"Елеосвящение есть Таинство, в котором, при помазании тела елеем, призывается на больного благодать Божия, исцеляющая немощи душевные и телесные", - гласит Пространный Катехизис. Оно иначе именуется Соборованием, ибо совершается собором пресвитеров, с полным числом семи, но может совершаться и числом меньшим и даже одним священником.
     Ученики Господа "мазаху маслом многия недужныя и исцелеваху" (Мк. 6, 13). Канон последования Таинства содержит такую песнь: "Помазание священное Твое, Человеколюбче, апостолом Твоим на немощствующия рабы Твои совершати милостивно заповедавый". Со всей ясностью об этом таинстве говорит апостол Иаков: "Болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и да молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне. И молитва веры спасет болящего, и воздвигнет его Господь: и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему" (Иак. 5, 14-15).
     Елеосвящение совершается над болящими, способными сознательно соучаствовать в нем. В какой стадии заболевания допустимо оно? Тут ничего нельзя сказать определительного - все зависит от состояния души и тела болящего и от оценки этого состояния духовником. Ошибочно представление, будто совершается оно только над "смертниками", то есть такими болящими, которым явно угрожает смерть. Отсюда и держится иногда пагубное мнение, будто какую-то обреченность несет с собою елеосвящение: напротив того, оно именно к выздоровлению ведет, по самому своему смыслу. Поэтому может оно и повторяться при повторных заболеваниях, сохраняя, однако, всегда значение чего-то исключительного, требующего и предполагающего и со стороны болящего, и со стороны совершающих таинство, и стороны близких, особого молитвенного подъема. Самая "соборность" совершения Таинства создает эту благодатную повышенность. Нормальным является деятельное молитвенное участие близких, сочувствующих выздоровлению, да и вообще всех, кто, хотя бы даже случайно, но оказался при совершении Таинства. Только исповедь, предшествующая Таинству, совершается, конечно, уединенно, а все Таинство в целом является открытым, что особенно отчетливо явствует, когда оно совершается в храме. Именно в храме предпочтительно его и совершать. Но если по состоянию здоровья болящего или по каким иным обстоятельствам совершается оно на дому, обставлено оно должно быть, как некое общее молитвенное торжество. Впрочем, может оно, конечно, быть, в зависимости от обстоятельств совершаемо и одним только священником без всяких помощников, келейно. Употребленный елей, с вином смешанный, обычно сохраняется в доме больного, чтобы при его кончине быть возлитым на его тело, во гробе лежащее, после отпевания. По древнему разумному обычаю, Таинство Елеосвящения, предваренное исповедью, завершается Св. Причащением, или за ближайшей литургии или запасными дарами.
     Для совершения Таинства поставляется на столе сосуд с пшеницею, зерна которой означают воскресенье и жизнь, а над пшеницей - сосуд с елеем в соединении с вином (ср. Лк, 10, 34) и вокруг сем стручец, обернутых ватой, и сем же свечей для семикратного чтения Евангелия: седмиричное число проникает все Таинство. После канона (соч. некоего Арсения, X в.) и освящения елея (латиняне без основания поручают предварительное освящение елея епископу) совершается самое таинство, видимая сторона которого состоит в помазании семикратном последовательно участвующими священнослужителями болящего в виде креста на челе, ноздрях, ланитах, персях и руках с обеих сторон, предваряемом (после прочтения установленных Апостола и Евангелия) умилительными и глубокосодержательными молитвами. Каждому помазанию предшествует особая молитва, а затем повторяется семь раз одна и таже: "Отче Святый, врачу душ и телес, пославый Единородного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, всякий недуг исцеляющаго, исцели и раба Твоего (имярек) от обдержащия его телесныя немощи и ожитвори благодатью Христа Твоего..." В заключение приемлющий елеосвящение "аще может воздвизается и входит посреде священников, или держимый от своих стоит, или сидит, аще же не может священницы сами обстоят его, на одре лежащаго, возлагают на главу его Евангелие письменами, придерживающим всем священникам". Начальствующий же возлагает руку на больного, как бы от лица Иисуса Христа, Который возложением руки подавал исцеление и прощение больным, и произносит молитву отпущения или прощения. Эта последняя молитва есть молитва разрешительная от грехов.
