Русский Гуманитарный Интернет Университет

Библиотека

Учебной и научной литературы

  HYPERLINK "http://www.i-u.ru/"  WWW.I-U.RU 

Васильев В.В.

 

МОНОГРАФИЯ    

 

ПОДВАЛЫ КАНТОВСКОЙ МЕТАФИЗИКИ

(дедукция категорий)

 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/INT.html" 
ВВЕДЕНИЕ 

 

Глава 1

НИСХОЖДЕНИЕ

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/11.html" 
Предварительные замечания 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/12.html" 
Философия Канта периода 1769-1771 гг. 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/13.html" 
"Пробуждение от догматического сна" 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/14.html" 
Резюме 

 

Глава 2

У ОСНОВ

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/21.html" 
Предварительные замечания 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/22.html" 
Принципы дедукции 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/23.html" 
"Объективная дедукция" и "субъективная дедукция" 

 

Глава 3

ПРОДВИЖЕНИЕ

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/31.html" 
"Достаточная субъективная дедукция" 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/32.html" 
Полная субъективная дедукция "сверху" и "снизу" 

 

Глава 4

ВЫЗВОЛЕНИЕ

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/41.html" 
Центральный аргумент полной субъективной дедукции 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/42.html" 
Первоначальная дедукция 

 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/RES.html" 
ИТОГИ 

  HYPERLINK
"http://www.philos.msu.ru/community/staff/vasiliev/Mono/F/SUM.html" 
SUMMARY 

                    Здание этого нашего Мира и его строй представляют
собой 

некий лабиринт для созерцающего его человеческого разума...

                                                                        
      Ф.Бэкон

 

 

В В Е Д Е Н И Е

Создавая более двухсот лет назад философскую систему, Кант надеялся
внести полную ясность в метафизику, но получилось так, что до сих пор не
удается до конца прояснить некоторые существенные моменты его
собственной системы. И это при том, что философия Канта всегда
приковывала внимание исследователей. Кантоведение давно выделилось в
самостоятельную отрасль истории философии. Совместные усилия многих
поколений комментаторов способствовали гораздо лучшему пониманию
замыслов и намерений Канта. Рассмотрению подвергались самые разные
аспекты кантовской философии, от антропологии до учения об основах
исторического процесса. Но пожалуй наибольший интерес традиционно
вызывает теоретическая философия Канта, являющаяся фундаментом всей его
системы.

Главная цель теоретической философии Канта - определение возможности,
объема и границ априорных синтетических познаний, или, что то же самое,
априорных познаний предметов. Задача же кантоведения состоит в том,
чтобы прояснить, какими принципами руководствовался Кант в трактовке
этой темы. Но решение этой задачи всегда наталкивалось на серьезные
трудности. Вопрос о базисных установках критицизма остается одним из
наиболее дискуссионных в современной литературе о Канте. В чем же
причина затруднений?

Классическое изложение основ теоретической философии Канта содержится в
"Критике чистого разума". В самой "Критике" разделом, где концептуально
в общей форме разрешается центральный для Канта вопрос о возможности,
границах и объеме априорных синтетических познаний из чистого рассудка,
является "Трансцендентальная аналитика". В свою очередь, композиционный
центр "Аналитики" составляет "трансцендентальная дедукция категорий".
Именно здесь сосредоточены основные аргументы Канта в решении главной
проблемы критицизма. Само название дедукции свидетельствует о том, что в
ней дается обоснование правомерности априорного синтетического познания
с помощью "элементарных" понятий рассудка - категорий. Но этим не
ограничиваются функции трансцендентальной дедукции. Она также
подтверждает нечувственное происхождение категорий и тем самым помогает
избежать срастания "двух стволов" человеческого познания - рассудка и
чувственности. В то же время, дедукция раскрывает механизмы
взаимодействия чувств, рассудка и воображения.

Таким бразом, именно анализ трансцендентальной дедукции категорий
позволяет проникнуть в глубинные пласты кантовской метафизики. Проблема,
однако, в том, что подобный анализ представляет собой непростую задачу.
Дедукция в "Критике" имеет сложную структуру и запутанную аргументацию.
Разобраться в дедукции трудно еще и потому, что Кант, отмечая в одних
работах исключительно важную роль трансцендентальной дедукции в решении
проблем критической философии, в других произведениях указывал на
возможность вообще обойтись без этого исследования. Немалую сложность
представляет и согласование различных вариантов дедукции категорий,
которые изложены Кантом в первом и втором изданиях "Критики чистого
разума", "Пролегоменах ко всякой будущей метафизике", "Метафизических
началах естествознания", а также в других трактатах и рукописях.

Однако все эти трудности не должны отпугнуть нас от путешествия к
"истокам и началам" трансцендентальной философии Канта. Такое
путешествие все равно необходимо. Но оно должно быть хорошо
подготовлено. Кантовская метафизика напоминает громадное,хотя и
несколько хаотичное и подвергавшееся многочисленным надстройкам и
переделкам здание - именно такой виделась философия Канта его ученикам и
коллегам. Мы войдем в это здание и, соблюдая осторожность, будем
продвигаться вниз. Опустившись на самый глубокий уровень, мы попадем в
лабиринт трансцендентальной дедукции категорий. Проверив, действительно
ли на этом этаже залегают основы кантовской метафизики и не зашли ли мы
в своем путешествии ниже фундамента этого здания, мы отправимся по
коридорам и переходам дедукции. Мы обнаружим, что часть этажа засыпана и
разрушена, и что он разделяется на два изолированных блока. Но наше
снаряжение позволит восстановить старые переходы и именно там обнаружить
выход из подземелья. 

Пройденные этапы пути - прежде всего это касается второй и третьей глав
- могут рассматриваться в качестве комментария на дедукцию категорий из
"Критики чистого разума", выстроенного в строгом соответствии с
последовательностью развертывания дедукции в главном сочинении Канта.

Первая глава посвящена генезису проблемы трансцендентальной дедукции в
философии Канта. Во второй и третьей главах эксплицируются формальные
особенности дедукции и уточняется ее роль в системе кантовской
метафизики. В четвертой главе разбираются основные содержательные
моменты аргументации Канта в трансцендентальной дедукции категорий.

Я благодарен коллективу кафедры истории зарубежной философии
философского факультета МГУ им. М.В.Ломоносова и всем, кто оказал
поддержку в работе над данной темой.

ГЛАВА 1. 

НИСХОЖДЕНИЕ

1.Предварительные замечания.

Сразу откажемся от мысли с разбега взять дедукцию категорий в "Критике
чистого разума". Нам предстоит осторожно пробираться к ней. Это можно
сделать, если удастся выявить обстоятельства возникновения самой
проблемы трансцендентальной дедукции категорий в философии Канта.
Главный вопрос на этой стадии: почему в определенный период своего
философского развития Кант стал рассматривать обоснование правомерности
априорного применения категорий, т.е. их трансцендентальную дедукцию, в
качестве необходимого компонента своей философии?

Прежде всего выясним, когда Кант впервые осознал необходимость
проведения трансцендентальной дедукции.

Вначале несколько слов о формальных особенностях дедукции.
Трансцендентальная дедукция - в отличие от эмпирической, указывающей
коренящиеся в опыте причины, помогающие осознать то или иное понятие
(см. "Критика чистого разума" А 85 / В 117; здесь и далее ссылки на эту
работу даются в соответствии с международной системой пагинации: А -
первое издание, В второе. "Критика" и другие произведения Канта
цитируется по Юбилейному изданию сочинений Канта в 8 томах, М., 1994;
перевод в ряде случаев изменен) - должна оправдать возможность
априорного применения чистых понятий к предметам (там же), т.е. в
частности, возможность априорного познания предметов с помощью категорий
(В 168). Кант устанавливает, что объектами подобного познания могут быть
только явления как предметы возможного опыта (А 92-93 / В 25-126; А
128-130). Конкретизируя цели дедукции, Кант замечает, что в дедукции
должно быть показано, что категории суть априорные условия возможного
опыта и его предметов. Лишь в этом случае будет объяснена возможность
априорного познания предметов через категории (А 93 / В 126). Иными
словами, дедукция призвана продемонстрировать необходимую связь между
категориями как чистыми понятиями рассудка и явлениями как предметами
возможного опыта (А 93-94 / В 126; А 129).

Перечисленные особенности дедукции позволяют довольно точно определить
время возникновения самой проблематики дедукции у Канта. Впервые вопрос
об объяснении возможности необходимого соответствия чистых понятий
рассудка и предметов поставлен Кантом в знаменитом письме к М.Герцу от
21 февраля 1772 года. В письме Кант специально подчеркивает значимость и
новизну этой проблемы - в диссертации 1770 года такой вопрос "обойден
молчанием" (Кант И. Сочинения в 8 томах, М., 1994, Т. 8, С 488; в
дальнейшем - 8: 488).

Стало быть, время возникновения проблемы дедукции можно установить -
приблизительно вторая половина 1771 года или начало 1772 года.

Используя письмо к Герцу в качестве ориентира, нам предстоит теперь
установить, какими обстоятельствами сопровождалось и чем было вызвано
осознание Кантом необходимости дедукции категорий. Начать целесообразно
с воссоздания философского контекста, в котором произошло "зарождение"
дедукции. В основном этот контекст формируется содержанием и идеями
кантовской диссертации 1770 года "О форме и принципах чувственно
воспринимаемого и интеллигибельного мира". Разбору этого произведения
будет в основном посвящен следующий параграф, при этом главное внимание
мы уделим вопросам, имеющим точки соприкосновения с тематикой дедукции
категорий: отношению чистых понятий к предметам, возможности априорного
познания из чистого рассудка или разума, границам подобного познания и
другим сходным проблемам. В то же время, говоря о философии Канта
периода диссертации 1770 года, нельзя обойти вопросы о замысле и общей
структуре диссертации. Кроме того, для уточнения некоторых моментов мы
будем подключать к анализу черновые наброски, сделанные Кантом на полях
учебника метафизики А.Баумгартена в 1769-1771 годах. При этом будет
использоваться датировка этих фрагментов, осуществленная знаменитым
немецким исследователем и издателем кантовских сочинений Э.Адикесом. Эта
датировка давно признана самой надежной (хотя в последнее время на этот
счет высказывается все больше критических соображений). К "маргиналиям"
Канта разных лет и "разрозненным листам" его рукописей мы будем
постоянно обращаться и в других частях книги.

2.Философия Канта периода 1769-1771 годов.

Главный источник наших знаний о философии Канта периода 1769-1771 годов
- диссертация 1770 года "О форме и принципах чувственно воспринимаемого
и интеллигибельного мира". Диссертация завершает большой этап кантовской
философии. В ней сфокусированно немалое количество вопросов и проблем,
занимавших Канта в предшествующие десятилетия, начиная с сороковых годов
XVIII века. Вскоре обнаружится, что это обстоятельство весьма затрудняет
выявление смыслового ядра диссертации. На первый взгляд, впрочем,
кажется, что ее структура достаточно ясна и вычленить основные идеи не
очень сложно. Кант начинает с того, что проводит четкую границу между
чувственностью и рассудком, а также феноменами и ноуменами (2: 285-286).
Чувства представляют нам предметы “так, как они являются” (uti
apparent), рассудок “такими, какие они есть” (sicuti sunt). Затем Кант
последовательно излагает основные положения, касающиеся формы чувственно
воспринимаемого (2: 292-304) и интеллигибельного (2: 304-309) мира. В
заключение Кант размышляет о пользе четкого разграничения чувственности
и рассудка для установления надежного метода в метафизике (2: 309-320).

Логично предположить, что разделы, в которых обсуждаются общие принципы
чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира являются
взаимодополняющими частями системы и имеют равный вес для Канта. Более
тщательное рассмотрение этого вопроса, однако, приводит не столько даже
к противоположным, сколько к странным результатам.

Первое, что обращает на себя внимание: если в разделе о форме чувственно
воспринимаемого мира Кант излагает свои новейшие открытия,
устанавливающие (трансцендентальную) идеальность пространства и времени,
то в разделе о форме интеллигибельного мира на поверхности оказываются
самые архаичные пласты кантовской философии, темы, подробно
разработанные уже в первой работе Канта "Об истинной оценке живых сил" в
1746 году. Удается ли Канту согласовать старое с новым?

Присмотримся к содержанию упомянутых разделов. В том, где речь идет о
формах чувственно воспринимаемого мира, Кант приводит аргументы,
доказывающие, что пространство и время не являются ни отношениями между
вещами (точка зрения, близкая Лейбницу - 2: 296, 300), ни самими по себе
существующими абсолютными реальностями (позиция Ньютона и его
последователей 2: 296, 300), а суть не что иное, как чистые созерцания
(2: 294, 298-299), субъективные формы чувственности (2: 295-296, 300).
Большая часть изложенных в диссертации аргументов в пользу идеальности
пространства и времени почти в неизменном виде перешла в учение о
чувственности "Критики чистого разума".

Между тем, еще за несколько лет до диссертации Канту была близка именно
позиция Лейбница по отношению к вопросу о природе пространства и
времени. Наиболее ярко эта точка зрения высказана Кантом в "Новом
освещении первых принципов метафизического познания" (1755; см. 1:
308-309) и "Физической монадологии" (1756), но она отчетливо
прописывается им и в заглавной работе шестидесятых годов "Грезы
духовидца, поясненные грезами метафизики" (2: 211). Суть этой кантовской
позиции в том, что пространство не должно представляться существующим
независимо от находящихся в нем субстанций, так как оно есть,
собственно, только отношение этих (простых) субстанций друг к другу. То
же можно сказать и о времени. Кант, правда, считал, что подобное
отношение вполне можно трактовать как реальное, а не идеальное, и
поэтому пытался избавиться от лейбницевского понятия предустановленной
гармонии (см. 1: 310).

Переход Канта на новую позицию подробно проанализирован в
исследовательской литературе. Ключевую роль сыграло изучение им в 1768
году проблемы "неконгруэнтных подобий". Кант выяснил, что чувственные
отношения в пространстве не могут быть полностью описаны рассудком.
Поскольку пространство и чувственное вообще трактуются в лейбницевской
парадигме в качестве "спутанного" рассудочного (см. 2: 288-289; А 43-44
/ В 60-61) - рассудок мыслит точно так же, как вещи составляют
пространство: из элементов, - то невозможность сведения отношений в
пространстве к законам рассудка означала для Канта неизбежность отказа
от старого понимания пространства. Он вынужден был признать его
самостоятельную реальность, или, другими словами, постулировать
абсолютное пространство (2: 275-276). Однако ньютоновская теория
абсолютного пространства всегда казалась Канту неубедительной (см. 2:
300). Поэтому некоторое время он, судя по всему, находился в тупике. Но
уже 1769 год "дал сильный свет" (см. Kant I. Kants Gesammelte Schriften.
Berlin, 1910 - ; Akademieausgabe, Bd. 18, S. 69, в дальнейшем - XVIII:
69). Кант решил в целом признать теорию абсолютного пространства (а с
ним и времени), но рассматривать его не как самостоятельную реальность,
а как субъективную форму чувственности (ср. XVII: 636-642).

Любопытно, однако, что инициировавший этот переход аргумент,
отталкивающийся от существования "неконгруэнтных подобий" (такие
"подобия" могут быть получены в результате зеркальных проекций
большинства предметов), не вошел в центральный блок доказательств
субъективной природы пространства, представленный в диссертации 1770
года, и был полностью исключен из "Критики чистого разума". Этот
аргумент вновь появляется, причем в качестве едва ли не решающего,
только в "Пролегоменах" (4: 40-42). Позиция же Лейбница и в диссертации,
и в "Критике" опровергается указанием, что при отрицании субъективной
природы пространства геометрия не могла бы быть аподиктической наукой,
какой она на деле является (  HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES1.html');"  1 ), так как геометрия это наука о
пространстве, и если пространство сводится к отношениям между вещами,
как считали последователи Лейбница, то все эти отношения могут быть даны
только вместе с вещами, т.е. a posteriori, а опытное знание, которым
была бы в таком случае геометрия, не может быть аподиктически истинным
(2: 300-301; А 40 / В 57).

Этот аргумент может показаться убедительным, а между тем он имеет смысл
лишь в том случае, если заранее допускается, что чувственные, или
пространственные, отношения принципиально не сводимы к рассудочным. Если
же вместе с Лейбницем утверждать, что чувственность - это спутанный
рассудок, то по определению окажется, что аксиомы чувственности и, в
частности, геометрии могут быть в конечном счете дедуцированы из закона
тождества как фундаментального принципа рассудка, вне зависимости от
того, даны пространственные отношения a priori или a posteriori. Не
удивительно поэтому, что до принципиального разведения чувственности и
рассудка в 1768 году Кант не принимал во внимание аргументы, подобные
тем, которые в диссертации 1770 года и в "Критике чистого разума"
привлекаются им же для опровержения позиции Лейбница и его сторонников.

Рассмотрение эволюции кантовских представлений о природе пространства и
времени, как выяснится, имеет прямое отношение к оценке значимости
другого и, казалось бы, важнейшего раздела "О принципе формы
интеллигибельного мира" диссертации Канта. Его содержание, вкратце,
сводится к следующему. Кант ищет ответ на вопрос "как... возможно, чтобы
многие субстанции находились во взаимной связи и таким образом
относились к одному и тому же целому, которое называется миром" (2:
304). Дело в том, что хотя из существования какой-либо субстанции можно
заключить о наличии причины ее существования (2: 305), но
непосредственное умозаключение о том, что эта субстанция находится во
взаимодействии с другими субстанциями, а не существует совершенно
изолированно от них, невозможно (там же). Если же взаимодействие между
субстанциями действительно имеет место - о чем мы знаем a posteriori -
то надо найти его основание.

Кант считает, что необходимым, и, вероятно, достаточным условием
взаимодействия субстанций (2: 306-308) является наличие у них одной
общей причины (там же). Доказательство ведется от противного. Во-первых,
взаимодействие необходимых субстанций невозможно: "зависимость не
согласна с понятием необходимого" (2: 305). Далее, если бы причинные
ряды, определяющие существование всех случайных субстанций, восходили к
разным первопричинам, имеющим необходимое существование, то эти
случайные субстанции, по основаниям, аналогичным предыдущему случаю,
тоже не могли бы взаимодействовать друг с другом (2: 306). Итак, по
мнению Канта, есть два условия, единственно при которых возможно
взаимодействие субстанций: субстанции должны быть случайными и иметь
общую необходимую причину, т.е. бога. 

Как уже упоминалось, подобные рассуждения можно встретить уже в самой
первой работе Канта (см. 1: 308-309). Связь же между ними и
представлениями Канта о природе пространства ярче всего обнаруживается
при анализе ответа Канта на возражения, которые естественно возникают
при рассмотрении его аргументации. Кант пытается объяснить возможность
взаимодействия субстанций на основе допущения общей им необходимой
причины. Но не является ли пространство тем условием, которое создает
возможность взаимодействия субстанций? Этот вариант кажется более
простым и убедительным, нежели тот, который предлагает Кант. Причины
несогласия с ним Канта очень показательны. Кант утверждает, что само
пространство есть не что иное, как созерцательно данное отношение между
субстанциями (2: 304), и оно поэтому не может корректно рассматриваться
в качестве самостоятельного принципа. Вопрос о возможности
взаимодействия субстанций может быть поэтому сформулирован и так: как
возможно пространство (там же)? Это кантовское замечание хорошо
вписывается в контекст работ, созданных на ранних этапах его
философского развития, ибо оно имеет смысл лишь при допущении, что
принимается лейбницевская концепция пространства, сводящая его к
отношениям между субстанциями, а Кант как раз и поддерживал Лейбница в
этом вопросе вплоть до конца шестидесятых годов.

Но ведь представления Канта о пространстве в 1770 году радикально
изменились! Теперь он считает, что пространство не может быть
редуцировано к отношениям существующих в нем субстанций и обладает
самостоятельным статусом в качестве субъективной формы чувственности.
Раз так, то прежнее возражение Канта относительно того, что пространство
не может быть принципом, объясняющим возможность взаимодействия
субстанций, должно утратить силу и, соответственно, пространство могло
бы рассматриваться им в качестве такого принципа, значимого, по крайней
мере, для доступных внешнему созерцанию субстанций. В черновых набросках
позднего периода Кант эксплицирует такую возможность: "В чувственном
мире благодаря пространству уже имеется условие взаимодействия" (XVIII:
416), но он вполне мог бы вынести подобное суждение и в 1770 году, ведь
в третьем разделе диссертации Кант опирается именно на эту интуицию.
Между тем, в разделе "О принципе формы интеллигибельного мира"
диссертации 1770 года Кант воспроизводит старые аргументы,
предполагающие истинность потерявшей силу концепции (см. 2: 305). 

Разрешать этот парадокс, однако, нет необходимости (хотя вместо него
придется иметь дело с другой трудностью). Кант сам подводит читателя к
тому, что в разделе о форме интеллигибельного мира он будет придавать
пространству "возможно большую реальность", т.е. будет пользоваться
своей старой концепцией пространства. В первом параграфе этого раздела,
после изложения позиции тех, кто считает понятие пространства
достаточным для объяснения возможности взаимодействия между субстанциями
(2: 304-305), он замечает, что "не говоря уже о том, что это понятие
<т.е. пространство>, как уже было доказано, скорее касается законов
чувственного познания субъекта, чем условий самих объектов, если и
придать ему возможно большую реальность, то все же оно указывает лишь на
созерцательно данную возможность координации, а поэтому остается
открытым вопрос, решить который может только рассудок: на каком принципе
покоится само это отношение всех субстанций, которое, если его
рассматривать созерцательно, называется пространством " (2: 304). Далее
Кант пишет, что речь в данном разделе будет идти о субстанциях вообще,
без различия, материальные они или нет (2: 304-305). Однако если бы он
учитывал здесь свое новое понимание пространства, то не смог бы подвести
все субстанции под одну рубрику, так как материальные и нематериальные
субстанции имели в этом случае разные принципы взаимодействия: первые
пространство, вторые – высшее существо. И если все же настаивать, что
Кант не отказывается тут от новой теории пространства, то придется
трактовать все рассуждения из четвертого раздела как имеющие отношение
исключительно к нематериальным субстанциям.

Однако в схолии к тому же разделу Кант дает понять, что изложенные в нем
аргументы были связаны с "законами чувственного созерцания" (2: 308),
т.е. с пространством. Более того, если бы Кант вел речь о нематериальных
субстанциях, он не смог бы интерпретировать свое заключение от их
взаимодействия к необходимой интеллигибельной причине последнего как
достоверный вывод - ведь мы не знаем, взаимодействуют они, или нет. Но
Кант определенно указывает на аподиктический характер аргументации в
разделе о форме интеллигибельного мира (там же). Значит, он
отталкивается от несомненного факта взаимодействия пространственных
субстанций.

Итак, в четвертом разделе диссертации Кант говорит даже не о субстанциях
вообще, а прежде всего об интеллигибельной причине взаимодействия
материальных субстанций. При этом он сознательно воспроизводит свою
старую концепцию пространства, создавая громадные трещины в тексте. Но
почему Кант идет на противоречие с самим собой? Ответ на этот вопрос
надо, по-видимому, искать за пределами философии. Весной 1770 года,
после назначения Канта ординарным профессором логики и метафизики
Кенигсбергского университета, ему потребовалось быстро написать
очередную диссертацию (четвертую и последнюю; защита состоялась 21
августа), относительно которой предполагается, что она должна иметь
систематический характер. Предпосылки для создания всеобъемлющей системы
метафизики в это время у Канта уже есть их дало сделанное им за год до
диссертации открытие идеальности времени и пространства, которое
позволило четко разделить мир феноменов и ноуменов и тем самым набросать
как бы схематичный план будущего здания метафизики. Однако если
"феноменология" была уже практически готова к 1770 году, то к
исследованию общих принципов формы интеллигибельного мира, учитывающему
открытие 1769 года, Канту еще только надо было приступать. Но Кант,
вероятно, не хотел оставлять пустот в диссертации и принял решение
заполнить их своими старыми аргументами, не забыв предупредить читателя
об этом.

Композиционные особенности диссертации Канта заставляют вспомнить
знаменитую "компиляционную" теорию "Критики чистого разума", созданную в
свое время Э.Адикесом, Х.Файхингером и Н.К.Смитом (  HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES2.html');"  2 ). Согласно этой теории,
"Критика чистого разума" была в спешке составлена Кантом из созданных в
разное время фрагментов, порой плохо стыкующихся друг с другом. И хотя
по отношению к "Критике" эта гипотеза давно уже растеряла авторитет, мы
видим, что она с успехом применима к анализу диссертации 1770 года.

Результат же этого применения - серьезное смещение акцентов в
определении значимости тех или иных частей диссертации 1770 года, в
частности, к девальвации идей раздела "О принципах формы
интеллигибельного мира", а также связанного с ним первого раздела
диссертации, где предварительно обсуждается понятие мира вообще (в
дальнейшем мы еще задействуем этот вывод). То, что подобная оценка
соответствует кантовскому отношению к этим частям диссертации,
подтверждается его высказываниями из письма к И.Ламберту от 2 сентября
1770 года. Сообщая здесь о (неосуществленном) намерении внести
исправления в диссертацию перед ее публикацией, Кант отмечает важность
идей второго, третьего и пятого разделов диссертации и необходимость
"более тщательного и подробного" их изложения, указывая в то же время на
малую значимость первого и четвертого разделов (8: 482).

Нам осталось обсудить пятый раздел диссертации, трактующий о методе
метафизики (и связанный с ним второй раздел). Проблема метода метафизики
являлась своего рода двигателем философского развития Канта. О методе
метафизики речь заходит уже в его студенческой работе "Об истинной
оценке живых сил", не раз затрагивалась Кантом эта проблема и в
пятидесятые и шестидесятые годы (  HYPERLINK
"javascript:winopen('Notes3.html');"  3 ). Из наиболее значительных
результатов, полученных им в шестидесятые годы и имеющих прямое
отношение к методологической тематике, отметим различение Кантом
логических и реальных оснований (в четкой форме в работе "Опыт введения
в философию понятия отрицательных величин"), а также связанный с этим
различением фундаментальный вывод о том, что мы не имеем права
произвольно измышлять силы и причины, а знание о них должны черпать
исключительно из опыта. Иллюстрации этого вывода посвящена знаменитая
работа Канта "Грезы духовидца", вышедшая в 1766 году. В диссертации 1770
года обе эти темы присутствуют (2: 309, 317), хотя и не являются здесь
ведущими.

Что же выходит на первое место в методологическом разделе диссертации? -
Обсуждение вопроса о пользе, которую может принести философии различение
чувственности и рассудка. Само проведение границы между ними играет
пропедевтическую роль по отношению к системе будущей метафизики (2:
289), а "опыт такой пропедевтики - пишет Кант - представляет собой наша
диссертация" (там же).

Утверждение Канта опять переставляет акценты в определении веса
различных частей диссертации, перенося основную тяжесть на второй и
пятый разделы. Во втором разделе обсуждается само различение
чувственности и рассудка, в пятом - его методологический аспект. Но в
чем, собственно, состоит его ценность для метафизики?

Дело в том, что признание истинности постулата о "генетической"
неоднородности чувственных и рассудочных представлений позволяет
сформулировать строгое методологическое предписание, запрещающее
смешение этих двух родов познания (2: 310). По словам Канта, "весь метод
метафизики, касающийся чувственного и рассудочного, сводится главным
образом к следующему: нужно всячески остерегаться того, чтобы принципы
чувственного познания выходили за свои пределы и касались рассудочных
познаний" (2: 310). В пятом разделе диссертации Кант разбирает наиболее
существенные случаи неправильного употребления чувственных и рассудочных
представлений, не учитывающего границы между ними. Основоположения,
построенные на таком ошибочном употреблении, Кант называет "подменными
аксиомами" (axiomata subreptitia) и выделяет три их возможные
разновидности (2: 312-313). Одновременно Кант выдвигает общий "принцип
исправления любой подменной аксиомы: если какому-нибудь рассудочному
понятию приписывается вообще какой-то предикат, касающийся отношений
пространства и времени, то он не должен быть высказан объективно; он
указывает только на условие, без которого данное понятие не может быть
познано чувственно" (2: 312).

В чем смысл этого кантовского правила? Вспомним, что чувственные
представления относятся исключительно к области явлений, а рассудочные -
к вещам, как они есть (2: 285). В диссертации Кант называет вещи, как
они есть, в отличие от вещей, как явлений, также объектами (2: 286,
291). Поскольку пространство и время признаются Кантом субъективными
формами чувственности, то все пространственно-временные характеристики
не имеют отношения к объектам, существующим самим по себе, ведь все, что
попадает в сферу пространственно-временных определений, сразу
приобретает субъективный характер и не может существовать само по себе.
Именно поэтому предикаты, касающиеся "отношений пространства и
времени... не долж<ны> быть высказан<ы> объективно" (2: 312), т.е. по
отношению к вещам, как они есть. 

Так выглядит это важнейшее методологическое правило метафизики как науки
о принципах "применения чистого рассудка" (2: 289). Но при его
рассмотрении возникает сомнение относительно связи этого правила с
различением чувственности и рассудка, хотя, по Канту, такая связь должна
быть едва ли не самоочевидной. Но разве нельзя сформулировать то же
правило даже без учета данного различения? Кажется, что для этого
достаточно показать субъективную природу пространства и времени и тогда,
вне зависимости, представляет ли рассудок отличную от чувственности
способность, или есть в конечном счете лишь одна из ее производных, все
равно будет справедливым утверждение, что чувственные представления не
могут быть приписаны вещам, как они есть, или объектам.

Кант, тем не менее, считает иначе. По его словам, первая цель
рассудочных понятий - "критическая, которая приносит негативную пользу,
а именно когда чувственно постигнутое ограждают от ноуменов, и хотя этим
нисколько не двигают науку вперед, однако предохраняют ее от
заблуждений" (2: 289). Именно рассудочные понятия почему-то ограждают
феномены от ноуменов. Важно, что сходные высказывания можно найти и в
"Критике чистого разума" (А 256 / В 311-312), так что здесь речь идет об
устойчивой позиции Канта.

Разгадка в том, что признание чувственного характера понятий рассудка
(по определению) сделало бы их отношение к вещам самим по себе
невозможным. Это, в свою очередь, могло бы означать, что мы не можем
даже законно помыслить объекты сами по себе. Понятия о таких объектах
стали бы самопротиворечивыми, а методологический принцип, запрещающий
приписывать чувственные предикаты вещам самим по себе оказался бы
бессмысленным. 

Остается только объяснить, почему рассудок мыслит предметы такими, какие
они есть. В представлении предметов рассудок отвлекается от способа их
данности нам. Но вещь, которая мыслится в отвлечении от ее
(субъективного) способа данности, мыслится вещью, какая она есть сама по
себе. Это одна из центральных интуиций всей кантовской философии. Но
если мы возьмемся за нее, то можем закружиться в логической карусели.
Почему рассудок отвлекается от способа данности? - Его представления
неоднородны с чувственными представлениями. А откуда известно, что они
неоднородны? - Пространственные и временные отношения не могут быть
полностью схвачены рассудком. Но как исключить возможность того, что эта
неспособность связана только с абстрактностью рассудочных представлений
(ведь тогда все же могла бы сохраняться их однородность)? - Мы должны
допустить нечувственное происхождение основных понятий рассудка. 

Действительно, о каком представлении можно сказать, что оно является
рассудочным? Очевидно, о том, происхождение которого никак не связано с
чувственностью: "что касается рассудочных <понятий> в строгом смысле
этого слова, - пишет Кант - ... то такие понятия объектов и отношений
даются самой природой рассудка (per ipsam naturam intellectus), а не
абстрагируются от какого-либо применения чувств и не содержат никакой
формы чувственного познания, как такового" (2: 287-288). К числу таких
понятий Кант относит понятия "возможности, существования, необходимости,
субстанции, причины и прочие с противоположными или коррелятивными им
понятиями" (2: 289). Однако в диссертации 1770 года Кантом не
рассматривается проблема строгого доказательства того, что эти понятия
действительно имеют независимое от чувственности происхождение. Скорее
всего, Кант просто пока не видит оснований для того, чтобы сомневаться в
этом. Его уверенность подкреплялась тем, что упомянутые понятия - не что
иное как традиционные понятия онтологии, предмет изучения которой -
"вещи вообще". Эти понятия, стало быть, применимы к предметам независимо
от способа их данности нам (т.е. непосредственно - к ноуменам, но и к
феноменам тоже), и поскольку область их значимости простирается за
пределы чувственности, они не происходят из чувств.

Однако подобные соображения в лучшем случае могут рассматриваться только
в качестве пояснения, но никак не доказательства. Почему бы не
допустить, что эти понятия все же происходят из чувств и применимы
только к феноменам? Если бы в пользу последнего предположения можно было
привести какой-либо довод, Кант не смог бы опровергнуть его простой
ссылкой на то, что это понятия о "вещах вообще", но должен был бы искать
строгое доказательство нечувственного происхождения понятий онтологии,
чтобы предотвратить возникшую угрозу смешения чувственности и рассудка.
Как мы увидим, через несколько лет после диссертации 1770 года Кант
действительно оказался в таком положении. Именно тогда Кант впервые
ощутил необходимость дедукции категорий.

Но не будем далеко забегать вперед в нашем путешествии к дедукции. А
чтобы все же приблизиться к ней, перейдем от общих проблем диссертации к
рассмотрению тех ее вопросов, которые более всего соотнесены с тематикой
будущей трансцендентальной дедукции категорий. Впрочем, нарушать
последовательность изложения не придется - эти вопросы напрямую связаны
с методологическим разделом диссертации, ибо речь идет прежде всего о
проблеме установления точных границ чувственных и рассудочных познаний.
По поводу чувственного познания больших затруднений не возникает. Все
аксиомы чувственности, к примеру, положения геометрии, безусловно
истинны в сфере феноменального и одновременно не могут быть применимы к
миру ноуменов, или вещей, как они есть (2: 287, 297, 301-302). Сложнее
выглядит ситуация с рассудочными понятиями.

Мы знаем, что Кант полагал, что через рассудочные понятия предмет
мыслится независимо от субъективных условий чувственности, т.е. не так,
как он может нам являться, а таким, каков он есть (2: 285). В связи с
этим возникает два вопроса. Во-первых, не совсем ясно, только ли
представляются предметы сами по себе посредством понятий рассудка, или
они также могут познаваться через эти понятия? Во-вторых, можно ли
применять рассудочные понятия к феноменам, познавать их рассудком?
Рассмотрим эти вопросы по порядку.

Сначала оговорим различие между представлением и познанием. Для
представления вещи необходимо только понятие о ней, тогда как познание
предполагает удостоверенность в существовании вещи, соответствующей
этому понятию - иначе понятие может остаться без предмета.
Непосредственно Кант утверждает только то, что при помощи рассудочных
понятий вещи представляются такими, какие они есть (там же). По поводу
же возможности познания ноуменов Кант сообщает следующее. "Вторая цель
<рассудочных понятий; первая критическая - 2: 394> догматическая;
благодаря ей общие принципы чистого рассудка, как их излагает онтология
или рациональная психология, сводятся к некоторому образцу, доступному
только чистому рассудку и составляющему общую меру всех остальных вещей,
поскольку они реальности, - это понятие ноуменального совершенства. Это
совершенство таково или в теоретическом или в практическом смысле. В
первом смысле оно есть высшее существо, бог, а во втором - нравственное
совершенство" (2: 289-290). Однако на основании этого фрагмента нельзя
полностью исключить, что речь здесь идет только об идее бога, а не о
познании его существования: в работе 1763 года "О единственно возможном
основании для доказательства бытия бога" сходные рассуждения трактуются
Кантом как доказательство существования бога (1: 404-415), в "Критике"
же - только как иллюстрация формирования трансцендентального идеала как
идеи высшего существа (А 571-583 / В 599-611). А как в диссертации, не
ясно.

Другое доказательство бытия бога дано в разделе о форме
интеллигибельного мира, но мы уже знаем, как осторожно надо относиться к
выводам этой части диссертации. Тем более, что кантовская реплика из
схолии к упомянутому разделу - "если было бы позволено выйти за пределы
аподиктической достоверности, которая подобает метафизике, то стоило бы
исследовать нечто, относящееся не только к законам чувственного
созерцания, но также и к его причинам, познать которые может только
рассудок" (2: 308) - показывает, что все или, по крайней мере,
большинство изысканий с целью познания ноуменов лишено аподиктической
достоверности, подобающей метафизике.

Можно, пожалуй, говорить лишь о самой общей уверенности Канта в том, что
в некоторых вопросах рассудок все же может выйти к ноуменам. На роль
ноуменальнх познаний в диссертации претендует не только заключение о
бытии бога, но и положения, ставшие в "Критике чистого разума" тезисами
двух первых противоречий трансцендентальных идей, или антиномий чистого
разума, хотя и здесь не совсем ясно, являются ли они, по Канту,
действительными познаниями или всего лишь с необходимостью диктуются
природой рассудка или разума (2: 316; ср. XVII: 372), что совсем не одно
и то же.

Сдержанный оптимизм Канта в вопросе о возможности ноуменальных познаний
в 1770 году хорошо иллюстрируется одним из его автобиографических
высказываний (R 5116), которое записано во второй половине семидесятых
годов, но отсылает к периоду диссертации: "Я искал достоверного, если не
относительно предмета, то относительно природы и границ этого вида
познания <метафизики>. Постепенно я обнаружил, что многие из положений,
принимаемых нами за объективные, в действительности субъективны, т.е.
содержат условия, единственно при которых нами постигается или
усматривается предмет. В результате, однако, я стал хотя и осторожным,
но не наученным. Ведь поскольку все-таки существуют познания a priori,
которые не исключительно аналитичны, но расширяют наше познание, то мне
недоставало проведенной по правилам критики чистого разума, и прежде
всего его канона, так как я все еще рассчитывал отыскать метод
расширения догматического познания при помощи чистого разума. Для этого
мне теперь требовалось понимание, как вообще было бы возможно познание a
priori" (XVIII: 95 - 96). То, что Кант излагает здесь свои взгляды
периода диссертации, достаточно подтверждается тем, что контекст всего
рассуждения задается различением субъективных и объективных принципов
познания, результаты которого как раз и закреплены в диссертации 1770
года (доказательством тому является не только содержание самой
диссертации, но и свидетельства Канта из письма к М.Герцу от 7 июня 1771
года - 8: 484-485) . Упоминание же о "каноне чистого разума" (ср.
обсуждение этого вопроса в "Критике чистого разума" - А 796 / В 824),
позволяет утверждать, что речь идет именно об априорном синтетическом
познании, выходящем за пределы возможного опыта к ноуменам.

От проблем, связанных с познанием ноуменов, переходим к кантовской
трактовке познания феноменов в 1770 году. Может ли рассудок a priori
познавать феномены? Для начала надо выяснить, применимы ли вообще
рассудочные понятия к предметам чувств, и если да, то в каком смысле. В
диссертации Кант проводит различие между (служебным) логическим и
реальным применением рассудка: "Что же касается рассудочного познания,
то прежде всего нужно заметить, что применение рассудка, т.е. высшей
способности души, бывает двоякое: во-первых, реальное,  когда даются
сами понятия либо вещей, либо отношений; во-вторых, логическое, когда
понятия - откуда бы они ни были даны - только подчиняются друг другу, а
именно, низшие высшим (по общим признакам) и сравниваются между собой по
закону противоречия" (2:286). Кант подчеркивает, что в реальном
применении "первичные понятия вещей и отношений и сами аксиомы даются
изначально самим чистым рассудком" (2: 309), т.е. именно в этом состоит
критерий реального применения. Как реализуются эти функции в применении
рассудка к феноменам? Во-первых, само это применение возможно (2: 311),
что, впрочем, естественно, ибо рассудочные понятия относятся к вещам
вообще, а значит (косвенно) и к феноменам тоже. Важнейшая функция
рассудка в этой области - логическая. Рассудок "обрабатывает"
чувственные данные, сводя менее общие законы явлений к более общим (2:
287). Кант замечает, что "рефлективное познание, которое возникает от
сопоставления рассудком многих явлений, называется опытом
(experientia)", и что "от явления к опыту нет иного пути, как только
через рефлексию согласно логическому применению рассудка" (там же). Не
только опыт, но и те науки, где "первичные понятия и аксиомы даются
чувственным созерцанием" (2: 309), в частности, математика (там же),
связаны с логическим применением рассудка (2: 292, 309).

Но можно ли встретить случаи реального применения рассудка к феноменам?

Примером реального применения рассудка к феноменам служат так называемые
"принципы сообразности" (principia convenientiae - 2: 318),
рассматриваемые Кантом в последнем параграфе диссертации 1770 года. Кант
насчитывает три подобных принципа: "все в мире происходит сообразно с
естественным порядком" (2: 319), "никакая материя вообще не возникает и
не уничтожается, и все изменения в мире касаются только формы" (там же),
и "не следует принимать много принципов без крайней необходимости" (там
же). Данные положения, утверждает Кант, "опираются на субъективные
основания, но не на законы чувственного познания, а на законы
рассудочного познания" (2: 318). Поскольку эти положения имеют
рассудочный характер и, как очевидно из их содержания, применяются к
феноменам - по крайней мере, первый и второй принципы - то они
действительно иллюстрируют реальное применение рассудка в мире
феноменального.

В вопросе о "принципах сообразности" есть неясные моменты, требующие
уточнения. Почему Кант называет эти принципы субъективными и считает,
что они имеют рассудочное происхождение? Возьмем для примера первый
принцип "все в мире происходит сообразно с естественным порядком". Это
положение в той или иной степени обсуждается и в более ранних работах
Канта, хотя и не называется там субъективным - в полном соответствии с
цитировавшимся выше фрагментом одной из автобиографических записей
Канта, где он сообщает, что лишь постепенно обнаружил, что многие
положения, считаемые нами объективными, в действительности субъективны
(XVIII: 95). В развернутом виде этот принцип представлен в работе "О
единственно возможном основании для доказательства бытия бога" (1763).
Приведенные там разъяснения позволяют отождествить данный принцип с
положением "всякое событие в мире явлений имеет причину, также
принадлежащую этому миру". Дело в том, что Кант определяет понятие
"естественный порядок вещей" через соотнесение его с принципом
причинности: сверхъестественным оказывается событие, имеющее причину вне
мира опыта (1: 430).

Итак, основоположения "все в мире происходит сообразно с естественным
порядком" и "всякое событие в мире явлений имеет причину, также
принадлежащую этому миру", эквивалентны. Второе часто упоминается
Кантом, правда в сокращенном виде, в черновых набросках конца
шестидесятых - начала семидесятых годов (см. XVII: 346, 372, 383).

