Ответ на вопрос.. Что такое просвещение. 1784. Рецензия на книгу И.Гердера…1785. Кант, Иммануил Сочинения в шести томах. М., “Мысль”, 1966.-(Философ. наследие). Т. 6.- 1966. 743 с.- С.25-36. Ответ на вопрос: Что такое просвещение? 1784. Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения. Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним! Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей (и среди них весь прекрасный пол) считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглу- ==27 пили свои домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток. Птак, каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги. Но более возможно, и даже почти неизбежно, что публика сама себя просветит, если только предоставить ей свободу. Ибо тогда даже среди поставленных над толпой опекунов найдутся самостоятельно мыслящие, которые, сбросив с себя иго несовершеннолетия, распространят вокруг дух разумной оценки собственного достоинства и призвания каждого человека мыслить самостоятельно. При этом следует иметь в виду, что публика, до этого поставленная ими под это иго, затем заставит их самих оставаться под ним, если ее будут подстрекать к этому некоторые ее опекуны, не способные ни к какому просвещению. Вот как вредно насаждать предрассудки, которые в конце концов мстят тем, кто породил их или кто был предшественником тех, кто породил их. По этой причине публика может достигнуть просвещения только постепенно. ==28 Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы. Для этого просвещения требуется только свобода, а притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом. Но вот я слышу голоса со всех сторон: не рассуждайте! Офицер говорит: не рассуждайте, а упражняйтесь! Советник министерства финансов: не рассуждайте, а платите! Духовное лицо: не рассуждайте, а верьте! (Лишь один-единственный повелитель1 на свете говорит: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, но повинуйтесь/) Здесь всюду ограничение свободы. Какое, однако, ограничение препятствует просвещению? Какое же не препятствует, а даже содействует ему? — Я отвечаю: публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе. Для некоторых дел, затрагивающих интересы общества, необходим механизм, при помощи которого те или иные члены общества могли бы вести себя пассивно, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целей или по крайней мере удерживать их от уничтожения этих целей. Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться. Но поскольку эта часть [общественного] механизма рассматривает себя в то же время как член всего общества и даже общества граждан мира, стало быть в качестве ученого, обращающегося к публике в собственном смысле в своих произведениях, то этот ==29 ученый может, конечно, рассуждать, не нанося ущерба делам, заниматься которыми ему поручено как пассивному члену. Было бы, например, крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться. Однако по справедливости ему как ученому нельзя запрещать делать замечания об ошибках в воинской службе и предлагать это своей публике для обсуждения. Гражданин не может отказываться от уплаты установленных налогов; если он обязан уплачивать их, то он даже может быть наказан за злонамеренное порицание налогообложения как за клевету (которая могла бы вызвать общее сопротивление), но этот же человек, несмотря на это, не противоречит долгу гражданина, если он в качестве ученого публично высказывает свои мысли по поводу несовершенств или даже несправедливости налогообложения. Точно также священнослужитель обязан читать свои проповеди ученикам, обучающимся закону божьему, и своим прихожанам согласно символу церкви, ибо он с таким условием и назначен. Но как ученый, он имеет полную свободу, и это даже его долг — сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли об ошибках в церковном символе и свои предложения о лучшем устройстве религиозных и церковных дел. В этом нет ничего такого, что могло бы мучить его совесть. В самом деле, то, чему он учит как священнослужитель, он излагает как нечто такое, в отношении чего он не свободен учить по собственному разумению, а должен излагать" согласно предписанию и от имени кого-то другого. Он может сказать: наша церковь учит так-то и так-то; вот доводы, которые она приводит. Он извлекает для своих прихожан в этом случае всю практическую пользу из положений, которые он сам не подписал бы с полной убежденностью, но проповедовать которые он обязан, так как не исключена возможность, что в них скрыта истина, во всяком случае в них нет ничего противоречащего внутренней религии. Ведь если бы он полагал, что в них есть нечто противоречащее ей, то он не смог бы отправлять свою К оглавлению ==30 службу с чистой совестью и должен был бы сложить с себя свой сан. Следовательно, применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей. И ввиду этого он, как священник, не свободен и не может быть свободным, так как он выполняет чужое поручение. В качестве же ученого, который через свои произведения говорит с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума, священник располагает неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени. В самом деле, полагать, что сами опекуны народа (в духовных вещах) несовершеннолетние, — это нелепость, увековечивающая нелепости. Но может ли некое сообщество из представителей духовенства, нечто вроде собрания, или досточтимая группа (класс, как они называются в Голландии) иметь право клятвенно обязаться установить некую неизменную церковную символику, чтобы таким образом приобрести верховную опеку над каждым своим членом и через них — над народом и даже увековечить эту опеку? Я говорю: это совершенно невозможно. Подобный договор, заключенный с целью удержать человечество от дальнейшего просвещения на все времена, был бы абсолютно недействительным, даже если бы он был утвержден высшей властью, рейхстагом и самыми торжественными мирными договорами. Никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперед в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперед. И будущие поколения имеют полное право отбросить такие решения как принятые незаконно и злонамеренно. Критерий всего того, что принимается как закон для того или иного народа, заключается в вопросе: принял бы сам народ для себя такой закон. Он мог бы быть признан на короткое время, как ==31 бы в ожидании лучшего для введения определенного порядка. При этом каждому