|
* * *
Пусть никто не думает, что все эти положительные отзывы дорогих для меня людей питают мою гордость и тщеславие, — записал Н.Е. Пестов в конце 1970-х годов. — Я постоянно помню те бездны греха, в которые я впадал в течение последних трех лет до обращения к христианской вере. Я искренне раскаялся в них и верю, что Господь, по Своей неизреченной благости, простил мне грехи, но сознание своего ничтожества (выделено самим Н.Е. — прим. сост.) во мне сохранилось и будет со мной до смерти...
Из дневника Николая Евграфовича
1957 год, 3 марта.
Почему в молитве рассеянность?
Потому что нет горения любви к Богу, и сердце отдается пристрастиям, суете, мирским интересам...
Май, 1957 год.
«Любовь — царица добродетелей и вмещает их все в себе». Отсюда — «люби и делай, что хочешь» (Амвросий Оптинский). Отсюда и Иоанн — апостол любви. И поэтому «Бог — есть Любовь». И гимн любви у Ап. Павла (1 Кор, 13). Отсюда и две заповеди у Господа и Его «новая заповедь» на Тайной Вечери... И признак истинности ученика Христова — «если будете иметь любовь между собою».
Отсюда и секрет влияния на людей — т.к. проводником к сердцу слов есть любовь говорящая...
Если хочешь помочь человеку, то перед беседой попроси у Господа любви к нему...
1958 год, июнь
За духовную праздность ангел отходит от души, оставляя ее для влияния темного духа.
4 августа
Как опасно пресыщение пищей, так как она обременяет тело и душу, отнимает силы, лишает молитвы и духовной бодрости, а за этим идут праздность и грехи...
7 октября
Смирение состоит в том, чтобы за все, все, все и всегда от души благодарить Господа...
Из воспоминаний внука
Особым теплом наполняется мое сердце, когда в памяти воскресают дорогие мне образы дедушки и бабушки, Николая Евграфовича и Зои Вениаминовны Пестовых. Я не жил постоянно с ними, а потому и образы их в моей памяти связаны с определенными, конкретными ситуациями наших встреч, которые не были частыми.
Мое детство проходило в с. Гребневе Московской области. Это пятидесятые годы.
В памяти запечатлелись летние картины, когда дедушка и бабушка жили недалеко от нас на даче. Дедушка регулярно ездил в Москву (возможно, он еще тогда работал), а мы с мамой ходили его встречать в березовую рощу. От рощи далеко за полем хорошо виднелась московская дорога с идущими по ней автомашинами.
Мама с нами устраивалась на холмике возле «святого колодца», и мы начинали наблюдать, не забывая при этом вдоволь напрыгаться и набегаться на березовой опушке. Но вот на горизонте останавливался автобус, и мы до рези в глазах всматривались вдаль: приехал ли дедушка. Наконец кто-то, сначала один, а потом и все видят на горизонте маленькую белую фигурку, скорее точку. Это дедушка, летом он всегда носил белую панамку и белый китель, в руках у него тяжелые сумки с продуктами и гостинцами для внуков. Мы наперегонки мчимся ему навстречу по узкой тропинке. До сих пор помню эти радостные моменты встречи. Дедушка вынужден остановиться, поставить сумки на землю, иначе нельзя: поочередно на его шее висит то один, то другой шалун. Далее следует раздача сладостей. В боковом кармане «толстовки» у дедушки всегда хранилась жестяная коробочка с леденцами или другими конфетами. Дедушка достает ее, постукивает по ней пальцами и торжественно открывает. Угостив всех нас, он продолжает свой путь в плотном окружении встречающих. Мы идем с дедушкой к маме, которая все еще ждет нас у «святого колодца». Как от мамы, так и от бабушки дедушка часто выслушивал упреки за то, что конфетами перебивал детям аппетит и пр., но, как помню, коробочка с конфетами в его кармане неизменно была и всегда регулярно пополнялась. Конфетами угощались буквально все дети, которых дедушка встречал на даче ли, в лесу на прогулке или еще где.
Тщательно следил Николай Евграфович и за нашим детским лексиконом, стараясь, чтобы ни одно бранное или грубое слово не выходило из детских уст. Особенно возмущало его слово «дурак». «Неужели вы не понимаете, мои милые, — говорил он, — что вы все умные, добрые детки. Среди вас нет и не может быть «дураков». Пожалуйста, если у вас нет других слов, чтобы выразить ваши чувства, говорите слово «чудак»...
