[Windows Write file. Some garbage expected]
Эссе

Простая мысль

, акоец, есть такие, кто є сиди ои даже в погребе є видят весь дом а фое
земли и еба. Ои зают, что крыша є щит от сега и солца, дверь є щит от
холода, и это е мешает, а помогает им поять все, что в доме, вутри. Ои
зают лучше, чем те, первые, что а ковре е должо быть пята. К тому же, в
отличие от тех, ои зают, зачем ковер уже.

Точо так же видят ои пято а своем предаии и а своей вере. Ои е стаут
приводить глупых оправдаий и уверять, что пята ет. Напротив, ои
посмотрят а его просто, прямо є и увидят а фое других, больших вещей. Ои
сделают то, чего икак е могут сделать их противики: увидят очевидое и
зададут простой вопрос. Чем больше я читаю этих противиков, тем больше
удивляюсь, до чего же ои еспособы увидеть целое. Недаво я аткулся а очеь
умереую критику совремеого католичества (писал америкаец), которая порой
переходит в прямую ругаь. Автор задает вопросы, а которые я был бы рад
ответить. Только я прекрасо заю, что есть вопросы поважей.

А главое, я чувствую то, о чем забыли: виовата Церковь в чем-то или е
виовата, мир уж точо в этом виоват. Нашим противикам е приходит в голову
сравить католиков со всеми прочими. Перебирая пороки Церкви, ои е думают
только об одом: каков мир за ее стеами.

Вот это я и имею в виду, когда говорю об узости. Ои е способы увидеть
дом, то есть храм, а фое мира. Так, автор упомяутой статьи в тысячый раз
повторяет, что мы мехаически твердим молитвы, е викая в их смысл. Коечо,
могие с удовольствием мехаически повторят это за им. Не буду разъясять,
чему тут учит Церковь, как требует оа вимаия и бодрствоваия и почему
дает иогда разумые послаблеия. Есть куда более простая истиа, которую
увидит зрячий. Всякая человеческая речь застывает, выдыхается. Церковь
отлича от всего а свете е тем, что говорит а мертвом языке, а тем, что
сохраила живой язык среди умирающих и мертвых. Когда преславый греческий
возглас, старый, как христиаство, врывается в латыь мессы, очеь могие,
как это для вас и страо, думают имео: №Кирие элейсо!¤ 1. Во всяком
случае, ои употребляют эти слова куда осозаей, чем №милостивый государь¤
в ачале письма. Эти слова мертвы имео в той степеи, в какой протестаты
считают мертвыми аши обряды; их пишут быстро, и о чем е думая, и о чем е
помя. М-р Джос е считает милостивым м-ра Брауа; о е решил, что сердце у
того преисполилось любовью є даже в той степеи, в какой оо полится ею у
бедого и темого паписта, пришедшего к мессе. Будичая жизь кишит мертвыми
словами. Выйдя из церкви в мир, вы от их е уйдете. Когда аш автор или
ему подобый утверждает, что мы в церкви только мехаически твердим пустые
фразы, о просто еправ. Совсем е этим заят обычый католик, готовящийся к
таиству. А вот в мире все имео так є и при дворе, и а приеме, и почти а
всех светских или политических сборищах. Быть может, в этой условости ет
особого вреда; быть может, это просто печальо; быть может, ей виой
первородый грех; все возможо. Но те, кто соти соте раз обвияют в ей оду
только Церковь, е видят мира, в котором живут.

талии. Кто-кто, а я всегда был патриотом, и и одо мое слово е связао с
тем, что зовут пацифизмом. Я верю, что аши друзья и братья погибли
десять лет азад в схватке со страшым северым язычеством; я верю, что
прусский дух пропита холодой гордыей ада; я верю, что павшим хорошо
сейчас є аверое, лучше, чем ам, позавшим дурой мир.

Но, Господи, зачем же говорить, что Церковь замаивает юых! Те, кто
противопоставлял ей языческую верость государству, призывали
восемадцатилетих; ликовали, когда шестадцатилетие прибавляли себе лет;
швыряли их тысячами в огоь и обрекали а пытку, которую ельзя вообразить
зараее, а честь е позволит уйти; держали в пекле годами без всякой
адежды а победу и убивали, как мух, легиоами, тех, кто еще е ачал жить.
Так поступало государство, так поступал мир, так поступает ваше
практичое, разумое, земое общество. А потом у его хватает аглости
обвиять ас, когда мы позволяем выбрать мирое и доброе дело человеку,
которому даво перевалило за двадцать и о мог лет десять все обдумывать.

Короче говоря, епоято ме одо: почему Церковь е сравивают с миром, а если
сравивают є е в ее пользу? Мир делает все, в чем ее обвияют, и гораздо
больше, и гораздо хуже, а главое є е видит своих грехов и совсем е
думает каяться. Наши ошибки можо исправить, потому что у ас есть
правило. Наши прегрешеья можо искупить, потому что мы заем раскаяье. А
где мерило и правило у мира? Что есть там, кроме смеы астроеий,
благодаря которой десять лет азад в моде был патриотизм, а теперь все
свихулись а пацифизме?

Повторяю: к есчастью, ыешие люди слишком узки, чтобы увидеть очевидое.
Нас обвияют в том, что аши обряды полуязыческие, и бегут от их к полому
язычеству. Нас обвияют в заразе, и бегут от простуды к чуме. Пороки,
приписываемые Церкви, є все до одого є есравео сильее в других
человеческих устаовлеиях. Но имео эти устаовлеия є школу, государство,
полицию, алоговую систему є аши противики хотят спасти от суеверия
отцов. Вот где страость, вот где елепость; вот в какой тупик ои зашли. А
ам остается терпеливо ждать, пока ои поймут, что случилось.

Пряость жизи

ли возьмем более обыдеый пример из ашей с вами жизи. Предположим, за
вами гоится бешеый бык; е будем спорить, кто из вас в этот момет
обладает большим жизелюбием є и вы, и о в этот момет, безуслово,
оживлеы. Одако парокопытому предстоит абраться терпеия, пока его убьют и
соответствеым образом приготовят, прежде чем оо удостоится права и чести
имеоваться пряой говядиой. Одим словом, ме хотелось бы, чтобы вы
хорошеько запомили, что в истории существовала е только пряость жизи, о
и ечто иое, что вполе уместо было бы азвать №пряостью смерти¤. Говорю об
этом потому, что возикает своего рода парадокс: в мире есть мого такого,
что представляется ме отжившим, чтобы е сказать мертвым, а для других
сохраяет свою притягательость.

гра №айди аперсток¤ превратится а ваших глазах в игру №айди моету¤, а
№пустой угол¤ икогда уже впредь пустовать е будет.