гражданину, прежде всего священнику, нужно было бы предоставить свободу в качестве ученого публично, т. е. в своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве, причем введенный порядок все еще продолжался бы до тех пор, пока взгляды на существо этих дел публично не распространились бы и не были доказаны настолько, что ученые, объединив свои голоса (пусть не всех), могли бы представить перед троном предложение, чтобы взять под свою защиту те общины, которые единодушно высказываются в пользу изменения религиозного устройства, не препятствуя, однако, тем, которые желают придерживаться старого. Л о совершенно недозволительно прийти к соглашению относительно некоего постоянного, не подвергаемого ни с чьей стороны публичному сомнению религиозного установления, пусть даже на время жизни одного человека, и тем самым исключить некоторый промежуток времени из движения человечества к совершенствованию, сделать этот промежуток бесплодным и тем самым даже вредным для будущих поколений. Человек может откладывать для себя лично просвещение — и даже в этом случае только на некоторое время — в тех вопросах, какие ему надлежит знать. Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества. Но то, что не может решить относительно самого себя народ, еще меньше вправе решать относительно народа монарх. Ведь его авторитет законодателя покоится именно на том, что он в своей воле объединяет всеобщую волю народа. Если он обращает внимание лишь на то, чтобы всякое истинное или мнимое усовершенствование согласовалось с гражданским порядком, то он может позволить своим подданным самим решать, что они считают нужным делать для спасения своей души: это его не касается; его дело — следить за тем, чтобы никто насильственно не препятствовал другим заниматься определением этого спасения и содействием ему по мере своих сил. Он сам наносит ущерб своему величию, вмешиваясь в эти дела, ==32 когда он доверяет своему правительству надзор над сочинениями, в которых его подданные пытаются разобраться в своих взглядах, а также когда он делает это по собственному высочайшему усмотрению, заслужив тем самым упрек: Caeser non est supra Grammaticos, и еще в большей степени тогда, когда он свою высшую власть унижает настолько, что начинает поддерживать в своем государстве духовный деспотизм отдельных тиранов по отношению к остальным своим подданным. Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Еще многого недостает для того, чтобы люди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно и хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого. Но имеются явные признаки того, что им теперь открыта дорога для совершенствования в этом, препятствий же на пути к просвещению или выходу из состояния несовершеннолетия, в котором люди находятся по собственной вине, становится все меньше и меньше. В этом отношении наш век есть век просвещения, или век Фридриха. Государь, который не находит недостойным себя сказать, что он считает своим долгом ничего не предписывать людям в религиозных делах, а предоставлять им в этом полную свободу, который, следовательно, отказывается даже от гордого эпитета веротерпимого, — такой государь сам просвещен и заслуживает того, чтобы благодарные современники и потомки их славили его как государя, который избавил род человеческий от несовершеннолетия, по крайней мере когда речь идет об опеке со стороны правительства, и предоставил свободу каждому пользоваться собственным разумом в делах, касающихся совести. При таком государе досточтимые представители духовенства могут без ущерба для своих служебных обязанностей в качестве ученых высказать свободно и публично свои суждения и взгляды, которые в том или ином отношении отклоняются от принятой ими [церковной] символики; в еще ==33 большей степени это может делать каждый, кто не ограничен никаким служебным долгом. Этот дух свободы распространяется также вовне даже там, где ему приходится вести борьбу с внешними препятствиями, созданными правительством, неверно понимающим самого себя. Ведь такое правительство имеет перед собой пример того, что при свободе нет ни малейшей надобности заботиться об общественном спокойствии и безопасности. Люди сами в состоянии выбраться постепенно из невежества, если никто не стремится намеренно удержать их в этом невежестве. Я определил основной момент просвещения, состоявшего в выходе людей из состояния несовершеннолетия по собственной вине, преимущественно в делах религиозных, потому что в отношении искусств и наук наши правители не заинтересованы в том, чтобы играть роль опекунов над своими подданными. Кроме того, несовершеннолетие в делах религии не только наиболее вредное, но и наиболее позорное. Однако в своем образе мыслей глава государства, способствующий просвещению в делах религии, идет еще дальше; он понимает, что даже в отношении своего законодательства нет никакой опасности позволить подданным публично пользоваться своим разумом и открыто излагать свои мысли относительно лучшего составления законодательства и откровенно критиковать уже существующее законодательство; мы располагаем таким блистательным примером, и в этом отношении ни один монарх не превосходил того, кого мы почитаем в настоящее время2. Однако только тот, кто, будучи сам просвещенным, не боится собственной тени, но вместе с тем содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия, может сказать то, на что не отважится республика: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь! Так проявляется здесь странный, неожиданный оборот дел человеческих, да и вообще они кажутся парадоксальными, когда их рассматривают в целом. Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, ==34 меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности. И так как природа открыла под этой твердой оболочкой зародыш, о котором она самым нежным образом заботится, а именно склонность и призвание к свободе мысли, то этот зародыш сам воздействует на образ чувствования народа (благодаря чему народ становится постепенно более способным к свободе действий) и наконец даже на принципы правительства, считающего для самого себя полезным обращаться с человеком, который есть нечто большее, чем машина, сообразно его достоинству *. ==35 ? В “Wochentliche Nachrichten” Бюшинга 8 от 13 сентября я прочитал сегодня, 30-го числа сего месяца, ссылку на номер ^Berlinische Monatsschrift” за этот месяц, в котором опубликован ответ господина Мендельсона ? ? ==36 РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ И. Г. ГЕРДЕРА “ИДЕИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА” ЧАСТЬ 1 178S ==37 ==38 Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit von Job. Gottfr. Herder. Quern te deus esse iussit et humana qua parte locatus es in re disce1. Erster Theil, S. 318. 