ИДЕИ К ФИЛОСОФИИ ПРИРОДЫ КАК ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ ЭТОЙ НАУКИ 

ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО А. Л. ПЕСТОВА 

Friedrich Wilhelm Josef Schelling- 

IDEEN 

ZU EINER PHILOSOPHIE 

DER NATUR ALS EINLEITUNG 

IN DAS STUDIUM DIESER 

WISSENSCHAFT 

Шеллинг Ф.В.Й. Идеи к философии природы как введение в изучение этой
науки. СПб.: Наука, 1998.-518с. С.64-518. 

65 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ* 

То, что остается как чистый результат прежних философских исследований
нашего века, есть вкратце следующее: «Прежняя теоретическая философия
{под именем метафизики) была смешением совершенно разнородных принципов.
Одна часть последних содержала в себе законы, которые относятся к
возможности опыта (всеобщие законы природы), другая — основные
положения, которые выходят за пределы всякого опыта (собственно
метафизические принципы)». 

«Однако выяснено, что в теоретической философии можно осуществить только
регулятивное применение последних. То, что единственно возвышает нас над
миром явлений, это наша моральная природа, и законы, которые находятся в
царстве идей конститутивного применения, становятся именно благодаря
этому практическими законами. Следовательно, чтоб было метафизического
до сих пор в теоретической философии, в будущем станет достоянием
единственно и только практической философии. За теоретической философией
остаются только всеобщие принципы возможного опыта, и вместо того чтобы
быть наукой, которая следует. Заголовок первого издания гласил: «Идеи к
философии природы». Добавление «как введение в изучение этой науки»
появилось во втором издании, 

3 Ф. - В. Й. Шеллинг 

66 

за физикой (метафизикой), в будущем она станет наукой, которая
предшествует физике».1 

Однако далее теоретическая и практическая философии (которые можно,
пожалуй, разделить для надобностей школы, но которые изначально и
необходимо объединены в человеческом духе) делятся на чистую и
прикладную. 

Чистая теоретическая философия занимается только лишь исследованием
реальности нашего знания вообще; а прикладной, под именем философии
природы, подобает выводить определенную систему нашего знания (т. е.
систему всего опыта) из принципов. Тем, чем для теоретической философии
является физика, для практической является история, и, таким образом, из
этих двух основных частей философии развиваются обе основные ветви
нашего эмпирического знания. 

Разработкой философии природы и философии человека я надеюсь охватить
всю прикладную философию. Благодаря первой естествознание, благодаря
второй история должны получить научную основу. 

Данная работа должна быть только началом осуществления этого плана. Идею
философии природы, которая лежит в основе работы, я объясню во
«Введении». Следовательно, я вынужден ожидать, что проверка философских
принципов работы начнется с этого «Введения». А что касается исполнения,
то, как явствует из заглавия, эта работа не является научной системой, а
содержит только идеи к философии природы. Можно рассматривать ее как ряд
отдельных исследований этого предмета. 

Настоящая первая часть работы делится на две книги, эмпирическую и
философскую.2. Предпослать первую я считал необходимым, так как в ходе
работы очень часто учитываются новые открытия и исследова- 

67 

ния физики и химии. Но вследствие этого возникает удобство: то, что я
полагал возможным вывести лишь позднее из философских принципов,
вынужденно оставалось сомнительным. Поэтому мне пришлось из-за некоторых
высказываний первой книги ссылаться на вторую (преимущественно на
восьмую главу). В рассмотрении еще и теперь отчасти спорных вопросов о
природе тепла и феномене горения я следовал принципу, который не
допускает в телах решительно никаких скрытых элементов, реальность
которых вовсе не может быть обнаружена благодаря опыту. Во все эти
исследования о тепле, свете, электричестве и т. д. в последнее время
примешивают, не отрываясь, впрочем, от эмпирической почвы, более или
менее философские принципы, которые являются столь чуждыми и обычно еще
неопределенными по отношению к экспериментирующему естествознанию самому
по себе, что из этого возникает неизбежная путаница. Так поступают
сейчас с понятием силы чаще, чем когда-либо в физике, особенно с тех
пор, как начали сомневаться в материальности света и т. д., ведь
спрашивали уже несколько раз, не может ли электричество быть жизненной
силой. Все эти неопределенные, незаконно введенные в физику понятия я
вынужден был оставить в первой книге в их неопределенности, так как их
можно исправить только философски. Кроме того, я должен удерживаться в
этой части всегда в границах физики и химии, следовательно, должен также
говорить их образным языком. В главе о свете я преимущественно хотел
побудить к исследованиям влияния света на нашу атмосферу. О том, что это
влияние не только механического рода, можно было бы заключить уже из
родства света с жизненным воздухом. Дальнейшие исследования предмета
могли бы, пожалуй, дать более подробные разъяснени 

68 

о природе света и его распространении в нашей атмосфере. Эти вопросы
важны вдвойне, так как мы сейчас хотя и знаем смесь атмосферного
воздуха, но не знаем, как природа может постоянно сохранять это
соотношение различных видов воздуха» несмотря на бесчисленные изменения
в атмосфере. Того, что я сказал в главе о видах воздуха, далеко
недостаточно, чтобы полностью разъяснить это. Я хотел бы, чтобы
высказанная мной и подкрепленная доказательствами гипотеза о
происхождении электрических явлений была проверена, тем более что в
случае верности она должна распространить свое влияние еще дальше
(например, на физиологию). 

Философская часть работы рассматривает динамику как основную науку в
естествознании и химию как ее следствие. Следующая часть будет
содержать" в себе принципы органического естествознания, или так
называемой физиологии.* 

Из «Введения» будет видно, что моей целью не является применить
философию к естествознанию. Я не могу представить себе более дешевого
занятия, чем такое применение абстрактных принципов к уже имеющейся
эмпирической науке. Моей задачей, напротив, является философски породить
естествознание, и моя философия сама есть не что иное, как наука о
природе. Верно, что химия учит нас читать элементы, физика — слоги,
математика природу; но нельзя забывать, что философии полагается
истолковывать прочитанное. 

· В первом издании предисловия это предложение звучало так' «Следующая
часть будет содержать в себе учение о движении вообще, статику и
механику, принципы естествознания, телеологии и физиологии». Ср.
замечание на с. 477. 

69 

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ 

Эта работа, которая выходит в новом издании, имела постоянный спрос, без
сомнения, главным образом благодаря тому обстоятельству, что она
содержит в себе первые идеи и исследования автора относительно
натурфилософии. С тех пор данная наука с внешней стороны приобрела
объективный объем посредством обогащений, которые выпали на ее долго
благодаря прекрасным умам, равно как и применению к почти всем отраслям
естествознания; по внутреннему моменту было определено, как я смею
предположить, ее отношение к философии вообще. И тем больше должно было
быть стремление (насколько возможно) устранить в последующих изданиях
недостатки прежнего издания этой работы, которые, пожалуй, менее всего
могли оставаться мне неизвестными. 

Для этой цели не только сделаны кажущиеся необходимыми исправления в
тексте первого издания, но и была предпринята попытка посредством
«Дополнений» к каждой главе описать современный уровень состояния науки
и связать последующие результаты с первыми наметками книги. При этом я
исходил из двух соображений: для друзей философии изложить в
«Дополнении» к «Введению» и рассеянно в остальных местах достигнутый
посредством продолжительного формирования уровень натурфилософии в ее
отношении к спе- 

70 

куляции вообще, а для естествоиспытателей, которые уделили
преимущественное внимание этой работе по сравнению с моими остальными, в
«Дополнениях» к первой и второй книге сообщить совокупность современных
взглядов натурфилософии на все предметы, затронутые в данной работе. 

При таком рассмотрении эта работа оправдывается в ее новом образе как
введение в изучение натурфилософии, одновременно образуя переход ко
второй части, которая содержала бы органическую физику и критику прежних
ученых мнений об этом предмете. 

Иена, 31 декабря 1802 года. 

71 

ВВЕДЕНИЕ 

Что есть философия вообще, нельзя ответить непосредственно. Если бы было
так легко договориться об определенном понятии философии, то необходимо
было бы только анализировать это понятие для того, чтобы тотчас обладать
общепринятой философией. Дело в следующем. Философия не есть нечто, что
присутствует в нашем духе без его деятельности, изначально и от природы.
Она есть непременно произведение свободы. Она для каждого есть только
то, к чему он сам ее развил; поэтому и идея философии есть результат
самой философии, которая как бесконечная наука одновременно является
наукой о самой себе.* 

Следовательно, вместо того, чтобы предпосылать любое понятие философии
вообще или философии природы в особенности для того, чтобы потом
разлагать его на части, я буду стремиться породить само такое понятие
только на глазах у читателя. 

Однако так как приходится все же исходить из чего-нибудь, я предполагаю,
что философия природы должна вывести возможность природы, т. е. весь мир
опыта, из принципов. Но я не буду рассматривать это 

*В первом издании: «...идея философии есть только результат самой
философии, а общепринятая философия есть бесславная выдумка». 

72 

понятие аналитически, т. е. предполагать данным и делать выводы из него,
а прежде всего буду исследовать, обладает ли оно вообще реальностью и
выражает ли оно нечто, что можно прояснить. 

О ПРОБЛЕМАХ, КОТОРЫЕ ДОЛЖНА РЕШИТЬ ФИЛОСОФИЯ ПРИРОДЫ 

Тот, кто занимается исследованием природы и [получает] чистое
удовольствие от ее богатства, не спрашивает, возможны ли какая-то
природа и какой-то опыт. Одним словом, она для него существует; он сам
придал ей действительность посредством деяния (Tat), и вопрос о
возможности задает только тот, кто не считает - что держит
действительность в своих руках. Целые эпохи прошли через исследование
природы, и до сих нор не устают от этого. Единицы отдавали этому занятию
жизнь и не переставали поклоняться замаскированной богине. Великие умы
пребывали в своем особом мире, не заботясь о принципах собственных
измышлений. И что вся слава проницательнейших скептиков по сравнению с
жизнью человека, который носил мир в своей голове и всю природу в своем
воображении? 

Как возможен мир вне нас, как возможна природа и с ней опыт, этим
вопросом мы обязаны философии, или, скорее, с этим вопросом возникла
философия. Раньше люди жили в (философском) естественном состоянии. В то
время человек был еще согласен с самим собой и окружающим его миром. В
смутных воспоминаниях о прошлом это состояние брезжит даже перед самым
заблудившимся мыслителем. Многие никогда его не покидали и были бы
счастливы, если бы их не соблазнил тот злосчастный пример; ибо природа
никого 

73 

добровольно не отпускает из-под своей опеки, и нет прирожденных сынов
свободы. Ей нельзя было бы понять, как человек покинул когда-то это
состояние, если бы мы не знали, что его дух, стихией которого является
свобода, стремится самого себя сделать свободным, что он должен был
освободиться от оков природы и ее попечительства и вверить неведомой
судьбе свои собственные силы, чтобы вернуться когда-нибудь победителем
благодаря собственным заслугам в то состояние, в котором он, не знающий
самого себя, провел детство своего разума. 

Как только человек полагает самого себя в противоречие с внешним миром
(о том, как он это делает, позднее), сделан первый шаг к философии. С
этим разделением впервые начинается рефлексия;** отныне он разделяет то,
что природа навсегда объединила, отделяет предмет от созерцания, понятие
от образа, наконец, самого себя от самого себя (благодаря тому, что он
становится своим собственным объектом). 

Однако это разделение есть только средство, но не цель. Ибо сущностью
человека является действование. И чем меньше он рефлектирует о самом
себе, тем он более деятелен. Его самой благородной деятельностью
является та, которая не знает саму себя. Как только он делает самого
себя объектом, действует уже не весь человек. Он уничтожил часть своей
деятельности для того, чтобы иметь возможность рефлектировать над
другой. Человек рожден не для того, чтобы тратить впу- 

* Величайшие философы всегда были первыми, кто возвращался туда, и
Сократ, после того как он (как рассказывает Платон) простаивал всю ночь
напролет, предаваясь спекуляциям, поклонялся рано утром восходящему
Солнцу. (Дополнение к первому изданию.) 

** Здесь и на следующих страницах, а также еще дальше, в первом издании
вместо «рефлексий» стояло «спекуляция», вместо «рефлектировать» —
«спекулировать». 

74 

стую силу духа в борьбе против химеры воображаемого мира, а для того,
чтобы употребить все свои силы по отношению к миру, который на него
влияет и заставляет его ощущать свою мощь и на который он может
оказывать обратное воздействие; следовательно, между ним и миром не
должна углубляться пропасть, между ними должны быть возможными
соприкосновение и взаимодействие, так как только таким образом человек
становится человеком. Изначально в человеке имеется абсолютное
равновесие сил и сознания. Однако он может уничтожить это равновесие
благодаря свободе, чтобы благодаря ней же вновь установить его. Только в
равновесии сил заключается здоровье. 

Следовательно, одна только рефлексия является болезнью духа человека,
более того, там, где она устанавливает господство над всем человеком,
убивается в зародыше его более высокое существование, его духовная
жизнь, которая исходит только из тождества. Рефлексия есть зло, которое
сопровождает человека в течение жизни, разрушая в нем всякое созерцание
более общих предметов рассмотрения. Но ее разделяющая деятельность
распространяется не только на являющийся мир; отделяя от последнего
духовный принцип, она наполняет интеллектуальный мир химерами, против
которых, поскольку они лежат по ту сторону всякого разума, даже никакая
война невозможна. Она делает то разделение между человеком и миром
постоянным, принимая последний за вещь в себе (Ding an sich), которую не
в состоянии достичь ни созерцание, ни сила воображения, ни рассудок, ни
разум.* 

· Последний пассаж в первом издании гласит так «Следовательно, одна
только спекуляция является болезнью духа человека, к тому же самой
опасной из всех, она умертвляет зародыш его существования, 

75 

Рефлексии противостоит истинная философия, которая рассматривает ее
вообще лишь как средство. Философии приходится предположить то
изначальное разделение, так как без него мы не имели бы потребности
философствовать. 

Поэтому она придает рефлексии лишь отрицательное значение. Она исходит
из этого изначального разделения для того, чтобы снова объединить
благодаря свободе то, что в человеческом духе было изначально и
необходимо объединено, т. е. для того, чтобы навсегда уничтожить это
разделение. А так как эта философия, насколько она исключительно
посредством этого разделения сделала себя необходимой — даже лишь
необходимым злом, была дисциплиной заблудившегося разума, то она в этом
отношении работает на свое собственное уничтожение. Тот философ, который
всю свою жизнь или ее часть употребил бы на то, чтобы следовать
рефлективной философии в ее нескончаемом раздвоении для того, чтобы
уничтожить ее в последнем разветвлении, благодаря этой заслуге, которая,
хотя бы и оставалась отрицательной, могла бы быть признана, истребляет
корень его бытия. Это — мучитель, которого, если уж он однажды возымел
могущество, уже нельзя изгнать — ни прелестями природы (ибо какое
влияние они могут оказать на онемевшую душу"1), ни дыханием жизни 

Scandit aeratas vitiosa naves 

Cura ncc turmas equitum relinquit1 

Против философии, которая делает спекуляцию не средством, а целью,
справедливо применять любое оружие. Ибо она терзает человеческий разум
химерами, против которых, поскольку они находятся по ту сторону всякого
разума, даже никакая война невозможна она делает то разделение между
человеком и миром постоянным, рассматривая последний как вещь в себе,
которую не в состоянии достичь ни созерцание, ни сила воображения, ни
рассудок, ни разум» 

76 

равной другим наивысшим заслугам, приобрел бы себе достойнейшее место
даже при условии, что он не сам должен был бы иметь удовольствие видеть
возрождение философии для самой себя в ее абсолютной форме из
разорванности рефлексии.* Простейшее выражение запутанных проблем всегда
есть самое лучшее. Тот, кто впервые обратил внимание на то, что он смог
отличить самого себя от внешних вещей, и, таким образом, свои
представления от предметов, и наоборот, последние от первых, был первым
философом. Впервые он прервал механизм своего мышления, уничтожил
равновесие сознания, в котором субъект и объект объединены самым тесным
образом. 

В то время как я представляю предмет, предмет и представление есть одно
и то же. И только в этой неспособности отличить предмет во время самого
представления от представления для обыденного рассудка лежит убеждение в
реальности внешних вещей, которые, однако, становятся ему известными
только посредством представлений. 

Это тождество предмета и представления уничтожает философ, спрашивая:
«Как возникают в нас представления внешних вещей?» Посредством этого
вопроса мы перемещаем вещи вовне нас, предполагаем их независимыми от
наших представлений. Однако между ними и нашими представлениями должна
быть взаимо- 

· «философ, который всю свою жизнь или ее часть употребит на то, чтобы
следовала спекулятивной философией по ее бездонным пропастям для тот,
чтобы подорвать ее конечный фундамент, принесет человечеству жертву,
пожалуй, может быть признана равной другим самым большим жертвам,
поскольку она является жертвованием самым благородным, то of имеет
Довольно уже и того, что и последняя потребность в ней как некоей особой
науке, и, вместе с тем, его собственное имя навсегда изгладятся из
памяти человечества». (Первое издание.) 

77 

связь. Но в данный момент мы не знаем никакой иной реальной взаимосвязи
различных вещей, кроме причины и действия. Следовательно, первой
попыткой философии будет также попытка поставить предмет и представление
в отношение причины и действия. 

Итак, мы ясно имеем вещи положенными независимо от нас. По отношению к
предметам мы чувствуем себя зависимыми от них. Так как наше
представление само является реальным лишь поскольку мы вынуждены
допустить соответствие между ним и вещами, следовательно, мы не можем
сводить веши к действиям наших представлений. И поэтому не остается
ничего иного, как полагать представления зависимыми от вещей,
рассматривать вторые как причины, а первые как действия. 

Однако теперь с первого взгляда можно увидеть, что этой попыткой мы в
действительности не достигли того, чего хотели. Мы хотели объяснить, как
происходит так, что в нас предмет и представление неразрывно объединены,
ибо только в этом объединении состоит реальность нашего знания о внешних
вещах. И именно эту реальность должен раскрыть философ. Однако если вещи
являются причинами представлений, они предшествуют представлениям. И тем
самым разделение между ними становится постоянным. Мы же после того, как
разделили объект и представление благодаря свободе, хотели снова их
объединить благодаря свободе и познать, что между ними изначально нет
никакого разделения и почему. 

Кроме того, мы знаем вещи только в наших представлениях и посредством
их. Следовательно, то, что вещи есть в той мере, в какой они
предшествуют наши представлениям, т. е. не представляются, мы совершенно
не знаем. 

78 

Далее, спрашивая как объяснить то, что я представляю, я сам поднимаюсь
над представлением; я становлюсь посредством самого этого вопроса
сущностью, которая в отношении всего представления чувствует себя
изначально свободной, усматривает само представление и всю взаимосвязь
своих представлений под собой, которая вне зависимости от внешних вещей
имеет бытие в себе самой. 

Следовательно, самим этим вопросом я выпадаю из ряда моих представлений,
отказываюсь от взаимосвязи с вещами, достигаю позиции, где до меня
больше не добирается никакая внешняя сила; теперь, прежде всего,
различаются две враждебные сущности: дух и материя. Их я развожу по
разным мирам, между которыми больше невозможна никакая взаимосвязь.
Благодаря тому, что я выпадаю из ряда моих представлений, даже причина и
действие являются понятиями, которые я усматриваю под собой, так как они
сами возникают только в необходимой последовательности моих
представлений, от которых я отказался. Как я могу снова подчиниться этим
понятиям и позволить вещам вне меня воздействовать на меня?* 

Давайте сделаем повторную попытку, пусть внешние вещи воздействуют на
нас; и давайте теперь объясним, как мы, несмотря на это, тем не менее,
приходим к вопросу, как возможны представления в нас? 

· Некоторые проницательные люди с самого начала противопоставили ей
кантонской философии. Эта философия считает, что всякое понятие причины
и действия возникает только в нашей душе (Gemut), в наших представления:
с другой стороны, — что сами представления вызываются во мне, но закону
причинности посредством внешних вещей. Тогда не хотели этого слышать,
однако теперь все же придется услышать 

79 

хотя вовсе нельзя понять, как вещи воздействуют на меня (свободную
сущность). Я понимаю только, как вещи воздействуют на вещи. Однако
поскольку я свободен (и я есть таковой благодаря тому, что я поднимаюсь
над взаимосвязью вещей и спрашиваю, как стала возможной сама эта
взаимосвязь), я вовсе не вещь, не объект. Я живу в совершенно своем
собственном мире, я есть сущность, которая существует не для других
сущностей, а для самой себя. Во мне могут быть только деяние и действие
(Tat imd Handlung); от меня могут исходить только воздействия, во мне не
может быть никакого страдания; ибо страдание есть только там, где есть
действие и противодействие, а последнее есть только во взаимосвязи
вещей, над которой я сам поднялся. Однако допустим, что я являюсь вещью,
которая заключена в ряд причин и действий, тогда я сам вместе со всей
системой моих представлений есть лишь результат разнообразных
воздействий, которые идут на меня извне, короче, я сам есть лишь работа
механизма. Однако то, что заключено в механизме, не может выйти из него
и спросить, как стало возможным это целое; именно здесь, посреди ряда
явлений, абсолютная необходимость отвела ему место; если оно покидает
это место, то оно уже не есть эта сущность, [и тогда ] непонятно, как
еще какая-либо внешняя причина может воздействовать на эту
самостоятельную, в себе самой полную и завершенную сущность. 

