[Windows Write file. Some garbage expected]
Эссе

Кори мира

вот, одажды, темой очью, когда облака скрыли луу, слово оа слишком
хороша для ас, мальчик спустился по старой скрипучей лестице и вышел в
сад. О повторял сова и сова, что вырвать этот цветок в сущости ичем е
хуже, чем сбить головку с репейика. Одако о сам себе противоречил,
потому что вышел крадучись, петлял в темоте и е мог отделаться от
страого чувства: ему казалось, что завтра его распут, как святотатца,
срубившего свящеое дерево.

стиы є вырвем его!¤ О собрал сильых людей, слово готовился встретить
захватчика, и все ои вцепились в растеие и тяули деь и очь. Китайская
стеа обрушилась а протяжеии сорока миль. Рассыпались пирамиды. Как
кегля, свалилась Эйфелева башя, пришибая парижа; статуя Свободы упала
лицом виз и аесла емалый ущерб америкаскому флоту. Собор святого Павла
убил всех журалистов а Флит-стрит, а Япоия побила свой прежий рекорд по
землетрясеиям и погрузилась в море. Кое-кто считал, что последие два
события ельзя считать есчастиями в строгом смысле слова, о сейчас я е
буду вдаваться в подробости. Для моего повествоваия важо одо: к коцу
первых суток разрушилась добрая половиа цивилизоваого мира, а цветок
стоял как вкопаый.

Чтобы е утомлять читателя, я опущу могие подробости этой правдивой
истории и е стау описывать, как в дело пустили слоов, а потом машиы.
Цветок е двигался, хотя луа забеспокоилась и с солцем стало твориться
что-то еладое. В коце коцов, вмешался род человеческий и є как всегда, в
последюю миуту є устроил революцию. Но еще задолго до этого аш мальчик,
достигший преклоых лет, махул рукой а свою затею и сказал аставикам: №Вы
приводили мого мудреых и бессмыслеых доводов. Почему вы е сказали ме
просто, что этот цветок евозможо вырвать, а если я попытаюсь, я разрушу
все а свете?¤

Все, кто пытался во имя ауки с корем вырвать религию, очеь похожи, ме
кажется, а этого мальчика. Скептикам е удалось вырвать кори христиаства;
зато ои вырвали кори виограда и смоковицы, уичтожили сад и огород.
Секуляристам е удалось сокрушить ебесое, о прекрасо удалось сокрушить
все земое.

Незачем громоздить доказательства, чтобы убедить в емыслимости веры.
Вера емыслима сразу, с самого ачала. В лучшем случае скептики скажут,
что мы должы отказаться от веры, потому что оа безума. Но мы прияли ее
как безумие. В этом смысле мы, в сущости, согласы с ашими противиками.
Одако сами противики икак е могут от ее отказаться, е могут забыть о ей.
Ои стараются ее сокрушить, это им е удается, о ои е отстают и по ходу
дела сокрушают все остальое. Все ваши каверзые вопросы е аесли вере и
малейшего ущерба. Но, может быть, вас утешит, что вы аесли емалый ущерб
здравому смыслу и равствеости.

Те, кто спорит с ами, е убедили ас є мы верим, как верили. Но себя ои
убедили подчииться любой доктрие, проповедующей отчаяие и безумие. Нас
ельзя убедить, что человек е созда по образу и подобию Божьему (отметим,
кстати, что этот взгляд е меее догматиче, чем аш). Но те, кто так
говорят, убедили себя, авязали себе ечеловеческую, евыосимую догму и е
смеют теперь считать мерзавца мерзавцем или восхищаться человеком,
который встает против его. Стороики эволюции е убедят ас, что Бога ет, є
Бог может действовать и постепео. Но себя ои убедили в том, что ет
человека. Все а свете вырвао с корем, кроме цветка. Титаы е достигли
еба є зато опустошили землю.

ова

лиаду¤ создал кто-то оди; быть может є целая сотя людей. Но помите:
тогда в этой соте было больше едиства, чем сейчас в одом человеке. Тогда
город был как человек. Теперь человек є как город, объятый граждаской
войою.

експира, е зая, что у его были философские воззреия. Читать Ветхий
Завет, е видя едиства, столь же елепо, как читать №Гамлета¤, приимая его
за хроику истиых событий из жизи датского прица древих, пиратских време.
Читатель просто е поймет, что Гамлет колеблется по замыслу автора; о
скажет: №Как долго и удо этот приц убивает врага!¤. Но имео так говорят
обличители Библии, которые а самом деле слепо ей поклояются. Ои е
поимают ее особого звучаия и сути, ее главой мысли, гласящей, что все
мы є орудия воли Божьей.

аков є вроде святого; и тогда я, коечо, меьше дивлюсь его удивлеию. Но
это є е дух Ветхого Завета. Герои его є е дети Божьи, а рабы, громадые
страшые рабы, вроде восточых джиов, служивших Аладдиу.

все же главое е в том; главое в том, что Бог е просто сильее человека,
е просто епостижимей человека є О еизмеримо весомей, О астолько мудрее,
что перед Ним мы расплывчаты, глупы, елепы, как животые, что погибают.
№О есть Тот, Который восседает ад кругом земли, и живущие а ей є как
сарача¤ 4. Можо сказать и так: Ветхий Завет столь астойчиво подчеркивает
личостость Бога, что люди в ем едва ли е безлики. Если Его гигатский
разум е замыслил чего-то, этого как бы и ет; оо еустойчиво, пусто є
№Если е Господь созиждет град, всуе бдит стригий...¤ 5.

ова¤, как загадку философскую.

ова¤ е выразишь поло, если скажешь, что это є самая заимательая из
древих киг. Лучше сказать, что это є самая заимательая из киг ыеших.
Коечо, и то, и другое еполо, ибо и глубокая вера, и глубокое еверие
всегда и древи, и овы; если философия е веча, это е философия. Любимая в
аши ди фраза: №Таково мое меие, о, может быть, я е прав¤ исключительа
глупа. Если ты так говоришь, зачит это є е твое меие. Любимые фразы: №У
каждого свое мировоззреие, вот это є мое, оо ме подходит¤ є зак
слабоумия. Воззреие а мир создается е для того, чтобы подходить
человеку; оо создается, чтобы подходить миру. Частая вера так же
емыслима, как частое солце или частая луа.

ов є оптимист. О сотрясает столпы земли и безумо бьет в ебеса, о
поражает звезды є о е для того, чтобы ои замолкли, а для того, чтобы ои
заговорили.

Точо так же вправе мы судить о прописых оптимистах, утешителях. Если
слово №пессимист¤ зачит хоть что-то (я и тут е увере), их следует
причислить к пессимистам. Действительо, искрее ои верят е в то, что
Господь благ, а в то, что О очеь силе и потому верее азвать Его благим.
Я погрешу против правды и против милости, если причислю их к поборикам
эволюции; о есть в их что-то, родящее с главым заблуждеием этих бодрых
учеых. Ои упоро твердят, что все в мироздаии сходится, слово хоть в
какой-то мере хорошо, если могие дурые вещи є а своем месте. Мы увидим,
как Господь в лучших, высших стихах киги переворачивает вверх дом имео
этот довод.

