Золотой вечер догорал над Иерусалимом. Прощальные лучи заходящего солнца обливали багрянцем кровлю храма и вершину башни Антония. В воздухе носилась прохлада и в узких, тесных улицах уже сгущался полумрак.
     Только на площади храма было ещё светло, и говор народа, шумными толпами расходящегося после вечерней молитвы, наполнял воздух неясными звуками.
     От одной группы, по восточному громко разговаривавшей и жестикулировавшей руками, отделился человек и быстрыми шагами направился к дому Первосвященника. Судя по его походке и его гибким, лёгким движениям, он был молод.
     Подойдя к портику дома, он энергично постучался. Было заметно, что он не стеснялся в этом высоком доме, и вёл себя, как свой человек.
     Ему отпер слуга дверь и пошёл доложить первосвященнику.
     Первосвященник Феофил находился в это время во внутренних покоях. Он только что окончил вечернюю молитву и принял омовение тела, и теперь был занят своим вечерним туалетом, как к нему неслышными шагами вошёл слуга.
     — Ибрагим?
     — Савл из Тарса желает видеть твоё блаженство, — доложил он, и замер в почтительной позе.
     — Да будет вхождение его благословенно! — засуетился Феофил и торопливо стал поправлять свой первосвященнический убор.
     Он уже давно знал Савла, поражался его учёностью и знанием закона, а последние события в Иерусалиме, вдохновителем которых был он, заставляли первосвященника относиться к нему чуть не с благоговением. В душе своей он сознавал, что в присутствии этого молодого учёного он чувствовал какую-то неловкость, почти робость. Он заметно волновался, но в это время в комнату вошёл Савл.
     Это был ещё совсем молодой человек, стройный, высокий. Его умное, энергичное лицо, слегка оттенённое первою растительностью, было очень красиво, а высокий лоб носил отпечаток умственных трудов и силы воли.
     Он остановился при входе, почтительно наклонив голову и прижав руки к груди.
     Феофил торопливо встал с мягкой подушки, на которой сидел по восточному, поджав ноги, и с радостным лицом пошёл на встречу гостю.
     — Да будет благословение Всемогущего Иеговы над лучшими из сынов Израилевых от ныне и до века! Торжественно произнёс он, простирая руки над его головой.
     — Аминь, — ответил Савл и поцеловал кончик пальца первосвященника.
     — Что скажешь, сын мой? — предупредительно усаживая его рядом с собою, спросил первосвященник.
     — Я пришёл к тебе, владыка, с просьбой.
     — Жив Господь мой, и жива душа моя! Проси, охотно исполню твою просьбу.
     — Тебе известно уже, владыка, что в этом городе, в котором хранит тебя десница Всевышнего не осталось последователей Того...
     — Понимаю, понимаю... Да воздаст тебе Господь за это святое дело!
     — Они уже истреблены, и это зловредное и богохульное учение вырвано с корнем.
     — Да будет оно проклято!
     — Аминь. Но наслышан я, что последователи Его появились и в других городах и весях, и число их растёт.
     При этих словах лицо первосвященника изобразило тревогу, глаза его учащённо замигали, и верхняя губа заметно задрожала.
     — Особенно в Дамаске, — продолжал Савл, — Там это учение, по видимому, свило прочное гнездо, и число последователей Его растёт не по дням, а по часам. Там они воодушевлены самоотверженными проповедями...
     — Кого?.. кого?.., — судорожно схватил его за руку первосвященник, — ужели... Он... там... живой?... — почти шёпотом произнёс он, с ужасом уставившись на него глазами.
     — Нет, нет, владыка; они воодушевлены проповедями Его учеников, с которыми Он жил в общении три года. Они успели всюду посеять семена Его богохульного учения и во многих возбудить веру в Него, как Мессию.
     Первосвященник облегчённо вздохнул.
     — Эта чернь, — продолжал Савл, — в своём духовном ослеплении готова идти за всякими возмутителями, только бы завлечь её обещаниями...
     — Верно, верно, сын мой. Проклята она, не ведущая Писания!
     — И всякому ревнителю святого закона нельзя оставаться безучастным зрителем этих событий. Это учение надо вырвать с корнем везде и всюду. Надо истребить всех богохульников, стереть, смести с лица земли, чтобы имя Его не произносилось более ни в ближних, ни в дальних весях. — Савл возбуждался, голос его становился страшным. Он, судорожно сжимая кулаки, так что хрустели пальцы, продолжал:
     — Это открытое ниспровержение закона, данного Богом на Синае, ломка всех устоев духовных, на которых держался многими тысячелетиями наш народ, на которых воспитался, и благодаря которым слился, спаялся в одно цельное, крепкое, неделимое, готовое противостоять всякому испытанию, ниспосланному Иеговой...
     — Твоими устами глаголет Сам Бог! — Вздохнул первосвященник, но Савл продолжал:
     — Вот почему, мне кажется, не прав Гамалиил, этот высокочтимый, учёнейший человек, у ног которого я когда-то упивался глубиною премудрости. Не прав уже потому, что дал вам совет предоставить эту секту на волю Божию. Этот мудрейший человек, — да хранит его Бог, — забыл, что Иисус не Февда и не Иуда Галилеянин, насчитывавшие в своих рядах едва ли несколько сотен жалких последователей, чем-либо обиженных жизнью. Этот захватил глубже, Он всколыхнул массы, Он затронул их духовную жизнь.
     Он объявил себя не политическим Мессией, которого с таким нетерпением ожидаем мы, и который освободит нас от ненавистного языческого ига, — будь оно проклято! — и сделает свободными, Он выставил себя посланцем Иеговы, Его Сыном, поставившим целью своего прихода на землю освобождение людей от каких-то духовных пут, и соблазняя всех обещанием блаженства в Его каком-то духовном царстве... За три года Он исходил всю нашу землю от края до края, всюду приобретая последователей, как среди простецов, так и среди достойных мужей, — находятся же такие!.. Вот Стефан, — да погибнет память его! Вот левит Иосия..., а среди вас, старейшин Синедриона, разве нет сочувствующих Ему, тайно почитающих Его?..
     — Верно, сын мой! — Снова вздохнул первосвященник и с сожалением поник головою, но Савл возбуждался всё более и более.
     — Видишь ли, владыка, какой широкой волной разлилось это учение, какой опасностью грозит оно народу нашему; оно приведёт нас на край погибели, оно печально закончит нашу славную историю. И я снова говорю: — Так оставить его нельзя. Надо бороться с ним дружными мерами, надо употребить все усилия, все способы. Надо раздавить его, стереть с лица земли, пока ещё не поздно. В Иерусалиме — хвала Иегове! — оно уже уничтожено...
     — Благодаря тебе, благословен буди!
     — Здесь теперь никто уже не посмеет произносить Имя Распятого, ни старый, ни юноша, ни мужчина, ни женщина. Многие... да погибнет память их! — Савл презрительно махнул рукой, — а многие публично раскаялись в своих заблуждениях и торжественно поклялись на законе. Но там, в Дамаске... Там это имя почитается открыто, открыто собираются на улицах и площадях. — Савл на минуту остановился, он тяжело дышал.