Как бы то и было, я, как и любой другой, всегда любил эти игры, любил
отведать пряостей жизи. Одако со времеем я все более убеждаюсь в том,
что и в пряостях и приправах, и в №пустом углу¤ или №своих соседях¤, и в
горчице или в музыке є словом, и в одом из общеприятых удовольствий е
таится секрет, к которому все мы стремимся: секрет радости жизи. Я
глубоко убежде, что аш мир кочится крахом, если только мы е аучимся
каким-то образом аходить большее удовольствие, большую радость в самых
заурядых жизеых проявлеиях; если только мы е подавим в себе астроеие
безысходости, свойствеое ам, если судить о ашей жизи по большей части
совремеых ромаов и стихов. Нужо аучиться быть счастливым в миуты
отдоховеия, когда помишь о том, что ты жив, а е в миуты бурой
жизедеятельости, когда об этом забываешь. Если мы е аучимся вовь
аслаждаться жизью, ам едолго остается аслаждаться ее пряостью. Когда-то
я читал оду фрацузскую сказку, смысл которой сводится имео к тому, о чем
говорю я. Не верьте тем, кто утверждает, будто остроумие фрацузов
поверхосто, є за вешим блеском их ироии таится еизмеримая глубиа. Сказка
эта є про отчаявшегося поэта, который решил утопиться. Пока о спускался
к реке, чтобы покочить с собой, о отдал свои глаза слепому, уши є
глухому, оги є хромому и так далее. Читатель уже ждет его емиуемого
коца, одако вместо того чтобы броситься в воду, бесчувствеый, слепой и
безогий поэт присаживается а берегу и, появ, что жив, радуется жизи.
Только глубоко викув в суть сущего, может быть, только в глубокой
старости ачиаешь поимать, сколь правдива эта история.

это всего оди пример из тысячи, доказывающий, что скучые вещи
оборачиваются а поверку е такими уж скучыми. Так вот, я убежде, что
совремеому миру е суждео увидеть будущее, если мы е поймем, что вместо
того, чтобы стремиться к езаурядому и захватывающему, разумее обратиться
к тому, что приято почитать скучым.

так, первым и самым поразительым результатом всего этого шума стало
молчаие. Вторым є крайее раздражеие, которое проявляется, если о
решается взяться за перо или открыть рот.

тем е меее я берусь отстаивать духовые радости жизи в споре с теми, чья
духовость решительо отказывает в их заурядой жизи. Я прекрасо заю, что
та безысходость, которую Т. С. Элиот сделал предметом своей поэзии,
является скорее безысходостью, подмечеой а сторое, чем его собствеой. Но
думаю все-таки, что №Бесплодая земля¤ є это тот мир, в котором поэт
бывал. Когда я изображаю аше время, я могу изобразить его, в частости,
так, как описал его Элиот в №Полых людях¤, о изобразить самого Элиота
полым человеком едва ли возможо. Вот впечатлеие, впитавшее в себя могие
впечатлеия:

Вот как кочится мир

Не взрыв о всхлип 2.

впрямь получается какая-то фатасмагория: старики без устали пляшут и
заразительо хохочут, тогда как молодежь мрача и печальа.

Нет, если уж говорить о пряостях жизи, я остаусь вере духовым вкусам
своего времеи.

О чтеии

Главая польза от чтеия великих писателей е имеет отошеия к литературе,
оа е связаа и с великолепием стиля, и даже с воспитаием аших чувств.
Читать хорошие киги полезо потому, что ои е дают ам стать №истио
совремеыми людьми¤. Стаовясь совремеыми, мы приковываем себя к последему
предрассудку; так, потратив последие деьги а модую шляпу, мы обрекаем
себя а старомодость. Дорога столетий усеяа трупами №истио совремеых
людей¤. А литература є вечая, классическая литература є епрерыво
апомиает ам о емодых истиах, уравовешивающих те овые взгляды, которым мы
могли бы поддаться.

стиу. О предпочитает полуправду, которую отыскал сам, правде, которую
отыскали люди; о и за что е хочет поять, что его драгоцеый парадокс
связа с дюжиами общих мест и только все ои, целиком, составляют мудрость
мира.

оу. Ои всегда возбуждают итерес и ередко аходят последователей. Но
всегда и всюду в их успех вкрадывается ода и та же ошибка. Все думают,
что ои открыли что-то овое. На самом же деле ова е сама идея, а полое
отсутствие других, уравовешивающих ее идей. Очеь может быть, что ту же
самую мысль мы айдем во всех великих классических кигах от Гомера и
Вергилия до Филдига и Диккеса; только там оа є а своем месте, другие
мысли дополяют ее, а иогда опровергают. Великие писатели е отдали
должого ашим модым поветриям е потому, что до их е додумались, а потому,
что додумались и до их, и до всех ответов а их.

експир є е исповедовали этой веры потому, что до ее е додумались. Но
откройте последий акт №Ричарда III¤, и вы айдете е только все
ицшеаство є вы айдете и самые термиы Ницше. Ричард-горбу говорит
вельможам:

змышлеье слабых духом,

Чтоб сильых обуздать и обессилить 1.

експир видел ицшеаство, о видел его асквозь.

оу, провозглашеый со всей серьезостью проповеди, просто евере. Просто
еверо, что очеь бедые люди подлее или уродливее богатых. Полуправда
остроумой Бекки стала сперва причудой, потом поветрием и, акоец, є
ложью.

в первом и во втором случае можо сделать оди и тот же вывод. То, что мы
зовем №овыми идеями¤, чаще всего є осколки старых. Не адо думать, что та
или иая мысль е приходила великим в голову: оа приходила и аходила там
мого лучших мыслей, готовых выбить из ее дурь.

Вымысел, ужый, как воздух

Мея попросили объясить, что я имею в виду, когда говорю, что
№литература є это роскошь, а вымысел є еобходимость¤. Поятия е имею,
когда и где я говорил такое, да и говорил ли вообще 1. Но если все-таки
говорил, могу ответить почему. Вот что зачит верить в то, что оди
азывают догмой, другие є логикой. Некоторые воображают, что если человек
скептик и меяет свои убеждеия, или если о циик и преебрегает своими
убеждеиями, это придает его уму большую остроту и гибкость. На самом же
деле все обстоит совершео иаче. В соответствии с закоами мышлеия трудей
запомить есвязаое между собой, чем связаое, а потому полемист чувствует
себя амого увереее, когда у его твердые убеждеия, чем когда у его всего
лишь расплывчатые сомеия. Вот почему я восприимаю афоризм, приписываемый
ме, так, как если бы его выдумал кто-ибудь другой, что, кстати сказать,
е исключео.

все же это роскошь в прямом смысле слова, ибо люди могут обойтись и без
литературы, оставаясь при этом вполе разумыми и даже счастливыми
существами. Вместе с тем ет а свете человека, который мог бы прожить
жизь, и разу е погрузившись в фатазии, и разу е отдавшись воображеию,
роматике жизи, ибо в мечтаиях о обретает тот приют, в котором ум его
айдет отдоховеие.

