По своему характеру современная европейская цивилизация официально признается христианскою, учение Иисуса Христа провозглашается высшею нравственною истиною, основным законом духовного развития человека; евангельской религии приписывается первенствующее значение в устроении личной, семейной и общественной жизни. Словом, внешняя показная сторона дела заставляет предполагать, что нами управляют главным образом ясно понятые и живо воспринятые евангельские заповеди любви и правды, что мы в своей деятельности руководимся по преимуществу религиозно-нравственными мотивами; но действительность далеко не соответствует такому ожиданию. Холодное, безучастное, иногда даже пренебрежительное отношение ко всему, что напоминает о религии, в современном обществе явление обычное и широко распространенное; постановка и решение вопросов высшего порядка, вопросов нравственности зачастую обнаруживают смутное, сбивчивое понимание самых элементарных сторон христианского мировоззрения: извращаются, грубо перетолковываются основные заповеди Евангелия; высшие требования христианской морали отвергаются, как утопия, как несбыточная и неприложимая в жизни мечта; целому ряду понятий, которые по своему содержанию должны бы были будить нравственную энергию в людях, украшать их духовный облик, приписывают не соответствующий им более или менее низменный смысл. Возьмите, например, слово "величие"; произнесите его в любом собрании; спросите присутствующих, какой смысл они соединяют с этим понятием, к кому, по их мнению, наиболее оно может быть применимо. Вам много наговорят о громкой славе победителя народов, о блеске гения поэта, о лаврах виртуоза, о пышности, могуществе монарха и едва ли вспомнят о нравственной силе и красоте героев духа, мучеников святых идей: об апостолах любви, о братьях и сестрах милосердия, о самоотверженных глашатаях истины. Вам назовут Цезаря, Наполеона; может быть, вспомнят Шекспира, Бисмарка, Сальвини и, наверное, забудут Эпиктета, Сократа, Симона-Петра, апостола Павла. А великие по обаянию самоотверженной деятельности имена Гааза, Дамиана Вестера, Дюнана, или наших родных Евфросинии Полоцкой, Нила Сорского, Радищева, Сковороды и многих других, кому они известны?
     Наряду с этим выдвигается обширный круг явлений первостепенной общественной важности, вырабатывается целый новый строй жизни, который чужд всякого прямого влияния религии и который тем не менее признается естественным, разумным. Сторонники его категорически утверждают даже, что будто бы религия Иисуса Христа уже отжила свой век, сказала свое последнее слово, что евангельская мораль была пригодна лишь для простодушных рыбаков Галилеи, а современному просвещенному европейцу нужны иные руководящие начала. Эти начала ему может дать и дает одна наука. Наука, говорят они, зажгла маяк, перед ярким блеском которого свет религии тускнеет и должен совсем померкнуть. Религиозный свет часто омрачался тучею суеверий, вспыхивал зловещим пламенем фанатизма, был причиною ожесточенной братоубийственной войны. Достаточно вспомнить варфоломеевские ночи, драгонады, пытки и костры инквизиции, чтобы благословлять науку, которая освободила человечество от подобных ужасов.
     Что ответить на это? Во-первых, при критической оценке какой бы то ни было религии вообще, а христианской особенно, со стороны их высоты и значения следует всегда отличать основную религиозную идею от наличной действительности, не смешивать того, что есть, с тем, что должно быть. Люди, по своему узкомыслию и изуверству, могут извратить и унизить самую высокую идею, облечь ее в уродливую форму; но это не значит, что идея низменна, уродлива сама по себе. Идея чистой свободы неповинна, конечно, в безумных преступлениях анархизма; так и христианство не может быть о6виняемо в мрачных деяниях Лойол и Торквемад. Роу в интересной книге "Очевидные истины христианства" говорит: "Среди верующих, принадлежавших к Церкви, часто царило огромное суеверие; Церковь освящала дела, ясно запрещенные ей ее Основателем; она, - страшно сказать! - обнажала даже меч, который Он ясно повелел ей вложить в ножны. Все это несомненно, но несомненность эта делает еще более удивительным факт, что Церковь находила в лице своего Основателя вечный принцип для своего возрождения. В личности и учении Иисуса Христа есть некоторый глубокий смысл, который был, так сказать, выше действительного (наличного) христианства всех веков. Простое изображение личности Основателя христианской Церкви в том именно виде, в каком он был изображен евангелистами, без примеси ложных очертаний, какие присоединялись к Его образу людскою глупостью или злою волею, всегда было и всегда будет причиною Обновления церковной жизни. Это характерная и исключительная особенность христианства" .
