о. П.Флоренский НАУКА КАК СИМВОЛИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ I. В 1872 году, Эрнст Мах, тогда еще только выступавший на поприще мысли, определил физическую теорию как абстрактное и обобщенное описание явлений природы 1 . Рассуждая историко-философски, это событие не было ни великим, ни даже значительным. Оно не подарило философии ни новых методов, ни новых мыслей, но общественно, в мировоззрении широких кругов, образующем собою философскую атмосферу и больших мыслителей, этот 1872-й год можно считать поворотным: в напыщенной стройности материалистической метафизики, всесильно и нетерпимо диктаторствовавшей над сердцами, тут что-то хряснуло. Где-то произошла не то снисходительная улыбочка, не то смешок. И хотя, по провинциям мысли, и доныне встретишь иногда запоздалого мародера, твердящего о добрых старых временах "научного" миропонимания, однако тогда, именно тогда, начал осыпаться этот бутафорский дворец. Послушаем свидетельство историка науки: "Французские энциклопедисты XVIII века думали, что они были недалеки от окончательного объяснения мира физическими и механическими принципами: Лаплас даже воображал себе ум, могущий предсказать ход природы на всю вечность, раз будут даны массы всех тел, их положения и начальные скорости. В XVIII веке эта жизнерадостная переоценка объема новых физико-механических идей была простительна. Это - даже освежающее, благородное и возвышенное зрелище; и мы можем глубоко сочувствовать этому выражению интеллектуальной радости, столь редкой в истории. Но теперь, по истечении столетия, когда наше суждение стало трезвее, миропонимание энциклопедистов представляется нам механической мифологией, не далекой от анимистической мифологии древних религий. Оба эти взгляда содержат неправильные и фантастические преувеличения неполного восприятия" 2 . Направление к более полному представлению может быть результатом долгого и кропотливого исследования. "Предсказывать этот результат или даже пытаться ввести его в какое-нибудь современное научное исследование будет мифологией, а не наукой" 3 . Таково беспристрастное суждение Э. Маха. В 1872 году оно еще только нарождалось. Два года спустя, другой исследователь, известный своими работами и, главное, точностью своего ума, объявил задачею механики - "дать наиболее полное и возможно более простое описание движений, происходящих в природе". 4 Это был один из наиболее заслуженных физиков XIX-гo века, знаменитый основатель спектрального анализа, Густав Роберт Кирхгофф. Но если мысли молодого Маха не встретили себе отклика, то как было замолчать определение ученого уже прославленного. Оно и вызвало... "всеобщее изумление". 5 Сейчас нам приходится лишь изумляться этому изумлению; к тому же, понять математическое естествознание как описание - было не разрывом, а напротив, преемством традиции, установленной еще Ньютоном, подчеркнутой в 1855 году В. И. М. Ранкиным, а с 1870 года в философии развиваемой Шуппе. 6 Но не прошло и тридцати лет, как "всеобщее изумление" сменилось всеобщим же признанием. Дальнейшие труды Маха 7 , "Принципы механики" Гейнриха Герца 8 , острые анализы Пьера Дюгема в области истории методологии физики 9 , громкая своим общественным действием натурфилософия Вильгельма Оствальда 10 , высокоавторитетные высказывания красы французских математиков Анри Пуанкаре 11 , методологические обсуждения Клиффорда 12 , Сталло 13 , Энриквеса 14 , моделирование Вильяма Томсона (лорда Кельвина) 15 , хотя быть может и вопреки замыслу самого ученого, вообще самосознание физики в лице многих и многих, а с другой стороны - встречные течения философии, в особенности официозно провозглашенный пролетарской философией, а на деле полумистический эмпириокритицизм Авенариуса, Корнелиуса, Петцольда, Карстаньена, Гольцапфеля <16> и других, и по этому недоразуменному провозглашению усиленно проповедуемый умственным пролетариатом всех стран, <17> менее чем в тридцать лет, говорю, эти совокупные усилия утвердили общество в мысли, что действительно физическая теория есть не более как символическое описание, "упрощенное и упорядоченное описание", хотя, кстати сказать, доныне еще отнюдь не стало ясным, чего именно описание есть физика. Различно у различных исследователей выражаемый, этот взгляд есть ныне общее место теории и методологии знания, выросших на почве исторического изучения методов физики и прочих наук, ей сродных. Доказывать описательный характер их - значит ломиться в открытую дверь. Однако следует всячески воздержаться от спешной мысли, будто таковым признанием брошена тяжесть на чашку скептицизма и феноменализма. Ведь еще не сказано, ни - что именно описывает физика, ни - какова степень метафизической значительности этого описания, ни, наконец, - что означает его экономичность. II. Однако, ради большей определенности дальнейшей мысли, вглядимся в начала, излагаемые Г. Герцем. Метод познания природы, по Герцу, заключается в следующем: "...мы создаем себе внутренние образы или символы внешних предметов и создаем мы их такими, чтобы логически необходимые последствия этих образов были всегда образами естественно необходимых последствий изображенных в них предметов" 18 . Предпосылкою возможности этого метода служит требование, чтобы существовало известное согласие между природою и нашим духом; опыт свидетельствует об осуществимости сказанного требования. "Раз нам удалось из накопленного до сих пор опыта вывести образы требуемого характера, то мы можем уже из них, как из моделей, в короткое время вывести те последствия, которые наступят во внешнем мире гораздо позже, без нашего содействия или как последствия собственного нашего вмешательства в ход вещей; так мы можем предварять факты и решения наши в настоящем соображать с достигнутым уже познанием. - Образы, о которых мы говорим, суть наши представления о вещах; они имеют одно общее с вещами существенное свойство, которое заключается в исполнении названного требования, но для исполнимости этого требования вовсе не необходимо, чтобы они имели еще что-нибудь общее с вещами. В действительности мы и не знаем, и у нас нет никаких средств узнать, имеют ли наши представления о вещах еще что- нибудь общее с последними, кроме того одного основного свойства. Требование, чтобы последствия образов были опять образами последствий, не дает еще однозначного определения тех образов, которые мы создаем себе о вещах. Возможны различные образы одних и тех же предметов, и они могут различаться между собой в различных направлениях". <19> Образы эти должны быть непротиворечащими законам мысли; существенные отношения образов должны не противоречить отношениям