Вот и последний год подходит к концу. Прощай, Донское Училище! Ещё полтора месяца и я буду семинаристом. Незаметно пробежали четыре года. И особенно почему-то быстро прошёл последний год. Вероятно, было много работы. Я с Васей иду голова в голову. Только математика у меня немного хромает. Впрочем, это слабый предмет у всего класса. Преподаватель А. П. Соколов, человек запойный. Неделю ходит, да неделю пропускает. Мы его любим за кроткий нрав и хорошее отношение к нам, но пользы от него немного. Мы готовы заниматься самостоятельно, образовали кружки, да методик у нас нет, и некому объяснить нам правила. Вася сильнее меня, и что-то сопит над пропорциями, пишет нули направо, налево, зачёркивает, никто ничего не понимает. Наконец, и он сознаётся: не выходит! Так и стоит дело на точке замерзания. Нас с Васей подпирают Молчанов, Протопопов. У них немного ниже баллы, чем у нас. Впрочем, это меня мало заботит. Я от кого-то слыхал, что в семинарии это не имеет значения. В неё каждый год поступают из 5–6 училищ ученики. В каждом свои первые и вторые, и там все перемешиваются, и что там нужны не только специальные знания предметов, а главным образом общее развитие. Там выдвигаются свои первые, вторые ученики, которым-де будет оценка совершенно иная.
     Итак, время подошло к экзаменам. С замиранием сердца ждём мы их. Дело в том, что, как сообщили нам под секретом наши надзиратели, к нам на экзамены делегированы из семинарии вместо одного двое. Раньше присутствовал всегда один депутат, какой-либо преподаватель семинарии, а теперь, — пожалте, — двое, да ещё один из них сам инспектор семинарии А. И. Цветков, гроза и ужас семинарии, как мы слышали от самих семинаристов. Зачем он назначен? Зачем, — говорят на ушко надзиратели, — чтобы произвести чистку училищу. Здесь найдены-де большие неполадки и в хозяйственном и в учебном отношениях. Первые нас не касаются, а за вторые, возможно, затрещат наши спины, и мы отдуемся своими боками. Вот это ловко, есть, чего испугаться! Снова повторяю, мне не дорого было второе место, для меня было безразлично, важно только не провалиться и не остаться на второй год. Этого я боялся, а об остальном и не думал.
     По живости и весёлости своего характера я принимал участие во всех играх товарищей. В свободное от занятий время мы играли: в городки, лапту, в бабки. Товарищи все меня любили, и без меня, кажется, не может состояться ни одна игра, тем более, что нас в классе было немного учеников, всего 16 человек с приходящими, а живущих только 12.
     Помню, один раз вечером играли в бабки. Бабки у нас были собственностью каждого. У кого было 20 пар (гнёзд), у кого больше, у кого меньше. У иных бывало до 50. У меня в тот вечер было всего 3 бабки. Пара (гнездо) вступительная, без этого в игру не примут, а одна бабка вместо битки. Бабки вообще были, как и деньги, текущим элементом. Они выигрывались, проигрывались, их можно было покупать на деньги, на 1 коп. давали 6–8 бабок, в зависимости от спроса и предложения. Подходит очередь бить мне. Кон далеко, шагов 30–35. Неожиданно для себя задаю вопрос: сколько на кону? — Семь с половиной гнёзд, — отвечают товарищи, т. е. 15 бабок. Как молния пронизывает мой мозг мысль: 15 на кону, я шестнадцатую кидаю, нас в классе 16 человек, сколько останется не сбитых бабок, — думаю, — столько перейдут выше меня в семинарию. Безумная загадка, бессмысленная, а главное — совершенно безнадёжная. Разве за тридцать пять шагов можно попасть? Но, допустим, что попал бы, бабка летит с силой, — какое расстояние? — летит почти параллельно поверхности земли и может выбить одно, или два, — самое большее, — гнезда. Повторяю, задача была безумная, и не я её загадал, а она сама зародилась в моём уме неожиданно, будто кто-то со стороны подсказал мне её. Кто? Не знаю.