     — Владыка! Я еду туда... в Дамаск.
     При этих словах первосвященник радостно вскочил, положил на его голову руки и торжественно произнёс:
     — Воистину ты сын Авраама и верный слуга Иеговы! Ревнующий о славе Его Святого Имени да благословится в век века! Да снидет благодать Божия на главу твою, и на род твой, и на дом твой, и да не отступит от тебя сила Всевышнего до конца дней твоих!
     — Аминь, — произнёс Савл, целуя руку первосвященника.
     — Теперь просьба, владыка, — сказал он после некоторой паузы, выжидая, пока тот снова усядется на подушку.
     — Видишь ли, мне нужно твоё письмо к дамасскому архисинагогу и другим старейшинам города, кому ты найдёшь нужным, чтобы они не препятствовали...
     — О, понял, понял! — воскликнул первосвященник, — сейчас будет готово! И он поспешно встал и лёгкой походкой, не соответствующей его летам, вышел в другую комнату.
     Савл остался один. В комнате темнело. Было тихо кругом, только со двора сквозь полуоткрытую портьеру доносилось журчание фонтана.
     Лицо его горело. В висках стучала кровь. Он стиснул руками голову, погрузился в тяжёлую думу. Воспалённое воображение рисовало ему мрачные, кровавые картины. — Так прошло несколько тяжёлых минут.
     — Прочь, Распятый! — наконец глухо прошипел он, стиснув зубы, и энергично встал с подушки. Но в это время из-за портьеры появился первосвященник.
     — Вот, готово! — подавая свиток, скреплённый печатью, сказал он. — Теперь я уверен, сын мой, что пред тобою все двери будут настежь.
     Савл принял свиток и почтительно нагнул голову под благословение.
     — Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог отцев наших, сотворивший небо и землю, да благословит тебя, чадо, на делание сие. И да возрадуются о делах твоих все любящие Его и чтущие Его Святой закон!
     — Аминь! — целуя руку первосвященника, произнёс Савл, и по мягким циновкам пола бесшумно вышел из комнаты Феофила.
     На востоке уже серебрилась луна, когда он очутился на улице. Её нежный свет переливался в мягких тонах. В городе было тихо. Он спал безмятежным сном.

     Знойная пустыня Дамасская. Полуденное солнце немилосердно жжёт и палит. Раскалено небо, раскалена земля, и жгучий воздух напоминает дыхание огненной печи.
     По дороге едут три всадника, это Савл и его два спутника.
     Кони их устали и тяжело ступают по сыпучему песку. И на лицах путников видно утомление.
     Едут молча, только изредка перекидываются отрывочными словами, видно, зной сковал их запёкшиеся уста.
     — Не далеко уж!.. — бросил один, ни к кому не обращаясь, и, указавши рукою на горизонт, лениво стал поправлять копьё, блестевшее за его спиною своим остриём.
     Эти слова, глухо отозвавшиеся в пустынном воздухе, вывели, однако, Савла из глубокой задумчивости, в которую он был погружён во время всего пути. Он взглянул перед собою, и складка между его бровей обозначилась резче, а глаза заблистали недобрым огнём.
     В это время там, вдали, где в глубокой синеве горизонта тонули едва приметные очертания Ливанских гор, стали выплывать силуэты зданий Дамаска. Их тёмные массивы на светлом фоне стали вырисовываться рельефнее, и крыши домов, как мелкие стёклышки, заблестели на солнце.
     — Не далеко... да... скоро... — снова погрузился он в думу, — час-два пути..., а там... — и он судорожно взялся за рукоять меча, беспокойно бряцавшего при каждом движении его коня.
     Он погрузился в воспоминания, и в его разгорячённом воображении одна за другой воскресали мрачные, кровавые картины...
     ... Вот он в притворе Соломоновом... Толпа возбуждена его речью... Он в середине её... Она ждёт его последнего слова... Смотрит ему в глаза... Он чувствует, как от сильного волнения туманится его голова... От гнева спазмы перехватывают горло... Схватить!.. перевязать!.., — выкрикивает он, делая над собою страшное усилие, — и в одно мгновение разъярённая толпа, как шумная волна, разливается по крыльям храма, хватая и избивая последователей Того, чьё учение они пришли слушать сюда... Вопли, резкие крики наполняют притвор... Он видит разгорячённые лица, искажённые злобой, ручьи крови... Лязг мечей, звон цепей — всё это резкими звуками вырывается в общем шуме... А они?.. избиваемые?.. Почему они не защищаются?.. Почему они покорно принимают удары?.. Как будто с благодарностью... У них какое-то странное выражение лиц... необъяснимое... Они чему-то радуются? Их взоры сияют... на устах улыбки... Вот хоть этот старик Елеазар... Угрюмый старик... Он знает его давно... Никто никогда его не видал улыбающимся... Его лицо всегда серьёзно... строго...
     Почему вдруг оно стало другим, когда ему скручивают назад руки и бьют по голове палкой?.. Он вдруг улыбается, как улыбаются младенцы, и эта улыбка застывает у него на лице... Или вот этот глупый хромой, исцелённый будто бы Петром... Он бегает среди толпы радостный, весёлый, размахивая, как пьяный, широко руками, выкрикивая богохульные слова: «Христос!.. Сын Божий!.. Я верую!.. Он исцелил меня!..», — пока чей-то острый меч не заставляет его умолкнуть..., и он тогда начинает ползать на своих исцелённых ногах, странно шаря руками по земле, как будто чего-то ищет... Но вот припадает к ней лицом... А женщины?.. И в воображении Савла представляется уже другая картина. Вот он бешенный, ужасный врывается в дом, за ним разъярённая толпа... Торопливо хватают Сусанну... Она спокойно кормила грудью ребёнка... Тащат за волосы, за платье... Она прижимает ребёнка, вскрикивает от ужаса. Савл ткнул её ногой... Она уронила его... Тот глупо закувыркался по каменным ступеням... Она взглядывает на него ясными глазами, и лицо её вдруг делается кротким... кротким... Оно хорошо врезалось в его памяти... Ни слова упрёка... Она с непонятной улыбкой говорит ему:
     — Да обратит и тебя Христос!
     — Богохульница!.. Будь проклята ты!.. — глухо шипит Савл, и с силой рвёт поводья.
     Не даром Гамалиил, этот умнейший муж, говорит про них: «Они все лицемеры, как был лицемером и льстецом их Учитель».
     Солнце стояло прямо над головами. В пустыне мёртвая тишина. Над отдалённой вершиной горы, словно мёртвые точки, реют орлы. Савл выпрямился в седле и поправил пояс, в котором был завязан архиерейский свиток. В душе его поднималась буря, и сердце учащённо колотилось.