вещей; и, наконец, образы должны быть наиболее целесообразны. "Из двух образов одного и того же предмета более целесообразным будет тот, который будет отражать больше существенных отношений предмета, который будет, как мы хотели бы сказать, более ясным. При равной ясности будет более целесообразным тот из двух образов, который, рядом с существенными чертами содержит меньшее число излишних и пустых отношений, т. е. образ более простой. Совершенно избегнуть пустых отношений невозможно: они потому уже нераздельны от образов, что ведь это только образы и к тому же образы нашего особого духа и потому не могут не зависеть также от специальных, особенностей его работы созидания этих образов". <20> Итак, образы должны быть "допустимы", "правильны" и "целесообразны". Но таковые условия могут быть соблюдены многими, весьма различными способами, и даже в самой механике, по-видимому столь определенной и замкнутой в себе. Герц усматривает три, совершенно различных, системы образов, которые он называет "тремя картинами мира". Систем таких насчитывается три (тут не приняты в расчет новейшие течения, делающие из механики отрасль электродинамики); однако это не ограничивает числа отдельных образов. Умы "узкие и сильные", каковые признаки П. Дюгэм приписывает французам и немцам, стремятся сократить число образов, спаивая их по возможности в неразрывную, но мало выразительную, мало говорящую воображению цепь дедукций; умы "широкие и слабые", а так именно тот же исследователь характеризует англичан, стремятся напротив к разнообразию ярких и взаимонезависимых моделей. Версальские сады и английские парки - вот соотношение работ материковых, и работ английских. Понятно, впрочем, речь может быть здесь лишь о стремлениях, о пределах: внимательный анализ и в работах французских классиков открывает несвязности и противоречия, равно как и английские романтики науки не безусловно чужды той или иной системы. Но сейчас нам нет нужды говорить о свойствах работ континентальных: в преувеличенном и предельно стилизованном виде эти работы суть именно то самое, за что нам, с детских лет, выдают сущность науки. Нам полезнее обратить взор к уму английскому, не терпящему в науке придворной чопорности и условного, задним числом наводимого единства, - к отважной мысли, показывающей себя в незаштукатуренном и неприкрашенном виде, с теми скачками, невязками, противоречиями и отступлениями, которые свойственны живой, не препарированной умственной деятельности. Говорю - "полезнее" - не к тому, чтобы исключить из науки мышление материковое, но чтобы легче разобраться в сути научной деятельности. III. Для английского ума, - говорит П. Дюгэм, - "теория - не объяснение и не рациональная классификация физических законов, а модель этих законов. Не для удовлетворения требований разума, а для воображения она строится. Вследствие этого она свободна от велений логики. Английский физик может построить одну модель, которая воспроизводила бы одну группу законов, и другую модель, совершенно отличную от первой, для другой группы законов, и он может это сделать даже в том случае, когда некоторые из этих законов общи обеим группам. Геометр из школы Лапласа или Ампера считал бы абсурдом давать одному и тому же закону два различных теоретических объяснения и утверждать, что правильны оба. Физик из школы Томсона или Максвелля не видит никакого противоречия, если один и тот же закон фигурирует в двух различных моделях" 21 . Возьмем, как пример, лекции по молекулярной динамике и волнообразной теории света, читанные гордостью Англии - Вильямом Томсоном, возведенным за научные заслуги в пэрство и получившим титул лорда Кельвина. Томсону надо изобразить деятельность материальной молекулы в различных разрядах световых явлений. Нужно ли изобразить свойство упругости в кристаллическом теле? - Материальная молекула изображается в виде восьми массивных шаров, помещенных на углах параллелепипеда и связанн<ых> между собою упругими нитями. Нужно сделать доступным воображению теорию рассеяния света? Материальная молекула представляется тогда состоящей из известного числа шарообразных, концентрических оболочек, удерживаемых упругими нитями. Эфир при этом представляется однородным, несжимаемым телом, для очень быстрых колебаний твердым, для медленных действий - совершенно мягким, наподобие студня или глицерина. Круговая поляризация? Тогда молекула представляется твердой оболочкой, внутри которой быстро вращается около оси, укрепленной в этой оболочке, гиростат. Затем, вместо этой модели предлагается другая: вместо одного гиростата в оболочке помещаются два, с противоположно направленными вращениями, причем оси гигростатов соединены шарнирами. В других случаях Томсон представляет эфир как однородную несжимаемую, невязкую жидкость; вихри в этой жидкости будут тогда молекулами. Или: эта несжимаемая жидкость изображена рядом твердых шаров, связанных между собою особыми шарнирами. Или: свойства материальных тел поясняются кинетической теорией Максвелля и Тэта. За эфиром - то признается большая вязкость, то, напротив, безусловно отрицается. Чтобы объяснить тяготение, призываются на помощь корпускулы Лесажа. Еще для иных целей свойства эфира иллюстрируются коробками из твердого вещества, с заключенными в них гиростатами, причем коробки эти соединены нитями из сгибаемого, но нерастяжимого, вещества. Еще в другом месте Томсон обращается к модели эфира и диэлектриков, предложенной Максвеллем: это именно род сот, стенки которых построены вместо воска из упругих тел; содержимое же ячеек - совершенная жидкость в быстром вихревом движении. И т. д. и т. д. 22 IV. Таковы наглядные образы одного и того же. Но, может быть, еще более значительно нечто подобное в алгебраических частях английских произведений. Разверните любой классический трактат по физике, принадлежащий перу француза или немца. Вы увидите здесь последовательную цепь умозаключений, облеченных в одежду математического анализа. Трактату предпослано введение, которым устанавливаются гипотезы, связывающие опытно найденные величины, и доказывается, что действительно эти последние могут быть рассматриваемы как величины. Алгебраический анализ имеет значение только средства, только облегчает вычисления; но суть дела всегда может быть передана в виде силлогизмов. Ничего подобного не найдем мы у физиков английских, и не каких-либо, а бесспорно гениальных и бесспорно первоклассных. Совершенно новые элементы не только не получают оправдания, но даже не определяются. К тому, что можно назвать выведением, - полное равнодушие. Алгебраическая часть теории тут - не вспомогательное средство, а сама есть своеобразная модель, картина. "Она представляет собой доступный воображению ряд знаков, изменения которых, происходящие по правилам алгебры, более или менее верно воспроизводят законы подлежащих изучению явлений, как их воспроизводил бы ряд различных тел, движущихся согласно законам механики". 