Их страданиями очистится Русь.  Жизнеописания новомучеников Российских.

Батюшка

Протоиерей Александр Андреев

СЕСТРА МАРИЯ

	Не нам, не нам, а имени Твоему дай славу.    Человеку дана власть претворять воду земной жизни в молитву.

На Софийской набережной, во дворе, удачно изолированная от городских зданий высотным домом и с боков каменным забором, стоит церковь - Св. Софии Премудрости Божией. С улицы ее заслоняет высокая колокольня, красиво гармонирующая с башнями Кремля. Внутри дворика справа и слева два палисадника с зелеными кустарниками. Здесь-то и служил с 1924 г. священник о. протоиерей Александр Александрович Андреев, 1901 г. рождения.

В юности он познакомился с владыкой Тихоном (Оболенским, архиепископом Уральским) в Вознесенском монастыре на Сретенке, Очевидно, был у него иподиаконом. Отец Александр в то время очень привязался к архиепископу Тихону. И когда владыка Тихон поехал в свою епархию, он взял с собой и юношу Александра.

В Уральске о. Александр получил богословское образование под руководством владыки Тихона. Владыка Тихон счел возможным рукоположить его в сан священника, когда ему исполнился 21 год. О. Александр был неженатый - целибат.

В 1922 г. в сентябре, перед Воздвижением, владыка Тихон и батюшка были вынуждены выехать из Уральска в Москву. Вл. Тихон поселился в Голиковском пер. (около Климентовской церкви), а батюшка стал служить вторым священником в церкви "Воскресения Словущих" в Кадашевском пер. До него в этой церкви служил о. Николай Смирнов, который любил устраивать паломничества с прихожанами по монастырям, расположенным в окрестностях Москвы. В Кадашевской церкви было организовано сестричество по обслуживанию храма и практиковалось общенародное пение. Во главе стояли сестры. В то время сестричества существовали во многих церквах Москвы, Устраивались беседы-агапы с сестрами в храмах.

В 1923 г. я жила в Климентовском пер. на Пятницкой и посещала храм Афонского подворья на Полянке. Часто в ожидании службы сидела на могилке о. иеросхимонаха Аристокля. Моя родная мать, недавно умершая, часто писала письма на подворье, испрашивая совета у о. Аристокля, когда он еще был жив. Теперь же приходило много народу на его могилку помолиться и взять песочек.

И вот там я познакомилась с одной женщиной. Это знакомство стало для меня весьма значительным. Ее звали - Вера. Когда-то она окончила гимназию, но держалась странно, как блаженная. Ее сестры были совсем светскими людьми. От нее они отвернулись, т.к. она их компрометировала простым бедным одеянием. Не помню наших разговоров, но послушать ее было о чем. Афонское подворье вскоре было закрыто, и некуда было главу преклонить, найти отраду душе.

И вот Вера встречает меня как-то на Пятницкой утром и спрашивает: "Ты куда теперь ходишь, раба Божия? Сходи в храм в Кадашах, там батюшка хороший".

Я спросила:

- Чем же он хорош? - Монах?

-Нет.

- Проповедник хороший?

- Нет. Выше проповедника и монаха. Приди и увидишь.

Меня заинтересовали ее слова. Пошла в одно из воскресений в Кадаши. Дело было Великим Постом. Шла вечерня. И вот вижу, ходит по храму со свечой и кадилом священник, казавшийся немолодым, хотя и без бороды. И мне это живо напомнило изображение Архангела Салафиила со свечой и кадилом, которое видела на стене одного храма в Рязани. У батюшки негустые волосы пепельного цвета развевались в стороны от быстрого хождения по храму.

Сестры в белых косынках пели. Электричества не было, и стоял полумрак. После службы вся церковь подходила к батюшке под благословение, и каждый о чем-то говорил с ним. Подошла и я. Вереница людей тянулась к нему, как к архиерею. И от этой благоговейной обстановки повеяло таким благодатным теплом, что когда пришла домой, не хотелось ничего говорить, мои домашние даже удивились, что я молчу. Глубокой необъяснимой тишиной напиталась душа - никуда не захотелось уходить из этого храма.

Вспоминаю одну матушку, которая искала монастырь, где бы ей устроиться. Объехала много монастырей и пошла за советом к опытному духовнику. Он сказал ей: "Если придешь в монастырь и почувствуешь радость, там и оставайся". Она так и сделала. Осталась в этом монастыре, долго там жила, и была даже избрана игуменией.