     На мгновение в его воображении выплывает образ Гамалиила... Он видит это худое, спокойное лицо, обрамлённое седой бородой, эти умные проницательные глаза, устремлённые куда-то вдаль, поверх толпы... Синагога полна, с замиранием слушает спокойную, глубокую речь... Савл тут у его ног, на ступенях кафедры... Он весь слух и внимание... ловит каждое слово, следит за каждым жестом... Вот он открывает книгу закона, костлявым, сухим пальцем указует святые слова... Голос его делается резким... Савл упивается, замирает... «Всяк, именующий себя Богом, достоин смерти»... — громко разносится по синагоге, — «всяк богохульствующий да побиется камнями»... Камнями?.. — повторяет Савл, и в его воображении воскресает уже другой образ, образ Стефана... Они в большом собрании... Он горячо спорит с этим молодым эллинистом. Толпа с жадностию следит за их поединком... Савл волнуется, горячится. Раскрыты все книги закона, прочитана масса мест... Стефан спокойно, умно опровергает его страстные, горячие доводы... Савл чувствует, как почва ускользает из-под его ног. Вся кровь бросается ему в лицо, перехватывает горло... А тот величавый, восторженный овладел уже толпой и прямо в лицо бросает ей острые слова: — «Жестоковыйные! Необрезанные сердцем и ушами! Вы всегда противитесь Святому Духу... Вы являетесь предателями и убийцами Того Праведного, о Котором возвестили вам пророки. Да и кого из них не избили ваши отцы? Убийцы! Вы сами разорили закон, охраняемый Ангелами!»... Каждое его слово хлещет по лицу, вонзается в сердце острой иглой... Тут уж никто далее не в состоянии владеть собой... С разъярёнными криками все бросаются на него... Скрежещут зубами, размахивают руками... А он стоит величавый, спокойный, сияющий... Взор его обращён к верху... «Вот... я вижу... Того... окружённого Ангелами...», говорит он, но тут всё смешалось... Яростная толпа подхватывает его, увлекает за городскую стену... Торопливо сбрасывают верхние одежды... На ходу поднимают камни... Савл словами, жестами одобряет их... Они у ног его складывают одежды... Сярыми воплями замахиваются на него камнями... Вот они полетели на него градом со всех сторон... А он коленопреклонённый, спокойный, устремил взор к небу, воздел руки... Кого он видит там?.. Опять Его? Ха-ха!.. Обманщик! Так же, вот, и Пётр с Иоанном утверждали, что видели Его, живого, разговаривающего... Он будто, ел пред ними рыбу и мёд... А Фома, будто осязал даже Его раны?.. Почему другой никто не видит Его теперь?.. Почему не вижу я?.. Почему?... Ложь! Обман! Нет Его! Нет, нет!.. Он умер, как богохульник, как возмутитель, позорною смертью... Казнён...
     Савл, не замечая того, стал произносить последние слова уже вслух, и они в пустынном воздухе замирали около него, не разлетаясь в стороны... В груди его клокотала буря... Он судорожно дёргал поводьями измученного коня: тот, напрягая последние силы, мчался по пустыне. Его спутники едва поспевали за ним.
     — Слышишь ли ты, Дамаск?!.. Слушай ты, пустыня... небо... земля!.. Слушайте все... все!.. — бешено хрипел он, — нет Его!.. Нет! Нет! Нет!.. Всё было ложь! Обман!.. Иисус!.. Ха-ха!.. Ой! — Ой! — вдруг вскрикнул он, и вскинулся в седле, — что это?!.. Молния?!.. Огонь?!.. Иегова!..
     Яркий свет облистал его, резанул по глазам...
     Конь на мгновение взвился на дыбы, шарахнулся в сторону... Савл выпал из седла, дико взмахнул руками и грохнулся на сыпучий песок... Меч его выпал из ножен и далеко отлетел в сторону. Архиерейский свиток развязался и подхваченный вихрем понёсся по пустыне.
     Его спутники, поражённые необычайным видением, также в ужасе попадали на землю.
     Савл лежал, как мёртвый, широко раскинув руки. Он был в оцепенении... Только пальцы его судорожно царапали горячую землю.
     Он ничего не чувствовал, не сознавал.
     Так прошло несколько мгновений.
     Но вот, мало-помалу, он стал приходить в себя, и тут он вдруг видит пред собою чистый, светлый человеческий образ. У него кроткое, ласковое выражение лица, чудный, неземной взор. Во всей фигуре разлито величие и доброта, удивительная простота и ясность. Она вся озарена каким-то неземным светом, сиянием...
     Савл в ужасе был прикован взором к этому видению. Всё его существо было поглощено созерцанием этого дивного образа. Выражение лица его и вся фигура замерла в неизъяснимом страхе...
     — Савл, Савл, что ты Меня гонишь? — вдруг слышит он кроткий голос.
     — Напрасны все твои усилия!..
     Это кроткое с оттенком легкого укора обращение произвело сильное смущение в душе Савла. Как зигзаги молнии эти слова пронизали его мозг.
     «Гонишь?.. я гоню... кого?.. Тебя?.. Кто же Ты, такой чудный, ужасный?.. Кто?.. Неужели?»... Эта последняя мысль, оставшаяся недосказанной, заставила похолодеть его всего. Он чувствует, как сердце его замерло, и кровь остановилась в жилах.
     Но ужасная мысль настойчиво сверлила мозг.
     «Неужели?.. — снова спрашивает он, — нет!.. нет!.. или»...
     — Кто Ты?.. Кто?.. — хрипло вырвалось у него из груди.
     — Я — Иисус, Которого ты гонишь.
     Гром не произвёл бы большего потрясения, чем эти простые, ясные слова...
     Он взглянул на Него, взоры их встретились.
     Кроткий, чудный взгляд Его вдруг проник в его душу, озарил неземным светом все её тайники. Савл не выдержал этого взгляда, поник головою... И тут впервые увидел он всё своё прошлое. Вся жизнь представилась ему ясно, во всех подробностях. В ужасе видит он, что всё, чем он жил доселе, в чём полагал славу и величие, — есть не что иное, как одно сплошное заблуждение. Вся его деятельность, вдруг озарённая ярким светом, представилась его умственному взору мрачной и ужасной, как бездна... Словно тяжёлая глыба навалилась на его плечи и мучительно давит и гнетёт его. Савл в ужасе силится освободиться от неё, и подобно былинке, из-под груды камней, ищущей чрез отверстия выхода к солнцу, он снова обратил взор свой к светлому образу... Тёплый живительный луч, как благодатный луч солнца, был ответом на это обращение, и смущённая душа его наполнилась неизъяснимою сладостию и теплом...
     Савл не выдержал этого двойственного ощущения, тьмы и света, заблуждения и правды, ужаса и сладости... Он невольно скользнул, далее, взглядом по рукам, ребру Иисуса, и болезненно сжалось его сердце...
     Кончено... Как враг, как гонитель Его, он сломлен, уничтожен, раздавлен...
     — Господи! — глухим, близким к отчаянию, голосом спрашивает он, — Господи! что же повелишь мне делать?..
     — Встань, и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать.
     Видение исчезло.
     Савл встал, но к ужасу своему заметил, что для него померкло и самое солнце. Он был слеп. Испуганные спутники окружили его.
     — Что с тобою, господин наш? С кем ты говорил? Кто являлся тебе? — С ужасом спрашивают они, и тут же замечают, что его раскрытые глаза не видят ничего.
     — Праведный Иегова! Что случилось с тобой? что?