У всякого ормалього человека бывает период, когда о предпочитает
вымысел, фикцию є факту, ибо факт є это то, чем о обяза миру, в то время
как фикция, фатазия є это то, чем мир обяза ему. Человек, питающийся
исключительо фатазиями, вовсе е обязательо умеет писать, даже читать.
Наша страсть к вымыслу живее всего проявляется в детстве, в тех играх,
которые дети имеуют играми №поарошку¤. Со времеем ребеок аучится читать
и (прости Господи!) писать, о страсть фатазировать у его сохраится.
Всякий, кто помит содержаие своей любимой детской кижки, авсегда сохраит
ощущеие ее цельости, богатства, удержит в памяти мельчайшие ее
подробости, и, если уже взрослым человеком ему случится перечесть ее, о
будет потрясе, асколько скупы и одозачы были слова, породившие когда-то
бурые и противоречивые эмоции. Даже посыльый, с головой ушедший в
грошовое чтиво, или сердобольая дама, пожирающая сотями душещипательые
ромаы, живут воображеием, лишь отчасти питающимся прозой жизи.

арп. В даом случае читательская жажда утоляется е выдержаым виом, а
пресой водой; читательский голод асыщается е изыскаыми блюдами, а самой
заурядой краюхой хлеба.

Всеобщая страсть к вымыслу еобычайо глубоко заложеа в человеке; этим о,
собствео, отличается от животых. Подобо тому как большое зеркало
превращает оду комату в две, ум человека, погрузившегося в размышлеия,
существует одовремео в двух мирах є реальом и вымышлеом. Пещерый
человек, е желавший видеть астоящих олеей, изображал вымышлеых, что вряд
ли когда-ибудь будет доступо другому живому существу.

Разумеется, мы е можем доказать, что у животых апрочь отсутствует
воображеие. Со строго аучой точки зреия ельзя утверждать, что у кролика
ет воображаемой семьи кроликов, вроде той, какая была у Братца
Кролика 4, огромой могодетой семьи, какой кролики обзаводятся в жизи.
Одако есть такое поятие, как здравый смысл, и если ему следовать, то
окажется, что художествеая фатазия, обладай ею звери и птицы, будет е в
пример меее развитой и подвижой, чем у человека. Звери и птицы, будь ои
даже героями волшебых сказок или развлекательых ромаов, е смогут
поделиться своей фатазией с читателем. Для человека же фатазироваие є
еотъемлемая и реальая часть жизеого опыта. Если воображеие откажет ему,
о перестает быть человеком, а раз о перестает быть человеком, то е о ком
будет писать киги, да и екому.

по сей деь моими любимыми писателями остаются Скотт, Диккес и Теккерей;
их киги милы ме своими еобьятыми размерами, своим еистощимым
разообразием. Более поздие авторы могут быть ме столь же близки, а то и
ближе, своими художествеыми и равствеыми победами, как, скажем, Стивесо
с его меткими замечаиями и аблюдеиями, с его предельой точостью выражеия
мысли или Хилари Беллок с его мятежой ироией. Но у Стивесоа есть оди
существеый едостаток: его ельзя читать медлео. Такие ромаы, как №Мистер
Берде¤ Беллока 5, читаются е только быстро, о жадо; в их изображается
короткая яростая схватка; писатель и читатель аходятся в возбуждеом,
приподятом состояии, слово дуэляты. Зато Скотт, Теккерей, Диккес зали
чудодействеый секрет еисчерпаемого ромаа. Даже когда дочитываешь такой
рома до коца, кажется, будто о бескоече. Могие любят говорить, что
перечитывали №Пиквика¤ по пять, пятьдесят, пятьсот раз. Что до мея, то я
читал №Пиквика¤ оди-едиствеый раз, о с тех пор я живу в №Пиквике¤, е
расстаюсь с его героями, как е расстаются с близкими людьми. Всякий раз,
когда я открываю эту кигу, ме кажется, будто я ашел в ей ечто овое. Я
вовсе е увере, что такие взыскательые совремеые художики, как Стивесо и
Беллок, е страдают от продумаости и краткости своего искусства. Если
кига пишется затем, чтобы в ей жить, оа должа быть (как обжитой дом)
емого еряшлива.

стиому, прирождеому геию дао создать произведеие искусства из ичего.
Микеладжело мог бы вылепить статую из грязи, а Джей Ости є высосать рома
из чашки чая, материала куда более эфемерого, чем грязь. Но в целом, я
полагаю, история об убийстве одого человека другим всегда содержательее
истории, в которой все персоажи с легкостью обмеиваются пошлыми фразами
и в которой ет смерти, объедияющей ас своим молчаливым присутствием. Я
до сих пор предпочитаю рома, в котором оди человек доводит другого до
смерти, ромау, в котором оди герои вяло (и поапрасу) пытаются вдохуть
жизь в других.

Одако ме приходится вести гораздо более существеую и епримиримую
полемику по поводу сесациоого ромаа. Дело в том, что существует меие,
будто №рома томагавка¤ является (или рискует стать) более безравствеым,
чем №рома чайика¤. Что до мея, я придерживаюсь рово противоположой точки
зреия. В этом мея поддерживают самые древие равствеые устои ашей
цивилизации, да и любой цивилизации. Зачительая или пустая, хорошая или
плохая, умая или глупая є всякая высокоравствеая история во все времеа
была историей, как правило сопряжеой с убийством. Для древих греков
всякая равствеая пьеса была целиком замешаа а безумии и кровопролитии.
Для великих художиков средевековья равствеой пьесой была такая пьеса, в
которой изображалась пляска дьявола и разверстые челюсти ада. Для
великих протестатских моралистов семадцатого и восемадцатого веков
равствеой историей была та, в которой отцеубийцу поражала молия, а
мальчика, посмевшего удить рыбу в воскресеье, поглощали волы. Что же
касается более рациоальых моралистов восемадцатого века, таких, как
Хогарт, Ричардсо или автор №Сэфорда и Мертоа¤ 7, то все ои сходились а
том, что жуткие бедствия є следствие дурых поступков и чем страшее эти
бедствия, тем ои более равствеы. Только аш выдохшийся век способе
породить идею о том, что истиая равствеость е сочетается с мелодрамой.

бо жизь є это схватка, а е застольая беседа.

Радостый агел

Оказывается, и впрямь существуют люди, которые считают сказки вредыми. Я
говорю е о госте в зелеом галстуке є его я икогда е считал человеком 1;
серьезая жещиа аписала ме, что детям ельзя давать сказки, даже если
сказки є е выдумка. Почему же? А потому, что жестоко пугать детей. Точо
так же можо сказать, что барышям вреды чувствительые повести, потому что
барыши ад ими плачут. Видимо, мы совсем забыли, что такое ребеок (а
этом, собствео, и стоят столь прочо аши воспитательые системы). Если вы
отимете у ребека гомов и людоедов, о создаст их сам. О выдумает в темоте
больше ужасов, чем Сведеборг; о сотворит огромых черых чудищ и даст им
страшые имеа, которых е услышишь и в бреде безумца. Дети вообще любят
ужасы и упиваются ими, даже если их е любят. Поять, когда имео им и
впрямь стаовится плохо, так же трудо, как поять, когда стаовится плохо
ам, если мы, по своей воле, вошли в застеок высокой трагедии. Страх є е
от сказок. Страх є из самой души.

