Выражения "научное познание", "научное мировоззрение" давно уже стали расхожей монетой, особенно, конечно, в России советского периода. С полным уважением и пониманием относятся к таким оборотам речи не только сами деятели науки, но и вообще труженики культуры – философы, писатели, политики..., даже и некоторые лица духовного звания. Не возникает здесь никаких сомнений и вопросов, как, скажем, не возникает их при чтении вывески "Молочная кухня" или "Молочные продукты". Однако сомнения и вопросы сразу появятся у нас, если мы вдруг встретим объявление "Соево-молочная кухня" или "Сывороточно-молочные продукты". Вот почему представляется важным, называя вещи своими, по возможности, именами, говорить во всех необходимых случаях о научном ПОЛУПОЗНАНИИ или о ПОЛУНАУЧНОМ мировоззрении. Из предыдущих пояснений должно быть понятно, что ничего иного нам, в сущности, и не дано.
      Если предметом научного полупознания являются объекты, погруженные в длительное стабильное состояние (объекты первого класса; см.9, с.70), то с внешней стороны обрисовывается благопристойная и, главное, привычная картина: наблюдения помогают выработать терминологию и высказать гипотезу; эксперименты подтверждают или опровергают гипотезу; подтвержденная гипотеза претворяется в теорию; теория подсказывает новые эксперименты, а также полезные практические приложения и т.д. По такой именно схеме и в таком духе развивалось, развивается и будет развиваться научное полупознание объектов первого класса. Если "польза" возможных практических приложений становится особенно очевидной и заманчивой, то интенсивность научных поисков быстро нарастает и влечет за собою целую цепь технических мероприятий, вплоть до создания специальной отрасли промышленного производства.
      При стечении таких благоприятных условий научное полупознание переживает обычно свой звездный час. Оно без всяких раздумий возводится в ранг "научной истины". Муза науки в этот момент выбегает на сцену в ее современном, столь для всех привычном наряде и не успевает совершать реверансы, раздавая направо и налево кокетливые поклоны. Из зрительного зала несутся возгласы: "Ура!", "Браво!" и в особенности, конечно, – "Бис!". Более пространные и еще ярче окрашенные эмоциями восклицания в изобилии сыплются по страницам печати, прямо сваливаются вам на голову с этих страниц. Вот два – три характерных примера:
      "Наука – высший разум человечества; это солнце, которое человек создал из плоти и крови своей".
      "Сила современной страны в ее научном, интеллектуальном потенциале".
      "Научное мышление в сущности едино. Различные науки поддерживают друг друга, составляют единый фронт истины" [10].
      Такими торжественными речами приветствуют науку, красующуюся на исторической сцене, видные писатели, академики, журналисты... Слова их формируют и отражают не только личную, но, разумеется и общественную реакцию, т.е. реакцию всего зрительного зала, залюбовавшегося виртуозными фокусами полузнания.
      А между тем... А между тем невольно вспоминается одна талантливая картина, которую довелось однажды увидеть на выставке молодых художников (Ереван, 1979 г.). Картина называлась "Занавес" и изображала маленького арлекина, рухнувшего тут же прямо на сцене, лишь только край занавеса прикоснулся к полу. На голове арлекина зацепился его большой остроконечный колпак, а сам он буквально выпал из парадных одежд, неожиданно превратившись в жалкий и хрупкий скелетик. На живописном полотне обозначены чуть заметные, обвисшие и уходящие куда-то на колосники блестящие нити, которые помогали, по-видимому, бедному арлекину держаться на ногах до самой последней минуты.
      Так же точно в любую минуту – именно в любую минуту! – могут рухнуть конструкции нашего полузнания, даже если они относятся к объектам, твердо опирающимся на свою вековую инвариантную неопределенность. Мы полагаем, конечно, что этого не случится, мы вправе надеяться, что дверь в соседнюю квартиру опять откроется, раз мы пересекли лестничную площадку и условным образом трижды постучали кулаком: тук, тук-тук! (см.9, с.66). Но надежда – это ведь не то, что знание. Это совсем-совсем другое. Достаточно вставить слово "надежда" в приведенные выше апологетические сентенции, чтобы увидеть, как сразу коренным образом все меняется:
      "Надежда – высшее движение человеческого духа; это солнце, освещающее плоть и кровь человека".