Дедушка заботился не только о наших душах, но и о спортивном развитии. Он постоянно следил за нашей осанкой и если видел кого сутулым, то тут же говорил: «Линеечку, линеечку..., грудь вперед». Многие спортивные игры были его подарком внукам. Особенно нам полюбился бадминтон; за этой игрой иногда следил сам дедушка и даже «судил». Надо сказать, что и сам он был в превосходной спортивной форме, несмотря на свои семьдесят лет. Его спортивные достижения (шестикилометровая прогулка на велосипеде в деревню Камшиловку и назад, купание в пруду) тщательно скрывались от бабушки, которая ревниво следила за здоровьем Николая Евграфовича. Попутно отмечу, что до последних лет жизни дедушка с бабушкой очень часто в разговоре называли друг друга по имени и отчеству, что вносило в их взаимоотношения какую-то непонятную нам возвышенность и благородство. А ведь они прожили совместно более 50 лет!
Бабушка, Зоя Вениаминовна, была тоже человеком удивительных дарований, хотя в чем-то она довольно резко отличалась от дедушки. Хотя бы вот: дедушка — это образец всепрощения и мира, бабушка же — это, в нашем понимании, карающая справедливость. Если кто отчитывал нас, то это была бабушка, но делала она это тоже с умением, как-никак — педагог. Она могла одной фразой так отчистить нас, что легче было бы перенести физическое наказание, нежели этакое «выведение на чистую воду». Она знала чем нас пристыдить и заставить «залиться краской»: «Дети священника!..», «Вы не знаете цены хлеба!..», «Обуты, одеты...», «Плохо ли! Хлеб с маслом...» и пр. Из ее разговоров часто можно было увидеть, сколько же нужды перенес этот человек за свою жизнь! Она и сама часто рассказывала нам о трудностях в ее жизни: 20-ЗО-е годы, война, голод.
Бабушка была для нас эталоном интеллигентности. Она всегда ревниво следила, чтобы мы были достойны называться «внуками профессора», а потому я уже был с детства приучен к элементарным, с ее точки зрения, правилам: рот всегда должен быть закрыт, причем не просто, а надо произнести слово «изюм» и сохранять положение губ. Здороваясь, мы с Колей должны были шаркать ножкой и наклонять головку, смотреть прямо в глаза собеседнику, не «чавкать» за столом и пр. и пр. Вроде бы, все это мелочи, но мне — «деревне» — часто доставалось в обществе бабушки. Наверное, всегда буду помнить поездку с бабушкой в детское ателье на старый Арбат за костюмом. Что со мной тогда случилось, не знаю, но я, стараясь выглядеть в глазах бабушки вполне городским, раз пять наступил прохожим на пятки, за что, естественно, приходилось извиняться бабушке. Я же удостоился от нее самых лестных выражений, вроде: «ну и медведь», «с тобой только по лесу ходить» и пр.
Куда более приятны мои воспоминания о посещении с бабушкой Углича, Бородинского поля, Архангельского, Останкина, театров и концертов. В этих мероприятиях бабушка была незаменима. Она брала нас с Колей и начинала повышать наш культурный уровень. Причем делала она это мастерски, с любовью. Она знала и помнила массу исторических событий, имен, и ее можно было слушать часами. Она могла «напеть» старую гусарскую песню, захватывающе читала наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Надсона и многих других поэтов. Это был ее конек.
Когда я учился в училище, мне часто приходилось ночевать в Москве. И в эти годы я «увидел» бабушку еще с одной стороны и узнал бабушку-апологета и апостола. Одним словом, то, что мне открылось, можно назвать исповедничеством. Религиозность бабушки была исключительной силы, причем основывалась она не столько на традициях, сколько на разумной вере, огромном духовном опыте и убежденности в правоте. Исповедничество ее носило самый непринужденный характер. Она не писала, подобно дедушке, воспоминаний; как видно, не занималась специально внешним подытоживанием прожитой жизни, но все ее последние годы были огромной силы свидетельством истинности православия. Может, это сказано очень громко, но для меня это было еще одно откровение.
Здоровье у бабушки было слабое: удушающий кашель, сердечные приступы, огромная грыжа — все заставляло страдать и напоминало о неизбежном для всех нас конце. Но вот что меня удивляло: все чаще говоря о своей скорой смерти, бабушка не проявляла ни тени страха. Более того, она иногда специально слишком подробно останавливалась на возможных картинах своих последних дней и, часто говоря сама с собой (у нее была такая привычка), делала весьма своеобразные выводы.
«Ну вот, Зоечка, скоро и тебе конец придет... пожила и хватит... плохо ли... семьдесят лет... надо и честь знать...», — и далее в том же духе.