Так почему же оно субъективно и в каком смысле? Разбирая основоположение
о причинности, Кант отмечает, что оно не может возникнуть из опыта, т.е.
быть отвлеченным от объектов (ср. 2: 318), поскольку опыт не дает ни
всеобщности, ни необходимости (в связи причины и действия),
присутствующих в данном основоположении (ср. XVII: 370-371). Раз
основоположение о причинности не возникает в результате отвлечения от
объектов, оно проистекает из субъективных источников. Кроме того, оно
субъективно и в специфическом смысле этого термина, характерном для
кантовской диссертации 1770 года - рассудок не может обойтись без
данного основоположения в познании предметов чувств (см. 2: 319, 312).

Вопрос о том, почему Кант приписывает этому принципу (именно принципу, а
не понятию причины) рассудочное происхождение, будет рассмотрен позже.
Прежде чем идти дальше, заметим, что все сказанное относительно принципа
причинности справедливо и для других "принципов сообразности".

Постараемся определить главные характеристики реального применения
рассудка к феноменам. Считает ли Кант в 1770 году, что через "принципы
сообразности" осуществляется априорное познание мира феноменов? Иными
словами, к примеру, можно ли, по Канту, a priori утверждать, что мир
явлений должен быть устроен так, что каждое событие, происходящее в нем,
необходимо имеет причину, принадлежащую тому же миру явлений? Или же,
хотя "принципы сообразности" возникают из рассудка, возможность их
применения, т.е. истинность, зависит от опыта, а до опыта нельзя
сказать, истинны они или нет - вернее даже не истинны, а широко
применимы, ибо никакой опыт не в состоянии до конца подтвердить их
истинность. Посмотрим, что пишет Кант по этому поводу в диссертации.

Из текста последнего параграфа диссертации мы узнаем, что "принципы
сообразности" принимаются не потому, что они считаются достоверными и a
priori доказанными (2: 319), но исключительно "на том только основании,
что, отказавшись от них, наш рассудок не мог бы составить почти никакого
суждения о данном объекте" (там же). Эта особенность оправдывает и
данное им Кантом название. Они "рекомендуются нам в силу их сообразности
со свободным и широким пользованием рассудка в соответствии с его
особенной природой" (2: 318). Иными словами, мы принимаем "принципы
сообразности" не потому, что удостоверены в их истинности (хотя не
исключено, что многие по ошибке считают их самоочевидными истинами), а
потому, что, отказавшись от их предписаний, мы вообще не смогли бы
познавать природу. Вот что, к примеру, пишет Кант относительно одного из
"принципов сообразности", согласно которому материя не может возникать и
уничтожаться: "Этот постулат по указанию обыденного рассудка проник во
все философские школы не потому, что он считается достоверным и a priori
доказанным доводами, а потому, что если признать материю текучей и
преходящей, то совершенно не останется ничего устойчивого и постоянного,
что еще могло бы служить для объяснения феноменов по всеобщим и
неизменным законам, а следовательно, и для применения рассудка" (2:
319-320).

Однако на основании приведенных высказываний Канта нельзя однозначно
заключить, что в 1770 году он считает невозможным a priori доказать
истинность "принципов сообразности". В самом деле, в диссертации Кант
ведь ограничивается замечанием, что "принципы сообразности" принимаются
не потому, что они a priori доказаны, а по другим причинам. Но отсюда,
очевидно, нельзя сделать вывод, что они в принципе не могут быть
доказаны. Правда - это имеет отношение к истинности первого "принципа" -
Кант дает понять, что мы не в состоянии постичь невозможность
сверхъестественного (а значит не можем и доказать, что в природе все
подчинено естественному порядку - см. 2: 319), но вопрос все же остается
до конца не ясным. Обратимся за помощью к кантовским рукописям периода
диссертации.

В качестве иллюстрации вновь используем основоположение о причинности. В
одном из набросков Кант отмечает: "[о] всех реальных основаниях и даже о
самой возможности последних [мы] узнаем только a posteriori" (XVII:
370). Реальные основания это и есть в данном случае естественные причины
(ср. 2: 72-73).

Высказывание Канта состоит как бы из двух частей: "о всех реальных
основаниях можно узнать исключительно a posteriori" и "о возможности
реальных оснований можно узнать только a posteriori". Первая часть
имеет, по-видимому, такой смысл: если дано какое-нибудь конкретное
событие, то его непосредственную причину можно узнать только из опыта.
Эта точка зрения разделялась Кантом еще задолго до диссертации 1770 года
(см. 2: 263).

Для нас сейчас гораздо более интересна вторая часть. Наиболее вероятно
такое ее толкование: о том, содержат ли явления нечто подобное принципу
причинности, можно узнать только a posteriori. Если это так, то
основоположение о причинности по отношению к явлениям действительно не
может быть доказано a priori. Впрочем, и опыт не в состоянии дать полное
доказательство его истинности. Неудивительно, что Кант отказывается
говорить о подобных основоположениях в терминах истинности или ложности
(XVII: 363).

Таким образом, принцип "все в мире происходит сообразно с естественным
порядком" не может быть a priori удостоверен. Мы верим, что каждое
событие имеет причину, но не можем это доказать (вера, по Канту, в
отличие от знания опирается только на субъективные основания - см. А 822
/ В 850). Значит ли это, что Кант допускает возможность таких событий в
мире явлений, которые не вызваны естественными причинами? Одна из
черновых записей Канта гласит:  "Все, что существует, имеет причину
- есть всего лишь субъективный принцип разума и [он] не имеет отношения
к возможности явлений" (XVII: 385). Раз принцип причинности не имеет
отношения к возможности явлений, мир явлений может быть устроен так, что
все происходящие в нем события будут лишены естественных причин. Вот
другие примеры, подтверждающие правильность этого вывода. В
"Размышлении", получившем в семнадцатом томе Академического издания
сочинений Канта номер 3971, Кант пишет: "[положение] "нечто существует
без причины", указывает только на некоторое субъективное условие <т.е.
на принцип причинности> и объект может быть дан в чувствах также и без
него" (XVII: 370). В другом "Размышлении" Кант утверждает, что "всеобщие
понятия" разума-рассудка (в этот период Кант не проводит еще четкого
терминологического различения этих способностей - см. XVII: 346, 385)
"не содержат форму опыта и без них всегда возможны непосредственные идеи
опыта" (XVII: 373-374). К числу подобных "всеобщих понятий", конечно,
относится и понятие причины. Заметим, что впоследствии, радикально
изменив свою позицию, Кант все же продолжал утверждать в "Критике
чистого разума", что "предметы могут, несомненно, являться нам без
необходимого отношения к функциям рассудка" (А 89 / В 122). Однако при
этом Кант подчеркивал, что чистые понятия рассудка составляют
необходимые условия тех явлений, которые могут стать предметами
восприятия (В 164-165). О "формальном" различении Кантом явлений как
таковых и явлений как возможных предметов восприятия (те явления,
которые не могут быть восприняты, реально не существуют - А 120) в 1769
году не может быть и речи, так что приведенные выше высказывания Канта
имеют мало общего с положениями "Критики". После того, как в 1771 году
Кант занял новую, "критическую" позицию, он, не имея еще в запасе
упомянутой терминологической дистинкции, так выразил существо новой
установки: "Форма чувственности возможна через те же самые основания,
которые для познания требуются рассудку" (XVII: 580).

Рассмотренные фрагменты свидетельствуют, что в 1770 году Кант вполне
допускал, что могут быть события в мире феноменов, не имеющие
естественных причин. За несколько лет до диссертации Кант, впрочем,
прямо указывал на возможность подобных событий в работе "О единственно
возможном основании для доказательства бытия бога". Наиболее заметные и
часто встречающиеся нарушения естественного порядка вещей связаны со
свободными действиями человека (1: 438; нельзя смешивать это утверждение
с положениями практической философии Канта восьмидесятых годов, так как
впоследствии он утверждал, что свобода воли не противоречит
естественному порядку вещей). И хотя Кант подчеркивает, что подобные
нарушения не очень хорошо согласуются с представлением о безграничной
мудрости бога (1: 439-440), сам факт этих нарушений не отрицается им (1:
438-440). Нет серьезных оснований полагать, что позиция Канта в этом
вопросе существенно изменилась в отрезок времени, соединяющий упомянутую
работу с диссертацией 1770 года.

Настало время сделать окончательный вывод о невозможности доказательства
"принципов сообразности", в частности, положения "все в мире происходит
сообразно с естественным порядком". В самом деле, о каком доказательстве
может идти речь, если в мире феноменов возможны события, вырванные из
цепей естественной причинности?

Остается уточнить статус "принципов сообразности", а также роль, которую
они играют в познании. О роли этих принципов мы уже говорили. Мы
принимаем их в качестве постулатов (например, всегда ищем естественную
причину для данного события), в противном же случае эмпирическое
познание природы становится для нас невозможным (2: 319-320). Сложнее
обстоит дело с проблемой статуса данных принципов, и для ее решения
вновь предстоит задействовать черновики Канта периода диссертации 1770
года. Ранее уже отмечалось, что Кант отрицал опытное происхождение
"принципов сообразности" и утверждал, что они возникают из рассудка (см.
2: 318). Но могли возникнуть вопросы, почему Кант связывает их именно с
субъективными законами рассудка, а не чувственности. Сейчас уже можно
ответить: будь "принципы сообразности" субъективными формами
чувственности, все предметы чувств с необходимостью должны были бы
соответствовать им, и их истинность была бы столь же очевидна, как и
истинность геометрических аксиом. Между тем, Кант не только не считает
данные принципы самоочевидными, но и вообще отказывается признать их
истинными. Поэтому Кант и не связывает их происхождение с
чувственностью. Между тем, отношение этих принципов к предметам чувств
заслуживает дополнительного изучения.

Мы видели, что до опыта не известно, соответствует ли сам опыт
"принципам сообразности" (XVII: 436). В силу того, что только опыт дает
право применять эти основоположения (к примеру, опыт показывает
регулярные связи явлений и дает основание применить к ним
основоположение о естественном порядке вещей см. XVII: 342), то нельзя
ли утверждать, что эти принципы в каком-то смысле все же возникают из
опыта? Размышляя на эту тему, Кант проводит различие между источником
понятия или основоположения и причинами, приведшими к их осознанию:
"Хотя рациональные понятия возникают посредством ощущений, и, кроме
того, могут быть помыслены только применимо к абстрагированным от них
<т.е. от ощущений> идеям, однако они не находятся в ощущениях и не
абстрагированы от них" (XVII: 352, см. также 2: 288, 289). Эта
дистинкция используется Кантом и в "Критике чистого разума" (А 85-86 / В
117-118). Исследования, выявляющие причины обладания нами тем или иным
понятием - особых успехов добился в этой области Локк (см. А 86 / В 119;
XVII: 352) относятся Кантом в "Критике" к эмпирической дедукции, которую
он противопоставляет трансцендентальной дедукции, объясняющей
возможность априорного отношения понятий к предметам (А 85 / В 117).

Сказанное применимо и к "принципам сообразности", в частности, к
положению "всякое событие в мире явлений имеет причину, принадлежащую к
тому же миру". С одной стороны, Кант утверждает, что "природа нашего
рассудка такова, что по его законам ничто (случайное) не может быть
помыслено вне связи с основаниями" (XVII: 346), с другой - что "мы
заимствуем от телесных феноменов закон достаточного основания" (XVII:
347), в том смысле, что "вещи, которые всегда встречались в
сопровождении друг друга, позволяют предположить, что они связаны друг с
другом по законам рассудка" (XVII: 342).

Итак, имея априорное рассудочное происхождение, "принципы сообразности"
нуждаются в то же время в законосообразном опыте как необходимом условии
их применения, так как a priori их истинность не может быть доказана.
Поскольку наш опыт действительно законосообразен, данные принципы
применимы к его предметам и, стало быть, объективно значимы по отношению
к явлениям (XVII: 362, 383). Из тех же особенностей "принципов
сообразности" вытекает, что область их возможного применения не
простирается дальше предметов опыта (XVII: 362). Размышляя над природой
одного из "принципов сообразности", Кант в 1769 году натолкнулся на
любопытный вопрос: "Субстанции не изменяются, сменяются только их
состояния; так предписывает разум, показывает же опыт; откуда это
согласие опыта с разумом?" (XVII: 400-401).

Ясно, что этот вопрос может быть перенесен и на другие "принципы
сообразности". Все они, с одной стороны, имеют рассудочное
происхождение, с другой - подтверждаются опытом, хотя никак не связаны с
"возможностью явлений" (XVII: 385). Так как же в самом деле получается,
что опыт так хорошо соответствует априорным законам, субъективным
"диспозициям" нашего рассудка? В 1769 году этот вопрос остается без
ответа для Канта, хотя, судя по всему, несколько тревожит его.

Двумя годами позже подобный вопрос выведет Канта из "догматического сна"
и будет решаться в трансцендентальной дедукции категорий.

В 1769 году, однако, такого эффекта нет, и этот вопрос не становится
предметом специального рассмотрения. Почему? Ответ может быть только
один: в 1771 году вопрос был поставлен в другом контексте и, вероятно,
стал представлять опасность для системы кантовской философии из-за
некоторых своих последствий, ранее не замечавшихся Кантом. Впрочем, все
эти проблемы будут подробно обсуждаться в надлежащем месте.

Итак, в 1770 году Кант считает невозможным априорное познание рассудком
феноменов. С другой стороны, он признает возможным рассудочное познание
ноуменов, хотя вопрос о конкретных формах такого познания остается, по
сути, неразработанным. Любопытно, что в дальнейшем позиция Канта
диаметрально изменилась, и в трансцендентальной дедукции категорий Кант
доказывал одновременно возможность априорного рассудочного познания мира
явлений и невозможность такого познания по отношению к вещам, как они
существуют сами по себе. В следующем разделе предстоит выявить причины,
повлекшие за собой столь значительные изменения в философии Канта.

3."Пробуждение от догматического сна".

В этом параграфе надо выяснить, что произошло с кантовской философией в
период с 1770 по 1772 год. В письме своему ученику и респонденту
диссертации 1770 года М.Герцу от 21 февраля 1772 года Кант ставит
вопросы, которые в рамках диссертации были бы просто невозможны. "Каким
образом, - пишет здесь Кант - мой рассудок должен совершенно a priori
сам образовывать себе понятия о предметах, которым необходимо должны
соответствовать вещи, как может он установить реальные принципы их
возможности, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от
опыта, однако, не зависят"? (8: 489). Из приведенного высказывания Канта
следует, что рассудок способен и должен создавать априорные предписания
предметам опыта, которым опыт не может не соответствовать. Между тем,
согласно диссертации 1770 года, "принципы сообразности", которые только
и могут служить примером подобных априорных предписаний рассудка, не
обладают принудительной силой для опыта и его предметов. В противном
случае они представляли бы собой априорные познания феноменов,
возможность которых отрицалась Кантом. Какие же причины вызвали
изменение кантовской позиции, произошедшее, ориентировочно, в 1771 году?

Информация о событиях 1771 года может быть почерпнута из "Пролегомен", а
также некоторых писем и черновиков Канта. Так, в письме к И.Бернулли от
16 ноября 1781 года Кант сообщает: "В 1770 [году], посредством
определенных разграничительных меток, я смог совершенно отличить
чувственную [сторону] нашего познания от интеллектуальной... Однако,
теперь <т.е. как следует из текста письма, вскоре после написания
диссертации 1770 года> вопрос об источнике интеллектуальной
[составляющей] нашего познания создал для меня новую и непредвиденную
(unvorhergesehene) трудность" (Х: 259-260).

Получается, что позиция Канта периода диссертации имела некоторый изъян,
состоявший в неудовлетворительном объяснении источника интеллектуальной,
или рассудочной, составляющей "нашего познания" т.е. рассудочных
понятий. Но в чем конкретно заключался этот изъян?

В письме к Герцу тоже идет речь об упущении, обнаруженном Кантом в
диссертации: "Я заметил, что мне не хватает еще кое-чего существенного,
что я в своих долгих метафизических исследованиях, точно также как и
другие, упустил из виду и что в действительности составляет ключ ко всей
тайне метафизики" (2: 487). Однако "упущение" из письма к Герцу, на
первый взгляд, никак не связано с вопросом об источнике рассудочных
понятий, а скорее имеет отношение к проблеме соответствия предметов и
чистых понятий рассудка. По словам Канта, вопрос, "обойденный молчанием"
в диссертации, в общей форме выглядит так: "как... возможно относящееся
к предмету представление без воздействия этого предмета" (там же).

Вообще, не совсем понятно, какого рода трудность может возникнуть в
вопросе о происхождении понятий рассудка? 

Развернутый ответ на эти вопросы (что довольно неожиданно) может быть
обнаружен в "Пролегоменах", точнее, в автобиографической части этого
произведения, посвященной влиянию на Канта юмовской философии. По поводу
влияния Юма Кант пишет: "Я охотно признаю, что напоминание (Erinnerung)
Дэвида Юма было именно тем, что много лет назад впервые прервало мой
догматический сон и придало моим исследованиям в области спекулятивной
философии совершенно другое направление" (IV: 260; 4: 11).

Сопоставление автобиографических высказываний Канта из "Пролегомен" и
текста письма к Герцу позволяет сделать вывод о том, что "пробуждение от
догматического сна" произошло незадолго до создания этого письма, и что
"упущение", составляющее "ключ ко всей тайне метафизики" из письма к
Герцу, "непредвиденная трудность" из письма к Бернулли и "пробуждение от
догматического сна" из "Пролегомен" обозначают одно и то же событие.
Рассмотрим решающий аргумент.

Из письма к Герцу мы узнаем, что после того, как Кант осознал важность
объяснения возможности необходимого соответствия чистых понятий рассудка
и предметов, он приступил к целой серии исследований, часть из которых к
февралю 1772 года была еще не завершена (2: 490). Но об одном, уже,
по-видимому, полностью доведенным до конца, Кант рассказывает Герцу.
Речь идет о систематизации чистых понятий разума, или рассудка,
проведенной согласно принципам (2: 489). Между тем, судя по тексту
"Пролегомен", именно систематизация категорий была первой кантовской
реакцией на аргументы Юма, пробудившие Канта от "догматического сна" (4:
11-12). Поскольку из письма к Герцу становится ясно, что систематизация
чистых понятий рассудка должна была ликвидировать упущения, обнаруженные
Кантом в диссертации 1770 года, и так как систематизация же категорий
была ответом на аргументы Юма, выведшие Канта из "догматического сна",
то можно заключить, что "упущения", о которых говорит Кант в письме к
Герцу, были замечены им при "непосредственном участии" Юма. С другой
стороны, в "Пролегоменах" Кант дает понять, что юмовские аргументы
напрямую затрагивали вопрос о происхождении рассудочных понятий (4: 10).
Все это и означает, что "непредвиденная трудность" из письма к Бернулли,
связанная с проблемой происхождения понятий рассудка, "упущение" из
письма к Герцу и "пробуждение от догматического сна" действительно
отсылают к одному и тому же событию, произошедшему, вероятнее всего, во
второй половине 1771 года (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('Notes4.htm');"  4 ).

Для выяснения деталей этого события достаточно обратиться к описанию
юмовских аргументов, инициировавших "пробуждение от догматического сна".
Это описание тоже находится в "Пролегоменах". Экспликация юмовских
аргументов позволит выявить причины, приведшие к радикальному изменению
кантовской философии в начале семидесятых годов, в частности, к
возникновению проблематики трансцендентальной дедукции категорий.

План ближайших рассмотрений таков. После реконструкции юмовских
аргументов, представленных в "Пролегоменах", ее корректность будет
проверена эффективностью проведенного с ее помощью разбора некоторых
неясных мест из письма к Герцу. Устранение неясностей будет критерием
правильности предложенного истолкования. Наконец, будет показано, что
аргументы, приписываемые Кантом в "Пролегоменах" Юму, действительно
исходили от него. Займемся этими проблемами по порядку.

Согласно "Пролегоменам", "Юм отталкивался главным образом от... понятия
связи причины и действия (Wirkung)" и "потребовал от разума,
необоснованно утверждающего, будто он породил это понятие в своем лоне,
ответить, по какому праву он мыслит себе, что нечто может быть таким,
что благодаря его полаганию необходимо должно полагаться еще что-то
другое". Юм "неопровержимо доказал, что для разума совершенно невозможно
такую связь мыслить a priori и из понятий, так как эта связь содержит в
себе необходимость, а между тем нельзя понять, каким образом от того,
что нечто имеется, необходимо должно также быть нечто другое". Отсюда Юм
сделал заключение, что "разум совершенно обманывает себя этим понятием и
ошибочно принимает его за свое собственное детище, тогда как оно есть не
что иное, как незаконнорожденное дитя (Bastard) воображения",
"оплодотворенного опытом". Получается, что "разум совершенно не способен
даже вообще мыслить подобные связи (так как в этом случае его понятия
были бы просто вымыслами (Erdichtungen)), и что все его якобы a priori
существующие познания суть не что иное, как обычные опыты, но
неправильно обозначенные" (4: 8-9). 

Приведенные цитации позволяют набросать примерную схему юмовских
аргументов, оказавших столь существенное влияние на Канта. Во-первых,
внимание Юма было сосредоточено на проблеме причинности. Во-вторых, Юм
предпринял попытку доказать, что это понятие не может принадлежать
разуму или рассудку, но возникает как незаконный продукт опыта и
воображения. Мы видим, таким образом, некоторый аргумент, приводящий к
заключению о нерассудочном происхождении понятия причинности. При этом
надо отметить два обстоятельства. С одной стороны, очевидно, что именно
вывод Юма о нерассудочном происхождении понятия причины представлял
опасность для Канта и стал предметом его будущих исследований: "Вопрос
был не в том, правильно ли понятие причинности, пригодно ли оно и
необходимо ли для всего познания природы: в этом Юм никогда не
сомневался; вопрос был в том, мыслится ли a priori это понятие разумом и
имеет ли оно, таким образом, независимую от всякого опыта внутреннюю
истинность... вот насчет чего Юм ожидал разъяснения. Ведь речь шла лишь
о происхождении этого понятия, а не о необходимости его применения" (4:
10).

С другой стороны, к заключению о том, что понятие причинности является
продуктом воображения, Юма привела некоторая аргументация, и встает
вопрос об оценке ее Кантом. Будь она для него заведомо ошибочной, вывод,
сделанный Юмом на ее основании, не таил бы в себе никакой угрозы для
кантовской философии и не рассматривался бы Кантом столь серьезно.
Верно, однако, и обратное: если бы юмовские аргументы были, по мнению
Канта, безупречными, он не смог бы заявить об "опрометчивости" и
"неверности" юмовских заключений (4: 9), а также и о том, что он "отнюдь
не последовал за <Юмом> в его выводах" (4: 11). Из всего этого следует,
что аргументация Юма рассматривалась Кантом как частично верная, или
верная при каких-то условиях. Об этих условиях речь впереди, сейчас же
обратимся к самим аргументам и продумаем их структуру.

Судя по кантовским замечаниям из "Пролегомен", ядром аргументации Юма
было утверждение, что разум не имеет никаких оснований допускать
возможность необходимой связи между двумя событиями, т.е. возможность
причинной связи между ними (4: 8-9). В самом деле, действие
представляется как событие, необходимо следующее за отличным от него
событием, причиной. Но любые два события могут быть помыслены
отделенными друг от друга, и поэтому непонятно, как разум может мыслить
их необходимо связанными. Все это дало Юму основание заключить, что
понятие о причинной связи не может быть введено a priori (4: 9). Здесь
надо сделать важное уточнение: если бы даже разум и был способен
представлять подобные связи, то, поясняет Кант, они были бы "просто
вымыслами" (там же). Из этого следует, что юмовские аргументы касаются
не столько возможности абстрактно помыслить причинную связь между
событиями, сколько доказательства возможности существования необходимо
связанных событий. Если так, то аргументация Юма приобретает следующий
вид: поскольку разум a priori не способен доказать возможность
существования каузальных связей, понятие причины не принадлежит разуму.
Далее, ясно, что доказательство возможности в данном случае может быть
осуществлено только через доказательство действительности хотя бы
некоторых причинных связей - иначе оно оставалось бы в рамках "вымысла".
Однако поскольку оно должно быть априорным доказательством (это вытекает
из самого существа проблемы), и так как для разума a priori одно событие
ничем не отличается от другого, то доказательство действительного
существования каузальных связей тождественно доказательству
основоположения о причинности - "каждое событие имеет причину" (меньшего
не дано!). Теперь аргументация Юма выглядит так: поскольку разум не
способен a priori доказать основоположение о причинности, понятие
причины возникает из опыта.

Проведенное уточнение структуры юмовской аргументации представляется
вполне оправданным. Дело в том, что в первом издании "Критики чистого
разума", вышедшем на два года раньше "Пролегомен", Кант, впервые
заговаривая о влиянии Юма на свою философию, делает акцент именно на
анализе Юмом основоположения о причинности (А 760, 765-767 / В 788,
793-794) и последовавшем из этого анализа выводе о нерассудочном
характере данного принципа (А 766-767 / В 794-795). Вопрос же о
происхождении основоположений и аналогичный вопрос о происхождении
понятий для Канта тесно связаны друг с другом. И в 1770, и в 1781 году
он считает, что понятия отвлечены "от присущих уму законов" (2: 289),
формулировками которых являются как раз основоположения (см. XVII: 346).

Два варианта кантовского видения аргументов Юма не противоречат друг
другу и могут быть сведены к единому прообразу: 1) общее положение, или
большая посылка - если невозможно a priori доказать основоположение о
причинности, то понятие причины возникает из опыта, 2) меньшая посылка
невозможно доказать основоположение о причинности и 3) заключение -
понятие причины есть продукт опыта и воображения. 

Уже отмечалось, что Кант ни полностью соглашался с данным аргументом, ни
полностью его отвергал. Сейчас можно конкретизировать эти выводы. Ввиду
того, что Кант, по его словам, не последовал за Юмом (4: 11), очевидно,
что он нашел возможность не согласиться либо с большей, либо с меньшей
посылкой юмовского аргумента. Поскольку вскоре после "пробуждения от
догматического сна" Кант, судя по "Пролегоменам", занялся вопросом об
источнике рассудочных понятий (4: 12), он, вероятно, был согласен с
большей посылкой юмовского аргумента, так как именно в ней идет речь о
происхождении понятий и если отрицать ее, то непонятно, какую вообще
опасность для статуса рассудочных понятий несут юмовские аргументы. Раз
так, то Кант должен был отвергнуть меньшую посылку, что, как мы увидим,
он и сделал, признавая, впрочем, что она сохраняет истинность при
определенных условиях, а именно, когда речь в ней идет о принципе
причинности по отношению к вещам вообще, или в себе (4: 437). К вопросу
о том, почему Кант принял большую посылку юмовского аргумента и отверг
меньшую, еще предстоит вернуться.

Стоит на мгновение задержаться на только что рассмотренном аргументе,
приписываемом Кантом Юму. Исходя из всех изложенных выше соображений,
именно этот аргумент вывел Канта из "догматического сна", забегая же
вперед, отметим, что его большая посылка, расширенная и на другие
понятия чистого рассудка, лежит в основании трансцендентальной дедукции
категорий, сама же дедукция является развернутым опровержением, также
расширенной, меньшей юмовской посылки. Мы, таким образом, находимся у
самых истоков трансцендентальной дедукции категорий. 

Последнее, правда, верно лишь при условии, что автобиографические
описания Канта из "Пролегомен" и "Критики чистого разума" действительно
позволяют нам перенестись в 1771 год, будучи отображением реальных
событий того времени. Иными словами, возникает вопрос об исторической
ценности кантовских высказываний из "Пролегомен". Кроме того, хорошо
было бы найти подтверждение правильности осуществленной нами
реконструкции юмовских аргументов.

Задачи эти были бы непростыми, если бы не одно существенное
обстоятельство, которое позволяет разом решить обе проблемы. Дело в том,
что композиция письма к Герцу от 21 февраля 1772 года (созданного, по
предположению, вскоре после "пробуждения от догматического сна" под
влиянием Юма) такова, что логичной она выглядит лишь при допущении
корректности данной нами интерпретации кантовского видения аргументов
Юма. Прояснение структуры письма будет свидетельствовать как о
правильности истолкования аргументов Юма, так и об автобиографичности
кантовских описаний из "Пролегомен".

Учитывая, что письмо к Герцу уже не раз затрагивалось в настоящей работе
и было нашим постоянным ориентиром, выделим лишь основные его
структурные моменты. Кант начинает с упоминания о трактате, который он
задумал написать вскоре после диссертации 1770 года и который должен был
служить продолжению ее идей - "Границы чувственности и разума" (от
намерений поправить саму диссертацию Кант быстро отказался). Он
планировал, что новая работа будет состоять из "теоретической" и
"практической" частей. Завершая программу исследований, Кант попытался
согласовать их "со всей философией и всем остальным кругом знаний" (8:
487), как вдруг: "Продумывая теоретическую часть во всем ее объеме и во
взаимоотношении всех ее частей, я заметил, что мне не хватает еще
кое-чего существенного, что я в своих долгих метафизических
исследованиях, точно также как и другие, упустил из виду, и что в
действительности составляет ключ ко всей тайне метафизики, до сих пор
остававшейся еще скрытой для себя самой" (там же). Кант поясняет: "Я
поставил перед собой вопрос: на чем основывается отношение того, что мы
называем представлением в нас, к предмету?" (там же). В дальнейшем Кант
уточняет, что речь идет о возможности для представления иметь предмет, а
также о соответствии представления или понятия и предмета. Возможность
этого легко объяснима в двух случаях: когда представление "содержит
только тот способ, каким предмет воздействует на субъект" (там же)
имеются в виду формы чувственности и необходимое соответствие им
предметов чувств - или когда представление порождает предмет (как в
божественном "архетипическом рассудке" - 8: 488).

Но ни один из этих случаев не имеет отношения к нашим рассудочным
понятиям: "Наш рассудок через посредство своих представлений не есть
причина предмета (кроме тех случаев, когда в области морали речь идет о
добрых целях) , как и предмет не есть причина представлений рассудка",
поскольку речь идет не о понятиях, полученных путем логической обработки
данных чувств, а об априорных понятиях, т.е. реальных представлениях
рассудка (там же). Иными словами, наши рассудочные понятия априорны,
т.е. не порождаются предметами и, с другой стороны, не могут порождать
сами вещи. Как же тогда понять возможность их соответствия с вещами (там
же)? Обсуждая с разных сторон этот вопрос, который, как специально
подчеркивает Кант, в диссертации 1770 года "обойден молчанием" (там же;
это действительно так, ибо подобный вопрос, как мы знаем, возникал у
Канта уже в 1769 году), Кант уточняет его формулировку следующим
образом: "каким образом мой рассудок должен совершенно a priori сам
образовывать себе понятия о предметах, которым необходимо должны
соответствовать вещи, как может он установить реальные принципы их
возможности, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от
опыта, однако, не зависят" (8: 489)?

Кант признает, что "этот вопрос всегда оставляет... некоторую неясность"
(там же). Затем он дает краткую историко-философскую справку о том, как
разные философы пытались ответить на этот вопрос, так же как на вопрос
об источнике наших рассудочных понятий. Кант упрекает все подобные
попытки - к примеру, подход Крузия, привлекающего понятие
предустановленной гармонии (вариант Крузия упоминается Кантом и в первом
по времени собственно "критическом" черновом наброске R 4275; см. также
RR 4446, 4894) - в догматичности и в том, что они вращаются в порочном
логическом круге (там же). После всего этого он, казалось бы, должен
предложить собственное решение. То, что такое решение у Канта было, не
вызывает сомнений, так как он сообщает Герцу о намерении издать
теоретическую часть своего произведения "в течение ближайших трех
месяцев" (8: 490). 

Однако то, что по смыслу письма предлагается Кантом в качестве решения,
звучит довольно странно, и эта странность еще потребует разъяснения:
"Исследуя именно таким образом источники интеллектуального познания, без
которых нельзя определить природу и границы метафизики, я разделил эту
науку на существенно отличные друг от друга части и старался подвести
трансцендентальную философию, а именно все понятия совершенно чистого
разума, под определенное число категорий... так, как они сами собой
распределяются по классам согласно немногим основным законам рассудка"
(8: 489-490).

Изложив вкратце содержание концептуальной части знаменитого письма,
присмотримся повнимательнее к его композиции. Первое, что бросается в
глаза: Кант дает понять, что, размышляя над проблемой возможности
необходимого соответствия предметов с нашими рассудочными понятиями, он
обратился к исследованию источников рассудочного познания и
систематизировал понятия трансцендентальной философии. Эта
систематизация представляет собой то, что впоследствии получило название
"метафизической дедукции категорий" (ср. 2: 489; В 159; А 78-80 / В
104-106; 4: 12). Метафизическая дедукция, по Канту, доказывает априорное
происхождение рассудочных понятий (В 159). Однако, при самой постановке
вопроса в письме к Герцу (каким образом рассудочным представлениям, не
порождаемым предметами, стало быть, априорным, могут вообще
соответствовать предметы?) Кант уже исходит из признания априорного
происхождения этих представлений. Таким образом, вместо ожидаемого
ответа на вопрос, Кант, похоже, повторяет одну из предпосылок самого
вопроса! Другими словами, вместо ответа преподносится простое повторение
вопроса. Это странно, если не абсурдно. Или все же абсурдность здесь
только кажущаяся? Но как ее устранить? 

Трудности умножатся, если обратить внимание на сам вопрос, поставленный
Кантом, точнее, на его формулировку. Кант пишет: "как может <рассудок>
установить реальные принципы возможности <вещей>, которым должен в
точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят"
(8: 489). Но почему опыт должен в точности соответствовать предписаниям
рассудка? Для чего, собственно, он должен? Вопрос о возможности для
рассудочных представлений иметь предмет и о соответствии этих
представлений и предметов, о чем первоначально говорит Кант (8: 488),
вовсе не тождествен, на первый взгляд, вопросу об их необходимом
соответствии.

Опираясь только на текст письма, перечисленные выше трудности разрешить
практически невозможно. Это наталкивает на мысль, что для решения
загадок письма к Герцу необходимо, по меньшей мере, привлечение его
более широкого философского контекста. В результате может оказаться, что
нелогичность кантовского текста есть не более чем видимость, исчезающая
при взгляде со стороны.

Но контекст письма задается (ранее реконструированными нами) юмовскими
аргументами. Итак, допустим, что кантовское "пробуждение от
догматического сна" произошло незадолго до написания письма к Герцу,
причем решающую роль сыграл следующий аргумент Юма: если невозможно a
priori доказать основоположение о причинности, понятие причины должно
быть признано возникающим из опыта. Предположим далее, что Кант не хотел
принимать подобного вывода, что вполне естественно, ибо он перечеркивает
идею принципиального различения чувственных и рассудочных представлений:
если понятие причины возникает из опыта, то оно, как и подобные ему
понятия, так или иначе связано с чувственностью и ее формами.

Между тем, именно эта идея составляла в то время ядро кантовских
исследований в области метафизики, и чтобы избежать нежелательного
вывода о смешении чувственности и рассудка, Канту, как минимум,
требовалось установить возможность априорного доказательства
основоположения о причинности. Возможность подобного доказательства, в
свою очередь, подразумевает необходимое соответствие предметов принципу
причинности: если нет, то никакое априорное доказательство данного
принципа (по определению) не было бы возможным и понятие причины имело
бы опытное происхождение. Поэтому условием признания чистого
рассудочного происхождения понятия причины является необходимое
отношение и соответствие предметов принципу причинности, как одному из
принципов, устанавливающих "реальную возможность вещей".

Мы вплотную подошли к разрешению одной из трудностей письма к Герцу. Из
текста самого письма трудно было понять, почему Кант утверждает, что
предметы должны необходимо соответствовать априорным предписаниям
рассудка. Сейчас можно ответить на этот вопрос: в противном случае эти
предписания просто не могли бы быть априорными и исходить от рассудка.

Перейдем к решению главной композиционной трудности письма к Герцу.
Здесь мы сталкиваемся не с неясностью формулировок, а с действительным
парадоксом: в качестве решения проблемы Кант предлагает повторение одной
из предпосылок, необходимых для самой постановки данной проблемы. Ясно,
что именно на этом парадоксе должна быть проверена сила сделанного
предположения о том, что письмо к Герцу отражает попытки Канта разрешить
сомнения, инициированные Юмом. Если данная гипотеза позволит разрешить
композиционную загадку письма к Герцу, то она получит самое серьезное
подтверждение.

Итак, существо проблемы состояло в следующем: почему ответом на вопрос,
каким образом рассудочные понятия могут находиться в необходимом
отношении к предметам опыта (8: 489), является, по Канту, исследование,
подводящее понятия чистого разума "под определенное число категорий...
так, как они сами собой распределяются по классам согласно немногим
основным законам рассудка" (8: 489-490)? Это исследование
(метафизическая дедукция категорий) доказывает априорное происхождение
рассудочных понятий. Но ведь сам вопрос, поставленный Кантом, уже
предполагает, что рассудочные понятия априорны, т.е. не порождаются
предметами. Как же может в таком случае метафизическая дедукция отвечать
на него?

Допустим, что вопрос о возможности соответствия предметов опыта и
понятий рассудка поставлен Кантом под влиянием юмовских аргументов.

Тогда получается, что если ответ на него дать нельзя, т.е. нельзя a
priori доказать, что предметы с необходимостью должны соответствовать
рассудочным понятиям, то придется признать, что "якобы a priori
существующие" понятия рассудка в действительности рассудку не
принадлежат, а возникают из опыта. Наоборот, если ответ на
рассматриваемый вопрос возможен, то понятия рассудка могут быть
априорными. Если же заранее не ясно, можно дать ответ или нет, то о
происхождении указанных понятий нельзя сказать ничего определенного.

Другими словами, вопрос о возможности необходимого соответствия опыта и
понятий чистого рассудка о его предметах оказывается неразрывно
связанным с вопросом о действительном источнике данных понятий рассудка.
Таким образом, задавая себе вопрос "как понять, что опыт должен точно
соответствовать тому, что мыслится в понятиях рассудка?", Кант
одновременно спрашивает "априорны ли данные понятия?". Но метафизическая
дедукция, упоминание о которой содержится в письме к Герцу, как раз
отвечает на последний вопрос. Это обстоятельство устраняет кажущуюся
нелогичность композиции письма. В самом деле, предлагая в качестве
ответа на вопрос доказательство истинности одной из предпосылок, или
условий, при котором данный вопрос только и может быть поставлен, Кант
тем не менее может избежать обвинения в тавтологическом характере своих
рассуждений, поскольку в самом вопросе подвергается сомнению одна из его
предпосылок - при невозможности ответа на него, приходится отказаться и
от этой предпосылки.

Опираясь на полученные результаты, в последний раз "пройдемся" по тексту
письма и в новом свете обсудим его композицию. Кант начинает с того, что
постулирует априорный статус наших рассудочных понятий (8: 488), как бы
фиксируя свою позицию периода диссертации 1770 года. Далее Кант ставит
вопрос, который в диссертации "обойден молчанием": как в таком случае
объяснить возможность соответствия этих понятий с предметами (там же)?
Одновременно данный вопрос "составляет ключ ко всей тайне метафизики"
(2: 487). Метафизика же характеризуется тем, что в ней "первичные
понятия вещей и отношений... даются изначально самим чистым рассудком"
(2: 309; цитата из диссертации 1770 года). "Тайна метафизики" состоит,
по-видимому, в том, что судьбу этой науки решает именно ответ на вопрос
"о соответствии" или невозможность такого ответа, т.е. он решает, может
ли рассудок вообще порождать подобные "первичные понятия", или же все
понятия проистекают из опыта. "Обойти молчанием" этот вопрос теперь
невозможно: его следствия ставят под сомнение всю прежнюю позицию Канта.
С другой стороны, исчерпывающий ответ на вопрос о возможности
необходимого соответствия предметов и рассудочных понятий дать очень
непросто, и Кант в 1772 году его еще не имеет, поскольку признает, что
здесь остается "некоторая неясность" (8: 489). Это, однако, не мешает
Канту сообщить Герцу о скором завершении работы над теоретической частью
задуманного трактата (8: 490). Ему удалось найти более короткий путь
доказательства априорного происхождения понятий рассудка, чем тот,
который предполагает демонстрацию необходимой связи чувственности и
рассудка. Этот более короткий путь метафизическая дедукция категорий.

Может, правда, возникнуть сомнение, действительно ли в 1772 году Кант
отождествлял систематизацию чистых понятий рассудка, которая упоминается
в письме к Герцу, с метафизической дедукцией.

Рассмотрим эту проблему более подробно. Для ее решения мы в очередной
раз попросим помощи у кантовских рукописей 1771 года, но прежде надо
сказать несколько слов о том, как вообще связана систематизация
категорий с доказательством их априорного и нечувственного
происхождения.

Из "Критики чистого разума" известно, что в метафизической дедукции (сам
термин введен во втором издании "Критики", по аналогии с "метафизическим
истолкованием" пространства и времени, он обозначает такое исследование,
благодаря которому "понятие показывается как данное a priori" - В 38)
априорное происхождение категорий доказывается "их полным совпадением со
всеобщими логическими функциями мышления" (В 159). Это значит, что "та
же самая функция, которая сообщает единство различным представлениям в
одном суждении, сообщает единство также и чистому синтезу различных
представлений в одном созерцании" (А 79 / В 105). Единство этого синтеза
и есть категория, отличающаяся от просто логической функции единства
представлений только тем, что эта функция взята здесь по отношению к
предметам, а не понятиям (там же). Причем, как содержание понятий может
быть любым (логически можно сопоставлять даже бессмысленные
представления), так и в категориях мыслится отношение между вещами
вообще, а не обязательно предметами чувственного созерцания (см. 7: 394;
4: 439; В 146; последний вывод оказался особенно важным для целей
практической философии Канта, где осуществляется выход в ноуменальное).

Поскольку же логические функции априорны - ведь они составляют форму и
заведомо априорных аналитических суждений то категории также априорны (А
79 / В 105).

Так доказывается априорное и нечувственное происхождение "основных"
понятий рассудка. А что можно сказать о систематизации категорий? Судя
по "Критике" и "Пролегоменам", Кант вначале классифицирует суждения и
выявляет их логические функции, затем отождествляет эти функции с
категориями и получает систему чистых понятий рассудка (А 69-70, 79 / В
94-95, 105; 4: 83-84). Таким образом, систематизация категорий как
основных понятий рассудка о предметах и доказательство априорного
происхождения последних имеют общий фундамент принципиальное
отождествление категорий с логическими функциями суждений. Поэтому
классификация логических функций одновременно является доказательством
априорного происхождения параллельных им понятий рассудка (к примеру,
логическая функция следования в гипотетических суждениях доказывает
априорный характер понятия причины), а также позволяет систематизировать
последние и "составить словарь таких чистых рассудочных понятий"
(XXVIII: 396).

