Митрополит Николай (Могилевский). ТАЙНА ДУШИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ

Митрополит Николай (Могилевский)

ТАЙНА ДУШИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ

ОБЩЕЕ ПОНЯТИЕ СТРАСТИ

Что же касается самого понятия страсти, то отцы-аскеты в существенном понимании и определении ее в общем согласны. Преп. Ефрем Сирин так определяет страсть: «страсть есть греховное движение, расположение ко греху и усилие, и как бы пожелание сделать грех» [369]. Более точно определяет страсть преп. Иоанн Лествичник; он говорит: «Страсть есть злое и неудобоискоренимое сложение помысла и хотение сердца, стремящегося к душевредным пожеланиям и греховным делам» [370]. Здесь страсть определяется в момент ее образования из помысла и понимается как отдельный, единичный момент общего духовного состояния человека. Так как далее эти отдельные страсти часто повторяются в одной и той же по существу форме и этим создают навык, ибо от частого в оных упражнениях душа получает некоторый навык [371], то страсть у отцов мыслится уже как «греховное настроение», созданное тем же навыком. «Страсти не суть какие-либо легкие помышления или пожелания, которые являются и потом исчезают, не оставляя по себе следа: это сильные стремления, внутреннейшие настроения порочного сердца. Они глубоко входят в естество души и долгим властвованием над нами и привычным удовлетворением их до такой степени сродняются с нею, что составляют наконец как бы ее природу». Так определяет страсти великий знаток аскетической литературы и носитель отеческого духа наш русский богослов-подвижник преосвященный епископ Феофан [372]. Пользуясь всем сказанным, мы можем дать страсти приблизительно такое определение: страсти — это суть коренящиеся на началах эгоизма и самолюбия психические явления, обнимающие собою все стороны нашей души и характеризующиеся сознательно свободной ко греху наклонностью, которая чрез частое свое повторение переходит в постоянное греховное настроение души и становится как бы второй природой человека.

Теперь нам необходимо кратко указать на отношения страсти и греха между собою. Отцы-аскеты дают нам основание говорить об этих двух понятиях как о сродных между собою и находящихся во взаимоотношении [373]; Из рассмотрения нами (в начале сочинения) грехопадения и его последствий мы видели, что грех, не вытекая из естества нашей природы, явился как последствие «развращенной воли». Начало его кроется в существе человеческой свободы. Основой греха была человеческая «самость». Переходя преемственно в род человеческий, он сохраняет за собой и в каждом отдельном индивидууме все свои существенные признаки, ибо источник и сущность его скрывается в нашей душе, в мыслях и чувствах. Образование греха в душе каждого человека происходит общим (со страстями) путем и порядком. Грех входит «в дверь сердца мечтанием лукавого прилога». Поводом ко греху всегда служит тот или иной помысл. Если помыслу удастся остановить внимание ума, то наступает состояние, известное у отцов под именем «сочетания», когда наши помыслы и помыслы лукавых демонов смешиваются; далее наступает момент третий — «сосложения», и, наконец, четвертый — чувственное деяние, или полный грех [374]. Всякий грех совершается ради удовольствия.

Можно поэтому сделать такое заключение, что грех и по существу своему, и по образованию весьма имеет много общего с явлением страсти. Всякий отдельный грех называется грехом случайным. Но существует еще грех страсти и страсть греха. Отцы-аскеты, не разграничивая строго этих двух понятий, часто один термин «греха» ставили вместо другого — «страсти». Все же они не отождествляли их между собою. Преп. Исаак Сирин говорит: «Совершение греха не бывает без собеседования со страстями» [375]. Преп. Иоанн Кассиан страсть называет «членом греха», который по существу своему есть то же, что страсть [376], только с той разницей, что грехи суть самые действия страстей, когда приводят их в исполнение [377]. Очевидно, грех как дело, как внешнее обнаружение страсти, т. е. известного настроения души, носит на себе все те черты, какие были ему присущи до своего вовне обнаружения. В данном случае грех является как частичное выражение отдельного момента страсти — как настроения. Тот же самый грех, будучи выражением известной страсти, если кто его часто совершает, обращается в злой навык и делается «страстью греха» [378]. Таким образом, страсть переходит в грех, а грех делается страстью; такое взаимообщение и возможно только при понимании этих двух явлений как однородных по существу. И грех и страсть мыслятся одинаково как греховные настроения: первый — как отдельный момент в настроении, а вторая — как цельное настроение, ставшее постоянным навыком души. Грех внутри человека без своего проявления составляет по существу одно и то же со страстью, а совершенный вовне есть только обнаружение ее [379].

Как частичное выражение настроения нашей греховной воли (так как грех происходит от воли) [380], факт частного греха подлежит меньшей нравственной ответственности по сравнению с грехом по страсти. Человек, совершающий грех не по страсти, обнаруживает «беззаконие», т. е. уклонение в сторону от закона, выражающего волю Божию; а совершающий грех по страсти (в силу навыка) обнаруживает кроме этого (и больше этого) наклон ко греху. Впавший в грех может скоро покаяться, ибо пал на ровном месте, где подняться легко; а павший по страсти пал на уклоне, где трудно бывает удержаться, чтобы не скатиться в самый низ. Грех есть обнаружение «извращенной воли», а страсть — «болезненной воли» с внутренним содержанием наклона в сторону греха. Внутреннее всегдашнее влечение ко греху делает более ответственным человека пред законом правды, ибо человек и до греха не переставал грешить мысленно, и по совершении его остается в том же расположении [381]. Однако этой нравственной ответственности, только разве в сравнительной мере, подлежит и всякий частный грех. И насколько оба они, т. е. грех и страсть, являются ответственными, в такой степени, можно сказать, определяется и их гибельность в деле спасения души. Оба они, а особенно, конечно, страсти, являются весьма гибельными для души и вредящими делу спасения [382]; это — новое свойство, которое также сродняет между собою страсть и грех. Отцы-аскеты представляют нам целый ряд свидетельств того, что действие страстей (и пороков) всех и каждой порознь настолько разрушительно, что всякую страсть они уподобляют «губительному недугу» [383], который, по словам Исаака Сирина, «мучая душу, умерщвляет ее» [384]. И действительно, страсти являются смертию для души [385]: с одной стороны — они препятствуют душе, этой своей рабе, созерцать Бога, Который не может быть видим тем, в ком хоть несколько живут страсти, а Бог только чрез созерцание и может быть видим и уразумеваем [386]; с другой — они чрез это мешают душе, невесте Христовой, сочетаться с Чистым Небесным Царем [387] и так удаляют ее от Христа, Который «есть жизнь всех разумных тварей, созданных по подобию Его» [388]. Удаление души от Бога как источника жизни есть несомненная для нее смерть [389].

Резюмируя все сказанное нами на основании данных аскетической литературы, мы должны отметить, что страсти, не составляя нашего естества, являются случайными, временными болезненными наростами на нашей душе [390], которую они, если не будут удалены, могут подвергнуть вечной смерти. Удалить эти болезненные явления зависит от нашей воли. Страсти суть дверь, заключенная пред лицом чистоты. Если кто не отворит этой двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца; просветить же свою душу невозможно тому, кто предварительно не очистил себя от страстей. Следовательно, для того, кто хочет спастись, а спасение есть цель истинно христианской жизни, борьба со страстями является неизбежной.

[369] Ефр. Сир., Твор., III, 412.

[370] См. добав. к «Лествице», 22 стр., Сл. 26, 91.

[371] Авва Дор., Поуч., 11, 142.

[372] См. «Домашняя беседа», 1873, с. 996.

[373] Ис. Сир., Слова..., 85, 403; Ин. Кас., Соб. 19, 12; Авва Дор., Поуч., 1, 26; Ефр. Сир., Доброт., И, 373, 9; там же, 360, 7.

[374] См. Прп. Исихий, Доброт., II, с. 168, 45-46; ср. Св. Мак. Вел., 43, 6, 9.

[375] Ис. Сир., Слова..., 85, 403.

[376] Ин. Кас., Соб. XII, 19,12.

[377] Авва Дор., Поуч., 1, 26.

[378] Авва Дор., Поуч, 11, 143; Ин. Кас., Соб. 23, 14.

[379] Ефр. Сир., Доброт., II, 360, 7; там же, с. 373, 9; Ин. Леств., 26, 40-48.

[380] Ин. Кас., Соб. XXIII, 1.