Вся наша квартира: хозяйка Ольга В., ее дочь А. и еще две девушки - тоже стали бывать в Кадашах. В храме они тоже находили утешение. Наступил Великий Пост 1923 г., мы все исповедовались у батюшки. И после исповеди я испытала большую радость, которой прежде никогда не испытывала, разве только после посещения Оптиной пустыни в 1918 г. Там тоже узнала тишину - радость и какую-то сверхмирность, не только после посещения последнего старца о. Анатолия, но и от всей обстановки. Тогда мне было 19 лет но я выстаивала ночные службы и мечтала, чтобы они не оканчивались. Хорошо, благодатно было в Оптиной - чудное пение, прямо ангельское. После Оптиной дома трудно было прийти в себя. Глаза смотрели поверх людей.

Возвращаюсь к Кадашам: хозяйка наша и ее дочь стали приглашать батюшку домой. Он долго не соглашался, потом пришел. Эти посещения были для нас большой радостью, более того - праздником.

Мы узнали, что батюшка кончил мещанское училище (теперь в этом здании Горный институт) и получил звание бухгалтера. Далее познакомились с жизнью храма. Узнали, что по воскресениям в притворе (верхний храм в Кадашах имел большое помещение при входе в храм) устраивались беседы-агапы (в первые христианские времена они назывались "вечери любви"). Сестры, сидя на полу, пели духовные стихи из Лепты, изданные митр. Макарием Московским. Например: "Господи помилуй, Господи прости", "О, дивный остров Валаам, рука Божественной судьбы", "О преп. Серафиме" и т.д. Помню из этого стихотворения: "Радость моя! Он твердит: Не скорби. Ибо все в мире сокровище бренное, нашей душе не заменит Христа". Эти вечери сближали сестер со своим пастырем. О нем заботились сестры, и в приходе полнокровно текла жизнь.

В 1924 г. святейший патриарх Тихон перевел о. Александра в храм Святой Софии настоятелем. Тут развернулась его талантливая натура во всю мощь. Он наладил общенародные пения. Во главе стояли сестры, которые перешли из Кадашей, и новые.

Однажды сестра В.Ф., обходя вечером храм с батюшкой, указала ему на заброшенную левую сторону колокольни и сказала: "Вот вы хотели поселить где-нибудь постоянных сестер для обслуживания и уборки храма". Ему эта мысль пришлась по душе. Это было 23 июня (день памяти святого Василия Рязанского). На другой же день пришел знакомый архитектор, осмотрел помещение и сказал, что здесь можно устроить два этажа. Составили план - получалось две комнаты. Вверху сводчатое помещение, годное для хорошей спальни, а внизу - для столовой. Внизу, в большом подвале, была еще утварь, которая тоже пригодилась.

В притворе храма толклось тогда много нищих. И вот батюшка задумал по воскресениям, после литургии, кормить их горячим обедом. Устроили в подвале печку, вмазали два котла. Прихожане в течение недели собирали и приносили кто что мог: картофель, пшено, хлеб. Ночью сестры чистили картошку и варили пищу. Часто приходилось кормить в две смены. А после обеда поили чаем с сахаром - был самовар, и в кружках разносили чай. Потом они - нищая братия - украли самовар и лишили себя сладкого чая.

Когда отделали помещение наверху, батюшка стал присматривать, кого бы из сестер поселить в общежитии. Пришла монахиня Т. из закрытого Зачатьевского монастыря. Она стала алтарницей. Потом приходящая сестра (она не нуждалась в помещении) вела хозяйство, готовила обеды. Потом ее назначили комендантом церковных зданий, находящихся под охраной музея памятников старины. У нее была своя домовая книга и личная печать домоуправления. Она имела право прописывать.

Милая сестра Людмила - такая тихая, добрая, так все глубоко, правильно понимающая, стояла у ящика, продавая свечки. Ни разу я не слышала от нее наставления, сама она - воплощение кротости, ко всем ровная и тихая. Две сестры работали в государственных учреждениях. У них не было своей жилой площади. Я стала учиться в медицинском техникуме (по предсказанию дивеевской Марии Ивановны - "сестры Екатерининской больницы"). Я помогала стегать одеяла матери Т. и пела в церкви. Так что день был заполнен, иногда ходила звонить - это было неизъяснимо хорошо. И всю эту красоту мне было дано изведать. Жить под Крестом, в колокольне; над нами был храм во имя иконы Божией Матери "Взыскание погибших". Была еще одна сестра, седьмая, пожилая, очень просилась в общежитие. Она умела шить.