Теперь, чтобы почти наверняка можно было бы сказать, что классификация
категорий из письма к Герцу совпадает с доказательством априорного
происхождения элементарных понятий рассудка, надо найти свидетельства
того, что в 1772 году Кант уже принимал тезис о тождестве категорий и
логических функций вообще. Эта задача решаема. В одном из черновых
набросков 1771 года (R 4276) Кант замечает, что "категории суть всеобщие
акты рассудка", причем "эти акты касаются либо понятий, ... либо вещей",
т.е. предметов, данных в созерцании. Далее Кант пишет: "Оба [акта]
различаются только тем, что в первом [устанавливается отношение] между
представлениями, во втором через представления полагаются предметы"
(XVII: 492-493). "Всеобщие акты рассудка по отношению к понятиям" есть
не что иное как прообразы "логических функций" (ср. А 79 / В 105).
Поскольку Кант уже в 1771 году отождествляет категории и логические
функции, систематизация категорий, упомянутая в письме к Герцу,
очевидно, совпадает с доказательством их априорного происхождения, что и
нужно было показать (  HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES5.html');" 
5 ).

В целом, проведенное рассмотрение письма к Герцу позволяет заключить,
что гипотеза о влиянии на Канта в 1771 году определенных юмовских
аргументов помогает прояснить структуру письма к Герцу и устранить
видимость противоречий в его композиции, получая тем самым весомое
подтверждение. А именно, с одной стороны, подтверждается правильность
реконструкции юмовских доводов, которые, судя по "Пролегоменам", вывели
Канта из "догматического сна", с другой - подкрепляется общий тезис об
исторической ценности кантовских описаний из "Пролегомен"  (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES6.html');"  6 ). 

Мы уже можем сделать общий вывод: изменение кантовской позиции в 1771
году действительно произошло под влиянием "юмовских аргументов"  
HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES7.html');"  (7)  

 

Именно в это время у Канта появилась возможность дополнительно
ознакомиться с философскими взглядами Юма. Летом 1771 года в двух
номерах приложения к "Кенигсбергской научной и политической газете" был
опубликован анонимный перевод заключительной главы первой книги
юмовского "Трактата о человеческой природе" "Conclusion of this Book"  
HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES7.html');"  (   HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES8.html');"  8 ) под более поэтичным названием
"Nachtgedanken eines Zweiflers" (Мрачные думы скептика). Этот перевод,
как впоследствии выяснилось, был осуществлен И.Гаманом, не упомянувшим
также о том, что это глава именно из "Трактата" Юма (  HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES9.html');"  9 ). Но для Канта, часто
общавшегося с Гаманом и внимательно следившего за его переводческой
деятельностью, ни авторство перевода, ни название оригинала, конечно, не
было секретом. Вполне возможно, что, заинтересовавшись самой
"эмоциональной" главой "Трактата", где, помимо прочего, обсуждается
связь причинности и привычки как склонности воображения (  HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES10.html');"  10 ), Кант осведомился у Гамана о
подробностях юмовской трактовки причинности, и Гаман, вероятно,
рассказал ему о содержании знаменитой третьей главы третьей части первой
книги "Трактата" "Почему причина всегда необходима" (кстати, не
исключено, что Гаман, который, как известно, еще в пятидесятые годы
пытался привлечь внимание Канта к юмовским сочинениям, помнил о
впечатлении, которое этот рассказ произвел на Канта, и возможно это
объясняет, почему вскоре после выхода "Критики" он нарек Канта "прусским
Юмом"). В этой главе "Трактата" содержится тот самый аргумент, который,
как было предположено ранее, вывел Канта из "догматического сна".
Опровергнув здесь все попытки доказать основоположение о причинности,
т.е. принцип "все, что начинает существовать, должно иметь причину
существования", Юм приходит к следующему выводу: "Но если к мнению о
необходимости причины для каждого нового порождения мы приходим не с
помощью знаний или научного доказательства, то это мнение необходимо
должно иметь своим источником наблюдение и опыт" (Since it is not from
knowledge or any scientific reasoning, that we derive the opinion of the
necessity of a cause to every new production, that opinion must
necessarily arise from observation and experience -   HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES11.html');"  11 ).

Последнее утверждение и есть аргумент, приписываемый Кантом Юму.

Влияние Юма в 1771 году любопытным образом повлекло за собой, словно
шлейф, примечательные изменения кантовской терминологии, произошедшие на
рубеже 1771 и 1772 годов. Речь идет об именовании Кантом
непосредственных данных чувств. В 1769-1770 годах Кант называет их
по-разному, но чаще всего "ощущениями" (Empfindungen) и "идеями"
(характерный термин "непосредственные идеи опыта", unmittelbare
Erfahrungsideen XVII: 373-374; см. также XVII: 352), находясь таким
образом в рамках локковской терминологии. Сильные изменения происходят в
1771 году. Кант резко учащает использование в этой роли термина
"впечатление" (Eindruck; в черновиках по метафизике, достоверно
датируемых периодом 1769-1771 годов, это слово встречается один раз -
еще два раза, в другом смысле, в заметках, лишь предположительно
созданных в это время; в рукописях же периода 1771-1774 годов мы находим
около дюжины достоверных употреблений). Между тем, именно Юм попытался
устранить двусмысленность, идущую от Декарта и Локка, когда данные
чувств, наряду с образами воображения и памяти, обозначались одним
термином "идея". Сохранив за двумя последними их старое название, Юм
обозначил первые как "впечатления" (impressions = Eindruecke). Добавим,
что в переведенной Гаманом главе "Трактата" термины "впечатление" и
"идея" упоминаются Юмом в контексте заинтересовавших Канта рассуждений о
причинности, т.е. как бы совмещаются у Канта с тематикой будущей
дедукции категорий. Это подтверждает неслучайность последующего
изменения кантовской терминологии: большинство употреблений Кантом слова
"впечатление" в 1771-1774 годах "встроено" в обсуждение проблем дедукции
(см. XVII: 373-374, а также XVII: 619).

Кстати, первые следы "пробуждения от догматического сна" обнаруживаются
в "Размышлениях" 4275 и 4276 (XVII: 491-493), которые должны быть
датированы серединой 1771 года. Идеи первого фрагмента разрабатываются в
"Размышлении 4446" того же периода, где есть упоминание о Юме (XVII:
553).

Итак, мы знаем, что аргумент Юма "если невозможно a priori доказать
основоположение о причинности, то оно, а также понятие причины,
проистекают из опыта и привычки" вывел Канта из "догматического сна" в
1771 году. Этот аргумент стал одной из исходных интуиций всей
теоретической философии Канта. Однако обсуждение его истинности не
входит в наши планы. Мы должны были бы отвлечься в сферы конститутивной
теории сознания, и успех далеко не гарантирован.

Но все же почему он убедил Канта? В самом деле, вплоть до 1771 года Кант
был уверен в невозможности априорного доказательства основоположения о
причинности по отношению к предметам опыта, но отсюда он вовсе не делал
вывод о его эмпирическом происхождении.

Есть два варианта ответа на данный вопрос, выбор между которыми
возможен, но несколько затруднен из-за недостатка информации.

Первый из этих вариантов состоит в том, что в период диссертации Кант,
во-первых, мог различать два вида основоположения о причинности (общее и
частное). Во-вторых, признавая субъективный и a priori недоказуемый
характер частного основоположения о причинности, касающегося связей
событий в мире феноменов, Кант вполне мог считать общее основоположение
- все, что существует, имеет причину - a priori истинным (первое может
быть даже ложным, при том, что второе сохранит свою истинность: к
примеру, если некоторые события в мире явлений вызываются
сверхъестественными причинами). В этом случае влияние Юма состояло бы в
том, что он лишил в глазах Канта очевидности общее основоположение о
причинности, которое также подверглось бы опасности утраты статуса
априорного познания. У этого варианта очень скудная фактологическая
база. В черновиках того времени мы не встретим упоминаний о двух типах
основоположений. Впрочем, одно подтверждение того, что в 1771 году Кант
различал два вида основоположений о причинности и считал одно из них
самоочевидным и притом значимым для объектов, на первый взгляд, все же
может быть найдено. В семнадцатом параграфе диссертации 1770 года Кант
пишет, что, по всей видимости, есть лишь одно необходимое отношение,
присущее субстанциям в силу "самого их существования" - "к их
собственной причине" (Nam propter ipsam subsistentiam non respiciunt
aliud quicquam necessario, nisi forte sui causam - 2: 305). Это
высказывание может быть понято только в одном смысле - самоочевидно то,
что всякая существующая субстанция, или нечто вообще, имеет причину
своего существования. С другой стороны, в тридцатом параграфе
диссертации Кант отрицает возможность априорного доказательства
основоположения "все в мире происходит сообразно с естественным
порядком" (не говоря уже о возможности признания данного принципа
очевидным), тождественного частному основоположению о причинности
"всякое событие в мире явлений имеет причину, относящуюся к тому же
миру". Избежать противоречия между этими высказываниями Канта можно лишь
в том случае, если допустить, что речь в них идет о разных
основоположениях, точнее, если признать, что сам Кант различал их в это
время. Соответственно, получается, что общее основоположение Кант
считает самодостоверным, частное же рассматривает вне критериев
истинности и ложности.

Но этот аргумент практически полностью разрушается тем обстоятельством,
что семнадцатый параграф диссертации, где Кант говорит о необходимости
причины для всякого существования, находится в рамках главы "О принципе
формы интеллигибельного мира", которая вызывает наибольшие сомнения с
точки зрения ее аутентичности действительной кантовской позиции 1770
года.

Таким образом, этот вариант должен быть отвергнут.

Второй вариант ответа основан на предположении, что в 1771 году Кант не
проводит четкой границы между общим и частным основоположениями о
причинности и считает их не подлежащими априорному доказательству и не
самоочевидными. В таком случае "напоминание" Юма состояло в том, что он
указал Канту на невозможность совмещения двух принципиальных положений:
признания априорного рассудочного происхождения основоположения о
причинности и отрицания возможности априорного доказательства его
истинности. Кант не видел альтернатив априорному рассудочному
происхождению этого принципа до тех пор, пока Юм не показал ему, что
может быть и другой источник - опыт и привычка. Кант считал, что
непреодолимым препятствием на пути возможного опытного источника данного
основоположения лежит его всеобщность. Но Юм сумел показать (точнее было
бы сказать, что по крайней мере Канту показалось, что Юм хочет показать
именно это), что хотя опыт не может законным путем приводить к всеобщим
принципам, он все-таки может порождать всеобщность, пусть и незаконно.
Постоянно наблюдая в опыте регулярные связи явлений, мы привыкаем к
тому, что каждому событию предшествует его постоянный спутник, и таким
образом, сочетая опыт с ассоциативным воображением, приходим к
основоположению о причинности (см. 4: 9, 31), без того, чтобы оно было
заложено в природе нашего мышления (ассоциативное воображение само по
себе имеет частный характер). Условием же отнесения основоположения о
причинности к опытному источнику Юм считал именно его недоказуемость, и
этот ход мысли убедил Канта. Тем более, что "юмовский вариант" имеет
одно важное достоинство: он позволяет избежать трудного вопроса о
загадочном соответствии априорных рассудочных принципов и опыта,
который, как мы помним, волновал Канта еще в 1769 году. Кант
почувствовал силу юмовской аргументации и сделал все, чтобы избежать
нежелательных выводов, т.е. признания эмпирического происхождения
понятий и основоположений рассудка.

4. Резюме

Подводя итоги главы, постараемся как можно более точно описать ситуацию,
в которой оказался Кант после "пробуждения от догматического сна". Какие
пути открылись перед ним в это время? Почему он предпочел одни из них
другим?

Напомним основные черты философских концепций Канта периода,
непосредственно предшествовавшего "пробуждению от догматического сна".
Главный тезис, на котором настаивал Кант в это время - идея четкого
различения чувственности и рассудка, выражавшаяся, в частности, в
признании того, что понятия рассудка происходят из независимого от
чувственности источника. Это положение имело исключительную важность для
Канта в качестве универсального методологического принципа метафизики.
Он думал, что большинство заблуждений в этой науке связано со смешением
рассудочного и чувственного познания.

Кант считал, что мы в принципе можем a priori познавать вещи,
существующие сами по себе и находящиеся за пределами возможного опыта.
Вместе с тем, он отрицал возможность априорного рассудочного познания
феноменов.

Именно эти взгляды характеризовали философию Канта, когда в 1771 году он
признал силу юмовского аргумента "если невозможно доказать
основоположение о причинности, понятие причины возникает из опыта и
привычки".

После этого Кант оказался перед выбором: либо признать вместе с Юмом
эмпирическую природу понятия причинности, либо приступить к
доказательству соответствующего основоположения. Последующие события
показали, что Кант избрал второй путь, который, правда, оказался очень
непростым и потребовал целое десятилетие на его прохождение. Но почему
бы Канту не согласиться с Юмом? Каковы мотивы, заставившие Канта
отвергнуть юмовское решение проблемы? Признание Кантом силы юмовских
заключений неизбежно привело бы к отказу от главного методологического
достижения его философии - четкого различения чувственности и рассудка.
Если аргументы Юма справедливы по отношению к понятию причинности, то их
влияние неизбежно должно распространиться и на другие понятия,
традиционно рассматриваемые в метафизике. Тогда вообще не осталось бы
чистых рассудочных понятий, точнее, все они оказались бы опытными и,
стало быть, неразрывно связанными с чувственностью - что и означало бы
полное стирание границ между чувственными и рассудочными
представлениями. Правда, в этом случае рассудок все равно сохранился бы
в качестве нечувственной способности рефлексии по закону тождества о
явлениях. Однако он полностью лишился бы собственных (реальных) понятий
о предметах, оставляя за собой только логическую функцию.

Нетрудно догадаться, что такой результат был совершенно неприемлем для
Канта, и он должен был постараться его избежать. Но каким образом?
Казалось бы, ответ очевиден: Канту надо было доказать основоположение о
причинности, а также другие основоположения, связанные с такими
понятиями метафизики, как субстанция, взаимодействие и т.д. Проблема,
однако, в том, что непонятно, как их доказывать! Ясно только, что если
их и можно доказать, то лишь частные варианты данных основоположений, то
есть те, которые имеют отношение исключительно к предметам опыта, или
явлениям. Ведь доказательство может основываться лишь на демонстрации
того, что эти понятия метафизики содержат в себе условия возможности
предметов, но такими предметами, по определению, для нас могут быть
только субъективные по своей природе явления, а не вещи, как они
существуют сами по себе, или вещи вообще.

Ограничение предметной области возможного доказательства, названное
впоследствии Кантом "объективной дедукцией", тем не менее мало что
проясняет относительно самой возможности подобного доказательства.

Действительно, по всем признакам оно должно быть невозможным. Чистые
понятия рассудка никак не связаны с субъективными формами чувственности,
пространством и временем. В этом - суть кантовской концепции различения
чувственности и рассудка. Если же они не связаны, то каким
образом понятия чистого рассудка могут проникать в чувственность и
содержать в себе условия возможности ее предметов? А без выполнения
последнего условия доказательство априорной истинности основоположений
рассудка, вытекающих из подобных понятий, не представляется возможным.
Неудивительно, что в 1770 году Кант считает подобное доказательство
неосуществимым.

При таких обстоятельствах очень непросто решиться на радикальный
пересмотр своих взглядов и все же приступить к поискам доказательства.
Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы после 1771 года
философия Канта и приступил бы он вообще к поискам необходимого
доказательства - поискам, которые с большим основанием можно было бы
заранее считать обреченными на неудачу - если бы не одно событие,
оказавшее решающее влияние на ход дальнейших мыслей Канта.

Речь идет об открытии Кантом очень короткого и эффективного способа
доказательства априорного и нечувственного происхождения таких понятия
метафизики, как причина, субстанция и т.п. Другими словами, речь идет о
проведении Кантом метафизической дедукции. Мы уже знаем, что это
доказательство основывается на принципиальном отождествлении указанных
понятий метафизики с логическими функциями суждений, априорный и
нечувственный характер которых не вызывает сомнений, и в сущности
совпадает с систематизацией чистых понятий рассудка. Кант, по его
собственному признанию, долго отыскивал принципы систематизации понятий
метафизики (4: 84). Вначале он отличил формы чувственности, пространство
и время, от остальных метафизических понятий, а затем стал искать
подходы к классификации последних (там же). Сомнения Юма относительно
источника понятий метафизики, по-видимому, подхлестнули эти исследования
Канта, и вскоре после "пробуждения от догматического сна" (см.
"Размышление" 4276) он нашел решающее звено, связанное с отождествлением
понятий метафизики с логическими функциями суждений. Это не только дало
ему ключ к систематизации категорий на основе классификации форм
суждений, но и позволило доказать априорное и нечувственное
происхождение таких понятий, как причина, субстанция, взаимодействие и
им подобных.

Канту, по существу, удалось показать, что если у нас имеется логическая
функция рассудка, то мы обладаем и реальными понятиями о вещах.

Итак, проведя метафизическую дедукцию, Кант, на первый взгляд,
обезопасил себя от юмовских сомнений относительно происхождения понятий
метафизики, сохранив четкую границу между чувственностью и рассудком. В
действительности же Кант попал в очень опасную ловушку, обрекая себя на
многие годы напряженных исследований, концентрирующихся вокруг одного
предмета - трансцендентальной дедукции категорий, точнее, как мы выясним
в следующей главе, ее субъективной составляющей.

Суть дела лучше всего прояснится, если повторить юмовский аргумент: если
невозможно a priori доказать основоположение о причинности, понятие
причины должно быть признано возникающим из опыта и привычки. Отсюда по
modus tollens следует, что если понятие причины не возникает из опыта и
воображения, то возможно доказать основоположение о причинности, т.е.
провести трансцендентальную дедукцию понятия причины (а при общей
формулировке юмовского аргумента - всех рассудочных понятий). А
метафизическая дедукция категорий как раз показала, что понятие причины,
наряду с другими категориями, возникает из чистого рассудка.

Поэтому Кант должен был изменить свою позицию относительно возможности
априорного доказательства основоположения о причинности и других
рассудочных принципов. Выбора теперь у него уже не оставалось.
Трансцендентальная дедукция сразу выдвинулась на первый план кантовских
исследований, и, несмотря на некоторые двусмысленности в ее статусе,
которые мы еще обсудим, стала словно бы "жизненным принципом"
формирующейся критической философии. Решая в дедукции задачи, которые
сам он раньше считал невозможными, Кант сумел найти никому еще не
ведомые рецепты "изготовления" метафизики. Дедукция становится актуальна
и для нас. Нам тоже ничего не остается, как приступить к тщательному
изучению ее аргументативных переходов.

ГЛАВА 2.

У  ОСНОВ

1. Предварительные замечания.

В этой и следующей главе будут рассмотрены вопросы, касающиеся общей
структуры трансцендентальной дедукции категорий. При этом, в отличие от
предыдущей, "исторической" главы, где речь шла об истоках дедукции,
анализ будет направлен непосредственно на тексты дедукции,
представленные Кантом в произведениях критического периода, главным
образом в "Критике чистого разума", а также в "Пролегоменах" и некоторых
других работах. Все это, однако, не подразумевает отказа от
"генетического" метода исследования проблем дедукции, а также не
означает, что при этом не будут учитываться результаты, полученные в
предыдущей главе. Более того, без привлечения этих результатов и новых
"генетических" исследований, анализ вопросов, связанных с реконструкцией
структуры дедукции, оказывается подчас сильно затруднен.

Очертим проблемное поле будущих рассмотрений, взяв за отправную точку
дедукцию из первого и второго изданий "Критики чистого разума". Прежде
всего, обсуждение структуры дедукции должно учитывать, что сама эта
структура "в разрезе" имеет многоуровневый характер. На поверхности
оказывается смысловое членение текста дедукции параграфами и разделами.
Более глубокий уровень содержит кантовские дистинкции, проясняющие смысл
и значение тех или иных блоков дедукции. Кант, к примеру, различает
"субъективную" и "объективную" дедукции (А XVI-XVII), выделяет
"достаточную" дедукцию (А 96), проводит границу между дедукцией "сверху"
и дедукцией "снизу" (А 119). Наконец, на самом глубоком уровне
рассмотрения структуры дедукции встает вопрос о соотношении дедукции и
других, родственных ей исследований, например, о ее отношении к
"доказательствам основоположений чистого рассудка", а также об отношении
дедукций категорий из первого и второго издания "Критики чистого разума"
друг к другу и к вариантам дедукции, изложенным в "Пролегоменах",
"Метафизических началах естествознания" и других работах Канта. Все
перечисленные уровни анализа найдут последовательное отражение в
настоящей главе. Сойдя по их "ступенькам", в дальнейшем мы будем
свободно перебегать с одного уровня на другой. Но где бы мы ни
находились, общая линейная направленность движения (при том, что само
движение иногда будет круговым) в этой и следующей главе неизменно
задается топологией дедукции из "Критики". А перемещение по тексту
дедукции совпадает с приближением к "жизненным центрам" кантовской
философии.

Начать можно с обозрения общей структуры дедукции, задаваемой внешним
разбиением текста. И в первом, и во втором изданиях "Критики чистого
разума" Кант, по сути, делит трансцендентальную дедукцию на две части,
причем различия между изданиями практически не затронули первой части,
состоящей из двух параграфов: "О принципах трансцендентальной дедукции
вообще" и "Переход к трансцендентальной дедукции категорий". Эти
параграфы служат введением в дедукцию и ее своеобразным преддверием,
здесь разбирается вопрос о необходимости дедукции категорий и
конкретизируются ее задачи. Вторая часть содержит собственно дедукцию
категорий. Во втором издании "Критики" она состоит из одного раздела,
который так и называется "Трансцендентальная дедукция чистых рассудочных
понятий", в первом же издании во вторую часть могут быть объединены
разделы "Об априорных основаниях возможности опыта" и "Об отношении
рассудка к предметам вообще и о возможности познавать их a priori", во
многом дублирующие друг друга (см. А 98).

2. Принципы дедукции.

Приступим к изучению первого параграфа дедукции - "О принципах
трансцендентальной дедукции вообще". Именно здесь Кант определяет
понятие трансцендентальной дедукции, показывает ее необходимость и
упоминает о некоторых трудностях, возникающих на пути ее проведения.

Прежде всего Кант дает дефиницию понятия дедукции вообще. Он трактует ее
в юридическом смысле как "доказательство права или справедливости
притязаний" (А 84 / В 116; о понимании Кантом термина "дедукция" - см.
статью Д. Хенриха -   HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES12.html');" 
12 ). Трансцендентальная же дедукция имеет дело с чистыми понятиями и
должна, как следует уже из одного лишь определения термина
"трансцендентальный" (А 11-12 / В 25), обосновать их право на "чистое
априорное применение" (А 85 / В 117), объясняя "каким образом понятия a
priori относятся к предметам" (там же). Кант подчеркивает, что поскольку
речь идет об априорном отношении чистых понятий к предметам, то при
объяснении возможности подобного отношения ссылки на опыт совершенно
бесполезны (А 86 / В 119). Трансцендентальная дедукция сама, стало быть,
имеет характер априорного исследования.

Но что же требуется для искомого априорного объяснения возможности
отношения чистых понятий к предметам? В каком случае его можно будет
считать удавшимся? На примере пространства и времени Кант показывает,
что речь здесь должна идти об априорном доказательстве необходимого
соответствия чистых понятий и предметов (А 89 / В 121-122). Но если в
случае с пространством и временем подобное доказательство не вызывает
трудностей (поскольку пространство и время как формы чувственности
составляют единственные условия, при помощи которых нам могут быть даны
предметы, то a priori можно сказать, что все предметы возможного опыта
будут необходимо соответствовать понятиям об этих чистых формах
чувственного созерцания - А 87-88 / В 120), то когда речь идет о чистых
понятиях рассудка, ситуация выглядит гораздо более запутанной.

Дело в том, что, как пишет Кант, "категории... рассудка вовсе не
представляют нам условий, при которых предметы даются в созерцании;
стало быть, предметы могут, несомненно, являться нам без необходимого
отношения к функциям рассудка" (А 89 / В 122). Кант поясняет ситуацию на
примере категории причины: "Возьмем, например, понятие причины,
обозначающее особый вид синтеза, когда за некоторым А полагается
согласно определенному правилу совершенно отличное от него В. A priori
еще не ясно, почему явления должны содержать в себе нечто подобное (так
как опыт нельзя приводить в качестве доказательства, поскольку
объективную значимость этого понятия должно быть возможно доказать a
priori - denn Erfahrungen kann man nicht zum Beweise anfuehren, weil die
objektive Gueltigkeit dieses Begriffs a priori muss dargetan werden
koennen), и поэтому a priori возникает сомнение, не есть ли это понятие
совершенно пустое и не имеющее среди явлений ни одного предмета" (А 90 /
В 122). Кант продолжает, указывая, что "явления могли бы быть такими,
что рассудок не нашел бы их сообразными с условиями своего единства, и
тогда все находилось бы в смешении (Verwirrung) до такой степени, что,
например, в последовательном ряду явлений не было бы ничего, что...
соответствовало бы понятию причины и действия" (А 90 / В 123).

Тем не менее, Кант дает понять, что, как ни трудно сделать вывод о том,
что явления должны сообразовываться с "условиями, в которых рассудок
нуждается для синтетического единства мышления" (т.е. с категориями),
этот вывод все же необходим (там же). Забегая вперед, отметим, что
подобный вывод будет сделан Кантом не относительно предметов чувственных
созерцаний вообще, или явлений как таковых, а по отношению к предметам,
данным в восприятии, т.е. к осознанным явлениям (см. напр. В 164), так
что ему не придется менять позицию, обозначенную в предыдущем абзаце.

Итак, несмотря на все сложности, мы должны, по Канту, искать априорное
доказательство необходимого соответствия предметов чувств и категорий, в
частности, категории причины, т.е. должны осуществлять
трансцендентальную дедукцию этих чистых понятий. Ну а если окажется, что
подобное доказательство невозможно? Кант пишет относительно понятия
причины, что "оно или должно быть обосновано в рассудке совершенно a
priori, или должно быть совсем отброшено как чистая иллюзия"
(Hirngesprinst - А 91 / В 123). Ясно, что в случае неудачи
трансцендентальной дедукции других категорий (в действительности
дедукция проводится для всех категорий сразу), их ожидает та же участь.
Суммируем вышесказанное. Из параграфа "О принципах дедукции" мы узнаем,
что трансцендентальная дедукция категорий должна объяснить возможность
априорного отношения этих чистых понятий рассудка к предметам (А 85 / В
117), что само это объяснение должно проводиться a priori (А 86-87, 91 /
В 118-119, 123), и что оно трансформируется в доказательство
необходимого соответствия предметов чувств и чистых понятий рассудка
или, что то же самое, в априорное доказательство объективной значимости
этих понятий (ср. А 89-90 / В 122-123). Если же подобное доказательство
невозможно, то категории должны быть отброшены как чистые иллюзии (А 91
/ В 123; 13).

Получается, что для Канта возможность категорий как чистых понятий
рассудка оказывается неразрывно связанной с их необходимым отношением к
предметам опыта. Этот тезис подтверждается и другими высказываниями
Канта, сделанными им в рамках трансцендентальной дедукции в "Критике
чистого разума" (см. А 111-112, 130), где речь идет об имплицировании
возможностью категорий в качестве чистых понятий рассудка - их
необходимости по отношению к предметам опыта.

Стоит обратить внимание на одно любопытное обстоятельство. Рассмотрение
в предыдущей главе "истоков" трансцендентальной дедукции, проведенное
относительно автономно - в качестве исходной посылки использовалось лишь
формальное определение дедукции как исследования, которое должно
продемонстрировать необходимую связь между предметами и априорными
понятиями рассудка - показало, что в основании дедукции лежит (исходящий
исторически от Юма) аргумент "если невозможно a priori доказать
основоположения, вытекающие из категорий (в частности, основоположение о
причинности), то категории должны быть признаны незаконно возникающими
из опыта и привычки как склонности воображения (т.е представляют собой
своего рода иллюзии)". Поскольку доказать основоположения можно лишь в
том случае, если будет показано, что предметы необходимо соответствуют
категориям, то напрашивается вывод о тождестве аргумента,
инициировавшего в 1771 году осознание Кантом необходимости дедукции
категорий, с главными тезисами параграфа "О принципах дедукции" из
"Критики". Признавая их тождество, мы не только подтверждаем
правильность осуществленного ранее исторического анализа, но и
определяем место первого параграфа дедукции в ее общей структуре. В этом
параграфе изложена аргументация, в свое время побудившая Канта к
проведению дедукции и лежащая, таким образом, в самом ее основании.
Поэтому и первый параграф дедукции "О принципах дедукции" является
своеобразным фундаментом для всех кантовских исследований в "Критике
чистого разума", так или иначе связанных с проблематикой дедукции
категорий (  HYPERLINK "javascript:winopen('NOTES13.html');"  13 )

3. "Объективная дедукция" и "субъективная дедукция".

Продвигаясь по тексту дедукции из "Критики чистого разума", обратимся к
исследованию ее второго параграфа, озаглавленного Кантом "Переход к
трансцендентальной дедукции категорий". Однако, прежде чем приступить к
его детальному разбору, представляется уместным изменить установку и
перебраться на тот, более глубокий, уровень рассмотрения структуры
дедукции, который задается поясняющими различениями Канта. Повод для
этого действительно хороший, поскольку, по словам Канта, в данном
параграфе, на страницах 92 и 93 первого издания "Критики", изложены
основные моменты "объективной дедукции", отличаемой Кантом от дедукции
"субъективной" (А XVI-XVII). Кант придает этому различению большой вес
(там же), и естественно поэтому, что оценка основных идей параграфа
"Переход к дедукции" должна проводиться с учетом кантовских пояснений,
касающихся смысла и роли "объективной дедукции".

Что же говорит Кант по поводу "объективной дедукции" в ее отличии от
"субъективной"? Само это различение вводится им в предисловии к первому
изданию "Критики". Указав на важность трансцендентальной дедукции, Кант
добавляет, что "это несколько глубоко заложенное исследование имеет,
однако, две стороны. Одна относится к предметам чистого рассудка и
должна показать и сделать понятной (dartun und begreiflich
machen) объективную значимость его априорных понятий... Другая сторона
имеет в виду исследование самого чистого рассудка в том, что касается
его возможности и познавательных способностей, на которых он
основывается, иными словами, исследование рассудка с точки зрения
субъекта" (А XVII). Первую "сторону" Кант вычленяет в "объективную
дедукцию" (там же), вторую - в "субъективную" (там же). Кант сообщает
еще некоторую информацию о субъективной и объективной дедукциях. Так,
объективная дедукция позволяет ответить на вопрос "что и насколько может
быть познано рассудком и разумом независимо от всякого опыта" (там же),
она "сохраняет всю свою силу" вне зависимости от убедительности
субъективной дедукции (там же), а для ее проведения "достаточно по
крайней мере то, что сказано на страницах 92 и 93" (там же). Кант также
ясно дает понять, что в "Критике чистого разума" именно объективной
дедукции придается "наибольшее значение", так как именно она отвечает на
"основной вопрос" о предметах и границах возможного априорного познания
(там же). Напротив, несмотря на важность субъективной дедукции,
"основной вопрос" (Hauptfrage) "Критики" может быть решен и без нее (там
же). К тому же, она "заключает в себе нечто подобное гипотезе",
поскольку представляет собой "как бы поиски причины к данному действию",
хотя Кант сразу добавляет, что на самом деле она гипотезой не является
(там же).

Таковы, судя по предисловию к первому изданию "Критики", главные
особенности субъективной и объективной дедукций. Центральной проблемой в
этой связи должна стать локализация объективной и субъективной дедукций
в самом тексте трансцендентальной дедукции категорий.

Более простой эта задача выглядит по отношению к объективной дедукции:
мы знаем, что она изложена "на страницах 92 и 93" (там же). Поскольку
эти страницы соответствуют первому большому абзацу параграфа "Переход к
трансцендентальной дедукции категорий", то можно вернуться к его
рассмотрению в свете кантовских оценок, высказанных по отношению к
объективной дедукции категорий.

Содержание первой части этого параграфа (вторая, иллюстративная часть
была добавлена во втором издании, заменив краткое описание основных
познавательных способностей, выходящее за пределы страниц 92 и 93)
сводится к следующему. "Возможны лишь два случая", при которых предмет и
представление "могут сообразовываться, необходимым образом относиться
друг к другу и как бы встречаться друг с другом: если предмет делает
возможным представление или если представление делает возможным предмет"
(А 92 / В 124). Этими словами Кант начинает данный параграф. Подобное
начало выглядит вполне логичным продолжением предшествующего параграфа,
одним из результатов которого был вывод о том, что в трансцендентальной
дедукции должно быть a priori доказано необходимое соответствие, или
отношение, чистых понятий и предметов. Следующим естественным шагом
может быть конкретизация условий, при которых осуществимо подобное
необходимое отношение. В приведенных выше первых строках параграфа
"Переход к дедукции" Кант как раз и проводит подобную конкретизацию.
Предмет и представление о нем могут необходимо соответствовать друг
другу в случаях, когда предмет делает возможным представление, или когда
представление делает возможным предмет. "В первом случае - продолжает
Кант - это отношение имеет лишь эмпирический характер". "Во втором же
случае, хотя представление само по себе не создает своего предмета со
стороны его бытия (dem Dasein nach)... тем не менее оно a priori
определяет предмет, если только с его помощью можно познать нечто как
предмет " (А 92-93 / В 125). Два необходимых условия познания предметов
- созерцание, "посредством которого предмет дается", и понятие,
"посредством которого предмет, соответствующий этому созерцанию,
мыслится" (там же). Вполне возможно поэтому, что категории как априорные
понятия могут содержать в себе условия мышления о предметах вообще (А 93
/ В 126). "В таком случае они необходимо и a priori относятся к
предметам опыта, так как только с их помощью можно мыслить какой-нибудь
предмет опыта вообще" (там же).

Далее Кант пишет, что "все исследование" в трансцендентальной дедукции
должно быть направлено на принцип, согласно которому категории
признаются априорными условиями возможности опыта и его предметов (А 94
/ В 126).

Перечисленные кантовские тезисы, судя по предисловию к первому изданию
"Критики", содержат все необходимые компоненты объективной дедукции
категорий (А XVII). Но как же с их помощью можно ответить на находящийся
в "компетенции" объективной дедукции главный вопрос "что и насколько
может быть познано рассудком и разумом независимо от опыта"?

Очевидно, что ключевым местом из приведенных рассуждений Канта должно
быть признано то, где говорится о невозможности создания представлениями
предмета со стороны его бытия.

В данном случае термин "бытие" (Dasein) употребляется Кантом в рамках
оппозиции, встречающейся еще в диссертации 1770 года (2: 285): "вещи,
как они являются - вещи, как они есть" (пока этот тезис - отчасти
гипотеза, и будет полностью доказан в конце настоящей главы). Термин
"вещи, как они есть" (Dinge, wie sie sind) синонимичен понятию "вещи
сами по себе" (Dinge an sich selbst). Это следует, в частности, из того,
что Кант употребляет данные термины в идентичных контекстах (ср. напр. А
41-44 / В 59-62; А 267-268 / В 323-324). Мысль Канта заключается, стало
быть, в том, что категории как один из видов представлений не могут быть
условиями возможности вещей, как они есть, или вещей самих по себе.
Отсюда вытекает, что категории не могут состоять в необходимом отношении
к вещам самим по себе, и априорное познание последних через категории
оказывается невозможным.

С другой стороны, в том же параграфе "Переход к дедукции" Кант
подчеркивает, что категории вполне могут быть априорными условиями
мышления о предметах опыта, являющихся нам в пространстве и времени, и
что если категории действительно таковы, то они "необходимо и a priori
относятся к предметам опыта" (А 93 / В 126). Из всего этого следует, что
априорное рассудочное и разумное (нельзя забывать, что идеи разума как
бы "вырастают" из элементарных понятий мышления, категорий - А 96; А
408-409 / В 435-436) познание может простираться не далее возможного
опыта, и единственные его предметы суть явления. Таким образом, на
страницах 92 и 93 первого издания "Критики" как будто содержится все
необходимое для ответа на главный вопрос объективной дедукции о
предметах и границах априорного познания из чистого разума и рассудка.
Понятно, кстати, почему Кант называет эту дедукцию "объективной" - с ее
помощью определяется, какие именно объекты могут быть познаны разумом
или рассудком a priori. Вспомним, что и кантовская характеристика
объективной стороны дедукции начинается словами, что она "относится к
предметам чистого рассудка" (А XVI).

Между тем, более внимательное рассмотрение вопроса "что и насколько
может быть познано рассудком и разумом независимо от всякого опыта"
показывает, что одного лишь содержания параграфа "Переход к дедукции"
все же недостаточно для его полного разрешения. Из этого параграфа можно
лишь заключить, что единственным в принципе возможным объектом
априорного познания через категории являются предметы возможного опыта,
но из этого не следует, что категории действительно суть условия
возможности опыта, и что они действительно содержат в себе основания для
априорного познания явлений. Кант не оставляет сомнений на этот счет,
давая понять в этом же параграфе, что доказательство тождества категорий
с априорными условиями возможности опыта еще только будет предметом
исследований в основной части трансцендентальной дедукции категорий (А
94 / В 126).

Итак, в параграфе "Переход к дедукции" Кант не доказывает, что категории
составляют априорные условия возможности опыта и его предметов, а
ограничивается лишь утверждением, что они могут быть такими условиями в
принципе. Но этого явно недостаточно для вывода, что рассудок реально
может a priori познавать явления, и "главный вопрос" (А XVII) "Критики"
оказывается решен только наполовину, так как очевидно, что его смысл в
определении именно реальных возможностей априорного познания.

Из этого вытекает, что должно быть специальное исследование,
доказывающее, что категории суть априорные условия возможности опыта.

Но ведь именно это доказательство и составляет предмет собственно
трансцендентальной дедукции категорий (В 168-169), тогда как параграф
"Переход к трансцендентальной дедукции категорий", как явствует уже из
названия, есть лишь преддверие дедукции.

Принадлежит ли упомянутое доказательство объективной дедукции? Если да,
то она выходит за пределы параграфа о переходе к дедукции и захватывает
другие части трансцендентальной дедукции категорий, что противоречит
кантовским высказываниям относительно того, что аргументы, достаточные
для проведения объективной дедукции, содержатся именно в этом параграфе
(А XVII). Если нет, то почему объективной дедукции вполне хватает для
ответа на вопрос о реальных возможностях априорного познания (там же)?

Эту трудность легче всего разрешить, вспомнив уже проделанный нами
анализ аргументов, лежащих в основании трансцендентальной дедукции
категорий. Ее фундамент составляет положение о том, что если невозможно
a priori доказать необходимое отношение предметов к рассудку и его
основным понятиям, категориям, последние должны быть признаны
возникающими из опыта и привычки. Между тем, в метафизической дедукции
категорий, которая в "Критике чистого разума" сосредоточена в параграфах
"О логической функции рассудка в суждениях" и "О чистых рассудочных
понятиях, или категориях" (см. А 70-83 / В 95-109; В 159), Кант доказал,
что категории не возникают из опыта, но являются чистыми понятиями
рассудка (А 79 / В 105; В 159), из чего следовало - в соответствии с
изложенным выше аргументом, лежащим в основании дедукции - что априорное
доказательство необходимого отношения категорий к предметам возможно.

Таким образом, о возможности этого доказательства можно узнать еще до
его проведения. А раз известно, что оно возможно, то очевидно, что
возможно и априорное познание из категорий: если мы a priori познаем,
что предметы не могут не соответствовать категориям, то мы тем самым a
priori познаем эти предметы через категории. Остается лишь определить
границы этого познания.

Определить же их можно так: доказательство необходимого отношения
предметов к категориям возможно только тогда, когда будет показано, что
категории суть априорные условия возможности предметов. Но такими
предметами в принципе могут быть только предметы возможного опыта, а
никак не вещи, существующие сами по себе (условия возможности последних
могли бы содержаться лишь в божественном интеллекте). Следовательно,
основанное на категориях априорное познание распространяется только на
предметы возможного опыта. Заметим, что указанные положения,
устанавливающие границы априорного рассудочного познания, точно
соответствуют содержанию параграфа "Переход к трансцендентальной
дедукции категорий", в котором, по Канту, изложена объективная дедукция
категорий. Эти тезисы, собственно, и составляют объективную дедукцию.

Итак, доказательство тождества категорий с априорными условиями опыта и
его предметов действительно не принадлежит объективной дедукции, однако
это не означает, что для восполнения пробела обязательно надо обращаться
к основному тексту дедукции. Для ответа на "главный вопрос" критической
философии достаточно знания о возможности этого доказательства, но это
знание проистекает уже из результатов метафизической дедукции и тезисов,
высказанных Кантом в общем введении к дедукции - параграфе "О принципах
трансцендентальной дедукции вообще". Таким бразом, если взять дедукцию в
целом, не считая общего введения к ней, то для ответа на "основной
вопрос" о предметах и границах априорного рассудочного познания вполне
хватает аргументов, изложенных в параграфе "Переход к дедукции", и,
следовательно, содержание объективной дедукции исчерпывается идеями
этого параграфа. Другое дело, что для полного ответа к объективной
дедукции категорий должна быть добавлена еще метафизическая дедукция, но
ведь речь шла исключительно о том, какие части именно трансцендентальной
дедукции нужны для его разрешения (А XVII). 

Остается уточнить еще одну характеристику объективной дедукции, на
которую указывает Кант в предисловии к первому изданию "Критики".
Напомним, что он начинает описание объективной стороны дедукции такими
словами: "<Она> относится к предметам чистого рассудка и должна показать
и сделать понятной (dartun und begreiflich machen) объективную
значимость его априорных понятий" (А XVI). Смысл этого высказывания,
по-видимому, в том, что объективная дедукция показывает, в каком случае
категории могут быть объективно значимыми, а именно, они могут быть
таковыми, когда оказываются априорными условиями возможности опыта и его
предметов; а также объясняет, что категории вполне могут быть такими
условиями (  HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES14.html');"  14 ).
Итак, объективная дедукция делает наглядными условия и границы
априорного применения категорий и именно в этом смысле демонстрирует и
проясняет объективную значимость последних. Теперь займемся субъективной
дедукцией и попробуем установить ее расположение в тексте "Критики
чистого разума". В отличие от объективной дедукции, по поводу
местонахождения которой Кант дает конкретную информацию, субъективную
дедукцию придется выявлять другим способом. Вспомним ее основные
характеристики. Она проводится "с точки зрения субъекта", отвечает на
вопрос о возможности чистого рассудка, представляет "как бы поиски
причины к данному действию" и поэтому напоминает гипотезу, хотя на самом
деле ею не является. Кроме того, субъективная дедукция так относится к
объективной, что последняя может "сохранять всю свою силу" и быть
проведена независимо от субъективной. Наконец, ответ на "главный вопрос"
критической философии может быть получен и без субъективной дедукции,
при том, однако, что она "имеет огромное значение для поставленной...
главной цели" (А XVII).