     Религиозные войны, массовые избиения еретиков и костры инквизиции не есть естественное порождение религии Спасителя; это грубое, преступное извращение ее, тяжкое оскорбление, поругание всепрощающей любви Распятого за мир Сына Божия. Христианству как религии, проникнутой духом евангельской кротости, любви и милосердия, органически ненавистно всякое насилие, тем более насилие во имя Бога, который, по словам евангелиста Иоанна, есть Сама Любовь. Когда пылкие и усердные не по разуму Иаков и Иоанн, оскорбленные непочтением самарян к их Учителю [1], сказали: "Господи, хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?" - Иисус Христос, обратившись к ним, запретил им и сказал: "Не знаете, какого вы духа, ибо Сын Человеческий пришел не губить души, а спасать". И пошли в другое селение. В притче о плевелах мы читаем: "Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Пришедши же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человека сделал это. А рабы сказали: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы" (Мф.13, 24-30).
     После приведенных мест Евангелия, полагаю, излишне пояснять, что христианская религия как таковая не должна быть осуждаема за те преступления и безумства, которые совершаются ее ложными, самозваными друзьями, ожесточенными изуверами. Тупое недомыслие и угрюмая злоба могут набросить на светлый лик Спасителя мрачное покрывало фанатизма и суеверия, но от этого Божественная красота Его нимало не утратит своего блеска; надо осторожно снять неуместный покров, очистить лик от наносной копоти и пыли, но никак не вытравлять самый образ, чарующий сердца лучших людей небесной благостью, кротостью и чистотой.
     Взвесьте беспристрастно роль евангельской религии в истории минувших девятнадцати веков, и вы поразитесь, как много она сделала для человечества. Какой неизгладимый след она оставила на всей нашей цивилизации, на наших нравах, обычаях, законодательстве, науке, искусстве. Как сильно она изменила нравственно к лучшему, облагородила человечество; сколько внесла в жизнь сердечной теплоты! Миллионы людей в ней почерпали силы жить во имя добра и правды; на алтарь ей несли свои лучшие чувства и думы и в служении ей нашли высшую отраду. Неужели ж теперь иссякла ее живительная сила, вдруг пересох родник, утолявший духовную жажду сотен сменившихся поколений и место Евангелия заступит энциклопедия наук? В силах ли наука заменить религию, как руководительницу человека в светлую даль грядущего? Это вопрос серьезный; с легким сердцем решать его преступно: ошибка может привести к печальной катастрофе. Мы его рассмотрим исторически: какие силы преимущественно двигали человечеством в его поступательном движении доселе, какие верховные идеалы преподносятся нашему миру теперь и осуществление их может ли быть результатом исключительно умственного движения, накопления знаний, развития, усовершенствования головного мозга, или оно скорее будет продуктом религиозного, этического прогресса, культуры сердца?
     Мировая жизнь в ее различных сферах и проявлениях представляет одну общую картину медленного, но постепенного развития, раскрытия сил, заложенных в основе самой природы. Как у нас над головами, в беспредельном воздушном пространстве на смену угасшим, отжившим солнцам возникают, загораются новые миры, так и в сокровеннейших тайниках человеческого сердца на смену устарелым, осуществленным целям выясняются, зарождаются новые идеалы. Мелкие, личные стремления людей сменяются быстро, напоминают причудливую пестроту калейдоскопа; но поверх этих частных, злободневных нужд и забот у человечества в каждую отдельную эпоху есть особые общие цели, стремление к которым держит духовные силы общества в напряженном состоянии, и чем более веков проносится над головою человека, тем эти общие цели, верховные идеалы его становятся шире, возвышеннее, универсальнее.
     На заре культурной жизни вниманием человека овладевает всецело внешний, физический мир. Подавленный массою воспринятых извне впечатлений философский гений народов, подобно ребенку при начале умственной деятельности, на первых порах смутно сознает свою личность, не выделяет себя из окружающей природы. Пытливость ума направлена исключительно на решение загадки бытия вселенной. Вся греческая философия от Фалеса до Сократа решает вопрос о сущности мира. Из чего все состоит, из чего все возникло, во что под конец все разрешается? - вот основной предмет древнего мировоззрения. Вода, воздух, огонь, вся бесконечная материя поочередно признаются неизменною сущностью в изменяющихся явлениях. И только рассмотревши уже всесторонне этот вопрос, философия ставит себе новую, более трудную задачу, переносит свое внимание на человека. "Философская мысль, - говорит Бауер, - обращается к миру внутреннему и начинает заниматься исследованием чудес, совершающихся в области духовной жизни, тогда только, когда глаз его успевает уже присмотреться к вечно тождественному течению небесных светил и к постоянно изменяющимся явлениям окружающего нас физического мира".