     Кидаю свою бабку... и что же? Она падает отвесно, (заметьте: отвесно!) в самую середину кона. Все бабки разлетаются в разные стороны и только одна, как будто не хотела падать, несколько задержалась, потом покачалась, покачалась и упала.
     — Вот это удар! — ахнули товарищи, не веря своим глазам. Да и сам я никак не мог поверить тому, что произошло.
     Я замер на месте. Главное, в этом ударе дан был ответ на мою затаённую мысль, о которой, разумеется, никто не знал.
     — Неужели? — мысленно спрашиваю себя, не двигаясь с места, — нет, этого быть не может!
     — Ступай, подбирай бабки, чего стоишь столбом? Обыграл всех зараз!
     Эти возгласы вывели меня из задумчивости. Мне не интересны были бабки, как интересно то значение, или тот ответ, какой они мне дали.
     Я никому не сказал про это, хотя среди товарищей было много разговору о моём удачном ударе, и вскоре про него забыл.
     Вскоре произошёл и другой случай. Экзамены подходили к концу. Оставалось два: катехизис, 2-я часть, эсхатологическая, и русский с славянским. Был Троицын день. Мы только что пришли от поздней обедни, которую стояли в Андреевской Богадельне, в Нескучном Саду, вместо монастырского храма. Священником там был отец Молчанова, нашего третьего ученика. Он-то и пригласил нас пропеть в его храме позднюю обедню. Как хорошо было в этом храме! Он был весь в зелени. Масса венков окружали иконы. У нас, у учеников в руках были тоже цветы, которые мы нарвали по пути в Нескучном саду. О, как люблю я этот праздник! Какой он радостный, захватывающий. Ученический хор поёт прекрасно. Вот Херувимская Бортнянского №7. Я её знаю наизусть, она моя любимая Херувимская. Я делаю в ней соло: «ангельскими невидимо...» Мой звучный красивый альт служит, по выражению самого регента, красой хора, гибок, послушен. Народу полон храм. Большинство в белом. Стоит жаркая погода. Всё цветёт, благоухает. Возносится дух, умиляется душа. Недавно пообедали и опять за книжки. Когда же конец-то?
     Сел я в своём классе у открытого окошка, положил книжку на подоконник, а на неё руки и голову и любуюсь природой. Далеко видно со второго этажа. Вон сады все в зелени, вон клумба с цветами, там и здесь гуляет народ. Как на душе хорошо! Припоминаю молитву: «Неисследимый, Приснотекущий, Живый Боже и Зиждяй!» — Приснотекущий... это, как светлый ручеёк, постоянно течёт благодать Духа Святаго... Она течёт вот и здесь, около меня, и там, и там, везде, мы её не видим, но она везде. И как хорошо находиться в течении её, бечь с нею!.. «Камо бежу от Духа Твоего и от Лица Твоего камо иду?..» — упали глаза на текст из катехизиса... Зачем от Него бежать? Не от Него, а к Нему надо бежать... Ах, как на душе радостно! А в классе во всех углах слышится: «ду–ду–ду...» «ду–ду–ду...» Вот Федя Пономарёв никак не справится с текстом: «многочастие и многообразне древие Бога... многочастие и многообразне...» и опять снова. Бедняга! Малоспособный, но старательный. Трудно ему даётся, и опять отовсюду: «ду–ду–ду... ду–ду–ду.» А дома-то теперь мои милые близкие, которых давно, давно уже не видел, гуляют уже по цветущему саду... Вот мама с малолеткой Олей, Варя старшая, около неё Маня, Вася, Саня. Всюду зелень, цветы. Отец нагнулся к яблоньке, что-то осматривает. Ах, если бы я был с вами! Мне бы только разочек обежать все уголки сада! Нет, это мечта... «ду–ду–ду... многочастне и многообразне». Слёзы сами собой нависают на ресницах, и голова ниже склоняется над книгой. По дороге дунул лёгкий ветерок, бумажки, пёрышки, соринки поднялись кверху. Как интересно они кружатся, воронкой, всё выше, выше... Маленький смерч... Видал я в