ов, человек умый, емого поразмыслив, приходит к выводу, что этого е
зает.

ова є водопад, породивший самую реку. Беседуя с тем, кто так дерзовео
утверждает сомеие, авряд ли стоит говорить ему, чтобы о перестал
сомеваться. Лучше сказать, чтобы о сомевался дальше, больше, сомевался
что и деь еще в чем-ибудь, пока акоец, в озареии, е усомится в самом
себе.

ов утешиться е мог, после є утешился. О ичего е узал, о ощутил грозый
дух того, что слишком прекрасо, чтобы поддаться рассказу. Господь е
хочет объясить Своей цели, и само это, слово пламеый перст, указует а
Его цель. Загадки Божьи утешают больше, чем ответы человеческие.

ову одо за другим разые твореия є коя, орла, осла, вороа, павлиа,
страуса, крокодила, є О так описывает их, что ои стаовятся чудищами. Все
это вместе є какой-то псалом, какая-то песь удивлеия. Творец дивится
тому, что сотворил.

ов. Но и этого мало: в речи Божьи автор є с той бессозательой токостью,
какую мы часто видим в древем эпосе, є вложил еще оду, совсем уж дивую
мудрость. То там, то сям, в метафоре, в образе, в скобках, вдруг
видится, что тайа Господя є радоста, а е печальа. Намеки а это почти
случайы, как свет сквозь щелку двери, слово Всемогущий и Сам их е
замечает; о є в чисто-поэтическом смысле є трудо переоцеить их
истиктивую легкость и точость.

ли еще: упомиая сег и град в перече всего, что №бывает¤, О говорит о их,
как о сокровище, которое бережет а деь браи, как бы амекая а ту последюю
битву, в которой, акоец, сокрушится зло 14.

ова.

Битва с дракоом

Согласо предаию, Лидда, или Лудд, є родиа святого Георгия 1. Случилось
так, что имео из этого селеия я увидел впервые пестрые поля Палестиы,
похожие а райские поля. В сущости, Лидда є воеый лагерь и потому вполе
подходит святому Георгию. Вся эта красая, пустыая земля звеит его имеем,
как медый или брозовый щит. Не оди христиае славят его є в
гостеприимстве своей фатазии, в простодушом пыле подражательства
мусульмае переварили добрую часть христиаских предаий и прияли св.
Георгия в сом своих героев. Говорят, Ричард Львиое Сердце впервые
воззвал к святому в этих самых песках и украсил его крестом аглийское
замя. Но о св. Георгии говорится е только в предаии о победе Ричарда є
предаия о победе Саладиа 2 восхваляют его. В темой и страшой битве оди
христиаский вои дрался так яросто, что мусульмае проиклись благоговейым
ужасом даже к мертвому телу и похороили его с честью, как св. Георгия.

Этот лагерь подходит Георгию є и место здесь подходящее для его поедика.
По предаию, это было в других краях; о там, где зелеые поля смеяются
бурым отчаяием пустыи, кажется, что и сейчас человек бьется с дракоом.

вот представьте себе, что этот человек отправился а место легедарой
битвы и е ашел или почти е ашел следов св. Георгия. Зато о ашел а самом
этом месте кости крылатого, когтистого чудища или древие изображеия и
адписи, сообщающие о том, что здесь приосились жертвы дракоу и одой из
их была царская дочь. Нет сомеия, о удивится, айдя подтверждеия е
правдоподобой, а емыслимой части предаия. О ашел е то, что ожидал; о
пользы от этого е меьше, даже больше. Находки е доказали, что а свете
жил св. Георгий, о ои блестяще подтвердили предаие о битве с дракоом.

исус сразился здесь с дьяволом. Св. Георгий є только служитель, а
драко є только символ, о поедиок их є правда. Тайа Христа и власти Его
ад бесами выражеа в ем.

хотя предаие о свиьях отосится к другим местам, ме все казалось, что оо
удивительо подходит к этому склоу и таиствеому морю. Ме чудилось, что
имео здесь можо выудить чудовищых рыб о четырех огах, или морских свией,
разбухших, со злыми глазками є духов Гадары 3.

вот, я вспомил, что имео это предаие послужило предметом спора между
христиаством и викториаской аукой. Спорили лучшие люди века: аучый
скепсис защищал Гексли, верость Писаию є Гладсто 4. Все считали, что тем
самым Гладсто представляет прошлое, а Гексли є будущее, если е просто
коечую истиу. У Гладстоа были очеь плохие доводы, и о оказался прав. У
Гексли доводы были первоклассые, и оказалось, что о ошибся. То, что о
считал бесспорым, стали оспаривать; то, что о считал мертвым, є слишком
живо сейчас.

споведи молодого человека¤; о в том-то и дело, что о был молод, а
Гексли, по сравеию с им, є стар. Наше время подвело подкоп е под
христиаскую демоологию, е под христиаскую теологию, а под ту самую
христиаскую этику, которая великому агостику казалась езыблемой, как
звезды.

вот, представим себе, что Йейтс рассказывает Муру очеь похожую
историю є о том, как екий волшебик загал этих фей в фермерских свиок, а
те попрыгали в деревеский пруд. Счел бы Джордж Мур эту историю
евероятой? Была бы оа для его чем-ибудь хуже тысячи вещей, в которые
обяза верить совремеый мистик? Встал бы о в егодоваии и порвал отошеия с
Йейтсом? Ничуть е бывало. О выслушал бы ее серьезо, более того є
торжествео, и призал бы грубоватым, о есомео очаровательым образцом
сельской мистики. О горячо защищал бы ее, если бы встретил где угодо,
кроме Нового Завета. А моды, смеившие кельтское движеие, оставили такие
пустяки далеко позади. Здесь действовали уже е чудаки-поэты, а серьезые
учеые вроде сэра Уильяма Крукса или сэра Артура Коа-Дойля 6. Ме етрудо
поверить, что злой дух привел в движеие свиью, и гораздо трудей
поверить, что добрый дух привел в движеие стол. Но сейчас я е собираюсь
спорить, я просто хочу передать атмосферу. Все, что было дальше, и в
коей мере е оправдывает ожидаий Гексли. Бут против христиаской этики є
был, а если е верулись к христиаской мистике, то уж есомео верулись к
мистике без христиаства. Да, мистика верулась со всем своим сумраком, со
всеми заговорами и талисмаами. Оа верулась и привела семь других духов,
злейших себя 7.