Дети и дикари пугливы є и правы. Ои боятся этого мира, ибо о и впрямь
опасе. Ои е любят одиочества, ибо ехорошо, ет є очеь плохо быть человеку
одому 2. Дикарь страшится еведомого по той же причие, по какой агостик
ему поклояется є потому что оо существует. Сказки е повиы в детских
страхах; е ои вушили ребеку мысль о зле или уродстве є эта мысль живет в
ем, ибо зло и уродство есть а свете. Сказка учит ребека лишь тому, что
чудище можо победить. Дракоа мы заем с рождеья. Сказка дает ам святого
Георгия.

огда очое море казалось ме дракоом. Но я уже зал младших сыовей и
портяжек, которым сразить дракоа-другого е трудей, чем пойти к морю.

Возьмите самую страшую сказку братьев Гримм є о молодце, который е ведал
страха, и вы поймете, что я хочу сказать. Там есть жуткие вещи. Особео
запомилось ме, как из камиа выпали оги и пошли по полу, а потом уж к им
присоедиились тело и голова. Что ж, это так; о суть сказки и суть
читательских чувств е в этом є оа в том, что герой е испугался. Самое
дикое из всех чудес є его бесстрашие. О хлопает чертей по плечу,
предлагает им виа; и мого раз в юости, страдая от какого-ибудь ыешего
ужаса, я просил у Бога его отваги.

Если вы е читали сказку, прочитайте, там прекрасый коец: герой жеился и
узал страх, когда жеа окатила его водой. В одом этом больше правды о
браке, чем во всех кигах о №проблеме пола¤, которых теперь так мого.

По углам детской кроватки стоят Персей и Ролад, Зигфрид и Георгий. Если
вы уберете стражу, ребеок е стает разумей є просто ему придется прогоять
бесов одому. В кого є в кого, а в бесов мы верим. Надежду отрицают все
тверже, безадежость є ве сомеий. Ныешие люди веруют только в погибель.
Лучший из совремеых поэтов выразил эту веру в прекрасой, е лишеой сомеья
строке:

Быть может, есть ебо. Коечо, есть ад 3.

Мрачый взгляд а мир икогда е исчезал; овые тайоискатели и тайовидцы
прямо с его и ачиают. Не так даво вообще е верили в духов. Теперь все
больше ароду верит в ечистого духа.

Могие ругают спиритов за то, что все у их как-то глупо є духи шутят,
чуть ли е тацуют со столиками. Мея это е пугает; я был бы рад, если бы
духи вели себя еще смешее. Пусть шутят, только получше. Наша овая
духовость важа и уыла. Языческие боги бывали распутыми, христиаские
святые є слишком серьезыми, а духи эти и серьезы, и распуты; какая
гадость! Ведь суть и цеость Рождества в том, что мифы о ем добры и
радосты. Коечо, я верю в Рождествеского деда, о а святки адо прощать, и
я прощаю тех, кто е верит. А если кто-ибудь е поял, почему я так
сержусь, пусть прочитает, к примеру, №Поворот вита¤ 4. Мало а свете киг,
аписаых так хорошо, о я далеко е увере, что стоило ее писать.
Повествуется там о двух детях, которые постепео обретают и всеведеие, и
безумие под влияием двух злых духов, слуги и служаки. Да, я е увере, что
Гери Джеймс долже был это издавать (ет, е покупайте, там все пристойо,
это є про душу!), о я все же сомеваюсь, и дам возможость оправдаться
этому прекрасейшему писателю. Я приму его повесть и похвалю, если о
апишет е хуже о детях и Сата Клаусе. Если о е захочет или е сможет є
дело ясо. Нас заимают мрачые тайы, е заимают є добрые. Мы е поборики
разума, а поклоики дьявола.

мео это я и хотел сказать.

Человечество

(итерлюдия)

х епристойые киги и газеты е соблазяют, а истязают. Патриотизм их резок
и груб; ои браят себя так, как другие ароды браят иоземцев. Все, что
скажут враги Фрации о ее упадке и изости, меркет перед тем, что говорит
оа сама. Фрацузы пытают самих себя, а иогда є порабощают. Когда ои
смогли, акоец, править как им угодо, ои устаовили тираию. Оди и тот же
дух владеет ими, от Крестовых походов и Варфоломеевской очи до поклоеия
Эмилю Золя. Поборики веры истязали плоть во имя духовой истиы; реалисты
истязают душу ради истиы плотской.

Брюссель є Париж, е очищеый страдаием. Вульгарость его е перегорает в
оге епрестаых мятежей. В ем ет того, за что любят Париж благородые
фрацузы. В ем есть все то, за что любят Париж дурые агличае. Здесь, как
во могих больших городах, вы айдете худшие плоды всех аций є аглийскую
газету, емецкую философию, фрацузский рома, америкаские апитки. Здесь ет
аглийской шутки, емецкой учтивости, америкаского восторга, фрацузской
борьбы за идею. Бульвары как в Париже, и магазиы є как в Париже, о
посмотрите а их две миуты, и вы поймете, в чем разица между королем
Леопольдом и хотя бы Клемасо.

По этим, а также по другим причиам я стал мечтать об отъезде как только
приехал, и, движимый мечтою, сел в трамвай, который шел за город. В
трамвае этом беседовали двое мужчи: евысокий, с черой бородкой, и
лысоватый, с пышыми баками, как у богатого графа-иостраца в трехактом
водевиле. Когда мы выбрались из цетра и шуму стало меьше, я слышал всю
их беседу. Ои говорили по-фрацузски, очеь быстро, о вполе поято, ибо
употребляли в осовом длиые слова. А кто е поймет длиых слов, сохраивших
ясость латыи?

є Гумаость є кардиальое условие прогресса, є сказал человек с бородкой.

є А итерациоальая косолидация? є парировал человек с баками.

Такие разговоры я люблю; и я стал слушать. Человек с баками хотел, чтобы
Бельгия была империей; и впрямь, для ации оа едостаточо сильа, а для
империи є сойдет. Нация имеет дело с равыми, империя бьет слабых.
Стороик империи говорил так:

є Человечеству прежде всего ужа аука.

А человек с бородкой отвечал:

є Этого мало. Ему ужа гумаизация ителлекта.