Батюшка приходил в общежитие после каждой службы, пил чай и беседовал с сестрами. Сам он жил в колокольне, в ризнице.

Все, о чем говорилось, трудно и невозможно вспомнить. Но всегда было радостно.

Хочется описать один примечательный эпизод. Как-то раз сидели мы с сестрой Еленой С. в колокольне малого храма и обшивали золочеными нитками буквы к плащанице Божией Матери ко дню Успения - *В Рождестве девство сохранила еси". Вдруг открывается дверь и входит батюшка в белом подряснике, неся в руках икону Божией Матери. Остановился на минуту в дверях и осенил нас иконой. Писанного устава в сестричестве не было, но жизнь сестер, по предписанию о. Александра, строилась на трех основаниях: молитве, бедности и делах милосердия. С тех пор икона эта стала мне особенно дорога. Оказывается, эту икону батюшке подарил художник-реставратор Василий Баранов, который списывал ее с Владимирской Богоматери в Третьяковской галерее. Он, как художник, имел туда доступ. Лик списан со Владимирской Богоматери. Но руки Ее обнимают Младенца, как у иконы "Взыскание погибших", и Она с покрытой головой. Иконы "Взыскание погибших" бывают двух видов: одни покрытые, а другие - раскрытые. Эта икона - с покрытой головой.

Икону батюшка потом поставил в общежитии на разножке, т.к. потолок в спальне был сводчатый и нельзя было повесить ее на стену. И было нам послушание: по часу в ночь каждая сестра читала псалтирь перед этой иконой. Получилось так, что разножка стояла против моей кровати. Конечно, нужно было вставать ночью в разное время. Зато потом, в течение дня, бывало очень светлое и радостное настроение. Иногда приходящие сестры ночевали у нас, чтобы почитать ночью псалтирь, так как говорили, что у них тоже после чтения днем бывает благодатное настроение.

У нас на колокольне была хорошая библиотека. Батюшке предложил один еврей купить за 5000 руб. книги из Оптиной, которые должны были пойти на обертки. Батюшка был ему очень благодарен. Были богослужебные книги, Минеи и творения св. Отцов: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова. Даже слова, речи, поучения, например, Иннокентия Херсонского (Борисова). Мне пришлось их разбирать и укладывать на стеллажи. Иногда читала, трудно было оторваться. Запомнилось мне слово на Великую Пятницу Иннокентия Херсонского перед плащаницей - очень короткое, но емкое. Точно не помню, но смысл такой: "Что я могу говорить, когда Само Слово во гробе молчит..."

Там были маленькие Евангелия на славянском языке. Батюшка их многим раздавал со своей подписью и сноскою из Евангелия. Мне он написал: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитеся, яко кроток есмь и смирен сердцем. Иго бо Мое благо, бремя легко есть. И обрящете покой душам вашим", - с подписью духовный отец А. Андреев.

Конечно, каждый такой стих соответствовал состоянию человека, которому он предназначался. Потом некоторые видели в этом как бы предсказание.

После ареста батюшки церковь вскоре закрыли; куда пошла библиотека, не знаю. Там обосновался "Союз безбожников". Церковь маленькая, с лепными украшениями, мраморный белый иконостас, очень красивая. Построенная купцом Харитоненко в память исцеления его дочери от болезни ног. Туда сестры собирались в 12 часов дня, пели канон Божией Матери, а маленькая иконка была с правой стороны, которую держали ангелы во весь рост на своих руках. Она пропала потом, когда церковь закрыли, а некоторые иконы удалось перенести в церковь Ризоположения.

Институт, в котором я училась, переводился в Ленинград. Меня, исключили по анкетным данным, и я осталась на улице, не имея ни материальных средств, ни специальности. Общежития же для сестер в церкви еще не было. Накануне того дня, когда я узнала о своем исключении, владыка Тихон и батюшка с сестрами должны были уехать в Саров, поэтому я была в полном отчаянии. Ехать домой я не могла, так как отец только что ввел в дом мачеху. Вдруг по дороге от храма мученика Трифона встречаю сестру В.Ф. Видя меня плачущей и в таком отчаянии, она велела мне сейчас же бежать к владыке Тихону, так как отъезд в Саров перенесен на "сегодня". Я побежала к трамваю, хотя в кармане у меня не было ни копейки, и вдруг кто-то меня окликает. Оказался один знакомый, который приехал из Рязани и привез мне от отца деньги. Это было, конечно, чудо. Помог мученик Трифон, у которого утром я искала помощи. Так и получилось - св. мученик Трифон - скоропомощник.

