Глава XXXV
Белгород. У раки Святителя Иоасафа. Преосвященный
Никодим, епископ Белгородский
Через несколько часов я уже был в Белгороде
и задумчиво стоял перед ракою Святителя Иоасафа. В храме никого не было.
Преосвященный Никодим и братия монастыря, не предполагая, что я пройду
сначала в храм, ожидали меня в архиерейских покоях... И я был рад, что
мог остаться наедине с любимым Угодником Божиим...
Вся жизнь моя за последние годы промелькнула
в моем сознании, мельчайшие подробности моих переживаний и ощущений воскресали
в моей памяти. Я вспомнил деревню и первые шаги моей служебной деятельности.
Как трудны они были, сколько было огорчений и разочаровании, как медленно
и постепенно, настойчиво и упорно превращался в моих глазах «народ богоносец»
в зверскую, жестокую массу! Народ, которого я, выросший в деревне, сын
помещика, так горячо любил и которому так верил, который пользовался такими
безмерными милостями со стороны моего кроткого и смиренного отца и оставался
всегда угрюмым и неблагодарным, этот народ, который казался мне, на расстоянии,
таким жалким и несчастным, мгновенно переменился ко мне с того момента,
когда я надел кокарду Земского Начальника, и безжалостно разрушал все мои
идеалы... Куда девалась его кротость и смирение, его кажущаяся любовь,
какую он так часто выражал мне, в бытность мою студентом, и какая так искренно
влекла меня в деревню с тем, чтобы отдать ей все свое время, все силы и
разумение!.. Дождавшись диплома университетского, запасшись нужными знаниями,
я пошел к этому народу... И что же я увидел?! Анархию и злобу, безмерную
хитрость и лукавство, беспросветную тьму и невежество... И однако же, воспоминание
о деревне болезненной тоской сжимало мое сердце... Расставшись с ней, я
очутился точно в пустыне и не знал, куда идти и что делать с собой... Там
были звери, и их было большинство; но были и такие люди, каких нигде не
было и нигде нельзя было найти, люди недосягаемой нравственной чистоты
и величия духа, воспоминание о которых и до сих пор укоряет меня в том,
что я их покинул, хотя уход мой из деревни и был вынужденным и совершился
против моей воли... Это были старики, бывшие крепостные моих предков, самые
искренние и близкие друзья моего отца, люди мудрейшие и богобоязненные.
Немного их было, но все они были людьми замечательными
стойкостью своей веры, непоколебимой преданностью Царю, безграничным смирением,
этим показателем истинной мудрости, и верю я, крепко верю, что все они
стоят теперь перед Престолом Божиим впереди всех прочих людей... К ним,
к этим исключительным людям, принадлежала и моя святая няня, всю жизнь
свою беззаветно служившая нашему дому, единственным желанием которой было
желание умереть в двунадесятый праздник... И Господь услышал ее смиренную
просьбу и позвал ее к Себе в день Своего Преображения, 6 августа... И девятый
день после кончины пришелся в двунадесятый праздник Успения Божией Матери,
и сороковой день в праздник Воздвижения Креста Господня... Это были люди,
вся жизнь которых была непрерывным общением с небом, с Богом и Его святыми...
Они точно не прикасались к земле, я никогда не видел, чтобы они гневались
или раздражались, или считались с разными житейскими невзгодами... Они
стояли выше земных соображений и расчетов; их ангельские души вносили везде
и повсюду любовь, мир и безграничную ласку... И как ярко горели эти звезды
на темном небосклоне деревни!..
Но не только воспоминания об этих дорогих
людях неудержимо влекли меня назад, в деревню: этого требовало и сознание
долга бороться с ее темнотою и невежеством и зверством, ибо, как ни велики
были мои разочарования и болезненны пережитые скорби и страдания, все же,
далекий от идеализации народа, я чувствовал в тайниках своей души, что
не вправе обвинять его... Что иного могло получиться, когда, брошенный
освободительными реформами на произвол судьбы, народ очутился в руках сельского
учителя и тех агентов революции, которые в освобождении крестьян от крепостной
зависимости увидели не великий акт великой любви Царя к народу, а великий
шаг вперед на пути к революционным достижениям и свою победу?!