4. Riga und Leipzig bei Hartknoch, 1784. Дух нашего остроумного и красноречивого автора показывает в этой книге свое уже признанное своеобразие. Это сочинение, как и некоторые другие вышедшие из-под его пера, не следовало бы разбирать по обычному мерилу. Похоже, что его гений не просто собрал идеи из обширной сферы наук и искусств, чтобы добавить эти идеи к тем, которые способны быть сообщенными, а на свой лад преобразовал их (заимствуя его собственное выражение) по некоему закону ассимиляции в свой специфический образ мыслей, благодаря чему эти идеи заметно отличаются от тех идей, которыми питаются другие души (стр. 292) и которые менее способны быть сообщенными. Пожалуй, по этой причине то, что он называет философией истории человечества, есть вовсе не то, что обычно подразумевают под этим: не логическая точность в определении понятий или тщательное различение и доказательство принципов, а не останавливающийся надолго широкий взгляд, проницательность, способная всегда найти аналогии, а в применении их — смелое воображение, связанное с умением располагать при помощи чувств и ощущений к своему предмету, который он все время держит в туманной дали. В этих чувствах и ощущениях мы скорее угадываем большое содержание мыслей или многозначимые намеки, чем холодное рассуждение. ==39 И так как свобода мышления (которую мы здесь постоянно встречаем), примененная плодотворным умом, всегда дает пищу для размышления, то мы попытаемся выделить из его идей, насколько удастся, самые важные и своеобразные и изложить их его же словами, присоединив в заключение кое-какие замечания о целом. Наш автор начинает с того, что расширяет поле [своего] зрения, чтобы указать человеку его место среди обитателей других планет нашей солнечной системы, и от среднего, не лишенного преимуществ положения небесного тела, которое человек населяет, автор заключает к существованию лишь некоего “среднего земного рассудка и еще гораздо более двусмысленной человеческой добродетели, на которую он должен здесь рассчитывать. Но так как наши мысли и силы, несомненно, возникают только из организации нашей Земли и стремятся к изменению и превращению до тех пор, пока не достигнут чистоты и тонкости, которые [вообще] это наше творение может дать, и если необходимо руководствоваться аналогией — а значит, и на других небесных телах не должно быть иначе, — то можно предположить, что человек будет иметь цель, одинаковую с обитателями других планет, дабы наконец не только проложить путь к многим звездам, но, быть может, вступить в общение со зрелыми существами многих различных, но родственных нашей Земле миров”. Отсюда он переходит к рассуждениям о катаклизмах, предшествовавших появлению человека. “Прежде чем могли быть созданы наш воздух, наша вода, наша Земля, необходимы были разные разлагающие, ниспровергающие друг друга нити жизни; каких только разложений и превращении друг в друга не предполагают многочисленные виды земли, камней, кристаллизации, даже структура раковин, растений, животных, наконец, человека? Он, дитя всех элементов и сущностей, их самая избранная суть и как бы цвет земного творения, мог быть только последним любимцем природы, для создания которого и встречи с которым должно было бьть пройдено много ступеней развития и превращений”. К оглавлению ==40 В шарообразной форме Земли автора изумляет то единство, которое возникает благодаря ей, несмотря на все многообразие. “Кто, хорошенько поразмыслив об этой форме, стал бы верить словам в области философии и религии или убивать ради них с тупым, но священным рвением?” Точно так же кривизна эклиптики дает автору повод для рассуждений о назначении человека: “Под нашим движущимся по кривой солнцем всякое действие человека есть время года”. Ему кажется, что более глубокое знание атмосферы, даже влияния небесных тел на нее, показало бы, что они оказывают большое воздействие на историю человечества. В разделе о распределении суши и моря он объясняет строением Земли различия в истории народов: “Азия столь едина в нравах и обычаях, как если бы она была растянутая по суше одна страна. Маленькое Красное море, наоборот, разделяет нравы, небольшой Персидский залив разделяет их еще сильнее; но многие озера, горы и реки Америки, а также суша не без основания расположены преимущественно в умеренной полосе, а Старый Свет, эта колыбель человечества, создан природой иначе, чем Новый Свет”. Вторая книга посвящена различным образованием на Земле и начинается с [рассмотрения] гранита, на который действовали свет, тепло, первозданная атмосфера и вода и, возможно, превратили кремень в известняк, в котором образовались первые живые существа моря — панцирные. Позднее возникла растительность. — Сравнение формирования человека с формированием растений и половой любви первого с цветением последних. Полезность растительного мира для человека. Животное царство. Изменение животных и человека сообразно климату. Животные в древнюю эпоху несовершенны. “Классы животных расширяются по мере отдаления от человека; чем ближе они к человеку, тем меньше их число. — Во всех [классах животных] есть одна главная форма — сходное строение скелета. — Переходные формы не исключают того, что у морских животных, растений, быть может даже у предметов, названных мертвыми, имелись одни и те же задатки организации, только бесконечно более грубые и беспорядочные. ==41 С точки зрения вечного существа, видящего все в единой связи, форма льдинки, как она возникает, и образующейся снежинки имеет, быть может, аналогию в образовании зародыша во чреве матери. — Человек — среднее существо в животном царстве, т. е. самая распространенная форма, в которой в тончайшем виде собраны все черты всех окружающих его родов. — В воздухе и в воде я как бы вижу животных, которые из глубин и с высоты идут к человеку и шаг за шагом приближаются к его облику”. Эта книга заключается словами: “Радуйся своему положению, о человек, и изучай себя, о благородное среднее существо, во всем, что живет вокруг тебя!” В третьей книге автор сравнивает строение растений и животных с организацией человека. Мы не станем