     Невидимое благодатное действие таинства отвечает словам апостола Иакова: "и молитва веры спасет болящего и воздвигнет его Господь". Очищение от грехов и возвращение к жизни - вот о чем просит Церковь. Но если настал срок расставание души с телом, то подаются новые силы телесные для душеполезного подготовления к смерти. И в том, и в другом случае душа болящего очищается покаянием, и подается ей отпущение грехов, причем тяжкое состояние лица, принимающего елеосвящение, затрудняющего высказывание им всего, что тяготит его душу, воспомоществуется соборною молитвою священников. Так именно составлена седьмая молитва. Св. Димитрий Ростовский учил, что Таинством Елеосвящения подается "забвенных грехов отпущение, и исполнение неисполненного удовлетворения за болезнью от исповедавшихся и исцеление, или облечение телесные болезни".
     Протестанты отвергли Таинство Елеосвящения, хотя Лютер на первых, по крайней мере, порах не был против допущения его в богослужебной практике. Католики, как мы видели, извращают внутренний смысл таинства, превращая его в "последнее помазание". "О безумие! - восклицал по этому поводу блаж. Симеон Солунский, - Брат Божий говорит: "молитва веры спасет болящего и воздвигнет его Господь", а они говорят, что он умрет… Священное Евангелие говорит: "мазаху маслом многие недужные и исцелеваху" (Мк. 6, 13), а они говорят, что его нужно преподавать не для того, чтобы исцелились, но чтобы остались неисцельными и умирали". Напутствием умирающих издревле почиталось Св. Причастие.
     
     * * *
     Елеосвящение может быть совершаемо над несколькими болящими одним и тем же елеем. Не надо смешивать такое совместное елеосвящение с приурочиваемым к определенным, особо покаянным, дням общего помазания елеем, наподобие таинства елеосвящения. И это действует во исцеление всех возможных недугов, телесных и душевных, присущих всем людям, но есть существенное отличие между таким елеосвящением, совершавшимся в России традиционно в Московском Успенском соборе и в Троице-Сергиевой лавре в Великий Четверг или в Великую Субботу, и обычным Таинством Елеосвящения. Совершалось это "елеосвящение над здоровыми" и в других монастырях, а в Одессе в кафедральном соборе (в Великий Пяток). В XVII веке и начале XVIII оно широко было распространено. Пришло это обыкновение к нам из Греции. В Успенском соборе оно совершалось архиерейским служением, причем помазывали из многих чаш многие священнослужители. Молитва "Отче Святый" произносилась только раз архиереем. При помазании читалась молитва: "Благословение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на исцеление души и тела рабу Божию такому-то, всегда, ныне и присно и во веки веков". Молитву "Царю Святый" говорил архиерей, имея над своей головой развернутое Евангелие, и ему вторили священники. Отпуст был по требнику. Этот обряд совершался в России с XVI века. В греческих служебниках и требниках о нем упоминания нет. Но известно, что в древности елеосвящение над здоровыми совершалось. Так при императрице Ирине в основанном ею женском монастыре в Лазареву субботу приходило 7 иереев в храм, и каждый из них по очереди помазывал елеем монахиню. В нашем последовании в Великий Четверг интересна одна подробность: врата Успенского собора затворялись на все время с начала чинопоследования (О Св. Таинствах Православной Церкви. Еп. Гермонена. СПБ. 1904 г.)
     
     * * *
     Рассмотренные выше пять таинств предназначены для всех христиан. Пусть последним, елеосвящением, благодатствуются далеко не все - это их добрая воля: оно ждет каждого, кто бы того ни пожелал. Напротив того - Таинство Брака и священства предназначены для тех, кто нарочито их избирают, тем, определяя свой удел жизни.
     Брак есть установление Божеское, определявшее жизнь невинных людей в раю. Но сохранило оно свою силу и в жизни людей павших, продолжая носить характер общеобязательный. Оно было подтверждено Господом Иисусом Христом, благословившим брак Своим на нем присутствием и чудесным вмешательством в брачное торжество. Назначение брака троякое: умножение человеческого рода рождением детей, взаимная помощь и предохранение - немощного человека от плотских соблазнов и искушений. Первооснова - взаимная помощь: "Не добро быть человеку одному: сотворим ему помощника по нему" (Быт. 2, 18-24). Отсюда дальнейший завет: "Раститеся и множитеся и наполните землю" (Быт. 1, 27-28). Обуздание плотских влечений есть привходящее назначение брака: "Блудодеяний ради кийждо свою жену да имать, и каяжда жена своего мужа" (1Кор. 7, 9, 2).
