|
|
 |
За 80 лет страсти, связанные с оценкой этого события, поостыли. Именно теперь мы можем взглянуть на него и не глазами белых, и не глазами красных... |
Коллективная память так же ограничена, как и индивидуальная, поэтому когда с течением времени в нее входит нечто новое, что-нибудь из более старого должно уйти из нее. Действие этого закона лучше всего иллюстрируется тем, что на глазах нашего поколения стала забываться Русская революция: воспоминания о ней вытесняются более свежими впечатлениями.
Сначала смолкли рассказы очевидцев - они просто вымерли. Потом тема революции стала уходить из литературы и искусства, где она была когда-то основной. Если нынешние писатели и режиссеры иногда к ней и обращаются, у них получается нечто шаблонное и вторичное - это уже игра в испорченный телефон.
Зато для философа, осмысливающего революцию, пробил звездный час: исчезло основное препятствие, мешавшее ему проводить свой анализ раньше, - накал страстей. Пока воспоминания о революции были животрепещущими, они неизбежно окрашивались в субъективные тона ненависти или восторга, и это был плохой фон для того, чтобы разглядеть её истинный облик. Сейчас можно взвесить её на весах логики и фактов, так как никто не будет толкать тебя под локоть и тянуть какую-то из чаш вниз. Давайте же попытаемся это сделать.
Прежде всего нам следует ответить на вопрос: с чего взялся в России революционный процесс?
Кто-то очень верно заметил: революции делаются не потому, что в обществе не происходит желаемых перемен, а потому, что перемены начинаются, но не идут так быстро, как хочется. Начало нашего революционного процесса следует отнести к тому периоду, когда были совершены первые, пусть небольшие и робкие, шаги к осуществлению того требования, которое стало потом главным лозунгом революции. Это требование хорошо известно: освободить угнетенные народные массы. Ради его выполнения и загорелся сыр-бор, никакой иной цели у революционеров не было. Но первые шаги к такому освобождению были сделаны не кем иным, как императором Александром Павловичем, вся внутренняя политика которого была ориентирована на либерализацию российского общества. Воспитанный швейцарцем Лагарпом в идеях "прогресса", он уже при восшествии на престол в 1801 году дал себе слово добиться в течение своего царствования отмены крепостного права. Для реализации этого замысла он обсуждал его детали на заседаниях "интимного кабинета", а затем поручил Сперанскому приступить к подготовительным преобразованиям российского законодательства. Разумеется, как при любых преобразованиях, общество раскололось при этом на два лагеря: одних они пугали, другим казались чересчур медленными. Из нетерпеливых вышли декабристы, подтвердив вышеприведённую мысль о причинах революций. В самом деле: почему Пестелю так хотелось убить царя? Не потому, конечно, что тот был слишком "правым" - об Александре этого сказать никак было нельзя, а потому, что он был недостаточно "левым". В общем, не начни царь своих освободительных действий, не вызвали бы они зуд их ускорить у декабристов, те не разбудили бы Герцена, и так далее... Следовательно, победителя Наполеона можно назвать еще и "дедушкой русской революции". Личный духовный подвиг Александра Благословенного, не смог остановить череду надвигавшихся событий. В осуществлении крестьянской реформы преемник Александра Первого Николай Павлович справедливо усматривал распад Российской империи. Осуществил ее Александр Второй, и она до такой степени подхлестнула развитие революционного процесса, что остановить его уже ничто не могло. После девятнадцатого февраля двадцать пятое октября стало неизбежным.
Читатель спросит: значит, для предотвращения революции надо было держать землепашцев в крепостной неволе? Ничего подобного. Чтобы не произошло революции, надо было иначе ставить вопрос о крестьянах. Перемены в сельской жизни назрели, и их необходимо было обсуждать, но это должно было быть обсуждение того, как усовершенствовать механизмы землепользования и выработать новые принципы организации сельского труда. Именно это было ответом на вызов эпохи, и в ответ, наверное, входило бы переключение крестьянина с отчётности перед помещиком и его управляющим на отчётность перед какой-то менее персонифицированной инстанцией, так что пресловутое "крепостничество" сошло бы с исторической сцены естественно и без всякого шума. Но акцент был поставлен д е м а г о г и ч е с к и: во что бы то ни стало освободить рабов! А ведь эти "рабы" имели уже такую меру свободы, какой не могли даже вместить. Это доказывалось повсеместным наглым поведением крестьян по отношению к своим владельцам, залезанием помещиков в долги к собственным крепостным, откровенно подрывными разговорами на мирских сходках, уклонением тысяч крестьян в разные секты и толки, и другими признаками их брожения и разболтанности. К 1861 году главной бедой русского крестьянства была не забитость, а недисциплинированность. И что же делали в этих условиях образованные верхи, чей долг состоит, по Киплингу, в том, "чтобы выучить работать дикарей"? Они соревновались, кто предложит больше свободы этим "дикарям", и соперничество между ними в этой области достигло такого уровня, что когда царь "дал крестьянам волю", радикальным разночинцам показалось этого мало. И они бросили в него бомбу. Повторилась история Александра Первого: не проведи его внучатый племянник своей реформы, не охватил бы Желябова и Перовскую азарт идти дальше и не было бы покушений на его жизнь.