Что же такое субъективная дедукция категорий? Где находится она в
"Критике чистого разума"?

Ответ оказывается весьма простым. Субъективная дедукция полностью
совпадает со второй частью дедукции, трансцендентальной дедукцией как
таковой, т.е. с априорным доказательством необходимого отношения
предметов опыта (сфера доказательства сужена объективной дедукцией) и
категорий.

Для обоснования этого тезиса перечислим общие характеристики
трансцендентальной дедукции как таковой и покажем их совпадение с
кантовскими оценками субъективной дедукции. Вначале рассмотрим отношение
трансцендентальной дедукции как таковой к ответу на "главный вопрос" о
предметах и границах априорных познаний из чистого рассудка, точнее, к
ответу на ту его часть, которая касается реальной возможности подобных
познаний. Уже отмечалось, что для того, чтобы удостовериться в их
реальной возможности, достаточно метафизической дедукции, доказывающей
априорный характер категорий, и аргумента, лежащего в основании
дедукции. Совмещение этих посылок приводит к следующему выводу: возможно
a priori доказать необходимое отношение предметов к категориям и,
следовательно, категории составляют априорные условия возможности опыта,
и априорное познание предметов опыта через категории возможно.

Каков же в этом случае статус самого априорного доказательства, от
возможности которого мы заключаем к возможности априорных рассудочных
познаний? С одной стороны, его осуществление желательно, ведь лучшей
демонстрацией возможности доказательства является его успешное
проведение. Поэтому собственно трансцендентальная дедукция, которая и
есть это доказательство, "имеет огромное значение для поставленной
главной цели". С другой стороны, без него в принципе можно обойтись,
если заранее известно о его возможности. Те же самые характеристики
использует Кант для прояснения отношения субъективной дедукции к
"основному вопросу" критической философии (там же).

Далее, объективная дедукция как определение принципиальной возможности
категорий быть априорными условиями возможности предметов опыта и их
невозможности быть такими условиями для вещей, как они существуют сами
по себе, не зависит в своем исполнении от самого априорного
доказательства того, что категории действительно содержат в себе условия
предметов опыта, т.е. не зависит от трансцендентальной дедукции как
таковой. Точно такое же отношение, по Канту, существует между
объективной и субъективной дедукциями (там же).

Трансцендентальная дедукция на самом деле напоминает гипотезу и
представляет собой "как бы поиски причины к данному действию", так как
априорное доказательство необходимого отношения предметов опыта и
категорий проводится Кантом тогда, когда ему уже известно о наличии
такого отношения и о возможности априорных познаний из чистого рассудка,
т.е. в конечном счете, известно о возможности самого чистого рассудка. С
другой стороны, трансцендентальная дедукция как таковая все же не
является гипотезой, но представляет собой априорное доказательство.
Всеми этими характеристиками Кант наделяет и субъективную дедукцию (там
же).

Наконец, ввиду того, что трансцендентальная дедукция как таковая
проводится a priori, она остается "один на один" с субъективными
способностями познания и не может быть ничем иным, как экспликацией
необходимого взаимопроникновения чувственности и рассудка, проведенной
"с точки зрения субъекта". В этом же состоит метод и сущность
субъективной дедукции (там же).

Полный параллелизм характеристик априорного доказательства тождества
категорий и условий возможности предметов опыта, т.е. трансцендентальной
дедукции как таковой, и кантовских оценок субъективной дедукции
позволяет сделать вывод, что субъективная дедукция и есть
трансцендентальная дедукция как таковая.

В свете проведенных различений можно уточнить структуру
трансцендентальной дедукции категорий в целом. 1) Определение дедукции -
она есть априорное доказательство необходимого отношения предметов к
категориям. Дедукция нужна, ибо в противном случае категории не могут
признаваться априорными и нечувственными представлениями. Эти положения
содержатся в параграфе "О принципах трансцендентальной дедукции вообще".
2) Конкретизация целей дедукции, совпадающая с ограничением предметной
области составляющего ее доказательства - объективная дедукция,
изложенная в параграфе "Переход к трансцендентальной дедукции
категорий". Область возможного доказательства ограничивается предметами
возможного опыта. 3) Само априорное доказательство тождества категорий
саприорными условиями возможности опыта и его предметов - субъективная
дедукция категорий, изложенная во втором издании "Критики" в разделе
"Трансцендентальная дедукция чистых рассудочных понятий", в первом
издании - в разделах "Об априорных основаниях возможности опыта" и "Об
отношении рассудка к предметам вообще и о возможности познавать их a
priori" (В 129-169; А 95-130). 

Предложенное объяснение соотношения объективной и субъективной дедукций
может вызвать некоторые вопросы. Согласно этому истолкованию получается,
что, говоря в предисловии к первому изданию "Критики" о возможности
обойтись без субъективной дедукции в случае, если она покажется
неубедительной читателю (А XVII), Кант, по сути дела, с легкостью
расстается со всей собственно трансцендентальной дедукцией, а для
достижения целей его системы оказывается достаточно уже одного лишь
"перехода" к этой дедукции. Между тем, если отвлечься от предисловия к
первому изданию и непредвзято взглянуть на структуру центрального (см. А
702-703 / В 730-731) отдела "Критики чистого разума" -
"Трансцендентальной аналитики", то трансцендентальная дедукция, с
композиционной точки зрения, несомненно, окажется ядром этого сегмента
"Критики". Эта роль дедукции проявляется, в частности, в том, что в
других разделах "Аналитики" Кант не раз ссылается на фундаментальные
результаты, полученные в рамках дедукции (в разделе о чистых понятиях
рассудка - А 78 / В 103, о схематизме - А 139 / В 178, об
основоположениях чистого рассудка - А 156-158 / В 195-197, А 177-178 / В
220, о различении феноменов и ноуменов - А 236-237 / В 295-296, А
246-247 / В 303, об амфиболии рефлективных понятий - А 289 / В 335-336;
ср. А 115-124), обратного же отношения не обнаруживается.

В этой связи возникают два вопроса. Во-первых, почему Кант мог так
просто исключить трансцендентальную дедукцию категорий из системы своей
философии? Во-вторых, почему, несмотря на то, что в предисловии к
первому изданию "Критики" Кант, по сути, предлагает читателю не обращать
особого внимания на собственно трансцендентальную дедукцию (субъективную
дедукцию), он, тем не менее, в основном тексте этого произведения делает
ее композиционным центром "Аналитики", а следовательно, и всей "Критики
чистого разума"?

Ответ первый вопрос мы уже знаем, а вот второй ставит перед нами
совершенно новые задачи.

Чтобы решить их, обратимся к кантовским "Пролегоменам ко всякой будущей
метафизике". Здесь Кант сообщает важные сведения о методе, реализованном
им в первом издании "Критики чистого разума". Кант пишет, что в
"Критике" он "приступил к делу синтетически, а именно занимался
исследованиями в самом чистом разуме и в самом этом источнике старался
определить на основе принципов и начала, и законы его чистого
применения" (4: 28). Иными словами, в "Критике" Кант старался, "не
опираясь ни на какой факт, развить познание из его первоначальных
зародышей" (там же). Таким образом, "Критика чистого разума" замышлялась
Кантом как строго априорное исследование чистого разума. В идеале оно
должно быть именно таковым - ведь критическая философия претендует на
аподиктичность и должна даже "служить мерилом и, следовательно, примером
всякой аподиктической (философской) достоверности" (А XV). А каковы
критерии аподиктичности? В одной из статей середины восьмидесятых годов
(так и не доведенной до публикации), где Кант подробно анализирует
структуру знания вообще, он дает такую формулировку: "Аподиктично всякое
познание, которое по своей существенной структуре связано с сознанием
своей необходимости" (XVIII: 290). Напротив, "всякая эмпирическая
достоверность связана с сознанием случайности истины" (ibid.). Вывод:
стремление к аподиктичности подразумевает стремление к исключению всего
эмпирического.

Между тем, можно показать, что при устранении трансцендентальной
дедукции как таковой (субъективной дедукции) вопрос об объеме и границах
априорных познаний из чистого рассудка не может быть решен без ссылок на
факты, т.е. эмпирических "включений".

Вспомним, что в основе решения этого вопроса, обходящегося без
трансцендентальной дедукции, лежит аргумент: если невозможно a priori
доказать необходимое отношение категорий к предметам, категории должны
быть признаны возникающими из опыта.

Очевидно, что этот аргумент имеет смысл лишь при допущении, что в опыте
можно найти некоторые основания для утверждения о возможности какого-то,
пусть даже не вполне законного, возникновения из него категорий. Другими
словами, лишь тогда, когда известно, что опыт хотя бы приблизительно
соответствует основоположениям, вытекающим из категорий, можно говорить,
что, в случае невозможности их априорного доказательства, категории
имеют опытное происхождение, и наоборот, из демонстрации неопытного
происхождения категорий в метафизической дедукции заключать к
возможности априорного доказательства основоположений рассудка.

Чтобы a priori получить знание о соответствии опыта категориям,
требуется провести субъективную дедукцию, которая, однако, здесь
предполагается исключенной. Следовательно, знание о соответствии опыта
категориям в данном случае имеет апостериорный характер. Поэтому
доказательство возможности априорных познаний, проводящееся без
трансцендентальной дедукции как таковой (субъективной дедукции), не
является полностью априорным. Оно предполагает эмпирическую констатацию
факта соответствия опыта категориям. Правда, этот факт бесспорен, и
система даже в таком варианте имеет подобие аподиктичности.

И все же идеал аподиктического знания не может быть реализован на путях
опыта, и теперь понятно, почему Кант, стремясь достичь полной
достоверности, делал в первом издании "Критики" акцент на субъективной
дедукции как априорном доказательстве необходимого соответствия
предметов опыта категориям. Однако в последний момент Кант неожиданно
изменил свое решение, что и нашло отражение в предисловии к первому
изданию "Критики", написанному гораздо позже основного текста. Кант был
не вполне доволен изложением субъективной части трансцендентальной
дедукции (ср. А XVII; 4: 150; 4: 258) и, опасаясь ставить в зависимость
от нее судьбу фундаментальных выводов критической философии, он решил
подчеркнуть, что и без субъективной дедукции критицизм стоит на
достаточно прочных основаниях. Но поскольку изменение кантовской позиции
не сопровождалось существенными корректировками текста "Критики", смысл
оценок Канта из предисловия к первому изданию "Критики чистого разума"
оставался во многом неясным, а сами эти оценки плохо сочетались с
композицией основной части произведения. 

Тенденция, наметившаяся в предисловии к первому изданию "Критики"
(1781), получила развитие в "Пролегоменах" (1783) и "Метафизических
началах естествознания" (1786). В обеих работах Кант, с одной стороны,
редуцирует собственно трансцендентальную дедукцию категорий (в "Началах"
- до одного предложения), с другой - прямо указывает, что теперь в своих
исследованиях вопроса об объеме и границах априорного рассудочного
познания он отталкивается от фактов (см. 4: 28, 29, 33, 51-52; 4: 257). 

Посмотрим на кантовскую трактовку трансцендентальной дедукции в
"Метафизических началах естествознания". Кант отрицает, что "без
совершенно ясной и удовлетворительной дедукции категорий система критики
чистого разума имеет шаткий фундамент" (4: 256). Система критической
философии, основу которой составляет положение "все спекулятивное
применение нашего разума никогда не простирается дальше предметов
возможного опыта" (там же; это, по сути, формулировка ответа на
"главный", или "основной", вопрос о границах априорного познания из
"Критики"), получает, как утверждает Кант, "аподиктическую
достоверность" для любого, "кто подписывается под моими положениями о
чувственном характере любого нашего созерцания и о достаточности таблицы
категорий" (там же). Поясняя свою мысль, Кант различает два вопроса,
один из которых обязательно должен разбираться в рамках критической
философии, без ответа же на второй можно обойтись, хотя он и
"заслуживает внимания" и позволяет "завершить... дедукцию" (4: 256-257).

Первый вопрос касается доказательства того, что категории суть априорные
условия возможности предметов опыта (там же). Второй имеет отношение к
объяснению "каким образом категории делают возможными эти предметы" (4:
257), и "каким образом возможен опыт посредством этих категорий и только
благодаря им" (4: 258). Этот вопрос не необходим, так как знание о том,
что категории суть априорные условия возможности опыта, может быть
получено из других источников: "даже если предположить, что никогда
нельзя будет разъяснить в достаточной мере, как единственно благодаря
этому <т.е. категориям> становится возможным опыт, все же останется
безусловно достоверным, что опыт возможен лишь благодаря этим понятиям"
(там же). Кант дает понять, что в трансцендентальной дедукции из
"Критики чистого разума" и "Пролегомен" главным предметом исследования
является именно вопрос "каким образом возможен опыт посредством...
категорий и только благодаря им" (см. 4: 256, 258). Поэтому-то он и
утверждает (в связи с критикой упомянутых вариантов дедукции в некоторых
рецензиях), что "система критики чистого разума" может сохранить полную
достоверность и без исчерпывающей дедукции категорий (4: 257).

Эти высказывания Канта - несмотря на то, что, как выяснится
впоследствии, речь в них прежде всего идет о сокращенном варианте
субъективной дедукции - полностью согласуются с тем, что ранее было
установлено относительно трансцендентальной дедукции как таковой, или
субъективной дедукции вообще. Эта дедукция, a priori доказывающая
необходимое отношение категорий к предметам опыта, в определенном смысле
не необходима, так как и без нее известно, что категории необходимо
относятся к предметам опыта, т.е. являются априорными условиями
возможности опыта. С другой стороны, ее проведение желательно: оно
помогает "завершить дедукцию" и одновременно уточнить конкретные
механизмы, благодаря которым устанавливается необходимое отношение
категорий к предметам опыта. В этом смысле субъективная дедукция решает
задачу "каким образом категории делают возможными эти предметы".

Таким образом, в "Метафизических началах естествознания" Кант
подтверждает оценки субъективной дедукции, данные в предисловии к
первому изданию "Критики", вновь заявляя о намерении построить систему
критической философии без трансцендентальной дедукции как таковой. Но
если в самом тексте первого издания "Критики" субъективная дедукция
категорий занимает центральные позиции, а "экзотерический" путь
достижения целей критической философии даже не намечен, то в "Началах"
Кант обозначает его главные вехи. Ранее мы уже делали предположения о
том, какие аргументы необходимы для ответа на "основной вопрос"
критической философии без привлечения субъективной дедукции. Прежде
всего, это метафизическая дедукция категорий, доказывающая их априорное
происхождение. Затем, аргумент, лежащий в основании всей
трансцендентальной дедукции - если невозможно a priori доказать
необходимое отношение предметов опыта к категориям, последние возникают
из опыта. Необходим, к тому же, аргумент, ограничивающий область
априорных познаний, о возможности которых можно заключить при
объединении двух первых посылок, т.е. нужна объективная дедукция. Кроме
того, путь, сопровождающийся исключением субъективной дедукции, не может
быть полностью априорным, но предполагает ссылку на факт
приблизительного соответствия опыта основоположениям, вытекающим из
категорий.

Посмотрим, совпадают ли с этими допущениями шаги, предпринятые Кантом в
"Метафизических началах естествознания". Кант пишет, что для придания
полной достоверности главному выводу критической философии достаточно
согласиться с таблицей категорий, с принципиальным отождествлением
категорий и логических функций суждений, а также с утверждением о том,
что нам доступны только чувственные созерцания (4: 256). Первый вывод,
следовательно, можно сделать: метафизическая дедукция категорий, которая
есть не что иное, как систематизация этих понятий рассудка (построение
их таблицы), основанная на их отождествлении с логическими функциями
суждений (см. А 79 / В 105; В 159), занимает центральное место в том
варианте критической философии, который подразумевает попытку исключения
субъективной дедукции.

Это согласуется с нашими предположениями. Но дальше начинаются видимые
расхождения. Кант не упоминает аргумент, лежащий в основании
трансцендентальной дедукции, что же касается ссылок на факты - еще одно
допущение - то Кант действительно ссылается на факт, но не на факт
приблизительного соответствия опыта категориям, а на факт существования
априорных синтетических познаний из чистого рассудка.

Кант предлагает согласиться, что "рассудок по своей природе способен
давать априорные синтетические основоположения и посредством них
подчиняет категориям все предметы" (4: 257). Далее Кант проводит
ограничение значимости этих основоположений явлениями (аналог
объективной дедукции) и делает окончательный вывод о том, что они есть
принципы "возможности опыта вообще" (4: 258). Наибольший же интерес для
нас сейчас представляет следующий вопрос: что имеет в виду Кант, когда
говорит, что "рассудок по своей природе способен давать априорные
синтетические основоположения"?

Подключим к анализу "Пролегомены". Их сопоставление с "Началами", на
первый взгляд, свидетельствует, что речь идет о том, что в своих
исследованиях объема и границ априорных рассудочных познаний Кант
отталкивается именно от факта их существования. Различая "аналитический"
метод самих "Пролегомен" и "синтетический" метод "Критики" (во избежание
путаницы с "аналитическими" и "синтетическими" суждениями Кант
предлагает назвать первый из них "регрессивным", второй "прогрессивным"
см. 4: 30), Кант подчеркивает, что в "Пролегоменах" он уже исходит из
того, что существуют априорные синтетические познания из чистого
рассудка (4: 28-29).

Можно пока принять предположение о тождестве позиции Канта в "Началах" и
"Пролегоменах" и попытаться выяснить, какой смысл он вкладывает в
утверждение о существовании подобных синтетических познаний. Этот вопрос
приобретает особую значимость ввиду того, что в первом издании "Критики"
Кант в целом не просто абстрагируется от их существования (это можно
было бы ожидать), но и подвергает сомнению его фактичность. Характерен
следующий пример: "Мы действительно обладаем априорными синтетическими
познаниями - пишет Кант - как это видно из основоположений рассудка,
антиципирующих опыт. Тот, кто не в состоянии понять возможность их,
может, правда, вначале сомневаться, действительно ли они присущи нам a
priori" (ob sie uns auch wirklich a priori beiwohnen - А 762 / В 790).
Отсюда прямо следует, что существование априорных синтетических познаний
из рассудка не является бесспорным фактом, но должно быть удостоверено
предварительным исследованием их возможности. Вообще, в первом издании
"Критики чистого разума" Кант ни разу не упоминает о существовании
априорных синтетических познаний из чистого рассудка как о несомненном
факте (ср. А 2).

Чем же объяснить изменение позиции Канта в "Пролегоменах"? И в каком все
же смысле он говорит о факте существования априорных познаний? Ведь мы
так и не ответили на этот вопрос. 

Прежде всего, уточним, что речь идет о тех априорных познаниях, которые
относятся не к математике (здесь никаких сомнений не возникает), а
исключительно к метафизике, точнее, к одной из ветвей этой науки -
чистому, или общему, естествознанию (см. 4: 260; 4: 23-24, 28, 51-52).
Именно в рамках чистого естествознания встречаются, к примеру, такие
положения, как "субстанция сохраняется и постоянна" или "все, что
происходит, всегда заранее определено некоторой причиной по постоянным
законам" (4: 52). То, что рассудок в познании природы действительно
руководствуется этими основоположениями, и что они, следовательно,
существуют - это, конечно, бесспорный факт. Но откуда известно, что они
априорны и, более того, истинны a priori?

Кант пишет, что они "повсеместно признаны независимыми от опыта" (4:
28), истинность же их подтверждается "на основании общего согласия
(Einstimmung) из опыта" (там же).

Эти высказывания Канта из четвертого параграфа "Пролегомен" должны стать
отправной точкой нашего дальнейшего анализа.

Итак, для признания факта существования априорного рассудочного
познания, по Канту, достаточно допустить априорный характер
соответствующих основоположений и обратить внимание на их широкую
применимость в опыте. Однако на первый взгляд кажется, что этих условий
недостаточно для того, чтобы трактовать данные основоположения в
качестве априорных познаний. Ведь надо еще исключить возможность того,
что эти основоположения суть априорные, но чисто субъективные законы
рассудка, без которых невозможно познание природы, но на основании
которых нельзя делать вывод, что опыт обязательно должен соответствовать
их предписаниям. Вспомним, что сам Кант именно так понимал эти положения
- "принципы сообразности" - в диссертации 1770 года. Что же касается
фактического соответствия опыта этим принципам, то в таком случае оно
может быть объяснено допущением "предустановленной гармонии" между ними
и явлениями. Эта гипотеза не может претендовать на доказательство
необходимости соответствия явлений и законов рассудка, так как у нас нет
достаточных оснований для исключения возможности его нарушения: мотивы
высшего существа, установившего соответствие, до конца не могут быть
постигнуты нами. Но ведь в данном варианте такое доказательство и не
предполагается.

Кант учитывает гипотезу "предустановленной гармонии" (см. напр. 4: 258;
В 167-168), но отвергает ее именно потому, что основоположения рассудка
были бы тогда исключительно субъективными (там же). Такой способ критики
позволяет сделать однозначный вывод: Кант полагает, что вовсе не может
существовать априорных основоположений рассудка, широко применимых к
опыту, которые не были бы одновременно априорными познаниями, или
объективными принципами, т.е. не состояли бы в необходимом отношении к
предметам опыта, будучи условиями их возможности.

Нельзя не обратить внимание, что зафиксированная позиция Канта является
прямым следствием хорошо знакомого нам аргумента, лежащего в основании
дедукции: если невозможно a priori доказать рассудочные основоположения,
т.е. если они не выражают априорных познаний, то и эти основоположения,
и содержащиеся в них понятия возникают из опыта, и наоборот, если
существуют априорные основоположения, применимые к опыту, то их
истинность может быть доказана a priori, и сами они поэтому являются
априорными познаниями.

Подведем некоторые итоги. Высказывания Канта о фактическом существовании
априорных синтетических познаний из чистого рассудка распадаются в
результате анализа на несколько имплицитно содержащихся в них
независимых утверждений: 1) существуют некоторые основоположения,
которыми мы всегда пользуемся для познания природы, 2) они повсеместно
признаются априорными, 3) они широко подтверждаются опытом, 4) если
некоторое основоположение не является априорным познанием и не может
быть доказано a priori, то оно, при условии его широкой применимости в
опыте, не может быть априорным.

Первое и третье утверждения выражают бесспорные факты, четвертое -
аргумент, составляющий основание дедукции категорий - Кантом, вероятно,
считается само собой разумеющимся и являет собой одну из исходных
интуиций его трансцендентальных исследований. Наибольшие вопросы
вызывает второе утверждение. Разве факт всеобщего признания априорного
характера таких, к примеру, основоположений, как принцип причинности или
положение о постоянности субстанции, может быть уравнен с фактичностью
их априорного происхождения? Мы уже видели, что сам Кант в "Критике
чистого разума" дает отрицательный ответ, показывая, что до исследования
возможности априорных рассудочных познаний можно сомневаться,
действительно ли они априорны (А 762 / В 790). Уравнять эти факты можно
лишь с целью упрощения при популярном изложении вопроса, именно потому,
что все признают априорный характер указанных основоположений.

Если учесть, что "Пролегомены", где Кант многократно упоминает о факте
существования априорных синтетических познаний из чистого рассудка,
задумывались именно как популярное изложение основных идей "Критики
чистого разума" (см. 8: 506), то такое предположение выглядит весьма
правдоподобно, хотя, судя по всему, оно верно лишь отчасти. Дело в том,
что, несмотря на сокращение трансцендентальной дедукции в
"Пролегоменах", Кант все же не отбрасывает ее целиком, как в
"Метафизических началах естествознания". Быть может, во вступительной
части "Пролегомен" Кант говорит о факте существования априорных
рассудочных познаний, отталкиваясь, в частности, от всеобщего признания
априорного характера рассудочных основоположений, а затем, в дедукции,
уже доказывает, что они априорны?

Мы еще обсудим дедукцию из "Пролегомен", но уже сейчас можно сказать,
что Кант здесь действительно утверждает, что показал априорное
происхождение основоположений рассудка (см. 4: 70), устранив тем самым
возможные сомнения в истинности второй предпосылки, входящей в структуру
кантовского высказывания о факте существования априорных рассудочных
познаний. С другой стороны, в "Пролегоменах" Кант дает понять, что в
"компетенцию" изложенной там дедукции не входит доказательство третьей
посылки (4: 71), так что этой дедукции все равно оказывается
недостаточно для "прогрессивного" достижения целей критической
философии.

Итак, в "Пролегоменах" Кант еще отводит трансцендентальной дедукции как
таковой, хотя и в сокращенном варианте, значительную роль в ответе на
вопрос о возможности априорных синтетических познаний из чистого
рассудка. Однако и этот вариант дедукции не удовлетворял Канта (см. 4:
256, 258). К тому же композиция "Пролегомен" оставалась во многом
неопределенной (нельзя забывать и о сложной истории создания этой
работы), а высказывания Канта о факте существования априорных
рассудочных познаний (чистого естествознания) во вступительной части
"Пролегомен" явно противоречили утверждениям из "Критики", отрицающим
непосредственную очевидность подобных познаний (А 762 / В 790) - пусть
даже это противоречие имело поверхностный характер и на деле оказывалось
видимостью.

Так или иначе, но в "Метафизических началах естествознания" Кант
уточняет структуру аргументов, необходимых для достижения целей
критической философии без субъективной дедукции вообще. Напомним, что в
обширном примечании, специально посвященном этой проблеме, Кант
утверждает вначале, что для ответа на главный вопрос критицизма о
границах априорных познаний достаточно построения таблицы категорий,
т.е. метафизической дедукции, а также признания чувственного характера
наших созерцаний (4: 256). Разъясняя свою позицию, Кант добавляет еще
одну необходимую предпосылку, а именно, предлагает признать, что
"рассудок по своей природе способен давать априорные синтетические
основоположения и посредством них подчиняет категориям все предметы,
которые могут быть ему даны" (4: 257). Некоторая непоследовательность
Канта в определении необходимых предпосылок может быть объяснена тем,
что он, возможно, считал вторую посылку (т.е. признание возможности
существования априорных рассудочных познаний) отчасти выводимой из
первой, т.е. из допущения правильности построения таблицы категорий,
основанного на их принципиальном отождествлении с логическими функциями
суждений (там же). Быть может, соединение указания на факт существования
априорных рассудочных познаний с результатами метафизической дедукции
позволяло устранить неясности и двусмысленности, обнаруживаемые в
"Пролегоменах"?

Вновь перечислим посылки, используемые Кантом в "Метафизических началах
естествознания" для определения объема и границ априорных рассудочных
познаний, разложив при этом вторую из них в соответствии с проведенным
ее анализом: 1) метафизическая дедукция категорий, доказывающая их
априорное происхождение, 2) признание факта существования
основоположений (вытекающих из категорий), которые всегда используются
для познания природы, 3) допущение априорного характера этих
основоположений, 4) ссылка на факт соответствия опыта данным
основоположениям, 5) аргумент, составляющий основание трансцендентальной
дедукции категорий: если невозможно a priori доказать основоположения,
вытекающие из категорий, то эти основоположения, а также сами категории,
при условии, что они применимы и широко подтверждаются опытом, имеют
опытное происхождение, 6) указание на доступность нам только чувственных
созерцаний. Наибольшие трудности вызывала в "Пролегоменах" третья
посылка. Теперь же она - вместе с той функцией дедукции категорий из
"Пролегомен", которая состояла в ее доказательстве - оказывается
излишней, так как уже из первой, второй (она, впрочем, тоже не
необходима), четвертой и пятой посылки следует вывод о существовании
априорных рассудочных познаний; шестая посылка имеет отношение к
ограничению их сферы предметами возможного опыта.

Таким образом, в "Метафизических началах естествознания" Кант устраняет
неясности из "Пролегомен" и, по сути, обозначает все необходимые условия
для реализации целей критической философии без придания главенствующего
положения трансцендентальной дедукции как таковой. Напомним, что
"охлаждение" Канта к субъективной дедукции было связано с тем, что Кант
был недоволен формой ее изложения в первом издании "Критики". В
"Началах" Кант тоже упоминает об этом (4: 258). Любопытно, однако, что
здесь Кант не только показывает, как можно обойтись без
трансцендентальной дедукции как таковой, но и намечает пути улучшения
последней. Кант выдвигает аргумент, который должен значительно упростить
дедукцию. Этот аргумент будет рассмотрен в следующем параграфе, пока же
заметим, что Кант действительно ввел его в текст трансцендентальной
дедукции второго издания "Критики" (ср. 4: 258; В 140-143), и он в самом
деле значительно упростил и прояснил дедукцию категорий. 

Получается, что примерно в то же время, когда вышли "Метафизические
начала естествознания", в 1786 году, у Канта вновь появились надежды
реализовать полностью априорное обоснование фундаментальных выводов
критицизма с помощью субъективной дедукции. Второе издание "Критики",
появившееся в 1787 году, во многом отражает эти стремления (о чем
свидетельствует уже то, что Кант полностью переработал субъективную
дедукцию). Правда, кое-что осталось и от прежних настроений. "Введение"
ко второму изданию словно по инерции переписано Кантом по модели
вступительной части "Пролегомен", а некоторые куски просто взяты оттуда
(ср. В 3-6, 14-24; 4: 17-34). И там и здесь большое значение придается
факту существования априорных синтетических познаний из чистого
рассудка, упоминание об этом факте введено Кантом и в дополненный во
втором издании "Критики" параграф "Переход к трансцендентальной дедукции
категорий" (В 128).

Вновь обозначившаяся "субъективная" тенденция нашла развитие в вышедшей
через год после второго издания "Критики" работе "О применении
телеологических принципов в философии". В своего рода приложении к этой
статье Кант делает новую попытку переоценки роли трансцендентальной
дедукции, а также вносит уточнения в характеристики, которые он давал
дедукции в "Метафизических началах естествознания".

Прежде всего Кант отмечает видимое противоречие между оценками дедукции
из "Начал" и "Критики", при этом речь идет о втором издании "Критики" с
новым предисловием. В "Началах" говорится, что дедукция не необходима, в
"Критике" же "намеренно" проводится мысль, что она необходима (VIII:
184; 8: 136).

Кант пытается разрешить коллизию следующим образом. Сперва он отличает
"негативную задачу" дедукции от "позитивной". "Негативная" состоит в
доказательстве, что "посредством одних лишь <категорий> - без
чувственного созерцания - вовсе не может быть познания вещей" (VIII:
184). Другими словами, здесь показывается, что объектом возможного
познания через категории могут быть только явления как предметы
возможного созерцания. "Позитивная задача" - раскрыть и доказать
"объективную значимость подобных априорных понятий, в особенности по
отношению к эмпирическому" (ibid.).

Отметим, что "негативная задача" дедукции совпадает с целями объективной
дедукции, "позитивная" - субъективной, или трансцендентальной дедукции
категорий как таковой.

Далее Кант сообщает, что говоря в "Метафизических началах
естествознания" о том, что дедукция не необходима, он имел в виду
возможность обойтись без нее в решении "негативной задачи" - для этого
достаточно уже одной "экспозиции" категорий через логические функции
(там же). Для решения же "позитивной задачи" дедукция настоятельно
необходима (там же).

Эти мысли Канта выглядят неожиданными, особенно в сравнении с
предисловием к первому изданию "Критики", где он, напротив, подчеркивает
необходимость объективной дедукции и необязательность субъективной (А
XVII).

Посмотрим на "Метафизические начала естествознания" в свете кантовских
оценок из "Применения". С одной стороны, в "Началах" Кант действительно
пишет, что для ограничения значимости категорий достаточно показать, что
"категории суть не что иное, как только формы суждений, поскольку эти
последние применяются к созерцаниям (которые у нас всегда чувственные),
и единственно благодаря этому они получают объекты и становятся
познаниями" (4: 257). Таким образом, Кант и вправду указывает здесь на
возможность обойтись без объективной дедукции. Но нельзя не заметить,
что главное внимание в "Метафизических началах естествознания" он все же
уделяет обоснованию необязательности в критической философии именно
субъективной дедукции. В самом деле, вопрос "каким образом категории
делают возможными предметы опыта", без решения которого, по Канту, можно
обойтись (4: 257-258), вобще не имеет никакого отношения к ограничению
области применения категорий, ибо в самом вопросе эта область уже
предполагается суженной до предметов опыта.

Поэтому может сложиться впечатление, что в работе "О применении
телеологических принципов в философии" Кант существенно искажает свою
позицию из "Метафизических начал естествознания" (когда отмечает, что
там идет речь исключительно о возможности обойтись без объективной
дедукции). Однако более внимательное рассмотрение позволяет смягчить это
первое впечатление. Главные усилия Канта в "Применении" направлены на
доказательство необходимости дедукции для ответа на вопрос о том, как
возможно познание предметов опыта с помощью категорий. Это и есть
"позитивная задача" дедукции (VIII: 184). Но ведь и в "Началах" Кант
вполне мог бы сказать, что в решении вопроса "каким образом возможен
опыт посредством... категорий и только благодаря им" (4: 258) нельзя
продвинуться без дедукции категорий, и по отношению к этой задаче
дедукция действительно необходима. В то же время, без объективной
дедукции при установлении границ значимости категорий обойтись и в самом
деле можно - в полном соответствии с утверждениями Канта из
"Применения". И все же в "Применении" Кант значительно смещает акценты:
хотя в "Началах" Кант и мог бы сказать, что при ответе на вопрос "каким
образом категории делают возможными предметы опыта" без дедукции никак
нельзя, тем не менее сам этот вопрос объявляется там не относящимся к
главным целям критической философии (4: 257), тогда как в "Применении"
Кант утверждает, что возможность объективной значимости категорий
"должна была доказываться" (musste... beweisen werden - VIII: 184).

Мы уже знаем, что этот вопрос, а также сама дедукция необходимы только в
рамках полностью априорного исследования чистого разума. Именно такой
изначально задумывалась Кантом "Критика чистого разума". Ранее также
предполагалось, что после некоторого отступления от этого пути в начале
и середине восьмидесятых годов, во втором издании "Критики" Кант,
возможно, вновь вернулся к идее полностью априорной реализации целей
критической философии. Тезисы о дедукции из "Применения", посвященные
обоснованию правомочности содержащихся в "Критике" замечаний о
необходимости дедукции (ibid.), хорошо подтверждают это предположение.
Ведь кантовские оценки дедукции, данные в "Применении", имеют смысл лишь
при переходе к априорному решению задач критической философии.

На этом мы завершаем изучение роли субъективной дедукции в критической
философии восьмидесятых годов - в дальнейшем трактовка этой темы Кантом
претерпела значительные трансформации. Но теперь, словно обойдя вокруг
стен субъективной дедукции (и пока не заглядывая внутрь), мы вынуждены
вновь иметь дело с объективной. Нам надо будет прояснить некоторые
детали объективной стороны дедукции, ранее оставленные без внимания, тем
более, что в "Применении телеологических принципов в философии" Кант
существенно меняет ее прежние оценки. Новая позиция Канта подразумевает
возможность обойтись без объективной дедукции при решении вопроса об
определении границ применимости категорий. Но до того, как уточнить эту
позицию, вернемся к самому началу: к основным тезисам параграфа "Переход
к трансцендентальной дедукции категорий", в котором содержатся все
основные компоненты объективной дедукции.

Напомним, что в этом параграфе Кант утверждает, что необходимое
отношение априорных представлений к предметам возможно только тогда,
когда эти представления составляют условия возможности предметов. И хотя
наши представления не могут создавать предметы со стороны их бытия, тем
не менее они могут a priori определять предмет, если только с их
"помощью можно познать нечто как предмет". Два необходимых условия
познания - созерцания и понятия. Посредством первых предмет дается, "но
только как явление", посредством вторых - мыслится. Соответственно, в
необходимом отношении к предметам опыта могут находиться как априорные
созерцания, так и чистые понятия рассудка, категории (см. А 93-94 / В
126). 

Ранее мы предположили, что ключевым моментом объективной дедукции
является мысль о том, что представления не могут создавать предмет со
стороны его бытия, причем "вещь со стороны ее бытия" была отождествлена
с "вещью самой по себе". Это позволило заключить, что категории не могут
быть условиями априорного познания вещей самих по себе. Между тем, в
принципе можно толковать "бытие" как синоним "ощущения", и тогда выхода
к вещам самим по себе сразу не получается. Кроме того, в параграфе
"Переход к дедукции" интересующая нас мысль выражена Кантом лишь
мимоходом, основное же внимание уделено обоснованию принципиальной
возможности необходимого отношения категорий и предметов опыта, а также
конкретизации целей трансцендентальной дедукции. Нужны дополнительные
аргументы, которые могли бы подтвердить совпадение конкретизации целей
дедукции с ограничением объема возможных априорных познаний с помощью
категорий явлениями.

Начнем с того, что Кант действительно полагает, что наши рассудочные
понятия не могут быть условиями вещей самих по себе, или вещей,
существующих независимо от субъективных форм чувственности. В противном
случае наш рассудок, производя своими представлениями предметы со
стороны их существования, ничем бы не отличался от созерцающего
божественного рассудка (см. В 138-139, 145). Эта установка характеризует
кантовскую позицию уже в 1770 году (2: 291; ср. А 250). Наиболее же
четкие формулировки мы встречаем даже не в "Критике", а в "Размышлениях"
конца 80-х: "Бог познает все вещи a priori, следовательно, его рассудок
есть чистый рассудок. В нем должны содержаться субъективные условия
возможности вещей (но не их явлений, ибо его познание не чувственно),
следовательно, субъективные условия возможности вещей в себе ... Трудно
понять, каким образом мог бы существовать интуитивный рассудок, отличный
от божественного. Ведь как первооснова (и архетип) он познает в себе
возможность всех вещей; но конечные существа не могут познавать другие
вещи из самих себя, ибо они не виновницы последних - разве что чистые
явления, которые они могли бы познавать a priori. Поэтому вещи сами по
себе мы можем познать только в боге" (XVIII: 431, 433; RR 6041, 6048).

Идем дальше. Подводя в первом издании "Критики" итоги трансцендентальной
дедукции в параграфе "Краткий вывод о правильности и единственной
возможности этой дедукции чистых рассудочных понятий", Кант так начинает
сокращенное изложение идей дедукции: "Если бы предметы, с которыми имеет
дело наше познание, были вещами в себе, то мы не могли бы a priori иметь
о них никаких понятий" (А 128), т.е. не могли бы a priori познать эти
предметы. Кант поясняет, что если бы мы получали понятия от самих этих
предметов, то такие понятия не были бы априорными. Если же мы попытались
бы почерпнуть эти понятия из самих себя, то они не могли бы "определять
характер предмета, отличного от наших представлений" - именно в силу
того, что эти предметы предполагаются вещами в себе - и не было бы a
priori уверенности, что эти понятия не пусты (А 129; ср. А 90 / В
122-123). Совершенно иначе обстоит дело, если наши предметы явления. В
этом случае "не только возможно, но и необходимо <проведя дедукцию, Кант
уже может говорить о необходимости>, чтобы эмпирическому познанию
предметов предшествовали некоторые априорные понятия" (А 129). В конце
параграфа Кант еще раз подчеркивает, что "чистые рассудочные понятия
возможны a priori и даже по отношению к опыту необходимы только потому,
что наше познание имеет дело лишь с явлениями", и что "на этом
единственно возможном основании и была построена наша дедукция
категорий" (А 130; сходная аргументация изложена в итоговой части
подготовительного наброска дедукции начала 1780 года LBl B12 - XXIII:
20).

Итак, завершая дедукцию категорий, Кант напоминает, что она удается
только по отношению к явлениям, вещи же сами по себе не могут быть
познаны a priori. Это - предпосылка дедукции. Поэтому и само ее краткое
изложение Кант начинает с ограничения явлениями предметной области этого
доказательства. Естественно допустить, что сама дедукция разворачивается
в такой же последовательности. В этом случае не остается ничего иного,
как соотнести приведенные рассуждения Канта с параграфом "Переход к
трансцендентальной дедукции категорий", так как именно здесь
конкретизируется предметная область дедукции. Но тогда изложенные выше
аргументы Канта о невозможности априорного познания вещей самих по себе
- не что иное, как пояснение его мысли из параграфа о переходе к
дедукции, согласно которой априорное представление "само по себе не
создает своего предмета со стороны его бытия" (А 92 / В 125), что,
собственно, и нужно было доказать.

Другой аргумент на ту же тему имеет "генетический" характер. Дело в том,
что объективная дедукция была, судя по всему, одним из первых шагов
Канта, предпринятых им после "пробуждения от догматического сна".
Какие-то следы объективной дедукции видны уже в одном из черновых
набросков 1771 года, который, кстати, до некоторой степени предвосхищает
письмо к Герцу от 21 февраля 1772 года (см. XVIII: 564-565). Другой
кантовский набросок практически полностью дублирует по структуре
параграф "Переход к дедукции", с большим, однако, акцентом на
ограничительную функцию этих рассуждений.

Приведем фрагмент этого текста, созданного в период между 1772 и 1774
годами: "Если некоторые наши понятия содержат не что иное, как то,
посредством чего всякий опыт возможен для нас, то они могут быть
высказаны a priori до опыта и, однако, с полной значимостью по отношению
ко всему, что когда-либо может встретиться нам. В этом случае они имеют
значимость хотя и не для вещей вообще, но однако же для всего, что
когда-либо может быть дано нам через опыт, ибо они содержат условия,
посредством которых возможны эти опыты. Эти положения будут, таким
образом, содержать условие возможности не вещей, а опыта. Но вещи,
которые не могут быть даны нам ни в каком опыте, для нас ничто;
следовательно, в практических целях мы вполне можем использовать эти
положения как всеобщие, но только не как принципы спекуляции о предметах
вообще". (XVII: 616-619). Далее, как и в параграфе "Переход к
трансцендентальной дедукции категорий", Кант выявляет априорные условия
мышления и созерцания предметов, утверждая, что на основе тех и других
может возникнуть априорное познание (XVII: 619).