     Существенно иным является христианское Таинство Брака. Оно благодатно укрепляет человека для выполнения вышеуказанного троякого назначения брака, но восполняет его заданием новым, все остальное перекрывающим: взаимной заботой о спасении. Брак есть Таинство, в котором, при свободном обещании верной любви, освящается супружеский союз жениха и невесты для чистого рождения и воспитания детей и для взаимного вспоможения во спасение. Отсюда многозначительное и устрашающе-высокое уподобление Тайны Брака тайне единения Христа и Церкви (Еф. 5, 32). Отсюда умилительное обозначение на языке Церкви домашнего очага, освященного церковным браком - домашней Церковью. "Брак есть тайна и образ любви Христовой, которая показана в Церкви", - говорит Златоуст.
     Кто совершает таинство? Епископ или священник. Над кем может быть оно совершено? Ясно, что только над чадами Церкви. Если Церковь видит приходящих к ней уже сочетавшихся, то даже если лишь один или одна становится ее чадом, она не расторгает состоявшегося брака, возлагая упование на то, что цель взаимного спасения, в конечном счете, получит полное осуществление, приведя через одну сторону к истинному Богу и другую. Но брак христианина с неверной не может быть благословлен Церковью: он запрещен IV и VI Вселенским Соборами. Если жених или невеста христиане, но не православны, то брак может быть совершен, при согласии инославного не покушаться на веру православной стороны и воспитывать потомство в вере истинной.
     Воспрещается кровосмешение родственное, будь то родня по крови до установленной степени, будь то родня духовная (восприемник, крестник и его родители). Обязательным условием является добровольное согласие брачующихся, о чем торжественно вопрошает Церковь обоих пред приступом к совершению таинства. Это согласие не мыслилось издревле Церковью идущим вразрез с волею родителей. "Благословение отчее утверждает домы чад", учила ветхозаветная мудрость (Сир. 3, 9), и от нее не отступало новозаветное благочестие, которое, по обычаю, вводит родительское благословение в бытовой чин брака. Предполагается, конечно, сто стороны брачущихся знание основ Веры. "Да умеют исповедание веры, сиречь: верую во Единого Бога, и молитву Господню, сие есть: Отче наш, Богородице Дево, и десятисловие" - требовала древняя Кормчая. В нашем былом быту время между помолвкой и браком употреблялось для подготовления в этом смысле брачующихся. В старое время ставленник при допросе ему формально принимал обязательство "брачущихся испытывать: знают ли они догматы веры, молитву Господню и Заповеди". Св. Димитрий Ростовский особо отмечал необходимость "несколько времени поста перед супружеством".
     Совершение Таинства предваряется обручением. В былое время оно отделялось от венчания и соединено с ним в России только с 1775 г. во избежание соблазна расхождения обрученных. Обмен кольцами-перстнями - знак взаимного доверия. Перстень в древности нередко носил печать, пользование которой означало распоряжение имуществом. Символом венчания являются венцы - знак соединения (как гласит и самая формула "венчается раб Божий... рабе Божией"), знак награды за целомудрие и знак власти над будущим потомством. Это, однако, знак одновременно, и радования, и мученичества. О последнем свидетельствует одна из песен при обведении вокруг аналоя, а равно и упоминание в отпусте имени великомученика Прокопия, страдавшего в начале IV века, который научил дванадесять жен и матерь свою венчаться венцем мученическим так, что они "с веселием и радостью идоша, яко на брачный пир". Видимая сторона Таинства воплощается в торжественном благословении венцами, завершаемом краткою молитвою: "Господи Боже наш, славою и честию венчай я", сопровождающей троекратное благословение обоих брачущихся вместе.
     Бракосочетание обычно воспринимается, как великое торжество, привлекающее внимание широкого круга людей. Этому нет основания препятствовать - поскольку не нарушается этим возвышенная значительность Таинства. Если и приходится настоятелю нередко давать светскости для Церковных последований непривычно большое место, то все же должна быть тут соблюдаема известная мера. Это вполне зависит от священника, совершающего Таинство. В частности, совершенно не отвечает духу таинства наличие фотографических съемок, приурочиваемых, как нарочно, иногда к самым возвышенным и важным моментам таинства, но, конечно, имеющих характер лишь своего рода "сенсаций". Тут, конечно, не только меры официального запрета должны иметь место, но и соответственное внушение (если к тому есть нужда) предварительное. Главное же должна быть совершаема очень тщательная морально-религиозная подготовка брачущихся к Таинству. Естественно должна рождаться потребность у священника напутствовать новобрачных добрым словом, способным остаться у них в памяти на всю жизнь. Тяжко погрешит священник, если все возможное не сделает для того, чтобы таинство брака, в отличие оттого, что ныне становится чуть не общим явлением, переживалось молодыми, как нечто определяющее всю их дальнейшую жизнь, и именно в плане спасения души. Должны они понимать, что ими начинается новая жизнь, растущая в вечность, в лице, как их двоих, так и рождаемого ими потомства - некая самодовлеющая целостность, Богом благословенная. Серьезная, за всю жизнь, исповедь предваряет этот акт - самый значительный в жизни человека…
     Брак, по самой природе своей, есть таинство единичное для обеих сторон. Брак есть слияние во едино двух лиц: "два в плоть едину (Быт. 2, 22-24), как и Господь подтвердил: "якоже ктому неста два, но плоть едина" (Мф. 19, 4-5). "Кийждо свою жену да имать", - учит Апостол (1Кор. 7, 2-4). Много-женство не сочетаемо с идеей христианского брака.