Следовательно, необходимо быть способным поставить тот вопрос, с
которого начинается всякая философия, чтобы иметь возможность
философствовать. Этот вопрос не такой, который можно повторять за
другими без собственного участия. Он есть свободно порожденная, самим
тобой поставленная проблема. То, что я в состоянии поставить этот
вопрос, является достаточ- 

80 

ным доказательством того, что я в качестве такового независим от внешних
вещей; ибо как бы я в противном случае мог спросить, как возможны сами
эти вещи для меня, в моем представлении. Следовательно, можно было бы
думать, что тот, кто ставит этот вопрос, именно этим отказывается от
того, чтобы объяснять свои представления воздействием внешних вещей.
Однако этим вопросом задались люди, которые сами по себе были полностью
неспособны к этому отказу. Перейдя в их уста, он принял иной смысл или,
скорее, потерял всякий смысл и значение. Они есть сущности, которые
знают себя лишь в той мере, в какой над ними господствуют законы причины
и действия. Я, ставя тот вопрос, поднялся над этими законами. Они
пребывают в механизме своего мышления и представления; я нарушил этот
механизм. Как же им понять меня? 

Тот, кто для самого себя не является чем-то иным, кроме того, что
сделали из него вещи и обстоятельства; тот, кто охвачен и увлечен своими
собственными представлениями о потоке причин и действий, не имея власти
над ними, как же он узнает, откуда он пришел, куда идет и как стал тем,
что он есть? Разве знает волна, которая несется в потоке? У него нет
даже права сказать, что он есть результат взаимодействия внешних вещей;
ибо для того, чтобы это сказать, ему необходимо предположить, что он
знает самого себя, что он, следовательно, также есть нечто для самого
себя. Но он не таков. Он существует только для других разумных существ —
не для самого себя — он есть лишь объект в мире, и полезно для него и
для науки, чтобы он никогда ни слышал о чем-либо ином, ни воображал себе
что-либо иное. 

Издавна зауряднейшие люди опровергали величайших философов
соображениями, которые понятны да- 

81 

же детям и несовершеннолетним, слышат, читают и удивляются, что таким
великим людям такие тривиальные вещи были неизвестны и что такие
маленькие люди могли с ними справляться. Никто не задумывается о том,
что они, пожалуй, тоже все это знали; ибо как бы они, в противном
случае, могли плыть против потока очевидности? Многие убеждены, что
Платон, если бы он только смог прочитать Локка, удалился бы
пристыженным; иной полагает, что даже Лейбниц, если бы он воскрес из
мертвых для того, чтобы поучиться у него хотя бы в течение часа,
обратился бы в его веру, и кто из незрелых духом не запевал триумфальных
песен над могилой Спинозы? 

Однако спросите вы, что было тем, что заставило всех этих людей
отвергнуть общераспространенные типы представлений своей эпохи и
изобретать системы, которые противоречили всему, во что издавна верило и
что воображало себе подавляющее большинство? Это был свободный порыв,
который поднял их в область, где вы уже не понимаете даже их задач,
точно так же, как им стало непонятным многое из того, что вам кажется в
высшей степени простым и понятным.* 

Для них было невозможным связывать и приводить в соприкосновение вещи,
которые навсегда соединили в вас природа и механизм. Они были одинаково
неспособны отрицать как мир вне их, так и то, что в них есть дух, и все
же взаимосвязь между тем и другим [им ] казалась невозможной. Для вас,
если вы, конечно, задумаетесь над этими проблемами, дело не заключается
в 

· «Это был свободный порыв, которому они сами предались и который поднял
их туда, куда свинцовые крылья нашей силы воображения не в состоянии вас
перенести. После того, как они таким образом вознеслись над ходом
природы, им стало непонятным многое из того, что вам кажется таким
понятным». (Первое издание.) 

82 

том, чтобы превратить мир в игру понятии или ваш дух в мертвое зеркало
вещей.* 

Давно уже человеческий дух (еще по-юношески сильный и недавно
снизошедший от богов) погрузился в мифологии и поэтические произведения
о происхождении мира; религии всех народов были основаны на этом споре
духа и материи, пока счастливый гений — первый философ — не отыскал
понятий, которых придерживались и с помощью которых схватывали и
удерживали оба полюса нашего знания все последующие эпохи. Величайшие
мыслители древности не отважились подняться над этой противоположностью.
Платон еще противопоставлял богу материю как нечто другое.** Первым, кто
с полным сознанием рассматривал дух и материю как одно, мысль и
протяженность только как модификации одного и того же принципа, был
Спиноза. Его система была первым смелым наброском творческой силы
воображения, которая в идее бесконечного, как такового, непосредственно
постигла конечное, а последнее познала только в первом.*** Явился
Лейбниц и пошел противоположным путем. Настало время, когда можно
восстановить его философию. Его дух отвергал оковы школы; неудивительно,
что он продолжал жить среди нас только в немногих родственных умах, а
для остальных уже давно стал чужим. Он принадлежал к тем немногим,
которые также считают науку свободным занятием.**** Он носил в 

* «...вчатерию». (Первое издание.) 

** «...как самостоятельную сущность». (Первое издание.) ***
«...творческой силы воображения, которая переходила от бесконечного в
идее к конечному в созерцании». (Первое издание.) 

**** «...которые все, и даже саму истину усматривают под собой». (Первое
издание.) 

83 

себе всеобщий Сух мира, который обнаруживает себя в самых
разнообразнейших формах, и там, куда он приходит, он распространяет
жизнь. Отсюда вдвойне невыносимо, что только сейчас, как говорят, нашли
правильные слова для его философии, и что кантовская школа навязывает
ему свои вымыслы: заставляет его говорить вещи, о которых он учил прямо
противоположное. Лейбниц не мог отстоять от чего-либо дальше, чем от
спекулятивной химеры мира вещей в себе, которые, не познаваемые и не
созерцаемые никаким духом, все же действуют на нас и порождают все
представления в нас. Первая мысль, из которой он исходил, была та, «что
представления о внешних вещах возникают в душе в силу ее собственных
законов как в особенном мире, будто не имеется ничего, кроме Бога
(бесконечного) и души (созерцания бесконечного)». Еще он утверждал в
своих последних работах, что абсолютно невозможно, чтобы внешняя причина
действовала на внутреннее духа; утверждал, таким образом, что все
изменения, любое чередование восприятий и представлений в духе могут
следовать только из внутреннего принципа. Когда Лейбниц это говорил, он
обращался к философам. В наши дни до философствования добрались люди,
которые имеют ум для всего чего угодно, только не для философии. И
поэтому, если среди нас говорится, что никакое представление в нас не
может возникнуть посредством внешнего воздействия, удивлению нет конца.
Сейчас для философии важно полагать, что монады имеют окна, через
которые входят и выходят веши.* 

Вполне возможно поставить в тупик всевозможными вопросами даже самого
решительного сторонника 

· Leibnilii Princip. Philosoph. 

84 

вещей в себе как вызывающих представления. Можно сказать ему, что я
понимаю, как материя воздействует на материю, однако не понимаю ни как
одно в себе (Ап-sich) воздействует на другое, так как в царстве
умопостигаемого не может быть ни причины, ни действия, ни как этот закон
одного мира распространяется на мир, совершенно отличный от первого,
даже ему противоположный;* следовательно, если я зависим от внешних
впечатлений, то должен был бы признать, что я сам есть не более чем
материя, нечто вроде оптического стекла, в котором преломляется световой
луч мира. Но оптическое стекло смотрит не само, оно есть только средство
в руках обладающего разумом. И что же во мне является тем, что выносит
суждение, что впечатление воздействовало на меня? Опять я сам в той
мере, в какой я выношу суждения, являюсь не страдающим, а деятельным,
поэтому во мне есть нечто, что чувствует себя свободным от впечатления и
что, тем не менее, знает о впечатлении, схватывает его, возводит его к
сознанию. 

Кроме того, во время созерцания не возникает никакого сомнения насчет
реальности внешнего созерцания. Но тут приходит рассудок, начинает
делить и делит до бесконечности. Если материя вне вас является
действительной, то она должна состоять из бесконечного числа частей.
Если она состоит из бесконечно многих частей, то тогда она должна
слагаться из этих частей. Однако для этого сложения наша сила
воображения имеет только конечную меру. Следовательно, бесконечное
сложение, очевидно, произошло бы за конечное время. Или сложение где-то
имело начало, т. е. имеются по- 

* В первом издании отсутствует rovei « однако не понимаю ни как одно в
себе противоположный» 

85 

средние части материи, таким отразим, и дивлен делении натолкнуться на
такие последние части; однако я все снова и снова нахожу тела одного
рода и никогда не иду дальше поверхностей, реальное, кажется, ускользает
из рук, и материя — первое основание всякого опыта — становится самым
иллюзорным из того, что мы знаем. 

Или эта полемика существует, скорее, только для того, чтобы разъяснить
нам нас самих? Является ли созерцание лишь чем-то вроде сновидения,
которое всякому разумному существу дает мистификацию реальности, и дан
ли ему рассудок только того, чтобы время от времени будить его —
напоминать, что оно есть, с тем, чтобы его существование было поделено
между сном и бодрствованием (ведь мы, достаточно очевидно, являемся
существами, находящимися между ними (Mittelwesen)? Однако такого
изначального сновидения я не понимаю. Кроме того, всякое сновидение
является все же тенью действительности, «воспоминанием из того мира,
который прежде имелся налицо». Если бы допустили, чтобы некое более
высокое существо вызывало в нас эти теневые образы действительности, то
здесь опять-таки встал бы вопрос о реальной возможности понятия
подобного отношения (так как я в этой области не знаю того, что
осуществлялось бы согласно [отношению] причины и действия), а так как
первое [т. е. более высокое существо] производило бы из самого себя то,
что оно передавало бы мне, то если предположить, как это необходимо, что
оно не может оказывать никакого переходящего на меня действия, то не
было бы никакой другой возможности, кроме той, что я получал бы те
теневые образы лишь как ограничение или модификация его абсолютной
продуктивности (Produktivitat), следовательно, получал бы их внут- 

86 

ри этих границ все снова и снова посредством произведения (Produktion)
.* 

Материя не иллюзорна, скажете вы, так как она обладает изначальными
силами, которые не уничтожаются никаким делением. «Материя обладает
силами». Я знаю, что это весьма расхожее выражение. Но как? «Материя
обладает», — здесь она предполагается как нечто, что существует само по
себе и независимо от своих сил. Значит, для нее эти силы были бы только
случайными? Так как материя существует вне вас, то своими силами она
также должна быть обязана некоей внешней причине. Может быть, они
внесены в нее, как говорят некоторые ньютонианцы, некоей более высокой
рукой? Однако о воздействиях, посредством которых вносятся силы, вы не
имеете никакого понятия. Вы знаете только, как материя, т. е.,
собственно, сила, действует против силы, а как можно оказывать
воздействие на нечто, что изначально не является силой, мы совершенно не
понимаем. Можно говорить подобное, это может переходить из уст в уста,
однако в действительности это никогда еще не приходило в голову
какому-либо человеку, потому что ни одна человеческая голова не в
состоянии мыслить подобное. Следовательно, вы совершенно не можете
мыслить материю без силы. 

Далее, эти силы являются силами притяжения и отталкивания. «Притяжение и
отталкивание» — разве они имеют место в пустом пространстве, разве они
сами не предполагают уже наполненное пространство, т. е. 

· «Даже при условии, что некое более высокое существо дразнило бы нас
подобными теневыми образами, я все же не понимаю, каким образом оно
смогло пробудить во мне хотя бы один образ действительности, когда бы я
не знал самой действительности заранее — эта система в целом слишком
авантюристична, чтобы ее кто-либо мог серьезно утверждать» (Первое
издание) 

87 

Материю. Следовательно, вы должны представить, как у них представимы ни
силы без материи, ни материя без сил. Однако материя является последним
субстратом вашего познавания (Erkennens) за пределы которого вы не
можете выйти: и так как вы не можете объяснить эти силы, исходя из
материи, то тогда вы вообще не можете объяснить их эмпирически, т. е.
исходя из чего-то вне вас, что вы, однако, должны были бы делать
согласно вашей системе. 

Несмотря на это, в философии спрашивается, как возможна материя вне нас,
следовательно, как возможны те силы вне нас? Можно отказаться от всякого
философствования (будь на то господня воля, это понравилось бы тем, кто
при этом не понимает себя), но если вы все-таки хотите философствовать,
вы не имеете права отклонить эти вопросы. Однако вы совершенно не
сможете разъяснить то, что сила независима от вас, ибо сила вообще дает
о себе знать лишь вашему чувству. Но одно лишь чувство не дает вам
объективных понятий. Однако вы пользуетесь этими силами в объективном
смысле, ибо вы объясняете движение небесных тел — всеобщее тяготение — с
помощью сил притяжения и полагаете, что в этом объяснении вы обладаете
абсолютным принципом этих явлений. Однако в вашей системе сила
притяжения имеет значение не более и не менее как физической причины,
ибо, поскольку материя существует независимо от вас вне вас то вы также
можете знать, с какими силами вы имеете дело, только посредством опыта.
А в качестве основания физического объяснения сила притяжения является
не более чем силой неясного свойства. Однако давайте сначала посмотрим,
могут ли все-таки эмпирические принципы вообще быть достаточными, чтобы
объяснить возможность мировой системы. Вопрос отрицает сам себя; ибо 

88 

предельным опытным знанием является то, что Вселенная существует; это
положение является границей самого опыта, или, скорее, то, что Вселенная
существует, само является исключительно идеей. Следовательно, еще менее
всеобщее равновесие мировых сил может быть чем-то, что вы почерпнули бы
из опыта, ибо вы не можете взять эту идею из опыта даже для частной
системы, если она всюду является идеей; но ее переносят на целое
посредством заключений по аналогии, однако подобные заключения дают лишь
вероятность; напротив, идеи, подобные идее всеобщего равновесия, истинны
сами по себе, следовательно, являются продуктами чего-то или должны
иметь основание в чем-то, что само абсолютно, не зависит от опыта.* 

Поэтому вы вынуждены допустить, что сама эта идея захватывает более
высокую сферу, чем естествознание. Ньютон, который никогда полностью
этой идее не доверялся и даже спрашивал еще о действующей причине
притяжения, лишь в достаточной степени осознавал, что он стоит на
границе природы и что здесь расходятся два мира. Редко великие умы жили
в одно и то же время, не стремясь с совершенно различных сторон к той же
самой цели. В то время как Лейбниц взял за основу предустановленную
гармонию системы духовного мира, Ньютон основывался на равновесии
мировых сил системы материального мира. Но если в системе нашего знания
имеется иное единство, если когда-нибудь удастся объединить даже его
пределы, то мы должны надеяться, что именно там, где разделились Лейбниц
и Ньютон, всеобъемлющий ум однажды найдет центр, вокруг которого
вращается универсум наше- 

· * ...но идеи, подобные идее всеобщего равновесия, являются продуктами
творческой способности в нас». (Первое издание.) 

89 

го знания — оба мира, на которые сейчас еще разделено наше знание — и
лейбницевская предустановленная гармония, и ньютоновская гравитационная
система явятся как одно и то же или лишь как различные взгляды на одно и
то же.* 

Я иду далее. Неоформленная материя, т. е. материя, насколько она
мыслится только как наполняющая пространство, является лишь твердым
основанием и почвой, на которой только и воздвигнуто здание природы. Но
материя должна быть чем-то реальным. А то, что реально, можно лишь
ощущать. В свою очередь, как возможно ощущение во мне? Того, что снаружи
на меня оказывается воздействие, как вы говорите, недостаточно. Должно
быть нечто во мне, что ощущает, а между ним и тем, что вы предположили
вне меня, невозможно никакое соприкосновение. Если это внешнее
воздействует на меня как материя на материю, то я могу оказывать
обратное воздействие лишь на это внешнее (например, посредством силы
отталкивания), но не на самого себя. И все же последнее должно
происходить, ибо я должен ощущать, должен возводить это ощущение к
сознанию. 

То, что вы ощущаете в материи, называется ее качеством, и лишь,
поскольку она имеет определенное качество, вы называете ее реальной. То,
что она имеет качество вообще, является необходимым, однако то, что она
имеет это определенное качество, кажется вам случайным. Если это так, то
материя вообще не может иметь одно качество: следовательно, должно быть
многообразие свойств, которые в их полноте вы знаете, однако, только
посредством ощущения. Итак, что же яв- 

*В первом издании отсутствует «лейбницевская одно и тоже* 

90 

ляется тем, что вызывает ощущение? Нечто внутреннее, некое «внутреннее
свойство материи». Это все пустые, беспредметные слова, ибо, где же есть
это «внутреннее» материи? Вы можете делить до бесконечности и, тем не
менее, никогда не продвинетесь дальше поверхностей тел. Все это вам
давно было ясно; поэтому то, что ощущается, вы уже давно признали
имеющим свое основание лишь в вашем способе ощущения. Однако всего этого
крайне недостаточно, так как то, что вне вас не должно существовать
ничего, что было бы само по себе сладким или кислым, делает ощущение еще
непонятнее; ибо вы всегда предполагаете причину, которая, обладая
действительностью вне вас, вызывает в вас это ощущение. Однако при
условии, что мы допускаем воздействие на вас извне, что общего имеют
цвета, запахи и т. д., или внешние вам причины этих ощущений, с вашим
духом? Вы, вероятно, очень пристально исследуете, как свет, отражаемый
телами, воздействует на ваши зрительные нервы, а также, вероятно, как
перевернутый образ на сетчатке все же не искажается в вашей душе, но
возникает прямым. Однако что же является в вас тем самым, что снова
видит сам этот образ на сетчатке и исследует, как это могло произойти в
душе? Очевидно, это — нечто, что постольку полностью не зависит от
внешнего впечатления и чему это впечатление все же не остается
неизвестным. Отсюда вопрос, каким образом впечатление доходит до этой
области вашей души, в которой вы чувствуете себя полностью свободными и
независимыми от впечатлений? Хотя вы помещаете между аффинированием
ваших нервов, вашего мозга и т. д. и представлением какой-либо внешней
веши много промежуточных звеньев, вы обманываете лишь самих себя; ибо
переход от тела к душе, по вашим собственным представлениям, может
совершаться не непрерывно, а 

91 

только посредством скачка, относительно которого вы, однако, ложно
утверждаете, что хотите его избежать. 

Далее, одна масса воздействует на другую лишь в силу своего движения
(благодаря непроницаемости), это вы называете толчком, или механическим
движением. Или одна материя воздействует на другую, не получив ранее
движения, так что движение исходит из покоя,* посредством притяжения, и
это вы называете тяготением. 

Вы представляете себе материю как инертную, т. е. как то, что движется
не вследствие собственной деятельности, но может двигаться лишь
благодаря внешней причине. 

Кроме того, тяготение, которое вы приписываете телам, вы полагаете
равным удельному весу количества материи (не обращая внимания на
объем).** 

Таким образом, теперь вы обнаруживаете, что одно тело может сообщать
движение другому, не двигаясь, однако, само, т. е. не воздействуя на
него посредством толчка. 

Вы замечаете далее, что два тела могут взаимно притягиваться абсолютно
независимо от соотношения их массы, т. е. независимо от законов
тяготения. 

Следовательно, вы предполагаете то что причина этого притяжения не может
быть отыскана ни в тяжести, ни на поверхности таким образом движущегося
тела, что причина должна быть более внутренней и зависеть от качества
тела. Однако вы еще ни разу не объяснили, что вы понимаете под
внутренним тела. Кроме того, 

* В нервам издании отсутствует* «не получив из покоя» ** «Кроме того,
тела обладают удельным весом, т с количество притяжения равно количеству
материи (не обращая внимания на ее объем)* (Первое издание) 

92 

доказано, что качество имеет значимость лишь в отношении к вашему
ощущению. Но здесь речь идет не о вашем ощущении, а о некоем объективном
факте, который происходит вне вас, который вы схватываете вашими
чувствами и который ваш рассудок переводит в ясные понятия. При условии,
что мы допускаем, что качество есть нечто имеющее основание не только в
вашем ощущении, но и в теле вне вас, что же теперь означают слова: «Одно
тело притягивает другое в силу своих качеств?». Ибо то, что реально в
этом притяжении, т. е. то, что вы в состоянии созерцать, есть только
движение тела. Но движение есть чисто математическая величина и может
быть определена чисто форономически. Как же теперь взаимосвязано это
внешнее движение с внутренним качеством? Вы заимствуете образное
выражение, которое взято из [сферы] живых существ, например сродство.
Однако вам было бы очень затруднительно превратить этот образ в
какое-либо ясное понятие. Кроме того, вы нагромождаете элементы на
элементы: они, однако, являются не чем иным, как таким же убежищем
вашего незнания, ибо, что вы представляете себе под ними? Не саму
материю, например уголь, а то, что еще в этой материи содержится, как бы
спрятано, и только и сообщает ей эти качества. Но где же в теле
находится этот элемент? Обнаружил ли его когда-нибудь кто-нибудь
посредством деления или разделения? Ни одного из этих веществ вы до сих
пор не могли чувственно представить. Однако при условии, что мы
допускаем их существование, что этим выигрывается? Может быть,
посредством этого объяснено качество материи? Я заключаю так: либо сами
элементы обладают качеством, которое они сообщают телам, либо нет. В
первом случае вы ничего не объяснили, ибо как раз и было вопросом то,
как возникают качества. В дру- 

93 

гом случае опять ничего не объяснено, ибо как одно тело (механически)
наталкивается на другое и таким образом сообщает ему движение, я
понимаю; однако как одно полностью лишенное качеств тело может сообщать
качество другому, этого не понимает никто, и никто это не может
объяснить. Вообще, качество есть нечто, о чем вы до сих пор не были в
состоянии дать объективного понятия, и чем вы тем не менее (по крайней
мере, в химии) пользуетесь объективно. 

