Так называемый «исламский фундаментализм» есть стремление к созданию закрытых для внешних влияний государств или обществ, в которых восстанавливаются наиболее суровые нормы шариата и обычаи (адаты) средневекового мусульманства. Термин «фундаментализм» в приложении к этому явлению крайне неудачен, – ибо ничего действительно фундаментального, то есть утверждающего основы вероучения, в нем нет. По сути это обрядоверие, подобное русскому старообрядчеству, в котором также не было ничего «старого». Но причиной которого был недостаток религиозного просвещения. То же и с исламским фундаментализмом: реанимируются второстепенные частности, иногда даже вопреки основам Ислама. Просвещенный мусульманин понимает, что ворам не обязательно отрубать руки, их можно наказывать иначе. Он знает, что, например, обычай закрывать лицо женщинам и запрет на изображение живых существ появились лишь через несколько веков после Мухаммеда и далеко не во всех мусульманских странах. Достаточно перелистать любой альбом арабских миниатюр, вспомнить имя великого мусульманского портретиста Бехзада или посмотреть на знаменитое самаркандское  медресе Шер-Дор, на фасаде которого изображены львы и человеческие лица, чтобы тотчас убедиться в этом. Более того, в Тюркской коллекции Рукописного фонда знаменитейшей на весь мир Национальной библиотеки Франции за инвентарным номером 190 хранится уникальная рукопись «Мирадж-наме», выполненная   в ХV веке в Герате в период правления Тимурида Шахруха. Текст рукописи, содержащий 84 листа и 61 миниатюру (!) включает в себя не один лишь чисто иллюстрированный материал к истории ночного путешествия пророка Мухаммеда в Иерусалим и его вознесении на небеса (Упоминание об этом, см.: Коран. Сура 17, аят 1), но, что особенно важно, – изображение самого пророка и архангела Джибриила.
     Отдельные частности могут соблюдаться или нет: сущность Ислама не в этом.
     Действительно фундаментальным, то есть воплощающим суть мусульманства, был просвещенный Ислам  Халифатов – с его открытым и веротерпимым общественным устроением, со стремлением воспринять лучшие достижения науки, искусства, ремесел со всех концов света.
     Некоторые журналисты в своих статьях путают фундаментализм с ваххабизмом, но это – следствие их неосведомленности, абсурдная постановка знака равенства между явлениями противоположными.
     Ваххабизм, -  при всей   демагогии их последователей о «четырех праведных халифах», – это появившаяся в XIX веке модернистская секта, исламское «диссиденство».
     Фундаменталисты же действительно пытаются вернуться к мусульманской старине: беда их лишь в том, что возрождать они пытаются не лучшее и неотъемлемое, а второстепенное и мешающее развитию. А когда экстремисты, фанатики или политиканы, прикрываясь буквой шариата, начинают попирать дух Ислама, – в этом не только нет ничего фундаментального, это не мусульманство вообще. Однако необходимо сказать, что подобные извращения совсем не обязательно сопровождают фундаментализм: стремление фундаменталистов к изоляции от западной цивилизации вызвано отнюдь не агрессивностью, а глубокими духовными причинами. Шведский социолог Л. Йонсон с некоторым недоумением констатирует: «Одним из основных вопросов является взаимодействие исламских традиций с принципами модернизации общества. С одной стороны, многие исламские государства претерпели существенные изменения, подвергаясь влиянию научно-технического прогресса и осуществляя коренные преобразования в общественном устройстве, – но, с другой стороны, нет ни одного примера успешной, завершенной модернизации исламского государства. Достигнув определенного уровня модернизации, государство сталкивается с мощным организованным сопротивлением со стороны части населения, призывающей к возвращению к истокам, к чистому Исламу, что приводит к конфликтным ситуациям».
     Наблюдение, в общем-то, верное, только западный специалист не уточняет: что именно в «модернизации общества» вызывает протест мусульманского мира? Неужели же религия Ислама – всегда, всюду и неизбежно становится «тормозом на пути прогресса»? Отнюдь.