Это повторялось довольно часто, и я однажды почувствовал, что за этой обыденностью кроется незыблемая вера в вечную жизнь, в милосердие Божие, презрение к тленности этой земной жизни. И это было истинно так.
Евангелие бабушка знала не то что великолепно, но она жила им. Оно было для нее больше, чем настольная книга. Читала она часто с карандашом, отмечая отдельные места. Свет евангельского учения освещал и ее повседневную жизнь. Ей была присуща удивительная прямота и честность.
Совесть ее постоянно побуждала проповедовать слово Божие, что она и делала, не жалея себя. Она жила духом апостольства: могла подойти к любому в храме и спросить: «А понимаете ли, что поют, что читают?». И тут же готова была не просто объяснить, а зажечь душу собеседника такой же верой, какую имела сама. Особенно это часто случалось с молодежью. Ее слушали с удовольствием, часто уже после службы где-нибудь в сквере она продолжала делиться с человеком самым дорогим. Так случилось и за несколько дней до ее кончины. Она «просвещала» молоденьких девушек-студенток долго еще после службы на улице в Сокольниках. Но было холодно. Простудилась, получила воспаление легких и умерла.
Учась в Москве, ближе познакомился я и с дедушкой. В эти годы он был уже на пенсии, но жизнь его била ключом. Он сам настроил себя на такой четкий и жесткий режим, что порой приходилось только удивляться его выносливости. К слову сказать, болел дедушка крайне редко, я лично не помню, когда бы он «грипповал» или кашлял от простуды. Но это не значит, что он не знал врачей.
Врачи на московской квартире появлялись не то чтобы часто, но регулярно, по графику. Дедушка как профессор был прикреплен к специальной поликлинике, сотрудники которой обязаны были постоянно следить за здоровьем своих клиентов. Визиты к дедушке были всегда чисто профилактическими, и чаще врач задерживался в соседней комнате у бабушки, которая, как отмечено было выше, не отличалась крепким здоровьем.
Единственная болезнь, которая одно время сильно угнетала дедушку, была бронхиальная астма. Вылечился дедушка от нее благодаря своей пунктуальности. Ознакомившись однажды с лечебной системой дыхательных упражнений (основанной на йоге), дедушка неукоснительно стал делать дыхательную гимнастику. Для этого, чтобы не нарушить цикличности, он даже вставал по ночам и мы слышали во сне странные, загадочные приглушенные звуки, доносившиеся из-за стены: «бар-р-р-а-х-хх», «ба-р-рр-у-ххх-х». Но воспоминания об этом относятся к 50-60 годам. Астму дедушка победил и даже позже консультировал занимающихся по этой же системе астматиков.
Лекарств у дедушки было множество, и он принимал их также в профилактических целях весьма регулярно. С большим уважением относился он к гомеопатии, и если когда лечил нас, внуков, то преимущественно «горошками».
Весь день Николая Евграфовича был четко расписан, буквально по минутам. В свои обязанности дедушка включил посещение магазинов, ремонтных мастерских. Конечно, более тяжелыми покупками занимались мы, но ежедневное посещение молочного, булочной и овощного дедушка взял на себя. Для этого ему приходилось иногда по несколько раз ходить до Разгуляя и назад, т. к. за один раз принести все было ему уже трудно. На посещение магазинов, аптек и прочих мест дедушка смотрел как на необходимый для него «моцион», хотя прогулки тоже были обязательным элементом в распорядке дня, особенно прогулки перед сном.
Готовила для семьи бабушка, иногда, когда ей было тяжело, брали обеды в домовой кухне, но и дедушка не чуждался кухней.
Он считал своим долгом приготовить нам завтрак и проследить, чтобы мы (уже студенты!) не опоздали на занятия. Еще с вечера он спрашивал каждого из нас, что бы мы хотели на завтрак (яичницу, колбасу, сыр, яйца «в мешочке или вкрутую», кефир, кофе или чай и пр.). Причем делал он это настолько тщательно и пунктуально, что мы, по своей черствости, иногда даже не понимали его, чем, конечно же, его огорчали.
По утрам дедушка вставал раньше всех, молился, тихонько готовил завтрак и накрывал на стол в комнате, где мы спали, будил нас с астрономической точностью, молился вместе с нами и затем подавал завтрак. Причем заказанное с вечера необходимо было непременно съесть, и если мы что-то оставляли, то дедушка видел в этом «невыполнение плана», а если более серьезно, то безответственность и недисциплинированность. Только сейчас понимаю, что он ежедневно воспитывал в нас пунктуальность и организованность. «Посей привычку — пожнешь характер», — говорит пословица. Если дедушка и укорял кого-то, то делал это настолько корректно и смиренно, что непременно добивался благой цели.