Содержательные параллели между цитировавшимся фрагментом и параграфом
"Переход к дедукции" очевидны. При этом важно подчеркнуть, что
соответствующие аргументы уже на ранних этапах разработки дедукции
связывались Кантом с задачей ограничения предметной области априорного
рассудочного познания.

Итак, есть все основания считать, что утверждение Канта в параграфе
"Переход к дедукции" о том, что наши представления не могут создавать
предмет со стороны его бытия, действительно имеет прямое отношение к
ограничению сферы наших априорных познаний из чистого рассудка
явлениями. Все проблемы главного варианта объективной дедукции сняты.

Объективная дедукция, как мы видели, разворачивается Кантом не только в
параграфе "Переход к дедукции" (хотя в чистом виде только здесь), но и в
заключительной части дедукции категорий из первого издания "Критики" (А
128-130), где ее основные положения излагаются Кантом наряду с другими
важнейшими тезисами трансцендентальной дедукции категорий. Похожий
вариант объективной дедукции встречается и в "Пролегоменах", в самом
начале раздела "Как возможно чистое естествознание?". Трактуя природу
как "существование вещей, поскольку оно определено по общим законам" (4:
50), Кант подчеркивает, что "если бы природа означала существование
вещей самих по себе, то мы никогда не могли бы ее познать ни a priori,
ни a posteriori" (4: 51). Апостериорное познание общих законов
невозможно, ибо опыт не дает необходимости, требуемой для подобных
законов (там же). Априорное же познание законов вещей самих по себе,
т.е. априорное доказательство основоположений, подобных нашим
рассудочным, было бы невозможно, так как наш "рассудок и те условия,
единственно при которых он может связывать определения вещей в их
существовании, не приписывает самим вещам (Dingen selbst) никаких
правил" (там же) - не приписывает именно потому, что это вещи сами по
себе.

Упомянем еще об одном варианте объективной дедукции. Он несколько
отличается от предыдущих. Кант опробует его, в частности, в
"Метафизических началах естествознания", а также в работе 1790 года "Об
одном открытии" (4: 257-258; VIII: 240). Исходя из того, что рассудок
способен a priori подчинять своим основоположениям предметы, Кант
утверждает, что для реализации этой способности рассудку требуются
априорные же созерцания, которые неизбежно субъективны и могут быть
"только формами явлений внешних чувств или внутреннего чувства" (4: 257;
ср. 4: 37). На основании этих положений Кант делает вывод, что никакое
применение чистого разума не может простираться на что-либо иное, как
только на предметы опыта" (4: 258).

Эта разновидность объективной дедукции тоже опирается на предпосылку,
что наш рассудок не может содержать условий возможности вещей самих по
себе, т.е. не может быть созерцающим рассудком - иначе Кант не мог бы a
priori заключить, что всякое наше чистое созерцание может содержать лишь
"форму явлений". 

Между тем, мы помним, что в "Метафизических началах естествознания" Кант
утверждал, что для ограничения применимости категорий достаточно одного
лишь их определения через логические функции суждений, т.е.
метафизической дедукции. Тем самым он по существу указывал на
возможность обойтись без объективной дедукции в определении границ
основанного на категориях априорного познания (4: 257). А в работе "О
применении телеологических принципов в философии" Кант подтвердил и даже
усилил эти оценки (VIII: 184). Получается, что в "Началах" объективная
дедукция соседствует с принципиально иным способом ограничения сферы
применимости категорий. Прежде чем детальнее рассмотреть этот способ,
надо выяснить, по каким критериям, он, собственно, может быть отличен от
объективной дедукции как таковой. Сам Кант явно не обозначает эти
критерии, хотя впоследствии он и отмечал, что это надо было бы сделать
(см. XVIII: 686). Но их вполне можно определить на основании имеющихся у
нас данных.

Поскольку объективная дедукция проводится в рамках трансцендентальной
дедукции категорий, в последней же объясняется возможность необходимого
отношения предметов к категориям, то объективной дедукцией может
считаться любая попытка ограничения применимости категорий, которая
отталкивается от возможности тех или иных предметов быть в необходимом
отношении к чистым понятиям рассудка. Именно поэтому приведенные выше
рассуждения Канта из "Метафизических начал естествознания" были отнесены
к объективной дедукции: здесь Кант изначально постулирует, что
основоположения рассудка подчиняют себе некоторые предметы. Это и
значит, что категории, из которых вытекают данные положения, находятся в
необходимом отношении к предметам. Только после этого Кант уточняет, о
каких предметах идет речь.

Теперь ясно, что исследование, ограничивающее объективную значимость
категорий предметами чувств при помощи определения категорий через
логические функции суждений, не является объективной дедукцией
категорий. Здесь не задействуется аргумент о возможности разного рода
предметов необходимо соответствовать категориям.

Рассмотрим это альтернативное объективной дедукции исследование
несколько более подробно. Его ключевой момент - в "экспозиции категорий
как... логических функций, отнесенных к объектам вообще" (VIII: 184).
Эта экспозиция, составляющая суть метафизической дедукции категорий (см.
В 159), устанавливает, что категории отличаются от просто логических
функций только тем, что посредством категорий мыслятся предметы, данные
в созерцании (А 79 / В 105). Если отвлечься от созерцаний, то от
категорий останутся лишь пустые формы мышления (А 247-248 / В 304-305).
Чтобы наделить эти формы предметным смыслом, т.е. сделать их
категориями, к ним надо присоединить созерцание. И хотя логические
функции могли бы применяться к разным созерцаниям, реально мы можем
применить эти функции только к тем созерцаниям, которые у нас есть -
пространству и времени как субъективным формам чувственности.
Следовательно, область осмысленности категорий и их применения для
познания ограничена предметами наших чувств.

Подобные рассуждения встречаются уже в первом издании "Критики" (см. А
239-248 / В 298-305), в главе о разграничении всех предметов на феномены
и ноумены. Однако, там они еще четко не отделены Кантом от объективной
дедукции - обсуждению их в упомянутой главе предшествует ссылка на
результаты дедукции, среди которых и ограничение применения
основоположений рассудка предметами возможного опыта (А 236-237 / В
295-296). А в главе о схематизме подобные аргументы прямо соотнесены с
результатами трансцендентальной дедукции. Кант пишет, что "в дедукции
категорий <очевидно, что имеется в виду именно трансцендентальная
дедукция, так как в первом издании термина "метафизическая дедукция
категорий" еще не существовало> мы видели... что единственный способ,
каким предметы могут быть нам даны, есть модификация нашей чувственности
и... что чистые априорные понятия кроме функции рассудка в категории
должны a priori содержать еще формальные условия чувственности ...
заключающие в себе общее условие, при котором единственно и можно
применить категорию к какому-нибудь предмету" (А 139-140 / В 178-179).

Впервые Кант отделил эти аргументы от объективной дедукции в
"Пролегоменах", где он связал их с построением таблицы категорий на
основе тождества последних с логическими функциями суждений, т.е.
соотнес их уже не с трансцендентальной, а с метафизической дедукцией
категорий (4: 85). "Но главное в системе категорий - пишет здесь Кант -
... состоит в том, что посредством нее можно было точно определить
истинное значение чистых рассудочных понятий и условие их применения.
Действительно, оказалось, что сами по себе эти понятия есть только
логические функции и, как таковые, не составляют ни малейшего понятия об
объекте самом по себе, а нуждаются в чувственном созерцании как в своей
основе" (там же).

Отделение данных выводов от трансцендентальной дедукции сопровождается в
"Пролегоменах" переоценкой Кантом роли объективной дедукции в самой
"Критике". Говоря о проведенных в "Критике" исследованиях, приводящих к
ограничению возможного применения категорий, Кант упоминает вовсе не
параграф "Переход к трансцендентальной дедукции категорий", где изложена
объективная дедукция, а главу о разграничении предметов на феномены и
ноумены (4: 76), где находятся рассуждения, которые теперь связываются
Кантом с метафизической дедукцией категорий (2: 236-240; 4: 85).

Тенденция к уменьшению роли объективной дедукции была продолжена в
"Метафизических началах естествознания" (4: 257), а затем, в "Применении
телеологических принципов в философии", она получила концептуальное
завершение (VIII: 184).

Что же касается второго издания "Критики чистого разума", вышедшего в
промежутке между двумя последними работами, то Кант буквально
перенасытил его аргументами, ограничивающими область применения
категорий предметами возможного опыта на основе принципиального
отождествления категорий и логических функций как форм мышления (см. В
146-147, 165-166, 288-294, 298-305; А 238-248). Поскольку эти аргументы
попали в том числе и в текст нового варианта трансцендентальной дедукции
категорий (В 146-147, 165-166), то, опираясь на один лишь текст второго
издания "Критики" и не учитывая предисловие к первому изданию,
оказывается практически невозможно даже предположить, что главная роль в
ограничении объема основанных на категориях априорных познаний когда-то
могла быть отведена параграфу "Переход к трансцендентальной дедукции
категорий".

Причины, по которым рассмотренные ограничительные аргументы постепенно
вытеснили объективную дедукцию, связаны, скорее всего, с их
относительной простотой и доступностью, тогда как в объективной дедукции
приходится давать довольно сложные объяснения , почему одни предметы -
явления - могут быть в необходимом отношении к категориям, а другие -
вещи вообще, или в себе - не могут.

Завершаем обсуждение роли объективной и субъективной дедукций в системе
критической философии. Мы также проанализировали структуру и
аргументацию объективной дедукции категорий и уточнили внешние
особенности субъективной дедукции, т.е. ее место в системе теоретической
философии Канта. Теперь наступил момент, когда можно приступить к
изучению внутренней структуры субъективной дедукции. Но прежде напомним
основной вывод настоящего параграфа.

Субъективная и объективная дедукции категорий находятся в рамках
трансцендентальной дедукции, представляющей собой априорное
доказательство необходимого отношения категорий к предметам. Объективная
сторона этого доказательства конкретизирует его предметную область,
ограничивая ее явлениями как предметами возможного опыта, субъективная -
есть само это априорное доказательство.

ГЛАВА 3.

ПРОДВИЖЕНИЕ

1. "Достаточная" субъективная дедукция.

Миновав все препятствия, мы переступили порог субъективной дедукции и
оказались в ее внутренних помещениях. В этой главе нам предстоит
методичное исследование ее аргументативных ходов. Мы составим карту
субъективной дедукции и наметим пути возможного выхода отсюда.

Начнем с ее сокращенного варианта. Приступая в первом издании "Критики
чистого разума" к собственно трансцендентальной дедукции (субъективной
дедукции), т.е. к априорному доказательству необходимого отношения
категорий к предметам опыта, Кант с первых страниц дает понять: в
принципе можно ограничиться некоторой частью этого обширного
исследования. Кант называет эту часть трансцендентальной дедукции
категорий "достаточной дедукцией" (hinreichende Deduktion). Он поясняет,
что существо "достаточной" дедукции состоит в доказательстве того, "что
только посредством <категорий> можно мыслить предмет" (А 97),
"достаточность" же ее - в том, что уже она позволяет дать "оправдание"
(Rechtfertigung)  объективной значимости категорий (там же).

Беглость кантовских формулировок оставляет открытыми несколько вопросов.
Кант, к примеру, не сообщает точных сведенийо расположении "достаточной"
дедукции в тексте "Критики". Это не позволяет прямо указать
эксплицирующие ее аргументы. Их придется искать обходными путями, но
пока задержимся на кантовских высказываниях, которые позволяют
установить, почему, с одной стороны, "достаточная" дедукция может быть
достаточной для достижения целей дедукции, с другой - почему Кант все же
ею не ограничивается.

Перед тем как ввести понятие "достаточной" дедукции, Кант выявляет
условия, при соблюдении которых у нас могут существовать априорные
понятия. Он утверждает, что "если существуют <"элементарные"> чистые
априорные понятия, то они... должны быть исключительно априорными
условиями возможного опыта" (А 95).

Сейчас мы увидим, что данное высказывание Канта о возможности
элементарных априорных понятий находится в русле "аргументации, лежащей
в основании трансцендентальной дедукции категорий".

Прежде всего, Кант утверждает (и это утверждение, вне всякого сомнения,
имеет апостериорный характер - ср. В 127-128; XVIII: 352), что никакое
понятие не может быть осознано нами без посредства соответствующего ему
опыта (А 96; ср. В 1). Тогда получается, что всем имеющимся у нас
априорным понятиям некоторым образом соответствует опыт. Но, согласно
аргументу, лежащему в основании дедукции, подобная ситуация возможна
лишь в том случае, когда эти понятия составляют априорные условия
возможности опыта, что, собственно, Кант и говорит.

Далее Кант отмечает, что "такие понятия, a priori содержащие чистое
мышление при всяком опыте, мы находим в категориях" (А 96). Это
утверждение имеет, вероятно, тот смысл, что если до этого момента в
трансцендентальной дедукции Кант рассматривал возможность существования
априорных понятий в "условном наклонении", то теперь он констатирует,
что подобные понятия действительно существуют и есть не что иное, как
категории. При этом подразумевается, что их априорное происхождение
доказано в метафизической дедукции, изложенной в параграфе "О чистых
рассудочных понятиях, или категориях" (А 76-83 / В 102-109).

Сразу после тезиса об априорном происхождении категорий Кант и вводит
понятие "достаточной" дедукции: "Такие понятия, a priori содержащие
чистое мышление при всяком опыте, мы находим в категориях, и мы дадим
уже достаточную дедукцию и оправдание их объективной значимости, если
будем в состоянии доказать, что только посредством них можно мыслить
предмет" (А 96-97).

С учетом аргумента, лежащего в основании дедукции, это высказывание
несет такой смысл: поскольку категории априорны, можно доказать, что они
являются априорными условиями возможности опыта и его предметов, и это
доказательство будет достаточным уже тогда, когда будет показано, что
только при помощи категорий мы можем мыслить предметы опыта.

Выявленный контекст кантовского определения "достаточной" дедукции уже
сейчас позволяет догадаться о том, при каких условиях она оказывается
достаточной. Кант вводит понятие этой дедукции, уже заранее подготовив
читателя к тому, что категории составляют априорные условия возможности
предметов опыта. К утверждению о том, что категории суть априорные
условия опыта и его предметов, можно прийти и до дедукции как таковой,
опираясь на аргумент, лежащий в ее основе, и результаты метафизической
дедукции. Поскольку этот аргумент, как было установлено ранее, включает
некоторые апостериорные утверждения, то можно предположить, что Кант,
вводя понятие "достаточной" дедукции в обрамлении этого аргумента и
результатов метафизической дедукции, имел в виду, что эта дедукция
является достаточной в границах именно того, "экзотерического", способа
достижения целей критической философии, который, опираясь на факты,
одновременно снижает значение субъективной дедукции.

Пока это, конечно, только предположение, проверка которого еще
предстоит. Мы используем его в качестве рабочей гипотезы и посмотрим,
какие выводы можно сделать на его основании. Во-первых, введение Кантом
понятия "достаточной" дедукции находится в таком случае в одном ряду с
обозначенным в предисловии к первому изданию "Критики" стремлением
уменьшить роль трансцендентальной дедукции как таковой (субъективной
дедукции). Во-вторых, если роль дедукции, с одной стороны, должна быть
уменьшена, а с другой - какую-то часть ее все же нужно оставить, то
возникает вопрос, какими чертами может обладать эта оставшаяся часть.
Очевидно, что в ней должны быть решены первостепенные задачи, встающие
перед трансцендентальной дедукцией, вопросы, без ответа на которые вся
остальная дедукция заранее обречена на неудачу.

Оценим с этой точки зрения "достаточную" дедукцию, показывающую, что
предметы опыта могут быть помыслены только с помощью категорий (А 97).
Трансцендентальная дедукция категорий в целом есть априорное
доказательство необходимого отношения категорий к предметам опыта.
Поскольку категории есть формы мышления, а не созерцания, то в дедукции
необходимо доказать, что предмет опыта со стороны его мыслимости
определяется именно категориями (см. А 93-94 / В 126). Какой бы смысл ни
вкладывать в эту формулировку, ясно, что вся дедукция не имеет шансов на
успех, если не будет показано, что предмет может мыслиться только с
помощью категорий. Подобное доказательство составляет, таким образом,
как бы базис субъективной дедукции, и не случайно, что именно это
доказательство, под именем "достаточной" дедукции, Кант предположительно
оставляет в том варианте достижения целей критической философии, который
отводит трансцендентальную дедукцию как таковую на вторые роли.

В самой же "Критике", задумывавшейся Кантом в качестве полностью
априорного исследования чистых познавательных способностей,
трансцендентальная дедукция занимает главенствующее положение, и Кант не
ограничивается проведением "достаточной" дедукции.

Какие же вопросы не может решить эта дедукция? Кант пишет, что поскольку
в мысли о предмете "участвует не одна лишь способность мыслить, а именно
рассудок, и так как сам рассудок как познавательная способность, которая
должна относиться к объектам, также нуждается в объяснении того, что
касается возможности подобного отношения, то мы прежде всего должны
рассмотреть субъективные источники, составляющие априорную основу
возможности опыта с точки зрения их трансцендентального, а не
эмпирического характера" (А 97).

Эта фраза непосредственно примыкает к предложению, где Кант вводит
понятие "достаточной" дедукции, и она должна обосновать, почему Кант не
ограничивается "достаточной" дедукцией в рамках "Критики". Рассмотрим
этот фрагмент подробнее и дадим вероятное его толкование.

Итак, первый момент: в мысли о предмете "участвует не одна лишь
способность мыслить". Это значит, по-видимому, то, что предметы опыта, о
которых идет здесь речь, должны мыслиться посредством чувственных
данных, так как даются эти предметы именно через чувственные созерцания
(А 92 / В 125). Другими словами, мысль о предмете опыта есть не что
иное, как мысль об отнесении чувственных данных к стоящему за ними
предмету. Далее, второй момент: Кант отмечает, что рассудок должен
относиться к объектам и что необходимо объяснение возможности подобного
отношения. Что здесь имеется в виду, и почему "достаточная" дедукция не
отвечает на вопрос о возможности отношения рассудка к объектам?

Ситуацию во многом проясняет замечание Канта о том, что для объяснения
возможности отношения рассудка к объектам необходимо исследовать
субъективные источники возможности опыта "с точки зрения их
трансцендентального, а не эмпирического характера" (А 97).

Ключевым здесь, по-видимому, является слово "трансцендентальное". По
определению Канта, "трансцендентальным" следует признавать такое
представление, на основе которого объясняется возможность априорных
познаний (см. А 56 / В 80-81). Следовательно, анализ трансцендентальных
условий возможности опыта позволяет усмотреть возможность априорных
познаний из чистого рассудка. Кант трактует их как объективные познания,
действительно подчиняющие себе предметы чувств. Таким образом, говоря об
априорном объяснении (иным "трансцендентальное" истолкование быть и не
может) возможности отношения рассудка к объектам, Кант ведет речь об
априорном обосновании возможности априорных рассудочных познаний
предметов опыта.

Как следует из кантовских замечаний, для этого обоснования приходится
выйти за рамки "достаточной" дедукции. Уже один этот факт позволяет
заключить, что "достаточная" дедукция не может быть достаточной в рамках
"прогрессивного" способа исследования возможности, объема и границ
априорных познаний.

Данный вывод полностью согласуется с ранее сделанным допущением,
согласно которому "достаточная" дедукция является таковой лишь в рамках
"регрессивного" метода реализации целей критической философии, где
имеются апостериорные "включения" и тенденция к уменьшению роли
трансцендентальной дедукции.

Но почему все же "достаточная" дедукция не позволяет a priori обосновать
возможность априорного познания с помощью категорий, т.е. в конечном
счете не позволяет a priori доказать необходимое отношение категорий к
предметам опыта?

Напомним, что "достаточная" дедукция должна показать, что предметы опыта
могут мыслиться только с помощью категорий. Присмотримся к ней
внимательнее - и мы действительно обнаружим, что даже при учете того,
что предметы даны в чувственном созерцании, она может доказать лишь то,
что всегда, когда мы в опыте мыслим относящиеся к предмету чувственные
данные, мы одновременно мыслим эти чувственные данные подчиненными
категориям. Однако, из того, что в опытном познании, предполагающем
отнесение представлений к предметам, мы всегда мыслим, что чувственные
данные подчинены категориям, не следует, что многообразное чувственности
действительно необходимо подчинено категориям. Другими словами,
"достаточная" дедукция в лучшем случае может показать, что без
соединения чувственных данных сообразно категориям они не могут иметь
отношения к объекту, но такой вывод не содержит никакой информации о
том, действительно ли чувственные данные подчинены категориям. Для этого
надо было бы доказать, что категории составляют условия не только
мышления предметов, но и их восприятия. Однако это доказательство
выходит за границы "достаточной" дедукции.

Итак, в рамках полностью априорного изучения объема и границ априорных
рассудочных познаний "достаточной" дедукцией ограничиться нельзя.
Напротив, если исходить из результатов метафизической дедукции,
аргумента, лежащего в основании трансцендентальной дедукции и ссылки на
факт соответствия опыта категориям, то уже до собственно
трансцендентальной дедукции известно, что предметы опыта состоят в
необходимом отношении к категориям, и недостаток, отмеченный выше у
"достаточной" дедукции, становится несущественным. Из всей субъективной
дедукции она действительно может оказаться достаточной в рамках этого
способа достижения целей критической философии, так как она иллюстрирует
первый и существеннейший шаг априорного доказательства необходимого
отношения предметов опыта к категориям - обоснование того, что эти
предметы мыслимы только с помощью категорий.

Возможно, что "достаточная" дедукция имеет при этом и какие-то другие
функции, кроме чисто иллюстративной, но обнаружить их можно будет лишь
после того, как удастся локализовать аргументы, составляющие
"достаточную" дедукцию. 

Уточнить положение "достаточной" дедукции в структуре полной
субъективной дедукции также можно будет только после отыскания и
идентификации указанных аргументов в работах Канта. 

Как уже отмечалось, Кант не сообщает точных сведений о местонахождении
"достаточной" дедукции. Приступая к ее поиску в текстах кантовских
произведений, надо поэтому оговорить критерии, по которым можно
распознать эту дедукцию в окружении не принадлежащих ей аргументов.
Главным критерием, конечно, является само определение "достаточной"
дедукции как исследования, показывающего, что предметы могут мыслиться
только с помощью категорий. Другой отличительный признак связан с тем,
что в "достаточной" дедукции не задействуются субъективные условия
возможности опыта "с точки зрения их трансцендентального характера" (А
97), под которыми Кант имеет в виду прежде всего трансцендентальную
апперцепцию и трансцендентальную способность воображения (ср. А 97,
115).

Кроме того, "достаточную" дедукцию в чистом виде вероятнее всего можно
встретить в тех работах Канта, где трансцендентальной дедукции категорий
как таковой отводятся второстепенные иллюстративные функции. Самым
показательным примером произведений такого рода являются, конечно,
"Метафизические начала естествознания".

Посмотрим, что пишет здесь Кант по поводу аргументативной структуры
"необязательной" трансцендентальной дедукции. Сообщив о том, что ее
прежние варианты не были свободны от недостатков, Кант утверждает, что
нашел способ сократить и улучшить дедукцию (4: 258). Задачу,
составляющую существо трансцендентальной дедукции категорий - "каким
образом возможен опыт посредством этих категорий и только благодаря им"
(там же) - можно решить, пишет Кант, "чуть ли не с помощью одного вывода
из строго определенной дефиниции суждения вообще (т.е. акта, единственно
посредством которого данные представления становятся познанием объекта)"
(4: 258).

Итак, Кант предлагает строить дедукцию на дефиниции "суждения". Ясно,
что в этом определении не упоминается ни один из трансцендентальных
источников нашего познания, которые, следовательно, не могут быть
задействованы и в самой дедукции, так как, по словам Канта, она
представляет собой вывод из данной дефиниции. Поскольку же суждение есть
основное действие способности мыслить, или рассудка (см. А 126), и так
как Кант через суждения пытается установить связь между категориями и
объектами, то главным выводом подобной дедукции будет положение, что
предметы опыта, или объекты, могут мыслиться исключительно через
категории.

Мы знаем, что задачи "достаточной" дедукции сводятся к доказательству,
что предметы могут быть помыслены только с помощью чистых понятий
рассудка (А 97). Таким образом, по всем критериям, краткий вариант
трансцендентальной дедукции из "Начал" является одним из примеров
"достаточной" дедукции категорий.

Но надо уточнить, в каком смысле следует понимать кантовское
утверждение, что объекты могут мыслиться и познаваться только в
суждениях. Одновременно выяснится, о каких, собственно, предметах идет
речь в "достаточной" дедукции. Кантовские формулировки в "Метафизических
началах естествознания" очень сжаты и оставляют много неясностей.

Тем не менее, возможности для анализа аргумента, впервые обозначенного
Кантом в "Началах", выглядят благоприятно. Дело в том, что Кант ввел
развернутый вариант этого нового доказательства во второе издание
"Критики чистого разума", где он, правда, оказался тесно переплетен с
понятиями, не принадлежащими "достаточной" дедукции.

Речь идет о девятнадцатом параграфе второго издания "Критики" (пятый
параграф трансцендентальной дедукции), в котором и представлен указанный
аргумент. Посмотрим на основные положения этого параграфа. Кант начинает
его с замечания, что он "никогда не удовлетворялся дефиницией суждения
вообще, даваемой теми логиками, которые говорят, что суждение есть
представление об отношении между двумя понятиями" (В 140-142). Взамен
Кант предлагает такой вариант: "суждение есть не что иное, как способ
приводить данные знания к объективному единству апперцепции" (В 141).

На первый взгляд, это высказывание не совпадает со "строгой дефиницией
суждения" из "Метафизических начал естествознания", согласно которой оно
есть "акт, единственно посредством которого данные представления
становятся познанием объекта" (4: 258). Хотя и здесь, и там говорится о
точном определении суждения вообще, при том, что временной промежуток
между этими произведениями составляет всего один год.

Между тем, это различие не так уж существенно. Дело в том, что 19
параграф второго издания "Критики" с точки зрения композиции занимает
срединное положение в тексте трансцендентальной дедукции, так что в нем
Кант использует ранее полученные результаты. Примером может быть как раз
понятие "объективного единства апперцепции", ранее отождествленное
Кантом с понятием "объекта" (см. В 137, 138; подробнее - гл. 4) и
используемое в этом значении в девятнадцатом параграфе. Таким образом,
наличие в данном параграфе понятия "объективного единства апперцепции",
совпадающего, заметим, с "трансцендентальным единством апперцепции" (см.
В 139), тем не менее не означает привлечение Кантом трансцендентальных
условий познания для обоснования изложенных тут тезисов: существо
аргумента не изменится, будем мы говорить об объекте или об объективном
единстве апперцепции.

Теперь можно, наконец, рассмотреть сам аргумент и выяснить, почему Кант
считает, что именно при помощи суждений мы относим представления к
объекту, или объективному единству апперцепции. Отвечая на этот вопрос,
Кант обращает внимание на связку "есть" (ist), всегда используемую в
суждениях, и утверждает, что она "имеет в суждении своей целью именно
отличить объективное единство данных представлений от субъективного" (В
142). Если это действительно так, то помыслить объективное единство
представлений, или объект, можно только в суждениях. Но что имеется в
виду под объективным и субъективным единством представлений? Кант
говорит, что субъективное единство представлений создается по законам
репродуктивного воображения, или ассоциации (там же), и приводит в
качестве примера положение "тела имеют тяжесть". Когда мы мыслим эти
представления посредством суждения - "тело есть нечто тяжелое" - то мы
утверждаем, что они "связаны в объекте, т.е. безотносительно к состоянию
субъекта" (ohne Unterschied des Zustandes des Subjects), в то время как
"по законам ассоциации" мы можем лишь сказать, что они существуют вместе
в восприятии (там же), а именно, "если я несу какое-нибудь тело, я
чувствую давление тяжести" (там же).

Можно уже подвести некоторые итоги. Во-первых, определился смысл понятия
"объект", или "предмет". Помыслить представления связанными в объекте -
значит утверждать, что они связаны друг с другом не только в восприятии,
но и вне его независимо от состояний субъекта. Во-вторых, подобное
отношение представлений выражается связкой "есть" в суждениях, например,
"тело есть нечто тяжелое". Исходя из того, что везде, где присутствует
связка "есть", имеется суждение, и везде, где имеется суждение,
присутствует связка "есть", Кант заключает, что объективное единство
представлений всегда мыслится определенным через одну из логических
функций суждения. Но категории суть не что иное, "как именно эти функции
суждения, поскольку многообразное в данном созерцании определено в
отношении их" (там же). Следовательно, представления могут быть отнесены
к объекту только с помощью категорий, или, другими словами, объективная
связь представлений может быть помыслена только через категории - что и
нужно было показать в "достаточной" дедукции категорий. 

Последний шаг "достаточной" дедукции, а именно, переход от суждений к
категориям, который подразумевался, но даже не был обозначен в
"Метафизических началах естествознания", сделан Кантом в двадцатом
параграфе второго издания "Критики". В этой связи еще раз обратим
внимание, что во втором издании "достаточная" дедукция тесно вплетена в
аргументативную структуру полной субъективной дедукции, так что,
например, в двадцатом параграфе Кант не только завершает "достаточную"
дедукцию, но и подводит общие итоги первой стадии полной субъективной
дедукции (об этих стадиях речь пойдет в следующем параграфе). Поэтому,
говоря о "достаточной" дедукции во втором издании "Критики чистого
разума", приходится вырывать ее из контекста. Аргументы, составляющие
"достаточную" дедукцию, впоследствии будут рассмотрены и в общем
контексте трансцендентальной дедукции из второго издания "Критики", 
пока ясно лишь, что они не исчерпывают субъективную дедукцию, хотя и
являются существенным компонентом в ее структуре.

Вспомним, что изложенные аргументы отражают сравнительно поздний,
появившийся в середине восьмидесятых годов, вариант "достаточной"
дедукции, в то время как ее дефиниция исходит еще из первого издания
"Критики чистого разума" (1781). Соответственно, встает вопрос о ранних
вариантах "достаточной" дедукции.

Посмотрим сначала на дедукцию категорий из "Пролегомен" (1783).
Поскольку в этом произведении просматривается тенденция к уменьшению
роли трансцендентальной дедукции как таковой, то именно здесь велика
вероятность встретить "достаточную" дедукцию в чистом виде.

Центральное место в дедукции категорий из "Пролегомен" (4: 54-63)
занимает различение между "суждениями восприятия" и "суждениями опыта"
(4: 55). Суждения восприятия имеют лишь "субъективную значимость" (там
же), суждения опыта - "объективную". Для нас все суждения сначала
субъективны (там же), поскольку представляют собой простые ассоциации
данных нам созерцаний (4: 62), например, "если солнце освещает камень,
он становится теплым" (4: 58). Кант утверждает, что многие из подобных
субъективных суждений восприятия могут быть превращены в объективные
суждения опыта (но не все, а лишь те, которые в той или иной мере
касаются "первичных качеств" - см. 4: 56, 45; А 28-29; В 44-45; А 45-46
/ В 62-63), в данном случае - "солнце нагревает камень" (4: 58). В этом
суждении задействовано "рассудочное понятие причины", которое и
обеспечивает объективную значимость высказывания (там же).

Какой смысл в данном случае вкладывает Кант в понятие"объективной
значимости"? Для ответа на этот вопрос воспользуемся уже приведенным
примером. Кант поясняет, что когда мы прибавляем к суждению восприятия
"если солнце освещает камень, он становится теплым" понятие причины, то
мы утверждаем, что между этими состояниями существует необходимая связь,
выражаемая посредством суждения "солнце нагревает камень" (там же). Если
я допускаю необходимую связь между освещением камня солнцем и его
последующим нагреванием, или, другими словами, причинную связь между
ними, то я, по сути, утверждаю, что эта связь не зависит от моего
субъективного состояния, и что не только я, но и любой другой всегда
будет воспринимать эту последовательность одинаково (см. 4: 57). Мое
суждение, таким образом, претендует на общезначимость, которая, по
Канту, совпадает с объективностью (4: 55), или объективной значимостью
(4: 56), так как то, что рассматривается нами принадлежащим независимому
от нас объекту, должно быть одинаковым для всех (4: 55), и наоборот, то,
что признается нами общезначимым, считается нами "выражающим не только
отношение восприятия к субъекту, но и свойство предмета" (Beschaffenheit
des Gegenstandes - там же), пусть даже и останется неизвестным, поясняет
чуть позже Кант, "каков он сам по себе" (4: 56).

Итак, связывая представления с помощью понятия причины, мы относим их к
объекту. Случай с этим чистым понятием рассудка может быть использован в
качестве своеобразной модели для других категорий. Понятие причины
сводится к логической функции гипотетического суждения (4: 59-61) и
отличается от этой функции лишь тем, что в нем мыслится необходимое
следование данных в созерцании предметов (4: 60). Таким образом, сообщая
некоторой последовательности представлений объективную значимость с
помощью понятия причины, мы просто подводим данные созерцания под одну
из априорных логических функций, т.е. утверждаем, что эти созерцания
подчиняются именно логической функции гипотетических суждений, а не
какой-либо другой. Суждения восприятия тоже могут иметь форму, скажем,
гипотетического суждения (см. 4: 71), однако пока мы не исключим
возможность соединения даннных восприятий через какие-либо другие
функции (к примеру, функцию разделительного суждения), мы не будем
мыслить эти восприятия сами по себе связанными отношением необходимого
следования, как то требуется логической функцией гипотетического
суждения. Исключая же указанную возможность, мы, с одной стороны,
подводим созерцания под категорию причины, с другой утверждаем
объективную значимость их связи.

Точно также, полагает Кант, можно использовать и остальные чистые
понятия рассудка (4: 60). Применяя эти понятия к созерцаниям, мы мыслим,
что последние сами по себе подчинены определенной логической функции (4:
62-63), т.е. подчинены ей независимо от наших субъективных состояний. И
наоборот, допустим, что мы хотим превратить субъективные описания связи
наших состояний - суждения восприятия - в положения, где были бы
выражены свойства объекта - суждения опыта. Единственный, по Канту,
способ сделать это - помыслить, что наши состояния не безразличны к
логическим функциям, но сами по себе определены по отношению к той или
иной функции. Поступая таким способом, т.е. применяя категории, которые
и есть "понятия о созерцаниях (Anschauungen) вообще, поскольку эти
последние определены сами по себе, следовательно, необходимо и
общезначимо в отношении того или другого из моментов деятельности
суждения" (4: 60; без подобного определения созерцаний логические
функции так и не обрели бы предметный смысл и не стали бы категориями),
мы только и можем придать объективную значимость нашим суждениям. Из
этого следует, что предметы, или объекты могут мыслиться только с
помощью категорий.

Положения, составляющие концептуальное ядро дедукции категорий из
"Пролегомен", имеют очевидное сходство с рассмотренным ранее вариантом
"достаточной" дедукции из второго издания "Критики". И там, и здесь Кант
выявляет условия отнесения наших субъективных представлений к объектам,
и там, и здесь априорные условия мыслимости объективной связи
представлений отождествляются им с категориями. Даже поясняющие примеры,
приводимые Кантом в девятнадцатом параграфе второго издания "Критики" и
в дедукции категорий из "Пролегомен", во многом похожи друг на друга.

Таким образом, в "Пролегоменах" действительно изложена "достаточная"
дедукция категорий, причем в максимально "очищенном" виде, хотя и здесь
в некоторых местах Кант соотносит суждения восприятия с "сознанием моего
состояния", а суждения опыта - с "сознанием вообще" (см. 4: 57, 63),
вероятно, для того, чтобы как-то связать изложенные аргументы с
дедукцией категорий из первого издания "Критики" (см. также 4: 78).

Вместе с тем, нельзя не обратить внимание на различия в аргументативной
структуре "достаточных" дедукций, представленных в "Пролегоменах" и во
втором издании "Критики". За четыре года Кант радикально переработал
свою теорию суждений, и во втором издании "Критики" он уже не может
говорить о субъективных "суждениях восприятия", так как теперь он
считает, что суждения как таковые всегда объективны (В 141-142). Те
субъективные связи представлений, которые в "Пролегоменах" оставляются
за суждениями восприятия, во втором издании "Критики" приписываются
ассоциативному воображению (там же). Цель терминологических новаций
Канта - возведение удобного "лингвистического мостика" между категориями
и объектами.

Мы уже можем уточнить общую структуру "достаточной" дедукции. Ее главная
цель - доказательство, что только посредством категорий можно мыслить
предметы - достигается в два этапа. На первом раскрывается понятие
предмета, или объекта, как чего-то отличного от наших восприятий, и
выясняется, при каких условиях мы можем отнести наши субъективные
представления к предмету, или помыслить их связь как объективную. Затем,
на втором этапе доказывается, что эти условия необходимо включают в себя
категории.

Эти выводы могут пригодиться при отыскании "достаточной" дедукции в
других работах Канта и прежде всего в первом издании "Критики", пока же
на некоторое время вернемся к дедукции из "Пролегомен". Мы уже знаем,
что всякое исследование, в той или иной мере связанное с априорным
доказательством необходимого отношения категорий к предметам опыта,
принадлежит к субъективной дедукции категорий. "Достаточная" дедукция
реализует первый шаг подобного доказательства. Значит, она относится к
субъективной дедукции.

Этот тезис хорошо подтверждается одним из замечаний Канта, которые
предваряют изложение дедукции категорий в "Пролегоменах", а она,
напомним, представляет собой "достаточную" дедукцию в чистом виде. Кант
пишет, что "мы можем a priori изучить природу вещей, не иначе как
исследуя условия и общие (хотя и субъективные) законы, единственно при
которых возможно такое познание как опыт (по одной лишь форме), и в
соответствии с этим определять возможность вещей как предметов опыта"
(4: 53-54). Тем самым Кант указывает на субъективный характер проводимой
далее "достаточной" дедукции (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES15.html');"  15 ).

Здесь, однако, возникает новая проблема. Дело в том, что субъективная
дедукция вообще, а в ее рамках и "достаточная" дедукция, не являются
необходимой частью того способа достижения целей критической философии,
т.е. определения возможности, объема и границ синтетических познаний из
чистого рассудка, который реализован в "Пролегоменах" и "Метафизических
началах естествознания" и который предполагает некоторые апостериорные
включения. Но если в "Началах" Кант прямо говорит о необязательности
дедукции, по формальным признакам являющейся именно "достаточной"
дедукцией категорий (4: 258), то позиция, занимаемая им в
"Пролегоменах", выглядит менее определенной. Поскольку в этой работе
Кант все-таки уделяет значительное внимание "достаточной" дедукции, то
складывается впечатление, что ее роль не исчерпывается здесь одними лишь
иллюстративными функциями. Может быть Кант считал, что без "достаточной"
дедукции не удается в до конца пройти даже тот путь достижения целей
критицизма, который опирается на некоторые апостериорные допущения?

Посмотрим, чем "достаточная" дедукция может оказаться полезной для
"экзотерического" варианта критической философии. При обсуждении этого
варианта в предыдущем параграфе было установлено, что допущение
реальности априорных рассудочных познаний означает признание Кантом
истинности следующих положений: 1)рассудочные основоположения
повсеместно используются нами для познания природы, 2) они априорны, 3)
они широко подтверждаются опытом, 4) не может существовать таких понятий
рассудка и вытекающих из них основоположений, которые были бы априорны,
подтверждались опытом и одновременно не были бы объективными априорными
познаниями.

Наиболее проблематичным выглядит второй пункт, и поэтому в том же
параграфе было сделано предположение, что Кант не просто постулирует
истинность соответствующего высказывания, но пытается обосновать ее в
дедукции категорий, изложенной в "Пролегоменах", тем более, что сам Кант
указывал на этот момент как на один из результатов дедукции (4: 70).
Сейчас, после рассмотрения общей структуры "достаточной" дедукции, можно
подтвердить, что она действительно имеет некоторое отношение к
доказательству априорного статуса наших рассудочных принципов,
используемых для познания природы. В самом деле, "достаточная" дедукция
показывает, что объекты, или предметы, опыта, составляющие в
совокупности природу (4: 52), могут мыслиться в познании только с
помощью категорий как чистых понятий рассудка и вытекающих из них
априорных основоположений (4: 60). Из этого следует, что рассудочные
положения, использующиеся для познания природы, имеют априорный
характер.

Но почему тогда в "Метафизических началах естествознания" Кант признает
необязательной не только полную субъективную, но и "достаточную"
дедукцию? Причины этого проясняются, если обратить внимание, что ни один
из рассмотренных выше вариантов "достаточной" дедукции не обходился без
отождествления категорий с логическими функциями направленных на
созерцания суждений. Но подобное отождествление составляет ядро
метафизической дедукции категорий, доказывающей априорное происхождение
последних. Между тем, уже одной метафизической дедукции в сочетании с
положениями, представленными выше в первом, третьем и четвертом пунктах,
может оказаться достаточно для установления реальности априорных
рассудочных познаний. "Достаточная" дедукция, включающая в свой состав
метафизическую дедукцию категорий, теряет при этом самостоятельную
значимость и может быть оставлена за рамками того метода достижения
целей критической философии, который реализован в "Пролегоменах" и
"Началах". 

Однако этот вывод будет справедлив лишь в том случае, если выделить
метафизическую дедукцию в самостоятельное исследование, отграничивая ее
тем самым от "достаточной" дедукции категорий. В самих же "Пролегоменах"
положения, составляющие метафизическую дедукцию категорий, играют
подчиненную роль, входя в структуру "достаточной" дедукции (см. 4:
60-61). Поэтому в "Пролегоменах" "достаточная" дедукция действительно
отвечает за обоснование реальности априорных познаний из чистого
рассудка, и это никак не противоречит тому, что в "Метафизических
началах естествознания", переструктурировав систему исходных посылок и
выдвинув на первый план метафизическую дедукцию, Кант исключил
"достаточную" дедукцию из числа необходимых исследований. Таким образом,
в "Пролегоменах" Кант пытался совместить иллюстрацию возможности
априорных познаний из чистого рассудка с доказательством их реальности,
а в "Метафизических началах естествознания" - окончательно развел эти
вопросы.

Теперь можно, наконец, приступить к поискам "достаточной" дедукции в
первом издании "Критики чистого разума", где Кант, напомним, и вводит
это понятие (А 96-97). Обнаружить ее в первом издании помогают уже
полученные выводы о структуре этой дедукции. Любопытно, что в тексте
самой трансцендентальной дедукции категорий из первого издания "Критики"
"достаточная" дедукция изложена очень кратко.