     — Не спрашивайте меня... ведите в Дамаск... — Поникнув головою, тихо ответил Савл.
     Они взяли его за руки, повели в город.
     Молча шли они остаток пути. Все были погружены в тяжёлые размышления...

     Все эти дни Дамаск жил тревожною жизнью. С раннего утра и до вечера площадь и улицы кишели народом. Синагоги также были полны. Всюду замечалась какая-то суета, и город напоминал собою встревоженный муравейник.
     Из Иерусалима были получены известия о последних событиях, происшедших в нём, и имя Савла было у всех на устах. Сообщалось, что он собирается посетить и Дамаск.
     Ревнители закона превозносили его до небес, восторгаясь его энергией, и вместе с тем, сулили страшные угрозы ученикам Христа.
     В синагогах раздавались страшные речи, призывавшие всех к уничтожению этой богохульной секты. И ученики Христа не могли уже открыто исповедывать Его, как раньше; мало того, им не безопасно было даже показываться теперь на улицах и площадях. С замиранием сердца они ожидали надвигавшейся на них грозы. Их собрания не могли уже происходить открыто. Из предосторожности они стали собираться по ночам, когда мятежный город погружался в сон. Обычным местом для собраний они избирали дом уважаемого всеми старца Анании, ревностного последователя Иисуса. Здесь христиане проводили время в молитвах, в беседах, и здесь же происходили трогательные сцены прощания и расставания. Более пылкие из них сами рвались на страдания и смерть за имя Христово, а колеблющихся и более слабых приходилось укреплять в вере, или убеждать покинуть на время город, пока пронесётся гроза.
     В тот день, в который Савл должен был вступить в город, его друг, по имени Иуда, был особенно озабочен. Он ещё за несколько дней получил известие от Савла, что тот на днях прибудет из Иерусалима и остановится у него.
     С этим радостным известием он обегал почти весь город и оповестил всех знакомых и старейшин, не преминув похвастаться пред ними выпавшей на его долю столь великой честью принимать у себя такого высокого гостя.
     С Савлом он был знаком давно. Он встречался с ним ещё в Тарсе, куда ему приходилось ездить со своим товаром, — козьей шерстью. И тогда Иуда поражался его высокими дарованиями, его обширной учёностью и знаниями, а теперь, после полученных известий из Иерусалима, он и вовсе благоговел пред его личностью. Поэтому он с утра начал волноваться и хлопотать, чтобы оказать ему достойный приём.
     Он рано закрыл лавку и пришёл с базара, когда ещё жена его, Ревекка, не собирала вечерней трапезы. Сделав ей несколько колких замечаний по поводу замеченных им непорядков, он обрушился грозной филиппикой по адресу христиан и заранее предвкушал удовольствие видеть аресты и мучения их.
     — Не понимаю, чему ты радуешься, какое зло сделали они тебе? — заметила его жена, подавая ему кушанье.
     — Ге-ге-ге! И ты не из числа ли их? Давно ли ты изменила закону и стала противницей Иеговы? Клянусь воскрилиями первосвященника, я первую тебя предам на суд высокого гостя, и с тобою будет поступлено по всей строгости закона.
     Иуда хотел продолжать свою гневную речь, но в это время в дверь его дома постучались.
     Он поспешно открыл её, и пред его взорами предстали три утомлённых путника.
     Лицо одного из них оказалось близко знакомым ему.
     — Савл! Благословен Иегова! — и он с радостью готов был заключить его в свои объятья, но с ужасом отступил назад и опустил руки.
     Лицо Савла было серьёзно, и широко открытые глаза показались ему ничего невидящими.
     — Савл! Ты ли это? Что с тобой? Надеюсь, ты не болен? Бог Авраама! Или что случилось? Войди, войди, мой друг! Жена, приготовь гостям трапезу!
     Савла ввели в дом. Иуда с ужасом рассматривал его, поражаясь его видом и удивляясь его молчанию.
     — Иуда, укажи мне клеть, где бы я был один... один… — тихо сказал Савл. Он глубоко вздохнул и поник головой.
     Ласковый хозяин поторопился отвести его в дальнюю комнату, выходящую в тенистый, поросший густыми маслинами, сад.
     Вечером весь город уже знал о прибытии высокого гостя и о том, что с ним в пути случилось что-то непостижимое, от чего он заболел.
     Тревожно провели христиане эту ночь, которая казалась им последней в жизни.
     По обыкновению они тайком собрались в доме Анании. Тесным кольцом они окружили своего любимого старца, ожидая от него услышать последнее слово утешения. Лица их были сосредоточены и серьёзны, а души и сердца были спаяны одним чувством любви.
     — Дорогие братья и сёстры! — среди тишины раздался его тихий старческий голос, — С высоты небес теперь смотрит на нас Тот, за Кем мы решились идти... Он простирает к нам Свои пречистые руки, зовёт нас к Себе... Не пойдём ли мы к Нему? Не послушаем ли Его зова? Да не будет! Завтра, может быть, участь многих из нас будет решена, и — о, если бы все мы удостоились получить блаженство в Его вечных обителях! Да не смущаются сердца ваши и не устрашаются, всему этому и быть должно!.. Он, Божественный, ещё при жизни Своей говорил ученикам: «В мире скорбни будете; если люди возненавидели Меня, то возненавидят и вас, если Меня гонят и преследуют, то будут гнать и преследовать и вас, — но не бойтесь! За страдания и смерть во Имя Моё вы получите блаженство вечное в Моём царстве»... Убоимся ли мы? Ужели за Его любовь к нам, ради которой Он, невинный, претерпел от Иудеев жестокие мучения и позорную смерть, мы не заплатим Ему любовью же? И что могут отнять у нас враги Его и наши? Имущество? Тело? Но у нас останется душа, которая пойдёт к Нему, и на веки поселится с Ним в Его обителях... Итак, ради вечных благ изменим ли мы Ему? Увеличим ли собою число Его врагов, ибо Он сказал: «Кто не со Мною, тот против Меня?» За Него ли мы, или против Него?
     — За Него! С Ним! Мы пойдём за Ним всюду, даже на смерть! — рыдая, отвечали христиане.
     — Помолимся же Ему, да укрепит Он нас на предстоящий подвиг и даст силу перенести мужественно грядущие испытания.
     Вся община, как один человек, преклонила колени, и с воздетыми кверху руками горячо начала молиться Тому, ради Которого она готовилась идти на мучения и смерть...
     Среди напряжённой тишины порою слышались рыдания и глубокие вздохи.
     Но лица всех светились радостью и блаженством.
     Заалевшая заря на востоке напомнила им о времени прекращения собрания.
     Братски облобызавшись на прощание, украдкой все разошлись по своим домам.
     С первыми лучами восходящего солнца город пробудился от сна, и жизнь шумной волной хлынула на улицы и площади.
     Только в доме Иуды было тихо, словно там никого не было. Дверь была ещё закрыта, и хозяин дома ещё не показывался на улице. Он с двумя спутниками, прибывшими с Савлом, удалился в глубину сада и там, в тени ветвистых маслин, с ужасом слушал их рассказ о непонятном происшествии, бывшем в пути.