23 В английских трактатах нечего искать чего-нибудь аналогичного теориям континентальных ученых, ибо в них - или чувственно-созерцаемые модели - машины, или наглядно-мыслимые математические символы, поддающиеся различным комбинациям и преобразованиям и стоящие в сознании вместо изучаемых процессов. "Когда француз впервые открывает сочинение Максвелля, - свидетельствует гениальный Пуанкаре о гениальном Максвелле, - к его чувству восхищения примешивается какое-то чувство недовольства, часто даже недоверия [...] Английский ученый не стремится построить цельное, стройное и окончательное здание. Скорее он хочет как будто дать ряд предварительных и не связанных между собой конструкций, установление связи между которыми трудно, порой даже невозможно". 24 Тут, в развитии алгебраических теорий, обнаруживается то же отсутствие порядка и метода, что и в собрании механических моделей. Дюгэм, подвергший внимательному анализу гениальный труд английского физика 25 , с чувством плохо скрытого возмущения свидетельствует о равнодушии у Максвелля ко всякой логике и даже ко всякой математической точности. "Рассуждения и вычисления, которыми многократно силится подтвердить их [свои уравнения. - П. Ф.] Максвелль, кишат противоречиями, темными местами и очевидными ошибками". 26 И вот окончательный приговор: "Как бы она ни натягивала на себя математическую одежду, книга Максвелля об электричестве и магнетизме, еще меньше, чем книга У. Томсона "Лекции по молекулярной динамике", есть система логическая. Подобно ей, она состоит из ряда моделей, из которых каждая изображает группу законов, без всякой связи с другими моделями, служащими для изображения других законов, частью или даже вполне тех же самых. Разница только та, что эти модели состоят не из гиростатов, не из упругих нитей, не из глицерина, а из ряда алгебраических знаков. Все эти различные частичные теории, каждая из которых развивается отдельно, вне всякой связи с предыдущими, часто вторгающиеся в области, исследованные уже в других теориях, обращаются не столько к нашему разуму, сколько к нашему воображению. Это - картины, автор которых совершенно свободно выбирал объекты, подлежащие изображению, как и порядок их группировки. Что за важность, если то или другое из изображаемых лиц фигурировало уже в другой позе в другой картине? Плохой прием встретил бы логик, если бы он отнесся к этому неодобрительно. Картинная галерея не есть цепь строго логических умозаключений". 27 V. Таков приговор. Но приговор этот, бесспорно необходимый с точки зрения французско- немецкой физики, не падает ли на голову этой последней, обличая и ее в непонимании самое себя? Да, конечно, Лаплас, Ампер, Коши, Нейман, Гельмгольц и проч. - это наука. Но не правильно ли сказать и то, что скорее физику можно отставить от Фарадея, Томсона, Максвелля и проч., нежели их - от физики? И если, например, электромагнитная теория света не удовлетворяет методологическим требованиям французских физиков, то не значит ли это, попросту, что соответственные требования выражают лишь своеобразный стиль французской мысли, но отнюдь не существо физического знания. Припомнив: когда-то Вольтер, как раз за ту же непринужденность величайшего гения английской - а, быть может, и мировой - поэзии, обзывал последнего варваром. 28 Но, "варварские" драмы пережили "веков завистливую даль" 29 , а втиснутые в чопорные рамки трех единств трагедии Вольтера читаются едва ли даже историками литературы. Очевидно, и в физике не требования логической стройности определяют научную ценность какого-нибудь Максвелля, а напротив, вольности Максвелля учат о необязательности в науке внешней системы и логического порядка. Что же, в таком случае, есть электромагнитная теория Максвелля, заложившая фундамент всей современной физики и, скажем более, всего нового понимания мира. "На вопрос, что такое теория Максвелля,- говорит Г. Герц, глубже и, притом, сочувственнее кого-либо проникший в "Treatise on Electricity and Magnetism", - я не сумел бы дать более краткого и определенного ответа" чем следующий: теория Максвелля есть система уравнений Максвелля". 30 Но, если так, то необходимо спросить себя: каков же смысл этих уравнений? Простейший ответ гласит: во-первых - включение световых явлений в область электромагнетизма, во- вторых, - возможность механически объяснить эту последнюю. По-видимому, теорией Максвелла уготовано величайшее торжество механическому миропониманию; хотя Максвелль и не дал самого объяснения, но зато доказал возможность его. Но это - только по-видимому. И мы в этом убедимся, как скоро рассмотрим, что значит "возможность механистического объяснения" чего бы то ни было. Прежде чем объяснить физическое явление, надо установить его. Но установить - это значит опытно открыть, какие именно величины q определяют его, измерить их и связать их между собой и со временем. Эти определяющие величины называются параметрами; связи же их, или законы их действия, выражаются обычно дифференциальными уравнениями. Если даны дифференциальные уравнения параметров, то тем самым явление описано. Что же, теперь, значило бы объяснить его механистически? Это значило бы придумать движения некоторой среды, будь то невесомая материя или иная, более тонкая, вроде, например, эфира, и подставить "их на место самого явления - так, чтобы дифференциальные связи от такой подстановки не нарушались. Определеннее: параметры должны быть выражены чрез пространственные координаты точек или частиц движущейся среды и, будучи преобразованы таким образом, должны соблюсти совместность дифференциальных уравнений. Но кроме того, среда наша, как именно движущаяся, а не вообще претерпевающая какие-либо изменения, подлежит в своих движениях основным началам механики. Иначе говоря, придуманное нами движение не есть произвольная подстановка новых переменных, но есть именно механическое движение, т. е. связано законом сохранения энергии и началом наименьшего действия. Объяснять их сейчас нам нет надобности, да и некогда; достаточно запомнить, что оба эти начала опять-таки суть особые математические выражения, связывающие между собою координаты, массу и время. Но нет необходимости на самом деле подыскивать рассматриваемое движение: теоретическая физика приводит к более простому и в общих чертах производимому действию, именно к составлению двух функций