прослеживать мысли автора, ибо он использует в своих целях идеи натуралистов. Приведем лишь несколько его выводов: “При помощи таких-то и таких-то органов животное создает из мертвых растений живое возбуждение и из суммы возбуждение, очищенных в своих каналах, — средство ощущения. Результатом возбуждения становится инстинкт, результатом ощущения — мысль; вечно развитие органического творчества, заложенное в каждом живом существе”. Автор исходит не из зародыша, а из органических сил как у растений, так и у животных. Он говорит: “Так же как растение есть органическая жизнь, так и полип есть органическая жизнь. Существует поэтому много органических сил: органические силы произрастания, мышечных импульсов, ощущения. Чем многочисленнее и тоньше нервы, чем крупнее мозг, тем понятливее данный род. Душа животного — совокупность всех сил, действующих в его организме”, и инстинкт не есть особая природная сила, а направление, которое природа дала всем этим силам через температуру их [тела]. Чем в большем числе орудий и различных членов распределен органический принцип природы, который мы называем то образующим (в камне), то гонящим (в растениях), то ощущающим, то искусственно строящим и который в сущности представляет собой одну и ту же органическую силу, чем больше этот принцип имеет ==42 в них свой собственный мир, тем быстрее исчезает инстинкт и начинается свободное применение органов чувств и членов (как у человека). Наконец автор приходит к выводу о важнейшем естественном отличии человека. “Прямая походка свойственна единственно лишь человеку, более того, она представляет собой организацию для всего назначения его рода и его отличительный характер”. Человеку была предуказанна прямая походка для разумного применения его членов не потому, что он был предназначен для разумной [деятельности]; он приобрел разум благодаря прямой походке как естественное следствие того же устройства, которое было необходимо для того, чтобы он мог ходить прямо. “Так обратим же с восхищением наш благодарный взор на это священное творение, на это благодеяние, с помощью которого наш род стал родом человеческим, ибо мы видим, какая новая организация сил началась с прямой походки человека и как единственно благодаря ей человек стал человеком!” В четвертой книге автор развивает эту мысль дальше: “Чего недостает человекоподобному существу (обезьяне), чтобы оно стало человеком”, и благодаря чему оно стало человеком? Благодаря приспособлению головы к вертикальному строению, благодаря внутренней и внешней организации согласно перпендикулярному центру тяжести. — У обезьяны есть все части мозга, которыми обладает человек; но у нее они имеют форму ее скошенного назад черепа, и такое положение создалось потому, что ее голова формировалась под другим углом и создана не для прямой походки. Органические силы сразу действовали иначе. — “Обрати свой взор на небо, о человек, и радуйся, содрогаясь, своему неизмеримому преимуществу, которое творец мира вложил в столь простой принцип — в твою прямую походку. — Главное уже не обоняние, а глаз, который поднялся выше земли и трав. — С прямой походкой человек стал искусным существом, он получил свободные и искусные руки; только при прямой походке возникает истинный человеческий язык. — Теоретически и практически разум есть нечто восприня- ==43 moe, определенное соотношение и направление идей и сил, к которым пришел человек в соответствии со своей организацией и образом жизни”. И вот свобода. “Человек — первое свободное существо, он стоит прямо”. Стыдливость: “Она должна была быстро развиваться при вертикальном положении тела”. Его природа не подвержена особым видоизменениям. — “Откуда это? Все только благодаря его вертикальному положению. — Он был создан для того, чтобы стать человеком; мирный нрав, половая любовь, сочувствие, материнская любовь — это порождение человеческой сущности в результате его прямой походки. — Закон справедливости и истинности основан на вертикальном положении самого человека, он же приучает человека к благопристойности; религия — высшая человечность. Согнутое животное имеет неясные ощущения. Человека бог возвысил, чтобы он, даже не зная и не желая этого, исследовал причины вещей и нашел бы тебя, о великая связь всех вещей. Религия же порождает надежду и веру в бессмертие”. О бессмертии речь идет в пятой книге. “От камня к кристаллам, от них к металлам, от металлов к растениям, от них к животным, наконец, к человеку; так усложняется форма организации, а с ней становятся более многообразными силы и инстинкты существ, и все они наконец объединяются в образе человека, поскольку они могли создать этот образ”. “Благодаря наличию этого ряда существ мы замечаем сходство в главной форме, которая все больше приближалась к человеческому образу; точно так же мы видим, что и силы, и инстинкты приближаются к нему. — У каждого существа продолжительность его жизни установлена согласно цели природы, которую оно должно осуществлять. — Чем организованнее то или иное существо, тем в большей степени его строение включает в себя строения низших видов. Человек — компендий мира: в нем органически объединены известь, земля, соли, кислоты, жиры и вода, силы роста, возбуждения, ощущения. — Это наводит нас на мысль, что имеется также невидимое царство сил и восходящий ряд невидимых сил, находящиеся в такой же связи и в таком же переходном состоянии, как в видимом царстве ==44 творения. — Это последнее царство делает все для бессмертия души, и не только для бессмертия, но и для продолжения всех действующих и живых сил мироздания. Сила не может исчезнуть, хотя орудие может прийти в негодность. То, что всеживотворящий воззвал к жизни, живет; что действует, действует вечно в своей вечной связи”. Эти принципы не разъясняются, “ибо здесь не место для этого”. Между тем “мы видим в материи столь много сил, подобных духовным силам, что полная противоположность и противоречие этих двух вообще-то очень различных сущностей — духа и материи — если не сами противоречивы, то по крайней мере кажутся совершенно недоказанными”. — “Переформированных зародышей не видел никто. Когда говорят об эпигенезе, то говорят иносказательно, как если бы члены прирастали снаружи. Возникновение (genesis) — это действие внутренних сил; для них природа подготовила материал, который они должны были формировать и в котором они должны были сделать себя видимыми. Не наша разумная душа образовала наше тело, а перст божий, органическая сила”. Итак: “I. Сила и орган внутренне связаны между собой, но не тождественны. 