      "Сила современной страны в людях ее, умеющих надеяться".
      "Надежда людей, в сущности, едина. Надежды различных людей поддерживают друг друга, направляя их к одной истине".
      Это, конечно, уже иные речи и совершенно иная ориентация сознания. Но процесс духовного прозрения здесь еще не закончен, он продолжается. Должен быть сдвинут еще один слежавшийся пласт наших традиционных представлений. Речь идет теперь о "полезных практических приложениях" научной теории. Даже если занавес пока не опущен и теория продолжает красоваться на сцене, это вовсе не означает, что мы любуемся проделками доброй феи. То есть, обычно как раз подразумевается, что фея непременно добрая, поскольку она прямо связана с истиной, а от истины нельзя ожидать ничего дурного.
      Но истина, как видно, здесь ни при чем. На сцене – арлекин в своем высоком колпаке, поддержанный сверху невидимыми нитями. Пусть нити еще натянуты, занавес не опущен, однако почему мы должны рассчитывать, что проделки арлекина – полезны? Они могут казаться полезными, особенно на фоне несущегося из зрительного зала громогласного "браво"" и "бис!". Но на самом-то деле? Полезна ли была Чернобыльская АЭС? Полезны ли другие АЭС, рассыпанные по лицу земли? Что подарят нам озоновые дыры и парниковые эффекты в земной атмосфере? Какие необыкновенные выгоды удастся извлечь из искусственных удобрений, синтетических тканей, из пересаженных органов, из поколений, начавших свой жизненный путь в лабораторных пробирках, из предметов изысканного комфорта, из компьютерных сетей или телевизионных устройств, наконец?
      Если все эти приманки нам бросает со сцены тот самый арлекин, который сейчас сам рухнет и рассыплется за опустившимся занавесом, то стоит ли тянуть к нему руки и жадно ловить его двусмысленные дары?
      А дары его всегда двусмысленны, ибо он выступает не от лица Истины. Он выступает от лица страстей, ввергающих нас в ненасытную погоню за материальными благами, прибылями, за сиюминутными игрушками и развлечениями. Он выступает от лица нашего невежества, ибо сценическое действо разворачивается в рамках полузнания, а полузнание – это и есть худший вид невежества (ср.8, с.63). Очень привычно думать, что все зависит от "правильного, разумного использования научных результатов". Но кто принимает решения о правильном и разумном использовании? Разумеется, наиболее эрудированные лидеры, из числа научных специалистов, т.е. даже не сам арлекин, а опутанные по рукам и ногам присяжные его рабы.
      Итак, звездный час "научного познания" держится на энтузиазме толпы, требующей хлеба и зрелищ. Когда оба требования временно удовлетворены, трудно – практически невозможно – удержать зрительный зал от восторженных рукоплесканий.
      Но заглянув за кулисы, видим там изможденный лик разгримированного актера. Этого актера бесполезно спрашивать: "Куда ты их ведешь и что ты им обещаешь?" Спрашивать бесполезно, потому что он сам, так же как и зрители, не имеет цели и не помнит дорогу.
      Сценические успехи научного полузнания, опирающиеся на временные, но вполне реальные факты, сразу же превращаются в откровенную буффонаду, как только, забыв о реальности, мы обращаемся к объектам второго класса (9, с.71).