А ведь реформа и так была торопливой, виною чего было неправильно поставленное ударение. Думали только о том, чтобы "дать волю", и всем крепостным возвестили одну и ту же радостную весть: теперь вы можете делать что хотите. А среди них было от одного до двух миллионов дворовых людей, которые умели лишь развлекать господ и доедать куски с их стола. Ясно, что эти "освобожденные крестьяне" никаким землепашеством заниматься не бросились, а в качестве люмпенов наводнили города, сделавшись идеальным кадром революции.
Итак, Русская революция делалась не снизу, как это изображали большевики, желая выглядеть исполнителями воли народа, а сверху. Именно оттуда поступали импульсы, толкающие Россию в либерально-эгалитарном направлении (выражение Константина Леонтьева), на котором ее поджидала катастрофа.
Что же заставило высшие сословия рубить сук, на котором они сидели? Ответить на этот вопрос совсем не сложно, нужно только избавиться от вбитого в нас за семьдесят лет господства марксизма стереотипа, будто история определяется материальными факторами. Нет ничего более далекого от действительности! К истории полностью приложима евангельская фраза "Дух животворит, плоть не пользует ни мало" (Ин 6, 63). Ход исторических событий зависит не от того, чем люди питаются и какими орудиями труда пользуются, а от того, что они думают и чувствуют, от их внутреннего состояния. Объяснять революцию тем, что бедняки голодали и от голода начали бунтовать, наивно и антинаучно. Когда человек голодает, он тратит все силы на поиски пищи, и их не остается у него на то, чтобы бегать по партийным собраниям и заниматься подпольной деятельностью, - это дело сытых. За революцией всегда стоит не физический, а нравственный дискомфорт, некая тоска, а тоска в гораздо большей степени свойственна обеспеченным классам, чем неимущим. Чтобы осуществить в отношении Русской революции принцип "Русского Дома" ЗРИ В КОРЕНЬ, мы должны установить, по чему тосковали верхи России в предреволюционный девятнадцатый век, чего им недоставало. Русская литература этого "золотого" для неё века отвечает на это совершенно чётко: этим катавшимся как сыр в масле верхам не хватало благородной идеи, которой они могли бы наполнить свою жизнь, прикосновения к чему-то высокому. У них был остро ощущаемый ими д е ф и ц и т д у х о в н о с т и, которая, на поверку, нужна человеку больше, чем еда и питьё. Конечно, она необходима не только образованным, но и самым простым людям, н а р о д у, но во все времена и во всех странах народ имел её в виде своей национальной религии. И какой бы примитивной ни казалась нам сегодня та или иная религия, в каждой из них без исключения имелся элемент Откровения, ставший её ядром.