2. Каждая сила действует в согласии со своим органом, так как она создала его для раскрытия своей сущности и усвоила его. 3. Когда отпадает оболочка, остается сила, которая существовала еще до этой оболочки, хотя и на низшей ступени и также органически”. Затем автор говорит материалистам: “Допустим, что наша душа изначально тождественна всем силам материи, возбуждения, движения, жизни и начинает действовать только на более высокой ступени, в более развитой, более тонкой организации; но видел ли кто-нибудь исчезновение хоть какой-нибудь силы движения и возбуждения и тождественны ли эти низшие силы своим органам?” Эта связь может означать только движение вперед. Род человеческий можно рассматривать как “великое слияние низших органических сил, которые должны были развиваться в нем для создания образа человека”. То, что организация человека происходит в некоем царстве духовных сил, показано следующим образом: ==45 “Мысль вовсе не то, что говорит вам чувство; все данные опыта относительно происхождения мысли и чувства свидетельствуют лишь о действии хотя и органического, но все же самовластного существа, поступающего по законам духовного единения. Так же как тело укрепляется пищей, так и дух — идеями; мы даже замечаем в духе те же законы ассимиляции, роста и рождения. Короче говоря, в нас сформировался внутренний духовный человек, имеющий собственную природу и нуждающийся в теле только как в орудии. — Ясное сознание, это великое преимущество человеческой души, образовалось в ней сначала духовно, благодаря характерным чертам человека, и т. д.”. Одним словом, если мы его понимаем правильно, душа возникла прежде всего из постепенно присоединявшихся к ней духовных сил. — “Наша человеческая природа есть лишь предварительное условие, лишь бутон будущего цветка. Природа шаг за шагом отбрасывает неблагородное, создает духовное, делает тонкое еще более тонким, и ее умелые руки дают нам основание надеяться, что зародыш человечности проявится в подлинном, истинном, божественном облике человека”. Заключительное положение: “Современное состояние человека — это, по всей вероятности, связующее среднее звено двух миров. — Если человек высшее и последнее звено в цепи земных организмов, то тем самым он начинает цепь более высокого вида существ как ее низшее звено, и, таким образом, он, вероятно, есть соединительное звено между двумя взаимодействующими системами творения. Он представляет нам сразу два мира, и это создает кажущуюся двойственность его сущности. — Жизнь есть борьба, а цветок чистой, бессмертной человечности есть корона, доставшаяся в трудной борьбе. — Наши братья, находящиеся на более высокой ступени, полюбят нас поэтому, несомненно, больше, чем мы, когда найдем и полюбим их; ибо они лучше понимают наше положение и, быть может, они воспитают из нас участников своего счастья. — Хотя и нельзя себе представить, чтобы будущее состояние никак не могло быть соотнесено с современным, как охотно полагало бы животное в человеке, ==46 все же без более высокого руководства кажутся необъяснимыми язык и первые науки. И в более поздние времена величайшие события на земле происходили по необъяснимым причинам, и часто орудиями этого были даже болезни, когда тот или иной орган становился непригодным для привычной сферы жизни на земле, так что кажется естественным, что внутренняя неутомимая сила воспринимает, возможно, впечатления, которые была не способна воспринимать ненарушимая организация. — И все же человек должен не пытаться заглянуть в свое будущее состояние, а верить в него”. (Но если он уже поверил, что он в состоянии заглянуть в него, то как можно ему запретить иногда применять эту способность?) — “Во всяком случае одно достоверно: в каждой из его сил заложена бесконечность. И силы вселенной кажутся скрытыми в душе, и ей нужен лишь организм (Organisation) или ряд организмов, чтобы привести их в действие и применять их. — Так же как появился цветок и благодаря своему вертикальному положению стал заключительным звеном царства подземного, еще не наделенного жизнью творения, так и над всеми пригнутыми к земле (животными) стоит опять-таки прямо человек. Он стоит с величавым взором и поднятыми вверх руками, как сын у своего очага, ожидающий зова отца”. Приложение Идея и конечная цель этой первой части (труда, рассчитанного, по-видимому, на много томов) состоит в следующем. Духовную природу человеческой души, ее постоянство и успехи в совершенствовании необходимо, избегая всяких метафизических исследований, доказывать на основе аналогии с естественными образованьями материи, прежде всего в ее организации. С этой целью автор признает наличие духовных сил, для которых материя есть лишь строительный материал; они представляют собой невидимое царство творения, которое обладает животворящей силой, всё организующей именно так, что схемой совершенства этой организации становится человек, к которому прибли- ==47 жаются все земные существа, начиная с низших ступеней, пока наконец именно через эту совершенную организацию, главное условие которой — прямая походка у животного, появился человек, смерть которого уже никогда не прекратит развитие и усовершенствование организации, выраженной до этого столь обстоятельно во всех видах существ, скорее можно ожидать перехода природы к еще более утонченным действиям, чтобы возвысить ими человека и возвести его на другие, игле более высокие ступени жизни, и так до бесконечности. Рецензент должен сказать, что он не может признать правильным заключительный вывод, основанный на аналогии природы, даже если он допускает непрерывную последовательность творений природы вместе с законом этой последовательности, а именно приближение к человеку. В самом деле, существуют различные существа, находящиеся на равных ступенях все более совершенной организации. Следовательно, из подобной аналогии можно сделать только такой вывод: где-то в другом месте, скажем на какой-то другой планете, должны быть существа, которые находятся на следующей, более высокой ступени по отношению к человеку; но нельзя сделать вывод, что один и тот же индивид достигнет этой более высокой ступени. У летающих животных, образующихся из личинок или гусениц, имеется совершенно особое и отличное от обычного способа действий природы устроение, и палингенез2 следует здесь не за смертью, а за состоянием куколки. Здесь