И что же это за жизнь, настоящая наша жизнь? Семьдесят лет, много восемьдесят – вот и вся она. Но и до этих лет, до семидесяти, до восьмидесяти, многие ли из нас доживают? Ах, сколько умирает людей в самых цветущих летах, в первом возрасте, в младенчестве. Бесчисленное множество таких: целые миллионы только что родившихся лежат, тлеют в земле. Да и долгая жизнь, самая долгая... все же ведь проходит она, оканчивается, и проходит скоро, быстро и оканчивается навсегда, невозвратно. Живали люди по двести лет и по триста, и по четыреста, и по пятисот, и даже более, но кончали все тем же – умирали, исчезали, истлевали. И в этой быстро проходящей жизни много ли бывает у людей радостных дней, покойных? Праотец Иаков... да и тот на сто тридцатом году своей жизни со вздохом говорил: малы, и злы быша дние жития моего (Быт. 47, 9). Но он был, можно сказать, один из счастливейших людей по жизни. А другие?
     Ах, так ли живут другие, многие, бесчисленные? Родившись на свет, победствуют, помучаются, пострадают, да так и умрут, как будто они и родятся только для того, чтобы помучиться, пострадать и потом умереть, исчезнуть, истлеть. И как умирают иные! Ах, среди каких ужасных, всю душу потрясающих мучений многие умирают, многие, бесчисленные! Кроме смерти от меча, от огня, от воды, от яда, от язвы, от голода, от холода, от людей, от зверей есть тысячи смертей, одна другой мучительнее. Так, и коротка настоящая жизнь, и скоротечна, и тяжела, и бедственна, и то проходит слишком скоро, то идет слишком долго, и потом скоро ли, долго ли идет, а оканчивается все тем же – смертью, гробом, могилой, тлением.
     Итак, что же это значит, что такова наша жизнь здесь на земле? То значит, что мы по смерти будем жить не так, как здесь, а все радоваться, блаженствовать будем. Ужели же, в самом деле, жизнь наша только и есть, что здесь мы поживем-поживем, потом умрем и этим все кончим, истлеем, исчезнем?.. Нет, нет – так и подумать, помыслить страшно, а допускать, утверждать это – жестоко, бесчеловечно, безбожно. И где же бы страдальцы, эти многие, бесчисленные страдальцы утешались? И где же бы мученики увенчались? И где бы подвижники упокоились? И где же бы праведные возрадовались?..
     Непостижимо для тебя, слушатель, что по смерти будет другая, и притом вечная, жизнь, а для меня еще непостижимее, если ее не будет. Что видимое нами солнце светить когда-нибудь перестанет, я могу себе представить: это солнце может быть заменено каким-нибудь другим светилом. Но чтобы люди когда-нибудь перестали вовсе существовать, этого вообразить нельзя, этому быть невозможно. Бытие жизни другой, вечной, ничем не заменимо. Нет, недаром нам все жить и жить так хочется: мы вечно будем жить. Недаром мы все радоваться и радоваться так любим: мы вечно будем радоваться.
     Да, эта наша жажда жизни и радостей, жизни нестареемой, радостей непрестающих есть знак того, что мы сотворены Богом для жизни вечной, для радостей нескончаемых. Для этой одной жизни для чего бы Всеблагому нашему Творцу и вызывать нас из небытия? Для этой одной жизни к чему бы человеку и его дивная душа с ее высокими, дивными способностями, с ее вечной любовью ко всему вечному, святому, божественному? Так вот что это значит, что таковая наша жизнь здесь – начало только нашей жизни.
     О, не скорби же, слушатель, что мы умираем, – мы и по смерти будем жить. Не бойся же за свои здесь радости, что они проходят, – мы и по смерти будем радоваться. Не приходи же в уныние от страданий, которые терпишь сам или терпят другие, – смертью кончатся всякие страдания и заменятся после радостями нескончаемыми. Не изнемогай духом и ты, трудящийся до изнеможения, до пота, до воздыхания, до слез, – отдохнем по смерти. Аминь.