Мне было только три года и, разумеется, этого случая я не помню. Но мне неоднократно рассказывали про него родители потом, когда я стал сознавать себя. Спустя много лет, я уже взрослым человеком проезжал с родителями теми местами, и они подробно рассказывали, где и как это произошло.
     Дело было так.
     Стояла хорошая осень. Дожди перепадали редко, а потому с полевыми работами управились рано. Вырыли картофель, нарубили полны кадки капусты, навозили дров и переделали все дела, чтобы встретить суровую зиму. Дороги были хорошие. И вот моим родителям пришла в голову мысль поехать в Ивановское. В Ивановском жила сестра моей матери. Она была замужем за священником. Ивановское было не близко, оно находилось за 60 вёрст, и потому мы виделись редко. Решено было проехать эти 60 вёрст в один день с остановками для отдыха лошади и кормёжки в гор. Бронницах и в селе Кишкине. Лошадка у нас была не породистая, но довольно сильная и выносливая. Ей была кличка Белогривый. Решено было также из всех детей взять меня одного. Старше меня были сестра и брат, их оставили дома. Вероятно, мать не хотела оставить меня на прислугу, как самого маленького.
     Встали в пять часов. Было ещё темно. Наскоро попили чаю, закусили и отправились в путь. Я всё утро проспал на руках у матери. Утро было прохладное, и лошади не было жарко. Впрочем, ей не было и тяжело: тележка была лёгкая, на железном ходу, дорога гладкая. По небу неслись густые облака, и день обещал быть сереньким. Дорога утомляла меня. Свежий воздух, новизна впечатлений, а главное — постоянное потряхивание и покачивание усыпляли меня, и мне устроили под сиденьем нечто вроде постельки. Постелили сенца, накрыли половичком, и я целыми часами сладко похрапывал, покачиваясь всем телом. Так прошёл день.
     Быстро стало смеркаться, велик ли день осенью? — а между тем оставалось ещё добрых вёрст восемь пути. Пошёл мелкий дождик. Надо было с просёлочной въехать на большую Каширскую дорогу, проехать по ней с версту, миновать деревню Лохматовку, потом свернуть опять на просёлок, и через лес в Ивановское.
     — Как я боюсь этой деревни, — говорил матери отец.
     — Почему?
     — Народ здесь не хороший. По Каширке ходят обозы с товарами, здесь грабят, иногда убивают. В одиночку ехать очень опасно.
     — Сохрани нас, Господи! Пронеси незамечено! — говорила с тревогой мать.
     Но вот и деревня. По обе стороны дороги жалкие, покосившиеся домишки. Непокрытые крыши, упавшие заборы, всё здесь говорило о бедности и нищете жителей.
     Отец нахлестал лошадь, чтобы проскочить незаметно, поскорей, но это не удалось. Мужики и бабы, стоя у ворот и у колодца, провожали нас любопытными взглядами.
     Свернули на просёлок и подъехали к лесу. Нависли тучи, дождь разошёлся, и стало совсем темно. Дорога стала грязная.
     — Дал бы Бог благополучно проехать лес. Дорога-то здесь плоха, рытвины да ухабы, да в темноте-то ничего не видно, — говорил отец, и сам опустил вожжи, предоставляя опытной лошади самой выбирать, где ей лучше.
     Белогривый шёл шагом. Он устал, да и дорога по корням, да по рытвинам.
     Прошло с полчаса. В лесу мёртвая тишина, только дождь шумит по опавшим листьям. Я сладко похрапываю на мягкой постельке под передним сиденьем тележки. Мне там уютно, и дождём не мочит. Отец и мать зорко всматриваются в дорогу, боясь в темноте не попасть бы в какую-либо канаву. Но старая лошадь уверенными, хотя и медленными, шагами идёт вперёд и вперёд.
     Вдруг она останавливается...
     — Что такое? Что такое?
     Впереди что-то белеется на дороге. Отец вожжами трогает лошадь, она ни с места. Осторожно сходит с тележки, идёт вперёд.
     — Толстая берёза поперёк дороги! — говорит он, — Вот задача! Как же нам её миновать? И объехать нельзя: по обеим сторонам частый лес. Что тут делать?
     Отец стал соображать, как побороть препятствие, зорко всматриваясь в темноту.
     Вдруг... в это время послышались сзади конский топот, скрип телеги, смех и громкие мужские голоса.
     — Что это? Уж не погоня ли за нами? Вот попали в напасть! — Отец снял шляпу и устремил глаза к небу. Мать тоже молилась.