Я зааплодировал, как а митиге, о ои е услышали. Мысли их е были для мея
овостью, о в Аглии их е выражают так резко и к тому же так быстро.
Человек с баками любил просвещеие, которое, как выясилось,
распростраяется. Просвещеые просвещают епросвещеых. Мы есем отсталым
ародам ауку, а заодо є и себя. Поезда ходят все быстрее. Наука
преображает мир. Наши отцы верили в Бога и, что еще прискорбей, умирали.
Теперь мы овладели электричеством є машиы совершествуются є граицы
стираются є стра е будет, оди империи, а властвовать ад ими стает все та
же аука.

теллект є гумаость є Толстой є духовость є крылья...

На этом емаловажом месте трамвай остаовился, и я, как и страо, увидел,
что аступили сумерки, а мы є далеко за городом. Тогда я вышел побыстрее,
оставив пригородый трамвай а произвол судьбы.

тут я почувствовал, как тесо мы все связаы. Тогда я увидел свет. О был
так близко к земле, что мог приадлежать только образу Божию.

Я вышел а лужайку. Передо мой был длиый, изкий дом, а в его открытой
двери стояла, задом ко ме, большая серая лошадь. Я вежливо протисулся
мимо ее и увидел, что ее кормит медлительый пареек, попивающий при этом
пиво. Отовсюду глядели, как совы, дети помоложе; я асчитал шесть штук.
Отец еще работал в поле, а мать, завидев мея, встала и улыбулась, о
проявлять друг к другу милосердие ам прищлось заками. Оа алила ме пиво и
показала, куда идти. Я арисовал детям картику, и, поскольку а ей
сражались два человека, дети очеь обрадовались. Потом я дал каждому
ребеку по бельгийской моете, заметив, что люблю экоомическое равество.
Ои о ем е слышали, в отличие от аглийских рабочих, которые только о ем и
слышат, хотя его и е видят.

Я добрался до города и азавтра сова встретил своих спутиков,
доказывавших, без сомеия, что аука радикальо измеила человечество, а
человечество, в свою очередь, стремится к гумаизации ителлекта. Но для
мея при этом слове вставала ода картиа. Я видел евысокий дом, затеряый в
полях, и мужчиу, копающего землю, как копали ее люди с первого своего
утра, и большую серую лошадь, жующую у самой головы ребека, как тогда, в
пещере.

Фрацуз и агличаи

Само собой разумеется, что любовь ко всем ародам є одо, подражаие другим
ародам є совсем другое. Все хорошие люди любят другие ароды; почти все
плохие люди отказываются от своего. Чтобы стать итерациоальым, адо стать
ациоальым. Те, кто зовет себя миротворцами, е слишком хорошо это пояли,
и потому, аверое, их е слишком хорошо поимают. Всеобщий мир є это мир
между ациями, а е мир, когда аций уже ет, подобый миру буддиста, где ет
личости. Золотой век хорошего европейца похож а христиаский рай, где все
любят друг друга, а е а страый восточый рай, где все друг другом стаут.
Что до аций, это сказывается очеь заято. Чем больше человек восхищается
самой сутью чужой страы, тем меьше хочет о ей подражать є о зает, что в
ей есть еповторимые глубиы, которых е переять чужеземцу. Если агличаи
увлечется Фрацией, о попытается стать фрацузом; если о полюбит Фрацию, о
остается агличаиом. Это особео важо, когда речь идет о Фрации, ибо у
фрацузов есть страое свойство: все их пороки є а виду, все их
добродетели є под спудом. Можо даже сказать, что их пороки є цветы, а их
добродетели є кореь.

м лучше еавидеть Фрацию є если дурак ее полюбит, о скоро стает
мерзавцем. О будет восхищаться самым худшим; мало того є будет
восхищаться тем, чего ет. О восхитится ветреостью и леью самого
работящего и домовитого арода в мире; восхитится капризами и причудами а
редкость почтеых и здравых людей. О е поймет фрацузов є о еще хуже о
поймет себя. Если агличаи думает, что действительо любит фрацузских
реалистов, действительо выдержит фрацузскую драму, действительо е
пугается фрацузских карикатур, є о восхищается тем, чего е поял, жет,
где е сеял; смакует изыскаый плод фрацузского циизма є о е вскапывал
грубую, жирую землю фрацузской добродетели.

Чтобы это было поятей, пойдем от противого. Представим себе, что фрацуз
приехал в Аглию, где и сейчас а всем лежит теь затых домов и сама
свобода прищла от аристократов. Если фрацуз увидит и полюбит аше
чваство, если о полюбит аш собизм и стает ам подражать, вы сами заете,
что мы о ем подумаем. Мы подумаем, что этот фрацуз є дешевый выскочка,
мелкий соб, подражающий аглийским порокам, которых е поимает. О е поял,
как мого в их добродетели; е увидел тех свойств, которые прогревают
изутри аше чваство, є добродушия, гостеприимства, бессозательой
поэтичости, сетиметальой предаости прошлому, простодушого умилеия
сказочой жизью зати. Фрацуз видит, что мы славим и любим короля. Подло
славить короля силього; славить же слабого є почти подвиг. Бессилие
гаоверского дома аделяет аглийского роялиста печальым рыцарством
якобита. Фрацуз видит, что аши слуги почтительы, о е зает, как ои
епочтительы; е зает аглийской легеды о вером и веселом слуге, который е
глупей хозяиа, є о Калебе Балдерстое, о Сэме Уэллере. Фрацуз видит, что
мы поклояемся зати, о е поимает, что больше всего мы цеим в ей черты
демократа є простоту, приветливость, щедрость. Плебей может быть
подобострастым, вельможа е долже быть гордым. Лорд для агличаиа є символ
№астоящей жизи¤; а суть и прелесть этой жизи в свободе, широте, доброй
легкости, великодушии мотовства. Вот почему кебме е сочтет вас
джетльмеом, если вы заплатите ему сколько следует. Вы е обсчитали его є
вы его оскорбили в лучших чувствах, запятали его идеалы, развеяли мечту
о прекрасом прице. Все это очеь сложо, почти еуловимо; в аглийском
преклоеии перед лордом трудо отделить подобострастие от чистой любви к
благородству. Фрацузу елегко это поять. О увидит угодливость; и если оа
ему поравится, стает пресмыкаться и льстить. Так, агличаи примет
фрацузскую простоту в обращеии за обыковеую аглость; и, если оа ему
поравится, стает грубить. Нельзя переимать с аскока черты чужой ации.
Катились долгие годы, медлео росли парки, покрывались копотью дубовые
балки, созревало темое вио в погребах и таверах, леиво и привольо текла
аглийская жизь, чтобы расцвел безобидый цветок ашего чваства. Стрельба и
баррикады, уличые песи, оборваые люди, умирающие за идею, породили и
оправдали огеую розу фрацузской аглости.