U и Т (U-функция q, а Т - q и их производных по времени), причем U рассматривается как потенциальная, а Т как кинетическая энергия придуманной нами механической системы. Если возможно придумать функции U и Т, удовлетворяющие вышеуказанным условиям, то механическое объяснение занимающего нас физического процесса было бы возможно. Таков ход решения. Но каков же, самый ответ? - Ответ таков: или вообще невозможно подыскать функции U и Т, - и следовательно, механическое объяснение принципиально исключается; или же, если возможно найти одну пару таких функций, то их можно образовать тогда и сколько угодно. Другими словами: или механическое объяснение вовсе невозможно, или оно произвольно, ибо не допускает выбора между бесконечным множеством равноправных механизмов, и все они одинаково дают отчет в особенностях изучаемого явления. Следовательно: все объяснения условны, ибо всякому данному объяснению с равным правом может быть противопоставлено другое, этому - опять новое, - и так до бесконечности. Но все эти объяснения - не "так" явления, а лишь "как если бы было так", т. е. модели, символы, фиктивные образы мира, подставляемые вместо явления его, но отнюдь не объяснение их. Ведь объяснение притязает непременно на единственность, между тем как эти модели действительности допускают беспредельный выбор. Объяснение есть точное знание, а эти модели - игра фантазии. Объяснение аподиктично, а модели - лишь гипотетичны, и вечно гипотетичны, по природе своей обречены на вечную гипотетичность. После сказанного едва ли надо пояснять, что истинный, философский смысл "возможности механического объяснения" есть именно "невозможность", тогда как слово "возможность" может быть употреблено в особом рабочем значении. Максвелль начал свои исследования именно с попытки придумать механизм, подражающий электростатическим и электромеханическим явлениям. "Система его, - по суждению о ней Пуанкаре, - была странна и мало привлекательна, так как он предполагал весьма сложное строение эфира; можно было подумать, что читаешь описание завода с целой системой зубчатых колес, рычагами, передающими движения и сгибающимися от усилия, центробежными регуляторами и передаточными ремнями". 31 Впоследствии Максвелль оставил свой механизм; другие попытки в том же направлении тоже "имеют какой-то искусственный характер, неприятно поражающий наш ум" 32 . Поэтому-то и пришлось от наличного объяснения обратиться к доказательству принципиальной возможности объяснения, а механическое исследование возможности привело к выводу, указанному выше. Он-то, вывод этот, теперь и поясняет нам психологию английского ума: физика, как сказано, есть описание, но описание это может быть воплощено и в абстрактные символы математики, и в конкретные образы механики. Но механизм, как бы ни был он конкретен, притязает не объяснить, а тоже - лишь описать явления, и значит ровно столько, сколько имеет силы описать. Несколько конструктивно несовместимых механизмов могут, однако, быть вполне единогласны в своей функции, которую они несут теоретически, - в описании, и тогда ничто не мешает нам, если вообще наш ум склонен к списыванию явлений посредством механических моделей, пользоваться этими, взаимно исключающими образами, подобно тому как нет препятствий пользоваться различною аналитическою символикой. Это можно сравнить с наименованием в различных книгах, или в различных главах одной книги, одних и тех же величин разными буквами, - если бы это почему-либо оказалось подходящим или выгодным. Как буквы и их сочетания в анализе суть мысленные подстановки вместо явлений, но отнюдь не их метафизические сущности, так и в механических моделях опять-таки должно видеть не более как символы, в некотором отношении лишь, но вовсе не всеми своими сторонами, могущие заменить соответственные явления. Иначе говоря, ни математические формулы, ни механические модели не устраняют реальности самого явления, но стоят наряду с нею, при ней и ради нее. Объяснение хочет снять самое явление, растворить его реальность в тех силах и сущностях, которые оно подставляет вместо объясняемого. Описание же символами нашего духа, каковы бы они ни были, желает углубить наше внимание и послужить осознанию предлежащей нам реальности. Противоречия английских моделей и английских формул живо свидетельствуют о желании англичан не объяснять мир, но лишь описывать его теми средствами, которые, по свойствам именно английского ума, наиболее берегут его силы, силы английского ума. Было бы крайней нечуткостью к жизни считать наиболее экономичным один- единственный путь мысли, свой собственный, и не понимать, что экономичность или неэкономичность известного мысленного действия определяется не действием, как таковым, а его местом и назначением в целостной духовной деятельности данного психологического типа и даже данного мыслителя. Физика английская, по общему своему укладу, в своем бытии, так сказать в молчании исторического роста, а не только в нормах, провозглашаемых тем или иным отдельным мыслителем, менее какой-либо иной притязает на объяснение. Ей дорог сырой факт, ей дорога природа и дорого описание действительности посредством символов, избираемых всякий раз наиболее соответственно своеобразному умственному складу данного исследователя. Образно: английскому вкусу нравится дерево с его естественными волокнами, незакрашенное масляной краской, нравится все возможно непосредственно добытое из земли, из леса, из моря. VI. Действительность описывается символами или образами. Но символ перестал бы быть символом и сделался бы в нашем сознании простою и самостоятельною реальностью, никак не связанною с символизируемым, если бы описание действительности предметом своим имело бы одну только эту действительность: описанию необходимо, вместе с тем, иметь в виду и символический характер самых символов, т. е. особым усилием все время держаться сразу и при символе и при символизируемом. Описанию надлежит быть двойственным. Это достигается через критику символов. "Мы требуем от такового описания, - говорит Г. Герц, - чтобы оно нам ясно показывало, какие свойства приписаны образам ради допустимости их, какие - ради их правильности и какие - ради целесообразности их. Только такое знание нам дает возможность изменять наши образы, исправлять их. То, что приписывается образам ради целесообразности их, заключается в обозначениях, определениях, сокращениях, одним словом, во всем том, что мы по произволу можем добавлять и отбрасывать. То, что приписывается образам ради их правильности, заключается в тех данных опыта, которые послужили для построения образов. То, что приписывается образам ради