     Открыть новую эру в истории человеческой мысли выпало на долю Сократа. Сократ первый отрешил философию от физической природы и открыл ей духовную область. До Сократа учили: "познай окружающий тебя внешний мир"; Сократ стал учить: "познай самого себя". Это был громадный шаг вперед, но полного уяснения поставленной проблемы тотчас ожидать было нельзя. Эволюция совершается постепенно; все приходит в свое время, и даже философский гений не делает скачков. Углубившись внутрь самого себя, Сократ мог заметить только одну сторону духовной природы человека - познание. О сложной, скрытой жизни сердца он еще не подозревал, предполагая, что люди злы и лживы по невежеству. "Кто истинно познал прекрасное, тот будет и действовать сообразно с этим", -говорит Сократ. Хотелось бы, чтобы это было так, но горечь опыта постоянно убеждает нас, что между знанием добродетели и жизнью, сообразной с нею, лежит далекий путь. Чтобы достигнуть намеченной вершины, путнику, помимо знания местности, необходимо твердое желание преодолеть все трудности пути и здоровый организм, закаленный в ходьбе. То же и на пути к вершинам добродетели. Мало иметь возвышенные мысли, ясно понимать значение добра - нужна еще известным образом воспитанная воля, которая бы проводила наши идеалы в действительность, осуществляла их. Для Сократа добродетель представилась чем-то внешним по отношению к человеку; он думал, что добродетели, как арифметике, как чтению, письму, можно обучиться. По новизне впервые выдвинутого им вопроса Сократ не в состоянии был вдруг уразуметь, что добродетель - плод долгой внутренней работы, результат упорной борьбы с грубыми врожденными инстинктами. Нужны были века, чтобы человечество поняло это, и тогда устами апостола было провозглашено: "по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего" (Рим. 7, 22-23).
     В зависимости от того, что внимание древности приковано было преимущественно к внешнему миру, что высокое значение личности еще не было опознано, и верховные идеалы древних культурных народов по отношению к человеку носили внешний характер. Наиболее яркими выразителями культуры древности были Греция и Рим, так называемый мир античный, и мы видим, что обширная область разнообразных духовных интересов для этого мира почти не существует: вопросы о достоинстве человека, о правах личности, о братстве народов и многом другом тому подобном если случайно когда и затрагиваются, то всегда вскользь и никогда не выдвигаются на первый план. Конечною целью стремлений античного мира был культ физической красоты и грубой мускульной силы. Эстетик грек свои силы отдал первому, гордый владыка мира римлянин служил второму. Грек благоговел пред красотою тела, чтил и поклонялся ей одной. Греческая мифология полна возмутительных, скандальных похождений божеств Олимпа, но она даст длинный ряд образов, чарующих совершенством пластических форм. Удивительный по разностороннему блеску гений грека рельефней всего выразился в скульптуре. Резец Фидия, Праксителя, Поликлета и других достигает кульминационной точки красоты, оставаясь вековечным, недосягаемым образцом для потомков. Дальше идти нельзя.
     Римлянин не был художник, на искусство смотрел, как на прикрасу обыденной жизни. Крепкий, могучий - он силу ставил выше красоты. Пред его мощью склонялись самые отдаленные народы, и Рим рос, богател, украшался за счет покоренных стран. Рим - столица мира; его величие, сила - вот идеал, которым жил и которому всем жертвовал древний римлянин. Но оба эти идеала - и совершенство телесной красоты, и торжество грубой, мускульной силы - были, наконец, достигнуты. Акрополь сиял небывалой, чудесной красотою; слово Рима было законом для отдаленных окраин земли. Во имя чего было жить теперь античному миру? Новой идеи, которая бы властно захватила общество, не являлось; а старая отжила свой век. Без воодушевляющего же идеала, хотя бы и низкой пробы, человек не может жить, народная доблесть гибнет, общество разлагается. Не мог продолжать свое существование и античный, греко-римский мир. Настало время, когда расшатанные устои Рима рухнули и Римская империя перестала существовать. Она пала, должна была пасть, потому что идеалы, которые ее воодушевляли, были временны, и когда сила их была исчерпана, ей нечем стало жить. Для возрождения одряхлевшего организма требовалось вдохнуть в него новые силы. Необходимо было для духовной жизни человечества найти новые начала. На развалинах античного мира могла зародиться и расцвесть новая цивилизация, но для этого нужна была новая идея, и мы видим, что в основу нарождающейся цивилизации полагаются новые идеалы. Древний мир искал красоты телесной; преклонялся перед физическою силой; люди новой эпохи ищут красоты духовной, преклоняются пред нравственною мощью. Теперь центр тяжести извне переносится внутрь человека. Дух человека признается источником