книжках на картинках смерчи на море, а теперь маленький смерч здесь на суше, пред моими глазами. Очень интересно! Воронка поднимается всё выше и выше, и всё расширяется. А как в ней переливаются на солнце пылинки, соринки... Вот уже они достигли второго этажа, уже ближе, ближе ко мне. Какая-то бумажка крутится, летит сюда, ещё круг и она заденет моё окно. Вот она, на книге... Розовый билетик... сложенный... Интересно... Надо развернуть... «Ты получишь такое счастье, о каком и не мечтаешь». Вот это так! Печатный текст... новенький билетик... Видал я как-то в прошлом году у гадалки-цыганки зелёный попугай доставал носом такие билетики тем, кто хотел узнать свою судьбу. Откуда он? И как попал ко мне? И что он значит? Какое счастье я получу? Никакого мне не надо. Счастье у меня одно: поскорее окончить училище и перейти в Семинарию. Но раз это воздушный подарок, заложу его в книгу. Пусть лежит себе, да и билетик такой симпатичный... «Ты получишь такое счастье, о каком и не мечтаешь!» Ну, и пусть... А вот завтра опять обедня: Духов день. Надо подобрать ноты, я, ведь, заведующий певческой библиотеки... Надо назначить чтеца, читать часы, апостол... Я и канонир, на мне лежит эта обязанность... «Петя, прочитаешь завтра часы?» — «Отстань! ду–ду–ду!» «Саша, а ты апостол прочитаешь?» — «Какой ещё апостол? Вот с пустяками лезет! ду–ду–ду!..» Ну ладно, после. Займусь и сам, надо же повторить, хотя знаю всё от крышки до крышки. А билетик красив, буду беречь его. Только что он означает?..
     Вот окончились и экзамены. Мы свободны. Чрез день акт. Что-то он нам скажет? Кто перешёл, каким учеником, нам неизвестно. Баллы от нас скрывают.
     Торжественное заседание... Мёртвая напряжённая тишина. Все в сборе и ученики, и учительский персонал, дальше члены правления — важные солидные, в богатых рясах, батюшки. Архиерея нет.
     Поднимается инспектор, длинный худой человек, в руках у него списки. Мы затаили дыхание.
     — Ученики, — начинает он звучным, приятным баритоном (он поёт в нашем хору). — Ученики, окончившие полный курс Донского духовного училища, и удостоенные перевода в 1-й класс Московской Духовной Семинарии.
     Разряд первый:
     Толгский Сергей.
     (Что такое? Что такое? Я ушам своим не верю.)
     Базилевский Василий.
     Молчанов Сергей.
     Протопопов Александр.
     Разряд второй...
     Да что же это такое? Я первый ученик? А Вася? На моё место? Почему? Я с недоумением смотрю по сторонам. Товарищи, иные с улыбками, иные вопросительно, смотрят на меня.
     — Толгский Сергей! — снова раздаётся голос инспектора, — пожалуйте к столу.
     Подхожу.
     — За отличные успехи и отличное поведение вы награждаетесь книгою «Пчела» Щербины.
     Смотритель, улыбаясь, передаёт мне прекрасную, толстую книгу, в переплёте с тиснёными золотом словами.
     Кланяюсь и принимаю.
     За первой крышкой вклеен похвальный лист. Тут же вложен и бальник.
     Придя на место, разглядываю подарок. Подарок богатый, очень ценный, на корешке внизу вытиснено «8 рубл.» Это небывалая цена для книги. Рассматриваю бальник. Круглые пятёрки по всем предметам. Недалеко Вася вертит в руках свою награду.
     — У него в бальнике по арифметике четыре, а у тебя пять, — говорят товарищи.
     — Он говорит, — шепчет один товарищ с улыбкой, — подвели нули, не надо бы их ставить.
     Придя в класс, я вспомнил и про бабки и про билетик. Так вот что это всё означало. Теперь мне ясно. Я достал катехизис, стал искать розовый билетик, никак не могу найти. Я перелистал всю книжку по листочку, — нет его! Ведь, хорошо помню, положил его в середину, и вдруг — нет! Так и пропал билетик!