допустимости их, дано в свойствах нашего духа. Допустим ли образ или нет, мы можем решать однозначным образом в утвердительном или отрицательном смысле, и решение наше останется правильным на все времена. Правилен ли образ или нет, тоже может быть решено однозначным образом в утвердительном и отрицательном смысле, но только решение это будет соответствовать современному [и добавим: индивидуальному в данный момент. - П. Ф.] состоянию нашего опыта и может быть изменено с накоплением в будущем более зрелого опыта. Целесообразен ли опыт или нет, однозначно решать вообще невозможно, а относительно этого могут всегда быть различные мнения. Один образ может обладать известными преимуществами в одном отношении, другой - в другом, и только непрестанное испытание многих образов дает возможность с течением времени установить, в конце концов, образ наиболее целесообразный" 33 . Этими, и может быть другими подобными мерами, символический образ утверждается и связывается зараз: утверждается как особая сущность, а связывается - как сущность именно познавательная, - т. е. сдерживается имманентн < ым > самому описанию действительности. Тут - та же двойственность, что и в искусстве: художественным образам приличествует наибольшая степень воплощенности, конкретности, жизненной правдивости, но мудрый художник наибольшие усилия приложит, быть может, именно к тому, чтобы, преступив грани символа, эти образы не соскочили с пьедестала эстетической изолированности и не вмешались в жизнь, как однородные с нею части ее. Изображения, выдвигающиеся за плоскость рамы; натурализм живописи до "хочется взять рукой"; внешняя звукоподражательность в музыке; протокольность в поэзии и т. п., вообще всякий подмен искусства имитацией жизни, вот преступление и против жизни и против искусства, соответствующее расплывчатости рубежей между научными образами и изучаемой действительностью. Не только оживающий портрет (Гоголь) или отделившаяся тень (Андерсен), но и материализовавшаяся схема науки, вроде например "Systeme du Monde", "Kraft und Stoff" <34> или общественного класса, самоопределившись, могут присосаться к жизни и душить ее. Право на символотворчество принадлежит лишь тому, кто трезвенной мыслью и жезлом железным <35> пасет творимые образы на жизненных пажитях своего духа. Не виртуозность разработки, но аскетическое трезвение в самом буйстве творческих порывов есть признак истинного творчества. Но что же значит эта обузданность образа, наук ли, искусств ли? Как возможно образу не обращаться в трансцендентный описанию предмет, но быть имманентным знанию орудием его? О чем свидетельствует эта нерушимая связанность образа и описания? - О чем же ином, как не об однородности описания и образа. Иными словами, самое описание есть образ или система образов, но взятые критически, т. е. именно как образы; и, обратно, образы, содержимые в описании, суть не что иное, как сгустки, уплотнения и кристаллы того же описания, т. е. самое описание, но предельно живое и стремящееся уже, - вот-вот - к самостоятельности. Действительно: описание, как речь, состоит из слов. Но слова суть прежде всего конкретные образы, художественные произведения, хотя и в малом размере. 36 Каждому слову, а равно и сочетаниям их, непременно соответствует некоторая наглядность, и эта наглядность, в сути дела, ничем не отличается от образности физических моделей или математических символов. Если же привычка и беглость мысли при пользовании словами не дают нам задержаться на каждом из них и отчетливо насладиться художественностью их, в их отдельности, то привычка же и беглость мысли, многократно ходившей одними и теми же путями, стирают и пластику самых образов, например, механических моделей, размывают их отчетливость, обесцвечивают их красочность; тогда же за образами остается лишь их служебно-вспомогательная должность. Научное описание - подобно морскому валу: по нему бегут волны, возбужденные проходящим пароходом; поверхность этих изборождена колебаниями от плавников большой рыбы, а там друг по другу, - все меньшие и меньшие зыби, включительно до мельчайшей, может быть, микроскопической, ряби. Так и описание: основные образы, распределяющие главные линии этой живописи словами, состоят из образов второстепенных, те, в свой черед, - опять из образов, и так далее. Основной ритм осложняется вторичными, те - третичными, а все же они, осложняясь и сплетаясь, образуют сложную ритмическую ткань. Итак: если принять за исходную точку наших рассмотрений образ, то и все описание действительности окажется пестрым ковром сплетающихся образов. Но, впрочем, можно исходить и из описания как такового. Чем же тогда представятся образы и символы? Всякий образ и всякий символ, как бы сложен и труден он ни был, мы называем, и следовательно, уже по этому одному он есть слово, входит в описание как слово, да и не мог бы войти иначе. Далее, каждое из этих слов может быть раскрыто: образ описуем, математический символ поясним и определим. Значит, вместо образов и символов могут быть подставлены их описания, своим чередом несущие в себе образы и символы, каковые опять-таки могут быть раскрыты подстановкой на место их соответственных им описаний. И так - далее. Каждый символ и каждый образ высшего порядка может быть заменен описанием его, чрез образы и символы низшего порядка, включительно до первичных описаний-предложений. Во всей науке нет решительно ничего такого, каким бы сложным и таинственным оно ни казалось, что не было бы сказуемо с равной степенью точности, хотя и не с равным удобством и краткостью, - и словесною речью. Физика описывает действительность дифференциальными уравнениями и другими, тому подобными, формулами. Но нет такого дифференциального уравнения, как нет и какой угодно другой такой математической формулы, которые не могли бы быть рассказаны. Нет и быть не может. Точно так же нет такого механизма, как бы неимоверно сложен он ни был, который не мог бы быть описан словами. Нет и быть не может. Дар слова есть дар всеприменимый, и область слова - не менее области сознания, если только не более. Все, растворимое сознанием, претворяется в слово. Если исходить из отдельных слов, построяющих речь, из Wцrter, из mots, то физика есть образы и символы, системы образов и символов, система систем образов и символов, система систем систем и т. д. и т. д., т. е. в предельном счете - слова и сочетания слов. Если же отправляться от слов в их связности, точнее - от связности слов, от непрерывной речи, расчленяющейся на слова, т. е. иначе говоря; если основою взять Worte, paroles, то физика оказывается тогда описаниями, системою описаний, системою систем