если мы так уж любим агостицизм, аправим же его в обе стороы. Нельзя
говорить: да, в ас есть ечто, чего мы е созаем; зато мы заем точо, что
оо е связао с потустороим миром. Нельзя говорить, что под ашим домом
есть абсолюто езакомый ам погреб, из которого, без сомеия, ет хода в
другой дом. Если мы оперируем еизвестыми, какое право мы имеем отрицать
их связь с другими еизвестыми? Если во ме есть ечто, и я о ем ичего е
заю, как могу я утверждать, что это №ечто¤ є тоже я сам? Как могу я
сказать хотя бы, что это было во ме изачальо, а е пришло изве? Да, мы
попали в поистие темую воду; е заю, правда, прыгули ли мы с крутизы.

з Гадариской легеды мы изгали только Христа; и бесы, и свиьи є с ами.

мео этого мы и е заем. В созаии провалился пол, и под им, в подвале
подсозаия, могут обаружиться е только подсозательые сомеия, о и
подсозательые сведеия. Мы слишком евежествеы и для евежества; и е заем,
агостики ли мы.

стиа сверкает ослепительо ярко в той, разделяющей два мира пустые, где
голые ками похожи а кости дракоа.

путь его е сочтут обычым даже те, кто считает его е прекрасым, как
воскресшего Бога, а гусым, как гальваизироваый труп.

мя Его живо и звучит как заклиаие. Пусть стороики сравителього изучеия
религий попробуют заклиать другими имеами. Даже мистика е троешь
призывом к Митре, о материалист откликается а имя Христово. Да, люди, е
верящие в Бога, приимают Сыа Божия.

если Его слова зачат для вас хоть что-ибудь, ои зачат прежде всего, что
у самых ваших ог, слово пропасть среди цветов, разверзается безда зла.

если почтеый викториаец спросит ашего совремеика: №Что зает Бог?¤, тот
ответит: №А Бог его зает!¤, и е сочтет свой ответ кощуством.

тут исчезли язвы, все слилось в белое, опалеое солцем пято є я вступил
в край Мертвого моря, в молчаие Гоморры и Содома 14.

если О пришел е для того, чтобы сразиться с ими во тьме человеческой
души, я е заю, зачем О пришел. Во всяком случае, е для того, чтобы
поговорить о цветочках и об экоомике. Чем отчетливей видим мы, как
похожа жизь а волшебую сказку, тем ясей ам, что эта сказка є о битве с
дракоом, опустошающем сказочое царство. Голос, который слышится в
Писаии, так власте, слово о обращается к войску; и высший его акал є
победа, а е примиреие. Когда учеики впервые пошли во всякий город и
место и верулись к своему Учителю, О е сказал в этот час славы: №Все а
свете є граи прекрасого, гармоического целого¤, или: №Мир развивается к
лучшему¤, или: №Цель аша є ирваа¤, или: №Капля росы стремится в
сверкающее море¤. О сказал: №Я видел сатау, спадшего с еба, как
молию¤ 15.

я взгляул, и увидел в скалах, расщелиах и а дороге везапость громового
удара. Это был е пейзаж, это было действие є так Архистратиг Михаил
преградил екогда путь кязю тьмы 16. Подо мой расплескалось царство зла,
слово чаша виа разбилась о звезду. Содом, как сатаа, раскиулся а де
мира. А дальше и выше, в тумае высоты и дали, вставал в ебеса храм
Возесеия Христова, как меч Архагела, подятый в зак привета.

Омар Хайям и лоза виоградая 1

вот почему. Если вы пьете для удовольствия, вы гоитесь за чем-то
редким є ведь пока вы в здравом уме, вы е ждете, что каждый час приесет
вам удовольствие. Если же вы пьете для здоровья є вы стремитесь к вещи
естествеой; к тому, что вам положео; к тому, без чего вам трудо
обойтись. Тот, кто позал искушеие экстаза, еще может устоять, о вряд ли
устоит тот, кто позал искушеие ормальости. Представьте себе, что вы
даете здоровому человеку волшебое садобье и говорите ему: №Прими, и ты
перепрыгешь памятик¤. Коечо, о перепрыгет, о вряд ли о ачет прыгать деь
и очь а потеху сограждаам. А вот если вы дадите садобье слепому и
скажете: №Прими, и ты увидишь¤, искушеие окажется мого, мого сильей. Как
сможет о удержаться, заслышав цокот копыт или пеие птиц а рассвете? Не
так уж трудо отказаться от развлечеия; почти евозможо отказаться от
ормальой жизи. Всякий врач зает, как опасо давать больым выпить, даже
для подкреплеия сил. Я совсем е хочу сказать, что, по моему меию, ельзя
дать больому для бодрости глоток виа. Но, ме кажется, правильо и разумо
давать его здоровым просто так.

талии. Не пейте потому, что вам адо апиться, є это разумое пьяство, оо
ведет к смерти и аду. Но пейте потому, что вам е ужо, є это пьяство
еразумое и древее здоровье мира.

Больше тридцати лет лежит а аглийской словесости славая теь восточого
поэта. Перевод Фитцджеральда вобрал в себя, скоцетрировал весь темый,
пассивый гедоизм ашей эпохи. О литературых достоиствах говорить е
стоит є мало а свете киг, в которых так поло соедиились бы веселая
колкость эпиграммы со смутой печалью песи 2. Но об ее философском,
этическом и религиозом влияии, которое е меьше литературых достоиств, я
бы хотел поговорить, и, призаюсь, отюдь е в мирых тоах. Могое можо
сказать против духа №Рубайят¤ и волшебой ее власти. Но главое зло в том,
что к собствеому, тем более є к ашему, есчастью эта великая кига аесла
сокрушительый удар общительости и радости. Кто-то сказал про Хайяма:
№Печальый и счастливый старый перс¤. Печальым о был, счастливым є е был
и в каком смысле слова. О горший враг радости, чем пуритае.

Мудрый и прекрасый перс лежит под розовым кустом со свитком стихов и
чашей виа. Не страо ли, что, глядя а его, кто-ибудь вспомит темоватую
комату, где врач отмеряет брэди безадежому больому? Еще трудее поверить,
что это зрелище аведет а мысль об испитом подоке, хлещущем джи в кабаке.
Тем е меее, эти трое связаы воедио евеселыми узами. Плохо е то, что
Хайям воспевает вио; плохо то, что о воспевает вио как лекарство. О
призывает пить с горя. Для его опьяеие закрывает, а е открывает мир. О
пьет е поэтически, то есть є е весело и е бездумо; о пьет разумо, а это
ичуть е поэтичей баковской сделки и ичуть е приятей слабителього.
Насколько выше є по чувству, е по стилю є старая застольая песя:

По кругу пустим чашу мы,

Пусть льется сидр рекой.

то, и другое почти емыслимо для восточого человека є а Востоке слишком
хорошо разбираются в метафизике. На самом же деле, христиаи, читающий
Хайяма, скажет, что о отводит е мало, а слишком мого места Богу. Омар
Хайям исповедует тот страшый теизм, чьи адепты е могут представить
ичего, кроме Бога, и е зают и человеческой личости, и человеческой воли.

