иоанна Богослова. История разорвала в клочки бухгалтерские счета Маркса, но дух вражды, борьбы, противостояния воплотился в пламя революции. Марксизм поместил личность человека в его собственный желудок. Человек становится деталью безликой общественной машины, будь то класс, сословие или государство. Маркс создал миф о коммунистическом Эльдорадо, где улицы будут мостить золотом, а Фромм и другие гуманисты создают мифы о самом Марксе, скорее всего потому, что порядком устаревшее оружие еще вполне может пригодиться в борьбе с христианством.