описаний, системою систем систем и т. д. и т. д.; предельно же в физике тогда надо видеть речь и сочетание речей. Оба угла зрения на язык антиномически сопряжены: как бы далеко ни шел анализ языка, всегда он - и слово (даваемое предложением) и предложение (состоящее из слов) 37 . То, что говорится о языке вообще, дословно повторяется и о физике в частности. Под обоими углами зрения, физика есть не что иное, как язык, и не какой-либо, не выдуманный, а тот самый язык, которым говорим все мы, но только, ради удобства и выгоды времени, - в известной обработке. VII. Мы пришли к формуле: "Физика есть описание", откуда возникла другая формула: "Физика есть язык". Однако стоило ли тратить усилия, имея предметом доказательства существо отдельной науки. Так молчаливо спрашиваете Вы, - по крайней мере должны бы были спросить. И Вы правы в своем сомнении, если только не приметили, что путь наш - доказательство a fortiori <38> что применимый к физике, он тем более относится ко всякой другой науке, а потому - и к целостной науке, как связной деятельности мысли. Ведь, по всеобщему признанию, физика есть типический образец точности, естественная наука по преимуществу. Никому и в голову не приходило усомниться, подлинно ли в физике нужно видеть передовую волну математического естествознания, и потому - наибольшую объяснительную силу, - буде таковая вообще признается за наукой. Физикохимия, химия, астрономия, минералогия, динамическая геология, метеорология, психофизиология, психология и морфология - все эти науки имеют в себе возрастающую степень явной описательности; не предвидится отрицания их описательной стороны. Но если в них усматривается еще сторона объяснительная, нисходящая в степени, то, кажется, таковая вполне разрешается в соответственную меру вторжения физики в ряд этих наук. Никто не будет возражать против мысли об участии физики в деятельности астрономии, химии, минералогии и даже наук биологических, по преимуществу - физиологии. И едва ли можно спорить, что за вычетом этого именно, объяснительного, участия в них физики, останется чистое описание, явное описание морфологии в самом широком смысле слова, если науку о строении чего бы то ни было, будь то звездные миры и мельчайшие организмы, назвать в широком смысле морфологией. Физика есть не только царица наук, по своему месту и развитию, но и основная материя науки, по тому участию во всех естественнонаучных дисциплинах, к которому она единодушно призывается специалистами областей самых разнообразных. Однако физика-то, последнее прибежище объяснительных притязаний, оказывается сама чистым описанием, ничем существенно не преимуществующим над прочими науками, тоже описаниями, но по явности своей описательности уже не нуждающимися в сложном методологическом разборе обсуждаемой здесь стороны. Может быть вопрос о сравнительной степени точности и тонкости описаний физики и описаний других наук. Подлежит обсуждению и различие их предметов или, иначе говоря, тех линий и плоскостей, по которым разрезывается действительность задачами той или иной науки. Необходимо, далее, сопоставить сравнительные глубины залегания, которыми определяются плоскости различных наук. В перечисленных здесь и во многих иных смыслах могут быть, наконец, разрабатываемы различные классификации наук. Но всегда останется общее основоначало всех наук - именно то, неотделимое от существа их, что все они суть описания действительности. А это значит: все они суть язык и только язык. Так мы подошли к острому афоризму аббата Кондильяка: "Une science n'est qu'une langue bien faite - всякая наука есть лишь хорошо обработанный язык" 39 , что в смягченном виде повторил и Дж.Ст.Милль, заявив "язык есть catalogue raisonne <40> понятий всего человечества" 41 . Примечания: Оригинальная авторская рукопись данного раздела относится, вероятно, к началу 1918 г. В основу публикации положен машинописный текст 1922 г., правленный Флоренским. Первая публикация данного раздела в 1922 г. (см. ниже) отличается от авторского машинописного те- кста небольшой редакционной правкой, несколькими купюрами цензурного характера, отсутствием примечаний. Кроме того, публикация содержит ряд грубых ошибок, допущенных явно по вине редакции. В данной публикации эти ошибки исправлены по авторской машинописи, все купюры восстановлены. В случаях небольших расхождений опубликованного текста и машинописи принимался текст первой публикации. В спорных случаях учитывалась первоначальная авторская рукопись. В этой рукописи, а также на авторской машинописи сохранились указания на примечания. Сами примечания были записаны лишь в черновике и автором не завершены. Текст примечаний, составленных Флоренским, был сохранен и использован в примечаниях комментаторов. Добавления к этим примечаниям, а также все другие добавления комментаторов даны в угловых скобках. Ранее текст LСимволическое описание¦ опубликован в кн.: Феникс. Кн. I. M., 1922, с. 80?94; выправленный текст опубликован в: Studia Slavica Hung. Akademiai Kiado, Budapest, 33/1?4, 1987, с. 82?92; LВопросы истории естествознания и техники¦, 1989, ¦ 1, с. 69?79. 1 Е. Macн,?Die Gestalten der Flussigkeit. Prag, 1872. Э. Max, ? Принцип сохранения работы. История и корень его. <Перевод с пересмотренного и исправленного автором немецкого издания Г. А. Котляра. Под редакцией проф. Н. А. Гезехуса с предисловием автора к русскому изданию. СПб., 1909.> 2 Э. Max. <Вероятно, П. А. Флоренский дал свой перевод цитаты. Ср.: Эрнст Мах. Механика. Историко-критический очерк ее развития. Разрешенный автором перевод с 6-го исправленного и дополненного немецкого издания Г. А. Котляра. Под редакцией профессора Н. А. Гезехуса. Спб., 1909, с. 389.> 3 Э. Мах. <Вероятно, П. А. Флоренский дал свой перевод. Ср.: Эрнст Мах. Указ. изд., с. 390.> 4 Kirchhoff, ? Vorlesungen uber mathematische Physik. Mechanik. Lpz., 1874, S. 1. Г. Герц называет его Lстоль строго точным мыслителем¦ (Г. Герц. Три картины мира, ? в сборнике LНовые идеи в философии¦, ¦ 11, СПб., 1914, с. 89). 5 Э. Мах, ? Основные идеи моей естественнонаучной теории познания и отношение к ней моих современников (Scientia, Vol. VIII, Anno IV (1910), N. XIV ? 2). Рус. перев. Г. А. Котляра в "Новые идеи в философии" сборник 2, Борьба за физическое мировоззрение, "Образование", Спб., с. 129: "Столь же характерно всеобщее изумление, с которым было встречено два года спустя определение у Кирхгофа задачи механики как "полного и простейшего описания движений". Э. Мах, ? Механика. Перевод с 6-го нем. изд. Г. А. Котляра, под ред. Н. А. Гезехуса, СПб., 1909, с. 225: "Когда же Кирхгофф в 1874 году выступил в своей механике со своим принципом описания, выступил с положениями, которые соответствовали только части моих, и тем не менее вызвал всеобщее изумление специалистов, я научился быть скромным. Но мало-помалу великий авторитет Кирхгоффа оказал все же свое влияние, что, без сомнения, привело и к тому, что моя механика, появившаяся в 1883 году, не показалась уже столь странной". 