Не спрашивают мяч согласия с броском,

гроком.

Лишь Тот, кто екогда тебя сюда забросил, є

Тому все ведомо, Тот зает обо всем 3.

Христиаский мыслитель є Августи или Дате є е согласится с этими
строками, потому что ои отрицают свободую волю, в которой є честь и
достоиство души. Высочайшая мысль христиаства е приемлет такого скепсиса
е потому, что о подрывает веру в Бога, а потому, что о подрывает веру в
человека.

стиая радость исполеа духом бессмертия. Все великие комические киги є
№Тристрам¤ 6 и №Пиквик¤, апример, є просторы и еподвласты тлеию; читая
их, мы чувствуем, что героям ет смерти, а повествоваию ет коца.

Коечо, острая радость ередко бывает короткой; о это е зачит, что мы
мыслим ее как короткую, преходящую, и аслаждаемся ею №ради даой миуты¤.
Тот, кто это сделает, попытается осмыслить радость, и ее разрушит.
Радость є таиство, как вера, ее ельзя осмыслить. Представим себе, что
человек испытывает истиую радость. Я говорю е об эстете, взирающем а
цеую эмаль; я имею в виду яростую, почти мучительую радость є миг
восторга в первой любви или миг победы в бою. Влюблеый радуется в эту
миуту отюдь е №ради миуты¤. О радуется ради возлюблеой или, а худой
коец, ради самого себя. Вои радуется е ради миуты, а ради замеи. О может
сражаться за глупое, еужое дело; возлюблеый может разлюбить через пять
дей. Но в ту миуту замя для воиа є вечо, любовь для влюблеого є
бессмерта. Такие мговеия произаы вечостью; ои дают радость имео потому,
что е кажутся преходящими. Взгляите а их с точки зреия Пейтера є и ои
стаут холодыми, как сам Пейтер и его стиль. Человек е может любить
смертое. О может любить только бессмертое, хотя бы а едолгий срок.

Чтобы поять ошибку Пейтера, вспомим самую замеитую из его фраз. О хочет,
чтоб мы горели пламеем, твердым, как руби. Но в том-то и дело, что пламя
е может быть твердым; его ельзя и граить, и оправлять. Так и чувства
человеческие е тверды и е похожи а ками; ои опасы, как пламя, опасо
трогать их и даже исследовать. Чтобы аши страсти стали твердыми, как
драгоцеые ками, ои должы стать холодыми, как ками, є другого пути ет.
Самый сильый из всех ударов по простым человеческим радостям, самый
смертельый є клич эстетов, carpe diem. Для всех удовольствий и радостей
уже совсем другой дух є дух робости, привкус еувереой адежды,
мальчишеского страха. Страсть евозможа, если ет чистоты и простоты; я
говорю и о дурых страстях. Даже порок требует евиости.

Не будем спорить о том, как повлиял Хайям (или Фитцджеральд) а дела
другого мира. Сейчас ам важо, что этому миру о приес емалый вред.
Пуритае, как я уже сказал, мого веселей его. Новые аскеты, стороики
Торо 7 и Толстого, куда жизерадостей є ведь, как и труде отказ от виа и
роскоши, им остаются все простые радости, а главое є ои е теряют
способости радоваться. Торо может радоваться закату и без чашки кофе.
Толстого е радует брак є о о достаточо здоров духово, чтобы радоваться
черозему. Отказавшись от самых примитивых удобств, можо аслаждаться
природой. Куст хорош и для трезвого. Но и природа, и вио є ичто а свете
е обрадует вас, если вы еправильо поимаете радость; а с Хайямом (или
Фитцджеральдом) случилось имео это. О е видит, что радость евозможа если
ты е веришь в вечую радость, которая в природе вещей. Нас е обрадует
па-де-катр, если мы е верим, что звезды пляшут ам в такт. Никто е может
быть истио весел, кроме серьезых людей. №Вио, є говорит Писаие, є
веселит сердце человека¤ 8; о лишь в том случае, когда у человека есть
сердце. Случайо ли слова №в добром духе¤ включают слово №дух¤? В коце
коцов можо радоваться только сути вещей. Можо радоваться только вере.

Некогда люди верили, что звезды тацуют под их свирель, и плясали так,
как икто е плясал с той поры. Мудрец №Рубайят¤ связа с языческим культом
аслаждеия е больше, чем с христиаством. Духа вакхаалии в ем е больше,
чем духа святости. Диоис и его стадо зали радость бытия, серьезую, как у
Уитмеа. Диоис создал вио е лекарством, а таиством. Для Хайяма вио є
лекарство; о пирует потому, что жизь безрадоста; о пьет с горя. №Пей, є
говорит о, є ибо ты е заешь, откуда ты пришел и зачем. Пей, ибо ты е
заешь, зачем и куда ты идешь. Пей, ибо звезды жестоки и мир движется
впустую, как юла. Пей, ибо е во что верить, е за что бороться. Пей, ибо
мы обрели мерзкий мир и гусое равество¤. Так говорит о, протягивая ам
чашу. Но а высоком алтаре христиаства стоит Другой, тоже с чашей в руке.
№Пей, є говорит О, є ибо мир, как это вио, пламееет багряцем любви и
гева Господя. Пей, ибо агел подял трубу, выпей перед боем. Пей, Я заю,
откуда ты пришел и зачем. Пей, Я заю, куда и когда ты пойдешь. Пей, ибо
это вио є кровь Моя Нового Завета, за вас проливаемая¤.

Немого о простоте

Несчастье ыеших аглича е в том, что ои хвастливы. Хвастливы все. Но
агличае а свою беду хвастаются тем, что от хвастовства гибет. Фрацуз
гордится смелостью и логикой, оставаясь логичым и смелым. Немец гордится
аккуратостью и токостью, и е утрачивает их. Мы же гордимся скромостью, а
это є чистая елепость. Могие добродетели гибут, когда ты их в себе
заметишь. Можо зать, что ты отваже; ельзя зать, что ты бессозателе, как
бы и старались аши поэты обойти этот запрет.

В определеой мере отосится это и к моде а простую, здоровую жизь. Против
побориков опрощеия (во всех их видах є от вегетариацев до славых
упорством духоборов) можо сказать одо: ои ищут простоты в делах еважых є
в пище, в одежде, в этикете; в делах же важых стаовятся сложей. Только
ода простота стоит стараий: простота сердца, простота удивлеия и хвалы.
Мы вправе размышлять о том, как ам жить, чтобы ее е утратить. Но и без
размышлеий ясо, что так азываемая простая жизь ее разрушает. Тот, кто
ест икру в радости сердца, проще того, кто ест орехи из приципа.

м адо бы возвышео жить и мыслить попроще. Даже слабый отблеск возвышеой
жизи явил бы им силу и славу пира, древейшей из человеческих радостей.
Ои узали бы, что круговая чаша очищает е меьше, чем голод; что ритуал
собирает душу е меьше, чем гимастика. А простота мысли открыла бы им,
как сложа и адсада их собствеая этика.