     Если умирает жена, или муж - удел честного вдовства похваляется Апостолом - "доброе им есть, аще пребудут" (1Кор. 7, 8-9). Второй брак не возбраняется, но, как говорит св. Григорий Богослов, если "первый брак закон", то "второй - снисхождение". Третий же только терпится, как меньшее зло: "На такие, дела взираем, как на нечистоты в Церкви, - говорит св. Василий Великий, - но всенародному осуждению оных не подвергаем, как лучшие, нежели распутное любодеяние". Епитимья сопровождает даже и второй брак, а в ектеньях звучит нота покаяния. Самый брак совершается с меньшей торжественностью. Брак - Таинство нерасторжимое. Прекращение брака есть нарушение его природы, богоустановленной: "еже убо Бог сочета, человек да не разлучает". Допущение прекращения брака Господь объясняет ученикам, как попущение жестокосердию человеческому. Со своей стороны, Он расторжение брака уподобляет прелюбодеянию. Но тут же одно исключение допускает Сам Господь: когда Богоустановленная природа брака уже попрана одной стороной прелюбодеянием. Снисходя к немощам человека и учитывая некоторые гражданские установления, Церковь расширяет круг обстоятельств, допускающих развод, но не отступает от точки зрения на него, как на очень серьезный акт, требующий исключительной осмотрительности в осуществлении его и ставящий неизменно вопрос о тяжести греха, совершаемого сторонами, и о церковном очищении от этого греха.
     В христианстве брак отнюдь не общеобязательное явление: безбрачие благословляется нарочито. Но оно ни в какой мере не принижает Таинство Брака. Уклонение от брака Церковь сурово порицает, поскольку оно содержит в себе элементы гнушения плотью, именуя совесть людей, руководствующихся такими мотивами, "сожженной" (1Тим. 4, 1-3). Девство, оставаясь высочайшей добродетелью, не содержит в себе ни гнушения плотью, ни порицания законного брака: "Не можешь быть солнцем, будь луной, - учит св. Златоуст, - Не можешь быть луной, будь звездой. Не можешь быть девственником, целомудренно вступай в брак, только в Церкви". "Не было бы безбрачных, если бы не было брака: ибо откуда бы явился в свет девственник? Не был бы брак честен, если бы Богу и жизни не плодоприносил девственник", - учит св. Григорий Богослов, тем устанавливая глубокую духовную связь между обоими состояниями, добрыми по своей природе, но разные пути спасения указывающими людям.
     
     * * *
     Перед этими, столь недвусмысленно-ясными, общими положениями, определяющими высокую сущность брака, стоит современный пастырь в тяжком раздумье: ни в чем так современная распущенность не проявляется с такой наглядностью, а нередко и вызывающей силой, как в области сексуальных отношений. Приходится пастырю брать на свои плечи тяжкое бремя неустанной борьбы с этим извращением высокой природы человека, сочетая принципиальную верность учению Церкви со снисходительностью, доводимой иногда до крайнего предела, к человеческой немощи.
     Самая идея церковного брака ныне в забвении. Обстоятельства бродяжнической жизни, чуть не по общему правилу для всех характерные, способствовали тому, что внебрачное сожительство стало бытовым явлением привычным. Видимость семейного очага, самого благонамеренного, сплошь и рядом прикрывает то, что на церковном языке именуется незаконным сожительством. Так крепка становится не так уж редко успокоенность совести пред этим фактом, что люди, живущие в незаконном сожительстве, спокойно идут к Чаше, не сказав на исповеди о грехе блуда, в котором они живут. Не так уж редко состоят они даже на выборных должностях приходских.
