Глава LXXXII
Памятное заседание Св.Синода, 26 февраля
1917 года
На 26 февраля было назначено заседание Св.Синода, и я раньше
обыкновенного вышел из дому. То, что я увидел на улицах, заставило меня
очень усомниться в словах, сказанных накануне министром внутренних дел.
Ни трамваев, ни извозчиков уже не было, и я, с большим трудом, вынужден
был пробираться через толщу крайне возбужденной и озлобленной толпы, собиравшейся
на улицах, в разных частях столицы. Встречались по пути и процессии, с
красными флагами и революционными плакатами, с надписью: «Да здравствует
Интернационал!» Попадались навстречу и жидки, с сияющими лицами, явление
для столицы не обычное... Движение было стихийным; но в то же время замечалась
опытная рука, руководившая им. Казалось, что каждый выполнял полученное
задание. Так, например, идя переулками, ибо путь к Невскому был уже загражден,
я видел, как не только подростки, но и малые дети ложились на мостовую
при виде приближавшегося извозчика с седоком и преграждали ему путь, заставляя
поворачивать его обратно, но в то же время свободно пропускали грузовики
с вооруженными до зубов солдатами... Я не мог отрешиться от недоумений
и спрашивал себя, отчего же власть позволяет разрастаться этому стихийному
движению и не останавливает его, отчего в течение этих трех дней со времени
моего возвращения в Петроград не предпринималось ничего для того, чтобы
обуздать эту толпу, чувствовавшую себя хозяином положения и державшую в
панике все население столицы... И глядя на эти бесчинства, я, идя в Синод
и еще не отдавая себе ясного отчета в происходившем, намечал программу
тех мер, какие могли быть приняты Синодом в помощь администрации, с целью
воздействовать на сбитую с толку, обезумевшую толпу...
С большим трудом я добрался до Сенатской Площади, к зданию
Св.Синода. Из иерархов не все прибыли... Отсутствовал и Обер-Прокурор Н.П.
Раев. Перед началом заседания, указав Синоду на происходящее, я предложил
его первенствующему члену, митрополиту Киевскому Владимиру, выпустить воззвание
к населению, с тем, чтобы таковое было не только прочитано в церквах, но
и расклеено на улицах. Намечая содержание воззвания и подчеркивая, что
оно должно избегать общих мест, а касаться конкретных событий момента и
являться грозным предупреждением Церкви, влекущим, в случае ослушания,
церковную кару, я добавил, что Церковь не должна стоять в стороне от разыгрывающихся
событий и что ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже
необходим. «Это всегда так, – ответил митрополит. – Когда мы не нужны,
тогда нас не замечают: а в момент опасности к нам первым обращаются за
помощью». Я знал, что митрополит Владимир был обижен своим переводом из
Петербурга в Киев; однако такое сведение личных счетов в этот момент опасности,
угрожавшей, быть может, всей России, показалось мне чудовищным. Я продолжал
настаивать на своем предложении, но мои попытки успеха не имели, и предложение
было отвергнуто. Принесло бы оно пользу или нет, я не знаю, но характерно,
что моя мысль нашла свое буквальное выражение у католической церкви, выпустившей
краткое, но определенное обращение к своим чадам, заканчивавшееся угрозою
отлучить от св. причастия каждого, кто примкнет к революционному движению.
Достойно быть отмеченным и то, что ни один католик, как было удостоверено
впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами.
Как ни ужасен был ответ митрополита Владимира, однако
допустить, что митрополит мог его дать в полном сознании происходившего,
конечно, нельзя. Митрополит, подобно многим другим, не отдавал себе отчета
в том, что в действительности происходило, и его ответ явился не отказом
высшей церковной иерархии помочь государству в момент опасности, а самым
заурядным явлением оппозиции Синода к Обер-Прокуратуре, с которым я, несмотря
на кратковременность своего пребывания в должности Товарища Обер-Прокурора,
имел случаи часто встречаться.
С тяжелым чувством сознания этой неспаянности и разъединенности
людей, призванных к одному и тому же делу, идущих к одной цели и мешающих
друг другу вместо того, чтобы оказывать взаимную поддержку, я возвращался
домой... Возбуждение на улицах, между тем, все более разрасталось. Предположение,
что войска откажутся повиноваться и присоединятся к бунтовщикам, превратилось
в факт, ужасные последствия которого трудно было даже учесть. Серые солдатские
шинели все чаще и чаще стали появляться в толпе; вместо вчерашней стрельбы
из-за угла, шла открытая перестрелка вдоль и поперек улиц, и каждый прохожий
чувствовал себя точно в западне, не зная, как выбраться из опасного места...
Я то и дело сворачивал то в один переулок, то в другой, и затем возвращался
обратно, скрываясь в подворотнях. Прошло много времени, пока я добрался
до Литейного проспекта, пользуясь всевозможными потайными ходами и внутренними
дворами. Ночь прошла крайне тревожно. В различных частях города виднелись
зарева пожаров; Литейный проспект был окутан густыми облаками дыма: горело
здание Окружного Суда... Трещали пулеметы, гудели мчавшиеся в карьер грузовики,
с высоко поднятыми красными флагами.