Да, ода простота важа є простота сердца. Если мы ее утратим, ее верут е
сырые овощи и е лечебое белье, а слезы, трепет и пламя. Если оа жива, ей
е помешает удобое старое кресло. Я покоро приму сигары, я смирюсь перед
бургудским, я соглашусь сесть в такси, если ои помогут ме сохраить
удивлеие, страх или радость. Я е думаю, что только ои помогают сохраить
эти чувства; по-видимому, есть и другие методы. Но ме и к чему простота,
в которой ет и удивлеия, и страха, и радости. Ме страшо бесовское
видеие: ребеок, в простоте своей презирающий игру.

прав: ведь паровоз плох е тем, что уродлив, и е тем, что дорог, и е
тем, что опасе, а тем, что мы в его е играем. Беда е в том, что маши все
больше, а в том, что люди стали машиами.

щите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам¤ 1.
Вот є лучшее правило жизи и лучший врачебый совет. Здоровье є как и
сила, и красота, и благодать є дается тому, кто думает о другом.

Сказки Толстого

В определеом смысле можо сказать, что а свете есть страый зако: чем
цивилизоваей мы стаовимся, тем больше в ас простоты. Чем пристальей и
глубже мы вглядываемся в предметы, тем сильей сливается все, объедияется
чем-то общим, и, акоец, мир предстает ам впервые едиым, удивительым и
овым. Все великие писатели ашей эпохи пытаются так или иаче восстаовить
связь с простотою или (по еточому и модому выражеию) веруться к природе.
Оди считают, что для этого адо полостью отказаться от виа, другие є что
адо пить больше, чем влезет. Оди хотят перековать мечи а орала, другие є
перековать орала а плохие штыки.

бсе возвращается к ей по твердым плитам факта, Метерлик є по вечой тропе
сказки. Чтобы достигуть простоты, Уитме призывает ас приять как можо
больше, Толстой є призывает как можо больше отбросить.

Героические попытки веруться к простоте емого апомиают попытки котека
изловить свой хвост. Кошачий хвост есложе и красив, мягок а ощупь и
приято изогут; одако есть у его емаловажое свойство є о сзади. Трудо
отрицать, что в другом месте это уже был бы е совсем хвост. Так и
природа: вся ее суть, вся тайа є в том, что ей положео быть за ашей
спиой. Глупо, даже кощуствео думать, что можо увидеть лицом к лицу
природу вообще или собствеую свою природу. Это похоже а дикую сказку про
кота, который отправился в путь, твердо веря, что хвост его растет,
слово дерево, а краю земли. Когда глядишь со стороы а ищущего простоту
философа, о очеь похож а котека, который, прозительо мяукая, резво
гояется за своим коротеьким хвостом. Все величие природы є в том, что оа
всесильа и евидима; в том, что оа, скорее всего, правит ами имео тогда,
когда мы о ей е думаем. №Лица моего е можо тебе увидеть¤, є сказал
Господь пророку 1. Призаем же со всем почтеием, что природа прячется за
ашей спиой.

х порождала почти детская восприимчивость души; им предавались люди,
имеющие очи, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.

К златому престолу царя Соломоа

Свозили сокровища мира,

Слоовую кость, обезья и павлиов

Купцы и Фарсиса, и Тира 2.

Такие вкусы вушала Соломоу е мудрость, а глупость, я бы даже сказал є
евиость. Читая же Толстого, чувствуешь, что ему мало изобличить и
высмеять Соломоа во всей его славе. По логике вещей, о долже еумолимо
обрывать деь и очь бесстыдые вечики полевых лилий 3. Любой сборик
толстовских сказок призва проповедовать имео эту, аскетическую стороу
его творчества. В одом, самом глубоком смысле все киги Толстого є
искреий и благородейший призыв к простоте. Сейчас отшумели споры о том,
долже ли писатель учить. На самом деле писатель учит е столько
продумаыми и выспреыми фразами, выражающими, как о считает, его взгляды,
сколько всей атмосферой киги, предметами, пейзажем, одеждой, языком є
короче, всем тем, о чем о почти или совсем е думал. Высокое, истиое
искусство отличается от ремеслеых прописей тем, что у плохой киги есть
мораль, а хорошая кига є мораль сама по себе. Великое, истиое учеие
Толстого пропитывает все его киги, хотя сам о, быть может, о ем е зает,
и даже е согласе с им. Холодый, белый свет утра освещает его сказки;
герои по-ародому просто зовутся №оди человек¤ или №ода жещиа¤; так и
чувствуешь, с какой любовью (я чуть е сказал №с каким вожделеием¤)
отосится о к простым и грубым веществам, аслаждается твердостью дерева
или вязкостью глиы, и как прочо о верит в искоую доброту рода
человеческого. Вот это и учит ас. Когда же мы атыкаемся а еистовые и
елепые равоучеия, когда Толстой призывает ас к еприятой бесполости и
едостойой беззубости, когда о разрубает человеческую жизь а мелкие
пороки, презирает мужчи, детей и жещи во имя человечества, ухитряется
совместить малодушое чистоплюйство с фаатичым упорством є мы озадачео
спрашиваем, куда же делся Толстой. Мы просто е заем, как ам быть с
беспокойым крохобором, который заял оди уголок великого человека.

Нелегко примирить великого писателя с желчым побориком преобразоваий.
Нелегко поверить, что тот, кто умеет так живописать достоиства и
прелесть повседевой жизи, считает злом великое действие, благодаря
которому жизь е прекратилась а земле. Нелегко поверить, что тот, кто так
бесстрашо и често показал ам естерпимую обездолеость бедых, пилит их за
любую из их жалких радостей, от ухаживаья до табака. Нелегко поверить,
что тот, кто с такой поэтической мощью поведал о глубокой связи человека
с землей, где о живет, отрицает простейшую добродетель є любовь к своим
предкам и своему краю. Нелегко поверить, что тот, кто так остро
чувствует зло тираии, отказался бы при случае пристукуть тираа. А вся
беда є в том, что Толстой стремился к ложой простоте, которая, если можо
так выразиться, проще, чем ужо. Примириться со сложостью е только
добрей, о и смиреей. Если хочешь сродиться с людьми, делай то, что ои
всегда делали: често и е асилуя себя прими аш общий удел, подчиись своей
звезде и раздели судьбу страы, в которой ты родился.

Деревья и ветер

ли так, тоже страшо: деревья мечутся, бьются, рвутся а волю, как целое
стадо дракоов, привязаых за хвост.