     Современные мусульмане, вместе со своими дальними предшественниками  эпохи Халифатов, с готовностью и радостью перенимают новейшие достижения науки и техники. Однако в приложение к этим благам цивилизации – и как непременное условие для их передачи – Запад не просто предлагает, но навязывает мусульманским странам свои представления о «демократических свободах» и «правах человека», добавляя к этому и  пропаганду «западного образа жизни» через «культурную» продукцию весьма сомнительного свойства. Некоторые из этих «свобод», «прав» и «культурных явлений» с точки зрения Ислама не просто неприемлемы, а – преступны.
     Мусульманская религия, в первую очередь, является Законом (тогда как Христианство – это прежде всего Завет). Ислам требует, чтобы грех карался не только в вечности, но и на земле: согласно шариату, контролирующему все поступки мусульманина, преступления против веры и нравственности – есть преступления уголовные. Нужно заметить, что и законодательства христианских стран до сравнительно недавнего времени предусматривали наказания: за оскорбление религии и аморализм. В средневековой Европе прелюбодеяние и содомия карались смертью. Никакой мусульманский шариат не вырабатывал таких свирепых мер борьбы с религиозным инакомыслием, как римо-католическая инквизиция. Что касается России: Петр I ввел закон, по которому за богохульство следовало «губы отсечь и язык прожечь». Еще в начале ХХ века в Австрии виновную в убийстве ребенка в своей утробе (аборте) ожидала казнь через повешение. В новейшие времена на Западе законы по охране религии и нравственности все более смягчались, пока многие из них не исчезли вовсе. Действия уголовных кодексов сужаются до сугубо материалистических пределов, ограничиваясь наказаниями за телесные насилия и покушения на чужую материальную собственность. Оскорбления религии, кощунства и богохульства, извращенный разврат, проституция, порнография все увереннее претендуют на вхождение в состав «демократических свобод» и «прав человека». Вкупе с пропагандой наживы и насилия эти «свободы» начинают доминировать в западной так называемой «массовой культуре».
     Со времен пресловутых «крестовых походов» главным аргументом в развернутой римо-католиками антиисламской пропаганде было обвинение мусульман в развращенности: на том основании, что Коран допускает многоженство. Но вот парадокс: абсолютное большинство современных мусульман по доброй воле избирает для себя единобрачие: и это крепкие многодетные семьи. (Когда Президент Ингушетии Р. Аушев вознамерился узаконить многоженство, это вызвало у его народа только усмешку). А вот на вроде бы «христианском» Западе процветает «свободная любовь», то есть свобода разврата, включающая содомско-гоморрские его формы.
     Поскольку Запад величает себя «христианским», у мусульман нет формальных оснований для обвинения его в «кафр» (неправоверии: то есть безбожии или язычестве), – зато есть полное право для обвинения в «ширк» (нечестии). И когда правительство мусульманской страны вместе с модернизацией экономики начинает внедрять «западный образ жизни» – по мере этого внедрения растет возмущение мусульманских масс. Приверженцы Ислама не могут спокойно смотреть на то, как поток «ширка» – пропаганда всех видов смертного греха затопляет их страну и разлагает общество.
     Ислам – религия строгая: для нее недопустима не только порнография, но и полупорнография, считающаяся на Западе уже совершенно «безобидной». С точки зрения просвещенного мусульманства женщину не обязательно упаковывать в паранджу и запирать в ичкари, – но ее одежда и поведение должны быть скромными: это непреложное требование любой школы шариата. Совершенно неприемлема для Ислама западная «рок-поп культура», вполне точно идентифицируемая, как реанимация языческих оргий. Среди навязываемых Западом «демократических свобод» значительное место занимает «свобода совести»: что на деле означает для мусульманской страны появление в ее пределах миссионеров всевозможных сект и религиозных движений. Ислам вообще болезненно реагирует на вербовку прозелитов в своей среде, – а деятельность заезжих проповедников обычно отличается навязчивостью, крикливостью, спекуляциями на человеческих нуждах (это уже не говоря о тоталитарных сектах, использующих преступные методы «зомбирования» личности). Во всей этой «модернизации» мусульмане видят разгул беззакония и покушение на их религию. Реакцией на это становится полное отторжение всего, что идет с Запада, и стремление утвердить Ислам в наиболее строгих его формах: сурового ханбалитского махзаба или средневековых персидских адатов. Тогда мусульманский Закон принимает жестокие меры для пресечения «ширка»: содомитов побивают камнями, ворам отрубают руки, мужчину, заговорившего на улице с незнакомой женщиной, сажают в тюрьму… Это и есть исламский фундаментализм: восстановление древнемусульманского уголовного права, жесткими мерами охраняющего не только материальные интересы, но и мораль общества, и его религиозные устои.
