Сто лет тому назад, в 1852 году, вышла одна из самых замечательных книг русской литературы: "Записки охотника" Тургенева. Рассказы, до того печатавшиеся отдельно, были собраны вместе и, может быть, впервые в русской истории с такою ясностью открылся пред миром образ русского крестьянина, русского простого человека.
      В реформы шестидесятых годов "Записки охотника" внесли огромный вклад. Тургеневские образы стоят пред глазами всех... Эти Касьяны с Красивой Мечи, эти мальчики с Бежина луга, эти певцы, Хори и Калинычи живут жизнью, не меньшею, чем жили сто лет назад, а большею еще, - они открылись миллионам своих потомков, а так же и другим народам. И ни один образ из этих тургеневских, может быть, не запечатлелся так в мировой литературе, а также в чутком русском сознании, как образ Луши, Лукерьи из "Живых мощей".
      Я хочу сейчас остановиться на важнейшей стороне этого рассказа, которую можно было бы назвать откровением души или торжеством бессмертного в тленном, торжеством человечности человека.
      Безнадежно больная девушка Лукерья лежит почти без движения в малом деревенском сарайчике, куда ставят ульи на зиму. Там ее случайно находит Тургенев. Он знал раньше Лукерью красавицей, невестой... Оказывается она перед самой свадьбой своей упала, что-то повредилось в ней, и доктора не помогли: и вот ее положили в сарайчик. Телом своим Лукерья так высохла и потемнела, что в деревне прозвали ее "живыми мощами".
      Казалось бы, и сознание ее должно было бы "определиться" этим бытием: так же почернеть и высохнуть, - если думать материалистически... Однако этого совсем не произошло, а получилось обратное тому, как нередко происходит с русскими людьми в опровержение материалистической философии, по которой материальное бытие должно всегда определять сознание человека. С русскими женщинами, особенно, так не выходит. Великое и святое терпение их проверено и веками, и последними десятилетиями...
      Тело Лукерьи почернело, а душа - просветлела и приобрела особенную чуткость в восприятии мира и правды высшего, сверхмирного бытия... Тургенев стоял пораженный тем, что он увидел: "Возможно ли? Эта мумия - Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, - высокая, белая, румяная - хохотунья и плясунья, певунья!"... Седьмой год лежит Лукерья, - летом в плетушке этой, а как холодно станет, относят ее в предбанник. "Кто же за тобой ходит? Присматривает кто?" "А добрые люди здесь есть тоже, - отвечает Лукерья.- Меня не оставляют. Да и ходьбы за мной не много. Есть-то, почитай, что не ем ничего, а вода - вон она в кружке-то: всегда стоит припасенная, чистая, ключевая вода. До кружки-то я сама дотянуться могу: одна рука у меня еще действовать может"... "И не скучно, не жутко тебе, моя бедная Лукерья?" - "А что будешь делать?.. Сперва очень томно было, а потом привыкла, обтерпелась - ничего; иным еще хуже бывает". Тургенев удивился тому, что она думает о тех, кому хуже. Обычно ведь люди думают о тех, кому лучше, и мучаются ропотом, завистью... Но вот живет Лукерья, человек материально более бедный и обездоленный, чем все пролетарии мира. И не определяется душа ее злом. Не проклинает, а благословляет она творение. "У иного и пристанища нет, - поясняет Лукерья, - а иной слепой и глухой. А я, слава Богу, вижу прекрасно и все слышу. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветет или липа в саду - мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? - многим хуже бывает. Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошел. Намеднись отец Алексей, священник, стал меня причащать, да и говорит: тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в твоем состоянии грех совершить можешь? - Но я ему ответила; а мысленный грех, батюшка?"...