Я бежала в чем есть - в летнем платье, без верхней одежды. Это был май 1924 года. Успела взять билет, и вот уже еду в Саров. Некогда было горевать и обдумывать, как быть дальше и куда деваться. Так неожиданно удалось побывать у мощей преп. Серафима, во святых местах, в пустыньках, на источниках. Вода на источнике очень холодная, прямо-таки обжигает. Потом хочется окунуться еще раз. Тогда там еще были купальни. Вода, конечно, благодатная. Потом ходили к тамошней блаженной Марии. Странное существо. Там их было трое. Одна умирала - приходила вторая, Параскева, так называемая Паша Саровская, прозорливая. Потом Пелагея и Мария, у которой я и была. Она меня встретила со словами: "А-а, сестра Екатерининской больницы..." А я тогда была ничто и сказала об этом. "Тогда иди в Понитаевку, там палатья широкие, места тебе хватит". И действительно, исполнилось то, что она предсказала. Я поступила по приезде в медицинский техникум и получила потом звание медсестры.

По приезде из Сарова батюшка начал строить намеченное общежитие. И наша спальня была, как "палатья", и мне хватило места. Так, с Божьей помощью, все устроилось. Владыка Тихон и батюшка пробыли в Сарове целый месяц до Троицы, и мы с ними. Были в лесу. Впечатление от леса благодатное. Как будто в храм входишь: ведь в нем стоял и молился преп. Серафим на камне.

Потом мы с владыкой Тихоном и батюшкой поехали на лошадях за 50 верст в Дивеевский женский монастырь. Поклонились могилкам матери Александры - первой игумений монастыря, матери Елены (которой преп. Серафим сказал: "Умри за брата, он мне нужен"), схимонахини Марфы (очень рано скончалась в схиме). Ходила по знаменитой дорожке, которую, по преданию, рыл сам преп. Серафим ночью, или только начал, а потом рыли сестры-монахини.

Забыла описать наружность блаженной Марии. На ней была цветная кофта и яркий цветастый сарафан. Непокрытая, с седыми короткими волосами. И что-то вязала. Говорили, что творит в это время Иисусову молитву. И еще она мне сказала: "Мать Дорофея, дай ей просфорочку. Она сделает себе ладанку".

Пение в монастыре было красивое, доходящее до души. Пасхальный канон пели на мотив рождественского канона. Потом мы так же пели в своей церкви. Рано утром сестры собирались в храме и пели антифонию: то одна сторона, то другая.

Приехав в Москву, батюшка устроил такое же моление в 4 часа ночи и в нашем храме с сестрами.

Потом батюшке предложили участок на Клязьме, через нашего хозяина, у которого мы раньше жили на квартире. Там у хозяина была дача. Я раньше бывала у них и в окно всегда любовалась на березки. Этот участок оформили на двух церковных сестер, так как батюшка не мог взять на себя. И начались опять замыслы: построить дачу для детей. Он ездил с прихожанами, чтобы купить в районе сруб. Был построен дом, дача с мезонином, окнами на "восток". Обнесли высоким забором, затем выбрали место, где копать пруд. Столбы для забора батюшка сам ставил и рыл ямы, помогали сестры и мужчины-прихожане. Когда дача была готова, назначил освящение (говорили, что под основание дачи мощи положил) как раз в день иконы Божией Матери "Боголюбской". И поэтому назвали это местечко - Боголюбивое. Начали понемногу рыть пруд. Некоторые прихожане приезжали, чтобы пожить здесь с детьми и отдохнуть. У батюшки была родная мать Елена, брат - 14-го года рождения и сестра-девица, Елизавета. Все были очень благочестивые. Они пользовались поддержкой старца о. Исайи с Афонского подворья. Брат, Борис, по примеру старшего не женился и в 18 лет принял сан диакона в Рязани. Елена умерла от кровоизлияния после Отечественной войны. А Елизавета недолго жила - умерла вскоре после смерти матери.

Родная семья не занимала много времени у батюшки: "Кто мне мать, сестра и братья?" У него была своя, церковная, любящая семья.

