У нашего соседа через дом был бык. Он был ужасного вида. Его боялись не только дети, но и взрослые. Громадный лоб с поставленными в стороны острыми рогами, громадная голова, поросшая сверху густой гривой, сердитые, налитые кровью, глаза, тяжёлое тело на толстых ногах, один вид его приводил в трепет каждого и заставлял не только уступать ему дорогу, но и прятаться от него. При том он не выносил красного цвета и бодался. Пастух Левонка, парнишка лет 16, один раз чуть не поплатился жизнью и с тех пор перестал носить красные рубахи. Красный цвет приводил его в ярость, он глухо мычал, бросался на человека, и горе ему, если он не успеет убежать вовремя.
     Рассказывают, что когда он был ещё маленьким телёночком и беспечно гулял на лужке, привязанный на верёвку под окнами хозяина, Петя, сын хозяина, мальчик лет 6–7, любил играть с ним. А игра заключалась в следующем: кто окажется сильнее и попятит другого назад. Петя обеими руками упирался ему в голову и пятил его назад, а телёнок естественно упирался ногами и пихал головой Петю вперёд. Потом, когда телёнок стал подрастать, и у него появились небольшие рожки, Петя брался обеими руками за эти рожки, и у них завязывалась борьба. Петя же обычно носил красные, кумачные рубашки. Взрослые смеялись над этой забавой и одобрительными возгласами подбадривали то одного, то другого. Они и не подозревали, к каким нежелательным и опасным последствиям могло привести это. Так и вырос этот бычина, который стал грозой для всех. Соседи советовали хозяину продать его, но во-первых, он нужен был для стада, во-вторых, на племя его никто не покупал, зная его порок, и в-третьих, продавать на мясо такого красавца, — просто было жалко. Так и терпели, и все соблюдали осторожность, а детям строго-настрого наказывали не попадаться ему на глаза, особенно в красных рубашках.
     Знал это и я и мать, давая, бывало, мне красную рубаху, обычно добавляла:
     — Помни, Серёжа, бык не любит красное, будь осторожен и не попадайся ему на глаза!
     Поджидая стадо, я обыкновенно прятался за угол изгородки сада, и, пропустивши быка, уже тогда начинал действовать своим кнутом.
     Однажды, после обеда я играл около храма среди могил. Наш посёлок был погостом, и храм был окружён могилами с памятниками и крестами. Большие заросли крапивы и всякого бурьяна представляли обильную пищу для детской фантазии. Тут у меня были и джунгли, полные всякого зверья, и полчища индейцев, с которыми я вёл беспощадную войну. Я увлёкся игрой и не заметил, как после полден выгнали стадо.
     Вдруг слышу:
     — Серёжа, беги скорей! Беги! Спасайся! Ай-ай! Серёжа!
     Кричала соседка, стоя на крыльце.
     Я оглянулся и увидел быка. Он, нагнув голову, мчался прямо на меня. Я был в красной рубашке.
     Опрометью пустился я и выбежал на лужок пред домами. Издали вижу, ворота и дверка у сада нашего дома закрыты. Мигом сообразил, что спастись там нельзя. Я бегу, что есть мочи, в другую сторону, бык настигает меня.
     С крыльца несутся неистовые крики:
     — Ай, ай! Догонит! Догонит! Левонка! Скорей! Левонка-а-а!
     Я задыхаюсь, кричу, два раза споткнулся и чуть не покатился кубарем. Не рассуждая, второпях, я шмыгнул в часовню.
     Часовня эта была над колодцем, где весь посёлок брал воду. В давние времена на этом колодце святили воду в Крещение и в Первый Спас, а над колодцем устроили часовню, отчего этот колодец назывался «святым».
     Этот обычай водоосвящения был давно оставлен и перенесён на реку, а сама часовня пришла в запустение. Крыши не было, торчали одни стропила, впрочем, крест был цел, только не было одной перекладины. Тесины на боках во многих местах отвалились и образовали широкие щели, дверки не было.
     Я шмыгнул в часовню и прижался в уголок, дрожа от страха.
     Глаза мои увидали вверху поломанный крест, и я мысленно произнёс: Господи, спаси!
     Каждое мгновение я с ужасом ждал появления в дверке страшной морды быка, и тогда... Я не знал, что мне делать. Но бык не показывался.
     Вдруг закачалась и затрещала часовня. Сквозь щели вижу я, что бык своими страшными рогами ломает угол. Стенки дрожат, и от угла отрывается тесина. Сквозь щели я вижу его, видит и он меня и свирепеет всё больше.
     — Боже, — думаю, — сейчас рухнет часовня и тогда я погиб!
     Но в это время слышу голос Левонки, который чрез могилы бежит мне на помощь.
     — Ишь, непутёвый! Ишь, шальной! Брось! Цо-оп! Вот я тебя! Брось!
     Левонка подбежал и что есть силы стал хлестать его своим ременным кнутом по спине, по бокам.
     По-видимому он не чувствовал этих ударов и продолжал ломать часовню.
     Тогда Левонка взял кнут на половине его, развертел его над головой и с силой ударил толстым концом и ручкой по голове около ушей. Бык замотал головой, глухо заревел. Последовал второй удар, третий... Бык завертел головой, бросился бежать.
     Левонка погнался за ним и дорогой настёгивал ему бока и спину.
     Бык развил такую рысь, что обогнал всё стадо и очутился впереди коров. Тогда Левонка оставил его. Рассказывали, что он только и боялся одного Левонку.
     Я возликовал, увидя убегающего быка. Ко мне подбежали соседки, соседи. Я от страха был белее полотна и дрожал.
     — Счастлив ты, Серёжа, что шмыгнул в часовню, а то он догнал бы тебя, и не быть бы тебе в живых!
     С тех пор, если на мне была красная рубаха, я не выходил из сада и там играл вместе с Маней.
     Впрочем, осенью хозяин продал быка.