- Образ подлинной праведницы, сильного духом русского человека встает в этом безыскусственном, правдивом образе Лукерьи. Художник не только выразил жизнь в ее последней тайне, он открыл человеческую бессмертную душу, не зависящую в своей глубине ни от чего внешнего, ни от каких материальных или экономических условий. Лукерья достигла того состояния целостности и высшей простоты духа, когда человек мыслит уже не рациональным рассудком, а интуицией, духом, сердцем своего бытия. Это есть состояние сердечной чистоты, что есть начало уже Царствия Божия в человеке. Лукерья приучила себя не думать, не вспоминать, а только созерцать жизнь. "Спать-то я не всегда могу. Хоть больших болей у меня нет, а ноет у меня в самом нутре, и в костях тоже; не дает спать, как следует. Нет... а так лежу я себе, лежу-полеживаю - и не думаю; чую, что жива, дышу - и вся я тут. Смотрю, слушаю. Пчелы на пасеке жужжат, да гудят; голубь на крышу сядет и заворкует; курочка-наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит или бабочка - а мне очень приятно". А зимой "хоть и темно, а всё слушать есть что: сверчок затрещит, али мышь где скрестись станет... Вот тут-то и хорошо: не думать! А то я молитвы читаю, - продолжала, отдохнув немного, Лукерья.- Только немного я знаю их этих самых молитв. Да и что я стану Господу Богу наскучать? О чем я Его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал Он мне Крест - значит меня любит... Прочту Отче наш, Богородицу, Акафист всем скорбящим, да и опять полеживаю себе безо всякой думочки". Тургенев в каком-то оцепенении слушал Лукерью. В ответ на его предложение перевести ее в городскую больницу, она стала просить ее не трогать. "Я там только больше муки приму... Вы вот не поверите - а лежу я иногда так-то одна... и словно никого в целом свете кроме меня нету... И чудится мне, будто, что меня осенит... Возьмет меня размышление - даже удивительно!"... То, что здесь открывает Лукерья, - есть область религиозного познания. Этого "никак нельзя сказать: не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придет, словно как тучка прольется, свежо так, хорошо станет, а что такое было - не поймешь! Только думается мне: будь около меня люди - ничего бы этого не было и ничего бы я не чувствовала, окромя своего несчастья".
      Лукерья рассказала Тургеневу свои глубоко символические сны, показывающие прозрачность ее души, приблизившейся к порогу вечности. "Видела я сон, а, быть может, это было мне видение - я уж и не знаю. Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке лежу и проходят ко мне мои покойные родители - батюшка да матушка - и кланяются мне низко, а сами ничего не говорят. И спрашиваю я их: зачем вы, батюшка и матушка, мне кланяетесь? А затем, говорят, что, так как ты на сем свете много мучишься, то не одну ты свою душеньку облегчила, но и с нас большую тягу сняла. И нам на том свете стало много способнее. Со своими грехами ты уже покончила, теперь наши грехи побеждаешь... А то вот еще, какой был мне сон"... Лукерья увидела свою смерть в виде странницы; у этого образа было "особенное, постное лицо, строгое, и будто все другие от нее сторонятся; а она вдруг верть - да прямо ко мне. Остановилась и смотрит... И спрашиваю я ее: "кто ты?" - А она мне говорит: "Я смерть твоя". Мне, чтобы испугаться, а я напротив - рада радехонька, крещусь! И говорит мне та женщина, смерть моя: "Жаль мне тебя, Лукерья, - но взять я тебя с собою не могу. Прощай!" - Господи! Как мне тут грустно стало! - И смерть моя обернулась ко мне и стала мне выговаривать... понимаю я, что назначает она мне час, да непонятно так, неявственно... После мол Петровок!"
      Несколько недель спустя Тургенев узнал, что Лукерья скончалась. Смерть пришла за ней - "после Петровок". Рассказывали, что в самый день кончины она всё слышала колокольный звон, хотя от Алексеевки до церкви считают пять верст с лишком, и день был будничный. Впрочем, Лукерья говорила, что звон шел не от церкви, а "сверху". Вероятно, она не посмела сказать: "с неба".
      Рассказ "Живые мощи", вошедший в сокровищницу мировой литературы, открывает ярко одну из основных истин христианства: смиренность духа человеческого - есть не слабость, а необычайная сила человека... Мир древний, языческий, не знал этой истины. И современный материализм, обезбоживающий человечество и обожествляющий горделиво-тщеславного, пустого человека, - этой истины тоже не знает. Только религиозной или подлинно художественной интуицией человек способен увидеть эту истину высшей человечности, как увидел ее Тургенев в лице многотерпеливой русской женщины.
      Ее духом, побеждающим все испытания, спасается Русь.