Матери он помогал материально, но так, чтобы "нужду чувствовала". Лизочка всегда была около о. Исайи, работала бухгалтером, и ее все очень уважали и любили на работе.

В Рязани, где ему пришлось жить после ссылки, он как-то сказал: "Здесь мне тоже удалось сколотить семью".

Но он скучал по своему первому детищу. Всегда при появлении батюшки всеми ощущалась большая радость, трудно было отойти от него. Я перед ним чувствовала всегда благоговение и страх. Он несомненно владел даром "духовнического прозрения" и необходимой для духовника "благостностью". Вел себя как "власть имущий". Как-то говорит мне с укоризной: "Ну, на что ты способна? - а потом добавляет: - разве только Богу молиться..." После этих слов на меня налетела какая-то тень, но потом смирилась с тем, что терпят такую неумеху только ради того, что могу Богу молиться.

Моя подруга А. тоже пригодилась нашей общинке. Она все умела делать. Поехала она к батюшке, когда его выслали из Москвы в 1929 году на три года. И очень пригодилась ему в чужом городе. Мы так были рады ее решению.

А когда батюшка вернулся, то заехал на несколько часов к матери. Мама разрешила мне повидать его. Я поклонилась ему в ноги. А он и говорит: "Ближние мои были далеки от меня, а далекие близки". Значит, он нас и там не забывал.

Как-то я дала ему почитать мой дневник, который вела с 12-летнего возраста. Очень наивный, и писала почему-то я после свадеб наших многочисленных родных. Всегда прихожу после них домой и плачу, что-то нет веселья и радости. А в дневнике записала: "Но что-то должно случиться". И потом сердце почувствовало - случилось, я обрела покой и радость, которых никогда не было. Батюшка написал на обложке: "Продолжай жить так, чтобы везде и во всем была "Слава Богу".

Потом я поняла, что этот покой и безмятежность получила по молитвам батюшки и по данной ему благодати, как духовного отца, а не по своему усердию.

Вскоре у меня началась переоценка всех ценностей, попала под сомнение "школа" батюшки. Как ни странно, но после всего виденного началось осуждение. Этому способствовали и внешние причины.

Как-то брат мой ехал в Рязань и зашел ко мне. Я все бросила и поехала с ним. Я почувствовала в себе пустоту и отсеченность от всего, что питало корни моей души.

Приезжаю домой, в семью, тепло, сытно, уютно, все рады. Живу день, другой, третий. В церковь не хотелось, ходила просто по привычке. Но странно: все казалось там чужим и холодным. Диакон выходит с кадилом на амвон - очень странно. Зачем он это делает?! Дальше - больше. Я лишилась сна, и неприятно было оставаться дома одной, уходила по делам мачехи вместе с ней. Она была хорошим человеком. К счастью, у меня не было аттестата об окончании медицинской школы, чтобы устроиться на работу в больницу. Тогда бы трудовая лямка волей-неволей не дала опомниться и разобраться в себе как следует. Начала одолевать тоска. Пишу письмо близкой мне сестре, чтобы она приложилась к иконе Божией Матери около моей кровати - "Взыскание погибших", которую я почитала. А она пишет, что икону эту батюшка взял в свою келью и молится перед ней. "Как дает тебе Бог чувствовать его (батюшки) действия?"

Наконец, я истосковалась дома в уютной и сытой обстановке. А раскаяния не было. Казалось, что была права во всем. Стою как-то раз в церкви. Конец службы. Запели "Буди имя Господне благословенно", Со мной что-то случилось непонятное. Промелькнуло в уме: "Пусть Имя Твое будет благословенно". Грешны мы. И я бух на колени со слезами, в тесной толпе, хотя многие уже выходили из церкви.

Потом я разобралась в себе. Это было  п е р в о е   б л а г о д а т н о е   о с е н е н и е.

Живу дальше. Зачем живу - не вижу смысла, но хочется кому-то отдать себя - послужить. Когда-то была знакома с человеком, который к этому времени приехал в Рязань. Я знала, что раньше он интересовался мной. Моя родная тетя (сестра моей умершей матери) решила выдать меня замуж, даже приехала сама. Им и раньше не нравилось, что живу как-то непонятно, хотя эта тетушка всегда говорила маме: "Не жизненная у тебя дочь..."