следовало бы, скорее, показать, что даже после разложения и сгорания животных природа допускает их появление из пепла в специфически более совершенной организации, дабы можно было по аналогии сделать вывод и о человеке, превращенном в пепел. Следовательно, нет ни малейшего сходства между последовательным возвышением одного и того же человека к более совершенной организации в другой жизни и иерархической лестницей, которую мы можем мыслить у совершенно различных видов и особей в царстве природы. Здесь природа показывает лишь, что она предоставляет особи полностью разрушаться и сохраняет только род; но тут мы хотим знать, должен ли также ==48 человеческий индивид пережить здесь, на земле, свое разрушение, а это можно заключить, исходя, быть может, из моральных или, если хотите, из метафизических оснований, но никогда по аналогии с видимым творением. Что же касается того невидимого царства действующих и самостоятельных сил, то нельзя понять, почему автор, после того как он считает вполне возможным заключать от органических порождений к существованию этого царства, не указывает на переход мыслящего принципа в человеке непосредственно как чисто духовной природы, не выделяя этого принципа из хаоса через строение организмов; разве что он принимает эти духовные силы за нечто совершенно иное, чем человеческая душа, и рассматривает эту последнюю не как особую субстанцию, а лишь как результат воздействия на материю невидимой общей природы и оживления ею, каковое мнение мы все же не решаемся приписать ему. Но что можно вообще думать о гипотезе относительно невидимых порождающих организмы сил, стало быть о замысле, и объяснять то, чего мы не понимаем, из того, что мы понимаем еще меньше? Мы можем по крайней мере познать на опыте законы строения организмов, хотя причины их, разумеется, останутся нам неизвестными; о невидимом царстве сил у нас нет никакого опыта; что же может сказать философ в обоснование своего утверждения? Он может лишь отчаяться в поисках объяснения какого-нибудь знания о природе и начать искать вынужденное решение в плодотворной сфере воображения. А ведь это же метафизика, и даже весьма догматическая, сколько бы наш автор ни открещивался от нее, следуя велению моды. Что же касается иерархии организмов, то нельзя ставить автору в упрек, что ее недостаточно для его замысла, выходящего далеко за пределы этого мира. Ведь пользование ею применительно к царству природы здесь, на земле, также ни к чему не ведет. Когда подгоняют друг к другу виды по их сходству, то незначительность различий при столь большом многообразии есть необходимое следствие именно этого многообразия. Если бы один род возник из другого или все роды возникли из одного первоначального рода либо из одного ==49 3 Эммануил Кант, т. 6 материнского лона, то только родство между ними могло бы привести к идеям, которые, однако, столь чудовищны, что разум отшатывается от них, но такие идеи не следует приписывать нашему автору, если быть справедливым. Что касается вклада автора в сравнительную анатомию всех видов животных вплоть до растений, то пусть те, кто изучает природу, сами судят, насколько наставления, которые автор дает для новых наблюдений, могут помочь им и имеют ли они вообще какое-либо основание. Однако [идея о] единстве органической силы (стр. 141), которая как самообразующаяся в отношении многообразия всех органических существ, а затем в зависимости от этих органов действующая через них различным образом составляет все разнообразие родов и видов этих существ, — это идея, находящаяся всецело за пределами ведущего наблюдения естествознания и принадлежащая к чисто спекулятивной философии, в которой эта идея, если бы она проникла в нее, произвела бы огромные опустошения среди привычных понятий. Но пытаться определить, какая организация головы внешне, по своей форме, и внутренне, в отношении содержащегося в ней мозга, необходимо связана с расположением к прямой походке, а тем более каким образом организация, направленная для достижения только этой цели, заключает в себе основание для обладания разумом, которым благодаря этому наделяется животное, — все это явно превосходит всякий человеческий разум независимо от того, движется ли он ощупью, держась за путеводную нить физиологии, или порхает, следуя путеводной нити метафизики. Настоящие замечания не могут лишить это богатое мыслями сочинение его достоинств. Одно из больших его достоинств (если вспомнить здесь не всегда изящно высказанные, но благородные и верные мысли) — это мужество, с которым автор преодолевает свойственные его сословию сомнения, столь часто стесняющие всякую философию в отношении одних лишь попыток разума, в рамках, в которых разум сам может удовлетворить себя; и в этом мы желаем автору иметь много последователей. Помимо этого таинственный мрак, ко- К оглавлению ==50 торым природа сама окутала свои действия по организации и классификации своих созданий, отчасти виноват в той туманности и неопределенности, что свойственны этой первой части философской истории человечества, задача которой состояла в том, чтобы по возможности связать друг с другом крайние точки этой истории — начальную точку с той, которая за пределами истории Земли теряется в бесконечности; такая попытка, правда, дерзновенна, но свойственна любознательности нашего разума и похвальна даже тогда, когда ее не удается осуществить полностью. Тем более желательно, чтобы наш глубокомысленный автор, продолжая свой труд и найдя под ногами твердую почву, несколько обуздал свой пылкий гений и чтобы философия, забота которой состоит больше в сокращении числа спесивых любимцев, чем в умножении их, могла направлять автора в дальнейших его трудах не указаниями, а определенными понятиями, не предполагаемыми, а установленными наблюдением законами, не воображением, окрыленным метафизикой или чувствами, а широким в замыслах, но осмотрительным в применении разумом. ==51 ПРИМЕЧАНИЯ Ответ на вопрос: что такое просвещение? “Beantwortung der Frage: Was ist Aufklarung?” — эта неболь шая статья, опубликованная в 1784 г., непосредственно примы кает к напечатанной в том же году работе Канта “Идея всеобщей истории во всемирно гражданском плане” и представляет особый интерес для характеристики социально-политических и философско-исторических воззрений немецкого мыслителя. Куно Фишер полагает, что в этой статье Кант отвергает идеи Просвещения XVIII в. (см. “История новой философии”, т. V, СПб., 