     Вышеназванные аморальные «свободы» одинаково противны как Исламу, так и Православию. Но там, где человек Завета – православный христианин – просто отвернется и, сдерживая приступ тошноты, пройдет мимо, – там человек Закона – мусульманин – в гневе сожмет кулаки. На чудовищный по богохульству фильм режиссера Скорсезе «Последнее искушение Христа» – Православная Церковь ответила только письмами протеста. На книгу Салмана Рушди «Сатанинские стихи», оскорбляющую основоположника Ислама Мухаммеда – мусульманский мир отозвался объявлением писателю джихада, поклявшись уничтожить его в любом месте, где он будет застигнут. Таково различие реакций, обусловленное различием мировоззрений.
     Видится, что фундаментализм с его попытками «возвести каменную стену вокруг Ислама», не приносит пользы мусульманству. Дело даже не в том, что на нем паразитируют такие, по сути антиисламские, явления, как фанатизм, экстремизм, а порой и терроризм. Ничего фундаментально мусульманского, как уже говорилось, в фундаментализме нет. Это ошибка, может быть – ошибка трагическая. Не только Арабский Халифат, но и все известные в истории мощные мусульманские государства – Персидское шахство, Египетский и Турецкий султанаты – имели достаточную степень открытости. Современные фундаменталисты пошли по простейшему пути отсечения всех воздействий извне, – вместо гораздо более трудного, но дающего перспективы развития дела: фильтрации иностранных влияний в социальной и культурных сферах. Такая фильтрация (то есть недопущение наиболее грубых видов «ширка») возможна и в рамках демократических принципов. Но еще больший эффект в защите духовно-нравственных ценностей мусульманства имеет противопоставление проникновению западной «масс-культуры» – широкого исламского просвещения и поддерживаемой государством талантливой пропаганде национальных традиций и национальной истории, развитие на этой основе национальной культуры и искусства. Это путь просвещенного Ислама, наиболее соответствующий классическому Исламу Халифатов. Предлагаемая же фундаментализмом под лозунгами защиты религии самоизоляция – есть путь тупиковый, ведущий к застою.
     Тем деятелям Запада, которые действительно заинтересованы в модернизации исламских государств и плодотворном сотрудничестве с ними, следовало бы не навязывать мусульманам «западный образ жизни» в стиле вульгарных голливудских «идеалов», а с уважением отнестись к общественным устоям и традициям, которыми мусульмане не желают жертвовать ни за какие «пряники» западной цивилизации.
     Теми же причинами, что и фундаментализм, вызвана активизация общин уже на самом Западе. Численность мусульман, поселившихся в западных странах, резко возрастает, – и в их рядах все громче звучат лозунги «дауа»: призывы к обращению в Ислам окружающего мира. (Доходило до прозвучавшего из Алжира требования, чтобы мусульманство принял Президент Франции).
     После арабских походов, утвердивших Ислам в странах Востока, мусульманская «дауа» была практически прекращена. Возобновлялась «дауа» лишь в редких частных случаях, когда мусульмане сталкивались с остатками язычества (пример: «дауа», осуществленная узбекским мусульманским духовенством среди язычников Казахстана, проходившая, между прочим, при поддержке властей Российской империи). «Дауа», по мусульманскому вероучению, есть дело не частных лиц, а государства, – и остановка исламского миссионерства была вызвана тем, что в возглавляемых мусульманскими правителями странах стало некого обращать: язычество было побеждено, а «дауа» в отношении «людей Книги» (христиан и иудаистов) противоречит Корану. В этом отношении Ислам – наиболее «толерантная» из мировых религий.
      В наши дни проповедники недавно народившихся на свет сект, каких-нибудь мунистов или иеговистов, чуть не за горло хватают вербуемого прозелита: иди только к нам, мол, больше нигде не спасешься! Ислам же, считая указанный Мухаммедом путь веры наиболее правильным, одновременно признает право «людей Книги» на свой путь к Всевышнему. «Всякая община будет призвана к своей Книге» (Сура 45 «Коленопреклоненная», аят 27/28/); «Пусть судят обладатели Евангелия по тому, что низвел в нем Бог… Поистине те, которые уверовали и которые исповедуют иудейство и христианство, – кто уверовал в Бога и Судный День и творил благое, – нет страха над ними, и не будут они печальны!» (Сура 5 «Трапеза», аяты 51/47/, 73/69/), – подобных высказываний в Коране и хадисах более чем достаточно. С точки зрения классического Ислама, «дауа» среди «людей Книги» просто абсурдна.