6 <Сноска не сохранилась. Вероятно, здесь П. А. Флоренский следует поискам Э. Маха единомышленников среди естествоиспытателей и философов прошлого и настоящего. См.: Эрнст Мах. Механика..., СПб., 1909, с. 161: LМногократные определенные заверения Ньютона, что ему важны не умозрения о скрытых причинах явлений, а исследование и констатирование того, что дано в фактах, его ход идей, ясно и кратко выражающийся в его словах hypotheses non fingo (Lя гипотез не строю¦), характеризуют его как философа выдающегося значения. Он вовсе не желает привести себя в изумление собственными своими выдумками, поражать себя или импонировать себе, он хочет познать природу¦. См.: Эрнст Мах. Основные идеи моей естественнонаучной теории познания и отношение к ней моих современников. LНовые идеи в философии¦, ¦ 2, СПб., 1912, с. 127?129: LДо 80-х годов протекшего столетия я чувствовал себя так, будто я один плыву против общего течения, хотя на самом-то деле это давно обстояло уже иначе. Незадолго до выпуска LМеханики¦, я натолкнулся в поисках сочинений родственного содержания на книгу Авенариуса LФилософия как мышление о мире согласно принципу наименьшей меры сил¦ (1886 г.) и успел еще сослаться на эту работу в предисловии к LМеханике¦. Два года спустя после издания моего LАнализа¦ был выпущен в свет первый том LКритики чистого опыта¦ (1888) Авенариуса, а несколько лет спустя вдохнули в меня бодрость работы Г. Корнелиуса LPsychologie als Erfahrungswissenschaft¦ (1897) и LВведение в философию¦ (1903) и И. Петцольда LВведение в философию чистого опыта¦ (1900). Таким образом я убедился, что некоторой части, по крайней мере, философов я далеко не так чужд, как мне давно казалось <...> Лишь несколько лет тому назад я познакомился с работами В. Шуппе, и именно с его LErkenntnistheoretische Logik¦, 1878, и убедился, что этот автор идет родственными мне путями уже с 1870 года. Значительно реже я встречал признание со стороны физиков. Правда, вместе с Оствальдом я имел весьма знаменитого предшественника в лице В. И. M. Ранкина, который уже в небольшой своей статье LOutlines of the Science of Energetics¦ (The Edinburgh New Philos. Journ. Vol. II, New Series, p. 120, 1855), опубликованной в 1855 году, указывал на различие между объяснительной (гипотетической) и абстрактной (описательной) физикой, называя только последнюю истинно научной, а первую?лишь подготовительной ступенью для второй <...> Поздно мы услышали слова Герца, что теория Максвелла заключается собственно в уравнениях Максвелла, поздно мы услышали слова Гельмгольца в предисловии к механике Герца (стр. XXI). Лишь в 1906 году появилась книга П. Дюгема Lфизическая теория¦, в которой мы находим полный разрыв со старой точкой зрения¦.> 7 <Сноска не сохранилась. Вероятно, имеются в виду книги Э. Маха LАнализ ощущений¦ (1-е изд. 1886 г.) и LПознание и заблуждение¦ (1-е изд. 1905 г.). Существуют русские переводы: Анализ ощущений и отношение физического к психическому. Разрешенный автором перевод с рукописи 5-го дополненного немецкого издания Г. Котляра, с предисловием автора к русскому переводу и с вступительной статьей А. Богданова. Изд. 2-е, M., 1908. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования. Разрешенный автором перевод со второго, вновь просмотренного немецкого издания Г. Котляра под редакцией профессора Н. Ланге. M., 1909.> 8 Г. Герц, ? Три картины мира (вступительная статья к LПринципам механики¦). LНовые идеи в философии¦, ¦ 11, СПб., 1914, с. 65-67. 9 Пьер Дюгем, ? Физическая теория. Ее цель и строение. Перевод с франц. Г. А. Котляра. <С предисловием Эрнста Маха к немецкому изданию.> СПб., 1910, LОбразование¦. 10 <Сноска не сохранилась. См.: Вильгельм Оствальд. Натурфилософия. Лекции, читанные в Лейпцигском университете. Пер. Г. А. Котляра, под ред. М. М. Филиппова. М., б. г., с. 334, IV. Вильгельм Оствальд. Натурфилософия. Перевод с немецкого А. В. Травкина, под ред. В. В. Битнера. СПб. Изд. LВестника Знания¦, 1910, с. 86.> 11 <Сноска не сохранилась. Вероятно, прежде всего имеются в виду книги Анри Пуанкаре LНаука и гипотеза¦, LЦенность науки¦, LНаука и метод¦, LПоследние мысли¦. См.: Анри Пуанкаре, ? О науке. Пер. с фр. Под ред. Л. С. Понтрягина. М., 1983.> 12 <Сноска не сохранилась. Клиффорд Уильям Кингдон (1845?1879) ? английский математик. Вопросов методологии науки касался в посмертно изданном труде LЗдравый смысл в точных науках¦ (1882). Есть русский перевод: В. К. Клиффорд. Здравый смысл точных наук. 2-е изд., Пг., 1922.> 13 <Сноска не сохранилась. Сталло Джон Бернард (1823?1900) ? американский юрист и философ науки. См.: The concepts and theories of modern physics. New York, 1882; есть немецкий перевод с предисловием Эрнста Маха: Die Begriffen und Theorien der modernen Physik. Berlin. 1901.> 14 <Сноска не сохранилась. См.: Ф. Энриквес. Проблемы науки. Ч. I. Перевод с итальянского. Под ред. пр.-доц. А. И. Бачинского и пр.-доц. Г. Г. Шпета. М., Кн-во LКосмос¦, 1911.> 15 <Сноска не сохранилась. См.: Томсон (Кельвин) Уильям. Строение материи. Популярные лекции и речи. СПб., 1895.> 16 <В 1876 г. в книге LPhilosophic als Denken der Welt gemass dem Prinzip des kleinsten Kraftmasses¦ Авенариус сформулировал основные положения эмпириокритицизма. Основные работы: LDer menschliche Weltbegriff¦, 1891; LKritik der reinen Erfahrung¦, 1888?1890. Есть русские переводы: Философия как мышление о мире согласно принципу наименьшей меры сил. Пролегомены к критике чистого опыта. Пер. со второго нем. изд. Г. А. Котляра. Спб., Изд. LОбразование¦, 1913. Человеческое понятие о мире. Пер. со второго (1905 г.) посмертного изд. Н. Самсонова. М., 1909. Критика чистого опыта. Пер. с нем. Ив. Федорова. Тт. 1?2. Спб., 1907-1908. Основные работы Корнелиуса: LEinleitung in die Philosophie¦, 1903; LPsychologie als Erfahrungswissenschaft¦, 1897, LTranszendentale Systematik¦, 1916. Есть русский перевод: Введение в философию. Пер. с нем. Г. А. Котляра под ред. и с пред. Н. Н. Ланге. М., Издание Д. П. Ефимова, 1905. Основные работы Петцольдта: LEinfuhrung in die Philosophie der reinen Erfahrung¦, 1900? 1904; LDas Wekproblem von positivistischem Standpunkte aus¦, 1906. Есть русские переводы: Введение в философию чистого опыта. Т. I. Определенность души. Авторизованный перевод с нем. Г. А. Котляра с пред. автора к русскому изданию. Изд. LШиповник¦, СПб., 1909. Проблема о мире с точки зрения позитивизма. 