1906, стр. 259). В действительности же Кант развивает идеи и французского и немецкого Просвещения с позиций своего фило софского учения. Просветители осуждали феодальный строй как систему общественного устройства, противоречащую яеловеяе- ==658 ской природе, подавляющую естественные стремления личности противоестественными установлениями; они проповедовали веротерпимость (а иногда и атеизм), доказывали необходимость личной свободы, в особенности же свободы слова и свободы совести, и полагали, что провозглашаемые ими социальные задачи могут быть разрешены распространением просвещения, преодолением заблуждений, моральным совершенствованием личности и социальных учреждений. Кант в своем понимании Просвещения примыкает к его наиболее выдающимся представителям, но вместе с тем идет дальше их, преодолевая в известной мере некоторые свойственные им наивные представления. Для него Просвещение — необходи мая, обусловленная самой природой разума, историческая dnova духовного возмужания человечества, эпоха перехода от несовершеннолетия к совершеннолетию. С этой точки зрения эпоха, предшествовавшая Просвещению, не была чем то противоречащим человеческой природе; это было духовное несовершеннолетие человеческого рода, причиной которого, по мнению Канта, был не недостаток ума, а недостаток решимости и мужества самостоятельно пользоваться им. Значит, сущность Просвещения заключается не просто в распространении знаний, а в развитии активности человеческого разума, который должен не просто усваивать истины, но осознать свое суверенное положение, свое естественное право верховного судьи. Нельзя, конечно, сказать, что такая постановка вопроса была совершенно чужда предшествующим просветителям, однако у Канта она выражена с гораздо большей определенностью. Разум должен быть' освобожден от опеки. Для этого надо преодолеть не только внешние препятствия (наличие '.опекунов”, т. е. феодальных властителен и их советников, министров и т. д.), но также внутреннее сопротивление сознания, привыкшего к пассивному, нерассуждающему подчинению. Просвещение требует, таким образом, борьбы против того отрицательного (в частности, лености и трусости), которое свойственно человеческой природе, — достаточно вспомнить учение Канта о зле, изначально присущем человеческой природе, т. е. не представляющем собой чего-то наносного, внешнего. Выступая против несостоятельных представлений о “неестественности” эпохи, предшествующей Просвещению, Кант, однако, не дает исторического объяснения этой эпохи, сводя все дело к первоначальным особенностям человеческой натуры, которые могут быть ограничены и, возможно, даже преодолены только в результате длительного процесса самовоспитания, морального совершенствования человеческого рода. Так же как и другие просветители, Кант недооценивает необходимость революционной ломки тех социальных учреждений, которые стоят на пути просвещения. Он даже утверждает, что “никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей”, так как революция понимается им не как глубокое социально-экономическое преобразование, а просто как политический переворот, развязывающий страсти и ставящий на ==659 место одних властителен других. Что же требуется для повсеместного распространения просвещения, для реализации каждым человеком своего призвания мыслить самостоятельно? Для этого необходима только свобода “во всех случаях публично пользоваться своим разумом”. Публичным применением собственного разума Кант называет выступления ученых перед читающей публикой. Такого рода свобода, по мнению Канта, не должна быть ограниченной, так как она ни в каком случае не может нанести ущерба государству, выполнению установленных им законов. Что же касается “частного применения разума”, осуществляемого должностным лицом или подданным, то оно должно быть ограничено определенными рамками, чтобы не нарушать установленного властями порядка. В этом смысле Кант соглашается с известным заявлением Фридриха II, в котором он видит воплощение духа просвещения в современную ему эпох^: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, но повинуйтесь! В этой постановке вопроса в условиях феодальной Германии. в которой уже назревала необходимость коренных социальных преобразований, несомненно, проявляется стремление слабой нелюцкой буржуазии к компромиссу с господствующими феодальными сословиями. Заявляя, что “наш век есть век Просвещения, или век Фридриха”, восхваляя политику веротерпимости, которую проводил этот король, воспринявший некоторые идеи французских просветителей, Кант вместе с тем далек от того, чтобы переоценивать успехи просвещения в Германии. Предстоит еще весьма многое сделать, чтобы осуществить, выражаясь языком Канта, первоначальное назначение человеческой природы, заключающееся в непрерывном движении вперед, которому, как подчеркивает Кант, не может, не должна противостоять никакая сила. Статья была опубликована в “Berlinische Monatsschrift”, 1784 IV, S. 481—494. На русском языке издается впервые. Пер. Ц. Г. Арзаканьяна. 1 Кант имеет в виду Фридриха II, короля Пруссии, который любил изображать из себя “друга и покровителя” наук и искусств. — 29. 2 Кант здесь опять имеет в виду Фридриха II, короля Пруссии. — 34. 3 Кюшанг (Busching, Anton Friedrich, 1724—1793) — немецкий геолог, географ и статистик, профессор философии и теологии в Гёттингене, преподавал также в Петербург (1761— 1767). В 1773—1787 гг. издавал в Берлине еженедельник “\\ бchentliche Nachrichten von neuen Landcharlen, geographischen, statistischen und historischen Biichern und Sachen”. — So. 1 “Berlinische Monatsschrift”, 1784, 9. Stuck, S. 193—200. Статья Мендельсона озаглавлена “Uber die Frage: Was ist Aufklarung?” (“Относительно вопроса: что такое просвещение?”). — So. ==660 Рецензия на книгу И. Г. Гердера “Идеи философии истории” “Recension von J. G. Herders Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit”. — Непосредственным поводом для написания рецензии на книгу Гердера послужила просьба немецкого издателя Христиана Готфрида Шютпа, обратившегося с письмом к Канту, в котором он сообщал, что намерен издать новую литературную газету начиная с 1785 г., и просил Канта написать для газеты рецензию на книгу Гердера. Эта рецензия свидетельствует об отрицательном отношении Канта к философско-историческим (так же как и к натурфилософским) спекулятивным построениям Гердера (Herder, Johann Gottfried, 1744—1803), которые рассматривались