Глава XXIII
Накануне
Дурными предзнаменованиями начался 1916 год.
Святыни покинули Ставку в декабре 1915 года, и те, кто связывал успехи
на фронте с их пребыванием в Ставке, те стали приписывать их отъезду вес
последовавшие неудачи на войне. Началось отступление по всему фронту, что
объяснялось только стратегическими ошибками, только недостатком орудий
и снарядов, только плохим снабжением армии. Но вот скоро все эти недостатки
были устранены: снабжение армии было поставлено на небывалую высоту, а
снаряды были приготовлены в таком огромном количестве, что их хватило бы
на целые годы. А победы не было. Наоборот, военные горизонты омрачались
все более зловещими тучами; появились грозные признаки разложения армии,
выражавшиеся в массовом дезертирстве, а наряду с этим все выпуклее и рельефнее
вырисовывалась роль союзников, оправдывавшая недоверие к ним и обесценивавшая
все наши жертвы.
«Чем же все это кончится? Что же будет дальше?»
Так думали те, кто не прозревал за внешними грозными событиями той закулисной
игры, какая сводилась к одновременному уничтожению России и Германии в
интересах третьих лиц, задача которых состояла не только в сокрушении двух
могущественных монархий, как оплота христианской цивилизации и культуры,
но и в ликвидации самого христианства. Но те, кто это знал, знали и то,
что будет дальше и что нужно делать для того, чтобы этого не было. Те,
не боясь обвинений в германофильстве, указывали на безумие войны между
теми, кто связан общими интересами и должен поддерживать друг друга, и
не только в целях политических, или экономических, но и в целях мировых,
в интересах спасения всей Европы от гонителей христианской идеи. Те громко
осуждали политику русского правительства, дважды отклонявшего просьбы о
перемирии со стороны истощенной Германии, имевшей впереди себя Россию,
а в тылу – Францию. Два раза был пропущен момент для заключения почетного
мира, ибо отравленное общественное мнение, сознательно и бессознательно
осуществлявшее директивы его руководителей, требовало войны до конца, до
полной победы... еврейства над христианством.
Было очевидно, что Россия катилась в бездну;
но в это никто не верил. И даже самые крайние пессимисты, все же, были
убеждены в том, что, в конце концов «все образуется». Иного мнения были
те, кто оценивал политический момент с точки зрения осуществлявшихся интернационалом
программ.
Но этих людей называли мистиками, и их суждения
рассматривались как «вредный мистицизм».
Слишком далеко стояли русские от России для
того, чтобы заметить перемены в ее судьбе, чтобы обнять сущность политического
момента в его целом, а не только в отношении его последствий для каждого
в отдельности.
Слишком твердо укоренилась привычка русских
людей оценивать окружающее с точки зрения одной только внешности, без мысли
о том, что скрывает эта внешность с духовной стороны. И в то время, когда
на фронте решался вопрос не о победе России над Германией, или наоборот,
а вопрос о судьбе России и участи христианства, в это время жизнь в тылу
являла собой картину пира Вальтасара, и беспечные люди оценивали все ужасы
войны лишь с точки зрения личных лишений и причиненных войной неудобств.
Почти никто не чувствовал своих личных обязательств к фронту; мало кто
думал, что Россия уже накануне своей гибели.
Пути Господни неисповедимы; но законы Бога
– непреложны!
Еще меньше было тех, кто понимал, что происходило
в тылу и что выражала собою та вакханалия сатанинской злобы, какая бушевала
в самом Петербурге и всею своею тяжестью обрушивалась на самых лучших,
самых чистых, самых преданных слуг Царя и России.
Все видели и слышали, какой жестокой травле
со стороны революционеров подвергались эти лучшие люди; но все молчали,
никто не заступался за них. Наоборот, гипноз был так велик, общественная
мысль была до того уже терроризована, что к этой травле присоединялись
даже те, кто обязан был, по долгу присяги, бороться с нею...
И среди этих лучших людей, особенно ненавистных
революционерам, занимал едва ли не первое место Петербургский митрополит
Питирим. Это понятно, ибо делатели революции, скрывавшие в своих недрах
идею ликвидации христианства, не могли, конечно, пройти мимо Первоиерарха
Церкви, стоявшего на страже Православия.