Посидела я с ним, поговорила - и чувствую такую же пустоту, как и у меня. Пошли в кино. Я и раньше бывала в Большом театре, в других хороших театрах, но в кино не ходила. И так было весело. Мы расстались с ним без всяких излияний, когда он уезжал.

Потом он прислал письмо, в котором говорил, что ценит меня, как "чистоту хрусталя", но он - антрацит, и ему нужна такая же. Получив письмо, горько заплакала - больно уколото было самолюбие. А на самом деле - "Как хорошо Господь хранил меня. Отказываются от меня люди". Значит, с замужеством покончено. Чем жить? Поеду-ка опять в Москву "искать красоту в жизни'. Буду ходить в театры! В семье лишняя - здесь другая хозяйка, да и тяжело дома после недавней смерти матери. Вот наступает день памяти мученика Трифона. Он был всегда скорым помощником. Поехала в Москву, сначала 2-го февраля в Перово. Потом решила навестить родные места, оглядеться.

4-го февраля пошла к Софии в новом пальто, в шляпе, опущенной на глаза, решила, что меня не узнают. В этот день праздник иконы "Взыскание погибших". Восковые свечи горят в паникадилах, хор поет чудно.

Батюшка ходит с тарелкой по храму. Я встала на колени у Креста. Батюшка прошел мимо. Его ряса коснулась моих ног. При выходе некоторые сестры узнали меня. Поговорили. С ними ничего не случилось. Они ходят в храм, как всегда. Потом я пошла к обедне туда же. После службы пригласила к себе молоденькая сестра, которая меня уважала, показывала свои стихи - как бы на приходской праздник. Сестры, конечно, сказали батюшке, что я была в храме.

Прихожу на чай к этой сестрице. Оказывается, они ждут батюшку с иконой Божией Матери "Взыскание погибших". Как всегда, в этот день он обходил некоторых сестер.

Сестра дает мне прочесть ответ на мое письмо самого батюшки с подписью "Старшая сестра Андреева". В чем-то он укорял: 'И пусть это будет горчичником к твоим легким выводам... На людей надо смотреть сквозь призму Христа, тогда все темное будет светлым... Ты пишешь, что то было раннею весною, когда все казалось в розовом свете... Мы верим, что ты вернешься, когда уже не покажется, а появится ярко-пурпурный день светлого Христова Воскресения..."

Читаю и ропщу на батюшку, поскольку почитаю себя невиновною. И вдруг стук в дверь: "Можно войти?" Услышав его голос, задрожала. Уткнулась в подушку, как в лихорадке. Он сразу начал служить молебен Божией Матери. После окончания все приложились к маленькой иконочке - и подносят ко мне. Сижу обессиленная и беззвучно шепчу себе: "Нехорошо, встань, приложись. Ты же ведь не виновата". Продолжая сидеть, вижу, как батюшка сам подносит икону и, наклонившись к уху, говорит: "Мария! Есть падения, есть и восстания". Что-то меня пронзает в этот миг с головы до ног и, опустившись на колени, прикладываюсь к иконе. Со мною творится что-то невероятное. Нарыв, гноившийся в сердце в последнее время, вдруг исчезает, и мне становится легко, как никогда до этого. Но я была в том же состоянии, о котором упоминает Евангелие в притче о бесноватом, который, исцелившись, сидел в изнеможении у ног Спасителя. Батюшка, наверное, понял, что сотворил со мной "чудо".

- Садитесь скорей все к столу, - говорит хозяйка.

Я села около батюшки. Он стал рассказывать, как украсил икону серебряным венчиком с камушками:

- Я украсил Небесную Марию, а Она вернула в мой букет земную Марию.

Потом объяснил все происшедшее со мной.

- Ты потеряла контакт с духовным отцом, а только он может примирить нас с Богом.

Через некоторое время батюшка оставил нас, попросив меня с Н. зайти к дяде Петру (дядя Петр работал истопником в нашем храме и всегда любил со мной поговорить).

После ухода батюшки опять навалилась на меня тьма Вифанская. Сестра Н., видя мое состояние, стала торопить меня. Одевшись, отправляемся к Петру. Он встречает меня в сенях, стоя на коленях. Пройдя в комнату, увидели прихожан нашей церкви, друживших с дядей Петром. После беседы все отправились провожать батюшку к нашей Софии Премудрости Божией. Шла всю дорогу рядом с ним, испытывая необыкновенную легкость. По дороге он говорит:

- Если хочешь спастись, должна вернуться в общежитие и быть около меня.