     Ревекка погрузилась в домашние хлопоты... А Савл лежал на одре в отведённой ему уединённой комнате. Он с вечера отказался от пищи и питья и просил добрых хозяев оставить его одного.
     Он лежал неподвижно и в эту ночь не заснул ни на один миг. Лицо его было серьёзно и выдавало страшное внутреннее напряжение. Широко раскрытые слепые глаза были неподвижны... Он переживал душевную ломку. Пред его внутренним взором стоял ещё светлый, чистый образ. В ушах гремели ещё звуки укоряющего голоса. Всё его внутреннее существо было страшно потрясено.
     Не видя внешнего мира, он обратил свой умственный взор на созерцание своей внутренней жизни... Он в подробностях стал разбирать своё прошлое, всю свою деятельность, и в его разгорячённом уме один за одним вставали неотвязчивые вопросы: согласна ли была эта деятельность с требованиями закона? Правильно ли был понят, верно ли истолкован этот закон?.. И теперь пред ним страница за страницей проносились книги закона, сказания пророков, и к ужасу своему он вдруг стал открывать в них нечто новое, дотоле ему неизвестное... Мало-помалу для него стал выясняться внутренний смысл этих боговдохновенных писаний; в их стройном сочетании он вдруг стал улавливать новый дух, непонятую им дотоле суть... Ему постепенно, шаг за шагом, стал вырисовываться путь Божественного Домостроительства спасения и искупления людей... Этот путь, в конце концов, неизбежно вёл его к Голгофе, ставил его лицом к лицу с Распятым... Неужели?.. Савл внутренно корчился при этой мысли. — Неужели... Ты Тот, о Котором писали все пророки, на Котором сходятся все книги, весь закон?.. Неужели Ты Тот Мессия, Который должен явиться для искупления рода человеческого?.. Неужели Ты — неузнанный Посланец Неба, явившийся к нам для завершения плана Божественной заботы о спасении людей?.. Ты, Которого позорно мучили, терзали, покрыли ранами, пригвоздили ко Кресту?.. Ты, Назарянин, Сын Девы, живший среди нас, с нами, есть Мессия, воплотившийся Сын Божий?.. Ты — Сын Божий?.. Да?.. Явившийся мне на пути... Ты?.. Ты?.. Иисус Христос, Сын Божий?.. — Мучительно спрашивал себя Савл и снова спускался вглубь веков исследовать этот путь Божественного домостроительства... Снова пред его умственным взором проносились страницы сказаний Моисея, пророков... Снова он старался уловить, усвоить их внутренний, духовный смысл, их суть... Подробно, от слова к слову, припоминались ему и проповеди Петра в притворах храма и страстные, жгучие речи Стефана, и весь этот длинный путь размышлений неизбежно приводил его опять к Голгофе, опять к чистому, светлому образу, явившемуся на пути...
     В этой мучительной умственной работе Савл провёл без пищи и питья, лёжа неподвижно на одре в уединённой комнате, три дня. Наконец, он окончательно убедился... Душевный пересмотр окончен... Ломка совершилась... Принята бесповоротная формула: да!.. да!.. Ты воистину Мессия, Сын Божий!.. Прошлое мрачно, ужасно... Будущее светло, но неведомо... Савл ощутил в душе своей какую-то мягкость, теплоту, отраду... Светлый, чистый Образ манил, звал его, наполняя его душу светлой радостью...
     — Готов, Господи! Иду!.. Веди меня, куда угодно Твоей Святой деснице!.. — Грудь Савла заколыхалась, и из тёмных очей хлынули потоки слёз... Побледневшие уста его шептали слова пламенной молитвы...
     — Господь мой и Бог мой! Мною гонимый и меня же взыскавший!.. Изгладь, зачеркни моё прошлое! Отврати Лице Твое от заблуждений моих!.. Обретший меня на пути, подаждь мне десницу Твою!.. Влеки меня к Себе, да буду с Тобою, и только с Тобою!.. Соделай меня рабом Твоим, да исполню Твоя повеления!.. Вот я пред Тобою..., готов... укажи путь... прикажи!..
     Его пламенная молитва, уже не находила слов для выражения, а была одним общим горением, одним пламенным напряжением всего внутреннего существа...
     За эти дни Дамаск был в недоумении. С часу на час жители ждали грозного выступления Савла. Многие из ревнителей закона теряли терпение и начинали проявлять неудовольствие. Все терялись в догадках. Одни говорили, что он серьёзно заболел, другие передавали за вероятное, что его выжидание входит в план его действий, и что за это время он тайно собирает сведения о всех христианах, чтобы потом вернее напасть на них. Со стороны некоторых были даже попытки передать ему список их... В городе чувствовалось напряжённое ожидание, и никто, наверное, не мог сказать, когда и как разразится гроза... Иуда редко показывался на улице, и когда это случалось, его немедленно окружала толпа, и со всех сторон сыпались на него вопросы. Но на все вопросы он с недоумением разводил руками и, покачивая головою, говорил:
     — Не знаю, клянусь воскрилиями первосвященника, ничего не знаю!.. С ним что-то случилось на пути непонятное, ужасное...
     Христиане по-прежнему таились от всех и не выходили из домов. Немногие из них на время оставили город и удалились в окрестные селения или в горы.
     В городе оставались только самые ревностные, которые во главе с Ананием готовы были с радостью взглянуть в глаза самой смерти. Они продолжали тайно собираться у него в доме, и их братское единение сделалось крепче, а любовь ко Христу разгоралась сильнее. Их собрания посвящались преимущественно пламенной молитве и сладостному созерцанию и предвкушению вечных блаженств, и только румяные утренние зори невольно заставляли их покидать радушный кров и украдкой расходиться по домам. Анания после ухода их имел обыкновение подолгу ещё молиться один, и первые золотые лучи восходящего солнца нередко заставали его коленопреклонённым с воздетыми кверху руками. Так было и в последний раз. После ухода братьев, Анания преклонил колени и чрез окно вперил свои молитвенные взоры в алевшее на востоке небо. Старческие уста его шептали слова молитвы. Сквозь открытое окно врывались в комнату струи чистого прохладного воздуха, насыщенного ароматом цветов и зелени ветвистых маслин. В душе ощущалась удивительная гармония и покой, и она была готова обнять и вместить весь мир.
     — «Боже Правый! — молился он, — сохрани их Всемогущею десницею Твоею. Подкрепи и поддержи их силою Твоею, да не отступят от Тебя и не отринутся от руки Твоея угрозами и прещением. Сохрани и весь мир и неведующих Тебя обрати, да будут все едино с Тобою, Единым Истинным Богом и Единородным Твоим Сыном, Искупителем мира!..»
     Голова его утомилась, и старческие силы его требовали отдыха. Он склонил её на сложенные на подоконнике руки и коленопреклоненный забылся святым сном... Первые лучи восходящего солнца засеребрили его седые волосы, и проснувшийся утренний ветерок заиграл их мягкими локонами.
     Вдруг видит он в неизъяснимом сиянии чудный образ Иисуса Христа. Анания замер от удивления и неизъяснимой радости.
