Девичья фамилия моей матери Натальи Сергеевны — Толгская. Ее отец, протоиерей Сергей Васильевич Толгский, происходил из семьи священнослужителей. Добрую память о себе оставил его отец Василий Григорьевич Толгский, соборный протоиерей города Бронницы. У отца Василия было четверо сыновей: Сергий, Александр и Николай удостоились священнического сана; Василий, обладавший красивым голосом, стал регентом хора.
     Коренные москвичи хорошо знали и любили моего дядю — протоиерея Александра Толгского, который был долгое время настоятелем храма Илии Обыденного на Остоженке. При отце Александре был введен добрый обычай петь акафист перед иконой Божией Матери «Нечаянная Радость», великой московской святыней. Эту службу в старинном храме очень любил посещать покойный патриарх Пимен. Молебен этот и по сей день совершается каждую пятницу, утешая, радуя, умиряя скорбящие души: Пресвятая Богородица дает силы всем притекающим к ней понести личный крест и крест быть современником многих трагических событий нашего времени.
     Младшим сыном о. Василия Толгского был отец Николай, родившийся в 1886 году, мой дедушка, Сергий, о котором я расскажу далее, был его восприемником при Таинстве Крещения, тогда ему было 14 лет. Много даров получил от Господа о. Николай, главным из них был дар слова; близкие называли его Златоустом. О. Николай окончил Духовную Академию, был прекрасно образован. Служение свое начал в Крестовоздвиженской церкви в селе Алтуфьево, затем был настоятелем храма во имя прп. Сергия Радонежского на Сретенке, в Колокольниковом переулке, нес обязанности благочинного Сретенского Сорока. Его лично знал и ценил Святитель и исповедник Тихон, патриарх Московский. О. Николаю Господь уготовал мученический путь: он пережил ссылку и лагерь. Протоиерей Николай был расстрелян в 1937 году под Чимкентом, в местечке «Лисий Яр». Архиерейским Собором протоиерей Николай Толгский причислен к лику новомучеников Российских.
     В храме Илии Обыденного хранится семейная святыня о. Николая — частица мощей прп. Сергия Радонежского. Она была передана в храм сыном новомученика, Юрием, и вделана в образ святого. Семейное предание свято хранит память об исцелении преподобным Сергием от тяжелой болезни Юрия.
     Мне самой уже немало лет и я чувствую, что должна рассказать то немногое, что запомнилось о дедушке Сергии с детства и что освятило весь мой жизненный путь. Сергей Васильевич Толгский (1872–1940гг.) окончил Московскую духовную семинарию, у него было желание посвятить себя миссионерской деятельности, но друг отца Василия, князь Голицин-Прозоровский направил дедушку по другому пути. Однажды, придя в дом, он заговорил с Сережей: «Сережа, ты ведь любишь Поленьку? Женись на ней, а я тебе выстрою храм в селе Игумново». Село Игумново располагалось недалеко от станции Донино Казанской железной дороги. Все так и устроилось. Сережа принял сан и стал служить в селе Игумнове. Поленька, Пелагея Алексеевна Шокина (1880-1935), была дочкой деревенского сапожника. Господь одарил ее незаурядными способностями, трудолюбием и художественным даром. Князь Голицин-Прозоровский помог получить девушке образование: ей была назначена стипендия, и она блестяще окончила Московскую гимназию. Какое-то время Поленька была гувернанткой дочери князя, Маши. Пелагея Алексеевна обладала и тонким вкусом, была удивительной рукодельницей: ее вышивки получили премию на выставке в Париже.
     Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в с.Игумново строили два года, церковь огромная, красного кирпича, как все строения в Раменске, которые возводил князь Голицин-Прозоровский. В этом храме не прекращались богослужения в годы лихолетья. Дедушка прослужил здесь с 1902 по 1913 год. В 1913 году освободилось место настоятеля церкви Рождества Богородицы на Кулишках (на стрелке улицы Солянка), и дедушка был назначен настоятелем этого храма, где и прослужил до 1935 года. Семья переехала в дом для церковного причта в Подкопаевском переулке. В это время у отца Сергия и матушки Пелагии было уже четверо детей; Наталия, Мария, Александра и сын Владимир.
     Началось время испытаний и утрат. В 1920 году умерла дочка Шурочка, а в 1935 году власти закрыли храм Рождества Богородицы и в этот же год умерла жена отца Александра, Пелагия Алексеевна. Отец Сергий успел отпеть ее сам, в родном храме, перед самым его закрытием.
     В голодные годы дедушка привел в семью трех детей, беженцев с Украины. Бабушка ухитрялась всех накормить, что было просто чудом Божиим. Все вещи, более или менее ценные, ушли в Торгсин. И вот теперь дедушка остался без куска хлеба и без крыши над головой. Он не мог жить со своими детьми, опасаясь гонений на них, как детей священника.