Я гляжу а гигатов, терзаемых яростым и евидимым ведовством, и вспомиаю
оду фразу. Некий мальчик, хорошо ме закомый, гулял как-то в парке под
точо такими рвущимися деревьями и рваыми ебесами. Ветер е равился ему, о
дул прямо в лицо, приходилось жмуриться, хуже того є о сосил шляпу,
которой мальчик очеь гордился. Если е ошибаюсь, ему было года четыре. О
охал, и охал, и жаловался, и в коце коцов сказал матери: №Убери деревья,
пожалуйста, тогда ветра е будет¤.

Что может быть разумей и естествеей его ошибки? Впервые глядя а деревья,
всякий подумает, что имео эти огромые опахала колышат воздух в округе.
Да, ичего е может быть разумей; собствео, ошибка так разума, так
естествеа, что философы, социологи, реформаторы и политики ашего века
впали в ее почти все. Мой малеький друг очеь похож а ыешего мыслителя,
разве что гораздо приятей.

В притче, создаой им, деревья є видимое, ветер є евидимое. Ветер є дух,
который дышит, где хочет; деревья є тварый мир. Ветер є философия,
религия, революция; деревья є города и цивилизации. О том, что дует
ветер, мы заем лишь потому, что измеились очертаия деревьев. О том, что
ачалась революция, мы заем потому, что измеились очертаия труб а фое
еба.

Неровая лиия верши везапо ощерилась причудливыми гребями и лохматыми
хвостами; так и город под ветром духа везапо рождает шпили и храмы.
Никто икогда е видел революции. Толпа во дворце, кровь а мостовой,
гильотиа превыше троа, разрушеая тюрьма, вооружеый арод є е революция, а
ее плоды.

икогда еще е было революций, которым бы е предшествовали беспокойство и
овые догмы, вещи евидимые. Все революции ачались с отвлечеых поятий;
могие є с очеь, очеь отвлечеых.

Прежде чем шевельется хоть сучок, долже подуть ветер. Битве а земле
предшествует битва в ебесах. Нам разрешео молиться о приходе Царствия.
Нам разрешео молить: №Да будет ветер Твой и а земле, как а ебе¤.

так, великое учеие гласит, что деревьями движет ветер. Великая ересь
гласит, что ветром движут деревья. Когда ачиают говорить о том, что
материальые обстоятельства, и лишь ои, создали равствеость, серьезых
переме быть е может. Если по вие обстоятельств я глуп, как я узаю, адо
ли измеять их?

Тот, для кого мысль є случайое порождеие среды, обесцеивает и сокрушает
все мысли, даже свои, даже эту. Чтобы мыслить, ужо призать авторитет
разума. Ничто е измеится в ашей страе в ашем веке, пока мы е поймем, что
равствеое є первичо.

Скажем, могие видели в газетах и слышали в клубах, как спорят социалисты
с побориками абсолютой трезвости. Поборики говорят, что пьяство ведет к
бедости, социалисты є что бедость ведет к пьяству. Поять е могу, как им
хватает этих жалких, физических объясеий. Ясее ясого, что аших аглийских
пролетариев ведет и к пьяству, и к бедости одо и то же є ет стойкого
социалього достоиства, того самого истикта, который противится падеию.

Вы поймете, почему агличаи пьет больше фрацуза, когда поймете, почему
огромые аши поместья стоят, как стояли, а фрацузские даво поделеы а
крестьяские аделы. У агличаиа є безда дивых добродетелей, о есть у его
одо свойство, благодаря которому о в буквальом смысле слова сводит коцы
с коцами, терпеливо и кропотливо сводит их, вместо того, чтобы хлестуть
одим коцом угетателя. Если вам скажут, что аше земельое еравество или
аше пьяство обусловлеы лишь экоомическими причиами є е слушайте, это
такая чушь, что говорящий и сам так е думает.

Одако е меьшие глупости и говорят, и пишут, а причиой тому є по-детски
беспомощое представлеие об истории. Некоторые люди считают, что все
главые побудительые причиы в истории є экоомические; а потом изо всех
сил призывают арод руководствоваться экоомическими причиами. На самом
деле, коечо, революция произойдет имео тогда, когда дело будет е только
в экоомике. Демократию е введешь революцией. А вот для революции
демократия еобходима.

ои, и ветер успокоились одовремео; и философы вправе утверждать, что
ветер вызвали деревья.

В защиту скелетов

ггдразилей 1. Я е только стоял, я шел среди живых коло и по пути
убеждался, что крестьяе, живущие и умирающие под их сеью, очеь страо
говорят о их. Ои слово просят прощеия за то, что пейзаж так убог. После
вдумчивых расспросов я поял причиу покаяого тоа: крестьяе стыдились, что
стоит зима и деревья обажеы. Я заверил, что зима мея е смущает, что
такое случалось и раьше и случится впредь еще мого раз; о ои е
утешились. По-видимому, им казалось, что я застал деревья еодетыми, а
видеть их ельзя, пока ои, подобо первым грешикам, е покроются листьями.
Мало кто зает, каков лес зимой; о те, кто в ем живет, зают меьше всех.
Голые деревья совсем е скучы и е суровы, ои беспредельо изящы, и лес
вдали евесом, слово виьетка. Вершиы самых высоких деревьев, когда ои
лишеы листьев, столь пушисты и мягки, что уподобляются метелкам,
которыми сказочая хозяйка сметала с еба паутиу. По сравеию с зимим лесом
летий груб и расплывчат, слово клякса. Зелеые тучи листьев закрывают
дерево, как закрывают луу тучи а ебе, и лишь зимой мы видим
серебряо-серое море живых ветвей. Сердцевиа зимего леса тока и прозрача,
в ей царят сияющие сумерки, и человек, идущий сквозь его, слово
пробивается сквозь заросли паутиы.

Мысль о том, что листья є краса леса, так же вульгара, как мысль о том,
что кудри є краса пиаиста. Когда зима в своей здоровой аскезе бреет,
слово моахов, и дол, и холм, и древо, мы ощущаем, что ои стали больше
похожи а себя, как больше похожи а людей, а е а собачек, бритые художики
и музыкаты. Но люди страшатся увидеть истиое строеие є и свое, и того,
что ои любят. Потому ои боятся древесого скелета; потому є и куда
сильее є боятся скелета человеческого.

огда от фабрики остается лишь труба, в которую вылетел фабрикат, от
человека є лишь скелет; о и труба, и скелет зали лучшую пору, когда
весело вертелись колеса и весело пощелкивали суставы. Живой скелет так
шустер, что мог бы стать символом жизи.

На самом деле страх перед скелетом совсем е страх смерти. Человек, к
стыду своему и славе, е так страшится смерти, как уижеия. А скелет
апомиает ему, что вутри о бесстыдо смешо и довольо уродлив. Не заю, что
тут плохого. Живем же мы в мире, е блещущем благолепием, є в елепом,
еутомимом, чудовищом мире. Мы видим, как мириады животых со щегольской
легкостью осят самые дикие обличья, самые емыслимые рога, крылья,
копыта, когда им это ужо. Мы е дивимся добродушию лягушки и еобъясимой
радости гиппопотама. Мы спокойо глядим а мир, где смешо все, от личики,
чья голова епомеро велика для тела, до кометы, чей хвост велик для
головы. Но когда дело доходит до дивой елепости собствеого остова,
чувство юмора везапо покидает ас.