Вот составные части нашего эмпирического знания. Если мы вправе
предположить, во-первых, материю и с нею силы притяжения и отталкивания,
далее, бесконечное разнообразие материй, которые отличаются друг от
друга посредством качеств, то мы имеем, руководствуясь таблицей
категорий:2 

1) количественное движение, которое пропорционально единственно
количеству материи — тяготение; 

2) качественное движение, которое присуще внутренним свойствам материи —
химическое движение; 

3) относительное движение, которое сообщается телам посредством
воздействия извне (посредством толчка) — механическое движение. 

Именно из этих трех возможных движений естествознание и образует всю
свою систему. Та часть физики, которая занимается первым видом движения,
называется статикой. Та, которая занимается третьим, называется
механикой. Это главная часть физики; ибо, в принципе, вся физика есть не
что иное, как прикладная механика.* Та часть, которая занимается вторым 

· В механике вместе с тем могут быть взяты всеобщие свойства тел, как
например упругость, твердость, плотность, в такой мере, в какой они
оказывают влияние на механическое движение. Однако учение о 

94 

видом движения, играет в физике лишь вспомогательную роль: так как
химия, предметом которой, собственно, и является выведение
специфического различия материи, есть та наука, которая только и
добывает механике (некоей в себе всецело формальной науке) содержание и
разнообразное применение. Ведь нужно весьма немного труда, чтобы из
принципов химии вывести основные предметы, которые исследует физика (в
соответствии с их механическим и динамическим* движениями), например,
можно сказать, что для того, чтобы химическое притяжение между телами
имело место, должна существовать некая материя, которая его
распространяет, противодействуя инертности — свет и тепло; кроме того,
должны иметься вещества, которые взаимно притягиваются, и должен быть
один элемент, который притягивают все остальные, для того, чтобы была
возможна максимальная простота. И так как сама природа для своего
существования нуждается во многих химических процессах, то эти условия
химических процессов должны наличествовать везде, а поэтому и жизненный
воздух как продукт из света и того элемента, и (так как этот воздух
чересчур способствовал бы разрушительной силе огня, слишком сильно
истощал бы силу наших органов) смесь из него и какого-то другого, ему
противоположного вида воздуха — атмосферный воздух и т. д. 

Вот примерный путь, по которому естествознание достигает полноты. Однако
нам теперь необходимо заниматься не изложением подобной системы, раз она


движении вообще вовсе не входит в эмпирическое учение о природе. Я
полагаю, что согласно этому разделению физика получит гораздо более
простую и естественную связь, чем она до сих пор имела в большинстве
учебников. 

· «...и динамическим». (Дополнение второго издания) 

95 

уже существует, а тем, как подобная система вообще может существовать.
Вопрос не в том, каким образом возникли взаимосвязь явлений и царство
причин и действий, которые мы называем ходом природы, вне нас, а как они
возникли для нас, как эта система и эта взаимосвязь явлений проложили
путь в наш дух, и как они в нашем представлении приобрели необходимость,
с которой мы совершенно принуждены их мыслить? Ибо в качестве
бесспорного предполагается факт, что представление последовательности
причин и действий вне нас нашему духу настолько необходимо, как если бы
они принадлежали его бытию и сущности. Объяснение этой необходимости
составляет основную проблему всякой философии. Вопрос состоит не в том,
должна ли вообще существовать эта проблема, а как она, если уж она
существует, должна решаться. 

Прежде всего, что это означает: мы вынуждены представлять себе
последовательность явлений, которая совершенно необходима? Очевидно
следующее: эти явления могут следовать друг за другом только в этой
определенной последовательности, и соответственно эта последовательность
может распространяться только на эти определенные явления. 

Ибо тому, что наши представления следуют друг за другом в этом
определенном порядке, например, молния предшествует грому, а не наоборот
и т. д., мы ищем причину не в нас; не от нас зависит, как мы выводим
представления друг за другом; следовательно, причина должна лежать в
вещах, и мы утверждаем, что это определенное следование друг за другом
является следованием друг за другом самих вещей, а не только наших
представлений о них, лишь, поскольку сами явления так и не иначе следуют
друг за другом, мы принуждены представлять их в этом порядке, лишь,
поскольку и на- 

96 

сколько эта последовательность объективно - необходима, она также
субъективно - необходимая. 

Из этого вытекает следующее: определенную последовательность нельзя
отделить от определенных же явлений; таким образом, последовательность
должна возникать одновременно с явлениями и, наоборот, явления должны
возникать одновременно с последовательностью; поэтому и
последовательность, и явления находятся во взаимоотношении, и то и
другое по отношению друг к другу взаимно необходимы. 

Можно лишь анализировать самые общераспространенные суждения, которые мы
беспрестанно выносим относительно взаимосвязи явлений, для того, чтобы
обнаружить, что в них содержатся эти предпосылки. 

Таким образом, если нельзя отделить ни явлений от их последовательности,
ни последовательности от ее явлений, то возможны только следующие два
случая: 

либо последовательность и явления возникают одновременно и неразделимо
вне нас, 

либо последовательность и явления возникают одновременно и неразделимо в
нас. 

Лишь в этих двух случаях последовательность, которую мы себе
представляем, является действительной последовательностью вещей, а не
только идеальным следованием друг за другом наших представлений. 

Первое утверждение — это утверждение здравого человеческого рассудка, а
также философов Рида и Битти, формально противоположное скептицизму Юма.
В этой системе вещи сами по себе следуют друг за другом, нам при этом
остается только смотреть на это; но как представление о них пришло к нам
— это вопрос, который для этой системы находится слишком высоко. Однако
сейчас мы хотим знать не то, как последовательность возможна вне нас, а
как эта определенна 

97 

последовательность, поскольку она имеет место совершенно независимо от
нас, все же представляется нами как таковая и постольку с абсолютной
необходимостью. На этот вопрос эта система совершенно не обращает
внимания. Поэтому никакая философская критика ее невозможна, она не
имеет с философией ни одного общего пункта, исходя из которого можно
было бы ее исследовать, проверить или оспорить, ибо она даже не знает о
вопросе, решить который и составляет, собственно говоря, занятие
философии. 

Прежде всего, необходимо было бы сделать эту систему философской для
того, чтобы хотя бы иметь возможность ее проверить. Однако в этом случае
подвергаются опасности борьбы с чистым измышлением, ибо здравый рассудок
слишком непоследователен, и подобная система, которая имела бы
последовательность здравого рассудка, в действительности еще не
существовала ни в одной человеческой голове; ибо как только ее пытаются
привести к философскому выражению, она становится совершенно непонятной.
Она говорит о какой-то независимой от меня последовательности, которая
должна иметь место вне меня. Как какая-нибудь последовательность
(представлений) имеет место во мне, я понимаю; однако некая
последовательность, которая происходит в самих вещах независимо от
конечных представлений, мне совершенно непонятна. Ибо если мы полагаем
существо, которое все настоящее и будущее объединяло бы в одном
созерцании, а не осуществляло бы это конечным образом, согласно чему
(шло бы связано с последовательностью представлений, для такого существа
не было бы никакой последовательности в вещах вне его: таким образом,
последняя вообще существует только при условии конечности представления.
Если же эта последовательность имела 

98 

бы основание независимо от всякого представления в вещах в себе, то и
для такого существа, как мы допустили, должна была бы существовать некая
последовательность, что противоречит себе. 

Поэтому до сих пор все философы единодушно утверждали, что
последовательность есть нечто такое, что вовсе не может мыслиться
независимо от представлений конечного духа. Но мы установили, что если
представление последовательности необходимо, то оно должно возникать
одновременно с вещами и наоборот; последовательность без вещей должна
быть так же мало возможна, как вещи без последовательности.
Следовательно, если последовательность является чем-то, что возможно
только в наших представлениях, то имеется выбор между двумя случаями: 

либо остаются притом, что вещи существуют вне нас, независимо от наших
представлений, следовательно, именно посредством этого объективную
необходимость, с которой мы представляем себе определенную
последовательность вещей, признают лишь заблуждением, отрицая, что
последовательность имеет место в самих вещах; 

либо решаются утверждать, что сами явления также возникают одновременно
с последовательностью только в наших представлениях, и что лишь
постольку порядок, в котором они следуют друг за другом, является
поистине объективным порядком. 

Таким образом, первое утверждение, очевидно, ведет к самой невероятной
системе, которая когда-либо существовала и которая и в наши дни
утверждалась немногими, причем они сами ее не знали. Здесь самое время
полностью разрушить основоположение, что вещи воздействуют на нас извне.
Спрашивается, во-первых, что же есть вещи вне нас, которые не зависят от
представле- 

99 

ния? Для начала мы должны освободить их от всего, что принадлежит только
к особенностям нашей способности представления. К ним относятся не
только последовательность, но и всякое понятие причины и действия и,
если быть последовательным, всякое представление пространства и
протяжения, которые оба совершенно представимы без времени, из которого
мы изъяли вещи в себе. Несмотря на это, вещи в себе, хотя они полностью
недоступны нашей способности созерцания, ложны действительно иметься,
однако неизвестно, как и где, вероятно, в межмировых пространствах
Эпикура; и эти вещи должны воздействовать на меня, быть причиной моих
представлений. Хотя еще никогда не задумывались над тем, какое,
собственно, представление следует составить себе о таких вещах.
Утверждение, что «они не представимы», является выходом, который вскоре
отбрасывается. Чтобы говорить о них, надо иметь о них представление, в
противном случае будут выражаться так, как не должны этого делать. Даже
ничто представляют себе как абсолютную пустоту, как нечто чисто
формальное и т. д. Можно было бы думать, что представление о вещи в себе
является похожим представлением. Однако представление о ничто все же еще
можно сделать для себя чувственным посредством схемы пустого
пространства. Но вещи в себе определенно изъяты из времени и
пространства, ведь последние принадлежат только к особенному способу
представления конечного существа. Следовательно, не остается ничего
иного, кроме представления, которое парит посередине между чем-то и
ничто, т. е. оно даже не имеет чести быть абсолютным ничто. На самом
деле маловероятно, чтобы такое бессмысленное представление лишенных всех
чувственных определенностей вещей, которые, тем не менее, должны
действовать как чувствен- 

100 

ные вещи, когда-либо пришло в голову какому-либо человеку.* В самом
деле, если прежде уничтожили все, что принадлежит к представлениям
объективного мира, что еще остается мне представлять? Очевидно, лишь
меня самого. Следовательно, всякое представление внешнего мира должно
было бы возникать из меня самого. Если же последовательность, причина,
действие и т. д. присоединяются к вещам лишь в моем представлении, то
так же мало понятно то, чем эти понятия могут быть без вещей, как и то,
чем вещи могут быть без понятий. Отсюда невероятное объяснение, которое
эта система вынуждена давать относительно происхождения представления.
Вещам в себе она противопоставляет душу (Gemiit), которая содержит в
себе известные формы a priori, имеющие перед вещами в себе лишь то
преимущество, что их можно представить как нечто абсолютно пустое. В эти
формы вмещаются вещи, в то время как мы их представляем. Вследствие
этого, бесформенные предметы получают форму, пустые формы — содержание.
О том, как происходит то, что вещи вообще представляются, — глубокое
молчание. Довольно и того, что мы представляем вещи вне нас и лишь в
представлении переносим на них пространство и время, затем понятия
субстанции и акциденции, причины и действия и т. д.; так возникает
последовательность наших представлений в нас, а именно некая необходимая
последовательность, и эта порожденная самим сознанием последовательность
называется ходом природы. 

Эта система не нуждается ни в каком опровержении. Изложить ее — значит в
корне ее разрушить. 

· Истина в том, что кантовская идея вещей в себе имела целую традицию, в
ходе которой потеряла всякий смысл — это замечание отсутствует в первом
издании 

101 

Скептицизм Юма на самом дате превосходит эту систему и совершенно с ней
несравним. Юм (верный своим принципам) оставляет совершенно нерешенным,
соответствуют ли нашим представитениям вещи вне нас или нет. Но он, во
всяком случае, вынужден принять, что последовательность явлений имеет
место лишь в наших представлениях; а то, что мы именно эту определенную
последовательность мыслим как необходимую, он объявляет чистым
заблуждением. Однако то, что можно по праву требовать от Юма, — это то,
чтобы он, по крайней мере объяснил происхождение этого заблуждения. Ибо
он не мог отрицать того, что мы действительно представляем себе
следование друг за другом причин и действий как необходимое, что на этом
покоятся все наши эмпирические науки, естествознание и история (в
которой он сам был таким большим знатоком). Откуда же само это
заблуждение? Юм отвечает: «В силу привычки; так как до этого явления
следовали друг за другом в этом порядке, сила воображения привыкла
ожидать тот же самый порядок и в будущем, и это ожидание, в конце концов
стало для нас, как и любая длительная привычка, второй натурой*. Однако
это объяснение вращается по кругу, ведь должно было быть объяснено
именно то, почему вещи до этого следовали друг за другом в этом порядке
(чего Юм не отрицает). Может быть, это следование друг за другом было в
вещах вне нас? Но вне наших представлений нет никакой
последовательности. Если же это была лишь последовательность наших
представлений, то необходимо также указать причину постоянства этой
последовательности. Того, что существует независимо от меня, я не в
состоянии объяснить, но тому, что происходит только во мне, необходимо
отыскать причину во мне. Юм может сказать: «Так есть, и этого для меня
доста- 

102 

точно». Однако это означает заниматься не философией. Я не говорю, что
один Юм должен заниматься философией, но если уж устанавливают, что
будут заниматься философией, то больше нельзя отклонять вопрос «почему».


Следовательно, не остается более ничего, кроме попытки вывести
необходимость последовательности наших представлений из природы нашего
духа и постольку конечного духа вообще и заставить сами вещи возникать
одновременно с этой последовательностью в нем, для того чтобы эта
последовательность была истинно объективной. 

Среди всех предыдущих систем в настоящее время я знаю только две —
Спинозы и Лейбница, — которые не только предприняли эту попытку, но и
вся философия которых является не чем иным, как этой попыткой. Поскольку
и сейчас еще много сомнений и разговоров об отношении этих двух систем —
противоречат ли они друг другу или они взаимосвязаны, — то с самого
начала представляется полезным растолковать кое-что относительно этого. 

Спиноза, как кажется, очень рано задумавшийся над взаимосвязью наших
идей с вещами вне нас, не мог принять разделения, которое установили
между ними. Он сознавал, что в нашей природе идеальное и реальное (мысль
и предмет) объединены самым тесным образом. То, что мы имеем
представления о вещах вне нас, то, что сами наши представления
охватывают последние, он мог себе объяснить только исходя из нашей
идеальной природы; но то, что нашим представлениям соответствуют
действительные вещи, он вынужден был объяснить себе аффицированиями и
определениями идеального в нас. Следовательно, реальное не может
сознаваться нами иначе как в противоположность иде- 

103 

альному, равно как и идеальное — только в противоположность реальному.
Следовательно, между действительными вещами и нашими представлениями о
них никакое разделение не может иметь места. Понятия и веши, мысль и
протяжение были для Спинозы, поэтому одним и тем же — лишь модификациями
одной и той же идеальной природы. 

Но вместо того, чтобы погрузиться в глубины своего самосознания и оттуда
следить за возникновением в нас двух миров — идеального и реального, —
он перескочил через самого себя; вместо того, чтобы исходя из нашей
природы объяснить, как конечное и бесконечное, изначально объединенные в
нас, взаимно вытекают друг из друга, он тотчас же потерял себя в идее
бесконечного вне нас. В этом бесконечном возникли или, скорее, были
изначально — неизвестно откуда — аффинирования и модификации и вместе с
последними нескончаемый ряд конечных вещей. Поскольку же в его системе
нет перехода от бесконечного к конечному, го для него начало становления
было так же непонятным, как начало бытия. Однако то, что эта
нескончаемая последовательность представляется мной, и представляется с
необходимостью, следует из того, что вещи и мои представления изначально
есть одно и то же. Я сам есть только мысль бесконечного или скорее, даже
лишь непрерывная последовательность представлений. Но как бы я сам вновь
сознавал эту последовательность. Спиноза не был в состоянии объяснить. 

Вообще же его система в таком виде, как она вышла из его рук, — самая
непонятная из всех, что когда-либо существовали. Необходимо вобрать эту
систему в себя самого, поставить себя на место его бесконечной
субстанции для того, чтобы знать, что бесконечное и конечное имеются не
вне нас, а в нас, и не возникают, а 

104 

существуют изначально одновременно и неразделимо и что именно на этом
изначальном объединении основывается природа нашего духа и наше духовное
существование в целом. Ибо мы непосредственно знаем лишь свою
собственную сущность и лишь мы сами понятны себе. Как в каком-то
абсолюте вне меня аффинирование и определения есть и могут быть, я не
понимаю. Но то, что во мне не могло бы быть ничего бесконечного без
того, чтобы оно одновременно не было бы конечным, я понимаю. Ибо во мне
то необходимое объединение идеального и реального, абсолютно деятельного
и абсолютно страдающего (которое Спиноза переместил в какую-то
бесконечную субстанцию вне меня) имеется изначально, без моего
содействия, и именно в этом состоит моя природа* 

Этим путем пошел Лейбниц, и это тот пункт, в котором он расходится со
Спинозой и с ним взаимосвязан. Невозможно понять Лейбница, не овладев
этим пунктом. Якоби доказал, что вся его система исходит из понятия
индивидуальности и к нему возвращается. Только в понятии
индивидуальности изначально объединено то, что вся остальная философия
разделяет: положительное и отрицательное, деятельное и страдающее нашей
природы. Как в бесконечном вне нас могут быть определения, Спиноза не
смог объяснить, он тщетно пытался избежать перехода от бесконечного к
конечному. Этого перехода не имеется лишь там, где конечное и
бесконечное изначально объединены, и этого изна- 

· Но более точное рассмотрение непосредственно раскроет любому, что
всякое полегание во мне абсолютного тождества конечного и бесконечного,
равно как и полагание вне меня, в свою очередь есть только лог
полагание, следовательно, абсолютное тождество само по себе есть ни во
мне, ни вне меня — это замечание является дополнением второго издани 

105 

чального объединения нет нигде, кроме как в существе индивидуальной
природы. Следовательно, Лейбниц не переходил ни от бесконечного к
конечному, ни от последнего к первому, а то и другое было для него
действительно произведено сразу — как бы посредством одного и того же
развития нашей природы — посредством одного и того же способа действия
духа. 

То, что представления в нас следуют друг за другом, является необходимым
следствием нашей конечности; но то, что этот ряд нескончаем, служит
доказательством того, что он исходит из некоего существа, в природе
которого конечность и бесконечность объединены. 

Необходимость этой последовательности в лейбницевской философии следует
из того, что вещи возникают одновременно с представлениями в силу одних
только законов нашей природы, согласно некоему внутреннему принципу в
нас, как в некоем особом мире. Только представляющие существа Лейбниц
считал изначально реальными и действительными самими по себе, ибо в них
одних было изначальным то объединение, из которого только и развивается
и происходит все другое, что называется действительным. Ибо все, что
действительно вне нас, есть конечное, следовательно, не мыслимое без
чего-то положительного, что дает ему реальность, и чего-то
отрицательного, что дает ему границу. Но этого объединения положительной
и отрицательной деятельности изначально не имеется нигде, кроме как в
природе индивидуума. Внешние вещи действительны не сами по себе, а лишь
стали действительными посредством способа представления духовных природ;
но то, из природы чего только и происходит все существующее, т. е.
представляющее существо, одно должно быть чем-то, что в себе самом носит
источник и начало своего существования. 

106 

Если, таким образом, вся последовательность представления вытекает из
природы конечного духа, то и весь ряд наших опытов с необходимостью
можно вывести из нее. Ибо то, что каждое существо нашего рода
представляет явления мира в той же самой необходимой последовательности,
можно понять единственно и только из нашей общей природы. Но объяснять
эту согласованность нашей природы через предустановленную гармонию —
значит, в действительности ее не объяснить. Ибо это слово высказывает
только то, что такая согласованность имеет место, но не как и почему.
Однако в самой лейбницевской системе имеется то, что эта согласованность
вообще следует из сущности конечных природ. Ибо если бы это было не так,
то дух перестал бы быть абсолютным основанием своего знания и
познавания. Он должен был бы искать основание своих представлений все
еще вне себя, мы опять вернулись бы к тому пункту, который мы с самого
начала оставили; мир и его порядок были бы для нас случайными, и
представление о нем приходило бы в нас лишь извне. Но тем самым мы
неизбежно забредали бы за границу, лишь в пределах которой мы себя
понимаем. Ибо если лишь некая более высокая рука устроила нас таким
образом, что мы принуждены представлять такой мир и такой порядок
явлений, то, кроме того, что эта гипотеза нам полностью непонятна, весь
этот мир опять есть заблуждение; гнет той руки в состоянии отнять его у
нас или переместить нас в совершенно другой порядок вещей. Даже то, что
существа нашего рода (одинаковых с нами представлений) есть вне нас,
тогда совершенно сомнительно. Следовательно, с предустановленной
гармонией Лейбниц не мог связывать идею, которую обычно с ней связывают.
Ибо он определенно утверждал, что ни один дух не может быть возникшим, 

107 

т. е. к духу абсолютно нельзя применять понятия причины и действия.
Следовательно, он является абсолютным основанием своего бытия и знания и
благодаря тому, что он вообще есть, он есть и то, что он есть, т. е.
существо, природе которого принадлежит также эта определенная система
представлений внешних вещей. Отсюда следует, что философия есть не что
иное, как учение о природе нашего духа. Отныне всякий догматизм в корне
опрокинут. Мы рассматриваем систему наших представлений не в ее бытии, а
в ее становлении. Философия становится генетической, т. е. она как бы на
наших глазах производит и развертывает весь необходимый ряд наших
представлений. Отныне между опытом и спекуляцией больше нет никакого
разделения. Система природы является одновременно системой нашего духа,
и лишь теперь, после того как великий синтез завершен, наше знание
возвращается к анализу (к исследованиям и экспериментам). Но этой
системы еще не существует; многие отчаявшиеся умы с самого начала теряют
надежду, ибо они говорят о системе (System) нашей природы (величия
каковой они не знают) никак иначе, как если бы речь шла о научной
системе* (Lehrgebaude) наших понятий. 