Какой пустой и бессодержательной показалась
мне жизнь в столице после деревни, каким ненужным мое новое дело в Государственной
Канцелярии, каким тяжелым укором отзывались в моем сердце блестящие стены
Мариинского Дворца, после убогих крестьянских изб и хижин!
И тяжко, до физической боли, затосковала моя
душа, и взмолился я к Святителю Иоасафу и просил Его или вывести меня из
мира, или дать мне какое-нибудь дело в руки, которое бы привязало меня
к жизни и наполнило бы ее содержанием, родственным моему духу... Услышал
Святитель мою молитву и дал мне это дело, какое заставляло меня каждый
год ездить в Белгород, и привело к торжеству прославления Святителя Иоасафа,
4 сентября 1911 года... Но вот кончилось это дело, и опять я остался не
у дел Божиих, и опять затосковала душа, и опять я стал надоедать Святителю
своими неотступными просьбами протянуть мне руку помощи... А теперь я стоял
перед ракою Святителя, имея такое дело, какое и наполняло душу мою умилением,
и пугало меня, и я благодарил Святителя и в то же время горячо просил Его
помочь мне, направлять мою волю на добро, охранить меня от соблазнов власти
и благословить предстоящие труды...
Приход благочинного, заявившего, что Преосвященный
Никодим, с братией монастыря, ожидают меня в архиерейских покоях, прервал
мои думы... «Торжественная» встреча, – подумал я: зачем это, как мало они
меня знают...
Я вышел из храма. В Иоасафовском зале была
собрана старшая братия монастыря, и среди нее Преосвященный Никодим, с
образом Святителя Иоасафа в руках... Сделав несколько шагов мне навстречу,
Владыка обратился ко мне с пространной речью, в которой отметил промыслительную
руку Святителя в нашем роду и, в частности, в моей личной жизни, и в заключение
просил меня принять дорогую мне икону Святителя.
Меня до крайности связывали и стесняли всякая
«представительность», участие в «торжественных» встречах, проводах и приемах;
но когда эти церемонии обрушивались всей тяжестью на меня лично, когда
меня обязывали отвечать на непрошеные мною речи, каких я не умел и не любил
произносить, тогда я окончательно терялся... Однако речь Преосвященного
Никодима была так длительна, а окружавшая его братия монастыря так жадно
ожидала моего ответного слова, что я вынужден был сказать его и, принимая
от Владыки образ, я обратился к нему с такими словами:
Ваше преосвященство и достопочтимая братия
обители Святителя Иоасафа!
Промыслом Божиим и волею Царскою призванный
к высокому церковно-государственному служению, я, прежде вступления своего
в должность, приехал к вам, в вашу обитель, испросить у Святителя Иоасафа
благословения на предлежащий сложный и ответственный труд и обратился к
Угоднику Божиему с молитвой о помощи, вразумлении и наставлении.
Истинное знание – а таковым является лишь
знание духовное – обретается не в книгах, а там, где рождается умиление
от ощущения живой связи с Богом, где растворяется «окамененное нечувствие
сердца» где созидается та религиозная настроенность, какая одна только
в силах освещать жизненный путь человека, предостерегать его от ошибок,
указывать должное направление и мыслям, и делам и открывать единственно
верные перспективы жизни. Вне света религиозной настроенности – люди слепы,
живут во тьме, сбившиеся с истинного пути жизни. Вот почему каждый из нас,
независимо от своего положения и своих обязанностей, должен всемерно стремиться
к оживлению своей связи с Богом, развивать в себе религиозную настроенность
и тем создавать ту почву, какая указана самим Богом для нашего нравственного
совершенствования. В чем же значение религиозной настроенности? Только
ли в том, что к религиозному человеку, выражаясь просто, пристает все доброе
и он сам делается добрым, тогда как человек не религиозный становится все
более черствым и делается добычею дьявола? Нет, не только в этом, а и в
том, что религиозная настроенность пробуждает нравственную ответственность
пред Богом и устанавливает истинную природу наших отношений друг к другу.
В этой области взаимных отношений между людьми царит наибольший хаос. Люди
перестали понимать друг друга, сделались подозрительными и недоверчивыми,
прониклись взаимной ненавистью и злобой, и все это только потому, что перестали
ощущать в себе религиозную настроенность, только потому, что утратили сознание
нравственной ответственности пред Богом и даже не допускают ее у других.