Большая часть дедушкиного времени уходила на прием посетителей. Об этом следует сказать особо. Люди тянулись к дедушке, как мотыльки на свет. Это были и старые друзья, бывшие члены христианского студенческого кружка, «маросейские», но было среди приходивших и много молодежи. Особенно это стало заметно в последнее десятилетие дедушкиной жизни, когда старички стали заметно переселяться в вечность. Что же привлекало всех их к Николаю Евграфовичу? Во-первых, богатейший опыт христианской жизни, который делал беседы с дедушкой незабываемыми, а во-вторых, духовная библиотека, на которой выросли многие и многие поколения русских верующих людей. К книгам дедушка относился весьма своеобразно. Он всегда помнил, что книга только тогда приносит пользу, когда ее читают, а потому сам увлеченно наделял своих посетителей духовной пищей. Наверное, не ошибусь, если скажу, что у него в одно время можно было взять любую, самую редчайшую книгу из каталога духовной литературы. Но, к сожалению, это продолжалось недолго. Огромное количество духовной литературы было «зачитано». Книги часто передавались из рук в руки и возвращались на дедушкину полку лишь через многие годы, а то и вообще не возвращались.
Пожалуй, этот факт впервые и побудил дедушку заняться размножением духовной литературы. В основном, в печать он отдавал свою «диссертацию», которая пользовалась большой популярностью у читателей.
Переплетал дедушка сам, простейшим способом, но и это требовало от него огромной затраты сил и времени.
В последние годы жизни, когда Николай Евграфович все чаще стал жаловаться на плохую память и усталость от посетителей, он преимущественно сосредоточил всю свою работу на размножении духовной литературы. За многие годы из огромного объема книг выделились отдельные авторы, которых всегда у дедушки спрашивали и даже заказывали. Поэтому литература дома не задерживалась, ее увозили во все концы в немалых количествах, что весьма радовало дедушку и придавало ему новые силы.
Не лишним будет сказать, что Николай Евграфович был всегда чужд всякой политики. Политические интересы его ограничивались чтением центральных газет. Разговаривать на эти темы он не любил, что иногда служило поводом для отхода от него тех или иных людей. Подобные люди появлялись один, два раза и более не приходили.
Из дневника Николая Евграфовича
1962 год, 6 ноября.
Избегай излишнего интереса к политике, политическим разговорам, анекдотам и по возможности умеряй свое участие в житейской суете...
Политические анекдоты и анекдоты вообще — грех, т.к. несут осуждение и насмешку даже к властям, которых христианин должен уважать.
* * *
Особое место в жизни дедушки занимала молитва. Молитва пронизывала буквально всю его жизнь. Кто жил постоянно с ним, тот особенно мог ощущать это.
Неукоснительно посещал Николай Евграфович храм Божий. Особенно любил он ранние Литургии по воскресным дням, к которым тщательно готовился за несколько дней и на которых постоянно причащался Святых Таин. Это великое Таинство давало ему новый импульс жизни, вселяло в него необычайную энергию, делало настоящим подвижником. Особенно это было заметно в последние годы его жизни.
Всенощные, акафисты, Великий канон св. Андрея Критского, службы Страстной седмицы он обычно вычитывал келейно. Не спеша, умилительно и с глубокой сосредоточенностью проходили часы этих молитвословий в его комнате. Иногда рядом с ним можно было видеть коленопреклоненного седовласого генерала, красные лампасы и золотые погоны которого как-то особенно смотрелись в полутьме и поблескивали от свечей и лампад. Принимали участие в этих молитвах и мы, внуки, читая трисвятое, шестопсалмие и тихонько подпевая за дедушкой знакомые ирмосы.
Но, несомненно, большую часть молитвословий дедушка совершал наедине. Его молитва была пламенной, он весь погружался в нее, так что иногда, нечаянно зайдя в кабинет, можно было стать свидетелем этой лишенной всякого внешнего эффекта живой беседы с Богом, в эти моменты обычно дедушка не замечал вошедших, а мы поспешно удалялись, унося в себе непонятное чувство вины.
Из дневника Николая Евграфовича
Смотри — не ослабевай в молитве, чтобы не переживать потом невзгод... Помни, что когда Моисей держал руки свои поднятыми, то израильтяне побеждали филистимлян, но филистимляне побеждали, когда руки Моисея опускались. В жизни много раз уже замечал, как ослабление молитвы и упущение в ней приводили к тяжелым переживаниям...
|