До недавнего времени ни одно из племён человеческой истории не обходилось без религии - богооткровенной в той степени, какую племя могло вместить, но обязательно богооткровенной, ибо только религия способна ввести людскую жизнь в до конца не постижимую жизнь космическую. Но вот в XVIII веке такое невиданное племя появилось в Европе - его составили люди, объявившие себя "просвещёнными". На мировую арену выступила секта, создавшая как бы новую религию под названием "прогресс". Однако настоящую религию создать никто из людей, ни порознь, ни сообща, не может, поэтому у них получилась псевдорелигия - безблагодатная умственная конструкция, не имеющая богооткровенного ядра. Так началась грандиозная драма новейшей истории, метафизическую суть которой сегодня можно уже расшифровать. Суть всегда раскрывается в конкретности. Конкретной религией, которую потеряла поверившая в рукотворный прогресс просвещённая Европа, было христианство, так что утраченным ею животворящим началом был Христос, именуемый "Слово". После Его потери возник упомянутый дефицит духовности, значит, им нужно было найти иное высшее начало, управляющее жизнью. И тут произошло расщепление. Постхристианская европейская цивилизация с самого момента своего появления дала две ветви. Первая из них процветала в Западной Европе, где быстро перешли на управление ц и ф р о й, результатом чего стал капитализм - к его принятию люди там были подготовлены пропитавшей всё духом рационализма Реформацией. Вторую ветвь образовал русский царизм, формально он считался православной монархией, но по существу представлял собой совсем другой тип жизнеустроения, организующим началом которого было у с е ч ё н н о е С л о в о. Не пройдя промежуточного этапа протестантизма, русское национальное сознание не смогло сразу полностью отпасть от Христа и остановилось на половинчатом варианте. Из двух заповедей Слова, на которых "утверждается весь закон и пророки", а именно "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим" и " возлюби ближнего твоего как самого себя" (Мф 22, 37-40), оно сохранило память только о второй, а о первой забыло.
Всякое человеческое усечение богооткровенной религии есть не что иное, как ересь. Хотя у нас мало кто это понимает, бесспорный исторический факт состоит в том, что в течение последних полутора или двух веков своего существования Российская империя была поражена ересью, которую можно назвать человекобожием. В подлинном христианстве всё устроено чрезвычайно мудро: первая заповедь наполняет духовным содержанием вторую, и любовь к ближнему становится настоящей, то есть божественной любовью. Если же первая заповедь не выполняется, любовь к ближнему получается р о м а н т и ч е с к о й и с е н т и м е н т а л ь н о й, а следовательно, фальшивой. Но для человека, находящегося в этой ереси, эта любовь является самым высоким и благородным из всех доступных ему переживаний, поэтому он культивирует её в своей душе и сообразовывает с этим культом свои поступки, как его предки сообразовывали их с верой в Бога. Результат, однако, получается совсем другой. Романтизм и сентиментализм как раз и приводят к либерализации и эгалитаризации, что у нас и произошло. Забвение первой заповеди привело также к тому, что в России начался упадок монашеского подвижничества. Монах - это именно тот человек, который живёт первой заповедью, любит Бога всеми силами своей души и хочет служить только Ему, для чего и покидает мир. И вот уже при Екатерине таких людей можно было сосчитать по пальцам, а столетия за два до этого их насчитывались тысячи! Это имело громадные последствия для нашей Церкви: к ней перестали поступать живительные соки опытного богопознания, и она становилась всё более начётнической и казённой. Люди улавливали это и постепенно теряли к ней уважение, начиная искать духовную пищу в других местах. Наконец произошло неизбежное: тускнеющее усечённое Слово перестало согревать сердце русского человека, и он соблазнился более ярким лжесловом. Случилось предреченное в Евангелии: "восстанут лжехристы и лжепророки" (Мф 24,24). Такими лжехристами стали для нас Маркс и Ленин.
Вот какая простая история произошла в метафизическом пространстве, спроецировавшись на наш материальный мир величайшим событием двадцатого века - Русской революцией. Какой же вывод следует нам сделать из того, что мы сейчас осмыслили?
Для этого нужно осмыслить и то, что произошло потом. Поскольку лжецы суть одновременно и человекоубийцы (Ин 8,44), марксизм-ленинизм пролил у нас потоки крови. Испугавшись её, мы перешли от управления лжесловом к управлению цифрой - сменили социализм на капитализм. И сразу же сделали для себя печальное открытие: капитализм отвратителен! Только теперь мы убедились, как точно выразился Николай Гумилёв, сказав, что "для жизни низшей были числа". Не желая жить низшей жизнью, мы начали подумывать о возвращении к социализму, мерзости которого за десять лет успели почти забыться. Но если мы снова увидим его лицом к лицу, они всплывут в памяти, и нам наверняка опять захочется от него бежать. Куда же? Обратно к капитализму?
Нет, такое метание между лжесловом и цифрой бессмысленно - оно заведёт нас в дурную бесконечность, которую так не любит философия. Но ведь есть способ избежать её, есть в ы х о д н а в е р х, к давно покинутому нами Слову. Чтобы подняться туда, нужно взять в качестве жизненного компаса Евангелие. Этот рецепт кому-то может показаться подозрительно простым, но пусть он попробует его выполнить, и убедится, что он труден. Однако другого рецепта не существует.
Статья напечатана в журнале "Русский дом" № 1, 1998.