общественной, политической и всякой исторической жизни. Возвышение человеческого сердца, нравственное усовершенствование, духовный рост личности становятся главною задачею общества; все остальное имеет второстепенное значение. "Ищите же, прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам, придет к вам само собою", - говорит Евангелие. Под "Царством Божиим" разумеется совершенная жизнь на земле, - жизнь, основанная не па господстве насилия, грубого эгоизма, а на началах всеобщей любви, полной справедливости, признания всех законных прав личности. Наступление этого "Царства" обусловлено нравственным перерождением человека, обновлением всего его внутреннего существа. "Истинно, истинно говорю тебе, - сказал Иисус Христос Никодиму, - если кто не родится свыше, не может увидеть Царства Божия" (Ин.3,3).В другом месте Иисус Христос говорил: "Не придет Царство Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть" (Лк. 17, 20-21). Это новый идеал; идеал не временный, а вечный. Идеалы древней Греции и Рима можно было перерасти, потому античный мир и пал. Новый идеал, указанный христианством, не имеет границ; его нельзя достигнуть. "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф. 5, 48) - вот завет Спасителя людям. Этот завет является залогом бесконечной будущности нашей цивилизации. Новая культура в самом духе христианина, в его неиссякаемой способности совершенствоваться всегда найдет источник своего дальнейшего обновления и развития. Перед нашими глазами развертывается теперь почти двухтысячелетняя история христианства; наш взор в состоянии теперь обнять и измерить внутренний, последовательный процесс его развития, степень его могущественного влияния на совесть и жизнь человечества, и мы видим, что христианство далеко еще не выразило всего содержания своей мысли, не сказало своего последнего слова. Для осуществления Царствия Божия на земле человечеству предстоит еще долгая упорная работа над собою, над улучшением, нравственным воспитанием сердца. Евангелие пробудило много добрых чувств, затронуло в сердце человека не ведомые ему самому струны, извлекло из них звуки чарующей красоты и неотразимой силы, но эти звуки не слились еще в могучий аккорд, в гимн торжествующей любви и правды.
     Если наука хочет заменить религию, она должна взять на себя ее обязательства и, требуя предпочтения себе, вынуждается дать человечеству более могущественные средства, указать скорейший путь к осуществлению конечных целей в жизни, чем это делает религия. И наука самоуверенно признает себя способной к этому. Она торжественно провозглашает, что только знание может привести человечество к лучшему будущему. "Если мы хотим привести в известность условия, от которых зависят успехи новейшей цивилизации, - говорит Бокль, - то должны искать их в истории накопления и распространения умственного знания. Физические явления и нравственные начала производят, конечно, 110 временам значительное расстройство в общем ходе дел, но с течением времени они приходят в порядок и равновесие и оставляют, таким образом, умственным законам свободу действовать независимо от этих низших, второстепенных деятелей". Такое решительное утверждение опирается на мнение, будто огромное развитие, совершающееся в нашей цивилизации, представляет главным образом умственное движение и будто нравственный прогресс общества стоит в прямой зависимости от роста знания. Но рассуждать так значит не знать сердце человека, не понимать, к чему призвана наука и что она может дать. Область науки обширна; если хотите, бесконечна; задачи ее велики. Она так много сделала и еще более сделает для человечества, что самое имя ее должно быть священно для мыслящих людей; - но двигательная сила культурного прогресса все же не интеллект и образование одно не улучшает нравы. Наука расширяет умственный горизонт человека, развивает его интеллектуальные силы, увеличивает нашу власть над природой, но возродить духовно человека, нравственно его возвысить она без содействия религии не может. Оставив путь длинных рассуждений, припомните хотя бы французских панамистов: сенаторы, члены парламента, редакторы влиятельных газет - все люди обширных знаний, крупных способностей, а в общем шайка мошенников. Прискорбно, но естественно. Сердце человека волнуется одними и теми же страстями, будет ли это сердце передового мыслителя или последнего поденщика. Простой галилейский неграмотный рыбак нравственно может быть выше десятка философов, светил науки. Сопоставьте, например, нравственный облик Бэкона Веруламского - отца опытной пауки - с негром-рабом, обрисованным в "Хижине дяди Тома", и вы убедитесь, что образование может изменить формы зла, сделать их более утонченными, но уничтожить зло, облагородить нравы - этого образованию не дано. Не науке путем обновления сердца вести людей к осуществлению Царства Божия на земле.
