НА ГРАНИ ЖИЗНИ.
ОБЫДЕННАЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

В пограничных жизненных состояниях чудесными могут быть не столько сами обстоятельства, сколько человеческое поведение и люди, действующие в них. Ведь то, что люди способны оставаться людьми в любых условиях,— это, безусловно, норма человеческой жизни, но вместе с тем и свидетельство того нравственного закона, который живет в нас, делает человека человеком и свидетельствует о Том, Кто призвал его к жизни и образом Которого является человек.

Летним днем 1995 года, обвешанный рюкзаками и авоськами, я возвращался с семьей с дачи. Мы ехали в не сильно заполненном вагоне метро от станции «Выхино» по направлению к центру, как вдруг по салону прокатился какой-то тревожный шорох. Хотя никаких слов разобрать в шуме было невозможно, я понял, что «зовут» меня. Пройдя в середину вагона, я увидел агонию пожилого мужчины. По всем признакам это была острая сердечно-сосудистая недостаточность. Пульс не определялся, зрачки расширились, и при мне он сделал последний вздох. В одно мгновение оценив ситуацию, я понял, что шансов на успешную реанимацию без медикаментов и без соответствующей аппаратуры практически никаких, ведь по самым благоприятным расчетам «скорая» может появиться не раньше, чем через сорок минут, но к тому моменту содержимое медицинского ящика уже вряд ли чему поможет (как тут не позавидовать американским пожарным и полицейским, которые оснащены всем необходимым).

Однако опускать руки я не стал. Обернувшись, увидел двух растерянных молодых парней, которые, несмотря на мой вполне затрапезный вид и на то, что у меня на лбу не было надписи «реаниматолог», беспрекословно подчинились моему приказу и уложили умирающего на сиденье. Показав несколькими движениями, как проводить непрямой массаж сердца, я занялся более трудной работой: искусственным дыханием и контролем состояния кровообращения. Умения парням, конечно, недоставало, и ребра от чрезмерного их старания иногда похрустывали, но (нельзя же требовать невозможного!) главного мы добились: зрачки сузились, и дедушка даже иногда пытался дышать сам. На ближайшей станции (кажется, это были «Текстильщики») я распорядился вынести больного на перрон,— там было удобнее ждать прибытия «скорой»,— где мы и продолжили реанимацию. Не отрываясь от своих прямых обязанностей, краем глаза я заметил, что подошел милиционер и, не мешая нам, встал рядом. Следом подбежала дежурная по станции, «Красная Шапочка», по внешнему виду — не москвичка, и так искренне стала упрашивать этого совершенно чужого ей человека, чтобы он не умирал,— ну точно, как в фильмах про войну: «Миленький, ну живи! Миленький, ну дыши!». Мы продолжали свою деятельность, и минут через пятнадцать я увидел, что появился еще один врач, хотя на нем тоже не было никаких знаков отличия. Он заменил двоих моих помощников, и только после этого деликатный милиционер стал выяснять у них подробности случившегося. Минут через пять я почувствовал присутствие третьего врача и, взглянув, узнал в нем своего однокурсника.

Как в дальнейшем выяснилось, проезжая мимо, он увидел, что человеку плохо, доехал до следующей станции и вернулся! И это несмотря на то, что любой рационально мыслящий человек наверняка бы решил, что здесь или без него справятся, или он уже ничем не поможет.

Реанимация продолжалась примерно около часа. К приезду «скорой» жизненных ресурсов у старичка уже не осталось. Мы, к сожалению, не смогли помочь человеку,— может быть, веры не хватило? Но этот маленький жизненный эпизод собрал вокруг меня в одном месте, не на заказ, а случайно столько хороших людей, что это воспоминание всю жизнь будет согревать мне сердце. Пока есть на земле такие искренние, деликатные и жертвенные люди, она будет стоять, и свет Божий будет сиять над ней.