Положения, составляющие “достаточную” дедукцию, сконцентрированы во
вводном разделе второй части дедукции "Об априорных основаниях
возможности опыта" (см. А 104-106, 110-111), хотя здесь, в первом
издании "Критики", они еще в большей степени, чем во втором, смешиваются
с понятиями, не относящимися к "достаточной" дедукции. На страницах
104-106 Кант вводит понятие "предмета представлений" (Gegenstand der
Vorstellungen) как того, что противится, "чтобы наши знания определялись
произвольно и как попало, а не некоторым образом a priori, так как,
поскольку они должны относиться к предмету, они должны также необходимо
быть согласны друг с другом по отношению к этому предмету, т.е. должны
обладать тем единством, которое составляет понятие о предмете" (А
104-105).

Это кантовское определение "предмета представлений" имеет много общего с
аналогичным определением, данным Кантом спустя два года в
"Пролегоменах". То определение связывало воедино отношение представления
к предмету, общезначимость и необходимое соединение представлений (4:
56). В самом деле, произвольному определению наших представлений может
противостоять только необходимая связь последних, и когда Кант пишет,
что предмет, противостоящий произвольному определению представлений,
требует априорного определения, он, очевидно, имеет в виду именно
необходимую связь.

Смысл же кантовского указания, что в отношении к предмету наши знания
должны согласовываться друг с другом (А 104-105), очевидно, в том, что
всякое наше знание о предметах должно быть общезначимо, и именно поэтому
оно находится в согласии с другими познаниями этих предметов.

В итоге получается, что требуемая общезначимость наших знаний о предмете
может быть достигнута лишь тогда, когда мы a priori мыслим наши
представления необходимо определенными. 

Именно в таком ключе развивалась кантовская дефиниция объекта, или
предмета, в "Пролегоменах" (4: 55-56). Подобные определения были
обозначены ранее в качестве первой фазы "достаточной" дедукции. Вторая
фаза этой дедукции в первом издании "Критики" осуществляется Кантом на
страницах 110-111. Здесь, вновь повторяя, что для отношения познаний к
предметам, эти знания должны обладать качеством необходимости, требующим
априорных условий (А 110-111), Кант просто отождествляет эти априорные
условия, поскольку речь идет о мышлении, с категориями (А 111). При этом
Кант, по-видимому, исходит из того, что помимо категорий не существует
других элементарных априорных условий мышления. Это и позволяет сделать
заключение о мыслимости предметов только с помощью категорий. Данная
посылка, впрочем, осталась неэксплицированной в рассматриваемом варианте
"достаточной" дедукции. Подобное замечание можно сделать и по отношению
ко всей "достаточной" дедукции из первого издания "Критики". Кроме того,
что она недостаточно развернута сама по себе, ее положения к тому же
тесно связываются Кантом с понятиями, принадлежащими полной субъективной
дедукции.

К примеру, Кант сразу осуществляет переход от априорных условий мышления
о предмете к трансцендентальным (А 106, 111), а именно, к
трансцендентальной апперцепции (А 107, 111), связывая с ней вопрос о
возможности категорий (А 111). Смысл этого перехода будет уточнен
впоследствии, пока же можно лишь констатировать, что "достаточная"
дедукция с трудом поддается идентификации в тексте трансцендентальной
дедукции категорий первого издания "Критики", что является результатом
недостаточной проясненности ее структуры. Неудивительно, что в
дальнейшем Кант предпринимал неоднократные попытки сделать изложение
"достаточной" дедукции более наглядным, и эти попытки уже оценивались
нами.

Несмотря на то, что в тексте дедукции категорий первого издания
"Критики""достаточная" дедукция получилась весьма краткой и
несовершенной, принципы этой дедукции оказались все же в полной мере
раскрыты Кантом уже в первом издании. Эти принципы широко применяются
Кантом в "доказательствах основоположений чистого рассудка", в
особенности второй и третьей аналогий опыта (А 182-215 / В 232-262).

Прежде чем обосновать этот тезис, несколько слов о системе
основоположений чистого рассудка в целом. В "Критике чистого разума"
"Аналитика основоположений" непосредственно примыкает к "Аналитике
понятий", в состав которой входят метафизическая и трансцендентальная
дедукции категорий. В самой же "Аналитике основоположений" рассмотрению
системы последних предшествует глава "О схематизме чистых рассудочных
понятий" (А 137-147 / В 176-187).

Все основоположения чистого рассудка вытекают из категорий, и поэтому
классификация основоположений жестко задана таблицей категорий,
построенной в рамках метафизической дедукции. Категориям количества
соответствуют аксиомы созерцания, категориям качества - антиципации
восприятия, категориям отношения - аналогии опыта, модальности -
постулаты эмпирического мышления вообще (А 161 / В 200). Поскольку
основоположения чистого рассудка направлены на предметы, данные нам в
пространстве и времени, Кант в главе о схематизме рассудочных понятий
"переводит" их в чувственную форму, подставляя каждой категории
соответствующую ей временную "схему", которая в свою очередь, как
уточнял Кант, нуждается в пространстве для ее окончательной реализации
(см. А 142-145 / В 181-184; В 291).

Далее Кант приступает к доказательству схематизированных (см. А 181 / В
223) основоположений, подчеркивая при этом, что доказательство будет
вестись субъективным путем (А 149 / В 188; объективная сторона изложена
в главе о схематизме). Анализ представленных Кантом аргументов
показывает, что конкретные методики доказательства различных групп
основоположений существенно отличаются друг от друга. Так, для
обоснования математических основоположений (А 162 / В 201), а именно,
аксиом созерцания - "все явления со стороны их созерцания суть
экстенсивные величины" (А 162) и антиципаций восприятия - "во всех
явлениях ощущение и то реальное, что соответствует ощущению в
предмете... имеет интенсивную величину, т.е. степень" (А 166) - Кант
просто эксплицирует структурные особенности восприятия пространства и
времени. Время, к примеру, схватывается как последовательное прибавление
однородных частей, оно может быть в той или иной степени наполненным и
т.д. (А 162-166, 166-176 / В 202-207, 207-218).

Внешне сходным образом осуществляется доказательство первой аналогии
опыта - "все явления содержат в себе постоянное (субстанцию) как сам
предмет и изменчивое в качестве лишь определения предмета, т.е. способа
его существования" (А 182). Доказывая это основоположение, Кант
отталкивается от одного из модусов времени - "постоянности"
(Beharrlichkeit - А 177 / В219), коррелятом которого в эмпирическом
созерцании и является субстанция (А 182-183; В 226-227). Однако, в
отличие от доказательства математических основоположений, в данном
случае Канту надо еще показать необходимость наличия подобного коррелята
(что оказывается очень непростой задачей, и понять, каким образом Кант
справлялся с ней, можно будет только после воссоздания полной структуры
всей субъективной дедукции).

Совсем иначе выглядит обоснование четвертой группы основоположений -
постулатов эмпирического мышления вообще. Специфика их в том, что они
содержат всего лишь "разъяснение понятий возможности, действительности и
необходимости в их эмпирическом применении" (А 219 / В 266). К примеру,
возможно "то, что согласно с формальными условиями опыта", действительно
- "то, что связано с материальными условиями опыта" (А 218 / В 265-266)
и т.д. Соответственно, доказательства постулатов эмпирического мышления
превращаются в обоснование приведенных выше определений категорий
модальности по отношению к предметам опыта. Само это обоснование
выглядит таким образом: Кант показывает, что, допустим, действительность
тех или иных предметов нельзя познать, иначе как предположив, что они
даны или могут при определенных условиях быть даны в восприятии (А 225 /
В 272). Другого пути просто нет, так как "в одном лишь понятии вещи
нельзя найти признак ее существования" (там же). Подобным образом Кант
излагает и другие постулаты эмпирического мышления. В целом,
доказательство постулатов эмпирического мышления сводится к объяснению
того, что категории модальности приобретают значение лишь при отнесении
их к возможному опыту; а также к уточнению данных значений.

Наибольший интерес в контексте данного параграфа представляют, однако,
кантовские доказательства второй и третьей аналогий опыта: "все, что
происходит... предполагает нечто, за чем оно следует по определенному
правилу" (А 189 основоположение о причинности; ср. В 232) и "все
субстанции, поскольку они существуют одновременно, находятся в полном
общении" (А 211 - основоположение о взаимодействии).

Именно в доказательствах этих аналогий опыта просматривается наибольшее
сходство с принципами "достаточной" дедукции категорий. Как и в
"достаточной" дедукции, Кант показывает здесь, что субъективные связи
восприятий - в отношении их последовательности или сосуществования -
могут быть превращены в объективные только при условии подчинения их
категориям (причинности или взаимодействия).

Рассмотрим в качестве примера основные моменты кантовского
доказательства второй аналогии опыта - основоположения о причинности.
Первое, что фиксирует Кант: восприятие многообразного в явлении всегда
последовательно (А 189 / В 234). При этом Кант подчеркивает, что само по
себе восприятие некоторой последовательности многообразного еще не
свидетельствует о том, что схватываемые представления объективно следуют
друг за другом, и что более позднее представление объективно возникает
вслед за тем, которое воспринималось ранее (А 109 / В 234; А 198 / В
243). В самом деле, даже те представления, которые считаются объективно
сосуществующими, к примеру, крыша дома и его основание могут
восприниматься последовательно (А 192 / В 237).

Для того, чтобы выяснить, каким образом мы можем прийти к установлению
объективной последовательности, Кант прежде всего уточняет смысл понятия
"объект" относительно многообразного в явлении. Поскольку сами явления
есть не более чем наши субъективные представления (А 190 / В 235),
единственным критерием объективности для данного в них многообразного
оказывается подчиненность последнего необходимым правилам (А 191 / В
236), в частности, основоположению о причинности (А 193-194 / В 239).

Подобная трактовка "объекта" непосредственно перекликается с дефиницией
"предмета представлений", которая дана в тексте трансцендентальной
дедукции категорий первого издания "Критики" и которая реализует там
первую фазу "достаточной" дедукции (А 104).

Но вернемся к кантовскому доказательству второй аналогии опыта.
Определив в общем понятие "объекта", Кант сразу получил возможность
применить это понятие к последовательности восприятий и сделать вывод,
что мы лишь тогда можем говорить о событии как объективном возникновении
чего-то нового, когда мы допускаем, что в предшествующий момент времени
имелось нечто, из чего по некоторому правилу вытекало данное событие,
т.е. имелась причина (А 193-194 / В 239). Для подтверждения этого вывода
Кант обращается к исследованию того, как мы реально устанавливаем
объективную последовательность в явлении. Поскольку мы не можем
воспринять само (абсолютное) время (А 200 / В 245), нами используется
следующий метод: там, где порядок схватывания последовательных
представлений неопределен - к примеру, мы можем воспринять сначала крышу
дома, а потом основание, но можем и наоборот, сначала основание, затем
крышу (А 192 / В 237) - мы считаем эти представления сосуществующими;
однако в тех случаях, когда порядок схватывания определен - лодку,
плывущую вниз по течению, нельзя воспринимать то выше, то ниже (там же)
- мы склонны считать более поздние представления объективно возникающими
позже тех, которые воспринимались до них (А 193 / В 238).

Но чем объясняется такая определенность схватывания? По мнению Канта -
подчиненностью многообразного в явлении основоположению о причинности (А
193 / В 238). Это подтверждает, что, определяя объективную
последовательность многообразного, мы действительно пользуемся указанным
основоположением.

Таким образом, в доказательстве второй аналогии опыта на самом деле
обнаруживаются параллели с "достаточной" дедукцией категорий. Установив
критерий объективности для явлений и применив его к последовательности
восприятий, Кант выяснил, что все, что мыслится объективно происходящим,
должно представляться нами имеющим причину, так как именно понятие
причины соответствует упомянутому критерию объективности, т.е.
необходимой связи восприятий.

Подобным образом разворачивается и "достаточная" дедукция: вначале
разъясняется понятие "предмета представлений", затем показывается, что
данный предмет может быть помыслен только с помощью категорий.

Для того, чтобы поставить точку в дискуссии о родстве доказательства
второй аналогии опыта и "достаточной" дедукции, можно привести
"генетический" довод: первоначально, в середине семидесятых годов XVIII
века, эти аргументы были совмещены Кантом в единое доказательство. Речь
идет о следующем фрагменте кантовских черновиков: "Когда мое
представление следует за чем-нибудь, его предмет еще не следовал бы,
если бы его представление не было определено этим в качестве следствия,
которое может происходить не иначе, как в соответствии с некоторым
всеобщим законом. Или же должен быть всеобщий закон, согласно которому
всякое последующее определено чем-то предшествующим, ибо в противном
случае я не прилагал бы к последовательности представлений никакой
последовательности предметов. Ведь чтобы придать моим представлениям
предметы, всегда требуется, чтобы представление было определено по
некоторому всеобщему закону, так как именно в моменте общезначимости и
состоит предмет. Точно также, я не представлял бы ничего в качестве
внешнего мне и, следовательно, не превращал бы явление в опыт
(объективный), если бы представления не относились к чему-то, что
параллельно моему Я, и с помощью чего я переносил бы их от себя на
другой субъект. Но дело обстояло бы именно так, если бы многообразные
представления не определяли друг друга по всеобщему закону (XVII: 648).

В приведенном фрагменте отчетливо просматривается контуры как
"достаточной" дедукции категорий из "Пролегомен" (связь общезначимости и
предметности - ср. 4: 55-57), так и доказательства второй аналогии опыта
из "Критики чистого разума" (различение субъективной и объективной
последовательности). И это подтверждает внутреннее родство данного
доказательства с "достаточной" дедукцией.

В то же время, существенное отличие доказательства второй аналогии опыта
и "достаточной" дедукции состоит в том, что дедукция направлена на все
категории сразу, тогда как обоснование второй аналогии опыта
ограничивается лишь одной категорией. Это обстоятельство позволяет
высказать следующее предположение: возможно, что и "доказательства
основоположений чистого рассудка" в целом как бы дублируют "достаточную"
дедукцию для каждой отдельной категории.

Если это так, то сразу появляется возможность устранения некоторых
неясностей, связанных с "достаточной" дедукцией. Во-первых, становится
понятно, почему Кант так кратко изложил "достаточную" дедукцию в самом
тексте трансцендентальной дедукции категорий первого издания "Критики" -
эта краткость вполне компенсируется подробными "доказательствами
основоположений чистого рассудка". Во-вторых, принимая во внимание
указанную выше неоднородность доказательства различных групп
основоположений, неудивительно, что Кант испытывал трудности в
конкретизации общего для всех категорий аргумента "достаточной"
дедукции, окончательный вариант которой сложился у Канта лишь через пять
лет после выхода первого издания "Критики". В-третьих, проясняется
соотношение "доказательств основоположений чистого рассудка" и
трансцендентальной дедукции категорий: структурно эти доказательства
принадлежат трансцендентальной дедукции, разворачивая и конкретизируя
один из центральных аргументативных блоков последней - "достаточную"
дедукцию. "Доказательства" некоторых основоположений, а именно аналогий
опыта, не являются полными и исчерпывающими доказательствами - как и
сама "достаточная" дедукция.

На этом мы заканчиваем рассмотрение "достаточной" дедукции категорий.
Она является составной частью субъективной дедукции категорий. Ее цель -
доказательство, что предметы могут мыслиться только с помощью категорий
- достигается в два этапа. Сначала раскрывается понятие предмета,
устанавливаются условия мышления о нем. Затем условия мышления о
предмете сопоставляются и отождествляются с категориями. Поскольку
"достаточная" дедукция включает в себя основные положения метафизической
дедукции категорий, ее проведение оказывается достаточным для
установления реальной возможности априорных рассудочных познаний в
рамках того способа достижения целей критической философии, который
опирается на эмпирическую констатацию факта соответствия опыта
категориям. Кроме того, "достаточная" дедукция выполняет иллюстративную
роль, реализуя первый и важнейший шаг полной субъективной дедукции,
состоящий в доказательстве тождества условий мыслимости предметов опыта
с категориями. В то же время, в отличие от полной субъективной дедукции,
"достаточная" дедукция не может доказать, что категории являются
необходимыми условиями не только мышления, но и восприятия предметов. В
чистом виде "достаточная" дедукция представлена Кантом в "Пролегоменах".
В составе полной субъективной дедукции она встречается как в первом - на
страницах 104-106 и 110-111 - так и во втором - параграфы 19 и 20 -
изданиях "Критики чистого разума". Принципам "достаточной" дедукции
родственны "доказательства основоположений чистого рассудка", особенно
второй и третьей аналогии опыта.

Теперь следовало бы выяснить, какие аргументы наращивают "достаточную"
дедукцию и делают ее "полной". Этот вопрос выглядит вполне логичным, и в
конце концов мы ответим на него, но, как ни странно, на первых стадиях
нашего изучения формальных особенностей "полной" субъективной дедукции,
к которому мы сейчас приступаем, о нем придется на время забыть. Связь
аргументативных линий "достаточной" и "полной" дедукций окажется не
вполне очевидной.

2. Полная субъективная дедукция "сверху" и "снизу".

Прежде чем начать обсуждение структуры "полной субъективной дедукции"
хотелось бы обратить внимание, что в этом парагарафе, в соответствии с
общей направленностью нашего движения "извне вовнутрь" и сущностью
"полной субъективной дедукции", мы более всего удалимся от рассмотрения
независимой "материи" наших познавательных способностей (этого нельзя
было избежать ни при исследовании "достаточной", ни, тем более,
объективной дедукции категорий) и будем иметь дело исключительно с
кантовской трактовкой самих способностей и их носителя - субъекта. С
логической точки зрения, мы попадем в регионы чистой субъективности, с
историко-философской - в самые сокровенные, "эзотерические" области
кантовской метафизики.

Выявлять структуру "полной субъективной дедукции", доказывающей
необходимое отношение явлений как предметов возможного восприятия к
категориям, удобнее всего через разъяснение ее важнейшей композиционной
черты: различения Кантом двух ее стадий - "сверху" и "снизу". Оно
проводится Кантом в третьем разделе трансцендентальной дедукции
категорий первого издания "Критики" - "Об отношении рассудка к предметам
вообще и о возможности познавать их a priori", где Кант, по его словам
(А 98), систематически излагает аргументы, составляющие дедукцию, после
того, как во втором разделе он подверг их предварительному рассмотрению
(напомним, что именно во втором разделе Кантом изложены элементы
"достаточной" субъективной дедукции категорий).

Итак, в третьем разделе дедукции Кант осуществляет двунаправленное
исследование: сначала он показывает "необходимую связь рассудка с
явлениями через категории" (А 119), отталкиваясь от трансцендентальных
условий познания (см. А 116-119) - дедукция "сверху", затем Кант решает
ту же задачу, "начав снизу (von unten), а именно с эмпирического" (А
119). Обсудим общую структуру кантовской аргументации в дедукции
"сверху" и "снизу".

Исходным пунктом дедукции "сверху" является понятие "чистой апперцепции"
(А 116), или "трансцендентального сознания" (А 117). Кант пишет, что
"все созерцания есть для нас ничто и нисколько не касаются нас, если они
не могут быть восприняты в сознание, все равно, влияют ли они на него
прямо или косвенно" (А 116). Таким образом, a priori можно установить,
что все представления, которые могут быть осознаны, должны быть
объединены в чистой апперцепции. Ведь без возможности осознания эти
представления есть ничто для нас, а от сознания, или апперцепции,
неотделимо численное тождество (там же). Из этого и можно заключить, что
подобные представления должны быть связаны в едином сознании.

Далее Кант замечает, что "единство многообразного в одном субъекте есть
синтетическое единство; следовательно, чистая апперцепция дает принцип
синтетического единства многообразного во всех возможных созерцаниях" (А
116-117). "Синтетическое единство предполагает синтез... и если оно
должно быть a priori необходимым, то и синтез должен также быть
априорным" (А 118). Априорный синтез представлений, согласно первому
изданию "Критики", может осуществляться только продуктивным воображением
(А 118; А 78 / В 103), необходимое же единство этот синтез получает "от
(vor) апперцепции" (А 118).

Кант подчеркивает, что трансцендентальный синтез продуктивного
воображения "направлен без различия созерцаний исключительно на связь
многообразного" (А 118). Определяя затем чистый рассудок как "единство
апперцепции ... поскольку оно относится к трансцендентальному синтезу
воображения" (А 119), Кант делает вывод, что "в рассудке содержатся
чистые априорные знания, заключающие в себе необходимое единство чистого
синтеза воображения в отношении всех возможных явлений" и,
соответственно, что “категории , т.е. чистые рассудочные понятия, и
составляют эти чистые априорные знания” (там же). В итоге получается,
что a priori доказано необходимое соответствие всех могущих быть
осознанными представлений чувств категориям, или, другими словами,
доказано, что "явления имеют необходимое отношение к рассудку (там же).

Анализ важнейших моментов изложенной аргументации Канта еще впереди,
сейчас же обратимся к структурным особенностям дедукции "снизу". Кант
начинает ее с эмпирического уровня (там же), эксплицируя компоненты, из
которых состоит "действительный опыт" (см. А 120-121, 124-125). Прежде
всего он выделяет синтезы, из которых складывается любое восприятие, а
именно, синтезы схватывания и воспроизведения. 

Поскольку Кант уверен, что, "как содержащееся в одном мгновении, всякое
представление может быть только абсолютным единством" (А 99), то любой
целостный образ, состоящий из множества связанных между собой
представлений (см. А 97), предполагает воспроизведение ранее
воспринимавшихся элементов этого образа (А 121), а это воспроизведение,
в свою очередь, невозможно, если подлежащие репродукции представления
уже заранее не собраны в душе с помощью синтеза схватывания. Таким
образом, синтез воспроизведения предполагает синтез схватывания и
невозможен без него. Однако имеет место и обратное отношение: синтез
схватывания недостаточен для образования целостного представления, и
должен быть дополнен воспроизведением, или воспоминанием, ранее
воспринятого (см. А 102).

Следующим компонентом "действительного опыта" Кант называет ассоциацию
представлений (А 125), т.е. такое воспроизведение последних, которое
подчинено следующему правилу: "представление вступает в связь в
воображении скорее с одним, чем с другим представлением" (А 121), а
именно, как поясняет Кант в предварительном разделе дедукции, мы склонны
ассоциативно связывать те представления, которые неоднократно
встречались вместе в восприятии (см. А 100). Если бы у нас не было
субъективной и эмпирической (А 121) способности ассоциации
представлений, которые ранее часто воспринимались вместе, то их
воспроизведение, необходимое для создания целостного образа, было бы
полностью подчинено случаю, "они образовывали бы лишь беспорядочную
груду и, стало быть, не возникло бы никакого знания" (там же), т.е. не
было бы оснований для воссоздания в образах воображения
характеристических особенностей восприятий. 

Наконец, высшим и последним эмпирическим компонентом "действительного
опыта" Кант называет синтез узнавания, или рекогниции, в понятии (А
124-125). Рассмотрение этого синтеза возвращает нас к проблематике
"достаточной" дедукции. Поясняя роль синтеза рекогниции в
предварительном разделе дедукции, Кант утверждает, что подведение
представлений под понятия, позволяющее мыслить их связь как необходимую
(А 106), является непременным условием отнесения этих представлений к
предметам (А 105-106). Основаниями же для рекогниции "многообразного,
поскольку они касаются только формы опыта вообще" (А 125), оказываются
категории.

Итак, мысля ассоциированные представления связанными через категории, мы
относим эти представления к предметам, осознавая их связь как
необходимую и общезначимую и превращая наши субъективные ассоциации в
объективные высказывания опыта.

Однако в (рассматриваемом нами) третьем, систематическом разделе
дедукции первого издания "Критики", Кант лишь мимоходом упоминает о
синтезе узнавания, или рекогниции (там же). Подробное описание этого
синтеза дано Кантом в специальном параграфе второго, предварительного
раздела (А 103-110). В третьем же разделе, указав на необходимость для
эмпирического познания ассоциативного воспроизведения представлений,
Кант обращает внимание на фундаментальную предпосылку возможности
подобной репродукции, состоящую в том, что явления заранее должны быть
подчинены некоторым законам, создающим возможность ассоциации
представлений о них в воображении (А 121-122). Внутреннюю
ассоциируемость явлений Кант называет "сродством" (Affinitaet - А 122,
114).

Если бы в воспринимаемых нами явлениях отсутствовало "это объективное
основание всякой ассоциации" (А 122), если бы явления были лишены всякой
регулярности (см. А 121-122, 100-101), то наша способность к ассоциации
представлений, без участия которой невозможно эмпирическое познание,
просто осталась бы нереализованной, скрытой "в глубине души как мертвая
и неизвестная нам самим" (А 100).

Итак, необходимым условием возможности эмпирического познания
оказывается сродство явлений. Но чем определяется возможность самого
сродства? Отвечая на этот вопрос в дедукции "снизу", Кант однозначно
связывает сродство явлений с первоначальной апперцепцией и ее единством
(А 122-123). Кант пишет, что если бы воспринимаемые нами явления "не
были ассоциируемы, было бы возможно множество восприятий и даже
совокупная чувственность, в которой содержалось бы много эмпирического
сознания в моей душе, но в разрозненном виде и без отношения к одному
сознанию меня самого. Однако это невозможно, так как только благодаря
тому, что я отношу все восприятия к одному сознанию (первоначальной
апперцепции), я могу по поводу всякого восприятия сказать, что я сознаю
его" (А 122).

Получается, таким образом, что все восприятия, т.е. могущие быть
осознанными эмпирические созерцания, с необходимостью подчинены законам,
которые делают их внутренне ассоциируемыми (см. А 113-114). Эти
априорные законы раскрываются Кантом через категории (А 112-113), причем
сродство явлений особенно хорошо иллюстрируется на примере категории
причины (А 112; А 766 / В 794). Поскольку же сродство явлений может быть
объяснено не иначе, как с помощью понятия чистой, или первоначальной
апперцепции, которое представляет его как необходимое (А 122-123), и так
как это сродство составляет непременное условие возможности
эмпирического познания, то, отталкиваясь в дедукции "снизу" от анализа
компонентов "действительного опыта", Кант может сделать заключение, что
последний подразумевает "необходимую связь рассудка с явлениями через
категории" (А 119).

Рассмотрим теперь некоторые особенности аргументации, входящей в состав
дедукции "снизу". Прежде всего, обращает на себя внимание, что
доказательство необходимого отношения явлений к рассудку в этой части
трансцендентальной дедукции не вполне независимо от результатов,
полученных в дедукции "сверху". Собственных аргументов дедукции "снизу"
достаточно лишь для констатации, что возможность эмпирического познания
подразумевает сродство явлений, или соответствие их категориям, из чего,
однако, нельзя сделать вывод, что подобное соответствие имеет
необходимый характер. Доказывая последний тезис, Кант просто утверждает,
что при отсутствии сродства между явлениями, они не относились бы к
единому сознанию, что, однако, невозможно, так как все явления, которые
могут стать предметом восприятия, объединены с необходимостью в
первоначальной апперцепции (А 122). Учитывая, что принципы сродства
явлений тождественны категориям (см. А 112-113), Кант, по сути,
утверждает, что все явления, которые могут быть осознаны, необходимо
подчинены категориям. Но именно этот тезис доказывается в дедукции
"сверху" (А 119), в дедукции же "снизу" Кант упоминает о нем, как о
чем-то уже известном.

Итак, дедукция "снизу" находится в зависимости от результатов дедукции
"сверху". Но не менее интересно и другое обстоятельство. А именно,
поскольку, с одной стороны, цели трансцендентальной дедукции достигаются
уже при доказательстве, что все явления подчинены категориям, с другой
же стороны, ввиду того, что оказывается, что одного лишь рассмотрения
компонентов "действительного опыта" недостаточно для подобного вывода,
неизбежно возникает вопрос: зачем Кант вообще включил в основной текст
дедукции экспликацию синтезов схватывания и воспроизведения, выделив ее
к тому же в самостоятельное исследование, дублирующее по своим
результатам главное доказательство, которое изложено в дедукции
"сверху"?

Сомнения по поводу необходимости подобного включения еще более
усиливаются, если обратить внимание на положения, которыми Кант
обрамляет аргументативную часть дедукции "снизу". Обозначив цели этой
дедукции, Кант дает понять, что будет отталкиваться в своем анализе от
восприятий как связанных с сознанием явлений (там же). Завершает же Кант
аргументативную часть дедукции "снизу" утверждением, что "только
благодаря тому, что я отношу все восприятия к одному сознанию
(первоначальной апперцепции), я могу по поводу всякого восприятия
сказать, что я сознаю его" (А 122), и выводом: "Итак, объективное
единство всякого (эмпирического) сознания в одном сознании
(первоначальной апперцепции) есть необходимое условие всякого возможного
восприятия и сродство всех явлений (близкое и отдаленное) есть
необходимое следствие синтеза воображения, a priori основанного на
правилах" (А 123).

Приведенные положения мало чем отличаются от тезисов дедукции "сверху",
начинающейся с положения "все созерцания есть для нас ничто и нисколько
не касаются нас, если они не могут быть восприняты в сознании" (А 116),
и принципа единства наших представлений в чистой апперцепции: "всякое
эмпирическое сознание имеет необходимое отношение... к осознанию меня
самого как к первоначальной апперцепции" (А 117), и продолжающейся
рассмотрением априорного синтеза воображения, определяемого категориями
(А 118-119).

Ввиду явного сходства фундаментальных положений дедукций "снизу" и
"сверху" возникает несколько вопросов. Поскольку именно упомянутые
тезисы играют решающую роль в доказательстве необходимого отношения
явлений к рассудку, и так как они могут быть развернуты без анализа
компонентов "действительного опыта", то можно ли вообще говорить о
существенном различии аргументативной структуры дедукций "сверху" и
"снизу"? И какой все же смысл имеет включение в дедукцию "снизу"
рассмотрения эмпирических синтезов воображения, никак не способствующего
доказательству необходимой связи чувственности и рассудка?

Все эти вопросы сводятся к одному: какие мотивы заставили Канта
вычленить дедукцию "снизу" в особое исследование в рамках субъективной
дедукции категорий?

Сама идея обособления дедукции "снизу" возникла у Канта на очень поздних
стадиях работы над первым изданием "Критики чистого разума". Во всяком
случае, в подготовительном варианте трансцендентальной дедукции,
созданном в начале 1780 года (LBl B12) и во многом совпадающем с
дедукцией, вошедшей в 1781 году в окончательную редакцию первого издания
"Критики", отсутствуют ясные признаки вычленения двух направлений
дедукции. Представленная там аргументация является, по сути, прототипом
дедукции "сверху" из первого издания (см. XXIII: 18-19). Что же касается
эмпирических синтезов схватывания, репродукции и рекогниции, обсуждение
которых составляет отличительную часть дедукции "снизу", то, хотя синтез
схватывания неоднократно упоминается Кантом уже в первой "редакции"
полной субъективной дедукции в 1775 году (см. XVII: 656, 658, 662), а
синтез репродукции подробно разбирался им в рамках "эмпирической
психологии" в лекциях по метафизике конца семидесятых годов (XXVIII:
236, 237), первый намек на возможность специального рассмотрения всех
этих синтезов в качестве отдельной фазы дедукции содержится лишь в одной
из поздних черновых записей Канта, сделанной, по-видимому, уже в
процессе создания окончательного варианта первого издания "Критики"
(XVIII: 267-268).

Если признать, что к выводу о необходимости вычленения двух направлений
трансцендентальной дедукции Кант пришел лишь накануне или даже во время
написания "Критики чистого разума", которое заняло, как известно, "4 или
5 месяцев" (8: 506, 513) в середине 1780 года, то нет ничего
удивительного в том, что в первом издании "Критики" ему не удалось до
конца ни прояснить смысл различения дедукций "сверху" и "снизу", ни
провести четкую границу между ними.

Допустим, что мотивы, побудившие Канта сделать указанное различение,
были достаточно сильны и сохранили свое значение вплоть до выхода в свет
второго, переработанного издания "Критики чистого разума" в 1787 году. В
таком случае не исключено, что в дедукции второго издания эти мотивы
получили более четкое объяснение и реализацию.

Проверим эти предположения на текстах дедукции из второго издания
"Критики". Первое, что бросается в глаза: Кант и во втором издании
выделяет две стадии дедукции, а именно, начальную и завершающую (В
144-145, 159). Более того, так же как и в первом издании, исходным
пунктом начальной стадии является понятие чистой, или первоначальной
апперцепции (В 132), завершающую же стадию Кант начинает с рассмотрения
синтеза схватывания (В 160). Наконец, итогом как начальной, так и
завершающей стадии дедукции является доказательство необходимого
подчинения категориям всех эмпирических созерцаний (см. В 143, 159-161).

Все перечисленные характеристики "начала" и "завершения" дедукции из
второго издания "Критики" полностью соответствуют выявленным
особенностям дедукций "сверху" и "снизу" из первого издания. Это
позволяет истолковывать дистинкцию из второго издания в качестве
продолжения и развития идеи различения дедукции "сверху" и "снизу" в
первом издании. Таким образом, подтверждается гипотеза о том, что
мотивы, вызвавшие указанное различение в 1781 году, сохранили свое
влияние на Канта и во второй половине восьмидесятых годов.

Еще более важно, что подтверждается и другая часть нашего предположения,
касающаяся возможности прояснения и уточнения смысла данного различения
во втором издании "Критики". Вот как во втором издании Кант обосновывает
необходимость выделения двух стадий дедукции: "Многообразное,
содержащееся в созерцании, которое я называю моим, представляется
посредством синтеза рассудка как принадлежащее к необходимому единству
самосознания, и это происходит благодаря категории... В вышеприведенном
положении <само это положение резюмирует итоги первых шести параграфов
дедукции> дано, следовательно, начало дедукции чистых рассудочных
понятий, в которой ввиду того, что категории возникают в рассудке
независимо от чувственности, я должен еще отвлечься от того, каким
способом многообразное дается для эмпирического созерцания... На
основании того способа, каким эмпирическое созерцание дается в
чувственности, в дальнейшем <§ 26> будет показано, что единство его есть
не что иное, как то единство, которое категория предписывает, согласно
предыдущему § 20, многообразному в данном созерцании вообще... только
тогда будет полностью достигнута цель дедукции" (В 144-145).

Итак, необходимость выделения двух стадий дедукции вызвана тем, что
"категории возникают только в рассудке независимо от чувственности".
Именно потому, что происхождение категорий не связано с какой-либо
конкретной формой чувственного созерцания, на первой стадии дедукции
Кант доказывает необходимое отношение категорий к многообразному
чувственного созерцания вообще (см. В 144, 148-150), и лишь на второй
стадии показывает, что они необходимо относятся к предметам наших форм
чувственного созерцания, пространства и времени (В 159-161). 

Переход от первой ко второй стадии дедукции, по существу, оказывается
просто переходом от общего к частному (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES16.html');"  16 ).

Посмотрим, как конкретно осуществляется этот переход во втором издании
"Критики". Первая стадия охватывает параграфы 16-20 и начинается с
тезиса "должно быть возможно, чтобы "я мыслю" сопровождало все мои
представления" (В 132). Далее Кант уточняет, что представление "я мыслю"
порождается чистой апперцепцией (В 132), и показывает, что условием
возможности осознания всех наших представлений является их
предварительное синтетическое объединение в апперцепции: "лишь благодаря
тому, что я могу связать многообразное данных представлений в одном
сознании, имеется возможность того, чтобы я представлял себе тождество
сознания в самих этих представлениях; иными словами, аналитическое
единство апперцепции возможно, только если предположить наличие
некоторого синтетического единства апперцепции" (В 133).

В семнадцатом параграфе Кант утверждает, что синтетическое единство
представлений в сознании тождественно их отнесению к объекту (В
137-138). Это фундаментальное положение, подробное изучение которого еще
впереди, позволяет Канту связать в последующих параграфах (в первом
издании "Критики" им соответствует рассмотрение "синтеза рекогниции в
понятии") условия отнесения представлений к единству апперцепции с
категориями (В 139-142) и сделать вывод, что "многообразное во всяком
данном созерцании необходимо подчинено категориям" (В 143).

Этот тезис завершает первую стадию дедукции. После иллюстративного
отступления в параграфах 21-25 от главной линии дедукции, в двадцать
шестом параграфе Кант приступает ко второй, завершающей стадии
исследования. Еще раз уточнив цели этой части дедукции - после того, как
на более ранних этапах была показана возможность категорий "как
априорных знаний о предметах созерцания вообще... теперь мы должны
объяснить возможность a priori познавать при помощи категорий все
предметы, какие только могут являться нашим чувствам" (В 159) - Кант
начинает анализ с рассмотрения синтеза схватывания, под которым он
понимает "сочетание многообразного в эмпирическом созерцании, благодаря
чему становится возможным восприятие его, т.е. эмпирическое сознание о
нем" (В 160).

Следующий шаг Канта состоит в утверждении, что синтез схватывания должен
сообразовываться с формами как внешнего, так и внутреннего чувственного
созерцания, а именно, с пространством и временем (там же). Поскольку и
та, и другая разновидность чистого созерцания заключает в себе единство,
Кант утверждает, что это единство дано "a priori... вместе с этими
созерцаниями... как условие синтеза всякого схватывания" (В 161). Но
"это синтетическое единство может быть только единством связи
многообразного данного созерцания вообще в первоначальном сознании
сообразно категориям и только в применении к нашему чувственному
созерцанию". Все это позволяет Канту сделать вывод, что "весь синтез,
благодаря которому становится возможным само восприятие, подчинен
категориям" (там же), т.е. что все предметы наших чувств с
необходимостью должны соответствовать этим чистым понятиям рассудка (см.
В 164-165). Таковы главные особенности начальной и завершающей стадий
полной субъективной дедукции из второго издания "Критики". Вспомним, что
по своим формальным характеристикам эти стадии жестко соотнесены,
соответственно, с дедукциями "сверху" и "снизу" из первого издания.
Единственное существенное различие состоит в том, что обсуждение Кантом
тематики "синтеза рекогниции" перекочевало во втором издании из
завершающей стадии дедукции в начальную. Однако это не мешает
предположить, что дистинкция из первого издания Критики" преследовала те
же цели, что и различение "начала" и "завершения" дедукции из второго
издания. А именно, возможно, что в дедукции "сверху" Кант пытался
показать необходимое отношение категорий к предметам чувственного
созерцания вообще, а в дедукции "снизу" - к предметам эмпирического
созерцания в пространстве и времени. 

Вернувшись к тексту первого издания "Критики", мы увидим, что эта
гипотеза подтверждается. В самом деле, говоря в дедукции "сверху" о
подчиненном трансцендентальному единству апперцепции чистом синтезе
воображения, Кант замечает, что "синтез многообразного в воображении мы
называем трансцендентальным, если он a priori направлен без различия
созерцаний (ohne Unterschied der Anschauungen) исключительно на связь
многообразного" (А 118). Вполне вероятно, что Кант хочет этим сказать,
что подобный синтез значим для всех возможных разновидностей чувственных
созерцаний, т.е. для созерцания вообще. Это предположение усиливается
тем, что в уже упоминавшемся наброске дедукции начала 1780 года Кант
тоже связывает трансцендентальную функцию воображения с "предметами
вообще" (XXIII: 18).

С другой стороны, в дедукции "снизу" Кант имеет дело с синтезами
схватывания и воспроизведения, которые неразрывно связаны с временем как
формой нашего чувственного созерцания (см. А 120-121, 98-102). Возможно,
что рассмотрение этих синтезов в дедукции "снизу", в первую очередь,
должно было подчеркнуть, что речь в этой части дедукции идет о
доказательстве необходимого отношения категорий к предметам нашего
чувственного созерцания - после того, как в дедукции "сверху" было
показано подобное отношение этих понятий рассудка к предметам
(чувственного) созерцания вообще.

Между тем, мы видели, что Канту, по сути, не удалось органично вписать
экспликацию синтезов схватывания и репродукции в доказательную часть
дедукции "снизу", в результате чего эта часть оказалась практически
неотличимой от соответствующих положений дедукции "сверху". Во втором
издании "Критики", проведя резкую границу между "созерцанием вообще" и
"нашим чувственным созерцанием" - при том, что сами термины в сходном
контексте эпизодически встречаются и в первом издании (см. А 79, 286 / В
105, 342) - Кант смог значительно прояснить соотношение двух стадий
дедукции, в частности, четко обозначить место синтеза схватывания на ее
завершающем этапе.

Вообще, новый вариант различения позволил Канту точнее определить
функции всех эмпирических синтезов. "Синтез рекогниции" (хотя сам термин
во втором издании "Критики" не употребляется) вписался в аргументацию
начальной стадии дедукции (при том, что его роль нам пока совершенно не
ясна), а подробное рассмотрение эмпирического синтеза воспроизведения
оказалось попросту излишним (см. В 152).

Основные комментаторские задачи решены. Теперь мы вернемся к самому
различению двух стадий дедукции и разберем некоторые вопросы, ранее
ускользнувшие от внимания.

Прежде всего, почему Кант не переходит сразу от созерцания вообще к
нашим формам созерцания, а подробно прописывает этот переход? - Потому
что Канту важно не только констатировать значимость категорий для
пространственных и временных представлений, но и выявить различные
уровни наших познавательных способностей, в частности, показать место
эмпирического продуктивного синтеза воображения. Вторая стадия дедукции
совмещает обе эти задачи.

Далее. Мы установили, что, по мнению Канта, необходимость различения
двух стадий дедукции вызвана тем, что категории возникают независимо от
чувственности и поэтому, если они должны иметь объективную значимость,
то они будут значимы для любой формы чувственного созерцания. Дедукция
категорий, следовательно, должна показать и необходимое отношение
категорий к предметам чувственного созерцания вообще, и такое же
отношение к предметам нашего чувственного созерцания, распадаясь тем
самым на две стадии.

Ранее также было отмечено, что к выводу о необходимости вычленения двух
стадий дедукции Кант пришел на самых поздних этапах работы над первым
изданием "Критики чистого разума"

Если учесть, что первый вариант полной субъективной дедукции был создан
Кантом за шесть лет до выхода "Критики", может возникнуть несколько
вопросов. Почему Кант далеко не сразу выделил две стадии дедукции? Не
было ли моментов, сдерживающих указанное различение? Что послужило
поводом для него? Но главный, пожалуй, вопрос связан с некоторой
неясностью предлагаемого Кантом обоснования необходимости выделения двух
стадий дедукции. Почему Кант считает, что если категории возникают
независимо от чувственности и имеют объективную значимость, то они
обязательно должны быть значимы для предметов любых форм чувственного
созерцания? Другими словами, что противоречивого в утверждении, что
категории имеют нечувственное происхождение и тем не менее по каким-то
причинам объективно значимы только для предметов некоторых форм
чувственного созерцания, или даже одной подобной формы (  HYPERLINK
"javascript:winopen('NOTES17.htm');"  17 )?