Догматик, который предполагает все изначально имеющимся вне нас (не из
нас становящимся и происходящим), должен все же, по крайней мере,
взяться за то, чтобы объяснить имеющееся вне нас также из внешних
причин. Это ему удается до тех пор, пока он находится внутри пределов
взаимосвязи причины и 

· В работах и переводах первого периода немецкого пуризма очень часто
находят выражения; научная система сущности (Lehrgebaude von Wescn),
научная система природы (Lehrgebaude der Natur). Жаль, что наши
последующие философы позволили этому выражению выйти из употребления. 

108 

действия, однако, он никогда не сможет объяснить, как возникла сама эта
взаимосвязь причин и действий. Как только он поднимается над единичным
явлением, всей его философии приходит конец; границы механизма — также
границы его системы. 

Но один лишь механизм далеко не есть то, что составляет природу. Ибо как
только мы переходим в область органической природы, для нас прекращается
всякое механическое связывание причины и действия. Любой органический
продукт существует для самого себя, его существование независимо ни от
какого другого существования. Причина же никогда не есть то же самое,
что и действие, отношение причины и действия возможно лишь между
совершенно различными вещами. А организация производит саму себя,
происходит из самой себя', любое единичное растение есть только продукт
индивидуума своего вида, и таким образом, любая единичная организация
бесконечно производит и воспроизводит только свой вид. Поэтому никакая
организация не продвигается вперед, но бесконечно все снова и снова
возвращается в саму себя. Организация как таковая, сообразно этому, не
есть ни причина, ни действие какой-либо веши вне се, следовательно, не
есть нечто такое, что входит во взаимосвязь механизма. Любой
органический продукт имеет основание своего существования в себе самом,
ибо он есть причина и действие самого себя. Ни одна отдельная часть не
могла возникнуть иначе, как в этом целом, и само это целое заключается
во взаимодействии частей. В любом другом объекте части произвольны, они
существуют лишь постольку, поскольку я делю. Только в организованном
существе они реальны, они существуют без моего участия, потому что между
ними и целым имеется объективное отношение. Следо- 

109 

вательно, в основании любой организации лежит понятие, ибо там, где есть
необходимое отношение целого к частям и частей к целому, есть понятие.
Но это понятие находится в ней самой, совершенно не может быть отделено
от нее, она организует саму себя, она не есть лишь [подобие]
произведения искусства, понятие которого имеется вне его в рассудке
художников. Не только ее форма, но и ее существование целесообразно. Она
не могла организовать себя, не будучи уже организованной. Растение
питается и существует, усваивая внешние вещества, но оно не может ничего
усваивать, не будучи уже организованным. Существование живого тела
связано с дыханием. Жизненный воздух, который оно вдыхает, разлагается
его органами для того, чтобы течь по нервам как электрический флюид. Но
для того, чтобы сделать возможным этот процесс, уже должна иметься сама
организация, которая в свою очередь без этого процесса не может
существовать. Поэтому организация образуется из организации. В
органическом продукте именно поэтому форма и материя неразделимы; эта
определенная материя могла возникнуть только одновременно с этой
определенной формой, и наоборот. Любая организация, следовательно, есть
целое; ее единство находится в ней самой, не от нашего произвола зависит
мыслить ее как одно или как многое. Причина и действие есть нечто
преходящее, проносящееся мимо, лишь явление (в обычном смысле слова).
Организация же не есть лишь явление, а есть сам объект, и именно
благодаря себе самому существующий, в самом себе целый, неделимый
объект, и так как в нем форма неотделима от материи, то происхождение
организации, как таковой, так же мало можно объяснить механически, как и
происхождение самой материи. 

110 

Следовательно, если требуется объяснить целесообразность органических
продуктов, то догматик осознает, что его система совершенно не в
состоянии этого сделать. Здесь уже не помогает разделение понятия и
предмета, формы и материи, чего нам хотелось бы. Ибо, по крайней мере,
здесь то и другое изначально и. необходимо объединены не в нашем
представлении, а в самом объекте. Я бы хотел, чтобы в эту область
отважился войти с нами кто-либо из тех, кто принимает игру понятиями за
философию и химеры вещей за действительные вещи. 

Прежде всего, вы должны согласиться, что здесь речь идет о некотором
единстве, которое совершенно невозможно объяснить из материи, как
таковой. Ибо оно есть единство понятия; это единство существует только в
отношении к созерцающему и рефлектирующему существу. То, что в
организации есть абсолютная индивидуальность, что ее части возможны
только благодаря целому и целое возможно не благодаря соединению, а
благодаря взаимодействию частей, есть суждение, и [оно] абсолютно не
может быть вынесено чем-то иным, кроме, как только духом, который
относит друг к другу часть и целое, форму и материю, и лишь посредством
этого отношения и исключительно в нем только и возникает и становится
целым всякая целесообразность и соответственность. Что общего имеют эти
части, которые, однако, являются только материей, с идеей, которая
изначально чужда материи и которой она, тем не менее, соответствует?
Здесь невозможно никакое другое отношение, кроме как при помощи чего-то
третьего, представлениям которого принадлежат материя и понятие. Но
такое третье есть лишь созерцающий и рефлектирующий дух. Следовательно,
вы вынуждены 

111 

допустить, что организация вообще представима только в отношении к духу.


Это допускают даже тс, кто производит органические продукты посредством
чудесного столкновения атомов. Ибо тем, что они выводят происхождение
этих вещей из слепого случая, они тотчас уничтожают всякую
целесообразность в них и тем самым всякое понятие организации. Это
называется мыслить последовательно. Ибо, так как целесообразность
представима лишь в отношении к судящему рассудку, то на вопрос: «Как
органические продукты возникли независимо от меня?», необходимо ответить
так, как если бы между ними и судящим рассудком не было бы совершенно
никакого отношения, т. е. как если бы в них не было бы вообще никакой
целесообразности. 

Первым, с чем вы согласитесь, является следующее: всякое понятие
целесообразности может возникать только в рассудке, и лишь в отношении к
такому рассудку какая-либо вещь только и может называться
целесообразной. 

Однако вам необходимо не в меньшей степени допустить, что
целесообразность природных продуктов находится в них самих, что она
объективна и реальна, что она принадлежит не вашим произвольным, а вашим
необходимым представлениям. Ведь вы очень хорошо можете различить, что в
связи ваших понятий произвольно, а что необходимо. Всякий раз, когда
вещи, разделенные пространством, вы охватываете как одно, вы действуете
совершенно свободно; единство, которое вы им придаете, вы переносите на
них исключительно из вашего мышления, в самих вещах не имеется никакого
основания, которое вынуждало бы вас мыслить их как одно. Но основание
тому, что любое растение вы мыслите как индивидуум, в котором все 

112 

соответствует одной цели, вы вынуждены искать в вещи вне вас, в вашем
суждении вы чувствуете себя принужденными, следовательно, вы вынуждены
допустить, что единство, с которым вы мыслите индивидуум, не только
логическое (в вашем мышлении), но и реальное (действительное вне вас). 

Теперь от вас ждут, что вы должны ответить на вопрос: “Как происходит
так, что идея, которая, очевидно, может существовать лишь в вас и может
иметь реальность лишь в отношении к вам, тем не менее вами самими должна
созерцаться и представляться как действительная вне вас?”. 

Есть философы, имеющие на все эти вопросы один универсальный ответ,
который они повторяют при любом удобном случае и могут повторять
беспрестанно. То, что в вещах является формой, говорят они, лишь мы
переносим на них. Но именно это я и желал бы знать, как вы это можете
проделывать, и что же вещи есть без той формы, которую лишь вы
переносите на них, или что есть форма без тех вещей, на которые вы ее
переносите. И вы вынуждены согласиться, что, по крайней мере, здесь
форма с материей, понятие с объектом абсолютно неразрывны. В противном
случае, если от вашего произвола зависит, переносить ли идею
целесообразности на вещи вне вас или нет, как объяснить то, что вы
переносите эту идею лишь на определенные вещи, а не на все, что вы,
кроме того, чувствуете себя во время этого представления целесообразных
продуктов вовсе не свободными, но совершенно принужденными? Для того и
другого вы не можете указать никакого [иного] основания, кроме того, что
каждая целесообразная форма изначально и без вашего произвола просто
принадлежит определенным вещам вне вас. 

113 

Это предположение и здесь означает то же, что означало выше: форма и
материя этих вещей никогда не могли быть разделены, обе могли
образоваться лишь одновременно и посредством друг друга. Понятие,
которое лежит в основе этой организации, само по себе не имеет никакой
реальности, и наоборот, эта определенная материя есть организованная
материя не как материя, а только посредством имманентного понятия.
Следовательно, этот определенный объект мог возникнуть только
одновременно с этим понятием, и это определенное понятие — только
одновременно с этим определенным объектом. 

Необходимо вынести суждение обо всех предшествующих системах
относительно этого принципа. 

Для того чтобы понять это объединение понятия и материи, вы
предполагаете некий более высокий, божественный рассудок, который
набросал свои творения и идеальном и породил природу согласно этим
идеальным творениям. Однако существо, в котором понятие предшествует
деянию, план — осуществлению, не может порождать, а может лишь
оформлять, формировать материю, которая уже существует, может лишь извне
накладывать на материю отпечаток рассудка и целесообразности; то, что
оно порождает, целесообразно не в себе самом, а лишь в отношении к
рассудку художника, не изначально и необходимо, а случайным образом. Не
является ли рассудок мертвой способностью и служит ли он чему-либо
иному, кроме как тому, чтобы схватывать, понимать действительность,
которая уже существует; не заимствует ли рассудок у самого
действительного впервые свою собственную реальность вместо того, чтобы
творить действительное, и не является ли чистым рабством этой силы ее
способность описывать контуры действительности, благодар 

114 

чему между ней и действительностью устанавливается опосредование? Однако
здесь стоит вопрос, как возникает действительное и только вместе с ним и
неотделимо от него идеальное (целесообразное). [Вопрос не в том], что
природные вещи вообще целесообразны, как целесообразно и любое
произведение искусства, но в том, что эта целесообразность есть то, что
им вовсе не могло быть сообщено извне, они целесообразны изначально
благодаря самим себе; вот то, что надо объяснить. 

Итак, вы находите себе прибежище в творческой способности некоего
божества, из которой произошли действительные вещи одновременно с их
идеями бы осознали, что вы должны позволить действительному возникнуть
одновременно с целесообразным, целесообразному — одновременно с
действительным, если вы хотите допустить вне себя нечто такое, что
целесообразно в себе самом и посредством себя самого. 

Однако давайте на мгновение предположим то, что вы утверждаете (хотя вы
сами не в состоянии выяснить это): пусть посредством творческой силы
некоего божества возникла вся система природы и тем самым все
разнообразие целесообразных продуктов вне нас. Продвинулись ли мы на
самом деле хотя бы на один шаг дальше, чем прежде, и не оказались ли мы
опять в том же самом пункте, с которого мы и начинали? То, как
организованный продукт действительно образовался вне и независимо от
меня, было ведь вовсе не тем, что я хотел знать; ибо как бы я мог
составить об этом для себя даже хотя бы отчетливое понятие? Вопрос был:
«Как представление целесообразных продуктов вне меня возникло во мне и
каким образом я вынужден мыслить эту целесообразность как вне меня
действительную и необходимую, хотя она принадлежит вещам только в 

115 

отношении к моему рассудку?». На этот вопрос вы не ответили. 

Ибо как только вы рассматриваете природные вещи как действительные вне
вас и, таким образом, как произведения творца, вы полагаете, что никакая
целесообразность не может находиться в них самих, ведь она имеет
значение только в отношении к вашему рассудку. Или вы хотите и в творце
вещей предположить наличие понятий цели, и т. д.? Однако как только вы
это полагаете, он перестает быть творцом, он становится лишь художником,
он является, самое большее, архитектором природы; с другой стороны, вы
коренным образом уничтожаете всякую идею природы, как только бы
позволяете целесообразности проникнуть в нее извне посредством перехода
из рассудка какого-то существа. Следовательно, как только вы делаете
конечной идею творца, он перестает быть творцом; если вы расширяете ее
до бесконечности, то теряется всякое понятие целесообразности и
рассудка, и остается лишь идея абсолютной мощи. Отныне всякое конечное
есть лишь модификация бесконечного. Но вы так же мало понимаете то, как
в бесконечном вообще возможна какая-либо модификация, как и то, каким
образом эти модификации бесконечного, т. е. вся система конечных вещей,
возникли в вашем представлении, или как единство вещей, которое в
бесконечном существе может быть только онтологическим, в вашем рассудке
стало телеологически. 

Правда, вы можете попытаться объяснить это исходя из присущей конечному
духу природы. Однако если вы это делаете, то вы больше не нуждаетесь в
бесконечном как некоем вне вас [сущем]. Отныне вы можете все производить
лишь в вашем духе. Если же вы предположите вне и независимо от вас
существующие вещи, ко- 

116 

торые целесообразны сами по себе, то вы, тем не менее, будете вынуждены
еще объяснить, как ваши представления согласуются с этими внешними
вещами. Вы вынуждены искать себе прибежище в некоей предустановленной
гармонии, вынуждены допустить, что в самих вещах вне вас господствует
дух, аналогичный вашему. Ибо только в творческой способности духа
понятие и действительность, идеальное и реальное могут пронизывать друг
друга и объединяться таким образом, что между тем и другим невозможно
никакое разделение. Я не могу думать, чтобы под субстанциальной формой
Лейбниц представлял себе иное, чем правящий, имманентный организованному
существу дух. 

Следовательно, эта философия вынуждена допустить, что в природе имеется
последовательность ступеней жизни. Даже в простейших формах
организованной материи есть жизнь, только жизнь ограниченного характера.
Эта идея настолько стара и настолько непоколебимо сохранялась под
разнообразнейшими формами до настоящего времени, включая и нынешнее (уже
в древнейшие времена утверждали, что весь мир пронизан неким
оживотворяющим принципом, названным мировой душой, а позднейшая эпоха
Лейбница каждому растению приписала душу), что можно, пожалуй, заранее
догадаться, что какое-то основание этой природной веры должно лежать в
самом человеческом духе. Так оно и есть. Вся загадочность, которая
окутывает проблему происхождения организованных тел, происходит от того,
что в этих вещах необходимость и случайность объединены самым тесным
образом. Необходимость — потому что целесообразно уже их существование,
а не только их форма (как у произведения искусства); случайность —
потому что эта целесообразность действительна все же лишь для со- 

117 

вершающего и рефлектирующего существа. Вследствие этого человеческий дух
рано был приведен к идее самой себя организующей материи, и, поскольку
организация представима только в отношении к духу, к изначальному
объединению духа и материи в этих вещах. Он осознавал себя вынужденным
искать основание вещей, с одной стороны, в самой природе, с другой
стороны, в принципе, возвышающемся над природой; поэтому он очень рано
пришел к тому, чтобы мыслить дух и природу как одно. Здесь впервые
выступила из полнейшей темноты та идеальная сущность, в которой он
мыслил понятие и деяние, план и осуществление как одно. Здесь впервые на
человека снизошло предвидение его собственной природы, в которой
созерцание и понятие, форма и предмет, идеальное и реальное изначально
есть одно и то же. И поэтому своеобразный ореол, окружающий эту
проблему, — это ореол, который одна только рефлективная философия,
пускающаяся на разделение, никогда не в состоянии рассеять, в то время
как чистое созерцание или, скорее, творческая сила воображения очень
давно изобрела символический язык, который можно только истолковывать,
для того чтобы обнаружить, что природа говорит нам тем понятнее, чем
меньше мы о ней мыслим одним лишь рефлектирующим образом. 

Неудивительно, что этот язык, употреблявшийся догматически,* вскоре
потерял самый смысл и значение. До тех пор, пока я сам тождествен с
природой, я понимаю, что есть живая природа, настолько хорошо, как будто
я понимаю мою собственную жизнь; понимаю, как эта всеобщая жизнь природы
в разнообразнейших формах, в ступенчатом развитии, в постепен- 

«употреблявшийся научно и догматически» (Первое издание) 

118 

ном приближении обнаруживается свободой; но как только я отделяю себя и
вместе с собой все идеальное от природы, у меня остается не более чем
мертвый объект, и я перестаю понимать, как возможна жизнь вне меня. 

Если я вопрошаю здравый рассудок, то он полагает увидеть жизнь лишь там,
где есть свободное движение. Ибо способности органов животных
(чувствительность, раздражительность и т. д.) сами предполагают
импульсивный принцип, без которого животное было бы неспособно
противопоставлять реакцию внешним раздражителям, и лишь посредством
этого свободного реагирования органов стимул, помещенный извне,
становится раздражением и впечатлением; здесь господствует полнейшее
взаимодействие: лишь через раздражение извне животное определяется к
произведению движений, и наоборот, только благодаря этой способности
производить в себе движения внешнее впечатление становится раздражением.
(Поэтому невозможны ни раздражительность без чувствительности, ни
чувствительность без раздражительности.) 

Однако всех этих способностей органов только лишь как таковых не
достаточно для объяснения жизни. Ибо мы очень хорошо могли бы
представить себе соединение волокон, нервов и т. д., в которых
посредством внешних раздражителей (как, например, в нервах разрушенного
— destruierten — органического тела посредством электричества,
раздражения металлом и т. д.) производились бы свободные движения,
будучи, тем не менее, не вправе приписать жизнь этому образованию. 

Пожалуй, возразят, что причиной жизни является соединение всех этих
движений; однако для этого требуется некий более высокий принцип,
который мы уже не можем объяснять из самой материи, принцип, кото- 

119 

рый регулирует, сводит воедино все единичные движения и таким лишь
образом из разнообразия движений, которые согласуются между собой,
взаимно производятся и воспроизводятся, создает и порождает целое.
Следовательно, мы опять сталкиваемся здесь с абсолютным объединением
природы и свободы в одном и том же существе, живая организация должна
быть продуктом природы, но в этом природном продукте должен
господствовать регулирующий, объединяющий дух; оба эти принципа
совершенно не должны быть в нем разделены, но соединены самым тесным
образом; их совершенно нельзя разделять в созерцании, между ними не
должно иметь место никакое До и никакое После, а должны быть абсолютная
одновременность и взаимодействие. 

Как только философия разрушает эту внутреннюю связь, возникают две прямо
противоположные друг другу системы, ни одна из которых не может
опровергнуть другую, потому что обе в корне уничтожают всякую идею
жизни, которая тем дальше ускользает от них, чем ближе, как они
полагают, они приближаются к ней. 

Я не веду речь о так называемой философии тех, которые даже наше
мышление, представление и волнение выводят то из случайного столкновения
уже организованных телец, то через искусственное связывание мышц,
волокон, пленок, крючочков, которые удерживают тело как одно, и жидких
материй, которые в нем циркулируют, и т. д. Но я утверждаю, что мы
понимаем жизнь вне нас эмпирически столь же мало, сколь и сознание вне
нас что ни то, ни другое не объяснимо из физических оснований, что в
этом отношении совершенно безразлично, рассматривается ли тело как
случайный агрегат организованных телесных частичек, 

120 

или как гидравлическая машина, или как химическая лаборатория. Если
допустим, например, что всякое движение живой материи объяснимо
посредством изменений в смешении ее нервов, ее волокон или в жидкости,
которая, как считается, в них циркулирует, то спрашивается не только то,
что служит причиной этих изменений, но и то, какой принцип все эти
изменения гармонически объединяет. Или если философский взгляд на
природу как на систему, которая нигде не находится в покое, а
прогрессирует, в конце концов открывает, что природа в живой материи
выходит за границы мертвой химии, таким образом, что так как химические
процессы в теле все же неизбежны и так как мертвое тело разрушается
посредством истинно химического разложения, то в живом теле должен быть
принцип, который вырывает его из законов химии, и если этот принцип
назван жизненной силой, то я против этого утверждаю, что жизненная сила
(как бы употребительно ни было это выражение), взятая в этом значении,
является совершенно противоречивым понятием. Ибо силу мы можем
представить себе только как нечто конечное. Но никакая сила не конечна
по своей природе, она конечна лишь, поскольку она ограничена
противоположной силой. Поэтому там, где мы мыслим силу (как в материи),
мы должны также мыслить противоположную ей силу. А между
противоположными силами мы можем представить себе только двоякое
отношение. Или они находятся в относительном равновесии (в абсолютном
равновесии обе полностью уничтожились бы), тогда они мыслятся
покоящимися, как в материи, которая поэтому называется инертной. Или они
мыслятся в продолжающейся, никогда не прекращающейся борьбе, так как они
взаимно побеждают друг друга и терпят поражение; но тогда должно опять
существовать нечто 

121 

третье, что обеспечивает продолжение этой борьбы и поддерживает работу
природы в этой борьбе взаимно побеждающих и терпящих поражение сил. Это
третье само не может быть вновь силой, ибо в противном случае мы
вернулись бы к прежней альтернативе. Следовательно, оно должно быть
чем-то, что выше даже силы; однако сила есть то последнее, к чему (как я
докажу) должны сводиться все наши физические объяснения; поэтому это
третье должно было бы быть чем-то, что находится совершенно за пределами
эмпирического исследования природы. А в настоящее время обыденному
представлению не известно ничего более высокого, находящегося вне и над
природой, чем дух.* Однако если бы мы захотели понять жизненную силу как
духовный принцип, то именно этим мы полностью уничтожили бы первое
понятие. Ибо силой называется то, что мы можем поставить в качестве
принципа во главе естествознания, и то, что хотя и не представимо само,
все же по своему способу действия определимо через физические законы.
Однако о том, каким образом дух может действовать физически, мы не имеем
даже и малейшего понятия; следовательно, и духовный принцип не может
означать жизненную силу, выражение, посредством которого все еще
надеются заставить данный принцип действовать согласно физическим
законам.** 

* «Но мы не знаем ничего более высокого, чем дух, для чего силы вообще
могли бы существовать; ибо только дух в состоянии представлять себе
силы, а также равновесие и борьбу сил». (Первое издание.) 