     Впрочем, наука, может быть, сильна иными средствами создать человечеству светлую будущность? Уясняя законы, по которым существует вселенная, открывая средства воздействия на силы, заложенные в материю, наука дает нам громадную власть над природой. Было время, когда человек трепетал пред каждым грозным явлением природы; теперь он властелин ее. Наука превратила солнце в печатный станок, оседлала волну, скрутила буйный ветер, запрягла пар в работу, надела на молнию сумку почтальона; алмазные сверла проходят сквозь недра скал, добывают воду в знойной пустыне; гиганты-молоты шутя сплющивают глыбы металла; телеграф, телефон, телескоп* уничтожили пространство; спектральный анализ определил состав планет; тысячи фабрик с ничтожною сравнительно затратою мускульной силы выполняют работы, которые не снились мифологическим титанам. Если бы люди древнего мира, созерцая будущее, могли представить, что делает теперь наука, они решили бы, что наступил тот золотой век, о котором всегда мечтали их поэты. Но при всех этих завоеваниях ума, обетованная земля по-прежнему бежит перед нами, подобно миражу. Глубокое невежество народных масс, чрезмерное труженичество, вопиющая нищета рядом с праздностью и расточительностью чувствуются не менее болезненно и в веке электричества и пара, чем в век грубого варварства. "Богадельни и тюрьмы такие же обычные спутники научного прогресса, - говорит Генри Джордж, - как и роскошные дворцы и великолепные магазины. В шумных столицах, на улицах, залитых асфальтом и озаренных электрическими солнцами, мы, как и везде, встречаем истомленные, хмурые, злобные лица. Среди наибольшего скопления богатства люди умирают с голоду и болезненные дети сосут иссохшие груди своих матерей. Всюду жажда наживы и поклонение богатству указывают на силу страха перед нуждой. Трагизм евангельской притчи о богатом и Лазаре не утратил своей жгучести и доселе".
     "Что пользы человеку-Прометею в том, что он добыл огонь с неба и сделал его своим слугою, что ему повинуются духи земли и воздуха, - спрашивает известный ученый Гэксли, - если коршун надежды вечно будет раздирать его внутренности и держать его на волоске от полного разрушения?" "Я не боюсь выразить мнение, - говорит он же, - что если нет надежды на значительное улучшение положения большей части человеческой семьи; если правда, что рост знания, дающий в результате приобретение большей власти над природой, и даваемые властью богатства ничем не изменят напряженности нужды и ее распространения со всем сопровождающим ее физическим и моральным вырождением в массах народа, я радостно приветствовал бы приближение какой-нибудь услужливой кометы, которая, смыв долой всю эту историю, положила бы ей желательный конец".
     "Этот союз бедности с прогрессом, - заметил Генри Джордж, - есть великая загадка нашего времени. Это центральный факт, из которого вытекают те промышленные, общественные и политические затруднения, которые спутывают мир и с которыми тщетно борются государственные люди, филантропы и педагоги. От него подымаются те тучи, которые застилают собою будущее самых прогрессивных и независимых наций. Это загадка, которую сфинкс судьбы задал нашей цивилизации и не разгадать которой значит погибнуть. До тех пор, пока весь рост богатства, который называется материальным прогрессом, будет уходить лишь на образование огромных состояний, на увеличение роскоши и усиление контраста между Домом Изобилия и Домом Нужды, до тех пор прогресс не может считаться действительным и прочным". Реакция должна наступить. Необходимо обновить движущие силы цивилизации, ввести в жизнь новые факторы, помимо знания. Наука, обещавшая, самостоятельно воссоздать на земле царство высшей правды и равноправности, с этой стороны должна быть признана банкротом. Вместо того чтобы, объединившись под начальством неба, вести борьбу против общего врага - царства тьмы и неправды, люди со знаменем науки в руках борются из-за добычи. Основным девизом жизни стало: "кто кого может, тот того и гложет". Как сказано в Библии об Измаиле: "руки одного на всех и всех на одного" (Быт. 16, 12). Каждый за себя и для себя, то есть всеобщая вражда, взаимное недоверие, раздражение, озлобление, и нигде покоя, справедливости, жалости и любви. Противник падает, тем лучше: в борьбе улучшается людская порода. Пощада - преступление, потому что приносит сильных в жертву слабым, а богатых духом и телом - ленивым и хилым, Миром движет, говорит наука, и над миром господствует суровый, неумолимый закон борьбы за существование. Логическим последствием подо6ного воззрения на жизнь, на факторы цивилизации является ницшеанство.