Ответ на этот важнейший вопрос прямо вытекает из особенностей позиции
Канта, занимаемой им незадолго до выхода первого издания "Критики".

Определить же эту позицию помогает то обстоятельство, что ее изменение,
т.е. признание Кантом необходимости выделения двух стадий дедукции,
произошло буквально в процессе работы над окончательным вариантом
"Критики", так что некоторые положения первого издания этой работы в той
или иной степени отражают устаревшие взгляды Канта.

Но прежде чем выявить следы старых установок Канта в первом издании
"Критики", имеет смысл обратиться к первому кантовскому варианту полной
субъективной дедукции, созданному в 1775 году, и попытаться угадать
возможные пути исследований Канта в последующие годы.

Небольшое предисловие. То, что 1775 год занимает особое место в
"десятилетии молчания" Канта, мы знаем из его письма к М.Герцу от 24
ноября 1776 года, в котором Кант сообщает, что "прошлым летом ..
преодолел последние препятствия". Сохранилось значительное количество
черновых набросков Канта весны-лета 1775 года (их общий объем - более
одного печатного листа). Впервые эти тексты, известные в кантоведении
под именем "Дуйсбургского наследия", были опубликованы Р.Райком в 1887
году (впоследствии они вошли в 17 том Академического издания сочинений
Канта, где "Дуйсбургскому наследию" соответствуют "Размышления" 4674
4684).

Эти тематически связанные (при полной композиционной разрозненности)
фрагменты необычайно важны для понимания генезиса кантовского критицизма
и самой стилистики философствования Канта.

Наиболее интересным и вместе с тем неожиданным представляется то, что
первоначальное решение главной проблемы критицизма было дано Кантом на
языке, близком к алгебраическому. В середине семидесятых годов Кант
увлечен поисками "трансцендентальных алгоритмов" (см. XVIII: 34). В
текстах "Дуйсбургского наследия" мы как раз и обнаруживаем настойчивые
попытки построения своего рода универсальной формулы истины. Все
разновидности истинных суждений могут быть, по Канту, исчерпаны
различными комбинациями трех символов: a, b, x. Их общие значения
таковы. A - действие полагания представлений (схватывание или понятие).
B - спецификация этого действия (экспонент или предикат, в частном
случае: категория). X предмет или место расположения представлений в
душе (пространство, время). Кант выделяет четыре группы случаев.

1) B извлекается из A. X "отпадает". Этот тип отношений исчерпывает
аналитические суждения. Вырожденный случай (XVII: 645, 653-654, 662).

2) B и A "встречаются" в предмете опыта - X. Данный случай характеризует
апостериорные синтетические суждения (XVII: 645, 655).

3) B выявляется в результате конкретизации априорного созерцания X,
благодаря которому его связь с понятием A дает возможность для
многообразных априорных синтетических суждений, основанных на
созерцаниях (XVII: 644, 645, 655).

4) B оказывается "всеобщей функцией мышления", необходимой для того,
чтобы представления были схвачены (A), т.е. отнесены к Я, во времени
(X). Подлинным субстратом необходимой связи A и B (категории)
оказывается сам субъект (см. XVII: 643, 644, 645-646, 647, 648, 651,
652, 653, 655, 656, 658, 659, 660, 664). Этот случай разбирается Кантом
в контексте "экспозиции явлений" (именно так Кант называет дедукцию
категорий в 1775 г.) и исчерпывает самую важную для него рубрику
суждений дискурсивные основоположения метафизики. Здесь - кульминация
всех кантовских исследований середины семидесятых годов.

Пока мы не будем выяснять всех деталей кантовской аргументации в
четвертом случае, а лишь обозначим ее общие контуры. На первый план в
рукописных набросках дедукции 1775 года выдвигается понятие апперцепции.
Кант трактует апперцепцию как "созерцание... себя самого" (XVII: 651),
т.е. как самосознание, сопровождающееся сознанием полагаемых в душе
представлений (XVII: 647). Он добавляет, что "условием всякой
апперцепции является единство мыслящего субъекта" (XVII: 651), и что ни
одно "ощущение", которое не сопровождается сознанием, не может быть
представлено относящимся к субъекту (XVII: 656). Всякое осознанное
явление, или восприятие (XVII: 664), напротив, имеет необходимое
отношение к единству субъекта и "подчинено, следовательно, таким
условиям, посредством которых возможно единство представлений" (XVII:
660). Кант называет эти условия "функциями апперцепции" (XVII: 656),
сводя их в конечном счете к трем "рассудочным рубрикам" (категориям) -
субстанции, причине и взаимодействию (XVII: 645, 646, 647, 648, 649,
656), которые являются одновременно условиями мышления о предметах опыта
и "моментами возникновения" представлений в душе (XVII: 664). В итоге
получается, что "схватывание" явлений в восприятии с необходимостью
подчинено упомянутым категориям (см. XVII: 656, 646-647).

Какое место занимают категории в изложенном варианте дедукции? На одном
полюсе мы имеем здесь осуществляющийся во времени (XVII: 644, 652, 656,
660, 658, 659) синтез схватывания (вспомним, что время - необходимый
элемент четвертого случая общего кантовского алгоритма), на другом -
"единство мыслящего субъекта". Все, что воспринимается во времени,
относится к этому субъекту, и категории сводятся к таким функциям связи
представлений, единственно посредством которых эти представления
"располагаются" в чувственности субъекта и могут быть осознаны им как
его состояния.

Но почему для отнесения представлений к субъекту требуются именно такие,
а не какие-либо другие функции? Такой вопрос вполне мог возникнуть у
Канта и, судя по всему, действительно возник. Ответ же на него
предопределило то, что синтез, единство которого задается категориями,
рассматривался Кантом исключительно с точки зрения его временного
характера: время словно подсказывает, какими "всеобщими функциями
мышления" надо пользоваться, чтобы отнести представления к Я (См. XVII:
652, 653, 656).

В этой ситуации Кант увидел возможность упростить когнитивную схему: не
время подсказывает, какими категориями надо пользоваться, а сами
категории складываются из общих определений модусов времени, задающих
правила синтеза, и единства субъекта, который служит "точкой притяжения"
представлений и в этом смысле инициирует синтез (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES18.html');"  18 ). Получается, что категории
имеют не первоначальный, а производный характер. Категория
взаимодействия связана с сосуществованием, категория причины - с
порядком временной последовательности и т.д. Другими словами, конкретные
функции единства мыслящего субъекта в многообразии представлений строго
заданы определенной структурой чувственного созерцания, непосредственно
поставляющего это многообразие субъекту. При наличии у нас другой формы
внутреннего чувства (в теперешнем нашем состоянии таковой является
время) отнесение представлений к субъекту обеспечивалось бы иными
функциями их связи, в зависимости от того, какими модусами обладала бы
эта новая форма чувственного созерцания. Мы имели бы совсем другие
категории. Наши же теперешние категории, повторим, жестко связаны с
модусами времени, с одной стороны, и единством мыслящего субъекта - с
другой. "Опрокидывание" Я на другие созерцания привело бы к
возникновению других категорий.

О том, что Кант пошел именно этим путем, свидетельствует уже знакомое
нам определение рассудка, данное Кантом в подготовительном варианте
дедукции категорий 1780 года (XXIII: 18) и в первом издании "Критики
чистого разума": "Единство апперцепции по отношению к синтезу
воображения есть рассудок" (А 119). Согласно этой дефиниции, рассудок
есть производная способность, возникающая вместе с его формами,
категориями (там же), при соотнесении единства апперцепции с тесно
связанным с чувственностью воображением.

Подобное определение имеет смысл лишь при допущении, что Кант принимал
описанную выше схему возникновения категорий из отношения мыслящего
субъекта к определенным формам чувственности, так как в противном случае
непонятно, каким образом можно рассматривать рассудок в качестве
производной способности (впоследствии, правда, окажется, что уже в
первом издании "Критики" это определение представляет собой меняющую
изначальный смысл модификацию более ранней дефиниции).

Другое свидетельство того, что Кант действительно придерживался
указанной схемы, обнаруживается в приложении к трансцендентальной
аналитике - "Об амфиболии рефлективных понятий". Затрагивая здесь вопрос
о категориях, Кант замечает, что "даже если бы мы и допустили
какой-нибудь способ созерцания кроме нашего чувственного, все равно наши
функции мышления не имели бы никакого значения для него" (А 286 / В
342). Из контекста ясно, что речь идет именно о другой форме
чувственного созерцания - далее Кант специально рассматривает вариант и
со сверхчувственным (там же) - но в таком случае высказывание Канта
имеет смысл лишь при условии, что наши функции мышления, или категории,
неразрывно связаны с нашими же формами чувственного созерцания, так как
иначе они могли быть применимы и к многообразному других возможных
чувственных созерцаний.

Итак, в первом издании "Критики" действительно есть следы той позиции
Канта, которая характеризуется тесным сближением категорий с модусами
конкретного чувственного созерцания. Любопытно, что и впоследствии Кант
иногда возвращался к этому способу объяснения природы категорий (см. 7:
398-399). В то же время, мы видели, что эти взгляды являются устаревшими
для Канта уже в первом издании и не отражают его новой позиции, согласно
которой категории значимы для всех возможных форм чувственных
созерцаний. Но если раньше трудно было понять, почему при независимом от
чувственности происхождении значимость категорий не может ограничиваться
какой-либо одной формой чувственности, то теперь имеются все данные для
ответа на этот вопрос.

Объясняя возникновение категорий через отношение единства субъекта, или
апперцепции, к конкретным формам чувственности, Кант, возможно не без
удивления, обнаружил (это произошло, вероятно, в начале 1780 года), что
в этом случае трансцендентальная дедукция категорий приводит к
результатам, обратным тем, которые были задуманы в качестве цели этого
исследования.

В самом деле, по своему изначальному замыслу дедукция должна была
подтвердить нечувственное происхождение категорий, доказав при этом
необходимое отношение категорий к предметам опыта. Однако на путях этого
доказательства Кант постепенно сближал категории с модусами
чувственности и в конце концов дошел до их полного отождествления.
Правда, и во второй половине семидесятых годов Кант, скорее всего,
формально различал категории и соответствующие им общие временные
определения ("схемы"), оставляя за первыми в отвлечении от вторых
значение логических функций (впрочем, в одном из набросков этого периода
Кант прямо отождествляет "категории" и "функции воображения" XVII: 26; R
4911), но он не мог в итоге не увидеть, что и это различение должно
отпасть при такой трактовке категорий, которая объясняет их
возникновение через отношение единого субъекта к конкретным формам
чувственности.

Кант, таким образом, оказался перед дилеммой: либо конкретный набор
категорий значим для конкретной формы чувственного созерцания (в нашем
случае, для времени, к предметам же в пространстве они применимы только
потому, что все подобные предметы подчинены также условиям времени), но
тогда причиной ограничения области их применения может быть только то,
что они "вырастают" из этой формы чувственности, либо категории не
связаны в своем происхождении с чувственностью, но тогда их возможная
значимость выходит за рамки какой-либо конкретной формы чувственного
созерцания, а поскольку a priori одно чувственное созерцание ничем не
отличается от другого, они должны быть значимы для предметов
чувственного созерцания вообще.

Первый вариант ставит под сомнение всю дедукцию категорий и поэтому
неприемлем. Второй подразумевает отказ от описанной выше схемы
возникновения категорий и требует отдельного доказательства необходимого
отношения категорий к предметам чувственного созерцания вообще, которое
должно предшествовать подобному доказательству относительно предметов
нашего созерцания. 

Мы видели, что уже в первом издании "Критики" Кант выполнил это условие,
различив две стадии полной субъективной дедукции "сверху" и "снизу". Во
втором издании Кант не только прояснил соотношение частей дедукции и
обозначил главный мотив указанного различения - нечувственное
происхождение категорий - но и избавился от "устаревшего" уже в первом
издании определения рассудка через отношение единства апперцепции к
синтезу воображения. Во втором издании "Критики" Кант просто
отождествляет рассудок с синтетическим единством апперцепции (В 134).
Вопрос же о том, почему мы имеем именно такие, а не какие-либо другие
категории, легко решавшийся при соотнесении категорий с модусами
определенных форм чувственности, во втором издании "Критики" признается
Кантом выходящим за пределы нашего познания (В 145-146), что
представляется неизбежным следствием придания самостоятельности чистым
понятиям рассудка. Характерно, что говоря здесь о невозможности
объяснения, почему у нас есть именно такой набор категорий, Кант
приравнивает их в этом отношении к пространству и времени (В 146),
которые и в рамках прежней схемы (наряду с воображением и апперцепцией и
в противоположность рассудку) относились к числу первоначальных и ни из
чего не выводимых субъективных источников познания (А 94; XXIII: 18).

Окончательное прояснение композиции полной субъективной дедукции дает
нам возможность уточнить кантовское понимание одной из самых
таинственных и важных проблем критической философии: отношения
чувственности и рассудка.

Приступая к дедукции категорий, Кант должен был решить две едва ли не
взаимоисключающие задачи: доказать необходимое отношение категорий к
явлениям и в то же время не допустить слияние категорий с формами
чувственности. Эти цели в итоге достигаются Кантом, с одной стороны,
через различение двух стадий дедукции, помогающее отделить категории от
модусов конкретных форм чувственности, с другой - с помощью
отождествления предметов, необходимо относящихся к категориям, не с
явлениями вообще, а лишь с теми явлениями, которые могут быть осознаны,
или стать объектами восприятия, и подобная оговорка оставляет сами
явления со стороны их формы как бы "безразличными" к категориям. Таким
образом, ни категории не связаны с формами чувственности, ни формы
чувственности сами по себе - с категориями, и тем не менее все предметы
чувств, которые могут быть восприняты (те явления, которые не могут быть
предметами восприятия, есть для нас ничто, а так как они не имеют
самостоятельного существования, то они вообще ничто - А 117, 120),
необходимо подчинены категориям.

Завершая главу, суммируем не то, что сделано в ней, а то, что не
сделано. Не удалось выяснить, какое место в структуре "полной"
субъективной дедукции занимает "достаточная" дедукция категорий. Более
того, мы могли бы даже заметить некоторую тенденцию к вытеснению
"достаточной" дедукции на периферию аргументативных путей субъективной
дедукции, отправной точкой которых является понятие апперцепции. Этот
вопрос будет изучен в следующей главе, и мы увидим, что он окажется
решающим для понимания структуры кантовской аргументации в
трансцендентальной дедукции категорий в целом.

ГЛАВА 4.

ВЫЗВОЛЕНИЕ

1. Центральный аргумент полной субъективной дедукции.

В этой главе мы уточним содержательные моменты кантовской аргументации в
полной субъективной дедукции категорий. Для этого надо будет свести
воедино два крупнейших аргументативных блока дедукции, выявленных в
предыдущей главе. То, что вопрос о роли "достаточной" дедукции категорий
в аргументативной системе полной субъективной дедукции не получил
автоматического разрешения при исследовании в предыдущей главе
формальной структуры трансцендентальной дедукции категорий, наводит на
мысль о возможных трудностях, которые могут препятствовать установлению
точного соотношения между полной и "достаточной" дедукциями.

И действительно, для решения этой проблемы придется выйти за рамки
дедукции из "Критики" и обратиться к ее более ранним вариантам. Но
прежде надо рассмотреть вопрос о соотношении "достаточной" и полной
дедукций, а также более общий вопрос о содержательных особенностях
кантовской аргументации в дедукции в целом именно на материале "Критики
чистого разума" Начать же этот анализ удобно с изложения обобщенной
схемы взаимодействия рассудка, воображения и чувственности, опирающейся
на результаты, полученные в предыдущей главе при обсуждении различных
аспектов кантовской позиции по вопросу о необходимом отношении явлений к
категориям.

Итак, Кант рисует следующую картину взаимодействия наших познавательных
способностей (  HYPERLINK "javascript:winopen('NOTES19.html');"  19 ).
Чувственность поставляет нам многообразие представлений, но говорить о
их реальном существовании можно лишь в том случае, если эти
представления могут быть осознаны нами (А 120). Всякий конкретный акт
осознания подобных представлений необходимо связан с возможным
самосознанием (А 116), т.е. всякое восприятие предполагает возможность
присоединения к нему акта "я мыслю" (В 132). Другими словами, все
представления чувств связаны с Я, от которого a priori неотделимо
численное тождество (А 108, 116; В 133-134). 

Таким образом, a priori известно, что все представления должны быть
объединены в мыслящем субъекте. Поскольку речь идет о чувственных
представлениях, это объединение достигается в результате синтетической
деятельности продуктивного воображения (А 118). На эмпирическом уровне
эта деятельность получает название синтеза схватывания (А 120-121;
XXIII: 18), на априорном - трансцендентального синтеза продуктивного
воображения (А 118; В 150, 164) или чистого синтеза схватывания (А 100).
Трансцендентальный синтез составляет условие синтеза схватывания (В
164), формы же трансцендентального синтеза задаются категориями (А 119;
В 152, 164).

Из всего этого Кант делает вывод, что все чувственные представления,
которые могут быть восприняты, т.е. имеют отношение к Я, связаны друг с
другом продуктивным синтезом воображения сообразно категориям (В
164-165).

Так выглядят кантовские описания "действия рассудка на чувственность" и
"первого применения его к предметам возможного для нас созерцания" (В
152). Именно здесь сосредоточены положения, составляющие ядро
трансцендентальной дедукции категорий и позволяющие объяснить
возможность априорных синтетических познаний с помощью категорий.

Между тем, картина взаимодействия познавательных способностей оказалась
бы неполной без учета других функций воображения и "остальных способов
применения" рассудка к предметам чувств (там же). Так, мало собрать
представления в душе с помощью синтеза схватывания, и если бы мы не
обладали способностью припоминания ранее воспринятого, включающей в себя
воспроизведение удержанных синтезом схватывания представлений и
идентификацию воспроизведенного с ранее воспринятым (А 99-104, 120-122),
то собранные в душе представления не могли бы поставлять материал для
целостных образов (А 122), в которых наличные впечатления связываются с
представлениями, сопровождавшими их в прошлом. В свою очередь, подобное
объединение представлений лишь в том случае может претендовать на
соответствие с многообразным эмпирических созерцаний, если мы обладаем
способностью ассоциации представлений в воображении, т.е. такого их
соединения, которое определяется частотой их совместного появления в
восприятии (А 100, 121).

Ассоциативные связи представлений носят, однако, субъективный характер,
и для придания им объективного значения мы должны помыслить эти связи в
качестве необходимых (А 104), что, как показано в "достаточной"
дедукции, может быть осуществлено только с помощью категорий (А 111).
Превращение субъективных ассоциаций в объективные суждения опыта есть,
по всей видимости, не что иное, как второе (ср. В 152) применение
рассудка к предметам чувств. Условием же этого применения, равно как и
предшествующего ему ассоциативного соединения представлений, оказывается
внутренняя ассоциированность явлений (А 121), возникающая в результате
 " 0первого"  применения рассудка к явлениям (ср. В 152; А 113-114, 118,
123).

Что же дают эти кантовские формулировки для прояснения аргументативной
структуры дедукции, в частности, для уточнения соотношения "достаточной"
и полной субъективных дедукций?

Первое впечатление таково, что "достаточная" дедукция вовсе не
включается Кантом в структуру полной субъективной дедукции, доказывающей
необходимое отношение явлений к категориям.

В самом деле, "достаточная" дедукция привлекается Кантом для
доказательства необходимости категорий при переходе субъективных связей
представлений в объективные. Но этот вопрос рассматривается им в рамках
обсуждения второго применения рассудка к предметам созерцаний. Поэтому
вполне возможно, что "достаточная" дедукция действительно не имеет
отношения к анализу особенностей "первого" применения рассудка к
явлениям, т.е. к доказательству необходимого отношения последних к
категориям, составляющему цель полной субъективной дедукции.

Мы и раньше замечали что-то неладное в связующих звеньях "достаточной" и
"полной" дедукций. И все же такой вывод настоящий сюрприз. Но его надо
перепроверить.

Ревизия дедукции постепенно приведет нас к диаметрально противоположному
результату. Сперва мы увидим "пространственную" близость "достаточной" и
полной дедукций, затем обнаружим следы имевшихся некогда соединительных
переходов между аргументативными блоками "апперцепции" и "достаточной"
дедукции, и, наконец, восстановим изначальную структуру полной
субъективной дедукции. "Достаточная" дедукция окажется ее фундаментом.

Для начала надо повнимательнее взглянуть на ход кантовского
доказательства. Напомним еще раз его ключевые звенья. Прежде всего, Кант
утверждает, что все явления, которые могут быть осознаны, с
необходимостью объединены в мыслящем субъекте (А 116; В 132-136). Далее,
подобное единство предполагает синтез, который имеет априорный характер
(А 118; В 132-136). Наконец, формами этого синтеза Кант считает
категории (А 119; В 143). Признание истинности всех трех посылок
позволяет заключить, что все возможные предметы восприятия с
необходимостью подчинены категориям, и цель трансцендентальной дедукции
оказывается достигнута. Но если два первых положения выглядят достаточно
правдоподобно, то третье, отождествляющее категории с функциями единства
сознания, вызывает некоторые вопросы.

Во-первых, как убедиться в том, что отнесение представлений к
Я обязательно должно сопровождаться таким соединением этих
представлений, которое было бы сообразно категориям? Во-вторых, как
показать, что в отнесении представлений к Я должны быть задействованы
все категории? В противном случае может оказаться, что хотя возможные
предметы восприятия и соответствуют снеобходимостью некоторым
категориям, они могут не соответствовать другим. И если речь идет при
этом о "важнейших" категориях (таковыми являются "категории отношения" -
ср. XVIII: 369), то дедукция просто не оправдывает себя.

Рассмотрим, какие варианты решения этих проблем предлагаются Кантом в
текстах трансцендентальной дедукции. Начать можно с аргументации Канта в
дедукции "сверху" из первого издания "Критики". Она имеет следующий вид:
поскольку осознанию представлений предшествует априорное объединение их
в мыслящем субъекте, а категории суть единственные известные нам
априорные формы синтеза представлений, то можно сделать вывод, что все
явления, которые могут быть осознаны, с необходимостью должны быть
связаны с помощью категорий (А 116-119).

Ясно, однако, что этот аргумент в лучшем случае доказывает, что
объединение представлений в сознании не может обойтись без их связывания
с помощью некоторых категорий, но не может гарантировать участие в этом
всех категорий, что, как отмечалось выше, необходимо для успешного
проведения дедукции.

Но, может быть, только соединение представлений с помощью всех категорий
обеспечивает "полное" (durchgaengige)   и "всеобщее" (allgemeine)
единство сознания (А 112; ср. XVIII: 391)? Для того, чтобы ответить на
этот вопрос, еще раз уточним задачи трансцендентальной дедукции. Канту
нужно показать, что явления подчинены категориям, и если он связывает
категории с функциями единства представлений в сознании, то, в таком
контексте, "полное" и "всеобщее" единство сознания будет обеспечено теми
категориями, которых окажется достаточно для восприятия явлений
сообразно всем имеющимся в наличии модусам чувственного созерцания.
Оставшиеся же категории, если таковые окажутся, не будут иметь
необходимого отношения к явлениям.

Применим эти выводы к всеохватывающей форме нашего чувственного
созерцания - времени. Кант выделяет три модуса времени, "постоянность,
последовательность и одновременное существование" (А 177 / В 219), и
связывает функции единства сознания сообразно этим модусам с категориями
отношения субстанцией, причиной и взаимодействием. Проблема, однако, в
том, что, к примеру, за последовательный синтез представлений, по Канту,
отвечает не только априорное понятие причины, но и категории количества.
В "схемах" того и другого представляется последовательность, правда в
первом случае еще и упорядоченная (А 142, 144 / В 182, 183). Но может
быть для восприятия длительности достаточно категорий количества, и
именно они обеспечивают единство сознания в этом временном модусе? В
этом случае нельзя исключить возможность восприятия такой
последовательности многообразного, которая не будет подчинена правилу
необходимого следования одних членов последовательности за другими. Этот
вывод означал бы невозможность априорного доказательства объективной
значимости важнейшей категории причины. Но ведь сама трансцендентальная
дедукция у Канта исторически начиналась с признания необходимости
доказательства объективной значимости именно этого понятия!

Итак, аргументов, представленных в дедукции "сверху" из
"систематической" части трансцендентальной дедукции первого издания
"Критики", недостаточно для доказательства необходимого отношения к
явлениям всех категорий. Не достигает цели и аргументация Канта в
предварительном разделе дедукции. Здесь Кант утверждает, что тождество Я
возможно лишь при тождестве функций связи представлений. Последнее же
эквивалентно признанию единообразной, т.е. законосообразной, связи
восприятий (А 108). Эти тезисы Канта важны для понимания его теории
"личного тождества", но они не могут быть опорой дедукции, так как
сначала надо было бы показать, какие именно функции сущностно связаны с
обеспечением тождества Я в восприятии многообразного (скажем, нужна ли
для этого категория причины).

Так обстоит дело с первым изданием. Посмотрим теперь, не присущи ли
подобные недостатки аргументации Канта во втором издании "Критики".
Начало доказательства во втором издании напоминает дедукцию "сверху":
Кант утверждает, что условием возможности эмпирического сознания
представлений является опирающееся на априорные принципы объединение
этих представлений в апперцепции (В 132-136), обеспечивающее тождество Я
относительно многообразного возможных эмпирических созерцаний (В
132-133). Это тождество, или необходимое единство самосознания в
осознании многообразия представлений, Кант называет "трансцендентальным
единством апперцепции" (В 132, 139).

Но если эта часть дедукции из второго издания "Критики" мало отличается
от дедукции "сверху", то последующий ход кантовской аргументации
выявляет существенные различия. Вместо простого отождествления категорий
с априорными функциями единства представлений в сознании, как в дедукции
"сверху" из первого издания, Кант приступает к дальнейшим исследованиям,
вводя в оборот проблематику "достаточной" дедукции. Утверждая, что
только благодаря трансцендентальному единству апперцепции "все данное в
созерцании многообразное объединяется в понятие об объекте" (В 139),
Кант называет это единство "объективным" (там же). Далее Кант показывает
с помощью "достаточной" дедукции, что отнесение представлений к
объективному единству апперцепции может быть осуществлено только
посредством категорий (В 140-143), что позволяет ему заключить, что
многообразное единых (т.е. имеющих отношение к возможному сознанию)
чувственных созерцаний необходимо подчинено категориям (В: 143).

Прежде чем выяснить, может ли это доказательство способствовать
устранению недостатков, обнаруженных в дедукции "сверху", уточним его
структуру. Первым существенным моментом является утверждение
необходимого единства многообразного чувственных созерцаний в
первоначальной апперцепции (В 132-133). Вторым - установление того
обстоятельства, что объективное единство представлений осуществляется
только при помощи связывания их посредством категорий (В 140-143).
Наконец, третьим важнейшим моментом доказательства является
отождествление первого единства со вторым, трансцендентального единства
апперцепции с объективным единством апперцепции (В 137-140). Смысл этого
отождествления в том, что те же самые функции, которые требуются для
отнесения представлений к объектам, признаются необходимыми и для
объединения представлений в первоначальной апперцепции, т.е. для
отнесения их к тождественному Я. Показывая в "достаточной" дедукции
совпадение упомянутых функций с категориями, Кант делает вывод, что все
относящиеся к Я представления необходимо подчинены категориям.

Но что дает включение "достаточной" дедукции в структуру кантовского
доказательства, каковы преимущества нового аргумента в сравнении с тем,
который представлен в дедукции "сверху" и был рассмотрен ранее?
Вспомним, что главной проблемой аргументации в дедукции "сверху" была
недоказанность необходимого отношения явлений ко всем категориям. В
частности, было неясно, отвечает ли категория причины за единство
сознания при восприятии последовательной смены представлений. Сейчас
этот вопрос может быть решен: из "доказательства основоположения о
причинности", которое, как мы знаем, является одним из ответвлений
"достаточной" дедукции, следует, что смена представлений лишь в том
случае мыслится объективной, когда мы утверждаем, что в предшествующих
содержится основание для последующих (см. А 189-202 / В 232-247). И так
как теперь получается, что функция, единственно с помощью которой можно
помыслить объективную последовательность представлений, необходима для
обеспечения единства сознания в восприятии последовательности, то
сменяющие друг друга представления лишь тогда могут быть осознаны нами,
если они действительно подчинены закону причинности, что и нужно было
доказать.

Сходным образом можно показать, что все сосуществующие и сознаваемые
нами явления находятся в состоянии взаимодействия (А 211-215 / В
256-262), и что в явлениях должно быть нечто субстанциальное (А 182-189
/ В 224-232). А что касается доказательства необходимого отношения
явлений к другим категориям, то оно не составляет особой проблемы и
может быть даже проведено вне рамок полной трансцендентальной дедукции.
Скажем, для обоснования необходимого отношения явлений к категориям
количества и качества достаточно просто подвергнуть анализу формальные
особенности восприятия предметов во времени (А 162-176 / В 202-218).
Категории модальности вообще не имеют непосредственного отношения к
предметам (А 219 / В 266), так что и специального доказательства их
объективной значимости не требуется. Таким образом, за полной
трансцендентальной дедукцией остается главным образом доказательство
объективной значимости категорий отношения, и введение в ее структуру
"достаточной" дедукции позволяет, на первый взгляд, приблизить решение
этой задачи.

Однако более внимательное рассмотрение кантовской аргументации в
дедукции второго издания "Критики" показывает, что ей присущи, по сути,
те же недостатки, которые были обнаружены в дедукции "сверху" из первого
издания.

Новый вариант дедукции опирается на отождествление трансцендентального и
объективного единства апперцепции. Иначе говоря, Кант признает, что
отнесение представлений к Я и отнесение их к объекту (т.е. осознание их
связи в качестве объективной в рамках "второго" применения рассудка к
предметам) осуществляется с помощью одних и тех же функций - категорий.

На этом отождествлении построена дедукция во втором издании, но каким же
образом Кант обосновывает его правомерность? Подобное обоснование
необходимо, ибо это тождество не самоочевидно, и его постулирование без
каких-либо подкрепляющих аргументов приводит к логическому кругу в
доказательстве, так как получается, что то, что должно быть доказано в
дедукции - совпадение всех категорий с необходимыми функциями единства
многообразного в апперцепции - заранее принимается в качестве истинного.
Между тем, кантовские пояснения на этот счет вызывают немало вопросов.
Кант начинает их с определения объекта как того, "в понятии чего
объединено многообразное, охватываемое данным созерцанием" (В 137). Но
поскольку "всякое объединение представлений требует единства сознания в
их синтезе" (там же), то Кант приходит к выводу, что единство сознания и
составляет "отношение представлений к предмету, стало быть, их
объективную значимость" (В 137). Это и позволяет ему впоследствии
отождествить трансцендентальное и объективное единство апперцепции (В
139).

Кантовское обоснование выглядит спорным из-за двусмысленности данной им
дефиниции объекта и объективного единства представлений. Хочет ли Кант
сказать, что всякое объективное единство представлений невозможно без
единства сознания, или он также утверждает, что всякое единство
представлений по определению является объективным? В первом случае,
однако, единство сознания оказалось бы лишь необходимым условием
объективного единства, и возможность обратного заключения от функций
объективного единства представлений к функциям единства многообразного в
сознании осталась бы проблематичной. Во втором случае, даже если
уточнить, что объективное единство обеспечивается только априорными
функциями (см. В 140), т.е. категориями, все равно получается, что
объективное единство представлений и, стало быть, тождественное ему по
определению (в данной интерпретации) трансцендентальное единство
апперцепции в осознании многообразного представлений может
бытьосуществлено и без категорий причины и взаимодействия. Ведь
объективным и, следовательно, могущим быть воспринятым окажется, к
примеру, и такой реализуемый с помощью категорий количества синтез
сменяющих друг друга представлений, в котором не будет подчинения этих
представлений закону причинности. Полная субъективная дедукция не
достигнет цели.

Если же, в соответствии с положениями "достаточной" дедукции, принимать,
что объективной последовательностью мы считаем лишь такую
последовательность, члены которой подчинены не только предписаниям
категорий количества, но и основоположению о причинности, то мы вновь
возвращаемся к первому случаю. Опять возникает вопрос, на каком
основании мы отождествляем функцию объективного единства представлений в
мысли о последовательности с функцией, выражающей условия возможности
восприятия последовательности, т.е. осознания смены представлений: хотя
и ясно, что без последней функции первая была бы невозможна, но нас
интересует доказательство как раз обратного соотношения, которое здесь
отсутствует.

Напомним, что мы рассмотрели особенности кантовской аргументации в
полной дедукции второго издания "Критики". Важно, однако, отметить, что
основные черты этого варианта дедукции доказательство необходимого
отношения явлений к категориям через "достаточную" дедукцию и
отождествление объективного единства представлений с необходимым
единством осознания многообразного чувственных созерцаний - отчетливо
просматриваются и в предварительном разделе "полной" дедукции из первого
издания "Критики", а также в первых черновых набросках полной
субъективной дедукции 1775 года.

Так, во втором разделе дедукции первого издания (предварительном разделе
субъективной дедукции), задаваясь вопросом об условиях отнесения
представлений к предметам, которые мыслятся независимыми от нашего
познания (А 104), Кант, с одной стороны, сводит эти условия к категориям
(ср. А 104, 111-112), с другой - отождествляет единство относящихся к
предмету представлений с трансцендентальным единством апперцепции (А
106-109), причем и здесь основания для идентификации остаются неясными.

Та же линия аргументации прослеживается и в черновых набросках дедукции
1775 года. Утверждая, что  "Я  0есть прообраз (Original)   0всех
объектов" (XVII: 646), и что предмет "параллелен моему Я" (XVII: 648),
Кант приходит к выводу о принципиальном тождестве "объективных" и
"субъективных функций души". Установив с помощью исследований, которые
являются прототипами "достаточной" дедукции, что отнесение представлений
к объекту осуществляется главным образом посредством категорий
субстанции, причины и взаимодействия (XVII: 648-649), он получает
возможность прямо связать указанные категории с функциями единства
осознания многообразного явлений, или актами полагания представлений в
душе (см. XVII: 646-647, 660, 668).

Вот один из фрагментов "Дуйсбургского наследия", где наглядно
иллюстрируется этот вывод. По поводу опыта, который "объективен" и есть
представление чего-то "в качестве внешнего мне" (XVII: 648), Кант
отмечает: "Опыт возможен только благодаря предположению, что все явления
подпадают под рубрики рассудка, т.е. что во всяком созерцании как
таковом есть величина, во всяком явлении - субстанция и акциденция. В
изменении явления причина и действие, в его целом - взаимодействие. Эти
положения, следовательно, значимы для всех предметов опыта. Те же самые
положения значимы и для души относительно порождения ее собственных
представлений и суть моменты [их] возникновения" (XVII: 664).

Таким образом, уже в первом варианте полной субъективной дедукции
отчетливо прослеживается тенденция к включению в ее состав положений
"достаточной" дедукции, а также к соотнесению Я и объектов, или
отождествлению единства в осознании многообразного и объективного
единства представлений. Но как по отношению к более поздним вариантам
дедукции возникал вопрос о правомерности отождествления объективного и
трансцендентального единства апперцепции, точно также этот вопрос встает
и относительно кантовских черновиков 1775 года. Речь вновь идет о
законности установления корреляции между Я  и объектами. И опять может
показаться, что Кант не дает ответа, а лишь постулирует подобное
отношение.

Если это действительно так, придется признать наличие лакуны в
кантовской аргументации, составляющей полную субъективную дедукцию
категорий, которая не заполняется и присутствием в системе ее аргументов
блока "достаточной"дедукции.

Пробел в дедукции состоит в недоказанности тождества всех категорий с
необходимыми функциями единства апперцепции. Между тем, отказ от этого
положения или его простое декларирование приводят к разрушению всей
трансцендентальной дедукции.

Мнение о существенном пробеле в кантовской аргументации давно получило
широкое распространение в кантоведческой литературе(  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES20.html');"  20 ).

2.Первоначальная дедукция.

Имеется, однако, и другой аспект проблемы, представляющий немалый
интерес. Неужели сам Кант не видел этого пробела? С одной стороны, ответ
кажется очевидным: конечно Кант его не видел, иначе данного пробела
просто не было бы. С другой стороны, Кант ведь не пересказывает чей-то
аргумент - в этом случае вполне можно не заметить наличие скрытых
допущений - но Кант должен был сначала изобрести этот аргумент и лишь
затем изложить его. Мыслимо ли, чтобы ему вообще мог прийти в голову
аргумент со столь серьезным изъяном?

Не может ли быть так, что звено, отсутствующее в вариантах дедукции из
"Критики чистого разума", все же было чем-то заполнено в 1775 году? Но
чем?

Долгое время не удавалось найти подходов к решению этого вопроса, и лишь
недавнее историко-философское открытие, одновременно сделанное в 1989
году В.Карлом и Х.Шмитцем, создало предпосылки для реконструкции
первоначального варианта дедукции (  HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES21.html');"  21 ).

Открытие, о котором идет речь, не имеет, на первый взгляд, прямого
отношения к дедукции категорий. На основе тщательного анализа черновых
набросков и лекций Канта было установлено, что еще за несколько лет до
выхода "Критики чистого разума" Кант считал, что тождественное во всяком
восприятии Я не сводится к единству мышления, или сознания, но дано как
предмет в особом созерцании. Кант писал: "Я - есть некоторое
элементарное представление. Оно созерцание, не подверженное изменению"
(XVII: 465). В лекциях о "философской энциклопеции" 1775 года Кант
называет это созерцание "первоначальным". Он указывает здесь, что "я
ничего не могу созерцать originaliter (за исключением себя самого), а
лишь производно, когда меня что-то аффицирует" (XXIX: 15). Тем самым
Кант подчеркивает нечувственный характер самосозерцания. Данная позиция
была сформулирована Кантом еще в период диссертации 1770 года (см. XVII:
345-346, 467), но оставалась неизменной вплоть до второй половины
семидесятых годов (см. XVIII: 146; XXVIII: 225-226;   HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES22.html');"  22 ). В 1775 году это
"созерцание себя самого" отождествляется Кантом с апперцепцией (XVII:
651, 668; XVIII: 72), а само Я - с субстанцией (XVIII: 146, 150). "Это
единственный случай - говорил Кант студентам в лекциях по психологии
конца семидесятых годов - когда субстанция может непосредственно
созерцаться нами. Ни в одной вещи мы не можем созерцать субстрат и
первый субъект, но в себе я непосредственно созерцаю субстанцию"
(XXVIII: 226).

В "Критике чистого разума", вышедшей в 1781 году, позиция Канта коренным
образом изменилась. Теперь он опровергает тезис, что Я есть субстанция
(разве что "в идее" - А 351), и утверждает, что с Я "не связано никакое
созерцание, которое отличало бы его от других предметов созерцания", и
что "хотя мы и воспринимаем, что это представление имеет место во всяком
мышлении, мы не замечаем, однако, чтобы оно было устойчивым и постоянным
созерцанием" (А 350). Единство апперцепции трактуется Кантом в "Критике"
исключительно как единство мышления. Последнее, по определению, не
существует независимо от наших познавательных способностей и поэтому
совершенно отлично от возможного единства субъекта самого по себе (А
352-354, 398-401), о котором, впрочем, ничего не известно (А 398-403).
Заключение от первого ко второму, по Канту, невозможно, и попытки такого
заключения опровергаются им в главе о паралогизмах чистого разума.
Интересно, что сами попытки такого рода связаны, как полагает Кант, со
смешением "единства в синтезе мыслей", т.е. единства апперцепции, с
"воспринятым единством в субъекте этих мыслей" (А 402), или просто со
смешением мышления и предмета (там же).

Утверждая, что подобное смешение вызывается "естественной" и "в высшей
степени соблазнительной" видимостью (там же), Кант словно бы дает
понять, что в прошлом он сам не избежал этой "подмены гипостазированного
сознания" (там же). И действительно, позиция Канта середины семидесятых
годов характеризовалась как раз тем, что единое Я рассматривалось им в
качестве предмета особого, нечувственного созерцания - апперцепции, т.е.
именно как "воспринятое единство в субъекте мыслей", при том, что
паралогизмы трансцендентальной психологии оставались еще не открытыми
(первый, второй и третий, касающиеся природы Я; некоторые элементы
раздела о четвертом паралогизме уже имелись у Канта - см. XXVIII: 206).
О том, что паралогизмы еще не были выявлены Кантом, наглядно
свидетельствуют лекции по рациональной психологии, прочитанные им в
конце семидесятых годов в рамках общего курса метафизики (так называемая
"Метафизика L1" - см. XXVIII: 225-226; первая "критическая" разработка
главы о паралогизмах дана Кантом в обширном черновом наброске,
созданном, возможно, уже в 1780 году - XVIII: 221-229;   HYPERLINK
"javascript:winopen2('NOTES23.html');"  23 ). Итак, можно зафиксировать
существенное изменение кантовских взглядов на природу Я, произошедшее в
период между 1775 и 1781 годами. Между тем, понятие единства мыслящего
субъекта играет центральную роль как в первоначальном, так и в
последующих вариантах дедукции категорий. Нельзя ли предположить в этой
связи, что обнаруженные пробелы в аргументации Канта из дедукции первого
и второго издания "Критики" возникли вследствие изменения его позиции по
вопросу о статусе единства апперцепции, а изначально отсутствовали?

Для проверки этой гипотезы уточним позицию, занимаемую Кантом в 1775
году. Кант полагал, что единое Я дано нам как предмет "первоначального"
созерцания - апперцепции. Возникает вопрос, какого рода этот предмет.
То, что Я как субстанция не может быть явлением, следует уже из того,
что в явлениях, по Канту, не может быть абсолютно простых и неизменных
представлений (см. А 523-527 / В 551-555). "В явлениях мы не можем
познать что-то как субстанцию (это лишь понятие апперцепции)" (XVIII:
150). В одном из важных набросков второй половины семидесятых годов (R
5109) Кант еще более определенно высказывается на этот счет: "Душа не
есть явление. В ней относительным образом находится совокупность
реальности всех возможных явлений. Относительно ощущений она проста (Я);
относительно действий - свободна; для всякого существования явлений она
- необходимый субстрат, который не зависит ни от какого явления" (XVIII:
90-91). Далее Кант находит яркие формулировки. Он говорит о том, что
"душа как интеллигенция оказывается субъективным прообразом
интеллигибельного мира" и что она "как ноумен в нас" "содержит в себе
условие всех возможных явлений" (XVIII: 91). Итак, Я есть "ноумен в
нас", т.е. вещь сама по себе.