2-е русское изд. Перевод с немецкого с предисловием и примечаниями М. А. Лихарева. СПб., 1911. Основная работа Карстаньена, ученика Р. Авенариуса ? LRichard Avenarius- biomechanische Grundlegung der neuen allgemeinen Erkenntnistheorie. Eine Einfuhrung in die Kritik der reinen Erfahrung¦. Munchen, T. Ackermann, 1894; 2. Aufl., Leipzig, O. R. Reisland, 1897. Есть русский перевод: Введение в LКритику чистого опыта¦. Перевод В. Лесевича, по неизданной рукописи второго, пересмотренного и дополненного автором, издания. 2-е изд., исправленное. СПб., 1899. Основное философское произведение Гольцапфеля ? Panideal. Psychologie der sozialen Gefuhle. Mit einem Vorwort von E. Mach. Leipzig, 1901. Есть русский перевод: Панидеал (Panideal). Психология социальных чувств. С предисловием Эрнста Маха. Пер. с нем. и биографическое введение Вл. Астрова. СПб., издание Л. Ф. Пантелеева, 1909. См. также: Р. Авенариус, ? Критика чистого опыта в популярном изложении А. Луначарского. Новая теория позитивного идеализма (Holzapfel. Panideal). Критическое изложение А. Луначарского. М., издание С. Дороватского и А. Чарушникова, 1905, с. 131? 206.> <17 Вероятно, П. А. Флоренский имеет в виду А. А. Богданова, который, ставя вопрос Lзачем нужна и полезна философия Маха для сознательного борющегося пролетариата и для товарищески присоединившейся к нему части интеллигенции¦, отвечает: LУ Маха многому можно научиться. А в наше бурное время, в нашей залитой кровью стране особенно дорого то, чему он учит всего больше: спокойная неуклонность мысли, строгий объективизм метода, беспощадный анализ всего принятого на веру, беспощадное истребление всех идолов мысли. Все это нужно нам не только для цельности и научности мировоззрения¦ (А. Богданов. Вместо предисловия. Чего искать русскому читателю у Эрнста Маха? В кн.: Э. Мах. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. Разрешенный автором перев. с рукописи 5-го дополненного немецкого издания Г. Котляра, с предисловием автора к русскому переводу и с вступительной статьей А. Богданова. 2-е изд., М., 1908). Такую позицию А. А. Богданова критиковал В. И. Ленин в своей книге LМатериализм и эмпириокритицизм¦.> 18 Г. Герц, ? Три картины мира. LНовые идеи в философии¦, ¦ 11, СПб., 1914, с. 65.-111 <19 Там же, с. 65?66.> <20 Там же, с. 66?б7.> 21 Пьер Дюгем, ? Физическая теория. Ее цель и строение. Перевод с фр. Г. А. Котляра. С предисловием Эрнста Маха к немецкому изданию. СПб., LОбразование¦, 1910, с. 96?97. 22 Изложено всюду по Дюгему, id.., с. 98?100. См. В. Томсон,? Строение материи. <Популярные лекции и речи, СПб., 1895.> 23 <Пьер> Дюгем id., с. 94. 24 H. Poincare, ? Electricite et Optique, 2 ed., 1901. Т. 2, р. VIII. H. Poincare, La science et l'hypothese, Paris, 1902, p. 247. <См.: Анри Пуанкаре. О науке. Пер. с фр. Под ред. Л. С. Понтрягина. М., 1983, с. 131?133. Цит. по: Дюгем, id., с. 101.> 25 Р. Duhem, ? Les theories electriques de J. Clerk Maxwell. Etude historique et critique. Paris, 1912. 26 <Пьер Дюгем. Физическая теория... 1910, с. 107.> 27 <Пьер Дюгем. Физическая теория... 1910, с. 102?103.> <28 Из "Философских писем" Вольтера: письмо 18, "О трагедии". См. Вольтер. Эстетика. Статьи, письма, предисловия и рассуждения. М., "Искусство", 1974, с. 296?300.> <29 А. С. Пушкин. К портрету Жуковского. См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. I. M., Изд. АН СССР. 1962, с. 337.> 30 H. Herz, Untersuchungen uber die Ausbreitung der electrischen Kraft. Lpz., 1892, S. 23. 31 А. Пуанкаре. Теория Максвелля и герцовские колебания. Перевод под редакцией <проф.> М. А. Шателена и В. К. Лебединского. СПб., 1900, стр. 2. 32 Id., стр. 1. 33 Г. Герц, ? Три картины мира. LНовые идеи в философии¦, ¦ 11, СПб., 1914, с. 67-68. <34 П. А. Флоренский имеет в виду труды Пьера Симона Лапласа (1749?1827). LExposition du systeme du monde¦ (v. 1?2, 1795?1796) и Фридриха Карла Христиана Людвига Бюхнера (1824?1899) LKraft and Stoff¦ (1855). Есть русские переводы: Изложение системы мира. Пер. М. С. Хотинского. Тт. 1?2. СПб., изд. LОбщественная польза¦, 1861. Изложение системы мира. Пер. В. М. Васильева- Л., LНаука¦, 1982. Сила и материя. Очерк естественного миропорядка вместе с основанной на нем моралью, или учением о нравственности. Пер. с 21-го немецкого изд. H. Полилова. СПб., 1907. > <35 Откр. 2,27.> 36 <Текст сноски не сохранился. Ср.: Вильгельм фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. М., LПрогресс¦, 1984, с. 306: L...слово проявляет себя как сущность совершенно особого свойства, сходная с произведением искусства...¦ А. А. Потебня. Слово и миф. М., LПравда¦, 1989, с. 182: LСлово только потому есть орган мысли и непременное условие всего позднейшего развития понимания мира и себя, что первоначально есть символ, идеал и имеет все свойства художественного произведения¦.> 37 Подробнее об этой антиномии языка, открытой впервые В. Гумбольдтом, см.: В. Гумбольдт. <Ср.: Вильгельм фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. Ук. изд., с. 90: LНельзя себе представить, чтобы создание языка начиналось с обозначения словами предметов, а затем уже происходило соединение слов. В действительности речь строится не из предшествующих ей слов, а, наоборот, слова возникают из речи. Но слова оказывается возможным выделить уже в самой грубой и неупорядоченной речи, так как словообразование составляет существенную потребность речи. Слово образует границу, вплоть до которой язык в своем созидательном процессе действует самостоятельно. Простое слово подобно совершенному и возникшему из языка цветку. Словом язык завершает свое созидание. Для предложения и речи язык устанавливает только регулирующие схемы, предоставляя их индивидуальное оформление произволу говорящего. Хотя слова даже в речи часто выступают изолированно, однако правильное их извлечение из речевого континуума под силу лишь остроте развитого языкового чутья; это именно тот момент, в котором явственно обнаруживаются все преимущества и изъяны отдельных языков¦.> Потебня. Мысль и язык. 3-е издание, Харьков, 1913. Victor Henry, ? Les antinomies <38 От более сильного (лат.).> 39 Etienne Bonnot de Condillac,? Cours d'etudes pour l'instruction du prince de Parme, Grammaire. Parme, 1769?1773. <40 Каталог с комментариями (фр.).> 41 <Текст сноски не сохранился. См.: Дж. Ст. Милль. Система логики силлогистической и индуктивной. Пер. с англ. В. H. Ивановского. 2-е изд. МL 1914, с. 18.> П.Л. Флоренский, Том 2, Издательство "Правда", 1990. Наука как символическое описание. Стр. 109-124.