     Борьба с этим трудна, даже поскольку нет формальных препятствий к заключению брака: ложный стыд мешает обнаружить свое истинное состояние явным совершением брака, и приходится обставлять его тайной, чтоб побудить к его совершению. В этих случаях, однако, требовательность пастыря должна быть абсолютной, как бы осторожно она ни проявлялась. Трудность нарочитая встает пред пастырской совестью, когда формальные препятствия возникают, которые надо еще преодолеть для вступления в брак. Тут сломлена должна быть, прежде всего, успокоенность совести: сознание греха должно укрепиться в сердце, и воля должна явиться твердая к освящению браком своего сожительства. А дальше возникает уже практическая проблема устранения препятствий для брака, для чего все меры должны быть предприняты с должной энергией. Возникает и сложная проблема душепопечения на то время, пока остается прежнее состояние, воспринятое уже как длящийся грех. Никакого формального положения в приходе такие лица, конечно, до освящения своего сожительства, иметь не могут.
     Восстановление церковной законности в этой области требует огромного внутреннего такта и истинной пастырской любви - иначе отпадение от Церкви грозит со стороны иных. Не меньшей, а может и большей заботы и работы дает пастырю другое явление, все более распространяющееся - смешанные браки, особенно уже давно заключенные и как бы затвердевшие в своей бытовой противуправославности. Относительно редки случаи, когда инославная сторона вполне лояльно оставляет для стороны православной свободу общения с Церковью и предоставляет ей возможность вести воспитание детей. Обычно в наших условиях преобладание стороны инославной, с поставлением стороны православной в положение жертвы, терпящей тяжкие последствия своего увлечения. Не говорим уже о тех едва ли не массовых теперь, явлениях, когда православная сторона при своем вступлении в брак заведомо сдается на капитуляцию и заранее считает себя безнадежно оторванной от Православия. Имеем мы здесь в виду только те случаи, когда отвоевана, иногда очень тяжкой ценой, личная принадлежность православной стороны к своей Церкви, пусть и всячески практически ущербленная. Тут, конечно, никаких общих правил установить нельзя, но заданием бесспорным является одно из двух: восстановление (или впервые установление) законного порядка, когда иносланым остается только муж или жена, а семья является православной, или расторжение брака. При наличии подлинной семьи, заслуживающей этого именования, совершенно не исключена возможность даже и обращения в православие инославной стороны - при наличии любовью насыщенного постоянства в своей верности Церкви стороны православной и осуществляемого ею разумного внутреннего миссионерства, в чем, конечно, помощником и руководителем должен быть духовный отец.
     Не менее сложна и трудна работа пастыря, поскольку речь возникает о заключении браков. Все возможное должно быть сделано, чтобы не заключались в надежде на будущее смешанные браки, а чтобы присоединение к Православию совершалось инославной стороной до брака. Поскольку это невозможно, брак должен быть совершен в нашем храме и обязательство дано инославной стороной потомство воспитывать в Православии. Какие бы трудности ни стояли на этом пути - отступать от этого нельзя. Для того, чтобы эти требования оказывались действительно осуществленными, наша молодежь должна быть привязана к Церкви крепкими узами. Наличие такой крепости только и открывает самую возможность положительно воздействовать на будущего участника жизни. Близость к Церкви должна достигать такого состояния, которое могло бы быть названо "жизнью в Церкви". Достижение этого является первоосновным заданием пастыря в отношении молодежи. Если применительно к старшему поколению это задание сводится по преимуществу к воскрешению, углублению, укреплению, осознанию того, что уже в какой-то мере было раньше содержанием жизни, то для молодого поколения задача ставится иначе. Тут не так уж редко надо строить не только на пустом месте, но уже даже, в значительной мере на месте занятом, да и при том в условиях отсутствия расположения к перепланировке радикальной того, что уже внутренне сложилось. Поскольку на повестке дня стоят сейчас т.н. братства духовного обновления, а уже в практику жизни вошли т.н. Владимирские кружки молодежи, назначение и тех и других сводится в значительной мере к тому, чтобы укрепить сознание церковности в молодежи. Не надо тратить слов на доказательство исключительной трудности и ответственности этого дела. Тут, в сущности, творится будущее и утверждается настоящее, грозящее иначе поддаться осыпанию, ибо подмывается церковность воздействием местной жизни, могущественным в своей напористости. Сила сопротивляемости должна возникать, отвечающая этой напористости. И тут общих правил нельзя установить, но одно можно сказать с достаточной уверенностью: любовь к храму - основа всего, как это и всегда было на Руси. К счастью, и сейчас эта любовь живой остается, поскольку мы видим, в какой мере храмоздание сохраняет значение живительного нерва приходской жизни.