В то лето у нас было две лошади. В помощь старому Белогривому купили нового четырёхлетнего конька. Гнедой масти с чёрной гривой и красивой мордочкой он был, как игрушка, на тонких ножках. Бегал он быстро, и проехаться на нём в лёгкой тележке было одно удовольствие. Он красиво ходил, изгибаясь, на пристяжке и был всегда игрив и весел. Его так и прозвали — Шустряк.
     Шустряк очень сдружился с Белогривым. Они стояли в одной конюшне головами один к другому, ели из одной кормушки. Если из конюшни уводили одного, то другой скучал и часто принимался ржать. На лугу привязывали обычно одного, другой не отходил от него.
     Однажды под вечер Яков возвратился с поля после дневной работы. Обе лошади были с ним. Белогривый — пахал, Шустряк бороновал. Обе лошади устали после тяжёлых трудов и были потные. У задних ворот на задворке Яков стал распрягать их.
     К нему подошёл я. Чрез плечо у меня был перекинут длинный пастушеский кнут, которым я умел хлопать так сильно, что эхо отдавалось в лесу.
     — Распугал всех коров?
     — Не распугал, а загнал по дворам.
     Я очень гордился ролью помощника пастуха и каждый вечер дожидался на околице, когда пригонят стадо. Тут я мирно идущее стадо заставлял бежать рысью, а овцы табунами бросались от меня в разные стороны. Коровы и тёлки опрометью бросались в ворота, чуть не выламывая их, а овцы нередко проскакивали мимо своих домов в огороды. Хозяйки ругали меня, но я не понимал за что, и думал, что оказываю им услугу.
     — Ты не гоняй коров рысью, это не годится, — говорит Яков.
     — Почему?
     — Каждая из них несёт по ведру молока и должна идти тихо.
     Тут я только понял свою ошибку.
     —Яков, голубчик, дай мне прокатиться верхом?
     — Нельзя, лошади устали.
     — Я не далеко, вон только до лесу доеду и обратно.
     — А что скажут отец с матерью?
     — Они не узнают.
     Мне очень хотелось выучиться ездить, я всегда завидовал деревенским мальчикам, которые во весь дух гоняли лошадей в ночное.
     — Подсади меня на Белогривого, — не отставал я, увидев, как он снял с него последнюю седелку.
     — Белогривый замучился, садись на Шустряка.
     — У Белогривого спина широкая, мягкая?
     — А я подстелю тебе свою свитку.
     Делать нечего, пришлось согласиться.
     Яков закинул поводья от узды на спину Шустряка, подстелил свою сермяжную свитку и я воссел героем.
     — Раз не умеешь, ступай шагом, да не далеко, смотри!
     — Ладно.
     Я повернул Шустряка и поехал мимо сада. Еле-еле идёт мой конёк и всё назад оборачивается. Я дёргаю поводьями, чмокаю губами, не помогает, не хочет прибавить шагу.
     — Э, — думаю, — тебе не хочется уходить от друга, всё на него оборачиваешься. Тогда я поеду по другой дороге, не к лесу, а к деревне Загорновой, чтобы тебе не видно его было.
     Деревня Загорново была в версте от нашего дома.
     Я повернул в другую сторону. Шустряк идёт шагом.
     — Ничего страшного и нет, — думаю я, — сижу, как на стуле, — и я стал посылать его рысью. Не слушается он меня, пробежит несколько шагов и опять ленивым шагом.
     Я стал его погонять концом уздечки, и это помогало мало.
     Так я доехал до деревни. У сараев я повернул обратно.
     Но тут мой конёк совершенно преобразился. Он замотал головой, побежал рысью и всё прибавлял ходу.
     Я натягиваю поводья, силюсь удержать его, но это не действует.
     Вдруг он сильно заржал, и в ответ послышалось отдалённое ржание Белогривого. Он замотал головой и пустился галопом. Мне стало совсем плохо. Я прыгал на его спине, как горошина в решете. Свитка из-под меня выпала и я, бросивши поводья, обеими руками ухватился за гриву. Он мотает головой, вскидывает задние ноги и мчится всё сильнее и сильнее.