** Это совершенно ясно видно из высказываний некоторых защитников
жизненной силы. Господин Брандис, например (в своем «Опыте относительно
жизненной силы», §81), спрашивает: «Принимает ли электричество (которое,
как кажется, участвует во флористических процессах вообще) участие также
во флористическом жизненном процессе (который автор предполагает) или
электричество является самой жизненной силой? Я считаю это более чем
вероятным» 

122 

Если же мы отказываемся от этого понятия (некоей жизненной силы), то мы
вынуждены прибегнуть к совершенно противоположной системе, в которой дух
и материя опять противостоят друг другу, причем теперь мы так же мало
понимаем, как дух воздействует на материю, как до этого могли понять,
как материя воздействует на дух. 

Дух, мыслимый как принцип жизни, называется душой. Я не буду повторять
того, что уже с давних пор выдвигали против философии дуалистов. До сих
пор ее оспаривали исходя большей частью из принципов, которые имели так
же мало содержания, как и сама оспариваемая система. Мы спрашиваем не
то, как вообще возможна связь души и тела (это вопрос, задавать который
не имеют право, потому что сами спрашивающие его не понимают), а только
то, что можно понимать под тем, каким образом представление такой связи
вообще возникло в пас, и что нужно отвечать на это. То, что я мыслю,
представляю, хочу, и то, что это мышление и т. д. настолько мало может
быть результатом моего тела, что последнее само лишь благодаря этим
способностям мыслить и хотеть становится моим телом, я вполне хорошо
знаю. Далее, пусть все же будет позволено для целей спекуляции отличать
принцип движения от движимого, душу от тела, несмотря на то, что как
только речь идет о поступке, это различение мы полностью забываем.
Согласно всем этим предпосылкам, очевидно, только то, что если у меня
есть жизнь и душа, последняя из которых представляет собой нечто
отличное от тела, то я могу удостовериться в том и другом исключительно
через непосредственный опыт. То, что я есть (мыслю, хочу и т. д.),
является тем, что я должен знать, если только я вообще что-либо знаю.
Следовательно, то, каким образом во мне возникает представле- 

123 

ние о моем собственном бытии и жизни, я понимаю, потому что я, если
только я вообще понимаю, должен это понимать. И поскольку я
непосредственно сознаю свое собственное бытие, вывод о наличии у меня
некоей души, хотя бы последовательность этого вывода и была ложной,
основывается, по крайней мере, на одном несомненном предыдущем
положении, на том, что я есть, живу, представляю, хочу. Но каким образом
я прихожу к тому, чтобы переносить бытие, жизнь и т. д. на вещи вне
меня7. Ибо как только это происходит, мое непосредственное знание тотчас
превращается в опосредованное. Но я утверждаю, что о бытии и жизни
возможно лишь непосредственное знание и что-то, что есть и живет, лишь
постольку есть и живет, поскольку оно прежде всего, существует для
самого себя, осознает свою жизнь через свою жизнь. Следовательно, если
предположить, что в моем созерцании встречается организованное существо,
которое свободно двигается, то я вполне хорошо знаю, что это существо
есть, что оно существует для меня, а того, что оно существует для себя
самого и само по себе, я не знаю. Ибо жизнь может быть представлена вне
жизни так же мало, как и сознание вне сознания.* Следовательно, и
эмпирическое** убеждение в том, что нечто живет вне меня, просто
невозможно. Ведь идеалист может сказать, что-то, что ты представляешь
себе организованные, свободно движущиеся тела, также может относиться
лишь к необходимым особенностям твоей способности представления; и сама
философия, которая все вне меня оживляет, тем не менее, не допускает,
чтобы представление этой жизни вне меня приходило в меня извне. 

* Якоби. Давид Юм С. 140 

В первом издании* «теоретическое*. 

124 

Однако если это представление возникает лишь во мне, как я могу
убедиться, что вы соответствуете чему-то вне меня? Ясно, что я убеждаюсь
в жизни и самостоятельном бытии вне меня лишь практически. Я практически
должен быть принужден признать вне меня существа, которые мне подобны.
Если бы я не был вынужден вступать с людьми вне меня в общество и во все
практические отношения, которые с этим связаны; если бы я не знал, что
существа, которые похожи на меня по явлению внешнего облика, имеют не
больше оснований признавать свободу и духовность во мне, чем я
признавать то же самое в них; наконец, если бы я не знал, что мое
моральное существование получает цель и определение лишь благодаря
существованию других моральных существ вне меня, то я, оставив чистую
спекуляцию, разумеется, мог бы сомневаться, скрывается ли за каждым
лицом человечность и дышит ли каждая грудь свободой. Все это
подтверждается нашими самыми обыденными суждениями. Только относительно
существ вне меня, которые считают себя равными мне по жизни, между
которыми и мной полностью взаимны восприятие и отдача (Empfangen und
Geben), страдание и действование (Leiden und Tun), я признаю, что они
духовного рода. Зато в случае если ставится любопытный вопрос,
принадлежит ли и животным душа, человек здравого рассудка тотчас же
смущается, потому что полагает, что при положительном ответе на него он
признал бы что-то такое, что он не может знать непосредственно.* 

Взойдем ли мы, наконец, к первым истокам дуалистической веры, согласно
которой некая отличная от тела душа живет, по крайней мере, во мне; что
же есть 

· «...что он имеет право высказывать только относительно себя и себе
подобных» (Первое издание) 

125 

во мне то, что само выносит суждение, что я состою из тела и души; и что
есть это Я, которое должно состоять из тела и души? Здесь, очевидно,
имеется нечто еще более высокое, которое, будучи свободным и не
зависимым от тела, дает телу душу, мыслит тело и душу вместе и само не
входит в это объединение — по-видимому, некий более высокий принцип, в
котором даже тело и душа вновь тождественны. 

В конце концов, настаивая на этом дуализме, мы имеем практически ту же
противоположность, из которой исходили: дух и материю. Ибо нас все еще
угнетает та же самая непонятность, как между материей и духом возможна
взаимосвязь. Можно скрывать от себя то, что прерывает эту
противоположность, посредством заблуждений всякого рода; можно
втискивать между духом и материей бесчисленное количество промежуточных
материй, которые становятся все более и более тонкими, но только
когда-нибудь должны все же достичь пункта, где дух и материя неизбежно
становятся одним или где становится неизбежным великий скачок, которого
мы так долго хотели избежать; и в этом все теории одинаковы. Считаю ли
я, что по нервам текут животные духи, электрические материи или газы,
или что они наполнены всем этим и что посредством их впечатления извне
распространяются к sensorium,4 или я прослеживаю душу до крайних (к тому
же еще проблематических) жидкостей (Feuchtigkeiten) головного мозга
(попытка, которая, по крайней мере, имеет ту заслугу, что она имела дело
с крайним), это по отношению к существу дела совершенно безразлично.
Ясно, что наша критика завершила свой круг, но относительно той
противоположности, из которой исходили, мы ни в малейшей степени не
стали умнее, чем были вначале. Мы оставляем людям явную, повсюду
встречающуюся проблему всякой фило- 

126 

софии, и наша критика завершается здесь в тех же самых пределах, в
которых она начиналась. 

Если мы, в конце концов, объединяем природу в одно целое, то механизм,
т. е. нисходящий ряд причин и действий, и целесообразность, т. е.
независимость от механизма, одновременность причин и действий,
противостоят друг другу. Благодаря тому, что мы объединяем еще и эти два
предела, в нас возникает идея целесообразности целого, природа
становится кругом, который возвращается в самого себя, является в себе
самом замкнутой системой. Ряд причин и действий полностью прекращается,
и возникает взаимное связывание средства и цели; ни единичное не могло
образоваться без целого, ни целое без единичного. 

Эта абсолютная целесообразность целого природы есть идея, которую мы
мыслим не произвольно, а необходимо. Мы чувствуем себя вынужденными
относить все единичное к целесообразности целого; там, где в природе мы
находим что-то, что кажется не имеющим цели или ей не соответствующим,
мы полагаем целостную взаимосвязь вещей разрушенной и успокаиваемся не
ранее, чем кажущееся несоответствие цели станет целесообразностью в
другом отношении. Следовательно, предполагать в природе повсюду связь
цели и средства — это необходимая максима рефлектирующего разума. И хотя
мы не превращаем тут же эту максиму в конститутивный закон, мы все же
следуем ей так непоколебимо и так естественно, что, очевидно,
предполагаем, что природа как бы добровольно пойдет навстречу нашему
стремлению открыть в ней абсолютную целесообразность. Точно так же мы с
полным доверием относимся к согласованности природы с максимами нашего
рефлектирующего разума, восходя от специальных, подчиненных законов к
всеобщим, более высоким зако- 

127 

нам; и даже относительно явлении, которые в ряду наших знаний стоят еще
изолированно, мы, тем не менее, не прекращаем априорно предполагать, что
и они также взаимосвязаны между собой посредством какого-то общего
принципа. И только там, где мы усматриваем разнообразие действий и
единство средств,* мы веруем в природу вне нас. 

Что же это за тайные узы, которые связывают наш дух с природой, или
скрытый орган, при помощи которого природа разговаривает с нашим духом
или наш дух с природой? Мы заранее открещиваемся от всех ваших
объяснений, как образовалась такая целесообразная природа вне нас. Ибо
объяснять эту целесообразность тем, что ее созидатель — божественный
рассудок, значит не философствовать, а предаваться благочестивым
рассуждениям. Этим вы почти, что ничего нам не объяснили; ибо мы желаем
знать не столько то, каким образом возникла такая природа вне нас,
сколько то, каким образом идея такой природы образовалась в нас, и не в
том смысле, каким образом мы создали ее произвольно, а в том, каким
образом и почему она изначально и необходимо лежит в основе всего, что
человеческий род издавна думал о природе. Существование же такой природы
вне меня еще не объясняет существования такой природы во мне: если вы
допустите, что между ними имеет место предустановленная гармония, то
именно это ведь и является предметом нашего вопроса. Или если вы
утверждаете, что мы только переносим подобную идею на природу, то в
вашей душе никогда не возникало предвидение того, что есть для нас
природа и чем она должна для нас быть. Мы же хотим не того, 

* « где мы усматриваем бесконечность действий и конечность средств»
(Первое издание) 

128 

чтобы природа случайно (например, при опосредстовании чем-то третьим)
встречалась с законами нашего духа, но чтобы она сама необходимо и
изначально не только выражала, но и реализовывала, законы нашего духа и
чтобы она лишь постольку была и называлась природой, поскольку она это
осуществляет. 

Природа должна быть видимым духом, дух — невидимой природой.
Следовательно, здесь, в абсолютном тождестве духа в нас и природы вне
нас, с необходимостью должна решаться проблема, как возможна природа вне
нас. Поэтому конечной целью наших дальнейших поисков является эта идея
природы; если нам удастся достичь последнего, то мы также можем быть
уверены, что разрешили и первую проблему. Вот главные проблемы,
разрешение которых должно быть целью данной работы. 

Однако эта работа начинается не сверху (с выдвижения принципов), а снизу
(с опытов и испытания предшествующих систем). 

Только если я подойду к цели, которую я поставил перед собой, мне будет
позволено повторить в обратном направлении пройденный путь. 

Изложение всеобщей идеи философии вообще 

и натурфилософии в особенности как необходимой составной части первой 

(Дополнение к Введению) 

Против эмпирического реализма, который до Канта стал всеобщей системой
мышления и господствовал даже в философии, вследствие той необходимости,
что любая односторонность непосредственно приводит к 

129 

возникновению другой, ей противоположной односторонности, мог выступить,
прежде всего, именно такой же эмпирический идеализм. Сформированный в
таком своем совершенно эмпирическом качестве, в каком он проявился у
последователей Канта, он, разумеется, не имелся у самого Канта, однако
содержался в зародыше в его работах. Теми, кто не отказались от
эмпиризма прежде, чем пришли к Канту, он не был понят даже через
последнего; лишь переведенный на другой, идеалистически звучащий язык,
он оставался совершенно тем же самым [эмпиризмом] и возвращался в
измененном облике тем упрямее, чем сильнее те, кто взял его в этой форме
у Канта, были убеждены в том, что они во всех отношениях освободились от
него и поднялись над ним. Ими было допущено, что определения вещей
посредством рассудка и для него никоим образом не затрагивают вещей в
себе; между тем, эти вещи в себе имели такое же отношение к
представляющему, какое приписали, прежде всего, эмпирическим вещам, т.
е. отношение аффицирования, причины и действия. Частично против
эмпирического реализма как такового, частично против той бессмысленной
связи грубейшего эмпиризма со своего рода идеализмом, которая развилась
из кантовской школы, и направлено предыдущее «Введение». 

То и другое в известной степени поражается их собственным оружием.
Против эмпирического реализма пускаются в ход взятые из опыта понятия и
способы представления, которые он сам использует, поскольку
показывается, что они являются превращенными и незаконно используемыми
идеями; против той бессмысленной связи потребовалось лишь раскрыть
первоначальное противоречие, которое лежит в ее основе и которое лишь
выразительнее и ярче повторяется в отдельных случаях. 

5 Ф. В Й Шеллинг 

130 

Задача настоящего «Дополнения» заключается в том, чтобы позитивным
образом изложить идею философии, как таковой, и идею натурфилософии в
особенности как одной необходимой стороны целого этой науки. 

Первым шагом к философии и условием, при отсутствии которого невозможно
даже и войти в нее, является понимание (Einsicht) того, что абсолютно
идеальное (absolut-Ideale) есть также абсолютно реальное
(abso-lut-Reale) и что помимо этого имеется лишь чувственная и
обусловленная, но не абсолютная и безусловная реальность. Тех, кому
абсолютно идеальное еще не открылось как абсолютно реальное, можно
различными путями привести к этому моменту понимания, но его само можно
доказать лишь косвенно, а не прямо, так как, скорее, оно является
основанием и принципом всякой демонстрации. 

Мы укажем один из возможных способов возвысить кого-либо до этого
понимания. Философия является абсолютной наукой, ибо из противоречивых
понятий можно извлечь (как всеобщее согласие), что она весьма далека от
того, чтобы заимствовать принципы своего знания у какой-то другой науки,
напротив, в числе прочих предметов она имеет знание, а следовательно,
сама не может быть подчиненным знанием. Из этого формального определения
философии как науки, которая, если она имеется, не может быть наукой
обусловленного рода, далее непосредственно следует, что она может знать
о своих предметах, какими бы они ни были, не обусловленным, но
исключительно безусловным и абсолютным образом, следовательно, может
знать также только само абсолютное этих предметов. Против всякого
возможного определения философии, согласно котором} она имела бы
предметом какую-нибудь случайность, особенность или обусловленность,
можно 

131 

указать на то, что этой случайностью или особенностью уже завладела одна
из других мнимых или действительных, наук. Поэтому если философия для
того, чтобы знать абсолютным образом, может знать также только об
абсолютном, а это ее абсолютное открывается не иначе, как посредством
самого этого знания, то уже ясно, что первой идеей философии, по
молчаливо сделанному предположению о возможной неразличенности
(Indifferenz) абсолютного знания с самим абсолютным, на котором она
основывается, является та, что абсолютно идеальное есть абсолютно
реальное. 

Настоящим выводом еще никоим образом не доказана реальность этой идеи,
которая, как уже говорилось, только и может доказать себя саму как
основание всякой очевидности. Наше заключение является чисто
гипотетическим: если философия есть, то есть и эта ее необходимая
предпосылка. Противник может теперь опровергать либо гипотезу, либо
правильность вывода. Первое он может осуществлять двумя способами. При
использовании научного способа можно достичь только того, что он сам
погрузится в науку знания, т. е. в философию. Мы должны ожидать эту его
попытку, чтобы противостоять ему, однако мы заранее можем быть убеждены
в том, что, что бы он ни выдвинул в качестве вышеупомянутого намерения,
сами всего основоположения, которые мы можем оспорить с достаточными
основаниями, будут твердыми, так что, разумеется, мы не в состоянии его
убедить, так как только он сам способен дать себе первое понимание;
однако он не может выдвинуть и самого малого, благодаря чему он не
показал бы нам своих бросающихся в глаза уязвимых мест. Или он безо
всяких научных оснований будет лишь, в общем, уверять, что он не
допускает философию как науку и не намерен допускать. На это можно вовсе
не об- 

132 

ращать внимания, так как без философии он совершенно не может знать, что
нет никакой философии, и так как лишь его знание нас интересует.
Следовательно, ему придется оставить другим решать это дело между собой;
он сам лишает себя права голоса. 

В другом случае противник опровергает правильность вывода. Согласно
вышеозначенным доказательствам, это может случиться только благодаря
тому, что он выставляет другое понятие философии, в силу которого в ней
было бы возможно обусловленное знание. Ему никак нельзя будет помешать
называть философией какой-либо из видов [обусловленного знания], будь то
даже эмпирическая психология, однако положение абсолютной науки и спрос
на нее сохранятся только тем вернее: так как само собой понятно, что
незаконное употребление слова, обозначающего предмет, ввиду того, что
ему придают меньшую значимость, не может уничтожить сам предмет. Каждый,
кто владеет философией, может быть заранее вполне убежден в том, что
какое бы понятие философии помимо понятия абсолютной науки ни
выдвигалось, он всегда и безошибочно смог бы доказать, что это понятие,
весьма далекое от того, чтобы быть понятием философии, вообще не есть
понятие какой-либо науки. 

Одним словом, это понимание, что абсолютно идеальное есть абсолютно
реальное, является условием всякой более высокой научности не только в
философии, но и в геометрии, и в общей математике. Та же самая
неразличенность реального и идеального, которую математические науки
включают в себя в подчиненном смысле, имеется и в философии, только в
наивысшем и всеобщем значении, так как всякая соотнесенность с
чувственным от нее удалена, следовательно, как имеющая силу сама по
себе. На ней основываетс 

133 

та очевидность, которая присуща более высоким наукам; лишь на том
основании, что абсолютная реальность не требует ничего, кроме абсолютной
идеальности, геометр может приписать своей конструкции, которая, тем не
менее, пожалуй, есть нечто идеальное, абсолютную реальность и полагать,
что то, что относится к первой как форме, извечно и необходимо относится
и к предмету. 

Если бы вопреки этому кто-нибудь напомнил философу, что это абсолютно
идеальное есть все же только для него и только в его мышлении, подобно
тому, как эмпирический идеализм, главным образом, против Спинозы не
может выдвинуть, как правило, ничего, кроме того единственного, что
он-де допустил ошибку в том, что не по рефлектировал еще раз над своей
собственной [системой], когда бы он, без сомнения, убедился, что его
система является опять-таки исключительно продуктом его мышления, то мы
попросили бы подобного [человека], чтобы он со своей стороны проделал
очень простое рассуждение, что ведь и эта рефлексия, с помощью которой
он превращает мышление философа в его мышление и этим в нечто
субъективное, вновь является только его рефлексией, следовательно,
чем-то лишь субъективным, так что здесь одна субъективность исправляется
и устраняется другой. Так как ему не уйти от этого возражения, ему
придется признать, что это абсолютно идеальное само по себе не есть ни
нечто субъективное, ни нечто объективное, ни его мышление, ни мышление
вообще какого-нибудь человека, а есть именно абсолютное мышление. 

Мы во всем последующем изложении предполагаем это познание
неразличенности абсолютно идеального и абсолютно реального, каковая сама
есть нечто абсолютное, и должны заверить каждого, что, если он мыслит 

134 

или хочет помимо этого еще какое-нибудь другое абсолютной, мы не только
не можем посодействовать ему в знании об этом, но и не можем быть поняты
в нашем собственном знании об абсолютном. 

Мы должны отправиться от этой идеи абсолютно идеального; мы определяем
его как абсолютное знание, абсолютный акт познания. 

