Из семинарии по праздникам я иногда ходил в гости к дяде своему Алексею Петровичу Казанскому, родному брату матери. Он был псаломщиком при церкви Бориса и Глеба на Арбате, имел большую семью от второй жены (первая умерла бездетной), был человеком добрым и ласковым. Такова же была и тётя Оля. Мне нравилось бывать там. У него в семействе было пять девочек и только один мальчик. Девочки старшие учились в гимназиях и были моими сверстницами по возрасту. Мы устраивали игры, танцевали, или, в хорошую погоду, делали прогулки по Тверскому и Никитскому бульварам. Иногда с нами ходил и дядя, и его весёлый и игривый характер доставлял нам удовольствие.
     Бывая там, я держал себя так, как подобает молодому человеку среди барышень. Прежде всего надо было одеваться чистенько, чтобы не ударить лицом в грязь пред сёстрами, которые носили форменные коричневые платья и неизменные чёрные большие банты в косах. Они носили изящные туфли и тонкие чулки, а танцевали так грациозно и мило, что мне приходилось у них учиться.
     Одевался я по семинарскому выражению: «шикарно». Казённая суконная чёрная парочка с блестящим лакированным ремнём, штиблеты, хотя обыкновенного семинарского типа, но с «острыми носками». Это тогда считалось шиком. Шиком же считалось иметь на шее белый тугой воротничок и на руках манжеты. Манжеты — это белые тугие небольшие цилиндры, которые запихивались в рукава курточки, однако так, чтобы белый ободок, примерно в два пальца, был виден из рукавов. Особую прелесть и, пожалуй, символическое значение, придавали этим манжетам запонки. Я долго выбирал на Сухаревском рынке, наконец нашёл, как мне казалось, шикарные и, — главное, — имеющие таинственный смысл, запонки. Они изображали собой красное сердце, пронзённое золотой стрелой. Это должно наводить на размышление и я, не торгуясь, заплатил 20 копеек за две пары. Двадцать копеек по тогдашнему времени цена очень высокая, но мне не было жаль заплатить такие бешенные деньги за вещь, которая мне очень понравилась.
     Помню, сидя за чайным столом у дяди, я то и дело незаметно под столом выдвигал манжеты из рукавов, которые имели поползновение совсем спрятаться в рукава. Цель была достигнута. Тётя Оля увидела мои запонки и спрашивает:
     — Чьё же это сердце пронзёно золотой стрелой?
     — Увы, моё, — вздохнув, отвечаю я.
     — Твоё? И кто же осмелился поранить его?
     — Вы видите четыре стрелы... вот они, злодейки, сидят вокруг стола... Всё это они.
     Конечно, раздался дружный смех. Но Маруся, вторая по возрасту, прелестная блондинка, которая заметно мне симпатизировала, начала спорить:
     — Нет, это я одна, одна пустила четыре стрелы!..
     Время проходило весело и шумно. Мы танцевали, играли в жмурки, в кольцо на верёвочке и другие игры.
     И вот... среди суеты идёт по зале двухгодичный карапуз Ваня, единственный брат пятерых сестёр.
     Переваливается и еле-еле переступает толстыми ножками.
     Я бросаюсь к нему и, как это делывал со своими братьями и сёстрами, подхватываю подмышки, намереваясь подкинуть к потолку с тем, чтобы опять поймать вытянутыми руками.
     Когда я поднимал его, правая манжета зацепилась за бляшку ремня, почему подкидывание произошло не по отвесной линии, а несколько вправо...
     Я глянул вверх над собой, поймал его обратно на руки, и невредимым поставил на пол, но у меня остановилось сердце, и спина сразу облилась холодным потом...
     Мгновение назад я мог быть убийцей. С потолка спускалась на цепях тяжёлая металлическая люстра с кронштейнами для свечей по бокам.
     Выпуклый низ этой люстры оканчивался шишкой, остриём вниз.
     Я совершенно забыл про эту люстру, и если бы подкинул Ваню прямо, то... — жутко подумать!.. Череп его пронзила бы эта шишка. Удар пришёлся в сторону, и он только ручкой слегка задел за кронштейн. Я сел в уголок и больше уже не принимал участия ни в играх, ни в танцах.
     Сёстры по-прежнему были веселы, они не заметили ничего и очень удивлялись перемене моего настроения. Я отозвался головной болью и вскоре ушёл в Семинарию.