Зайдем теперь с другой стороны. В "достаточной" дедукции категорий,
основные положения которой были разработаны Кантом уже в середине
семидесятых годов (см. XVII: 648), доказывается, что необходимым
условием отнесения представлений к предметам является связывание их в
мышлении с помощью категорий. Настало время более подробно рассмотреть,
о каких, собственно, предметах идет тут речь.

Начать можно с "Пролегомен". Ведь здесь изложен самый детальный вариант
"достаточной" дедукции. Кант утверждает, что отнесение представлений к
объекту возникает в результате придания с помощью чистых понятий
рассудка общезначимости нашим суждениям (4: 55). Общезначимость связей
представлений трактуется Кантом как их независимость от конкретных
состояний субъекта (4: 55-56). В то же время, Кант подчеркивает, что,
связывая представления с помощью категорий, мы относим их к объекту
самому по себе, при том, что его свойства остаются неизвестными (4: 56).
Прежде чем попытаться вскрыть связь между общезначимостью и отношением к
вещам самим по себе, отметим, что все перечисленные моменты дедукции из
"Пролегомен" обнаруживаются и в набросках дедукции 1775 года. С одной
стороны, Кант утверждает, что "в моменте общезначимости и состоит
предмет" (XVII: 648), с другой - показывает, что посредством
общезначимой и "безразличной к состояниям субъекта" связи представлений
мыслится "нечто в объектах самих по себе относительно мышления" (XVII:
649).

Но какая же связь существует между общезначимым соединением
представлений и отношением к вещам самим по себе? Ответ на этот вопрос
можно получить из "достаточной" дедукции первого издания "Критики". Кант
задается вопросом, что "имеют в виду, когда говорят о предмете, который
соответствует познанию, стало быть, также и отличается от него" и
приходит к выводу, что "этот предмет должно мыслить только как нечто
вообще = х, так как вне нашего знания мы ведь не имеем ничего, что мы
могли бы противопоставить этому знанию как соответствующее ему" (А 104).
Подобная ситуация вызвана тем, что явления как единственно доступные нам
предметы познания не существуют вне нашей "способности представления"
(Vorstellungskraft) и поэтому не соответствуют понятию предмета,
отличающегося от нашего познания, или независимого от нас (там же). Если
же заходит речь о таком неопределенном предмете, то он мыслится вне
возможных данных эмпирических созерцаний, т.е. как трансцендентальный
предмет (см. А 109).

Между тем, общезначимая связь представлений в мышлении с помощью
категорий указываетна то, что определения соответствующих этим
представлениям эмпирических созерцаний мыслятся существующими независимо
от состояний субъекта (4: 56). 

Но как согласовать это положение с тезисом, что многообразное
эмпирических созерцаний, как явление, не существует независимо от
состояний субъекта (А 104)?

Выход, судя по всему, видится Канту именно в том, что многообразное
чувственных созерцаний, связанное с помощью категорий, мыслится нами в
качестве определения трансцендентального предмета, или объекта самого по
себе (А 109-110; 4: 56). Заметим, что приписывание чувственных данных
трансцендентальному объекту (см. А 494-495 / В 522-523) не означает, что
сам этот предмет обладает характеристиками эмпирических созерцаний, или
что благодаря подобному отнесению представлений мы познаем свойства
самого трансцендентального объекта (см. 4: 56). Отнесение эмпирических
созерцаний к объектам самим по себе есть признание, что многообразное
этих созерцаний имеет нечувственные корреляты в объектах.

Для иллюстрации этого кантовского тезиса можно взять следующий пример.
Предположим, что мы смотрим на какой-нибудь предмет, который мыслится
нами в контексте опыта подчиненным категориям. Отвернемся теперь от
этого предмета. На примере других людей, отворачивающихся от такого
предмета, мы знаем, что подобное действие не приводит к уничтожению
предмета. Допуская к тому же, что предмет не может исчезнуть без
причины, мы полагаем, что он продолжает существовать и тогда, когда не
воспринимается нами. Вместе с тем, говоря в такой ситуации о
существовании данного предмета, мы не можем больше использовать по
отношению к нему значимые только для актуального восприятия
пространственно-временные характеристики (ср. А 494-495 / В 523-524; от
этой кантовской предпосылки зависит корректность всего рассуждения,
однако мы не будем ее оценивать), но должны рассматривать его в качестве
неизвестного нам определения трансцендентального объекта. Таким образом,
любой воспринимаемый нами в контексте опыта предмет должен
истолковываться не только как определение внешнего или внутреннего
чувства, но и как определение трансцендентального предмета.

Дальнейшая конкретизация отношения между предметом, данным в актуальном
восприятии, и тем же предметом, но вне субъективных форм чувственности,
осуществляется Кантом с помощью схемы, объясняющей наличие
многообразного содержания эмпирических созерцаний воздействием
трансцендентального объекта на нашу чувственность (А 494-495 / В
522-524; 4: 55-56). Именно в качестве нечувственной причины эмпирических
представлений Кант называет трансцендентальный предмет "субстратом
чувственности" (А 251).

Итак, связывая представления с помощью категорий, мы мыслим их
относящимися к независимому от нас предмету, который лежит в основании
явлений и служит источником многообразия чувственных созерцаний (см. А
109; А 494 / В 522), т.е. к трансцендентальному объекту.

Из рассмотренных выше положений как будто следует вывод о тождестве
подобного объекта как "субстрата чувственности" и ноумена как вещи самой
по себе (А 252; В 306-309). В первом издании "Критики" Кант, однако,
разводит эти понятия. Он пишет, что трансцендентальный предмет как
субстрат чувственности (А 251, 253) "не может называться ноуменом, так
как я не знаю, что он есть сам по себе" (А 253). В другом месте Кант
поясняет, что он имеет в виду: "Об этом объекте совершенно неизвестно,
имеется ли он в нас или вне нас и был бы он уничтожен вместе с
чувственностью, или он остался бы и после ее устранения" (А 288 / В
344).

В самом деле, трансцендентальный объект лишь в том случае мог быть
назван ноуменом в строгом смысле слова, если было бы достоверно
известно, что он останется при уничтожении нашей чувственности, так как
именно в этом и состоит определение ноумена (А 252). Но почему у Канта
возникают сомнения относительно независимости трансцендентального
объекта от форм нашей чувственности?

В первом издании "Критики" истоки этого сомнения могут быть обнаружены в
разделе, посвященном критике четвертого паралогизма трансцендентальной
психологии. Здесь Кант отмечает, что "заключение от данного действия к
определенной причине никогда не бывает достоверным, так как одно
действие может быть вызвано различными причинами. Поэтому в вопросе об
отношении восприятия к его причине всегда остается сомнительным,
внутренняя ли это причина или внешняя, т.е. представляют ли собой все
так называемые внешние восприятия только игру нашего внутреннего чувства
или они имеют отношение к внешним действительным предметам как своей
причине" (А 368). И хотя Кант отмечает, что данный аргумент не может
служить основанием для сомнения в существовании предметов опыта,
поскольку они, как явления, даны нам не опосредованно, через их
восприятия, а непосредственно, т.е. тождественны восприятиям (А 374-377;
  HYPERLINK "javascript:winopen2('NOTES24.html');"  24 ), он в то же
время, упоминая в контексте этого аргумента о неизвестности для нас
трансцендентального предмета как возможной причины "наших внешних
созерцаний" (А 372), дает понять, что такой довод вполне может иметь
силу, если на основании многообразного явлений попытаться заключить к
лежащему в их основе трансцендентальному объекту (там же). Эта мысль еще
более определенно высказана Кантом в лекциях по космологии конца
семидесятых годов. Он говорит здесь о "невозможности демонстративного
опровержения эгоиста" (т.е. человека, который утверждает, что кроме него
самого и его перцепций ничего не существует) - именно потому, что "в
основании данных явлений <помимо "сущностей вне меня"> может быть много
других причин, производящих точно такие же действия" (XXVIII: 206;  
HYPERLINK "javascript:winopen('NOTES25.html');"  25 ). Правда, в этих
лекциях Кант не называет субстрат чувственности трансцендентальным
объектом. Привязка данного понятия к тематике четвертого паралогизма
происходит только в первом издании "Критики" (в дедукцию же термин
"трансцендентальный объект" был интегрирован и раньше, о чем
свидетельствует один из набросков Канта конца семидесятых годов - R
5554; см. XVIII: 230).

Итак, Кант приходит к понятию субстрата чувственности как бы двумя
путями. Первый идет от дедукции и связывает само это понятие с вещью
самой по себе, или ноуменом. Второй проходит через главу о паралогизмах
и заставляет усомниться в независимой реальности субстрата
чувственности. Из-за того, что в первом издании "Критики" Кант
обозначает конечные пункты этих маршрутов одним термином
"трансцендентальный объект", может создаться впечатление, что в дедукции
не идет речь об отнесении представлений к вещам самим по себе.

В действительности же аргумент из раздела о четвертом паралогизме
трансцендентальной психологии никак не может помешать утверждению, что
определение многообразного чувственности посредством категорий
представляет это многообразное существующим независимо от состояний
субъекта и, следовательно, относящимся к вещам самим по себе. В самом
деле, связывая представления с помощью категорий, мы тем самым мыслим их
существующими независимо от нас, хотя и не в виде определений
чувственности. Это и значит, что многообразное чувственности
рассматривается нами в качестве определения объектов самих по себе, при
том что интеллигибельные характеристики этих объектов остаются
неизвестными (см. 4: 55-56).

Эти положения, эксплицируемые Кантом в рамках "достаточной" дедукции,
сохраняют свою силу вне зависимости от возможных сомнений в независимом
существовании нечувственной причины наших восприятий, отталкивающихся от
недостоверности заключения от действий к определенной причине (а эти
сомнения, в свою очередь, не прекращаются выводами "достаточной"
дедукции, хотя успешное проведение "полной" дедукции могло бы их
устранить). 

Неудивительно поэтому, что уже в "Пролегоменах" Кант проясняет ситуацию,
прямо говоря об отнесении представлений с помощью чистых понятий
рассудка именно к объектам самим по себе (там же), а ставшее
двусмысленным понятие трансцендентального объекта после первого издания
"Критики" выводится Кантом из употребления. Два этих обстоятельства
подтверждают, что "отход" Канта от положения, согласно которому
связанные посредством категорий представления получают отношение к вещам
самим по себе, носил чисто терминологический характер и был вызван во
многом случайными причинами.

Итак, нет никаких оснований сомневаться в том, что в момент создания
первого варианта полной субъективной дедукции в 1775 году (да и
впоследствии тоже) Кант полагал, что мысля объективную связь
представлений с помощью категорий, мы ставим эти представления в
отношение к вещам самим по себе. 

Подготовительная работа завершена. Можно непосредственно переходить к
реконструкции первоначального варианта дедукции категорий. Наступает
кульминационный момент всех наших изысканий. Мы знаем, что в 1775 году
Кант трактовал Я, присутствующее в любом акте восприятия, как вещь в
себе. С другой стороны, в "достаточной" дедукции Кант показывал, что
необходимым условием отнесения представлений к вещам самим по себе как
нечувственным субстратам феноменов является их связывание с помощью
категорий. Но Я 2  0есть одна из вещей самих по себе и тоже -
нечувственный субстрат представлений (вещи сами по себе могут быть
обозначены переменной z, одно из значений которой (а) есть не что иное,
как Я). Следовательно, все представления, которые имеют отношение к Я,
связаны в соответствии с правилами, вытекающими из категорий. Поскольку
же воспринимать можно только то, что имеет отношение к Я, то все
возможные предметы восприятия подчинены категориям - что и требовалось
доказать в трансцендентальной дедукции категорий.

Важно отметить, что в отличие от более поздних вариантов дедукции,
данный аргумент позволяет решить задачу доказательства необходимого
отношения явлений к категориям субстанции, причины и взаимодействия. В
самом деле, Кант показывает, что, к примеру, последовательность
представлений мыслится объективной лишь в том случае, если мы
предполагаем, что она подчинена закону причинности (XVII: 648).
Поскольку Я есть одна из вещей в себе, и так как представление
последовательности в качестве объективной означает отнесение
многообразного к вещам самим по себе, то всякая смена представлений лишь
тогда может иметь отношение к нашему Я, т.е. быть воспринята, когда она
подчинена закону причинности. От чего зависит действенность этого и
подобных ему аргументов?

Она связана с анализом конкретной формы чувственного созерцания -
времени. Если же говорить о других возможных формах чувственных
созерцаний, то вновь может возникнуть вопрос, не окажется ли достаточно
для отнесения представлений к объектам не всех, а лишь некоторых
категорий, и не останутся ли какие-то категории вообще без
соответствующих модусов чувственности. Вопрос этот выглядит
неразрешимым, из чего можно сделать два вывода.

Во-первых, первоначальный вариант дедукции сущностно связан с
доказательством объективной значимости категорий по отношению к
многообразному наших 2  0форм чувственного созерцания, а не к
многообразному чувственных созерцаний вообще, и это обстоятельство еще
более подчеркивает неизбежность отождествления Кантом во второй половине
семидесятых годов категорий с модусами чувственности.

Во-вторых, попытка Канта (незадолго до появления "Критики") развести
категории и модусы чувственности, доказывая необходимое отношение
категорий к предметам чувственного созерцания вообще, была обречена на
неудачу, даже если бы в это время он придерживался тех же взглядов на
природу Я, что и в 1775 году. 

Обсудим теперь некоторые детали первоначального варианта
трансцендентальной дедукции категорий. Мы выяснили, что для
доказательства необходимого отношения явлений к категориям в 1775 году
Канту достаточно было совместить два положения: 1) необходимым условием
отнесения представлений к вещам в себе является связывание этих
представлений с помощью категорий, и 2) Я есть вещь в себе.

Оба этих тезиса принимались Кантом в 1775 году, и он вполне мог
соединить их. Как доказать, что он сделал это? В текстах "Дуйсбургского
наследия" мы не найдем доведенных до конца рассуждений. Мы можем
опереться на некоторые чуть более поздние формулировки, к примеру,
"представления не могут быть связаны в сознании, если они не
рассматриваются относящимися к некоторой данности (как объекту)" (XVIII:
9). Но в этом нет особой надобности, ибо теперь, когда нам ясны
кантовские мотивы соотнесения Я и объектов, в качестве доказательства
может работать неоднократно высказываемая Кантом в рукописях 1775 года
мысль об их параллелизме (XVII: 646, 648) - в контексте совмещения
категорий (как понятий об объектах) и функций единства многообразного в
душе (XVII: 648, 664), т.е. таких функций, которые полагают восприятия
во внутреннем чувстве относительно тождественного Я.

Но здесь не все так просто. Кант подчеркивает, что идентификация функций
единства представлений в душе с категориями как "функциями апперцепции" 
не может быть полной (см. XVII: 646, 648). И вообще, правильнее говорить
об имплицировании одних другими. Дело в том, что, связывая представления
с помощью категорий, мы относим их в разных случаях к разным
трансцендентальным объектам, а в целом - к неопределенной вещи в себе,
т.е. к вещи, как она есть, вообще, в то время как наши "субъективные
функции души" являются непосредственными формами отнесения представлений
к конкретной вещи - Я. Соответственно, эти функции, хотя и параллельны
категориям (см. XVII: 649), но отличаются от них степенью общности:
"объект может быть представлен только сообразно отношениям субъекта
<т.е. посредством "субъективных функций души"> и есть только лишь само
это субъективное представление (субъекта), только сделанное всеобщим"
(XVII: 646; см. также XVII: 648, 649, 650). Другими словами, категории
отличаются от "действий души" "необходимостью отношений, проистекающей
из всеобщности" (XVII: 649).

"Действия души" и "отношения субъекта" есть не что иное, как "функции
схватывания", обеспечивающие то, что явления "поступают в распоряжение
души" (XVII: 658; см. также XVII: 664), т.е. получают отношение к Я.
Различение "функций схватывания" и "функций апперцепции", или категорий
(XVII: 646; нельзя забывать, что сам термин "категория" встречается в
текстах "Дуйсбургского наследия" только однажды), при одновременном
признании их параллелизма (XVII: 648, 664), в принципе позволяет
объяснить, с одной стороны, почему при восприятии мы сразу не осознаем
необходимой связи представлений - явления подчиняются не непосредственно
категориям (ср. XVII: 656), но изначально связываются с помощью
субъективных функций схватывания. С другой стороны, явления все равно
субординированы функциям апперцепции (XVII: 646-647, 656) и могут быть a
priori познаны с помощью категорий. В самом деле, поскольку Я 1  0есть
вещь в себе, а необходимые условия отнесения представлений к вещам самим
по себе суть категории, то субъективные функции схватывания не являются
достаточными условиями отнесения представлений к Я и не могут не быть
подчинены категориям, и функции апперцепции лежат в основании функций
схватывания. Удвоение функций единства представлений означало признание
двух уровней Я - поверхностного эмпирического и трансцендентального.

В этой связи хорошо было бы уточнить специфику проникновения Канта на
глубинные этажи сознания. Первые шаги прекрасно иллюстрируют кантовские
лекции по "эмпирической психологии" конца семидесятых годов. Исходным
пунктом для любого исследователя служит "здравое состояние", когда он
осознает предметы, а не себя, осознающего предметы. Философствование
начинается с "насильственного" переключения внимания на самого себя.
Сознание становится интуитивным, превращаясь в "наблюдение" за
познавательными способностями (ср. XXVIII: 227). Систематизация этих
наблюдений приводит к созданию целой науки "эмпирической психологии". Но
это пока не трансцендентальная философия. Нужен еще один, решающий шаг.
"Волшебным ключом" Канта, открывающим для "наблюдателя сознания" доступ
к трансцендентальной субъективности, является идея параллельности
реального Я и мыслимого объекта. Именно благодаря этой идее мы переносим
формы мышления о предметах, т.е. способы отнесения представлений к
объектам, известные уже "эмпирической психологии", в бессознательные
действия души и тем самым постигаем фундированность непосредственной
жизни Я, доступной для прямой рефлексии, глубинными трансцендентальными
функциями субъекта. Сам же "трансцендентальный объект" оказывается для
Канта просто удобной фикцией, позволяющей проникнуть на "подземный"
уровень сознания, после чего это понятие становится ненужным и словно
растворяется в "трансцендентальном единстве апперцепции".

Как же конкретно происходило "освоение" Кантом новой трансцендентальной
области?

В 1775 году Кант ограничивается апперцепцией, категориями и схватыванием
представлений во времени. Воображение как способность вообще не
упоминается. Решение дается в плоскости "трансцендентальных алгоритмов".

Прозрения 1775 года сменились интенсивными размышлениями Канта над
собственной системой, историей ее возникновения и существом критического
метода. Эти мысли Канта отображены в большом количестве набросков
последующего периода (RR 4849, 4900, 4901, 4912, 4927, 4937, 4940, 4947,
4949, 4950, 4954, 4957, 4959, 4964, 4970, 4984, 4992, 4997, 5013, 5015,
5017, 5019, 5020, 5024, 5025, 5031, 5036, 5037, 5040, 5065, 5066, 5073,
5074, 5112, 5115, 5116). Кант некоторое время словно осматривается по
сторонам. Он уже планирует к 1778 году завершить работу над "Критикой"
(см. 8: 503). И действительно, многие из перечисленных набросков
производят впечатление "последних штрихов". Однако внутренняя логика
постулатов "Дуйсбургского наследия" требовала от Канта дальнейших
системных трансформаций. Их общая тенденция - поиски своего рода
"трансцендентальной семантики", материалом для которой в основном
опять-таки послужили разработки современной Канту "эмпирической
психологии" (  HYPERLINK "javascript:winopen('NOTES26.html');"  26 ).
Так он пытался дать метафизическую интерпретацию своих
трансцендентальных открытий середины семидесятых.

Первая стадия. A. Синтез схватывания (содержащий в себе чувственный,
эмпирический и продуктивный компоненты) связывается Кантом со
способностью воображения (в дальнейшем этот синтез продуктивного
воображения получил название "эмпирического синтеза схватывания"). B.
Категории сводятся им к сумме Я (единства апперцепции) и схватывания. Я
привносит всеобщность (в силу параллелизма с объектом), схватывание же -
временные формы и синтез представлений. Здесь истоки (но не более чем)
определения категорий, с одной стороны, через отношение единства
апперцепции к воображению (в подготовительном наброске к первому изданию
"Критики" LBl B12 и в самом первом издании), с другой через "чистый
синтез, представленный в общей форме", при одновременном утверждении,
что "синтез ... есть исключительно действие способности воображения" (А
78 / В 103-104 - в первом и во втором изданиях "Критики"). Отсюда же
идет различение Кантом субъективного и объективного единства апперцепции
и признание им зависимости первого от второго (особенно подчеркнутого во
втором издании - см. В 140; А 122-123), а также привязка категорий к
соединению представлений в "сознании вообще" в отличие от их
субъективного соединения в "сознании моего состояния" (4: 57, 62-63 - в
"Пролегоменах"). Временные границы первой стадии распространяются до
конца семидесятых годов. Об этом свидетельствуют уже упоминавшиеся выше
лекции по психологии. Воображение, или "образная сила" (bildende Kraft),
в его трансцендентальной функции здесь еще не структурировано,
определение же рассудка через воображение уже присутствует:  2" 0как
приходят в голову чистые рассудочные понятия? Мы знаем о предметах
созерцания благодаря образной силе, находящейся между рассудком и
чувственностью. Если эта образная сила - in abstracto, это рассудок.
Условия и действия образной силы, взятые in abstracto, составляют чистые
рассудочные понятия и категории рассудка" (XXVIII: 239; ср. XVIII: 26,
70).

Вторая стадия. Кант чувствует необходимость ввести новый компонент в
общую схему взаимодействия познавательных способностей. Ведь схватывание
(направленное на единичное) подчинено общим функциям синтеза. Как
проиллюстрировать это подчинение? В основании эмпирического синтеза
схватывания должен быть положен чистый временной синтез воображения,
общие формы которого ("трансцендентальные схемы" - А 138-139, 142 / В
177, 181) одно время полностью совпадали у Канта с категориями. Этот
синтез протекает за пределами сознания - иначе он целиком растворял бы в
себе эмпирический синтез схватывания, и нельзя было бы говорить о
субъективном единстве сознания и субъективности вообще. Канту не
пришлось бы, уподобляясь Копернику, смело идти "против чувств" (В XXII).
Эта стадия гипотетична, ибо в чистом виде не представлена ни в одном из
сохранившихся манускриптов. Тем не менее упомянутый синтез встречается
нам в более поздних текстах (в наброске LBl B12 1780 года и первом
издании "Критики") - под именем "чистого синтеза схватывания" (А 100)
или "чистого синтеза воображения" (XXIII: 18). Кант специально
подчеркивает его "чистый, но чувственный", т.е. в данном случае
временной характер (ibid.).

Третья стадия. Кант замечает, что его понимание категорий приводит к
слиянию их с модусами конкретной формы чувственности (времени), что
противоречит изначальным целям дедукции (см. 3 главу). Беспокойство
Канта по этому поводу ощутимо уже в лекциях по психологии, которые мы
отнесли к первой стадии. Оно проявляется в том, что вслед за изложением
своей новейшей "темпоральной" теории рассудка Кант неожиданно
воспроизводит старую (фундаментальную для критической философии)
концепцию, которая предполагает жесткое разграничение чувственных и
рассудочных представлений. Он словно пытается сопоставить их и убедиться
в отсутствии противоречий (ср. XXVIII: 239, 241). Однако вскоре Кант
приходит к выводу о неизбежности пересмотра "темпоральной" теории. Выход
из ситуации видится ему в распространении значимости категорий на все
возможные (чувственные) созерцания. Расширение области возможного
применения категорий по инерции влечет за собой допущение новой
разновидности продуктивного воображения - "трансцендентального синтеза
воображения", направленного на "многообразное, без различия созерцаний"
или на "предметы вообще", а также сохранение тезиса о производной
природе категорий: "Трансцендентальный синтез воображения лежит в
основании всех наших рассудочных понятий" (XXIII: 18; LBl B12). Это
позиция подготовительного наброска дедукции 1780 года и первого издания
"Критики". Теперь Кант выстраивает такую иерархию синтезов продутивного
воображения: "Продуктивное воображение 1. эмпирично в схватывании, 2.
чисто, но чувственно относительно предмета чистого чувственного
созерцания, 3. трансцендентально по отношению к предмету вообще. Первое
предполагает второе, а второе - третье" (ibid.). Правда, в первом
издании "Критики" особая природа "трансцендентального синтеза
воображения" акцентируется Кантом только в рамках дедукции "сверху" (А
118), где как раз и решается задача "разрыва" категорий с формами
внутреннего чувства, в других же местах термины "чистый" и
"трансцендентальный" относительно воображения употребляются как синонимы
(А 142, 145 / В 181, 185; А 100, 102).

Четвертая стадия. Это - позиция второго издания "Критики". Кант
обнаруживает, что распространение синтеза воображения на предметы
созерцания вообще лишает воображение не только временных, но (при
широкой трактовке термина "созерцание вообще" в целях практической
философии) и чувственных характеристик (ср. XVIII: 220-221). Поэтому
Кант ликвидирует этот уровень многоступенчатого синтеза воображения.
"Трансцендентальное" воображение полностью перетекает в "чистое"
воображение и окончательно сливается с ним. В то же время, и во втором
издании "Критики" сохраняется троичная структура высших синтезов
познавательной способности. Место "трансцендентального синтеза
воображения" из первого издания занимает теперь трансцендентальный
"интеллектуальный синтез" через категории, касающийся "многообразного
созерцания вообще" (В 151).

Окинув взглядом перечисленные стадии, нельзя не обратить внимание на
изменчивость и подвижность кантовской теории познавательных
способностей. Это впечатление еще более усилится, если вспомнить, что
Кант уточнял ее и в девяностые годы, вплоть до последних разработок в
"Opus postumum". Кант настойчиво искал адекватную "психологическую"
интерпретацию однажды найденного алгоритма. Сам этот алгоритм всегда
оставался неизменным фоном кантовских исследований, невзирая на то, что
Кант вскоре отказался от предпосылок, которые привели к его
формулировке. Так вернемся же к изначальной редакции этого алгоритма и
подведем итоги рассмотрения первого варианта полной субъективной
дедукции!

Этот созданный Кантом в 1775 году вариант органично сочетал в себе
положения "достаточной" дедукции и тезисы, имеющие отношение к единству
апперцепции и его условиям. Основные моменты "первоначальной дедукции"
таковы. Базис всего аргумента составляет "достаточная" дедукция,
показывающая, что необходимым условием отнесения представлений к вещам
самим по себе является их связывание в мышлении с помощью категорий.
Важно отметить, что "достаточная" дедукция в 1775 году была
ориентирована на "категории отношения" в связи с модусами нашей формы
чувственного созерцания, времени, и развивалась в русле будущих
"доказательств основоположений чистого рассудка" из "Критики". Другим
важнейшим положением дедукции 1775 года было признание Кантом того, что
Я как тождественное представление есть вещь в себе, данная нам в особом
нечувственном созерцании, апперцепции. На основании этих положений Кант
делал вывод, что все, что может дойти до нашего Я, т.е. быть воспринято
нами, подчинено категориям и, что особенно важно, в числе этих категорий
должны быть и категории отношения. Тем самым Кант достигал целей полной
субъективной дедукции, или трансцендентальной дедукции как таковой,
состоящих в доказательстве необходимого отношения явлений как предметов
возможного опыта к категориям и обосновании посредством этого
возможности априорного познания этих предметов с помощью чистых понятий
рассудка.

Мы вышли из галерей кантовской дедукции и в рамках данной главы остается
обсудить два вопроса. Во-первых, насколько корректен с логической точки
зрения аргумент, развивавшийся Кантом в 1775 году, при условии признания
истинности его предпосылок? Во-вторых, почему Кант все же отказался от
первоначального варианта дедукции к 1781 году? Рассмотрим эти вопросы по
порядку.

В тексте данной главы предполагалось: признание того, что только при
помощи категорий можно помыслить представления относящимися к объекту
самому по себе, логически эквивалентно допущению, что к предмету самому
по себе действительно могут относиться только представления, связанные
сообразно категориям. Лишь в этом случае можно с полным основанием
"перевернуть" данный тезис на Я как вещь в себе и утверждать, что все
возможные предметы восприятия должны быть подчинены категориям.

Сам Кант придерживается именно такого мнения (XVII: 648). Однако
тождество этих тезисов не самоочевидно. Требуется дополнительное
обоснование, оправдывающее возможность перехода от условий мыслимости
объективной связи представлений к условиям существования подобных связей
и представлений в созерцании. Такое обоснование не выглядит невозможным.
Достаточно вспомнить, что в 1775 году для Канта Я как вещь в себе есть
именно  "мыслящий субъект" (ср. XVII: 647), и раз так, то
небезосновательным выглядит утверждение, что для отнесения представлений
к Я  требуются именно те функции, которые необходимы для того, чтобы
помыслить представления относящимисяк вещам самим по себе.

Итак, реконструкция трансцендентальной дедукции 1775 года вполне может
быть защищена от одного из самых опасных возражений.

Однако это вовсе не означает признания аподиктической истинности
кантовской аргументации. Скорее наоборот, только теперь ее можно
по-настоящему проблематизировать. Ведь все зависит от корректности
принимаемой Кантом онтологической модели "внечувственная вещь -
субъективное представление" и трактовки "Я" в качестве парадигмы для
этой схематики. Но обсуждение истинности этих предпосылок, конечно же,
выходит за рамки нашей темы.

Для нас важнее вопрос, почему Кант к 1781 году отказался от
первоначального варианта дедукции, точнее, от его главной предпосылки.
Возможно, это произошло благодаря косвенному через И. Тетенса ( 
HYPERLINK "javascript:winopen('NOTES27.html');"  27 ) - влиянию Юма.
Согласно Юму, у нас нет идеи (в другом смысле, нежели у Канта) и
отдельного впечатления Я. Говоря кантовским языком, Я не дано нам в
созерцании как отдельный предмет. Мысль эта убедила Канта, и, вероятнее
всего, с конца 1779 года он стал рассматривать Я исключительно в
качестве единства мышления, а не предмета. О единстве же Я как вещи
самой по себе говорить он теперь отказывался (А 400-402). Кант с
легкостью пошел на изменение своей позиции, так как оно хорошо
вписывалось в общую "ограничительную" логику критицизма. 

Тем не менее, Кант и дальше продолжал называть трансцендентальное
единство апперцепции коррелятом трансцендентального предмета (А 250,
108-109; см. также В 137-140). Однако теперь это отождествление,
являющееся центральной частью дедукции категорий, стало казаться
необоснованным читателям кантовской "Критики", а дедукция в целом
потеряла очевидность. Сам же Кант, видимо, продолжал считать, что
дедукция вполне может быть осуществлена - силами доказательств,
используемых им в первом и втором издании "Критики".

И Т О Г И

Мы завершили путешествие к основам кантовской метафизики. Еще раз окинем
взглядом "Критику чистого разума" как наиболее совершенное выражение
теоретической философии Канта. Основу "Критики" составляет "Учение об
элементах", образуемое, в свою очередь, тремя разделами:
"Трансцендентальной эстетикой", "Аналитикой" и "Диалектикой".
Сравнительная ценность их неодинакова. "Диалектика", раскрывающая
тщетность притязаний разума на априорное синтетическое познание,
выходящее за пределы опыта, играет, по словам Канта (А 702-704 / В
730-732), иллюстративную и во многом подчиненную роль в системе
теоретической философии (если взять кантовскую философию в целом, то
"Диалектика" приобретает значительно больший вес). Ведь в общем виде
невозможность надопытного познания показывается в "Трансцендентальной
аналитике". Именно здесь предопределяется характер выводов, сделанных
Кантом в "Трансцендентальной диалектике". Уступает по значимости
"Аналитике" в системе критической философии и "Трансцендентальная
эстетика" как учение о чувственности. Принципы этого учения были
сформулированы Кантом еще до постановки главного вопроса "Критики" о
возможности, объеме и границах априорных синтетических познаний вообще.
Поэтому, хотя "Эстетика" и составляет необходимую предпосылку философии
критицизма, она все же не охватывает ее существо.

Ядром теоретической философии Канта является, таким образом,
"Трансцендентальная аналитика". Основные проблемы этого раздела
"Критики" сфокусированы в "трансцендентальной дедукции категорий".
Концептуальным же фундаментом дедукции является аргумент, в свое время
выведший Канта из "догматического сна": если невозможно a priori
доказать объективную значимость категорий, они должны быть признаны
незаконно возникающими из опыта. Выявление условий требуемого
доказательства совпадает с ограничением области возможных априорных
познаний, задающим ориентиры для "Диалектики". Тот же аргумент, лежащий
в основании трансцендентальной дедукции, предопределяет характер
исследований, помогающих ответить на вопрос о возможности априорных
синтетических познаний. Их возможность может быть доказана уже через
метафизическую дедукцию категорий, раскрывающую априорное происхождение
последних. Но этот путь подразумевает обращение к факту широкой
применимости категорий в опыте - "регрессивный" метод, нашедший
отражение в "Пролегоменах". Или же эта возможность усматривается
совершенно a priori. Соответствующее доказательство и есть
трансцендентальная дедукция как таковая, а метод, сообразный такой линии
аргументации, называется Кантом "прогрессивным" и реализуется им в
"Критике чистого разума".

Выявление аргумента, лежащего в основании дедукции и, по существу, в
фундаменте всей теоретической философии Канта, а также рассмотрение
связанных с ним возможностей реализации целей критической философии,
составляло главную задачу настоящей работы. Для того, чтобы закончить
эту книгу, осталось сказать всего лишь несколько слов, но я предлагаю на
мгновение остановиться. На протяжении всех стадий анализа мы постоянно
находились внутри аргументативных коридоров кантовской дедукции. Мы
искали выход из них. Но если мы нашли этот выход, то это не означает,
что дело сделано. Напротив, теперь слово за нами самими. Всякий
имманентный анализ стремится как к своей цели к исходным интуициям того
или иного философского дискурса. Здесь источники живой мысли. Другого
пути к ним нет. А когда эти интуиции найдены, то следующий шаг выведет
нас за пределы разбираемой системы, и этот шаг будет сделан уже не
историком философии. В данной работе я предусмотрительно останавливался
в этих пограничных точках кантовской метафизики. Мы шли по коридорам
дедукции, но опасались по-настоящему осмотреться. Интеллектуальная среда
оставалась не до конца проясненной, словно бы бессознательной, и отчасти
именно этим обусловлено "мифологическое" оформление всего путешествия.

Но вернемся к центральному персонажу книги - кантовскому пониманию
мышления как высшей и наиболее доступной для философской рефлексии
познавательной способности.

Мышление как продуктивная способность противостоит пассивной
восприимчивости чувственности. В то же время, способность мыслить
вызывается к деятельности опытом как совокупным содержанием чувственных
созерцаний. Пробужденное опытом мышление действует по определенным
законам, и формальные компоненты этих законов, абстрагированные от самой
деятельности, Кант называет элементарными понятиями чистого рассудка,
или категориями. Все другие понятия чистого мышления "вырастают" из
категорий и, будучи вторичными по своей природе, играют менее важную
роль в познании. К примеру, трансцендентальные идеи разума проявляются
только как регулятивные принципы.

Категории, по Канту, имеют троякую природу. С одной стороны, они
принципиально совпадают с логическими функциями суждений, с другой -
являются понятиями, позволяющими мыслить предметы, стоящие за
субъективными данными чувств. Наконец, категории суть функции единства
многообразного в первоначальной апперцепции. Три этих тезиса тесно
связаны друг с другом. Третий доказывается Кантом через второй
(первоначальная апперцепция параллельна трансцендентальному предмету),
второй - через первый (отнесение представлений к предмету осуществляется
в суждениях). Есть и обратная связь: первый тезис не может быть истинным
при ложности третьего. Троякая природа категорий проявляет себя на
разных уровнях функционирования наших познавательных способностей. В
связи с логическими функциями и в качестве понятий о предметах категории
"работают" в опытном познании, в то время как тождество категорий с
функциями единства представлений в сознании составляет
трансцендентальное условие самой данности предметов чувств в опыте и
последующего "пробуждения" эмпирической составляющей рассудка. На
трансцендентальном уровне осуществляется частичное проникновение
рассудка в чувственность при помощи воображения, остающееся за пределами
непосредственной досягаемости для наблюдения. 

Обозначая тот или иной аспект категорий, Кант решает важнейшие проблемы
своей теоретической философии. Выведение категорий из логических функций
доказывает априорное и нечувственное происхождение этих основных понятий
рассудка, позволяет ограничить область их возможного применения для
познания явлениями и в то же время оставляет возможность применения
категорий к вещам самим по себе в рамках практической философии. Кроме
того, привязка категорий к логическим функциям позволяет
систематизировать элементарные понятия чистого мышления и набросать план
всей системы метафизики.

Доказательство, что предметы могут мыслиться только с помощью категорий,
заостряет внимание на функционировании категорий как принципов
конституирования объективности в контексте обыденного опытного знания и
развивается Кантом в сфере "эмпирической психологии", понимаемой им
примерно так, как сейчас нами понимается "феноменология". Наконец,
акцентуация того, что категории являются необходимыми функциями единства
представлений в самосознании, позволяет Канту положительно ответить на
главный вопрос его критической философии о возможности априорных
синтетических познаний из чистого рассудка.

S U M M A R Y

To sum up, let us expound the results of our study in a question –
answer form.

Why is it important to study deduction of categories? Transcendental
deduction of the categories is the core of the Transcendental Analytic,
which in turn is the central part of Kant's Critique of Pure Reason. So,
in a sense, the deduction is the main part of the theoretical philosophy
of Kant. It helps to answer the central question of critical philosophy
concerning possibility, scope and borders of synthetic knowledge a
priori. 

What is the tr. deduction of categories alike? – It is an explanation of
the possibility of categories as pure notions of understanding to be the
grounds of synthetic knowledge a priori. The explanation is an a priori
inquiry itself which does not use any information derived from
experience. To be successful, the deduction should make clear that the
categories are conditions a priori of the possibility of some kinds of
objects. As a result, the tr.deduction confirms the non-sensual origin
of the categories.

What is the necessity of deduction for Kant? – If tr. deduction turns to
be impossible, the categories could not be recognized as pure notions of
understanding and are to be considered as having their origin in
experience (main premise of tr. deduction). In this case the sharp
distinction between sense and understanding, which is someway a hidden
corner-stone of Kant's metaphysics, disappears. The "main premise" of
tr. deduction is nothing else as an "argument of Hume" which awoke Kant
from his "dogmatic slumber" in 1771.

Is it still possible to build the system of critical philosophy without
tr. deduction? – Yes. The possibility of knowledge a priori from pure
understanding is already proved when it is known that the tr. deduction
of categories is possible, but the fact of its possibility may be
ascertained on the basis of metaphysical deduction of categories which
proves theirs origin a priori deriving them from the logical functions
of judgements, connected with the main premise of tr. deduction (see
previous question). This way, however, has some a posteriori
"inclusions", because it is already presupposed in the main premise of
the tr. deduction that experience conforms, at least approximately, with
the rules of understanding; so for Kant, as he wants to reach the
highest degree of certainty, the way a priori with the full expounding
of the tr. deduction is preferable.

What is the "objective" deduction of categories? – It is an inquiry
which shows that the only possible objects of knowledge a priori are
appearances, because categories could not be conditions a priori of
existence of things themselves anyway: we are not gods.

What is the "subjective" deduction of categories? – It is the proof a
priori that the categories contain the conditions of possibility of
appearances as the objects of possible perception or experience. In
other words, subjective deduction is the tr. deduction of categories as
such.

What is the "sufficient" deduction of categories? – It is the reduced
version of subjective deduction. It shows that only perceptions which
are connected in accordance with categories may be thought as having
relation to a transcendental object. It is "sufficient" within the
framework of that way of achievement of the goals of critical philosophy
which set the tr. deduction as such aside and pays most attention to the
metaphysical deduction, and also has some components a posteriori.

What is the "complete" subjective deduction? – It is an inquiry which is
to prove that categories are not necessary conditions of thinking of
objects only, but also that they are the grounds of possibility of
perceiving these objects.

Has the "complete" subjective deduction any innere subdivisions? – It is
divided into two stages. At first, Kant proves that categories have an a
priori relation to the manifold of sense intuition in general, then -
that they have the same necessary relation to the manifold of our
intuition, space and, primarily, time. Such a devision is necessary
because when there is still a possibility that categories could have
objective validity on the manifold of our sense intuition only, then the
risk of amalgamation of categories with the modi of our sense intuition
is not to the end avoided, while the tr. deduction should confirm the
very fact of non-sensual origin of the categories.

What role does the "sufficient" deduction play in the structure of the
"complete" subjective deduction of the categories? – This role could be
clarified on the basis of the original version of "complete" deduction
which Kant had created some time before the publication of the Critique
of Pure Reason. On the one hand, in the "sufficient" deduction Kant
tried to prove that only perceptions which stay under categories could
have relation to a transcendental object. On the other hand, Kant
believed that all possible objects of perception are to have a necessary
relation to the tr. unity of apperception. As Kant was sure that there
was a parallelism between the tr. unity of apperception and a
transcendental object he could overturn the result of the "sufficient"
deduction on the apperception and so came to the conclusion that all
objects of apprehension are to be in the correspondence with the
categories. The parallelism between the tr. unity of apperception and
transcendental object is due to the fact that former as well as latter
seem to be the things as they exist in themselves, and the original
apperception is an exemplar of tr. object. In Critique of Pure Reason
Kant has changed this position and made a sharp distinction between the
unity of apperception as a form of thinking and a hypothetical unity of
subject itself, and the tr. deduction lost its evidence.

 

Это электронное издание полностью повторяет печатное издание 1998 г., за
исключением нескольких незначительных исправлений. 

Замысел этой книги состоял в том, чтобы смоделировать логический
лабиринт на материале дедукции Канта. Между тем, итог проведенного
анализа состоит в признании ошибочности мнения, что труднее всего
выбираться из лабиринта - неважно, реального или логического. Думая так,
  забывают, что  в лабиринте у нас всегда   есть четкая   цель. Основные
проблемы  начинаются   по выходу из лабиринта.  В случае с Кантом это
особенно очевидно. Решив историко-философские вопросы, мы должны
приступать к философским - но здесь почва сразу же уходит из под ног.  

В анализе кантовской дедукции я, разумеется, опирался на достижения
современной кантоведческой науки. К сожалению, объем книги (а также,
отчасти, нежелание вдаваться в критику) не позволил мне подробно
проанализировать  все   значительные концепции. Самая необходимая
информация на этот счет дана в примечаниях.

 

+++