      Здесь не может быть обнаружено никаких закономерностей, ибо дверь во Вселенную остается все время распахнутой: перечень существенных параметров отсутствует, инвариантная неопределенность уплывает из-под ног. Элементарный здравый смысл ясно подсказывает, что нечего даже и браться за научный анализ таких явлений, которые не спрятаны под колпаком стабильности. Казалось бы, только ребенку простительно полагаться на "закон открывающейся двери". Но увы, увы! И актерам, действующим на сцене, и многим увлеченным зрителям очень хочется продлить парадный спектакль, расширить его рамки, превратить его во всемирный фестиваль, не допускающий никаких исключений. Хочется от научного познания поскорее перескочить к научному мировоззрению. Для этого необходимо с самым серьезным видом и на совершенно равных правах изучать и движение планет, и движение истории; и электромагнитные, и экономические явления; и сопротивление материалов, и сопротивление социальных группировок; и химические соединения, и соединения художественных приемов; и энергетические, и нравственные коллизии... Необходимо утвердить мнение, что научному анализу доступно все, что лазером рационализма просвечиваются объекты любого состава и любого класса. И такое мнение действительно твердо закреплено в общественном сознании. Начиная с той самой пресловутой эпохи "просвещения", поле человеческих представлений непрестанно зарастает бурьяном псевдонаучной болтовни. Огромные интеллектуальные силы и финансовые средства постоянно тратятся на торжественно обставленные процедуры переливания из пустого в порожнее. Можно сказать, что в работе все время находятся два, параллельно действующих, научных механизма: один из них выдает временные и сомнительные (по своим итогам), но реальные эффекты, связанные с объектами первого класса; другой – пускает грандиозные мыльные пузыри, выдуваемые из объектов второго класса.
      Впрочем, название "мыльный пузырь" настраивает на игривый лад, а исторические пузыри, которые выдувает научный механизм, чаще носят определенно трагический характер. Среди множества относящихся сюда ярких примеров достаточно напомнить хотя бы "научные труды" классиков марксизма-ленинизма, упустивших из поля зрения такие малозаметные кнопки на пульте управления человеческой историей, как страсть тщеславия, зависти, жажда власти, продажность, лживость, мстительною и жестокость народных властителей и пр. На страницах классических трудов все эти и многие другие "кнопки" были наглухо запаяны, и на фоне возникающей изумительно удобной инвариантной неопределенности возводились теории первоначального накопления, классовой борьбы, пролетарского государства и т.п. Хорошо известно, что эти теории обсуждались всерьез экономистами, историками, политологами, философами всего мира и в течение многих десятилетий подчиняли своим мучительным схемам население огромной страны. А потом были аннулированы за пару лет в результате высвобождения маленькой кнопки, на белой головке которой красовалось обозначение: "примитивный подкуп". Едва ли требуется еще какая-либо иллюстрация уродливых фарсов и буффонады, к которым почти всегда сводятся попытки научного анализа объектов второго класса.

      Следует прямо признать, а главное, отчетливо увидеть, что регистрация фактов и их познание – это очень разные вещи. Регистраторы фактов часто выполняют интересную, иногда необходимую, может быть, полезную работу, но во избежание роковых ошибок их недопустимо смешивать со специалистами, притязающими на выявление закономерностей. Если, следуя въедливой традиции, называть последних научными специалистами или учеными, то для первых требуется какое-то иное слово, например, – наблюдатели. Это не означает, что наблюдатель расценивается ниже ученого, скорее наоборот, ибо наблюдатель, в отличие от ученого, не является рабом профессионального обмана (ср.10, с.75). Но это безусловно означает, что они занимаются разными объектами, и должны всячески избегать смешения своих обязанностей. Там, где встречается объект первого класса, действует ученый; там, где имеем объект второго класса, правомочен только наблюдатель.