     — Анания? — слышит он чудный голос.
     — Я пред тобою, Господи! — трепеща весь, отвечает он.
     — Встань, пойди на прямую улицу, найди дом Иуды, разыщи там человека, именем Савла, родом тарсянина, он ещё творит молитву. — При этом имени Ананию охватил страх.
     — Господи! — невольно вырвалось у него, — Ведь это Твой злейший враг, гонитель Твоих рабов, который с тем и прибыл сюда, чтобы истребить всех, исповедующих Имя Святое Твоё?..
     — Знаю, — кротко прервал его Господь, — но теперь он будет Моим избранным сосудом, чтобы возвещать Имя Мое пред язычниками, царями и сынами израилевыми. И Я скажу ему, сколько он должен пострадать за Имя Мое. — Видение исчезло, оставив в душе Анании сладостный след.
     Он немедленно встал и отправился, куда ему приказал Господь.
     Утро только что зачиналось, и город едва пробуждался от сна, но улицы были ещё пустынны, и в них царила ещё тишина.
     Он скоро подошёл к дому Иуды и постучался в дверь. Ему отпер хозяин и с удивлением остановился на пороге.
     — Иуда, проведи меня к Савлу Тарсянину...
     — Но он никого не принимает, — заторопился тот, — клянусь воскрилиями первосвященника, он опасно болен, близок к смерти, не ест и не пьёт... Ему на пути было видение ужасное, непостижимое... Он...
     — Господь и Бог мой послал меня сюда, и ты немедленно должен провести меня к нему, — строго прервал его Анания. Тот повиновался и, введши его в дом, молча указал на уединённую комнату. Анания вошёл в неё, и его взору представилась удручающая картина.
     На одре в глубине комнаты беспомощно лежал изнурённый молодой человек. Его осунувшееся лицо носило отпечаток душевных мук и страданий, а широко открытые глаза, полные слёз, беспомощно блуждали по комнате... Побледневшими устами он шептал слова молитвы, и глубокие вздохи свидетельствовали о сильном душевном напряжении.
     — Савл! Брат мой! Христос, Который явился тебе на пути, послал меня к тебе! — радостно приветствовал его старец. — Встань, исцелись и исполнись Духа Святого! — и Он возложил на голову его руки.
     Савл, услыхав это радостное, братское приветствие, воспрянул духом, немедленно встал, и тут вдруг для его слепых очей снова открылся видимый мир...
     Поражённый всем происшедшим, он бросился к ногам Анании, ловил устами его руки, лобызал края его одежды... Он весь сиял от радости и счастья, и из прозревших его очей текли потоки благодарных слёз.
     — Господь! Бог мой! Христос! Явившийся мне на пути, простил меня, окаянного? Простил? Да?..
     — Простил, простил, брат мой! Он милосерд ко всем..., возблагодарим Его… — сказал Анания, и они оба в молитвенном восторге преклонили колена.
     — Не уходи от меня, будь со мною, дай мне насладиться твоею беседой!.. — Взмолился Савл, окончив молитву и ловя устами его руки. Лицо его сияло радостью и блаженством.
     — Не уйду, не уйду, брат мой! Я буду с тобою, — обнимая его, со слезами говорил старец, — но прежде вкуси пищи и укрепись.
     В доме Иуды царствовало оживление, словно в него ворвался новый живительный поток. Все собрались в просторную комнату. Лица всех сияли радостью.
     Гостеприимный хозяин суетился с угощением и добродушно покрикивал на свою жену.
     — Я знал, я знал, — без умолку тараторил он, — что Праведный Иегова сохранит моего друга! Я чувствовал сердцем, что ты выздоровеешь, и что печальный случай, происшедший с тобою на пути, не будет помехой в твоей деятельности во славу Его Имени! Я говорил об этом всем, всем, — клянусь воскрилиями первосвященника!..
     — Да, — серьёзно прервал его Анания, — обретший его на пути Господь Иисус Христос даст ему силу и для дальнейшей деятельности во славу Его Святого Имени...
     Иуда так и замер с раскрытым ртом, услыхав эти слова, а Ревекка метнула на него выразительным взглядом, и этот взгляд сказал ему многое... Он сразу присмирел и с любопытством вглядывался в их лица.
     По окончании трапезы Анания с Савлом удалились в сад и там в уединённом месте, где сплетшиеся ветви густо разросшихся маслин давали прохладную тень, и где из-под скалы бил родник чистой, холодной воды, мирно вели они беседу, прерываемую иногда радостными рыданиями и восторженными восклицаниями Савла.
     Солнце уже склонялось к западу, и косые лучи его низали воздух, когда Анания ушёл из дома Иуды.
     Ещё вечером по городу носились тревожные слухи. Народ кучками собирался у домов и шепотом передавал полученные известия.
     Одни негодовали и громко порицали Савла, другие в недоумении молчали. Имя Савла неразрывно связывали с именем Анании, и все удивлялись этой близости... Говорили о чудесном исцелении, но этому никто не хотел верить.
     В синагоге после обычной вечерней молитвы старейшины намеренно задержались и устроили тайное собрание. На нём горячо обсуждали полученные известия; говорили даже о том, что Савл уже окрещён во имя Иисуса Христа, как обычно делают все христиане, и что ему наречено другое имя — Павел. Одни не верили ничему этому, другие громко негодовали, но все согласились на том, что следует обождать, пока не будут получены более точные и верные известия.
     Старцы разошлись по домам, когда ночь спустилась над городом. В эту ночь христиане особенно торопились на собрание. С радостным лицом Анания приветствовал всех входящих, и когда все собрались, он волнующимся голосом сказал:
     — Дорогие о Христе братья и сёстры! Милосердый Господь судил мне грешному возвестить вам великую радость. Его Всемогущею десницею отвращена гроза от глав наших... Занесённый над нами меч сломлен силою Божиею... Рыкающий лев, иский, кого поглотити, обращён в кроткаго агнца... Савла нет... Он умер... Савл, гонитель и враг Христа, остался там, далеко в пустыне... Родился новый человек, по имени Павел, друг Христа и Его последователь... Милосердый Господь повелел мне, грешному, быть свидетелем его духовного рождения...
     С замиранием сердца слушали христиане эту речь.
     Далее Анания подробно рассказал им о своём видении, о посещении Савла и обращении, о беседе с ним. И прерывающимся от волнения голосом он закончил:
     — Он хотел сюда прийти сегодня, пусть сам поведает нам о себе...
     Едва он сказал это, как в дверь его дома тихо постучались. Взоры всех устремились ко входу.
     Действительно, чрез несколько мгновений в комнате появилась худая фигура молодого человека, плотно закутанная в широкий плащ.
     Он нерешительно приближался. Лицо его было бледно и было озарено каким-то внутренним светом. Анания поспешно вышел к нему навстречу, братски лобызал его и, обращаясь к собранию, радостно произнёс:
     — Брат наш Павел желает быть причисленным к живому телу Церкви Христовой... Примите его с радостью и любовью!..
     Все христиане стали братски приветствовать его, все плакали от радости. По просьбе их Павел стал рассказывать о грозном видении в пустыне. Голос его дрожал от волнения и по временам прерывался.