Абсолютное знание есть не то, в котором субъективное и объективное
объединены как противоположные, а только то, в котором целиком
субъективное является целиком объективным, и наоборот. Абсолютное
тождество субъективного и объективного как принцип философии понимали (и
сейчас отчасти понимают) частично только негативно (только как
неразличенность — Nichtverschiedenheit), частично только как связь двух
самих по себе противоположных [моментов] в чем-то третьем, которое в
этом случае должно было быть абсолютным. Напротив, [я] полагаю, что
субъективное и объективное, рассмотренное каждое само по себе, а не
только в связи для них либо случайной, либо чуждой, есть одно (Eines).
Вообще при упоминании высшей идеи субъективное и объективное не должны
предпосылаться, а, скорее, должен содержаться намек на то, что оба как
противоположные или связанные должны пониматься именно из этого
тождества. 

Абсолютное, как, пожалуй, согласится каждый, кто хоть немного
задумается, необходимо есть чистое тождество, оно есть только
абсолютность и ничто другое, абсолютность, которая посредством себя
равна только себе самой; но именно в идею этой самой [абсолютности]
входит то, что это чистое, не зависящее от субъективности и
объективности тождество как таковое, и, не прекращая быть таковым в
одном или в другом [в субъективном или в объективном], есть матери 

135 

(Stoff) и форма, субъект и объект самого себя. Это следует из того, что
только абсолютное есть абсолютно идеальное, и наоборот. 

Эта равно чистая абсолютность, это равное тождество в субъективном и
объективном и было тем, что мы определили как тождество, равную сущность
субъективного и объективного. Согласно этому объяснению, субъективное и
объективное не есть одно (Bins) как противоположные, ибо этим мы
признали бы их самими по себе; напротив, оно есть лишь субъективность и
объективность в той мере, в какой эта чистая абсолютность, которая в
себе самой должна быть независимой от обоих и не может быть ни тем, ни
другим, полагает себя равной абсолютностью для самой себя и посредством
самой себя в них. 

Мы должны еще точнее изложить необходимость этого
субъект-объективирования нераздельной абсолютности. 

Абсолютное есть вечный акт познания, являющийся материей и формой самого
себя, продуцирование (Produzieren), в котором оно вечным образом
превращает себя самое в своей целостности как идеи, как чистого
тождества в реальное, в форму, и далее равно вечным образом разрешает
себя самое как форму, постольку как объект, в сущность, или субъект.
Абсолютное мыслят сначала только как материю, чистое тождество, сплошную
абсолютность только для того, чтобы это отношение сделать ясным для себя
(ибо в себе здесь нет перехода); так как сущностью абсолютного является
продуцирование, и оно может брать форму лишь из самого себя, а само оно
является чистым тождеством, то и форма должна быть этим тождеством, и,
следовательно, сущность и форма есть в нем одно и то же, а именно,
равная чистая абсолютность. 

136 

В том моменте, если мы вправе так выразиться, где есть только материя,
сущность, абсолютное было бы чистой субъективностью, замкнутой в себе;
вследствие того, что оно превращает свою собственную сущность в форму,
вся эта субъективность в ее абсолютности становится объективностью,
равно как в восстановлении и превращении формы в сущность вся
объективность, в ее абсолютности, становится субъективностью. 

Здесь не имеется никакого До и никакого После, никакого выхождения
абсолютного из самого себя или перехождения к действованию (Handeln),
оно само есть это вечное действование, так как в его идею входит то, что
оно и существует непосредственно благодаря своему понятию, его сущность
является для него также формой, а форма — сущностью. 

В абсолютном акте познания мы пока что различили два действия
(Handlungen): то, в котором он свою субъективность и бесконечность
полностью переводит (gebiert) в объективность и конечность вплоть до
сущностного единства последнего с первым, и то, в котором он самого себя
в своей объективности, или форме, вновь разрешает в сущность. Так как он
не есть ни субъект, ни объект, а только тождественная сущность обоих, он
как абсолютный акт познания не может быть тут только субъектом, там
только объектом; он и как субъект (когда он разрешает форму в сущность),
и как объект (когда он преобразует сущность в форму) всегда есть только
чистая абсолютность, совершенное тождество. Всякое различие, которое
здесь может иметь место, имеется не в самой абсолютности, которая
остается той же самой, а только в том, что она в одном акте как сущность
нераздельно превращается в форму, в другом как форма нераздельно
превращается в сущность, и таким образом вечно организует себя в одно
(Eins) с самой собой. 

137 

В самом абсолютном эти единства не различены. Можно было бы попытаться
определить само абсолютное опять как единство этих обоих единств, но,
говоря точнее, это не так, так как оно как единство этих обоих лишь
постольку познаваемо и определимо, поскольку они различаются, что именно
в абсолютном не имеет места. Следовательно, оно есть лишь абсолютное без
дальнейшего определения; оно в этой абсолютности и вечном действовании
есть простое единое (schlechthin Eines), и тем не менее в этом единстве
непосредственно кроется всеединство (Allheit) трех единств: того, в
котором сущность абсолютно преобразована в форму, того, в котором форма
абсолютно преобразована в сущность, и того, в котором обе эти
абсолютности вновь являются одной абсолютностью. 

Абсолютное не производит из самого себя ничего, кроме самого себя,
следовательно, производит вновь абсолютное; "каждое из трех единств есть
абсолютный акт познания и в качестве сущности, или тождества, превращает
самого себя в форму так же, как само абсолютное. В каждом из трех
единств, взятом с его формальной стороны, есть особенность, например, в
нем бесконечное преобразовано в конечное или наоборот, но эта
особенность не уничтожает абсолютность, так же как и первая не
уничтожается последнею, хотя в абсолютности, где форма совершенно равна
сущности и сама является сущностью, особенность не различается. 

То, что мы здесь обозначили как единства, есть то же самое, что другие
понимали под идеями или монада-миу, хотя истинное значение этих понятий
утеряно с давних пор. Любая идея есть нечто особенное, которое как
таковое абсолютно; абсолютность всегда есть единое (Eine), как и
субъект-объективность самой этой абсолютности в ее тождестве; только
способ, каким абсо- 

138 

лютность есть в идее субъект-объект, производит различие. 

В идеях, которые являются не чем иным, как синтезами абсолютного
тождества всеобщего и особенного (сущности и формы), поскольку само оно
[тождество] является опять-таки всеобщим, с особенной формой, не может
быть единичной вещи именно потому, что эта особенная форма равна
абсолютной, или сущности. Лишь в той мере, в какой одно из единств
(которые в самом абсолютном едины) схватывает самого себя, свою
сущность, свое тождество только как форму, вследствие этого как
относительное различие, оно обозначает себя посредством единичных
действительных вещей. Единичная вещь является моментом этого вечного
акта превращения сущности в форму; поэтому форма отличается как
особенная, например, как преобразование (Embildung) бесконечного в
конечное, но тем, что посредством этой формы становится объективным,
является все же лишь само абсолютное единство. И так как все моменты и
степени абсолютного преобразования (например, сущности в форму)
находятся в абсолютном [единстве] одновременно, и во всем, что является
нам как особенное, всеобщее, или сущность, находится абсолютно в идее,
то ничто, в конечном счете, или поистине, не возникло само по себе, а
выражено абсолютным и вечным образом в единстве, в котором оно
заключено. 

Таким образом, вещи в себе суть идеи в вечном акте познания, и так как
идеи в самом абсолютном являются одной идеей, то и все вещи поистине и
внутренне есть одна сущность, а именно сущность чистой абсолютности в
форме субъект-объективирования, и даже в явлении, где абсолютное
единство становится объективным лишь посредством особенной формы,
например, посред- 

139 

ством единичной действительной вещи, всякая различенность между вещами,
которая основывается на степени преобразования бесконечного в конечное,
все же не существенна, или качественна, а лишь несущественна, или
количественна. 

В отношении последнего можно заметить следующий закон: в каком отношении
бесконечное преобразовано в конечное, в таком же отношении и само оно
[бесконечное], как конечное, есть в бесконечном, и оба эти единства в
отношении любой сущности суть одно единство. 

Абсолютное расширяется в вечном акте познания в особенное только для
того, чтобы в самом абсолютном преобразовании своей бесконечности в
конечное принять последнее обратно в себя, и то и другое есть в нем один
акт. Следовательно, там, где один момент этого акта становится
объективным как таковой (например, расширение единства во множество),
одновременно должен стать объективным и другой момент восстановления
конечного в бесконечное, а также тот, который соответствует акту, как он
есть сам по себе, а именно когда одно (расширение бесконечного в
конечное) непосредственно есть также другое (обратное преобразование
конечного в бесконечное), и каждый [момент] должен различаться в
особенности. 

Мы видим, что как только это вечное познавание (Erkennen) дает познать
себя в различенности (Unterscheidbarkeit) и рождается на свет из тьмы
своей сущности, из него таким образом непосредственно выступают эти три
единства как особенные. 

Первое [единство], которое в качестве преобразования бесконечного в
конечное в абсолютности непосредственно превращается в другое, равно как
и другое в него, суть природа, другое — идеальный (ideale) мир, а 

140 

третье [единство] различается как таковое там, где особенное единство и
того, и другого благодаря тому, что оно само по себе становится
абсолютным, в каждом из них одновременно разрешает и превращает себя в
другое. 

Но именно потому, что и природа, и идейный (ide-elle) мир имеют в себе
момент абсолютности, в котором обе противоположности сливаются, и то и
другое, различаясь как особенное единство, должны различимо содержать в
себе три единства, которые мы в этой различенности и подчиненности
одному единству называем потенциями, так что этот всеобщий тип явления
необходимо повторяется также и в особенном мире, причем в реальном и
идеальном (idealen) одинаково. 

Посредством вышесказанного мы завели читателя настолько далеко, что он
вообще мог возжелать, во-первых, созерцать мир, в котором есть только
философия, а именно абсолютный [мир], затем потребовать также научной
формы, в которой последняя необходимо излагается. Нам же сама всеобщая
идея философии была нужна для того, чтобы представить натурфилософию как
одну необходимую сторону целого этой науки. Философия есть наука
абсолютного, и как абсолютное в своем вечном действовании необходимо
заключает две стороны, реальную и идеальную, как одно, так и философия,
рассмотренная со стороны формы, необходимо должна делиться на две части,
хотя ее сущность и состоит именно в том, чтобы в абсолютном акте
познания видеть обе части как одно. 

Реальная сторона этого вечного действования становится явной в природе;
природа в себе, или вечная природа, есть именно дух, переведенный
(geborne) в объективное, есть введенная в форму сущность бога, только в
нем это введение непосредственно заключает другое 

141 

единство. По сравнению с этим являющаяся природа есть являющееся как
таковое, или в особенности, преобразование сущности в форму,
следовательно, есть вечная природа, поскольку она определяет саму себя к
телесности и, таким образом, представляет саму себя посредством самой
себя как особенную форму. Природа, поскольку она является как природа,
т. е. как это особенное единство, находится уже вне абсолютного; |она]
есть не природа как сам абсолютный акт познания (natura naturans5), но
природа как только тело, или его [акта] символ (natura naturata6). В
абсолютном она имеется вместе с противоположным единством, которое есть
единство идейного (ideellen) мира, как единое единство, но именно
поэтому в нем нет ни природы как природы, ни идейного мира как идейного
мира, а оба есть единый мир. 

Следовательно, если мы определим философию в целом через то, в чем она
созерцает и представляет все, через абсолютный акт познания, одной
стороной которого является природа, через идею всех идей, то она будет
идеализмом. Поэтому всякая философия является и остается идеализмом, и
только под собой он заключает вновь реализм и идеализм, только тот
первый, абсолютный идеализм не следует путать со вторым, [идеализмом]
лишь относительного рода. 

В вечной природе абсолютное для самого себя в своей абсолютности
(которая есть сплошное тождество) становится особенным, бытием, однако
здесь же оно есть абсолютно идеальное, абсолютный акт познания; в
являющейся природе обнаруживается только особенная форма как особенная,
абсолютное скрывается тут в другом, чем оно есть само в своей
абсолютности, в конечном, в бытии, которое является его символом и
которое, как и всякий символ, пускается в жизнь, незави- 

142 

симую от того, что данный символ обозначает. В идейном мире абсолютное
как бы снимает пелену, оно является также как то, что оно есть, как
идеальное (Ideaies), как акт познания, но так, что оно оставляет в
качестве противоположной другую сторону и заключает в себе лишь одну:
обратное разрешение конечности в бесконечность, особенного в сущность. 

То, что абсолютное в являющемся идеальном (Idea-Len) является
неизмененным в другое, послужило поводом к тому, чтобы дать этому
относительно идеальному приоритет перед реальным и выдвинуть в качестве
самой абсолютной философии лишь относительный идеализм, каким,
несомненно, является система наукоучения. 

Целым, из чего вытекает натурфилософия, является абсолютный идеализм.
Натурфилософия не предшествует идеализму и не противоположна ему
каким-либо образом, поскольку он абсолютный; поскольку же он является
относительным идеализмом, он сам заключает в себе только одну сторону
абсолютного акта познания, которая немыслима без другой. 

Для того чтобы полностью осуществить нашу цель, мы должны еще упомянуть
о внутренних отношениях и конструкции натурфилософии в целом. Уже
упоминалось, что особенное единство именно потому, что оно таково,
заключает в себе все единства. Такова и природа. Эти единства, каждое из
которых знаменует определенную ступень преобразования бесконечного в
конечное, представляются в трех потенциях натурфилософии. Первое
единство, которое в самом преобразовании бесконечного в конечное есть
опять-таки это преобразование, представляется в целом (im Ganzen) через
всеобщее мироздание, в особенности (im Einzelnen) — через ряд тел.
Другое единство обратного преобразовани 

143 

особенного во всеобщее, или сущность, находясь, все время в подчинении
реальному единству, являющемуся господствующим единством природы,
выражается во всеобщем механизме, где всеобщее, или сущность, выявляет
себя, согласно всем динамическим определениям, как свет, особенное — как
тело. Наконец, абсолютное слияние в одно (Ineinsbildung), или
неразличение (Indifferenzierung), обоих единств, но все же в реальном,
выражает организм, который поэтому, будучи рассмотрен не как синтез, а
как первое, есть в себе (An sich) обоих первых единств и полное
отражение абсолютного в природе и для природы. 

Но именно там, где преобразование бесконечного в конечное доходит до
момента абсолютного неразличения, оно также непосредственно разрешается
в противоположное себе — в эфир абсолютной идеальности, так что вместе с
полным реальным образом абсолютного в реальном мире — совершеннейшим
организмом — в разуме непосредственно выступает совершенный идеальный
образ, хотя и он также [выступает] лишь для реального мира; и здесь, в
реальном мире, две стороны абсолютного акта познания обнаруживают себя
точно так же, как в абсолютном — как прообраз и отражение друг друга:
разум символизирует себя в организме совершенно так же, как абсолютный
акт познания — в вечной природе, а организм преображается в абсолютную
идеальность совершенно так же, как [вечная] природа — в вечное воз*
вращение конечного в бесконечное, в разум. 

Обозначение подобных потенций и отношений для идеальной стороны, где они
встречаются вновь, оставаясь по сущности теми же самыми, хотя, изменяясь
по форме, находится здесь за пределами нашей сферы. 

Если натурфилософию, относительно которой настоящая работа в ее
первоначальном облике содержала 

144 

только лишь отдаленные и смутные предвидения (благодаря подчиненным
понятиям относительного идеализма), рассматривать с ее философской
стороны, то она вплоть до настоящего времени является самым тщательно
разработанным опытом изложения учения об идеях в тождестве природы с
миром идей. У Лейбница этот высокий взгляд был возобновлен в последний
раз, однако даже у него, а еще больше у его последователей, все это
осталось лишь в качестве самых общих, вдобавок совершенно не понятых
последними, им самим научно не развитых учений, причем не
предпринималось никакой попытки действительно понять посредством них
Вселенную и возвести эти учения в достоинство всеобщих и объективных.
То, что, пожалуй, до недавнего времени едва предвиделось или, по крайней
мере, считалось невозможным, а именно, с одной стороны, исчерпывающее
представление интеллектуального мира в законах и формах являющегося, а с
другой, — полное понимание данных законов и форм исходя из
интеллектуального мира, благодаря натурфилософии отчасти уже
действительно достигнуто, отчасти она находится на пути к тому, чтобы
этого достичь. 

Мы приведем в качестве, пожалуй, нагляднейшего примера конструкцию,
которую натурфилософия дает относительно всеобщих законов движений
небесных тел, относительно которой никогда бы и не подумали, что ее
зародыш уже содержится в учении об идеях Платона и в монадологии
Лейбница. 

Рассмотренная как спекулятивное познание природы, как таковой, или как
спекулятивная физика, натурфилософия не имеет ничего на себя похожего, и
все же сюда хотели бы причислить механическую физику Лесажа,7 которая,
как всякая атомистическая теория, соткана из эмпирических фикций и
произвольных до- 

145 

лущений безо всякой философии. То приблизительно более родственное, что
несла древность, по преимуществу утеряно. После слепого и безыдейного
способа исследования природы, который обосновался повсеместно со времен
гибели философии благодаря Бэкону, а физики благодаря Бойлю и Ньютону, с
появлением натурфилософии начинается более высокое познание природы;
возникает новый орган ее созерцания и понимания. Тот, кто возвысился до
точки зрения натурфилософии, кто обладает созерцанием, которого она
требует, кто владеет ее методом, вряд ли сможет не признать, что именно
она позволяет наверняка и с необходимостью разрешить невыносимо острые
для прежнего исследования природы проблемы, хотя, разумеется, на
совершенно другой основе, чем та, на которой [прежде] искали их решения.
Натурфилософия отличается от всего того, что ранее называли теориями
природных явлений, тем, что они заключали от феноменов к основаниям,
устанавливали причины после действий для того, чтобы затем вновь вывести
последние из первых. Помимо вечного круга, в котором вращаются эти
бесплодные усилия, теории такого рода, даже если они достигает [своего]
предела, все же могли объяснить лишь возможность того, что нечто обстоит
именно так, но необходимость — никогда. Против натурфилософии выступает
и сегодня выдвигаются именно те общие возражения, которыми оспариваются
теории первого рода, против которых беспрестанно горячо выступают
эмпирики, в то время как они никогда не смогут подавить к ним
склонности. В натурфилософии объяснения имеют место так же мало, как в
математике; она исходит из самих по себе определенных принципов, не
придерживаясь направления, примерно предписываемого ей явлениями; ее
направление имеется в ней самой, и чем 

146 

вернее она ему следует, тем увереннее явления сами собой встают на те
места, на которых они только и могут осознаваться необходимыми, и эти
места в системе являются единственным объяснением, которое имеется
относительно них. 

С этой необходимостью в обшей связи системы и [всеобщем] типе, который
как для всей природы в целом, так и в особенности вытекает из самой
сущности абсолютного и идей, понимаются не только явления всеобщей
природы, в отношении которой до сего времени располагали лишь
гипотезами, но и (так же просто и так же достоверно) явления
органического мира, отношения которого издавна причисляли к глубочайше
сокрытым и никогда не могущим быть познанными. То, что еще осталось от
остроумнейших гипотез, а именно возможность допускать их или не
допускать, здесь полностью отпадает. Лишь тот, кто схватил связь, в
общем, и достиг точки зрения целого, лишен всякого сомнения; он познает,
что явления могут быть только так и, следовательно, должны быть также
таким образом, как они представляются в этой связи, одним словом, он
владеет предметами посредством их формы. 

Мы завершаем наше изложение некоторыми соображениями касательно более
высокого отношения натурфилософии к Новому Времени и современному миру
вообще. 

Учение Спинозы оставалось непонятым свыше ста лет. Толкование его
философии как учения только об объективности не позволяло распознать в
ней истинно абсолютное. Определенность, с которой он познал
субъект-объективность как необходимый и вечный характер абсолютности,
указывает на высокое содержание, которое имелось в его философии и
полное развитие которого было оставлено последующей эпохе. У него самого


147 

еще нет никакого могущего быть признанным научным перехода от первой
дефиниции субстанции к великому основному положению его учения: «Quod
quidquid ab infinito intellectu percipi potest tanquam substantiae
essentiam constituens, id omne ad unicam tantum substantiam pertinet, et
consequenter, quod substantia cogitans et substantia extensa una
eademque est substantia, quae jam sub hoc jam sub illo attribute
comprehenditur».5 Научное познание этого тождества, отсутствие которого
у Спинозы обрекло его учение на превратные истолкования в прошлом,
должно было также стать началом возрождения самой философии. 

Философия Фихте поначалу снова возвела всеобщую форму
субъект-объективности в ранг альфы и омеги (Eins und Alles) философии,
но чем больше она себя саму развивала, тем больше она, казалось,
ограничивала само это тождество опять как некую особенность субъективным
сознанием, делала [его] в качестве абсолютного и самого по себе
[тождества] предметом бесконечной задачи, абсолютного требования, и
таким образом, после извлечения из спекуляции всякой субстанции, она
оставляла ее в качестве плевел, зато, как кантонское учение, вновь
привязывала абсолютность через действование и веру к глубочайшей
субъективности-.* 

Философия должна удовлетворять более высоким требованиям и, в конце
концов, привести к прозрению человечество, которое довольно долгое время
жило, веря или не веря, недостойно и неудовлетворенным. Ха- 

· Именно вследствие этого полного исключения всякой спекуляции из
чистого знания и восстановления последнего в его пустоте посредством
веры не следует обращаться к «Назначению человека», «Ясным, как солнце,
сообщениям» и т.д. . В самом «Наукоучении» имеются, например, такие
места: «Он (Спиноза) не указывает никакого дальнейшего 

148 

рактер всей современности — идеалистический, господствующий дух —
возвращение внутрь. Идейный (ide-elle) мир мощно пробивается к свету,
однако еще сдерживается благодаря тому, что природа как мистерия отошла
на задний план. Тайны, которые имеются в нем [идейном мире], поистине
могут стать объективными только в ясно выраженной мистерии природы. Еще
неизвестные божества, которых готовит идейный мир, не могут выступить
как таковые прежде, чем они смогут овладеть природой. После того как
разложены все конечные формы, и на белом свете нет более ничего, что
объединяло бы людей в качестве общего созерцания, только созерцание
абсолютного тождества в полнейшей объективной тотальности может
объединить их по-новому, а в окончательном формировании в религию —
навечно. 