     Турецкая империя, владевшая значительной частью Европы, была несравненно более жестким, чем Арабские Халифаты, государственным образованием, – однако и султанское правительство не вело никакой «дауа» среди поданных-христиан. Переход в мусульманство из «райя» (христианской общины) означал для прозелита лишь налоговые льготы и возможность сделать карьеру на государственной службе. Искажения в мусульманско-христианских отношениях в Турецком султанате относятся только к сфере политики или суеверий. Среди турецких мусульман была довольно широко распространена «мода» крестить своих детей у христианских священников: отнюдь не для того, чтобы воспитать их в христианстве, а вследствие поверья, будто крещеный ребенок будет расти красивым, послушным и добрым. С другой стороны, некоторые турки проявляли «частную инициативу» в переводе христиан в мусульманство (причем нужен был только один прозелит). Эта «дауа» носила характер плачевного анекдота: исламский рай сулит верующим изобилие чувственных удовольствий, но в их списке не хватает одного: поскольку там нет огня, невозможно удовлетворить страсть к курению табака. А если мусульманин обратит в Ислам христианина, тот также попадет в рай, но и там, как изменник своей (христианской) веры, будет гореть вечным огнем, – и об него обративший его мусульманин сможет раскуривать свою трубку.
     Кстати, сквозь это суеверие тоже достаточно четко просвечивает мусульманское убеждение: отказ «человека Книги» от своей веры (даже ради Ислама) – есть предательство и грех перед Богом.
     Откуда же взялись попытки возобновления «дауа» со стороны современных мусульман?
     Оказавшись в западной стране, мусульманин попадает в окружение «ширка» («нечестия»), оскорбляющего его религиозные убеждения и вызывающего желание привести окружающее в соответствие с требованиями Корана. Формального права на обвинение «христианского» Запада в «кафр» (безбожии или богопротивном язычестве) Ислам не имеет (впрочем, еще во времена пресловутой «крестоносной» агрессии мусульмане стали называть римо-католиков «кафирами»). Однако приверженцы Ислама делают не формальные, а сущностные оценки: истина же в том, что современный Запад уже очень далеко ушел от Евангелия Христова и по сути стал языческим, поклоняясь «золотому тельцу» наживы и кумирам «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской». Отсюда становится понятным стремление мусульман: обратить на западных язычников и безбожников свою «дауа».
     После «перестройки» Россия успела перенять с Запада отнюдь не новейшие технологии и материальное процветание, – но аморальную «масс-культуру», заполнившую средства массовой информации и разлагающую общество. Если эта вакханалия «ширка» будет продолжаться, нетрудно предвидеть негативную реакцию российских мусульман – и необходимо предупредить, что в этой связи могут возникнуть тяжелейшие конфликтные ситуации. Если же русский народ возродится в родной вере – Православии, тогда проблем в отношениях с мусульманами не предвидится никаких.
     В средние века Ислам противостоял глобальным агрессиям со стороны римо-католиков и несториан, в позднейшие времена имел немало конфликтов с протестантскими миссиями. Но на всем протяжении истории между Исламом и Православием никогда не возникало противоборства.
     Коран называет христиан («насара») – «ближайшими по любви к мусульманам» (Сура 5 «Трапеза», аят 85/82/). Единственное требование, которое Коран предъявляет к «людям Книги» – это действительно следовать их собственному учению: «О люди Книги! Вы не на чем не держитесь, пока не установите прямо Торы и Евангелия!» (Сура 5 «Трапеза», аят 72/68/).
     История православно-мусульманских отношений есть косвенное, но весьма яркое свидетельство того, что в отличие от западных конфессий, – только Православие сумело «установить Евангелие прямо»: соблюсти в чистоте веру Христову.
     И уже в новейшей истории: уникальный, образцовый для всего мира полуторавековой опыт не просто мирного соседства, а содружества Православия и Ислама был накоплен в Центральной Азии.