     — Я видел Его... — говорил он со слезами, — видел Его кроткого... чистого... светлого... Он сказал мне: Савл, Савл, что ты Меня гонишь?.. Его я гнал!..
     Он закрыл лицо руками и судорожно зарыдал. Христиане поспешили успокоить его. И, видя, как тяжело ему вспоминать прошлое, более не расспрашивали его.
     Возблагодарив Бога за Его великие милости к ним, они радостные и ликующие разошлись по своим домам.
     Павел остался у Анании. Они долго ещё беседовали вдвоём, и первые лучи восходящего солнца увидели их коленопреклонёнными в пламенной молитве.
     Город с утра волновался. Вчерашние известия подтверждались всё более и более.
     Иуда рано открыл свою лавку и против обыкновения сидел в ней сосредоточенный, угрюмый.
     Его всё время осаждали жители и с любопытством закидывали расспросами. Обычно болтливый, он на все вопросы уклончиво отвечал теперь отрывочными словами: — Да, нет, не знаю, ничего не знаю!
     Народ удивлялся его перемене, а когда один законник презрительно бросил в его сторону: — Уж не обратил ли его в лавке Распятый, как Савла в пустыне? — Он вскипел и запальчиво ответил ему: — Я почёл бы себя счастливейшим человеком в мире, если бы удостоился видеть Иисуса Христа, как Павел!.. При этом поспешно встал, закрыл лавку и ушёл домой. Народ с изумлением смотрел ему вслед.
     Синагога была полна, и прилегающая к ней площадь кишела народом. Над ней носился гул голосов.
     — Идёт! Идёт Савл! — вдруг глухо раскатилось над площадью, и притихнувшая на мгновение толпа разом хлынула в ту сторону, откуда неслось это известие.
     Действительно, по краю площади, по направлению к синагоге, шла группа людей. Это был Павел, Анания и несколько христиан. Народ, толкая и давя друг друга, бросился к ним и окружил их тесным кольцом.
     Синагога мигом опустела, и народ заполнил входы и крыльцо, а старейшины её смешались в толпе.
     Взоры всех были обращены на Павла и все с любопытством рассматривали его фигуру.
     Павел в сильном волнении поднялся на одну ступеньку крыльца и сделал рукою знак.
     Толпа затаила дыхание.
     — Возлюбленные по плоти братья! — начал он взволнованным голосом, — Вы знаете, что я плоть от плоти вашей и кость от костей ваших. Я, как и вы, сын Авраамов, и в моих жилах течёт кровь Вениамина. Будучи родом из Тарса, я там был научен разным наукам, но главное своё образование я полагал в изучении закона и преданий старцев. С этою целью я просидел в Иерусалиме у ног Гамалиила, этого великого учёного и законника, питал свою душу глубиною его знаний... Далее, известно вам, в Иерусалиме я принимал деятельное участие в истреблении секты последователей Христа, безжалостно гнал и мучил учеников Его... Покончив в Иерусалиме, я решил продолжать это дело и в других городах. Я был злейшим врагом Его, и одно имя Его приводило меня в ярость, и тогда же я решил гнать Его везде и всюду, где бы только ни произносилось это имя... С этою целью я отправился и сюда, в Дамаск. И вот... — Павел остановился на минуту, — когда я приближался к нему, Он явился мне... Я видел Его чистого, светлого, кроткого... Я видел Его собственными глазами, говорил с Ним этим же языком... Это не обман... Нет! Нет! Он был живой, движущийся, говорящий... Я видел на руках Его язвы и рану на ребре Его... Я слышал Его голос кроткий, укоряющий... «Савл, Савл, что ты Меня гонишь?» И тут, братья, я познал своё заблуждение, узрел ту бездну, в которой я влачился... Он, милосердый, по любви ко мне, окаянному, показал мне её... Я Его гнал, мучил, терзал, а Он, кроткий и незлобивый, мне же подал свою любящую десницу, чтобы спасти меня из этой бездны... Он спас меня погибавшего! Он готов спасти и всякого из нас... Он, милосердый, за тем и приходил на землю, чтобы спасти нас, позвать и привлечь каждого к Себе. За тем Он и родился на земле, жил и действовал среди нас, чтобы нас всех заключить в свои объятья... А мы? О, горе нам!.. Мы не узнали Его... Посланца неба, Мессию, мы терзали, мучили, гнали, пригвоздили ко Кресту, как злодея!.. Мы скрежетали зубами на Него, мы радовались Его позорной смерти!.. Не узнали!.. Простится ли это нам?.. И как это могло случиться?.. Разверните любую книгу пророка, раскройте любую страницу закона, — каждая строка, каждое слово говорит о Нём, указывает на Него...
     Не узнали!.. Только будьте беспристрастны и искренни, обратите мысленный взор ваш вглубь веков и вы увидите, непременно увидите, что весь ход нашей многовековой истории приводит с яркою принудительностью к Нему, и только к Нему, указует на Него и в Нём имеет своё завершение!.. Други мои! Совершились, исполнились времена, отмеренные властию Вседержителя Бога!.. Воплотился на земле Сын Божий, Мессия, этот — чаяние народов и утеха Израиля!.. Пришёл Искупитель, нами убитый, и воскресший силою Своего Божества... Пришёл!.. Я видел Его... Он явился Мне худшему из всех, как некоему извергу... Он явится и каждому из вас; только скорее к Нему!.. Обратитесь!.. Прилепитесь!.. В Нём ищите спасение!..
     В глубоком волнении последние слова Павел как-то выкрикивал пресекающимся голосом. Толпа, сначала спокойно слушавшая его, приходила всё в большее возбуждение, и при последних словах его зловеще заколыхалась и яростно закричала, потрясая головами и угрожающе размахивая руками.
     — Что это? Измена? Издевательство над законом? Богохульство? Побить камнями! Донести в Иерусалим! Предать суду!..
     Христиане, стоявшие с Павлом, поняли опасность момента и, окружив его тесным кольцом, поторопились увести его чрез соседний двор в большой, тенистый сад, принадлежавший одному христианину.
     С площади до них неясно доносились крики и шум разбушевавшейся толпы.
     Шум и крики не унимались до самого вечера. Весь город был взволнован. Вечером старейшины собрались в синагоге на закрытое заседание и на нём порешили уловить Павла и под крепкой стражей отправить в Иерусалим на суд Синедриона.
     Христиане, узнав об этом решении, умоляли Павла оставить город и на время удалиться куда-либо в безопасное место. Это было необходимо и для его здоровья. Глубокие потрясения сильно отозвались на его молодом организме. Душа и тело его были разбиты и требовали продолжительного покоя и отдыха.
     Павел долго не соглашался расстаться с братьями, к которым он привязался всей душой, но, наконец, уступая их слёзным просьбам, с сердечной болью принял их предложение.
     И вот, как только тёмная ночь спустилась над городом, и он замер в безмятежном сне, чрез восточные ворота его проследовала группа закутанных в плащи людей и торопливо направилась чрез долину.