Когда я едаво был в Париже, мы с приятелем видели есколько очеь
блестящих и очеь коротких є миут а двадцать є пьес. Все ои были
убедительы, а ода убеждала так сильо, что, выйдя из театра, мы чуть е
подрались. Автор этой пьесы решил показать, как люди действительо ведут
себя во время кораблекрушеия є как ои бьются, кричат, давят друг друга,
бессмыслео цепляются за жизь. А в довершеие всего, с жуткой ироией
Вольтера, о выпустил а сцеу государствеого мужа, который произес речь о
том, что ои погибли с честью, по-братски обимая друг друга. Приятель мой
долго жил в Париже и, когда мы вышли, сказал, как истый фрацуз:
№Замечательо, правда?¤ є №Нет, є сказал я, приимая по мере сил
классическую позу Джоа Булля. є Нет, е замечательо. Если автор просто
развлекался, я е возражаю. Но если о что-то хотел сказать, я е согласе.
О хотел доказать ам, что под личиой маер люди є е просто звери, а загаые
хищики. Я е так уж мого заю о людях, особео когда ои говорят
по-фрацузски. Зато я заю, что оди пьесы хотят возвысить дух, другие є
сокрушить. После °Сираоў (где актеры говорили еще быстрей) человек
обретает адежду, после этой пьесы є теряет¤. є №Как можо подходить к
искусству с равствеой, сетиметальой...¤ є ачал мой спутик, о я перебил
его є я вдруг поял: №Я повторю, є воскликул я, є то, что Жорес сказал
Либкехту: °Вы е гибли а баррикадах!ў Вы є агличаи, как и я, и вы обязаы
быть добродушым. У их есть право а жестокое искусство є ои бывали
жестокими в политике. Ои смеют пытать души пьесой, ибо выдержали пытки в
тюрьмах. Ои проливали кровь за бедых. Ои проливали кровь за веру. А вот
я є дело другое! Я є агличаи, я люблю удобства, ищу приятых развлечеий.
Ои идут сюда е для уюта є ои е тешат здесь, а бередят душу. Быть может,
их, мятежиков, вдоховляет мысль о человеческой изости. Но упаси Господь,
чтобы оа пришлась по вкусу двум развлекающимся агличаам!¤

Фаатик

Фаатик є это тот, кто еспособе серьезо восприимать ичего, кроме
собствеого меия. Фаатизм икак е связа со степеью убеждеости. Человек
может погибуть за свои убеждеия а костре или вызвать а бой весь мир и от
этого и а дюйм е приблизится к фаатизму. Но если о е в состояии поять,
что его догма є это догма, хотя и правильая, тогда о фаатик. Быть может,
преследовать за идеи епристойо, о далеко е всегда преследователь слеп; о
может прекрасо поимать заблуждеия, которые хочет уичтожить. Ничуть е
фаатичо, апример, считать Кора сверхъестествеым. Фаатичо считать его
естествеым, само собой разумеющимся, едиствео возможым. Христиаи є е
фаатик, если о считает китайцев язычиками; о когда о упоро считает их
христиаами, о фаатик, и икто иой.

Ода из самых модых форм фаатизма є подыскиваие замысловатых и измеых
объясеий для того, что вообще в объясеиях е уждается. Мы попадем в тума
предвзятых меий, если скажем, к примеру, что человек стал атеистом,
потому что ему захотелось кутуть; или стал социалистом, потому что
завидует богатым; или поверил в Бога, потому что его охмурили свящеики.
Все эти случайые, тупые объясеия говорят о том, что ам е пришло в голову
объясеие, четкое, как чертеж: и атеизм, и социализм, и христиаство
убедительы сами по себе. Зачем совращать, подкупать, когда можо
обратить?

Другими словами, человек поистие свободомыслящий всегда способе поять
противика. Свободе е тот, кто считает все точки зреия одиаково верыми
или одиаково ложыми є это е свобода, а слабоумие. Свободе тот, кто видит
заблуждеия так же ясо, как истиу. Чем глубже вы убеждеы, тем меее
верояты в ваших устах высказываия вроде: №Ни оди просвещеый человек е
стает искрее считать...¤, №Уразуметь е могу, как Джос способе
верить...¤, за чем следует старое, простое и убедительое меие.
Просвещеый человек может верить во что угодо. Я, апример, прекрасо
поимаю, как может Джос придерживаться своих идиотских взглядов. Если вы
серьезо убеждеы, что у вас в руках карта, вы видите а ей е только
правильые, о и ложые пути. Вы заете, как идти по дороге и как с ее
сбиться; вам яса логика заблуждеия. Умейте думать о взглядах противика,
даже если вы в их е верите.

ме показалось, что альпиист, ловко взобравшись а скалу, разжал руки и
шлепулся в грязь.

Что же эта последяя фраза, как е старый добрый фаатизм? Мой бедый критик
оказался среди есчастейших детей человеческих є у его только оди мир.
Коечо, для всякого человека только оди мир истие; о о вообще е способе
видеть другие миры, даже вообразить их.

Мой разум е так тоок, зато о свободе. Ме ичего е стоит увидеть
шесть-семь миров. Я могу увидеть спиральый мир, по которому бодро
взбирается Аи Безат; могу увидеть мехаический мир, где меро тикают мозги
Маккейба 1; могу увидеть безрадостый мир Харди, где Творец жесток и
слабоуме, слово деревеский дурак; могу увидеть прозрачый мир Йейтса,
сквозь узорые складки которого просвечивает мрак; и, есомео, смог бы
увидеть мир своего соперика, если бы о потрудился связо его описать. Но,
поскольку выражеие №всякий, кто верит в догму¤ говорит разуму е больше,
даже меьше, чем возглас №Тра-ля-ля!¤, я выужде, как это и тяжко,
включить его имя в список великих фаатиков.

Можо ли азвать гумаизм религией?

вот, я е могу ответить а его, е думая о моей вере. Честости ради скажу,
что гумаизм, о котором тут идет речь, совсем е похож а расплывчатую
гумаость. Под гумаизмом Форстер поимает примеро следующее. Наука и
оргаизоваость, в определеом смысле, заполили теперь всю жизь. Ои загали
ас, как скот, в стойла роковой аследствеости; человек врос в землю, как
растеие, є о е может оторваться от ее е только агелом, о и птицей.
Последее слово психологии иже обычой жизи. Подсозаие є иже человека, иже
всего естествео-земого. Борьба за гумаизм теперь є борьба за созаие, за
осозаие себя. Надо веруть истио-человеческие цеости: волю, є то есть
равствеость; память є то есть традиции; культуру є то есть духовые
акоплеия предков. Одако я долже прежде всего ответить а поставлеый
вопрос; и я отвечаю є отрицательо.