В Средие века и в пору Возрождеия (которая бывала мого мрачее) мысль о
скелете успешо изгояла гордыю из пышых праздеств и угашала земые услады.
Дело было е в страхе перед смертью є люди пели тогда, встречая смерть;
дело было в том, что уижеие уродством бросало вызов тщеславию молодости
и красоты. Само по себе это хорошо. Молодость холода и беспощада, а там,
где царит затость, еще и высокомера. Нескочаемому лету успеха адо резко
апомить, что звезды смотрят а ас свысока. Раззолочеые, чваливые создаия
должы поять, что их поджидает смешая, едостойая ловушка, из которой им е
выбраться. Ои е ведают в своей важости, что так же елепы, как свиья или
попугай; что человек смешо родится, смешо стареет, смешо ест. Но ои
узали хотя бы, что о смешо после смерти.

даже если лицо мое омрачает суета, или пошлая злоба, или гусая гордыя,
под ими авеки застыл смех.

Правоверый Гамлет

огда ме хочется думать (как и всем другим, кто этим заимается), что люди
были бы всегда правы, если бы их е воспитывали. Но это, коечо, е совсем
так. На самом деле ет Воспитаия вообще. Все мы готовы умереть, чтоб
воспитать людей в одом духе, и є я искрее адеюсь є все мы готовы
умереть, чтоб людей е воспитали в другом духе. Доктор Строг из
№Копперфилда¤ воспитывал мальчиков. Но и мистер Феджи из №Оливера
Твиста¤ тоже воспитывал мальчиков 1. Оба ои, как мы теперь бы сказали,
были побориками воспитаия.

в этом ои правы.

Лодоские ротозеи е любят №Гамлета¤, потому что ои эстеты в самом строгом
смысле слова. Ои слишком подстегивали свои чувства, чтоб аслаждаться
прекрасым. Ои эстеты; а эстет є это человек, который достаточо сложе,
чтобы восхищаться хорошей картиой, и едостаточо прост, чтоб ее любить.
Но если вы поведете а №Гамлета¤ действительо простых людей є достойых
крестья, добрых старых слуг, мечтательых бродяг, веселых мошеиков, є ои
его пожалеют. Другими словами, ои поймут, что это є великая трагедия.

Я верю в суждеия екультурых людей; о вся моя беда в том, что я є
едиствеый из екультурых людей Аглии є пишу статьи. Братья мои молчат; ои
е поддержат мея, у их есть дела поважее. На дях я видел Джулию Марлоу и
Сотера в №Гамлете¤, и ме пришли в голову екоторые мысли, которые
разделят мои ближие. Но ичего е скажут є из страой скромости ои держат
под спудом свою еобразоваость.

Когда-то, вероято в шутку, галерку азывали №раек¤. Я приимаю эту шутку
всерьез. Публика галерки є обитатели рая. Ои є последяя истация, высший
авторитет, если человек вообще может быть высшим авторитетом. Я ичуть е
удивляюсь, что актеры взывают к им тем жестом, с каким взывают к Олимпу.
Когда, бродя в отчаяии, герой обращается к темому Эребу и помиает злые
силы, пусть, ахмурив роскошые брови, о глядит в партер. Но если хотя бы
в одой из аших пьес айдется что-ибудь способое возвысить душу, тогда є
ради всего святого є пусть, воздев глаза к ебу, о увидит бедых.

В одом отошеии публика е пояла №Гамлета¤ є е по своей вие, коечо, а по
вие критиков. В совремеом мире все считают Гамлета скептиком. Но в
том-то и сила Гамлета, что о совсем е скептик. О е склое к сомеиям; во
всяком случае, склое к им е больше, чем все здравомыслящие люди, включая
свящеиков и крестоосцев. Если б о был скептиком, трагедии вообще бы е
было. Ему представился прекрасый случай проявить скепсис с самого ачала.
Будь о скептиком, о бы азвал разговорчивый и в высшей степеи евероятый
дух своего отца галлюциацией или другим ичего е зачащим словом, жеился
бы а Офелии и жил бы припеваючи. Трагедия Гамлета е в том, что Гамлет є
скептик. Трагедия Гамлета в том, что о для этого слишком уме. Ум его так
ясе, что допускает возможость привидеий. Вся теория о Гамлете-скептике
построеа а вырваых из котекста цитатах, таких, как №Быть или е быть?¤
или (что мого хуже) как слова, читая которые, так и видишь усталый взмах
руки: №...ибо вещи бывают хорошими или дурыми е сами по себе, а только в
ашей оцеке¤. Гамлет говорит это, потому что его тошит от двух дураков; а
если вы хотите увидеть, асколько иаче Гамлет думал, вы можете в этом
убедиться в пределах той же сцеы.

Если вы хотите послушать человека, который в самом глубоком смысле слова
е скептик, вот его слова:

№Ме так е по себе, что этот цветик мироздаья, земля, кажется ме
бесплодою скалою, а этот еобъятый шатер воздуха с еприступо возесшейся
твердью, этот, видите ли, царствеый свод, выложеый золотою искрой, а мой
взгляд, є просто-апросто скоплеие воючих и вредых паров. Какое чудо
природы человек! Как благороде разумом! С какими безграичыми
способостями! Как точе и поразителе по складу и движеиям! В поступках
как близок к агелу! В воззреиях как близок к Богу! Краса вселеой! Веец
всего живущего! А а что ме эта квитэссеция праха?..¤ 2.

експир оставался оптимистом, когда ему было плохо. Это и есть вера.
Вера є то, что способо пережить астроеие. Гамлет верил от ачала и до
коца. О протестует против закоа, о е отрицает его, є о мучается, что
Всевыший запретил самоубийство.

Если бы Гамлет был скептиком, ему бы жилось легко. О бы е зал, что его
астроеия є только астроеия. О окрестил бы их пессимизмом, или циизмом,
или другим глупым словом. Но Гамлет был велик духом и зал, что о є еще е
все. О зал, что есть правда ве его поимаия, є потому о и приимал столь
епохожие а его явлеия, как Горацио или Призрак. От ачала и до коца о
убежде, что еправ; другими словами, о зает, что где-то есть правда.
Настоящий скептик е считает себя еправым, для его вообще ет правды и
еправды. О просто погружается все иже и иже в бездоую пропасть
отосительости. Но Гамлет прямо противоположе скептику. О є мыслитель.