     Ницше - оригинальный, блестящий немецкий мыслитель, человек крупных, разносторонних дарований. Он критик, поэт, филолог и, наконец, философ. Основною темою его литературной философской деятельности служит ожесточенная, открытая борьба против христианства. Ницше думает, что зло современной жизни, все бедствия нашей цивилизации проистекают от того, что мы подчинились евангельским требованиям любви, кротости, милосердия. Перед человечеством, по его мнению, тогда только развернется блестящая перспектива, когда оно освободится от нравственных пут, наложенных на него Иисусом Христом. Предоставьте человеку полный простор, говорит Ницше; освободите его от пустых призраков совести, страстей - и вы поразитесь мощи проявленных им сил. Десятки, сотни, может быть, тысячи слабых людей погибнут, будут раздавлены в борьбе, но зато победитель, упившийся их потом и кровью, по трупам, как по ступеням, поднимется вверх и положит начало новой породе существ. Это будет уже не просто "человек", a "Uebermensch", "сверхчеловек".
     Философия Нищие есть завершение теории Дарвина. По Дарвину, вся длинная лестница живых существ, начиная от низшего организма и кончая высшим - человеком, представляет из себя непрерывную цепь перехода от одного вида к другому. Путем борьбы за существование, так как ртов всегда более, нежели пищи, организмы неустанно совершенствуются: выживают экземпляры только более сильные, наиболее приспособленные к борьбе, а остальные истребляются или сами вымирают за недостатком пищи. Всякое же случайное преимущество законов наследственности закрепляется за организмом. Веками накапливается у того или другого вида животных столько отличительных признаков, что образуется новый, более совершенный тип. С ним повторяется та же история. Естественный отбор более приспособленных к борьбе за жизнь и закон наследственности ни на минуту не прерывают свою работу. Совершенствуясь так, органический мир выработал наконец тип человека. Подобная теория (если даже оставить в стороне вопрос о справедливости или ошибочности основных ее положений) является недоказанною. Нищие взял на себя труд договорить ее, поставить точку над "i". Если человек длинною цепью вымерших видов соединяется непосредственно с обезьяною, произошел от нес, а обезьяна, в свою очередь, от других низших организмов, то почему мы останавливаемся на человеке? Не сейчас, не завтра, не через сто лет, но когда-нибудь должно явиться существо, еще более приспособленное к жизни, еще более совершенное, нежели человек. Провести человечество по этому пути, где в конце видятся титаны, полубоги, - это такая великая задача, думает Ницше, ради которой не стоит смущаться требованиями религии, морали, совести, долга. Чем больше совершится зла, тем более проявится сил, энергии, - тем скорее явится "сверхчеловек"... "Будьте тверды, - завещает Ницше своим ученикам, - не поддавайтесь жалости, состраданию, любви, давите слабых, подымайтесь по их трупам выше; вы дети высшей породы; ваш идеал - "сверхчеловек".
     Ужасная теория! Торжествуют не лучшие, а наиболее сильные и хищные. Добро, любовь и истина должны расступиться и дать дорогу насилию, бесстыдству и пороку. Дионисий - тиран сиракузский, Ирод Великий, Нерон, Цезарь Борджиа - вот выразители идей ницшеанства. Где же тут обещанное наукой счастье всех членов человеческой семьи, где торжество высших начал правды? Где всеобщий альтруизм? Почему наука с прогрессом материальным не несет улучшения нравов; почему не вырвет с корнем зло? Увы, это не ее дело. Причины зла - нравственного свойства, а наука бессильна против нравственного зла. Она может раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить жесткое, черствое сердце ей не дано. Все ее громкие изобретения, слава нашего века, мелки по своему внутреннему назначению, ничтожны по целям, которым они служат. Служебная роль их сводится, большею частью, к содействию исключительно материальному прогрессу: увеличению власти человека над силами природы, накоплению богатств и внешних удобств жизни. Апостолы и философы, проповедуя братство народов и провозглашая права человека, успешно выполняли свою высокую миссию и без телеграфных и телефонных проводов; миллионы же проволок, паутиной охвативших в наши дни весь шар земной, служат по преимуществу биржевой плутне и газетной болтовне о политической игре нравственны лилипутов. Словом, знание, наука - то орудие, которое может быть и благотворно, и гибельно, смотря по тому, как мы пользуемся им. Наука, например, изобрела порох, и миролюбивый китаец, отделенный своею стеною от остального мира, целые века пользовался им для забавы, устраивал из него фейерверки [2]; а воинствующий европеец, с высоты своей культуры так