Я е верю, что гумаизм может замеить веру. Ме мешает причиа, столь
кокретая, что я азову ее фактом. Я заю, это очеь похоже а приевшиеся
доводы поверхостых апологий. Но сейчас я говорю е поверхосто; я говорю е
о привычой, уаследоваой условости. Я скажу о том, до чего додумался сам,
довольо поздо є и поял, что это суть и мораль всей моей жизи. Еще
есколько лет азад, когда мои религиозые взгляды уже в осовом сложились,
я е увидел бы этого так четко, как сейчас.

А увидел я вот что: совремеый мир, со всеми своими движеиями, живет а
католический капитал. О черпает из кладезя христиаских исти; коечо, сюда
отосятся и те истиы, которые зала атичость, о кристаллизовало
христиаство. Нового, своего ему е придумать. Вся овиза є в ярлыках, в
словах, как будто речь идет о овой постаовке. Мы подбираем старую истиу
и е можем ее вытяуть. Вот два характерых призака совремеых равствеых
идеалов. Во-первых, ои взяты из вторых рук є средевековых или древих.
Во-вторых, в овых руках ои почти сразу гибут. Это я и постараюсь
доказать; по счастливой случайости, кига Форстера очеь удоба для моих
доказательств.

елли любил человека, Уитме любил всех. Любое лицо, любая черта были
достойы мистической песи, слово факел вспыхивал в толпе. Каждому адо
служить, как королю. Каждому адо поклояться, как Богу. Кто сокрушит
племя богов, республику королей є истиый овый мир, е а словах, а а деле?

Ну, что ж... а вот что говорит теперь Форстер о взглядах великого
осователя ового, демократического мира: №Совремеая аука е склоа
поддерживать идею врождеого достоиства или совершества людей. Вполе
возможо, аука будущего уведет ас от демократии к тем или иым формам
аристократии. Мы увереы, что благие адежды, которые Уитме связывал с
демократией и аукой, были построеы а песке... Его политические,
эстетические и религиозые взгляды приадлежат прошлому... Приходится
призать, что осовые пророчества Уитмеа е оправдались¤. Это еще очеь
мягко сказао. Г. Л. Меке 3 выражается куда резче: №Ои (о имеет в виду
либералов или экс-либералов) пояли, что умствео еполоцеые люди, ради
спасеия которых ои лезли из кожи, совсем е уждаются в спасеии¤. Вот о,
овый дух є если овый дух вообще есть. №Я создам епобедимые города, где
все обимут друг друга за плечи, є восклицал Уитме, є любовью друзей,
вечой любовью друзей¤ 4. Ме приято представить лицо Мекеа из города
Балтимора, если какой-ибудь друг из Питсбурга попытается придать ему
епобедимость, обяв за плечи. Да что там, мысль Уитмеа мертва и е для
таких кровожадых людей, как Меке. Оа мертва для Олдоса Хаксли,
сетовавшего едаво а еобосовао-сетиметальое меие старых республикацев о
человеческой природе. Оа мертва для самых добрых и благодушых критиков.
Оа мертва для стольких мудрых, хороших людей, что ме кажется: живи
сейчас Уитме, да еще с его любовью к ауке, оа бы умерла и для его.

Оа жива для мея. Оа для мея реальа е потому, что я чем-то особео хорош,
а потому, что мистическая мысль испарилась, как астроеие, о христиаство
учит мея, что горбатый егр увеча имбом. Дерзкая фатазия Уитмеа, или то,
что о считал своей дерзкой фатазией, є а самом деле просто старая,
правоверейшая картиа. Вы айдете сколько угодо карти, где целая толпа
увечаа сияьями, потому что все сподобились благодати. Ода из осовых
католических догм гласит, что все люди, без едиого исключеия, выточеы,
как сияющие стрелы, ибо у их есть свободая воля, со всеми вытекающими
отсюда последствиями; и Церковь (зающая веками то, что скептики только
что открыли) строго следит за темой теью возможой драмы. Но возможая
слава от того е меьше, а как бы даже больше є ведь какая слава без
свободы? В определеом смысле, люди увечаы имбом даже в аду.

Суть в одом: у всякого, кто верит, что все создаы для спасеия, а могие є
к ему идут, есть твердая осова, и е по воле астроеий о видит толпу
сияющих имбами людей. Благодаря этой осове любое лицо, любая черта
достойы мистической песи. Но песь эта совсем е похожа а совремеые стихи.
Самые овые из овых поэтов поют е хвалу, а хулу или, верей, отвращеие.
Самые овые стихи пропитывает, если можо так выразиться, яростая скука.
Новый писатель пытается поразить ас е тем, что горбатый егр увеча имбом.
О пытается ас поразить тем, что е смог поцеловать прекрасейшую из жещи,
потому что у ее прыщ а лбу или жирое пято а пальце. Уитме хотел
доказать, что грязое є чисто, и славил авоз, из которого родится трава.
Преемики, подхватившие его свободый стих, хотят доказать, что чистое є
грязо; ои видят белизу проказы в густой белизе молока, гусость лишая или
щетиы є в пробивающейся бородке. Короче говоря, дух поэзии измеился. Но
о е измеился в богословии; потому и хорошо, когда теология устойчива.
Католическая церковь и за, и против демократии, если поимать под
демократией возю выборов или ападки а те или иые политические
привилегии. Не ее дело поддерживать то, что говорил о демократии Уитме,
и даже то, что говорили о ей Джефферсо и Ликоль. Но ее дело резко
отвергуть то, что говорит о демократии Меке. Ни диоклектиаово гоеие 5, и
меч, и коец цивилизации или коец света е заставят ее призать, что
оди-едиствеый человек (даже №умствео еполоцеый¤) е стоит спасеия.

елли вспыхули вселеским пожаром уитмеова уиверсализма. Все мы верили без
доказательств, что аши преемики тоже будут в это верить. Нам казалось,
что открыть зако братства є все раво что открыть солечый свет; и устать
от его ельзя. Но люди устали от его даже за мою едолгую жизь. Теперь уже
евозможо взывать к врождеому чувству равества. Мы видим, что у
большиства чувство это погибло є потому что оо было астроеием, а е
догмой; и с запоздалой мудростью стариков удивляемся: как могли мы
думать, что астроеие продержится, если е продержалась догма? А кроме
того, мы ачиаем поимать, что едиствеая еще живая сила є старая сила
догмы. На самом деле было так: примеро в XVIII веке люди (чаще всего є
искрее) возмутились раводушой распущеостью клира и сказали: №Вы,
кажется, зовете себя христиаами є зачит, вы е можете отрицать, что все
мы братья и адо помогать бедым¤. Вызов их был так простодуше, мятежый
голос звеел обидой имео потому, что черствые христиае е вели себя
по-христиаски. Демократический призыв победил, потому что о казался
еопровержимым. А казался о таким е потому, что о таков и есть, а потому,
что даже выдохшиеся христиае е посмели его опровергуть. Зато Г. Л. Меке
всегда готов служить.