     Приютом для моего дедушки стала церковь Апостолов Петра и Павла на Яузе: он жил там в подклети, спал на каменном полу среди надгробий. Вскоре дедушка заболел тяжелым воспалением легких. Его дочь Мария, будучи врачом, поняла, что жизнь отца в опасности. Из любви к отцу она совершила поступок, причинивший отцу Сергию скорбь, которая прошла через всю оставшуюся жизнь. Она подала прошение в Патриархию о выводе о. Сергия за штат, а затем забрала домой и выходила.
     Жизнь моей матери, Натальи Сергеевны Толгской, складывалась исключительно тяжело. Когда мне было только 2 года, мой отец оставил маму. Второй муж матери, мой отчим, работал в «Дирижабльстрое»; в одночасье весь персонал был арестован и выслан на Дальний Восток (ныне город Мирный). Маме же и мне было предписано в 24 часа покинуть Москву и проследовать в ссылку, в город Коканд Узбекской ССР.
     Дедушка поехал с нами в Коканд добровольно, чтобы разделить с нами тяготы жизни на чужбине. Мама была надорвана душевно, я — еще младенец, у дедушки — больное сердце. Дедушка называл годы, проведенные в Средней Азии, «Кокандским сидением». Все эти годы дедушка вел дневник, описывая быт, нравы, природу Средней Азии.
     Дедушка был одарен талатном рассказчика и писателя, он очень любил детей и мог бы работать учителем. Он мог бы научить детей читать, писать, любить все живое, петь (дедушка был очень музыкален), играть на различных музыкальных инструментах. Но в то время его и близко бы к детям не подпустили и все это богатство тогда досталось мне.
     Мне сейчас 68 лет и, размышляя о своей долгой жизни, я сейчас понимаю, что никого и никогда не любила больше, чем своего деда. Он был для меня всем. Его не стало, когда мне было всего лишь семь лет. Но вся моя жизнь освещена общением с ним в раннем детстве. Дедушка был удивительно добрым, мягким, чутким и заботливым человеком. Он всегда был рядом, в четыре года он научил меня читать, писать, сам сочинял для меня песни и сказки. В нашей семье долго хранилась скрипка, сделанная его руками. У меня мало было покупных игрушек, и дедушка выпиливал мне игрушки из дерева. Однажды он сделал для меня домик с окошком, в окошко протягивалась бумажная лента, а на ней, как кадры в немом кино, размещались иллюстрации к любимым сказкам.
     У дедушки была удивительная вера в Промысл Божий и волю Господа над нами, отсюда удивительное его мужество. И с ним никогда не было страшно.
     Помню такой случай: мы с дедушкой вдвоем. Ночь. И вот началась сильная гроза. Молнии освещают нашу комнату, сильный ветер, шум деревьев, грозные раскаты грома. Я проснулась и заплакала. Дедушка взял меня на руки прямо в одеяле, прижал крепко к теплой груди и вынес на открытую веранду. Мы долго стояли с ним, глядели вместе на молнии, слушали гром. Мне было с ним тепло и уютно. С тех пор я не боюсь грозы. Могу идти в дождь, в грозу, под молниями и мне не страшно.
     В Коканде я заболела тропической малярией. Болезнь приняла столь тяжелый характер, что врачи только руками разводили, очевидно, считая мое положение безнадежным. А врачи в Коканде были прекрасными, среди них были настоящие светила. Все они отбывали здесь ссылку. Дедушка сказал: «Малярия — это не страшно», — и стал молиться. Я выздоровела совершенно и навсегда.
     В Коканде мы жили в коммуналке, мама много работала и приходила домой поздно; дедушка выполнял всю домашнюю работу. Он добывал продукты и дрова, подметал пол, готовил еду, топил печь. Мы сидели с ним по вечерам перед печкой и, приоткрыв дверцу, смотрели на живой огонь.
     Но и это столь шаткое существование скоро кончилось. Маму арестовали по ложному доносу, и она оказалась в тюрьме с уголовниками. Приехала из Москвы младшая дочь отца Сергия, Мария, и забрала к себе меня и дедушку. Свою старшую дочь Наталью дедушка больше не увидел. Хотя маму и выпустили через десять месяцев, но ссылка продолжалась, и она не могла покинуть Коканд. В тюрьме мама пережила не один допрос, ее приносили в камеру без сознания, так как сердце у нее было слабым, но она не подписала ни одного обвинения — ни себе, ни друзьям. Уголовники же к маме относились хорошо; выхаживали ее после допросов и просили рассказывать им что-нибудь интересное. И мама рассказывала им «Гамлета», «Ромео и Джульетту», «Дон Кихота».