      Конечно, не всегда четкое разделение этих двух вариантов практически осуществимо. Наиболее характерный пример – медицина. Опытный врач обязан помнить и использовать разнообразные физико-химические закономерности, относящиеся к телесному составу человеческого организма, т.е. он обязан выступать как ученый. В то же время он не имеет права забывать, что речь идет о живой системе, взятой во всей ее полноте. Любая закономерность может оказаться здесь нереализованной или, наоборот, реализуется роковым образом, т.е. врач не имеет права отступать от позиции наблюдателя. Практически он всегда вынужден балансировать между этими двумя крайностями. И если он отчетливо сознает свое положение и позволяет осознать эту ситуацию своему пациенту, то тогда только и начинает намечаться прорыв их обоих к трезвому восприятию события, к тому, что всего больше и заслуживало бы имени "знание". К сожалению, не только в области медицины, но и во всех иных, гораздо более схематизированных, разделах науки грань между учеными и наблюдателями никогда не высвечивается. Гораздо удобнее им всем вместе, сбившись в кучу, числиться научными специалистами, усердно кующими "счастия ключи". Все они пристраиваются около главной сцены – кто поближе, кто подальше – и жмутся в ее дешевом электрическом раю, всячески давая понять, что они тоже причастные к делу артисты. Но они артисты и фокусники лишь постольку, поскольку им удается хоть с какой-то стороны, хоть на самый малый срок прилепиться к разбросанным по сцене объектам первого класса. Тогда счастливцы встают на цыпочки, опираясь на пододвинутые им табуреточки инвариантной неопределенности и радостно демонстрируют свои игрушечные эффекты. Смотришь – то тут, то там клубится дымок. Тут стреляют из пистолетика "независимых социологических опросов", там – из пушечки "пассионарных этносов"...
      Грандиозный обман современного наукообразия держится благодаря массовому гипнозу, которым давно и прочно охвачены все ярусы зрительного зала. Все присутствующие – и артисты и зрители – верят в возможность "научного мировоззрения" или, по крайней мере, соскальзывают в эту веру при каждом своем движении и повороте. Понятно, казалось бы, что воззреть на дом можно, только выйдя из комнаты и из дома вообще. Понятно так же, что воззреть на мир можно, только покинув его. Но в сознании современного человека именно такие аналогии припечатаны гипнотическим "табу". Сознание атрофировано. Приставка "со" – отсекается, остается одно "знание". Его и принимают повсюду как дорогого гостя, несущего с собой вожделенный комфорт.

      Подкуп комфортом играет огромную роль в формировании стандартных представлений о науке. Отказ от комфорта – это аскетический путь, духовный подвиг, на который способны лишь немногие. Большинство людей – на бессознательном уровне – готовы принять и оправдать невинную, по-видимому, духовную кабалу, если за нее платят весьма осязаемыми земными удобствами.
      Но ведь настоящей производительницей комфорта является вовсе не наука, а техника. Не нужно смешивать эти вещи. Наука начинает свой путь под знаменем поиска истины. Технике нет никакого дела до истины, она находит свое пропитание на отвалах научных экспериментов. Поначалу она плетется позади, как незаметный статист, замыкающий шествие героев спектакля. Но постепенно роли меняются. Знамена, возвещающие о поиске истины, изнашиваются в бесславных боях, блекнут и линяют. А горы накопленного предметного опыта нарастают словно снежный ком. То в одном, то в другом месте удается извлекать из них какие-то "полезные" поделки. Здесь, смотришь, смастерили электронные детонаторы для пластиковых бомб, там – средство психотронного воздействия или способ бесполого размножения организмов (клонирование). Ничего не скажешь: это удобно, и другое полезно. И вот уже торжественное шествие, описав по сцене причудливый зигзаг, движется в обратном направлении: впереди под знаменем "выгодно!" шествует разжиревшая техника, окруженная толпой своих заказчиков и прислужников. А где-то в самом хвосте в качестве незаметного статиста плетется наука, на всякий случай забросив на спину давно выгоревшую тряпицу "поиск истины".
      Что может современный мир противопоставить этому духу преуспевающего эгоизма, этой яростной погоне за пользой и выгодой? Какими средствами можно исцелиться от интеллектуальной серости – неизбежной спутницы балаганных зрелищ? Ведь язык. и уровень разумения этих буффонадных спектаклей непрестанно воздействует на духовный мир тех людей, которые фактически организуют социальную жизнь человечества: делают прессу, делают политику, планируют производство, всеми средствами стимулируют развитие техники. Интеллектуальная серость – это атмосфера технической революции, и чем мощнее становится разгон этой революции, тем ниже опускается плотное облако серости.