     Между тем голоса делались всё слышнее и слышнее.
     — Погоняй! Ишь, длиннополый, как далеко удрал?
     — Поди же ты, и лошадь-то у него заметно изморилась?..
     — Нахлёстывал, должно, гнал, почём, зря!..
     — Не уйти! Догоним!
     — Погоняй! Пошёл!
     Всё стало ясно. Стояли, замерев на месте, ни живые, ни мёртвые от страха.
     Но... что это? Голоса слышатся хоть и близко, почти рядом, но уже не сзади, а правее. Вот они удаляются, затихают вдали...
     — Мать! — говорит дрожащим шёпотом отец, — они проехали по другой дороге, мимо нас...
     — Пропали мы! Что делать? Господи, спаси! — шептала в ответ со слезами мать.
     — Будем стоять здесь до утра, пока станет светло...
     Снова в лесу стало тихо. Иногда намокший желтый лист, или целая сухая ветка, упадут с дерева и нарушат мёртвую тишину своим шелестом.
     Прошло немало времени. Уставший Белогривый стоял, как вкопанный. Родители, боясь разговаривать, мысленно молились Богу. Один я мирно похрапывал под сиденьем...
     Но вот опять стали слышаться голоса.
     — Едут обратно... — шепчет отец, — надо замереть и не шевелиться... Не выдал бы Белогривый, или не проснулся бы Сергей? Ты, мать, карауль Серёжу и в случае чего закрывай ему плотнее рот, а то он вдруг заплачет?
     Сам стал около лошади, осторожно гладит по шее рукой, по морде...
     — Удрал, окаянный!
     — Ах, долгогривый кобель! И лошадка-то не из мудрых!.. А удрал!
     — Жаль, что говорить! Одежонка видать порядочная, тележка хорошая. Откуда такой? Что-то я его не признаю?
     — Откуда? Гляди, из города, либо дальше, небось и кошелёк-то не пустой?
     — Конечно. Такие с пустыми карманами не ездят.
     — Жаль, а то бы сейчас четвертную в шинке!.. Да!
     — Что говорить! Не удалось! На одной от пары удрал? А? Кобель долгополый!..
     Родители слышали всё от слова до слова, затаив дыхание.
     Наконец голоса стали удаляться. Мужики продолжали ругаться, но уже их ругань становилась всё менее и менее слышной. Наконец всё стихло.
     Тут только опомнились родители и пришли в себя. Ясно было, что они спасены, благодаря случайности. Не сбейся Белогривый на другую дорогу, быть бы беде великой.
     Отец упал на колени на мокрую землю, он горячо благодарил Бога. Мать со слезами молилась в тележке. Я так и не просыпался.
     — Ну, что теперь будем делать? Ждать утра?
     — Подождём ещё немного, там видно будет.
     Дождь мелкий, частый, именно осенний, так и поливает.
     — Знаешь что? — говорит отец, оглядываясь по сторонам, — а ведь становится как будто светлее. Гляди, стало видно дорогу, деревья выделяются заметней?
     — И правда. Ночи осенние бывают иногда светлее, чем вечера, а может быть облака поредели, и пробивается луна.
     — Ну, луны-то не будет, а видно становится хорошо. Знаешь, что? Поедем-ка потихоньку. Сейчас нас никто не увидит, а дожидаться утра, будут попадаться люди, да и мы промокнем до костей.
     Отец стал хлопотать около тележки, чтобы повернуть её назад. Мать подошла к берёзе.
     — Кто же это положил берёзу и загородил нам путь? Уж не рука ли Божия, чтобы нам не заблудиться, или не увязнуть в каком-либо болоте?
     — Конечно, всё произошло по воле Божией. Не будь этой дороги, по которой, вероятно, вывозили дрова, и не попади мы на неё, может быть нас теперь и в живых-то не было.
     После больших усилий, отец с трудом поворотил повозку с лошадью в узком месте.
     Поехали обратно.
     Шагах в ста эта лесная дорожка вливается в большую дорогу.
     Поехали по ней.
     — И как мы могли сбиться? Гляди, какая широкая да наезженная эта дорога? Мне и раньше казалось, что не туда мы едем, да уж положился на Белогривого.
     Мать молча крестилась вместо ответа.
     Приехали в Ивановское совсем ночью. Всё село спало. Даже собака ни одна не тявкнула.
     В доме дяди было темно. Наше прибытие весьма удивило их. А ещё более удивил их рассказ о событии в соседнем лесу.