     Хочу добавить к моим воспоминания о дедушке, как мы ходили с ним в церковь Апостолов Петра и Павла на Яузе. Это было уже после нашего возвращения из Коканда. Мы жили тогда в коммуналке в комнате младшей дочери дедушки Марии Сергеевны на ул. Солянке, д. 1, кв. 91, на третьем этаже. Шестого мая, в день моих именин (вмч. Георгий и царица Александра), дедушка будит меня рано и мы собираемся к причастию. Лестница в доме очень широкая, огромные окна выходят на восток. Спускаемся, солнышко светит ярко, на душе покой и радость. В церкви дедушка ставит меня всегда слева у иконы Илии Пророка. Всю Литургию надо стоять на коленях — так велит дедушка и не разрешает присесть на пяточки: «Нельзя». Потом причастие. Очень хорошо и празднично. С нами Бог! Идем домой по Петропавловскому, по Подколокольному переулкам, мимо закрытой церкви Святителя Николы в Подкопае, мимо родного дедушкиного дома, в котором я жила с рождения, мимо родной дедушкиной церкви, настоятелем которой он был 22 года, тоже закрытой. Сколько горестных замет, мне по малолетству неведомых, переживало на этом пути дедушкино сердце. Мне же хорошо и весело. «Шурка, держись за карман», — у дедушки в одной руке трость (палочка), во второй — трубка, руки заняты. Я держусь за карман неизменной дедушкиной «толстовки». Многие встречные здороваются, спрашивают о самочувствии.
     Дедушка очень любил, гуляя со мной, пошутить с другими ребятишками. Дети всегда интересовали его, он был учителем по призванию. Помню, к моему смущению, говорит однажды мальчишке: «Смотри, смотри, у тебя пятки позади». Тот оглядывается с удивлением на свои пятки, потом хохочет, дед улыбается и с такой теплотой разговаривает с ним.
     Хорошо помню Пасхальную ночь в той же церкви. Всей семьей идем к Полунощнице, потом крестный ход, «Христос воскресе» и возвращаемся темной теплой ночью в свою комнату. Стол уже накрыт: ярко раскрашенные яйца в тарелке c зеленым овсом выращенным дедом (растит он его так: проращивает мокрый неочищенный овес, потом переносит проросшие зерна в блюдо с землей, к Пасхе зелень густо вырастает на 3-4см. Пасхальные яйца в зелени — это очень красиво). Вкусно пахнет куличами, на столе высокая Пасха, изготовленная в деревянной резной форме, сделанной тоже руками деда. Поздравляем друг друга, христосуемся, разговляемся. Но за столом я совсем недолго: глаза слипаются, и дедушка укладывает меня спать. Наши диваны с высокими спинками стояли друг около друга, отгораживая нам угол комнаты, единственной на всю семью, а у Марии еще муж и маленькая дочь.
     Дедушка, конечно, очень болел душою за свою страждущую Талю, как называли мою маму в семье, молился о ней все время; и вот незадолго до смерти он увидел явственный сон-видение. Его отец, протоиерей Василий Толгский, явился ему и сказал: «Сеража, меня отпустили ненадолго, только сказать тебе: пусть Таля выходит замуж за того человека, который ей предлагает свою руку и сердце».
     Вскоре дедушка умер: у него был рак легких. Он умирал в Москве от мучительной болезни, а меня увезли на дачу в Салтыковку. Дедушка очень хотел со мной проститься, но дочь Мария, врач, боялась за меня, так меня и не привезли в Москву. Так я и не услышала последнего дедушкиного напутствия.
     После кончины дедушки Мария отослала моей маме письмо в Коканд и передала наказ дедушки выходить замуж. Этот шаг был труден для мамы, так как предыдущая жизнь принесла ей много страданий в личном плане. Но она проявила послушание, и в любви и согласии прожила почти полвека со своим новым избранником — Лосевым Алексеем Алексеевичем.

     Еще мне хочется сказать о двух святынях, которые всегда благоговейно чтились в доме дедушки. Первая святыня — это икона Божией Матери «Казанская», ей дедушка был благословлен, когда вступал на путь священнического служения. Эту икону ему вручил преосвященный Владыка Трифон, епископ Дмитровский.
     Вторая наша домашняя святыня — образ великомученика Димитрия Солунского; мы почитали и почитаем эту икону как чудотворную, потому что немало милости было явлено нам от нее.
     Вот один из случаев. Семья жила тогда в Подкопаевском переулке. Время было смутное и грабили всех подряд. Дедушку предупредили, что завтра придут воры к нему в дом. Тогда дедушка с молитвой обошел дом с иконой великомученика Димитрия в руках. Мы слышали, как жулики подошли к воротам и вдруг один из них сказал: «Вали, ребята, дальше, — в этом доме брать нечего», — и они ушли.

     Моя духовная связь с дедушкой никогда не прерывалась, я всегда чувствовала его молитву и помощь. Когда мне бывает трудно, я бегу на могилку к своему дедушке, протоиерею Сергию Толгскому: он похоронен на Калитниковском кладбище, у Птичьего рынка (участок № 9). От него прихожу успокоенная и мирная.
     Но вот было, что я совершила плохой поступок и побежала на могилку просить прощения. Хожу по кладбищу и не могу найти знакомую могилку дедушки. Такую дедушка наложил тогда на меня епитимью, — так в тот раз и не нашла.