презирающий отсталого китайца, к пороху добавил ружья, пушки и гранаты, тратит на выделку их миллиарды и, при посредстве изобретений Шварца, Шапсо, Бердана, Маузера, Лебедя, Мартини, Армстронга, Норденфельта, Гочкисса, Максима, Крупна и других, им же имя легион, истребляет миллионы своих братьев. Если сравнить количество пороха, динамита и пироксилина, потраченных при осадах и бомбардировках на разрушение мирных человеческих жилищ, с количеством тех же взрывчатых веществ, употребляемых на улучшение путей сообщения в целях мирных сближений народов: на прорытие туннелей, на расширение узких горных проходов, на устранение опасных подводных скал, камней и рифов, то, с точки зрения нравственного развития человечества, какой грустный аттестат придется выдать культурной Европе! Одно научное просвещение само по себе даст лишь дрессировку разума, и если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти. Разум служит для подготовки и обработки почвы, завоеванной другими силами. Разум - сила исполнительная, а власть законодательная, сила руководящая принадлежит сердцу. Евангелие девятнадцатых веков тому назад провозгласило: "из сердца исходят помышления злые и благие". Божественный сердцеведец, Христос Спаситель, первый указал миру, что единственный источник общественной жизни есть дух человека и что чем он совершеннее, тем совершеннее будет и все, им созданное. Если вы хотите, чтобы изменилась окружающая вас жизнь, говорит христианство, - изменитесь сами, воспитайте ваше сердце. Братская, любовная жизнь, Царство Божие на земле возможны; только их надо искать не где-нибудь вокруг, не в чем-нибудь внешнем, а внутри себя, в своем сердце. Сердце же не область влияния науки, а царство религии. Внешним механическим путем нельзя вдохнуть силы в нравственную природу человека. Наука не может заставить человека изменить свою волю. Страхом или принуждением можно заставить его отказаться от дурного действия, но не от дурной воли, которая есть движение внутреннее, не подверженное внешней силе. Нравственное обновление человека обусловливается добровольным подчинением силе, обладающей такою привлекательностью, которая обязывает совесть, глубоко волнует чувствования и склонности, вызывает к деятельности все, что есть доброго в них, и дает возможность торжествовать над низшими. Такою силою для человечества может быть только евангельская религия. Евангелие, говоря нам о Боге как о Совершенной Любви и Абсолютной Правде, о Его отношении к миру и о наших обязанностях к нему, наполняет нашу душу благоговейным поклонением Высшему Существу, будит в нас стремление стать достойными Его любви, вызывает покорность Его заповедям как непреложному нравственному закону. Христианство, и оно одно только, во имя Высшей Святости, которая есть Сам Бог, неустанно побуждает человека идти все вперед и вперед в нравственном росте.
     Отсюда общий вывод такой. Высший универсальный идеал всего человечества - идеал, указанный Евангелием: Царство Божие. Путь к осуществлению его - нравственное обновление всей духовной природы человека, выработка им христианского мировоззрения, воспитание воли в духе евангельской любви и правды. Движущею силою на этом пути служит религия. Подобный вывод никоим образом не может считаться унизительным для науки, и ей нет оснований оспаривать его. У науки своя специальная сфера деятельности, также весьма почтенная, каждый успех в которой является в своем роде также крупным благодеянием для человечества. Эти обе области - и область влияния религии, и область влияния науки - при надлежащем понимании дела отнюдь не оказываются между собою в противоречии: они дополняют одна другую. И если между представителями религии и представителями науки бывают столкновения, то это объясняется печальным недоразумением: неумением разобраться в границах своей компетентности, желанием вторгнуться в чужие пределы. Есть средневековый рассказ о двух рыцарях, которые бились на поединке смертным боем, обвиняя друг друга в явной, как им каждому казалось, неправде. Они спорили о цвете щита: один говорил, что щит белый; другой утверждал, что щит голубой. Спор разгорелся и кончился поединком, а правы были оба. Щит с двух сторон был окрашен в разную краску: одна в голубую, другая в белую. Осмотри рыцари спорный щит не с одной стороны, а с обеих или, если это в силу занимаемых ими мест невозможно, согласись каждый признать, что он изучил предмет только с одной доступной ему стороны и что он правоспособен говорить только об одной половине щита, недоразумение не повело бы к кровавой развязке, рыцари не стали бы непроизвольно ломать копья в напрасном поединке, а братски протянули бы друг другу руки для совместной работы во имя общего блага.