Об условостях

Циики (ежые агцы) говорят: опыт и годы убеждают ас в том, что все а
свете искусствео и пусто. В юости, говорят ои, мы видим повсюду розы; о
вот мы срываем их и убеждаемся, что ои бумажые. Надеюсь, все живые люди
зают, что дело обстоит как раз аоборот. Действительо, с годами мы
стаовимся косервативей; о е потому, что мого ового оказывается а поверку
фальшивым, а потому, что мого старого оказалось истиым. В ачале все
условия и традиции кажутся ам бессмыслеыми. Потом условость за
условостью, традиция за традицией аполяются смыслом, оживают под рукой.
Сперва ам кажется, что все ои кое-как приметаы к жизи; потом мы
убеждаемся, что у их есть кори. Мы думаем, что симать шляпу перед
жещиой є просто утомительое правило; с годами мы узаем, что это є чистое
рыцарство, слава Европы. Мы думаем, что глупо и искусствео переодеваться
к обеду; с годами мы постигаем идею пиршествеых одежд, которая
естествеей самой природы. Да, циики еправы. В пору пылкой юости все
кажется ам мертвым; в пору зрелости все оказывается живым. Просыпаясь в
саду, мы думаем, что кругом є бумага. Потом мы трогаем цветок и узаем,
что это є роза.

все же, медлео обретая с годами радостую косервативость, мы ачиаем
поимать, что о был еправ, когда преебрег условостью стиха. О был еправ,
отказавшись от мерого ритма. Ему казалось, что о отбросил что-то
искусствеое, как акладое украшеие. На самом же деле о отверг вещь
естествеую и дикую, гездящуюся в душе, как гев, и еобходимую, как мясо.
О забыл, что все живое движется ритмичо, что сердце ритмичо бьется, и
ритму послушы моря. О забыл, что все дети изобретают ритм и рифму, и
самый дикий их таец состоит из повторов. Вся природа ритмича, как
музыка; цивилизации приходится мого потрудиться, чтобы этот ритм сбить.
Весь мир говорит стихами; только мы, в адсадой ашей простоте, ухитряемся
говорить прозой.

все же Уитме еправ. О еправ, потому что, пусть подсозательо, считал
пристойость и скромость искусствеыми. А это е так. Как милосердие и
другие общепризаые добродетели, скромость уходит корями в самую
естествеую глубь бытия. Дичатся, робеют, замыкаются имео те, кто проще
всех, є дети, дикари, даже звери.

Скрывать хоть что-то є первый из уроков природы. Скрывать є куда
естествеей, чем все обажать и объясять. Если жещиы и впрямь скромей и
достойей ас, мужчи, если ои сдержаей и в полом смысле слова №умеют
держать себя¤ є если ои таковы (а ои таковы, я заю), причиа очеь проста:
ои сильей и проще ас. Жить, выверув кишки аружу, є еестествео и елегко.
Для истиого самовыявлеия ужа истиая скромость и, как и усложялись
обществеые и философские системы, люди е могли додуматься до полой,
приципиальой беззастечивости, пока е дошли до ашей, сверхцивилизоваой
жизи. Скрывать є естествео, как есть хлеб. Свободо говорить обо всем
стало казаться естествеым только в эпоху моторов.

Дорога к звездам

ерусалим.

Как бы то и было, ощущеие страое, даже страшое. Нелегко отделаться от
чувства, что каждая улица є мост, будто ты и впрямь все время идешь с
горы а гору, или ступеька, по которой ты подимаешься к ебу. Больше
того є так и кажется, что, выув плиту тротуара, ты взгляешь виз и
увидишь луу. Часто, бродя в епогоду по городу, я чувствовал, что иду к
звездам, и думал, е потому ли выбрали для этой столицы столь удивительый
и точый девиз. Его мог выдумать поэт; я чуть е сказал: №его мог выдумать
художик¤. Вы увидите этот девиз а воротах Эдибургского замка: №Sic itur
ad Astra¤, №Так идут к звездам¤.

Эти свойства Эдибурга є е просто местая достопримечательость. Крутая
торжествеость, резкая и решительая сила є еотъемлемые качества всякого
истиого города. В аше время почти икто е поимает, чем хорош город.
Надеюсь, это поймут раьше, чем власти окочательо управятся с Лодоом.
Когда мы сетуем, что город уродлив или скуче по сравеию с природой, мы
судим поверхосто, вспомиая самые плохие, совсем е типичые примеры.
Косматая чаща лучше екоторых городов; о ведь и косматая обезьяа лучше,
чем памятик обществеому деятелю. Одако, думая о статуях, мы имеем в виду
ечто иое; когда же мы думаем о городе, мы почти всегда имеем в виду
Бирмигем или Мачестер. К есчастью, бывает уродливая статуя, бывает и
уродливый город. Бирмигем и Мачестер є ошибки рук человеческих, и глядя
а их, мы вправе испытывать то мучительое чувство еудачи, которое поэты
азывают кельтской скорбью.

Но е всякий город є Бирмигем; есть города, воплощающие победу, ибо те,
кто их строил, добились своего. Слово прекрасая статуя, ои говорят ам о
богодаой силе человека, которая лучше дикой природы, грубых гор и
заурядых звезд. Бесспоро, городские радости Брикстоа скучее деревеской
лужи; о грохоту и сверкаью вол и водопадов е сравиться с истиым городом.
Бирмигем плох е потому, что о город, а потому, что о є е город.
Совремеые города уродливы потому, что ои є как джугли; потому, что в их
ет формы, ет порядка; потому, что ои кишат злыми, чисто материальыми
силами; короче говоря, потому, что ои в высшей степеи похожи а дикую
природу.

памятик, и гора темы и резко очерчеы; о я заю, в чем их различие, чем
вообще отличается природа от дел человека. Холм кажется решительым и
гордым, памятик є таков и есть. Если я подимусь а вершиу холма (е
бойтесь, я е полезу), я увижу ечеткие глыбы земли, пята травы є словом,
все то, что мои совремеики свяжут с эволюцией, а я є с пустотой и
развалом. Если же я вскарабкаюсь а памятик, я увижу скульптуру и резьбу,
которые были задумаы как четкие, и четкими стали. Я увижу твердость,
веру, догму, доступые лишь человеку; отимите их є и мы е остаемся
людьми. Все аше дело в этом мире є мешать расползаию, ставить граицы,
очерчивать еазваые действия, проводить ту лиию, которой ет в природе и
которой обводят а рисуке человеческое лицо. Повторю: богоравый
человеческий разум призва оберегать ас от того расползаия, которое
смешивает воедио все и вся. Быть может, имео так адо поимать текст об
Адаме, арекающем имеа.

Я верулся под арку, и ветер взвыл сова, слово великий Вальтер Скотт
вскрикул во се. Не могу сказать, почему, о заю, что е зря подумал о ем в
ту миуту. Ведь Скотт отличается одим от Диккеса, Теккерея, Джей Ости,
Джордж Элиот и всех равых себе: читая его, мы узаем хоть еадолго, что
каждый человек є король в изгаии.

110

1210

1321

1432

1543

1654

░╚

п╚

░╚

░O

╛

▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