основания этой необходимости (высшего единства, или, как называет это
автор, абсолютной субстанции), но говорит, что это так и он говорит -
это потому, что вынужден допустить нечто абсолютно первое, некое высшее
единство, но если он этого хочет, он непременно ершу же дол жен был бы
остановиться на единстве, дано и в сознании и ему было бы незачем
выдумывать некое более высокое [единство], к чему его ничто не
побуждало* (с 46) Позже указывается, чтобы панская практическая
определенность (practice Datum), которая принуждала его остановиться, а
именно «чувство необходимого подчинения всего Не Я практическим законам
Я и его единства с ними, что, однако, вовсе не сеть в качестве предмета
понятия что-то [существующее], а есть в качестве предмета идеи то, что
должно существовать и что должно порождаться благодаря нам» 

151 

ПЕРВАЯ КНИГА 

То, что человек своей деятельностью воздействует на природу, определяет
ее согласно цели и плану, заставляет действовать на его глазах и как бы
подглядывает за ее работой, является самым явным осуществлением его
законного господства над мертвой материей, которое было возложено на
него одновременно с разумом и свободой. Однако возможностью
осуществления этого господства он все-таки обязан самой природе, которую
он тщетно стремился бы покорить; он не смог бы заставить ее сражаться с
собой и привести в движение ее собственные силы против самой себя. 

Если тайна природы заключается в том, что она сохраняет противоположные
силы в равновесии или в продолжающейся, никогда не завершающейся борьбе,
то те же самые силы, как только одна из них получит длительное
преобладание, должны нарушить то, что они поддерживали в
предшествовавшем состоянии. Устроить подобное является основной уловкой,
которая находится в нашей власти и которой мы пользуемся для того, чтобы
разложить материю на ее элементы. При этом мы увидим раздвоенные силы на
свободе, в то время как там, где они взаимодействуют гармонически, уже в
первом моменте их действия они являются взаимно ограниченными и
определенными друг другом. 

152 

Следовательно, наше рассмотрение природы наиболее целесообразно начать с
ее главного процесса, посредством которого тело разрушается и
разлагается. 

Первая глава О ГОРЕНИИ ТЕЛ 

Самым обычным процессом этого рода является горение. Уже при первом
взгляде ясно, что напрасно пытались объяснить его через внешнее
разложение; оно есть некое преобразование, имеющее отношение к
внутренности сгоревшего тела, и такое внутреннее преобразование должно
быть объяснено химически. Однако ни один химический процесс не
происходит без того, чтобы не имело места притяжение, по крайней мере,
между двумя телами. 

В данном случае это притяжение имеет место между телом, которое сгорает,
и окружающим его воздухом. Это — несомненный факт. Однако спрашивается,
является ли это притяжение простым, или оно удвоено. Является ли простым
то, в чем находится основание сродства между телом и кислородом воздуха,
который первое должно притягивать к себе? Можно ли позволить
удовлетворить себя всеобщим уверением, что кислород воздуха имеет
большее сродство с телом, чем с теплородом (Warmestoff), с которым он до
этого был связан?* Вообще спрашивается, как нужно рассматривать горючие
тела; что требуется для того, чтобы кислород (жизненного воздуха) имел
сродство по отношению к телу? Ибо если в 

* «Начала антифлогистической химии» Гиртаннера,1 новое издание. С. 53. 

153 

самом теле нет никакого основания этого сродства, почему оно не всем
телам присуще одинаково? 

Абстракция сродства вполне подходящая, чтобы обозначить феномен, но ее
недостаточно, чтобы его объяснить. Любое доказательное объяснение его
одновременно должно было бы разъяснить нам сущность того, что называют
элементами. Новая система химии — труд всей эпохи — все дальше расширяет
свое влияние на остальные части естествознания; взятая во всем своем
распространении, она, весьма вероятно, может «созреть» до всеобщей
системы природы. 

Если мы предположим, на чем сходятся все, что горение возможно только
благодаря притяжению между элементом тела и элементом воздуха, то мы
будем вынуждены также допустить два возможных случая, которые, правда,
можно рассматривать лишь как различные выражения одного и того же факта,
но которые все же полезно различить. 

Либо элемент воздуха фиксируется в теле, воздух исчезает, тело
окисляется (охуа) и перестает быть горючим. Главным образом относительно
этих тел имеют силу следующие объяснения: сгоревшие тела — это такие,
которые насытились кислородом; сжигать тело, значит окислять его и т.
д.* Либо тело, сгорая, испаряется и превращает самого себя в некоторый
вид воздуха.** 

Первый случай произойдет, например, с такими телами, которые
относительно тепла обнаруживают крайне незначительную емкость, у
которых, следовательно, одолеть внутреннюю связь элементов тяжелее, 

* Гиртаннер. Там же. С. 61, 139; Фуркруа А. Ф.2 Химическая философия /
Перевод Гелера. Лейпциг, 1796. С. 18. 

** «Либо элемент тела соединяется с элементом воздуха, воздух благодаря
этому теряет в упругости, в то же время выигрывая в весе». (Первое
издание.) 

154 

чем у других тел. Этому классу принадлежат металлы. Если они посредством
силы огня, в конце концов, доведены до того момента, когда они могут
вызывать разложение воздуха, то все же элементу воздуха гораздо легче
перейти в тело, чем, наоборот, элементу тела — в воздух; поэтому
положение, что вес воздуха, в котором происходит процесс, уменьшается
настолько, насколько увеличивается вес тела, имеет силу, прежде всего,
относительно них, что вполне естественно, так как здесь потеря со
стороны воздуха является прибылью со стороны тела. 

Кроме того, всякое тело этого рода может быть восстановлено, т. е.
возвращено в его прежнее состояние, что опять вполне понятно, так как
оно в процессе сгорания не утратило ничего из своих элементов, но
получило некий прирост, которого его очень легко можно вновь лишить. Для
этого не требуется ничего более, кроме того, что его, во-первых,
постепенно нагревают и не позволяют беспрепятственно притекать внешнему
воздуху, то и другое [осуществляют] для того, чтобы это тело не
присваивало себе вторично элемент воздуха; во-вторых, с ним приводят в
связь тело, которое по отношению к кислороду обнаруживает более сильное
притяжение, чем оно само. То, что оно ничего не может отдать воздуху,
известно из прошлого эксперимента. Весь процесс восстановления есть,
следовательно, не что иное, как процесс, обратный прошлому. 

Другой случай, когда элемент тела связывается с элементом воздуха, может
произойти лишь с такими телами, которые проявляют очень большую емкость
относительно тепла (всеобщего средства ускорения всякого разложения),
как например растительные тела, уголь, алмаз (который, согласно опытам
[Пьера] Макс, при сгорании выделяет углекислый газ) и т. д. 

155 

Все эти тела нельзя восстановить, в этом случае прибыль имеется со
стороны воздуха, элемент тела связался с элементом воздуха, последний
увеличился в весе ровно настолько, насколько уменьшилось сгоревшее тело.


В отношении к вышеустановленным двум случаям, имеющим место при горении,
примечательным является горение серы и фосфора. Если серу поджечь под
колпаком в жизненном воздухе, то вскоре появляются белые пары, которые
постепенно гасят пламя, так что часть серы должна оставаться
несгоревшей. Очевидно, что элемент серы соединился с элементом воздуха,
но тепло не в силах сохранить обоих газообразными; поэтому сера оседает
на поверхности колпака как кислота, которая в сравнении со сгоревшей
серой прибыла в весе ровно настолько, насколько потерял воздух. 

Еще примечательнее горение фосфора, так как при нем одновременно
возможны три случая, которые у других горючих тел имеют место лишь
порознь. Если фосфор подвергается воздействию высокой температуры в
атмосферном воздухе свыше часа, то он лишает воздух части его элемента,
окисляется, превращается в прозрачную, бесцветную, ломкую массу.*
Следовательно, здесь фосфор ведет себя совершенно так же, как металлы
при пережигании в известь.** 

Если фосфор сжигается под колпаком с жизненным воздухом, с ним
происходит то же, что и с серой, — он оседает на внутренней поверхности
колпака как сухая фосфорная кислота в виде белых хлопьев.*** 

* Гиртаннер. Там же. С 125 

** Металлические извести, если они подвергаются воздействию усиленного
огня, остекловываются до полной прозрачности *** Гиртаннер. Там же. С 52


156 

Если фосфор очень долго нагревается в закрытом сосуде с атмосферным
воздухом, то получается некий воздух, который полностью отличен от всех
известных (и главным образом, от горючего фосфорного воздуха).* 

Из этого явствует, что одно тело может испытывать все состояния горения
от пережигания в известь до того, где оно становится воздухом.** Но
общим выводом, который я, полагаю, имею право сделать из вышесказанного,
является следующий: для того чтобы понять разложение тела посредством
огня, мы вынуждены допустить, что тело содержит некий элемент, который
обнаруживает притяжение по отношению к кислороду воздуха. Присутствие
или отсутствие этого элемента в теле составляет основание его горючести
или негорючести. Этот элемент может быть модифицированным в различных
телах самым различным образом. Следовательно, мы можем также допустить,
что повсюду имеется один и тот же элемент, который делает тело
сгораемым, только он является в различных модификациях. Все тела,
которые мы знаем, испытывали весьма различные состояния; элемент,
который их составляет, должно быть, не единожды прошел через руки
природы, и хотя он одновременно получал различнейшие модификации, все же
он не может отрицать своего [единого] происхождения. В качестве элемента
растительных тел Лавуазье предполагает углерод (Carbon). Это вещество
повсюду весьма наглядно выдаст свое сродство с кислородом. Как объяснить
то, что оно так легко 

* Йегер в «Новое в журнале физики» Грена [Лейбниц, 1795. Т. II, тетрадь
4. С. 460] 

** Однако у металлов отчасти также имеют место оба случая. Те же самые
металлы, которые при обычном огне пережигаются и известь, при
температуре воспламенения поверхности горения превращаются в газ. 

157 

связывается с кислородным газом, что уголь так полезен для
восстановления металлов, что он, будучи неоднократно подвергаем
воздействию огня, все снова и снова притягивает к себе из воздуха новый
кислород, посредством чего вновь и вновь становится пригодным для
сгорания, и так, покуда полностью не изведется, даст количество воздуха,
втрое превосходящее вес угля, из которого этот воздух возник? Не должны
ли мы, следовательно, предположить, что углерод представляет собой
предел горючести и в своей сфере, пожалуй, то же самое, что кислород — в
своей?* Следовательно, пожалуй, возможно обнаружить, как взаимосвязаны
оба так называемых вещества (Stoffe). Можно было бы действительно
думать, что кислород, который, согласно новой химии, играет такую
большую роль в природе, будет играть такую роль не только в атмосферном
и жизненном воздухе. Произведенные Гиртаннером, Гумбольдтом и другими
проницательными исследователями природы новейшие наблюдения за большим
влиянием, которое кислород оказывает на вегетацию растений, на воск
решение полностью, казалось бы, угасшей животной раздражимости и т. д.,
должны вызвать, по крайней мере предположение, что природа пользуется
этим мощно действующим элементом гораздо более широко и даже для более
важных намерений, чем обычно предполагают.4. Насколько мне ясно,
кислород новой химии, по всей видимости, есть нечто большее, чем-то, за
что его выдают. Притом различнейшие модификации этого элемента не
являются чем-то 

· Последнее предложение в первом издании гласит: «Следовательно, стихи
вы вправе предположить в растительных телах их собственный элемент,
который выделяется при горении, то мы вынуждены также допустить, что
этот элемент однороден с кислородом, что он, пожалуй, уже по своему
происхождению был родственен последнему. 

158 

невозможным, природа посредством очень многих промежуточных звеньев
может умножать в бесконечность сродства этого принципа. 

Эти замечания могут обратить наше внимание на то, что открытия новой
химии в конечном итоге все же еще не позволили предоставить элементы для
новой системы природы. Столь решительное сродство, теперь, без сомнения,
установленное, больше не только гипотетически допускаемое (как раньше
присутствие флогистона) сродство тел по отношению к некоему повсеместно
распространенному в природе веществу, должно иметь важные следствия для
всего исследования природы и даже, как только это открытие перестанет
быть исключительной собственностью одной химии, может стать руководящим
принципом исследования природы. Здесь новая химия имеет перед собой
пример старой, прослеживавшей флогистон через всю природу, лишь с тем
отличием, что при этом новая в отношении старой имеет преимущество
реального, а не только воображаемого принципа. 

На второй вопрос, имеет ли место при горении тел простое или двойное
избирательное притяжение, выраженный так абстрактно, как здесь, ответить
нелегко. Спрашивается: «Помимо притяжения, которое обнаруживает тело по
отношению к элементу жизненного воздуха, имеет ли место еще притяжение
между теплородом воздуха и неким элементом тела?». То, что до сих пор
пока еще не были в состоянии ближе определить последний и что, как
только такое определение дается, сразу же из области реальных знаний
теряются в широком поле воображения и возможности, не дает никакого
предварительного суждения (Vorurteil), которое помогло бы положительно
ответить на этот вопрос. Единственным достоверным феноменом горения
являетс 

159 

тепло и свет, и для их объяснения мы не нуждаемся ни и каком особом
гипотетическом элементе в теле. Тепло и свет, как бы они ни относились
друг к другу, все же, вероятно, оба являются общей составной частью
всякой упругой жидкости. Крайне вероятно, что последние есть всеобщая
среда, через которую природа позволяет более высоким силам действовать
на мертвую материю. Следовательно, понимание природы этих жидкостей
неизбежно должно открыть нам перспективу деятельности природы в великом.
То, что весомые вещества притягиваются согласно многообразным средствам,
что некоторые из них имеют способность разлагать окружающий воздух — все
это явления, которые мы замечаем в очень маленьком круге. Однако прежде,
чем были возможны все малые системы, в которых происходят - эти
процессы, должна была существовать великая система, в которой заключены
все эти подчиненные системы. И, таким образом, становится вероятным то,
что эти флюиды являются средой, посредством которой взаимосвязаны не
только тела с телами, но и миры с мирами, и что природа в великом и
малом использует их для того, чтобы пробудить дремлющие силы и вырвать
мертвую материю из изначальной инертности. 

Однако к таким перспективам дух не расширяет себя до тех пор, пока он
еще способен опираться на неизвестные элементы — костыли убогой физики.
Не окружает ли воздух, являющийся ареной бесчисленных разложений и
изменений, весь наш земной шар? Не приходит ли к нам свет и вместе с ним
все оживляющее тепло от некоего отдаленного небесного светила? Не
пронизывают ли живительные силы всю Землю, и нужно ли нам загонять в
качестве материй в тела силы, которые повсюду действуют и
распространяются свободно, для того, чтобы понять великие действия
природы, 

160 

нужно ли нам ограничивать нашу силу воображения возможностями, в то
время как ее едва хватает, чтобы охватить действительность? 

Также очень легко посредством новых интерпретаций увековечить старые
мнения, которые когда-то служили лазейкой для выхода из затруднительного
положения. То, что старая физика представляла себе флогистон не как
составной, а как простой принцип, есть яснейшее доказательство того, что
она сама себя признавала не в состоянии объяснить феномены горения.
Вопрос был: «Что делает тело горючим?» — «То, что делает его горючим», —
следовал ответ. Или даже если сам флогистон должен был быть горючим, то
тот же самый вопрос: «Что же делает горючим флогистон?» — возвращался
настоятельнее, чем прежде. 

Впрочем, знаменитые исследователи природы уже с давних пор мыслили
флогистон как составной принцип. Бюффон,5 например, утверждал, что
флогистон есть не нечто простое, а связь двух различных принципов,
посредством разделения которых только и возникает феномен горения.
Однако при тогдашних успехах химии ему было не так легко определить оба
этих принципа, как [это легко сделать] сейчас с помощью новой химии.* И
все же Бюффон не придавал своему мнению большой ценности и сам еще
ожидал от наблюдений за 

· Бюффон говорит следующее: «Le faraeux Phlogistique des Chimistes (etre
de leur methode plulol que de la Nature), n'est pas un principe simple
el idenlique, comme ins nous le presenter»; <*esl un compose, un produil
de I'alliage, un resultal de la combinaison des deux elemens, de fair et
dufeu fixes dans le corps. Sans nous arretcf done sur ies idees obscures
et incompletes, que pourroit nous fournir la consideration de cet etre
precaire, tenons-nous-en a celie de nos quarte elemens reels, auxquels
Ies Chimistes, avec tous leurs nouveaux principes, seront toujours
forces de revenir ulleneurement». (Hist. nat. generate et panic. Ed des
Deuxp. Vol. VI, p. 51) > 

161 

увеличением веса тел в огне (которое он объяснял посредством потери
воздуха) великой революции, которая предстоит химии. 

Новый взгляд на процесс горени 

(Дополнение к первой главе) 

Древние под именем Весты (eoria) почитали всеобщую субстанцию в
чувственном образе огня. Этим они оставили нам намек на то, что огонь
является не чем иным, как чистой субстанцией, пробивающейся в
телесности, или третьим измерением, — взгляд, который для нас
предварительно проливает уже некоторый свет на природу процесса горения,
основным явлением которого является огонь. 

Химический процесс вообще есть тотальность динамического, в которой все
формы последнего совпадают и уравновешиваются. А процесс горения есть
наивысшее и самое живое проявление химического процесса вообще, где мы
последнее значение видим даже выраженным в огне. 

Мы должны обратиться здесь к некоторым более общим истинам, которые
являются основанием конструкции всех качественных, или динамических,
процессов. 

Все качества заложены в материю изначально посредством сцепления, у
которого мы в соответствии с обоими первыми измерениями отличаем в свою
очередь абсолютное [сцепление] как определяющее длину и относительное
как определяющее ширину. В высшем отношении, в отношении Земли, первое
есть то, посредством чего она утверждает свою индивидуальность, второе —
то, посредством чего Солнце пытается подчинить 

6 Ф. В Й. Шеллинг 

162 

ее себе (во вращении по оси). Уже в этом мы имеем достаточное основание
обозначить первое как полярность юг — север, второе как восток — запад. 

Далее мы можем определить всякое сцепление вообще как синтез тождества и
различия всеобщего и особенного (AUgemeinen und Besondern), только в
первом случае всеобщее преобразуется в особенное, следовательно,
последнее само полагается как всеобщее, в другом случае, напротив,
особенное подводится (subsum-miert wird) под всеобщее и поэтому
полагается как особенное. В указанном отношении первый вид сцепления и
сам можно назвать всеобщим, второй — особенным. 

Поскольку тело посредством относительного тождества всеобщего и
особенного в абсолютном сцеплении превращается в нечто самостоятельное,
то именно благодаря этому оно замутняется для Солнца, которое по
отношению к Земле и каждому телу в отдельности стремится подчинить их
как особенное себе; оно становится непрозрачным. Прозрачность имеется
потому лишь там, где либо абсолютным сцеплением производится или чисто
всеобщее (которое, как доказал Стеффенс в сочинении «К внутренней
естественной истории Земли»,7 представляется в этой чистоте для Земли в
том, что назвали азотом), или чисто особенное (которое, согласно
доказательству того же автора, равным образом представляется в углероде,
чистейшее явление которого есть алмаз); либо относительным сцеплением
производится также или чисто всеобщее и особенное (что, согласно
доказательству в «Журнале спекулятивной физики», том I, тетрадь 2, с.
68, имеет место в водороде и кислороде),5 или не опосредованная или
нарушенная вмешательством абсолютного сцепления абсолютная
неразличенность обоих (которая вообще возможна лишь в отношении факторов
такого вида 

163 

сцепления) — в воде, где все всеобщее есть также все особенное, а все
особенное есть все всеобщее. Понятно, 1-го прозрачность может иметь
место больше или меньше также в различных степенях приближения к этим
указанным пределам или к точке неразличенности вопя. Всякая другая
прозрачность, которая будто бы еще имеет место помимо указанных случаев,
должна, как мы скоро обнаружим определеннее, сводиться к выше точенной,
каким бы образом это ни происходило. 

Если кислород, который в относительном сцеплении является фактором
особенного, есть всеобщее условие процесса горения, то и всякий процесс
горения необходимо должен будет преследовать неразличение либо всеобщего
самого относительного, особенного сцепления, либо всеобщего и особенного
абсолютного [сцепления] — поскольку особенное абсолютного сцепления
относится к особенному относительного как особенное, но всеобщем,
следовательно, само как всеобщее — с особенным относительного сцепления.
Совершеннейший процесс горения обнаруживается для нас там, где борьба
всеобщего и особенного полностью уравновешивается, в том проделанном
экспериментально процессе начатия, в котором всеобщее и особенное
относительного сцепления неразличены и который дает гермафродический
продукт воды, каковая как абсолютно жидкое есть не только полное
погашение обоих первых измерений в третьем, но и благодаря особенному —
вся Земля, благодаря всеобщему — все Солнце; и именно здесь, в этом
уравновешивании, Солнце пробивается самым полным образом, только оно
из-за элемента Земли, который включен в него, может обнаруживаться не
как чистый свет, а лишь как огонь (свет, связанный с теплом). 