     Спор между представителями науки и религии объясняется подобным же недоразумением. И наука, и религия имеют дело с одним и тем же предметом: с огромным мировым организмом в его целом и, в частности, с человеком, который среди беспредельной вселенной представляет из себя как бы особый, выделенный, в себе замкнутый мирок. Отвечая запросам нашего ума и сердца, наука и религия с двух разных сторон освещают перед нами загадку миробытия. Наука определяет вечные, незыблемые законы, по которым идет жизнь вселенной; открывает и подчиняет человеческому разуму все новые и новые силы природы, устанавливает степень внешней, физической зависимости человека от окружающей его среды; говоря короче, наука задается целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живет? У религии иная задача; она отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? В какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира? Законник спрашивал Иисуса Христа: "Учитель! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?" С этим же вопросом и каждый христианин обращается к религии, установленной Спасителем, твердо веруя, что он найдет не только нужный ему ответ в евангельском учении, но и приобретет в тесном, живом молитвенном единении с Богом нравственные силы, необходимые для того, чтобы в каждом отдельном поступке, чувстве и слове таился вечный смысл, дающий право жить. При таком понимании задач религии и науки и разграничении сфер их деятельности может ли быть речь о противоречиях между религией и наукой и о необходимости замены одной другою?
     Самый путь к жизни, имеющей вечный смысл, человечеством еще далеко не пройден, и потому более чем странно говорить, что религия отжила свой век и что путеводною звездою и движущею силою дальнейшей цивилизации должна быть наука. Иисус Христос в Евангелии от Луки говорит: "чему уподоблю Царствие Божие? Оно подобно закваске, которую женщина, взявши, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё" (13, 20-21). Говоря в духе этой притчи, следует прибавить, что религия Христа необходима человечеству, как закваска для муки, и пока люди не проникнутся все духом евангельским, христианство ничем заменить нельзя. На это, может быть, возразят, что существует значительное число людей с высшими мотивами поведения и чистой, как кристалл, жизнью, которые тем не менее вполне открыто выражают свое неверие в религиозные учения, в корне отрицают их влияние на свою жизнь и на поведение. Типичным представителем таковых может служить знаменитый французский ученый Литтре, "этот святой, не верующий в Бога", как его метко охарактеризовал другой французский писатель - Каро. Каким же образом, спросят, примирить эти факты с нашим представлением о религии, как центре всех жизненных сил, двигающих и перестраивающих современный общественный мир?
     Объяснение весьма несложно. Христианская религия за девятнадцать веков своего существования наложила на длинный ряд поколений, на их законы и учреждения, на их умственное и нравственное воспитание, на их образ мысли вообще сильный и неизгладимый след. Мы все, каковы бы ни были наши религиозные взгляды, мы все бессознательно находимся под ее влиянием на каждом шагу, в каждую минуту нашей жизни. Значительная часть идей, впервые возвещенных миру христианством, стала теперь общим достоянием, и противники христианства всем, чем они по справедливости гордятся, обязаны целиком Евангелию, хотя они и не сознаются в этом. Но пусть тучи закрывают солнце, дневной свет, окружающий нас, все же не самобытен, а только результат сокрытого от нас светила. Когда же тучи рассеются, тогда небо просветлеет, засияет во всей красе, солнце будет лить потоки тепла и света, настанет ясный, ликующий день.
     Но когда все это будет? Ответ дать никто не может. Иисус Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов хозяин, стерегущий дом, как должны быть готовы девы с светильниками, встречающие жениха; но и должны работать изо всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были работать работники на данные им таланты. На вопрос, когда наступит этот час, Великий Учитель увещевает людей всеми своими силами работать для скорейшего наступления его. И другого ответа не может быть. Сказать людям, когда наступит день и час Царства Божия, никто не может, потому что наступление этого часа ни от кого другого не зависит, как от них самих.
     "Ответ тот же, - говорит один известный мыслитель, - как ответ того мудреца, который на вопрос прохожего: "далеко ли до города?" отвечал: "иди". Как мы можем знать, далеко ли до той цели, к которой приближается человечество, когда мы не знаем, как будет подвигаться к этой цели человечество, от которого зависит, идти или не идти, остановиться, умерить свое движение или усилить его. Все, что мы можем знать, это то, что мы, составляющие человечество, должны делать и чего должны не делать для того, чтобы наступило это Царство Божие; а это мы все знаем. Евангелие ясно говорит. И стоит перестать делать то, что мы не должны делать; только каждому начать делать то, что мы должны делать; стрит только каждому из нас жить всем тем светом, который есть в нас, для того, чтобы тотчас же настало то обещанное Царство Божие, к которому влечется сердце каждого человека".
     Достижение Царства Божия есть дело Богочеловеческое, следствие принятия, усвоения человеком правды Божией, возвещенной людям
     Иисусом Христом. Насколько человек в сердце приблизится к Богу, настолько ближе к человеку станет Божие Царство. Наступление Царства Божия, поскольку оно зависит от человека, обусловливается, стало быть, христианским воспитанием воли, воспитанием ее в духе евангельской любви и правды.

 

     Примечания