     Это были христиане во главе с Ананией, решившиеся проводить своего нового друга, чтобы там, за городом, в безопасности напутствовать его прощальным лобзанием.
     В долине было тихо и темно, и только по временам вспыхивавшие на востоке огненные зарницы на мгновение освещали небосклон и рисовали на горизонте тёмные очертания отдалённых гор.
     Веяло миром и покоем, и это сообщало душе чудную гармонию...
     Вдруг раздались тихие, певучие звуки, и уснувшая долина огласилась чарующей мелодией. Христиане пели:
     — «Благословен Ты, Господи Боже наш, просветивый день светом солнечным и уяснивый ночь зарями огненными!
     «Благословен Ты, создавший глубины небес и основавший землю на тверди ея!
     «Благословен буди, вызвавший вселенную из недр небытия и разбросавший в ней миры миров!
     «Тебя славословят хоры Ангельские!
     «Тебе поют солнце, луна и мириады звезд!..
     «Тебе ликует день, Тебе безмолвствует ночь!..
     «Тебе дымят горы, Тебе курятся испарения долин!
     «Тебе хлябают бездны, Тебе плещут глубины морей!
     «Тебе гремит поток, Тебе благоухают цветы полей!
     «Тебе поют звери и скоты, птицы небесныя и рыбы морей!
     «Благословен буди, пославый в мир Искупителя!
     «Благословен, не пощадивший Своего Единороднаго Сына!
     «Благословен буди из рода в род во веки веков!
     Такие звуки чудной мелодии восхищали душу и уносили её далеко с земли. Пение окончилось гармоничным аккордом, и безмолвные горы, к которым подошли путники, ответили манящим эхом.
     Здесь у подошвы гор христиане со слезами братски простились с Павлом и чрез несколько минут его согбенная, худая фигура с посохом в руках скрылась за выступом скалы.

     Уже много много раз восходило жаркое солнце над безлюдной пустыней дикой Аравии, уже много раз покрывала её тёмная, непроглядная ночь, и жаркое солнце своим жгучим взором, и тёмная ночь тысячью своих блестящих глаз видели здесь постоянно человека, то коленопреклонённого, с воздетыми кверху руками и шепчущего слова пламенной молитвы, то распростёртого ниц и неподвижно лежащего на гранитном камне у подошвы скалы...
     К нему давно уже привыкли и звери и птицы пустыни...
     Это был Павел, родом Тарсянин.
     Давно, очень давно пришёл он сюда, и последнее прощанье с христианами за стенами Дамаска теперь вспоминается им, как давнишний сон...
     Уже скоро три года, как солнце пустыни жжёт его тело, и ветер играет его волосами и треплет одежды края...
     Он худ и согнулся, угрюм и безмолвен, и очи глубоко замкнулись в орбитах. Но ум его светел, и дух, окрылённый общением с Богом, парит к небесам.
     Звала и манила его тогда пустыня... И в ней, отрешённый от мира, в безмолвии строгом, в общении с Богом, он чаял найти мир и покой разбитой, усталой душе.
     Пред его умственным взором носились тогда образцы великих ветхозаветных праведников пустыни.
     Они неотразимо манили и звали его...
     Вот Моисей, пасущий стада тестя своего по пустынным склонам диких гор безмолвного Синая... Он один, один..., замкнувшийся, углубившийся в себя и бесконечно тоскующий о судьбах своего любимого народа...
     Вот он же, распростёртый во прахе пред Величием Иеговы и неотступно с дерзновением умоляющий Его: «оставь, оставь им грехи их! Аще же ни, изглади мя из книги Твоея, в нюже вписал еси»...
     Вот его влечёт и манит другой образ.
     ... Он пока ещё молод, почти дитя... Взор его жгуч и приятен. Чёрные, как смоль, волосы кольцами спадают на плечи. Он смел и отважен... Вот бодро шагает за стадом отца своего... В руках его посох, пращёй опоясан о чреслах, за спину закинуты гусли... Рассыпались овцы, как белые точки, по склонам гористым, а он, примостившись у края стремнины, перстами детской руки перебирает струны тугие и, весь отдавшись порывам высоким, в чудной гармонии звуков сливается голосом нежным:
     «Восхвалю имя Бога моего с песнию,
     «И возвеличу Его во хвалениях!..
     «Горы и холми, юдоли земныя,
     «Слейтесь со мною, исторгните гимн
     «Творцу Вседержителю Богу!..
     Вот Илия Фесвитянин, грозный ревнитель истинной веры...
     Лицо его строго, душа неподкупна, и ветхая милоть едва прикрывает иссохшее тело... Воспитан пустыней, питаемый враном, в тоске безысходной, ревнуя о Боге, упал на колени на острые камни и молит и просит Владыку вселенной: «Довольно! Довольно! Возьми мою душу!.. Остался один я... Тебя позабыли»...
     Вот ещё колосс духовной мощи и силы, сын Захарии и Елизаветы, чадо безмолвной пустыни... Одежда с верблюда, ремнём опоясан, в дикой пустыне питаемый мёдом и саранчою, на подвиг великий готовился ею, готовился к встрече Спасителя мира... Все эти чудные, великие образы неотразимо влекли и звали тогда Павла в пустыню.
     И вот теперь он её уже давний обитатель.
     В постоянном общении с Богом, подкрепляемый пламенной молитвой, в посте и подвигах, — о которых кто знает? Кто скажет? — он проводит уже третий год.
     Душа его окрепла, и плоть порабощена. Ничто земное уже не прельщает его. Он в Боге, для Бога, с Богом...
     Его прошлое, так смущавшее его раньше и заставлявшее содрогаться его чуткую душу, уплыло далеко, далеко..., исчезло, невидимым стало...
     И только порою светлый и чистый Образ Кроткого Искупителя являлся ему, заставляя трепетать его душу неизъяснимою радостью, замирать в блаженном восторге...
     Довольно!.. Окончилось воспитание... Дикая, мёртвая пустыня влила в него жизнь, оживила его дух, окрылила всё существо...
     Силы духа рвутся на свободу, просят деятельности...
     — Готов, Господи! Я весь Твой! Иду за Тобой!.. Указывай путь!..
     И вот из дикой и мёртвой пустыни аравийской вышел к людям великий и мощный человек, новый колосс духа. — Загремели звуки его дивной проповеди.
     Он пронёс имя Искупителя от края земли и до края, от моря до моря, всюду сея благодатное слово Евангелия.
     Он и в хижине бедняка, и в лодке рыбака, он и во дворце Римлянина; он и на суше и на корабле, — всюду и везде он со словом Евангелия на устах...
     Ему внимали простецы, его слушали цари и вельможи; он и с язычниками и с иудеями, с варварами и скифами, с рабами и свободными «был всем вся, да всяко некия спасу», — как говорит он...
     И многих, многих, действительно, спас он и обратил из тьмы заблуждения ко Христу, к Единому Истинному Источнику Света...
     Умер он... Казнён... Но дух его поныне живёт в его посланиях, и теперь, как и всегда, они питают и услаждают сердца людей...
     Вот почему на все времена за ним усвоено имя Великого и Славного Первоверховного Апостола.