Здесь источник взаимного непонимания, вражды и того, что люди стали говорить
на разных языках. Отсюда все ужасы жизни, какие являет нам картина нашего
времени. Если бы вы знали, чем должна была быть Россия и чем она стала,
если бы у вас открылись духовные очи для того, чтобы увидеть, насколько
далеко уклонилась Россия от пути, уготовленного ей Богом, как тяжки ее
прегрешения, какие могут быть сведены к одному общему преступлению – замене
Божеских законов человеческими установлениями, то вы бы со дня на день
ожидали справедливой кары Божией и молили бы Господа только о времени для
покаяния.
Было время, когда гражданские законы согласовались
с Божескими, когда не только от низших, но и от высших должностных лиц
требовалось соблюдение установленных Церковью обрядов, когда требование
религиозной настроенности было первым требованием, предъявлявшимся к каждому
начальнику, когда даже сенаторами назначались только лица, неуклонно соблюдавшие
Посты Православной Церкви и бывавшие у исповеди и Св.Причастия. Так бережно
охранялись Божеские законы; так глубоко уважались начала нравственной ответственности
пред Богом. Это время прошло... Указанные начала, на протяжении веков,
постепенно заменялись новыми. Вместо нравственной ответственности стала
выдвигаться ответственность юридическая: человек стал бояться человека
больше, чем Бога... Россия сбилась с пути и катится в бездну. Кто же может
вовремя удержать ее от гибели, где тот маяк, при свете которого можно найти
поворотный пункт? Как твердыня, которую не одолеют и врата адовы, стоит
Православная Церковь, озаряя светом Истины каждого, кто приходит к ней.
Но еще мало иметь свет пред собой: нужно иметь и глаза, чтобы его видеть,
нужно желать еще и смотреть на него. Еще мало держать в руках Евангелие:
нужно уметь прочитать его и иметь желание читать... И монастыри православные
искони были очагами духовного света, научающими и возрождающими во мраке
живущих, омывающими и очищающими погрязших в грехе. Оттуда шел свет истинного
знания и в мир: там создались и основы русской государственности, столь
отличной от государственности западно-европейской. Но и это время уже прошло...
Что являют собой монастыри нашего времени? Вам лучше знать об этом, чем
мне. Но и то, что я знаю, заставляет меня еще раз сказать вам – молитесь,
чтобы Господь дал вам время хотя бы только для покаяния... Если вы не имеете
сил идти путем своих предшественников и властью нравственной чистоты искоренять
зло в мире, то, хотя бы, не вносите этого зла в ограду монастыря, в храм
Божий, в свои кельи; оживляйте в своем сознании данные вами обеты Богу,
а, если не можете этого сделать, если не находите в себе сил нудить себя
для этой цели, то вы совершите меньший грех, если покинете обитель. Поставленный
на страже интересов церковно-государственных, обязанный охранять святыню
от поругания, я буду зорко следить за мельчайшими проявлениями церковной
жизни в России, дабы согласовать ее с требованиями, какие предъявляются
к ней и со стороны Церкви, и со стороны государства. Преклоняясь перед
величием и святостью иноческой идеи, глубоко почитая монастырский уклад
жизни, я не могу не видеть ни крайне тусклого выражения этой идеи, ни нарушения
этого уклада и пренебрежения уставами. Ваша обитель, более чем какая-либо
иная, останавливает мое внимание и требует моего попечения. В этом я вижу
долг перед Святителем Иоасафом, понимаемый мною, однако, не только как
заботу о внешнем благоустройстве обители, но и прежде всего как заботу
о согласовании внутренней жизни обители с требованиями, предъявляемыми
к ней Церковью и нашедшими столь яркое выражение в жизни и деятельности
великого Угодника Божия, Святителя Иоасафа».
Кончилась церемония встречи, и братия разошлась
по кельям, а через полчаса вновь собрались в храме, где Преосвященный Никодим
служил напутственный молебен, с акафистом Святителю Иоасафу. По окончании
молебна, простившись с Владыкою и братией монастыря, я в тот же день, 24-го
сентября, вернулся на вокзал в свой вагон, где и остался ночевать, с тем,
чтобы на другой день утром выехать в Харьков, а оттуда в Петербург.