     При одном толчке я не удержался и не усидел на спине. Я успел только крепко схватиться руками и повис у него на шее. Он отчаянно трясёт головой, фыркает, стремясь сбросить меня, а сам всё мчится и мчится. Передними ногами он больно бьёт меня по животу, по коленкам. Его морда то и дело тычется в мою спину, очевидно, он силится укусить меня.
     Положение моё ужасное. Я напрягаю все усилия, чтобы не расцепились руки. А если они расцепятся... — ужасная мысль, быстрее молнии, пронизала мой мозг, — тогда я буду раздавлен его ногами... И тут я ясно увидел лицо матери, её добрые глаза, её улыбку на устах... Больше я ничего не помню... Сильный удар по животу выбил из меня сознание.
     Не знаю, долго ли лежал я на дороге... Думаю, что не долго. Меня заставили очнуться крики:
     — Ай, ай! Убился! Упал! Ай, ай!
     Я поднял голову и вижу, от сараев бегут бабы, мужики, кричат, машут руками. Я попытался встать на ноги. Двигаться можно, но тело во многих местах болит. Чтобы не показаться трусом, я, как ни в чём не бывало, быстрыми шагами иду за свиткой, которая лежала назади шагах в 30. Поднял её и пошёл домой.
     Я всё ещё не мог собраться с мыслями и осмыслить то, что произошло.
     Глядь, бежит навстречу Яков.
     — Ну, что? Упал? Убился? Где больно? — впопыхах засыпает меня вопросами.
     — Нигде не больно, — солгал ему, — Пустяки, упал, и всё тут!
     Он обрадовался и стал рассказывать, как испугался, когда увидел одного Шустряка с обрывками уздечки.
     — Поди, умойся в канаве, у тебя всё лицо и руки в грязи.
     Я умылся. Никем не замеченные, пришли к задним воротам. Мой злодей мирно щипал траву. Я схватил пастушеский кнут и с силой хлестнул его два раза. Он подпрыгнул и галопом помчался к бане. С этого времени мы стали врагами.
     Я сел на полено и тут только почувствовал боль и в ногах, и в боках, и на спине.
     — Ты не сильно разбился? — снова спрашивает Яков.
     — Да ничего.
     — Не надо никому говорить дома, а то будут ругаться.
     — Ладно.
     Вечер окончился благополучно, и я после ужина лёг спать, как ни в чём не бывало.
     Утром вскочил, как встрёпанный, только на теле местами чувствую жжение, как от горчичников.
     — Серёжа, иди купаться пред чаем?
     — Сейчас, папа.
     В доме гремят чайной посудой.
     Пришли на речку. Моментально снял с себя рубашку, штанишки.
     — Что это? Что это? Поди-ка сюда. Кто это так разрисовал тебя? Ба-ба-ба! Да ты подрался что ли с кем-нибудь?
     — Нет, ни с кем я не дрался.
     — Отчего же у тебя синяки по всему телу? Раз, два, три, четыре, пять... На спине громадный кровоподтёк, на боку содрано... Тебя молотили или упал куда-нибудь?
     Я не выдержал, закрыл лицо руками и глухо зарыдал.
     Пришлось сознаться во всём и рассказать — отчего это произошло.
     Отец молча слушал, и на лице его, как я заметил, выразилось сострадание.
     — Ну, вот что, друг: больше никогда не садись на лошадь. Тебе не ездить верхом. А теперь одевайся, купаться не будешь, беги домой, да скажи матери, чтобы она тебя всего намазала йодом. Благодари Бога, что жив остался. Марш!
     Мать залилась слезами, как увидала меня голого. Пришлось рассказать и ей всю правду.
     — Знаешь, что? Вероятно в это время я вчера искала тебя. Была в саду, около дома, на огороде. Нет тебя нигде. Господи, сохрани и помилуй! — говорю, — куда же он запропастился?