им как “догматическая метафизика”, источник которой — “некритическая” безудержная фантазия, пытающаяся выйти за пределы всякого возможного опыта. В статье “Идея всеобщей истории во всемирногражданском плане” (1784) Кант разъясняет, что с точки зрения трансцендентальной философии можно указать лишь некоторые априорно мыслимые, дедуцируемые из понятия чистого практического разума основные направления и конечную цель истории человечества, все же остальное должно быть предоставлено эмпирическим исследованиям. Совершенно иную позицию занимал Гердер. В книге “Идеи философии истории человечества” он пытался, опираясь на ограниченные фактические данные, раскрыть переход от неорганической природы к живым существам, растениям, животным и наконец к человеку, в котором, по мнению Гердера, совершеннейшим образом соединены все вещества природы, все ее силы и потенции. Человек рассматривался Гердером как высший цвет природы, а все другие живые существа — как ступени к достигнутому в человеке совершенству организации природных сил. Но и это совершенство не предел. Ставя вопрос об обитателях других планет Солнечной системы Гердер допускает, что они достигли более высокой ступени развития, к которой рано или поздно приобщится и человек. Движущей силой этого непрерывного прогресса и совершенствования Гердер считал невидимые органические силы, внутренне присущие материи, одушевляющие ее. Благодаря действию этих сил возникают все ступени иерархии живых существ и человек становится не только высшей ступенью в восходящем ряду земных творений, но и соединительным звеном между земным и божественным. Кант отдает дань гердеровскому таланту, его свободомыслию и творческой фантазии, однако он считает, что сочинению Гердера не хватает логической точности в определении понятий, тщательности доказательств. Все эти необходимые для научного исследования качества Гердеру заменяет способность всюду найти аналогии, смелое воображение, субъективная убежденность. Такой способ философствования Кант рассматривает как пережиток “докритической” эпохи. Следует, однако, отметить, что к недостаткам Гердера Кант относит и идею развития, которую этот мыслитель пытался при- 22 Эммануил Кант, т. 6 ==661 менить к природе, человеку, обществу. С этой точки зрения Кант подвергает критике положение Гердера о невидимых органических силах, которые, не обладая сознанием или разумом, образуют тем не менее источник всего разумного и целесообразного. Поскольку Гердер совершенно недостаточно подкрепляет эту органицистскую концепцию фактическими данными, Кант полагает, что он объясняет то, что мы не понимаем, тем, что мы понимаем еще меньше. При этом Кант упускает из виду, что гипотеза Гердера о невидимых органических силах представляла собой попытку обосновать идею самодвижения материи, правда не без уступок теологии. Но и эта идея, так же как и идея развития природы, неприемлема для трансцендентального идеализма. С точки зрения трансцендентального идеализма природа есть совокупность чувственно данного, систематизированного согласно априорным принципам рассудка. Поэтому Кант и отвергает идею Гердера о генетической связи и трансформации видов и в особенности его идею о родстве человека с животным миром. Столь же несостоятельной кажется Канту одна из основных идей гердеровского учения о становлении человека, идея о решающем значении прямохождения, которое, согласно Гердеру, возвысило человека над всеми животными и привело к возникновению человеческих чувств и разума. С точки зрения трансцендентального идеализма прямохождение имело своей причиной развитие человеческого разума, а не наоборот. Кстати сказать, эту мысль Кант высказал еще в своей рецензии на сочинение итальянского анатома Москати относительно различия в строении животных и людей, опубликованной в 1771 г. (см. настоящее издание, т. 2, стр. 441). Критика Кантом философии истории Гердера имеет, следовательно, как положительную, так и отрицательную стороны: с одной стороны, эта критика вскрывает слабости философскоисторической спекуляции, но, с другой стороны, она выявляет ограниченность самого Канта, который вследствие своего агностицизма, априоризма и “критицизма” не заметил гениальных догадок Гердера, его историзма, диалектических попыток вскрыть взаимосвязь, единство, развитие природы и человека. Призывая Гердера “обуздать свой пылкий гений” и таким образом найти “под ногами твердую почву”, Кант отвергает не только неосновательную претензию на познание сверхчувственного, но и вполне рациональные попытки углубиться от познания чувственно воспринимаемых явлений к познанию их непосредственно не наблюдаемой сущности. Кантовская критика философско-исторического учения Гердера выявляет несовместимость трансцендентального идеализма с теорией развития, неприменимость кантовского “критицизма” к тем проблемам теоретического естествознания, которые Кант пытался решать в “докритический” период, в частности в своей космогонии. Таким образом, в этой небольшой работе наглядно выявляются не только органические пороки идеалистической философии истории Гердера (и других философов-идеалистов), но и не менее существенные пороки философии самого Канта. ==662 Рецензия Канта была помещена в газете “Jenaer allgomeine Littcraturzeitung” N 4, 1785. Рецензия вышла анонимно, так как Гердер, по мнению Канта, был весьма чувствителен к критике. Однако то, что автор рецензии — Кант, ни для кого не было секретом. Кант написал рецензию и на вторую часть труда Гердера, однако дальнейших томов Кант не рецензировал. Обе рецензии Канта на книгу Гердера были изданы вместе в “I. Kants samnitliche kleine Schriften”. Konigsberg und Leipzig, 1797—1798, Bd. Ill, S. 207—238. На русском языке публикуется впервые. Пер. Ц. Г. Арзаканьяна. 1 В начале своей рецензии Кант переписал весь титульный лист книги Гердера, на котором есть также данный автором эпиграф на латинском языке. Эпиграф этот — строки одной из сатир римского поэта и сатирика Персия (Persius, Flaccus Aulus, 34—62 н. э.) “Кем быть тебе ведено богом И занимать суждено средь людей положенье какое. Это познай...” (“Римская сатира”. М., 1957, стр. 98). — 39. 2 Палингенез (от древнегреческих “palm” — снова, вновь — и “genesis” — возникновение, зарождение) — преобразование горных пород; у Канта — воссоздание жизненных форм предков. — 48 Источник: Кант, Иммануил Сочинения в шести томах. М., "Мысль", 1966.-(Философ. наследие). Т. 6.- 1966. 743 с.- С.25-36.