Эти слова вызвали воспоминание о недавних поисках красоты в "мире, в театре и в светской литературе. Я попыталась возразить.

- А хочешь, - говорит батюшка, - я буду тебя провожать? Книги ты сможешь брать у о. Константина - у него большая светская библиотека...

"Как это он будет меня провожать?" - подумала я с сомнением.

Подходим к храму, батюшка приглашает в свою комнату. Входит и в изнеможении валится на кровать; сажусь у него в ногах.

- Мария, - спрашивает батюшка, - чего же ты от меня хочешь?

- Батюшка, я хочу, чтобы Вы были святым.

На это он мне ничего не сказал. Немного отдохнув, мы отправились в гости.

По дороге он говорит:

- Только одна подушка знает, сколько слез я пролил...

В общежитие мы вернулись поздно, сестры были рады, увидев меня.

На следующее утро мы встретились у дверей его комнаты. Он сказал:

- Если ты уйдешь, то года через два пожалеешь об этом...

А через два года, в 1929 году, его уже не было с нами. Все пережитое за время жизни среди сестер сделало меня все более устойчивой в многоразличных жизненных ситуациях. Пришлось жить на даче с одной из сестер, вдали от батюшки. Батюшка считал, что так будет лучше для нашей безопасности. Как-то утром, проходя мимо, тихо сказал:

- Будешь работать.

Я не поняла, к чему это относится, и даже не переспросила. А вечером того же дня, отпуская сестру-хозяйку (у нее была своя комната и она не прописывалась в общежитии), сказал:

- Восстану рано и узриши мя, а А.И. не узрит меня.

И действительно, придя утром, она нашла батюшкину комнату в большом беспорядке, и его уже арестовали. Какое же самообладание нужно было, чтобы, все предчувствуя, спокойно покинуть всех, никого не будоража.

Вечером того же дня приходит к батюшке за благословением близкий ему М. Батюшка ему и говорит:

- Подожди. Со мной поедешь.

А сам пошел отдохнуть в один дом, где ему всегда были рады. М. остался ждать его возвращения в столовой общежития. Поздно вечером батюшка торопливо влетает в комнату и говорит:

- Я собирался отдыхать, а меня уже зовут.

Пришедшие за батюшкой, увидев, что М. здесь человек не случайный, забрали и его. Так и поехали батюшка и М. И хорошо, что в это время батюшка был не одинок. М., как Симон Киренеянин, разделил его скорбь.

Через месяц М. выпустили, а еще через три месяца батюшке дали вольную высылку на три года в Кара-Каралинск. От нас поехала сестра-хозяйка - деловая, инициативная женщина. Она жила без семьи, и все было доступно ее рукам. Вспомийается, что в начале нашего знакомства с батюшкой мы однажды с этой сестрой подошли под его благословение. Я, стоя у нее за спиной, невольно услышала:

- Прощаются грехи ея многие за то, что возлюбила много...

Эти слова были ее характеристикой. За каждое дело она бралась с жаром, с большим дерзновением, но в то же время почти не читала духовных книг и редко посещала храм.

Еще до ареста батюшка решил преобразить храм изнутри. Он привез позолоченный иконостас из закрытого монастыря (кажется, Симонова, там был маленький придел Пересвета и Ослаби), подняли амвон повыше, и алтарь засиял. Появились реставраторы, помню фамилию одного из них - Василий Баранов, а другой - Иван. Был художник гр. В.А. Комаровский. Он изобразил над средней аркой сюжет "О Тебе радуется всякая тварь", а на столбах, под аркою, ангелов в стиле А. Рублева. В трапезной штукатурка была вся сбита и заменена новой. Батюшка работал целыми днями, всегда перепачкан в извести - спешил... Часто от усталости спал на лесах. Наконец, ремонт был закончен. Но, к сожалению, далеко не все планы удалось осуществить.

Богослужение в храме не прерывалось. И удивительно - чувствовалась прочная непрерывная нить между алтарем и молящимися, словно горел некий огонек, объединяющий всех.

Однажды посылает батюшка меня посетить одну семью. Пошла, стала беседовать с ними за чашкой чая на религиозные темы. А за стенкой - тонкой перегородкой - жила еще одна семья: молодые муж с женой и двое детей. Жена услышала разговор и спустя некоторое время приходит к о. А. с просьбой о крещении. Оказывается, муж и дети - крещеные, а она, еврейка, некрещеная. Батюшка дал согласие, и мы начали понемногу готовить ее.