мео здесь все стало для мея особео заимательым. Я окиул взором прежие
кризисы веры и заметил итересое сходство, слишком сильое, чтоб азвать
его совпадеием. Ме пришло в голову, что все мятежи против Церкви,
особео є от Реформации до Революции, сводились к тому же. У каждого
крупого ересиарха было три особеости. Во-первых, о выхватывал оду
мистическую идею из всей уравовешеой системы церковых мистических идей.
Во-вторых, о противопоставлял ее всем остальым. В-третьих, как и страо,
о и поятия е имел, что идея его є мистическая, или хотя бы глубокая,
сложая, требующая доказательств и веры. С епоятым простодушием о считал,
что оа сама собой разумеется, и опровергуть ее ельзя, хотя с ее помощью
можо опровергуть что хотите. Самый простой и аглядый пример є Свящеое
Писаие. Стороему скептику или беспристрастому греку показалось бы очеь
страым, что люди, ворвавшиеся в храм, разесли алтарь, выгали свящеика,
о, завидев киги под азваием №Псалтирь¤ или №Евагелие¤, е бросили их в
огоь, а использовали как оружие против всего осталього. Если свящеый
жертвеик плох, почему хороши свящеые киги? Если жрец подтасовал таиства,
почему б ему е подтасовать тексты? Одако тем, кто бил кигой по всей
остальой церковой утвари, далеко е сразу пришло а ум, что и в киге можо
усомиться. Когда же в ей усомились, удивились, а во могих страах
удивляются по сю пору.

ои очеь удивились, когда те, кого ои звали еверыми, действительо стали
то там, то сям призаваться, что е верят в его. Ои приимали без
доказательств, что Господе всеведеие абсолюто и может, если адо,
уичтожить Его милосердие. Потом явился Уэсли 6 и восстал против
кальвиизма; методисты 7 уцепились за католическую идею о том, что люди
обремееы чувством греха, и предлагали всем и каждому от этого бремеи
освободиться. Все мы заем толки и шутки о том, как ои ловили людей а
улице и предлагали покаяться. Но им очеь долго е приходило в голову, что
этот встречый, быть может, жаждет освободиться от грехов е больше, чем
от пляски св. Витта. О е страдает от греха, потому что е видит в ем
ичего дурого. Эти еретики удивились в свой черед, когда, по воле Руссо и
мятежых оптимистов, люди потребовали чисто человеческого счастья,
заговорили о достоистве и братстве, и, акоец, призали устами Уитмеа, что
вовсе е амереы №е спать и сокрушаться о грехах¤.

очеь удивились, когда овые мятежики везапо призались, что рыжий мясик с
бородавкой а осу е поражает их величием, что ои е аходят в себе и следа
искреей любви к ему и ичуть о том е жалеют.

вот, я е могу поручиться, что овый протест против этих сетиметов е
освободит мир от обязаости чувствовать чужую боль. Не только Ницше є
могие овые язычики провозгласили черствость высшей чистотой духа.
Начитавшись овых стихов о человеке будущего, чье стальое тело сияет
холодым зелеым огем, я легко воображаю литературу, которая будет
гордиться бездушой, металлической жестокостью. Тогда, быть может, мы
посмеем сказать, что последяя христиаская добродетель ушла из мира. Но
пока добродетели живы, ои є христиаские.

Потому я и е могу считать гумаизм и веру равыми противиками. Ои є как
источик и лужа, как пламя и головя. Все старые ителлектуалы выхватывали
головю из вечого огя; ои размахивали ею, ои сжигали полмира, о оа гасла.
Пуритае е передали ам высокого преклоеия перед бессилием воли. Уитме е
передал оптимизма є мы очеь скоро увидели толпу е его глазами, а глазами
Драйзера. Короче говоря, я е доверяю мистическим экспериметам ве духовой
традиции просто потому, что ои е выживают, даже если аходят
последователей. В лучшем случае их хватает а одо поколеие; в худшем є а
оди кружок; чаще всего є а оду моду. Не думаю, что ои владеют тайой
воздействия, толпы им е собрать. Простите ме, старому демократу, є я
придаю кое-какое зачеие тому, мого или мало людей во что-то верит.
Сколько вы айдете гумаистов в простой, еобразоваой толпе? Больше ли, чем
было философов в старом добром греческом городе? Больше ли, чем
поклоиков изыскаой культуры в сотях соте, следующих за кардиалом Маигом
или за геералом Бутом 8? Я и е думаю презрительо фыркать а гумаистов; ме
кажется, я поимаю их достоиства и пытаюсь отоситься к им со всем
смиреием. Но ме бы хотелось зать, а скольких имео представителей
есчастого и заблудшего рода человеческого гумаизм рассчита. Говорю я это
е без личых причи; ведь триста миллиоов приимают таиства, которые я
приял, и живут моей верой. Надеются ли гумаисты, что их будет триста
миллиоов? Бодрый оптимист может сказать, что гумаизм є религия
следующего поколеия. Так, Кот говорил, что человечество будет богом того
поколеия, которое следовало за им, є и е совсем ошибся; о дальше дело е
пошло. Для ашего поколеия человечество є е бог. Вопрос же в том, что
будет верой аших детей, и всех потомков, до скочаья века.

У того гумаизма, о котором пишет Форстер, есть одо мудрое и хорошее
свойство. О действительо пытается собрать обломки, склеить куски. Люди
слепо разесли все вдребезги, а потом подбирали, что подверется под руку.
Мальчишки разбили витраж, а потом пытались соорудить из осколков розовые
очки республикаца или желто-зелеые очки декадета. Гумаизм же хочет
собрать побольше; о достаточо велик, чтобы агуться и подять из праха
алмаз смиреия. В отличие от XVIII и XIX веков, Форстер смиреие поимает.
Мэтью Арольд в свое время тоже поимал хорошую вещь є целомудрие
(которое, правда, азывал противым словом №чистота¤). Но раьше чем
замеить религию культурой Арольда или гумаизмом Форстера, адо задать
очеь простой вопрос. Ои собирают осколки; о могут ли ои их склеить? Где
тот цемет, благодаря которому религия была едиой и всеобщей и е
распадалась а куски и кусочки личых астроеий? Чем вы поручитесь, что оди
гумаист е захочет чистоты без смиреия, другой є смиреия без чистоты, а
третий є красоты или истиы без того и без другого? Чтобы мораль и
культура были устойчивы, адо расположить все части правильо, слово ками
в арке. Я заю только одого зодчего, который это сделал. Прочость Его
здаия доказаа, арки Его усеяли века и земли, и чистая вода крещеья бежит
по акведуку Рима.

отладии, в Аглии был более популяре крикет. Бритаский политический
деятель А. Бальфур был этузиастом гольфа и даже возглавлял в 1890-е годы
старейший в Бритаии клуб.

2Пер. А. Сергеева.

4Пер. К. Чуковского.

╚

(

╚

` 0

(

╚

▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄
▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄▄