ЦЕРКОВЬ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

     В статье "Трагедия интеллигенции" Георгий Федотов сформулировал два связанных между собой и исчерпывающих определения сущности русской интеллигенции: идейность и беспочвенность ^[I]. Под идейностью он понимает особый вид рационализма, под беспочвенностью - отрыв от национальной религии, культуры и быта, от государства и вообще от всех органически выросших социальных и духовных образований.
     В соответствии с этими признаками не все культурные, интеллигентные и профессионально занимающиеся интеллектуальным трудом (intellectuals) люди принадлежат этому стану. Г. Федотов не без оснований исключает из него Достоевского и Толстого (закрывая глаза на его поздние рационалистические измышления), Гоголя и Лескова, Розанова и Победоносцева, Хомякова и Федорова.
     Г. Федотов настаивает на том, что водораздел между ними и интеллигенцией проходит в сфере идеала: для интеллигенции этот идеал, рожденный не из религиозных недр, коренится в "идее", в теоретическом мировоззрении, практически заменяющем религию, при этом "построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как ее норма и канон" ^[II].
     Закономерно, что подобный специфический склад мышления этого своеобразного ордена (словцо Г. Федотова. - О. Н.) ^[III] с неизбежностью плодит и умножает всякого рода мифы, которые, в свою очередь, влияют на всю последующую работу интеллигентской мысли. Здесь можно говорить о неких рационалистических априорных установках сознания, которые сами, будучи раз и навсегда приняты на веру, притязают на статус высшей проверочной инстанции. Именно сюда призываются на суд не только все стороны человеческой жизни - религиозной, культурной, общественной, государственной, экзистенциальной и т. д., но также и вера как таковая. Именно здесь не возникает никаких сомнений в правомочности разума оправдать веру отцов, как это попытался сделать Вл. Соловьев, или не оправдать ее, как это происходило и происходит в антихристианском стане интеллигенции.
     Одним из вопросов, подвергшихся мощной обработке интеллигентского ratio и обросших плотным слоем мифологем, является вопрос о природе творчества, о его назначении, о его месте в жизни человеческой души, о его отношениях с религией, с идеей спасения, то есть с Православием и Церковью.
     Несмотря на множественность определенного рода суждений, а может быть, как раз в силу их направленности, этот вопрос со всем, что из него вытекает, в сознании современной интеллигенции чреват следующими утверждениями:
     творчество есть самовыражение;
     творчество само по себе есть религия;
     творчество есть освобождение от мира и прорыв в Царство Духа;
     творчество есть альтернатива спасения;
     творчество несовместимо с какими-либо догматами и канонами: оно не только не признает, но "ломает все догматы и каноны"; это есть духовная сфера, альтернативная Православию;
     творчество несовместимо со смирением, так как оно есть бунт против миропорядка;
     творчество несовместимо с послушанием, так как оно есть акт абсолютной свободы;
     творчество несовместимо с Церковью, так как оно внеконфессионально;
     творчество есть богоборчество (соперничество с Творцом);
     творчество лежит в той сфере духа, где правит "премудрый райский Змей" (В. В. Розанов: "Порок живописен, а добродетель так тускла").
     
     Соответственно этим антицерковным выкладкам выглядит в современном интеллигентском, а теперь уже и обывательском представлении образ творческой личности:
     творческая личность сакральна: творец есть Творец;
     творческая личность выше обывательской морали и нравственности и потому имеет право на морально-нравственные привилегии;
     творческая личность есть личность свободная и духовная: ей не зазорно общаться с любыми духами по ее свободной воле;
     творческая личность жертвенна - она приносит себя в жертву греху ради спасения людей или расплачивается за свой талант грехопадением (фильм "Жертвоприношение" Андрея Тарковского, где главный герой ради спасения мира от атомной войны должен впасть в блуд с ведьмой; фильм "Рассекая волны" Ларса фон Триера, где героиня становится блудницей, чтобы спасти мужа; наконец, роман "Доктор Фаустус" Томаса Манна и т. д.).
     
     Обоснование этих утверждений можно обнаружить в Серебряном веке, в периоде, называемом русским религиозным Ренессансом, учитывая, что и он сам по себе был явлением вторичным по отношению к эпохе европейского гуманизма: английского позитивизма, французского рационализма и "личной веры" Реформации.
     На первый план выдвигается личность, эмансипированная от своего церковного призвания и Самого Творца; такая личность называется свободной. Сферы религии и культуры меняют в ней свои очертания и меняются местами: теперь не культура является частью религии, а религия становится частью культуры и до известной степени поглощается ею. И даже русская религиозная философия куда в большей степени есть факт культуры, чем акт церковного богословия.
     Идеологами нового религиозного сознания прежде всего можно назвать В. Соловьева и Н. Бердяева. На первое место здесь выдвигается романтический проект, в котором само искусство есть уже теургия, богодейство. С этим проектом преображения мира связан соответственно и романтический образ художника - творца, усвоившего служение пророка.
     Практически это получало выражение в том, что люди, исполненные этим духом времени и принадлежавшие к художественно-литературной среде, пытались выстроить свою жизнь "по правилам искусства". Задача состояла в том, чтобы создать поэму из своей личности. Вот как описывает это поэт В. Ходасевич: "Художник, создающий "поэму" не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору... Внутри каждой личности боролись за преобладание "человек" и "писатель"... Дело свелось к тому, что история символизма превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось..." ^[IV].
     Любопытно, что сходный проект искусства-жизнестроения был и у формалистов-лефоцев (левый фронт искусства), которые всеми силами открещивались от символистских установок.
     Впрочем, задача коренной ломки и переустройства не только мира, но и жизни и даже самого человека вполне вписывалась в общий пафос революционной эпохи: этим объясняется лояльность большевистского государства к авангардистам и даже символистам. Лишь в середине 30-х годов, когда в советской культуре уже вовсю директивно насаждается метод соцреализма, начинается погром левого искусства: "зауми", "штукарского формализма", "футуризма" и "буржуазного символизма".

Примечание:

     [I] Федотов Г. Трагедия интеллигенции // Федотов Г. Лицо России. Paris: YMKA-PRESS, 1988. С. 77.
     [II] Там же. С. 76-77.
     [III] Там же. С. 75.
     [IV] Ходасевич В. Конец Ренаты // Колеблемый треножник. М.: Сов. писатель, 1991. С. 270.