Во время крещения наполнили водой большую кадку, сделали две маленькие лестницы, а чтобы она была сокрыта от глаз, сшили широкую белую тальму. По мере того, как она, поднявшись по лестнице, погружалась в воду, сестры натягивали тальму на кадку. Батюшка, совершая крещение, трижды погружал с головой новокрещаемую. А после крещения она зашла за ширму и получила белую сорочку со словами "Ризу мне подаждь светлу". Потом совершил миропомазание. Было очень красиво, когда она со свечой, в белой рубашке,в сопровождении крестной (мне пришлось быть ее крестной) и батюшки стала обходить вокруг купели с пением "Елицы во Христа крестистеся..." Были постланы красные ковры, кружком стояли прихожане. До сих пор не могу забыть этой картины.

Часто по праздникам приходящие сестры собирались в общежитии и пели стихи духовного содержания. Мне запомнилось, как плакал батюшка при исполнении некоторых из них. Он, наверное, знал о своей трагической преждевременной кончине. Может быть, и вл. Тихон говорил. Нам он никогда не намекал на это, - всегда держался бодро и весело.

Помню курьезный случай. Как-то мы сидели за столом и пили чай. Кроме батюшки за столом находился еще один священник - о. Г., пожилой и дородный. Во время чаепития со двора входит женщина и спрашивает:

- Где тут живет прозорливый батюшка?

Батюшка не заставил долго ждать с ответом и, указывая на рядом сидящего о. Г., говорит:

- Это он - прожорливый, а не я...

Все рассмеялись. Так она и не узнала, кто же прозорливый.

Среди прихожан были семьи, в кругу которых батюшка любил отдыхать в трудные минуты жизни. На именины хозяев собирались родственники и знакомые, а батюшка был самым желанным гостем. Его всегда ждали, и когда он наконец приходил, все оживлялись и радовались. Он обладал благодатной силой и всем приносил радость.

В 1929 году был арестован и выслан в Семипалатинскую область, В 1932 году получил направление в Рязань вторым священником. В 1936 году арестован и выслан в Мариинск, в особый лагерь. В 1937 году, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы, расстрелян.

"Вестник РХД", № 138, 1983              

Митрополит Тихон (Оболенский) Уральский, член Собора 1917-1918 гг. В прошлом земский врач. О себе рассказывал следующий случай. Он был довольно индифферентным в отношении веры человеком. В период врачебной работы жил на квартире. В его спальне висела большая икона Божией Матери, которую хозяйка просила не снимать, и И.И. не возражал. Как-то в земской управе праздновали десятилетие его врачебной деятельности. Речь произносил председатель, благообразный старичок, который весьма положительно отзывался о земском враче, но сетовал на его религиозный индифферентизм. Во время банкета, желая утешить старичка, Иван Иванович сказал ему, что если бы он увидел реальность злой силы, то несомненно тогда поверил бы в существование Высшей силы. Старичок состоял в переписке с о. Иоанном Кронштадтским. Он написал ему и о земском враче и о его желании. Тот ответил краткой телеграммой: "Молюсь". После этого И.И. пришлось пережить нечто необычное. Вот как он рассказывал об этом: "Как-то поздно вечером я улегся в постель. Вдруг отворилась дверь и вошел некто серый, среднего роста. На меня повеяло ужасом. Он протянул руку с намерением достать до меня. Но кровать поднялась н повисла в воздухе. Проскрежетав, он промолвил: "Нет, ты от меня не уйдешь". И вышел. Через мгновение он, необычайно выросший, уродливый, вновь вошел в комнату и потянулся ко мне. Я в ужасе возопил к Божией Матери: "Спаси меня!" Видение исчезло. (После этого И.И. съездил к о. Иоанну Кронштадтскому и получил благословение на рукоположение.) С тех пор, получив столь несомненное доказательство существования не только злой силы, но и Высшего заступления, я, пересмотрев свои прежние убеждения, являюсь христианином".

Митрополит Тихон, ввиду невозможности управления своей епархией, с 1922 года жил в Москве, был близок к патриарху Тихону. 1/14 апреля вместе с митр. Петром (Полянским) нанес визит в "Известия" для передачи завещания патриарха Тихона для публикации. Митрополит Тихон скончался в Москве в мае 1926 года.