Глава V
Белгород и Харьков. Встреча и проводы Песчанской
Иконы Божией Матери
В Белгороде я пробыл только несколько часов.
Встретивший меня на вокзале о. благочинный проводил меня в Свято-Троицкий
монастырь, к мощам Святителя Иоасафа, а затем я прошел к Преосвященному
Никодиму (замучен большевиками в Белгороде, в 1919 году), епископу Белгородскому,
от которого получил предназначенный для Ставки Владимирский образ Божией
Матери. После совершенного Владыкою напутственного молебна, исполнив поручения
Обер-Прокурора, я отбыл на вокзал и со следующим поездом уехал в Харьков,
где, предуведомленный о моем приезде архиепископ Антоний уже ожидал меня.
Согласно распоряжению архиепископа, Песчанский
образ Богоматери должен был, ко времени моего приезда в Харьков, быть привезен
из села Песков настоятелем Песчанского храма, священником Александром Яковлевым,
на которого возлагалось и поручение сопровождать образ в Ставку. Был разработан
также и порядок шествия крестного хода для встречи святыни... С вокзала
чудотворный образ Богоматери должен был быть перенесен крестным ходом в
ближайшую к вокзалу церковь и оставаться там всю ночь, а на другой день,
этим же порядком, доставлен обратно на вокзал и установлен в салон-вагоне,
для следования в Ставку. Приехав в Харьков, я еще не застал святой иконы,
прибытие которой ожидалось лишь к 5 часам пополудни.
К этому времени на вокзале собралось все Харьковское
духовенство, с архиепископом Антонием во главе, и гражданские власти, с
губернатором Н.А. Протасовым. Огромные толпы двигались по направлению к
вокзалу, и скоро вся предвокзальная площадь была запружена народом. Лишь
немногие счастливцы могли пробраться на перрон; все же прочие терпеливо
ждали прибытия святыни на площади... Крыши домов, балконы, заборы и даже
деревья были усеяны народом, охваченным тем настроением, какое и непонятно,
и не может быть объяснено не испытавшим его... В полном облачении ожидало
духовенство прибытия святыни. Вот показался поезд. На перрон вышел архиепископ
Антоний, в сопровождении своих викариев и прочего духовенства, и встретил
святыню, благоговейно приложившись к чудотворному образу.
Шествие началось... Народ почтительно расступался,
давая дорогу. Еще момент, и дивный образ Богоматери показался народу, стоящему
на площади. Я никогда не забуду этого момента...
Я чувствовал, как волна религиозного экстаза
захватила меня и уносила все дальше и дальше от земли... Я не видел ни
чудотворного образа, ни людей, которые несли его и шли за ним; я видел
только Божию Матерь, Ея Пречистый Лик, Ея безмерную любовь, изливаемую
на грешных, немощных людей... И то, что испытывал я, то испытывали, вместе
со мною, все эти десятки тысяч народа, и я понимал, почему эти люди плакали,
почему оглашали воздух громкими стенаниями и рыданиями, почему эта огромная
толпа, всегда живая и жизнерадостная, всегда гордая и самоуверенная, вдруг
смолкла и приникла... Потому что в этой толпе не было ни одного человека,
который бы не содрогнулся при встрече со святынею, озарившей его внутреннюю,
греховную скверну и смирившей его; потому что все вдруг почувствовали тот
страх Божий, который обесценил в их глазах все земное и напомнил о Страшном
Суде Господнем...
И слезы раскаяния смывали эту скверну и делали
человека смелее и дерзновеннее, и он, с надеждою, простирал свои грешные
руки к Богоматери и тянулся к Ней, и покорно шел за толпою, сосредоточенный
и смиренный...
Крестный ход медленно подвигался вперед...
Густое облако молитвенных волн стояло над толпою... Невидимые нити соединяли
небо и землю... Начинало смеркаться... И на фоне вечернего полумрака это
шествие чудотворной иконы Божией Матери в храм, эта необычайная процессия,
с высоко поднятыми хоругвями и зажженными свечами, где слезы и рыдания
заглушались перезвоном церквей и хором певчих, где общее горе и страдания
и затаенный страх за исход ужасной войны связали всех надеждою на помощь
Матери Божией, – производила потрясающее впечатление...
Только к полуночи крестный ход дошел до ближайшего
к вокзалу храма, где чудотворная икона Богоматери была встречена Харьковским
епархиальным миссионером, архимандритом Митрофаном (ныне епископ Сумской,
викарий Харьковской епархии), и где в продолжение всей ночи служились молебны
о ниспослании победы на фронте.
Я шел за процессией вместе с губернатором
Н.А. Протасовым. Толпа плотным кольцом окружила нас... Кто-то дотронулся
до меня... Я оглянулся... Подле меня шел какой-то нищий, в лохмотьях...
Когда наши глаза встретились, он загадочно, шепотом, сказал мне:
“Целый год тебя ждали... Спеши, чтоб не было
поздно”...
В этот момент толпа оттеснила его, и я потерял
его из виду... Я спросил губернатора, что могли означать его слова; но
никто не мог объяснить их... Поздней ночью я вернулся к архиепископу Антонию,
у которого имел пребывание... Архиепископ также не мог объяснить мне загадочных
слов нищего. На другой день святая икона была так же торжественно, крестным
ходом, перенесена обратно на вокзал и установлена в салон-вагоне, в котором
и должна была следовать в Ставку.
Момент прощания с иконою вызывал такие сцены,
каких я никогда не видел, каких никогда не могло себе представить никакое
воображение.
“О, русский народ, – думал я, глядя на эти
душу раздирающие сцены, – до какой высоты ты способен подниматься, в какие
заоблачные, небесные дали способна залетать душа твоя”...
Как в зеркале отражало это прощание сокровенные
думы и мысли плачущих, те чувства, какие живут на дне души и прячутся от
людей, все то дорогое и ценное, и нежное, что не выносится наружу, а отдается
только Богу... Там была та бесконечная любовь русского народа к Матери
Божией, та несомненная вера в Ея небесную помощь, какая ждет чуда и творит
чудо, там было такое раскаяние и самобичевание, какие изгоняют всякую стыдливость,
и робость, и смущение, какие с корнем вырывают всякий грех, все то, что
мучило и терзало человека, о чем напоминала совесть...
Салон-вагон был засыпан цветами...
Подле чудотворного образа стояли ставники
и горели свечи...
По очереди входили в вагон прощаться с иконою...
Вслед за архиепископом Антонием вошел в вагон
и губернатор Н.А. Протасов. Опустившись на колени, он долго молился пред
святым образом, с умилением приложился к нему и затем простился со мною,
трижды облобызавшись со мной...
Мог ли я думать, что это прощание будет последним,
и я не увижу более этого замечательного человека...
Вскоре губернатор скончался, и его похороны
повторили картину описанного крестного хода... За несколько месяцев своего
управления Харьковской гу6ернией, он стяжал себе такую необычайную славу,
что его считали святым. “Это были не похороны, а открытие мощей”, – говорила
мне бывшая на погребении Н.А. Протасова. В 5 часов дня, 3-го октября, поезд
медленно отошел из Харькова.