Абсолютно независимо от этого процесса будет держаться всеобщий принцип
всеобщего сцепления, но 

164 

там, где оба принципа последнего объединены совершенно неразрывно, будет
иметь место еще более высокая борьба — борьба самих относительного и
абсолютного сцепления, уравновешивание которой в высшей степени
окисления металлов вновь представляется как прозрачность, как бы в более
высокой потенции, где твердое тело как таковое становится всем Солнцем и
всей Землей. 

Вследствие непонимания утверждения, что кислород является принципом,
увеличивающим сцепление, в то время как он, напротив, как правило,
кажется расторгающим сцепление с помощью кислот, а также при горении, мы
заметим, что кислород есть принцип относительного сцепления и «то
увеличение последнего, разумеется, сосуществует с уменьшением или
расторжением абсолютного, не будучи причиной этого; что, следовательно,
растворение тел посредством окисления является лишь кажущимся, что тела
скорее окисляются при растворении (оно происходит при помощи кислот или,
как у алмаза, при горении от воздействия жара), чтобы сопротивляться
полному растворению, чем они растворялись бы, поскольку они окисляются. 

Дальнейшее разъяснение этих основоположений имеется в «Журнале
спекулятивной физики» (том II, тетрадь 2, § 112—134).4 

Вторая глава О СВЕТЕ 

Феномены тепла объяснены несовершенно до тех пор, пока феномены света
для нас еще темны; то и другое существует обычно одновременно и часто
почти в одном и том же мгновении, то и другое настолько 

165 

сходно и все же настолько различно по способу действия, что, пожалуй,
стоит потрудиться, чтобы проникнуть в суть их взаимоотношения. Между тем
естествознание до настоящего времени больше, как кажется, преуспело в
исследовании законов, согласно которым движется эта удивительная стихия,
чем в исследовании ее природы. Знание этих законов более чем большинство
других наук, способствовало расширению границ человеческого знания, так
как оно раскрыло перед человеческим духом бесконечную перспективу
никогда не завершимых открытий. Возможно, что полнейшее выяснение
природы света расширило бы внутренний кругозор человека для идеального
мира не в меньшей степени, чем открытие тех законов расширило его
внешний кругозор, возможно, что оно сделало бы то, что казалось
непонятным, понятнее, то, что казалось великим, еще величественнее —
достаточная выгода, чтобы побудить к беспрестанным исследованиям. 

Первыми вопросами, которые должны нас занимать, являются следующие: «Как
взаимосвязаны свет и тепло? Совершенно различимы ли они оба природы?
Может быть, одно есть причина, другое — действие? Или они различаются
лишь по степени? Или одно есть лишь модификация другого, и в этом случае
удивительно быстрая, легко движущаяся стихия света могла бы, пожалуй,
быть модификацией тепла, материи, которая, как кажется, распространяется
с трудом и лишь постепенно в гораздо меньших пространствах?». 

То и другое, кажется, не различной природы, ибо общим им обоим является
стремление к протяжению и распространению. Однако одно распространяется
бесконечно быстрее другого. Выходит, что они были бы различены по
степени? Однако самый сильный жар лишен света, в то время как с сильным
пламенем часто 

166 

связано гораздо более слабое тепло. Следовательно, эти предпосылки не
ведут ни к какому достоверному результату. 

Свет греет. Но на то, теплый ли свет сам по себе, мы, согласно только
ощущению, которое мы о нем имеем, не можем дать ни положительного, ни
отрицательного ответа, потому что мы не можем определить, что наше тело
вносит в это ощущение. Если предположить, что только касаний света
нагревает тело, то различные тела, подвергшиеся воздействию одного и
того же света, должны были бы проявлять одинаковое тепло. Однако это не
так. 

Известно, что на черные тела свет воздействует в самой сильной степени.
Из оптики же каждый знает, что тела кажутся черными, поскольку они по
отношению к свету обнаруживают более сильное притяжение, поскольку они
отражают его меньше, чем другие. Следовательно, свет вступает в теле в
связи (больше или меньше притягивается), находит большее или меньшее
сопротивление (как бы это ни называли), и это больше или меньше
определяет степень теплоты, которую он вызывает в теле. Вместе с высшей
степенью, которую он в состоянии вызвать, он становится невидимым, таким
образом, свет, переходя из состояния видимости в противоположное,
кажется, одновременно изменяет весь свой способ действия; не чувствуемый
больше глазом, он все же не прекращает действовать на другое чувство, на
осязание. 

Господин Пикте1" запер два термометра, которые были совершенно
одинаковы, за исключением того, что шарик одного был черным, в
совершенно недоступном для света шкафу. Когда он его открыл, оба стояли
на одинаковом уровне; после короткого времени, в течение которого
дневной свет воздействовал на тот и дру- 

167 

гой, зачерненный поднялся на 0.2—0.3 градуса выше, чем другой. Свет, как
кажется, вообще греет пропорционально сопротивлению, которое он находит.
Если луч направляют на зеркало, от него отражают на второе, от второго —
на третье и т. д., то луч претерпевает постепенное уменьшение и
возникает чувствуемое тепло. 

Для того чтобы точнее исследовать различный нагрев тел посредством
солнечного света, господин Сос-сюр1! производил весьма остроумные опыты,
которые после этого повторил с некоторыми модификациями и господин
Пикте. Он вывешивал один термометр на открытом воздухе, в то время как
несколько других приводил в контакт со стеклянными коробками, которые
были вложены друг в друга. Он заметил, что первый термометр,
подвергавшийся воздействию солнца, поднимался меньше всего, в то время
как другие поднимались последовательно больше или меньше сообразно с
тем, были ли они прикреплены к внутренней или наружной коробке. Нельзя
отрицать, что эти опыты еще допускают различные объяснения. Только более
поздние опыты господина Пикте без всякой двусмысленности подтвердили
положение, что нагрев посредством солнечных лучей тем сильнее, чем
большее сопротивление они находят. 

Эти опыты находятся в строгой взаимосвязи с общеизвестными опытами, на
которые, прежде всего, обратил внимание господин де Люк.12. В частности,
сюда откосятся опыты в горах: чем выше поднимаешься, тем вес более
усиливается холод, бросающимся в глаза доказательством чего является
вечный лед, покрывающий даже Кордильеры вблизи экватора; кроме того,
различие тепла и холода одних и тех же времен года на одинаковых
географических широтах и т. д. Если спускаешься с высокой горы, то
обнаруживаешь, что теплота воздуха 

168 

постоянно растет прямо пропорционально его плотности и обратно
пропорционально его разреженности. Замечено, что облачные летние дни,
когда солнце скрыто, благодаря своей угнетающей жаре гораздо тягостнее,
чем самые ясные солнечные дни. Именно из общих, сотни раз сделанных
наблюдений давно можно было бы сделать вывод, что солнечный свет светит
тем сильнее, чем незначительнее тепло, которое он вызывает, и наоборот. 

После этих опытов, кажется, есть право утверждать, что свет и тепло сами
по себе не различны, последнее есть только модификация первого.
Говорить, что свет является модификацией теплорода, например, что он
есть не что иное, как усиленное тепло и т. д., не годится потому, что
тогда количество теплоты всегда должно было бы находиться в прямо
пропорциональном отношении с количеством света, что, согласно
вышеуказанным опытам, невозможно. 

Спрашивается, совместима ли высказанная гипотеза со всеми феноменами
света так же легко, как она согласуется с вышеприведенными опытами. 

Обычно допускают два различных состояния тепла: одно, когда оно
полностью связано и поэтому называется латентным теплом, и другое, когда
оно благодаря достигнутому перевесу становится чувствуемым и называется
ощутимым теплом. Я не могу и не хочу вдаваться здесь в правильность
этого различения, не буду спрашивать, какое имеется основание и право
рассматривать свет и тепло как элементы, которые, как любые другие,
способны вступать в химическую связь. Пока я предполагаю это различие и
замечу лишь, что можно допустить еще третье состояние тепла, то, когда
оно покидает свою связь, совершенно свободно переходит от одной связи к
другой и в этом переходе принимает 

169 

совершенно другие свойства, чем те, которые оно применяло в обоих
предшествующих состояниях. В этом и состоянии оно было бы светом и
поэтому кажется совершенно безразличным, рассматривают ли, выражаем
старым языком химии, свет как свободное тепло пли тепло как связанный
свет.* 

Если высказанное выше объяснение горения правильно, то мы знаем, что в
том же самом мгновении, когда растительное тело разрушается, а металл
пережигается в известь, т. е. в том же самом моменте, когда, согласно
нашей предпосылке, разлагается воздух, inuio и свет существуют
одновременно. Нет также какой-то определенной степени теплоты, только
вместе с которой появляется свет, скорее, тепло (оно по степени может
быть любой малости) вообще сопровождается и истом, как только оно, как
это происходит при горении, становится свободным, и наоборот, самый
сильный жар лишен света до тех пор, пока не вызывается никакого
разложения. Поэтому при растворениях металлов в кислотах не видно
никакого света, несмотря на то, что) тот процесс совершенно такой же,
что и процесс пережигания в известь. Металлы лишают кислоты кислорода;
емкость последних посредством этого уменьшается, возникает вскипание и
чувствуемое тепло; однако последнее не становится свободным, ибо оно
остается связанным с элементом кислот для того, чтобы остаток последних
превратить в газ. Процесс в целом есть не более как восстановление
емкости. Жидкость из жидкого состояния переходит в воздухообразное и
таким образом связывает, несмотря на свою убыль, то же самое 

• Это является доказательством того, что именно та самая химии, которая
допускает химическую связь тепла, менее всего имеет необходимость
прибавлять к теплороду еще и светород (Lichls Ff). 

170 

тепло, которое была бы способна связать жидкость меньшей емкости, но с
большим количеством элементов. 

То же самое повторяется при разложении азотного воздуха с атмосферным.
Благодаря тому, что он извлекает из последнего кислород, его емкость
уменьшается. Поэтому он переходит из воздухообразного состояния в
парообразное. Однако он не сохраняет этого состояния, снова принимает
вид воздуха и посредством этого связывает тепло, высвободившееся из
атмосферного воздуха. Отсюда ясно, почему и при этом процессе тепло не
становится светом.* 

Совершенно по-другому обстоит дело с фосфорными явлениями - Фосфор в
силу своего большого сродства с кислородом извлекает из воздуха этот
элемент. Посредством этого тепло становится свободным; это тепло, можно
сказать, ни с чем не породняется, оно, следовательно, начинает
светиться, но, так как разложение воздуха весьма незначительно, лишь на
границе контакта тела и воздуха. Одновременно это является яснейшим
доказательством того, что свет может отличаться от тепла не только по
степени. Ибо фосфорное разложение не сопровождается чувствуемым теплом,
в доказательство того, как мало тепло при этом становится свободным; тем
не менее, свет является постоянным феноменом этого процесса. Двойное
разложение имеет место, например, тогда, когда тела, обладающие более
высокой степенью сгораемости, обрабатываются кисло- 

· Все же нельзя так уверенно утверждать это. В случае если не проделаны
соответствующие особые эксперименты. Пламя самых ярких, горящих с самым
сильным сиянием ламп (Аргона), выставленных на полуденном солнце,
кажется мертвенным, желтым, полупрозрачным дымом. Ср. замечание графа
фон Румфорда в (Новом журнале физики) Грена [Лейпциг, 1795. Т II,
тетрадь 1. С- 61]. 

171 

ими. Так воспламеняются масла, смешанные с азотной кислотой. Благодаря
тому, что они лишают последнюю кислорода, одновременно становится
свободным тепло, и вместе с тем начинается второе разложение между ними
и окружающим воздухом; пламя тем сильнее, чем легче испаряются масла. 

Может быть, возразят, что именно потому, что при трении тел тепло и свет
существуют одновременно, они должны быть двумя совершенно различными
друг от друга стихиями. Однако высвобождающееся тепло стремится очень
быстро вновь вступить в связи, какого бы рода они ни были, ибо это для
нас здесь может быть совершенно безразличным. В этих связях оно
утверждает перевес и благодаря этому становится чувствуемым теплом.
Поэтому появляется и пламя, которое сопровождает горение растительных
тел, гораздо менее чистое, чем пламя, которое становится видимым при
сгорании других тел. Из растительных тел помимо углекислого газа и
горючего воздуха выделяются разнородные вещества, с которыми тепло
вступает в связи. Поэтому можно рассматривать пламя как переход света из
состояния видимости в состояние невидимости. Там, где кончается пламя,
усматривается еще лишь дым, и можно было бы вместо того, чтобы говорить
вместе с Ньютоном, что пламя является светящимся дымом,* с таким же
успехом утверждать, что дым есть пламя, которое перестало светиться. Чем
больше водянистых и других частей содержит сгорающее тело (как,
например, свежая древесина), тем раньше пламя превратится в дым, поэтому
становится также понятным, почему при более быстром сгорании
распространяется гораздо больше тепла, чем при более медленном. 

· Flammaesi fumuscandens. 

172 

Главное различие света и тепла состоит в том, что они воздействуют на
совершенно различные органы чувств. Правда, лишь недавно прекратили
считать свет, как таковой, теплым потому, что он становится теплом, как
только вступает в связь с телом. Это различие явилось бы решающим против
утверждения, что свет и теплота вовсе не отличаются друг от друга, но
против утверждения, что тепло является лишь модификацией света, оно
ничего не может доказать. Понятно, что высвободившийся свет (я пользуюсь
всегда самыми расхожими выражениями) открывается духовному органу, в то
время как связанный способен действовать лишь на более низкое чувство.
Свет распространяется с невероятной быстротой из своего источника, тепло
ограничено некоторой определенной сферой, ибо оно вообще действует лишь
в связи с противоположной материей; следовательно, для него мы имеем
орган чувств, который получает впечатления лишь посредством более
грубого соприкосновения, для первого — орган, способный к более тонкому
контакту, который открыт свету, приходящему к нам из величайшей
удаленности. 

Чем бы ни считали свет, все же время, необходимое ему для
распространения, не растворяется в ничто, как только учитывают
сопротивление, которое он находит на своем пути. Это сопротивление
продлевает его распространение по времени, лишь при этом сопротивлении
он приобретает свойства некоторой материи для нас, его скорость
становится конечной, численно определяемой скоростью; подобно материи он
претерпевает теперь притяжение и отталкивание, и лишь таким образом
становится возможным предметом физики и физического исследования. Этого
замечания, мне кажется, достаточно, чтобы решить вопрос, может ли свет
во- 

173 

обще рассматриваться как материя. До тех пор, пока им находимся, как
здесь, в области лишь эмпирической физики, мы не вправе говорить о нем
как-либо еще. Физика и химия имеют свой собственный язык, который в
более высокой науке должен разрешиться в нечто совершенно другое. Таким
образом, до тех пор всегда следует говорить о свете, тепле и т. д. так,
как о низ необходимо говорить в физике.* К этому относится кто, вопрос,
являются ли свет и тепло особыми материями, предполагает нечто, что
здравая философия вспоминала бы так быстро допустить, а именно то, что
вообще имеются особые материи. 

Тепло, говорят далее, пронизывает тела, а свет нет. Лучше бы сказали,
что свет, проникая в тела, прекра- 

· «Разумеется, многое из подлинной природы огня все еще будет обижаться
скрытым от наших глаз, однако хотя все эти способы, представ отличия,
остаются весьма далекими от абсолютной истины, они все-таки, когда имеют
для нас весьма значительную относительную ценность; и являются удобными
образами для представления разнообразных явлений природы во взаимосвязи
и облегчения их знания. Если приложить, что не флюид является причиной
жара, и он есть нечто, чему подобного в природе не встречается, то все
же нельзя отрицать, явления, насколько мы их знаем, можно весьма удобно
представ себе в образе некоей жидкой сущности* и если такой знак выбран
лично, то он даже может послужить тому, чтобы навести дух на новые
общения неизвестной сущности. Что удивительного, следовательно, если
естествоиспытатели начинают считать свои объяснения природных феноменов
чем-то большим, чем только образным языком. И что вообще имеется
реального в наших представлениях о вещах вне нас, и какое отношение они
имеют к последним? Поэтому давайте постоянно изучать этот образный язык
и давайте постараемся больше обогатить его, в итоге мы, пожалуй,
коснемся, истины так же, как ее, в конце концов, касается обученный
глухонемой, который принимает наш язык для уха за язык для глаза, и то,
что, в сущности, является звуками — за движение гортани и губ, и,
стараясь выразить последнее, он внятно выражает, не зная этого, то же
самое чувство, которого он совершенно лишен» (Замечание Лихтенберга к
«Естествознанию» Эркслебега. 6-е изд. С. 453.) I 

174 

шает быть светом и становится с этих пор чувствуемым теплом. Некоторые
освещавшиеся в течение известного времени тела, которые продолжают
светиться в темноте, составляют явное исключение. 

Более важными являются особые (не имеющиеся у тепла) действия света,
которые некоторые сторонники новой химии обычно приводят в качестве
доказательства существования светорода, отличного от теплорода.* Эти
особые действия, прежде всего следующие: растения, подвергнутые
воздействию света, благодаря этому становятся цветными, воздушными,
воспламеняющимися, имеющими вкус и т. д. Однако помимо того, что
растения, как только они подвергнуты воздействию света, подвергаются
также воздействию воздуха, имеющего свободный доступ, что сам свет
воздействует на них лишь через воздушную среду и т. д., можно еще
потребовать доказательства, что все эти действия являются особыми
действиями света, как такового. Свет, можно сказать, поскольку он
оказывает воздействие на растения, перестает быть светом и становится
теплом. Кроме того, вегетация растений есть не более чем сложный
химический процесс, если хотите, химический процесс более высокого
порядка. Доказательством тому служит жизненный воздух, который выдыхают
растения, подвергнутые воздействию света. Все наблюдения, которые
производили относительно этого Хэле,15 Бонне,16 Ингенгоуз,17 Сенсбье18 и
другие, делают вероятным, что в растениях происходит разложение воды,
что горючий компонент остается в них, в то время как кислород в виде
воздуха из них выходит. Следовательно, то, что свет и постольку также
тепло — оба 

· Смотри, например, первый раздел «Химической философии» Фуркруа. 

175 

великие агенты природы, которыми она пользуется в каждом химическом
процессе — способствуют этому выделению кислорода из растений, само по
себе является весьма понятным, и так как вегетация растений в целом
зависима от дальнейшего хода этого процесса, то свет (и тепло) являются
постольку необходимыми условиями растительной жизни. Но то, что свет
гораздо больше, чем тепло, способствует этому процессу, неужели так
трудно понять? Тепло распространяется медленно, следовательно, проникает
в тела лишь постепенно, в то время как свет воздействует быстрее, живее
и начинает внутри растений процесс, который необходим для их сохранения.


Не труднее для понимания влияние, которое свет оказывает как на
пережигание в известь, так и на нейтрализацию определенных металлов.
Некоторые металлы окисляются сами собой, лишь только они подвергаются
воздействию атмосферного воздуха. Другие нейтрализуются посредством
прикосновения света, потому что свет во всех телах, способных
разлагаться, вызывает разложения. Если, следовательно, Фуркруа говорит:
«Го, что теплород одинаков со светородом, не доказано. Чем больше
расширяются наши физические знания, тем больше обнаруживают различие в
действии обоих, света и тепла»,* — то можно было бы лишь пожелать, чтобы
он привел примеры этого. То, что свет действует совершенно по-другому,
чем тепло, никто не подвергал сомнению, но никто и не утверждал, что
свет и теплота являются одинаковыми состояниями той же самой материи. 

Если свет является великим средством, которым природа пользуется для
того, чтобы вызывать разложе- 

· Там же. С. П. 

176 

ния и соединения повсюду, где они необходимы для сохранения растительной
и животной жизни, то понятно, что тела обнаруживают — кажущееся или
действительное — притяжение по отношению к свету. Входит ли свет в
химический процесс также и как элемент вкупе [с другими элементами],
пока еще весьма сомнительно; но то, что в большинстве химических
процессов свет и тепло деятельны, находится, вне всякого сомнения. Даже
в процессе горения, когда свет выходит из своей связанности, он является
тем же самым, что начинает и поддерживает процесс. Мы можем лишь
поджигать тела от тел; обычно то, что начинает процесс — это уже
высвободившаяся теплота, т. е. свет. Как только элемент воздуха
притягивается элементом тела, появляется свет; с этого момента
запущенный процесс продолжается сам собой, тело сгорает, и свет, который
посредством разложения воздуха становится свободным, служит лишь тому,
чтобы постоянно поддерживать разложение. 

А то, что это притяжение тел по отношению к свету не всегда происходит
согласно соотношению их масс, уже давно бесспорно установил Ньютон. Он
заметил, что сернистые и маслянистые тела преломляют свет совершенно
непропорционально их плотности, и этого единственного замечания для него
было достаточно, чтобы предсказать сгораемость алмаза и существование
горючих веществ в воде. Следовательно, стремление, которое проявляет
свет по отношению к телам, будет пропорционально их большей или меньшей
разложимости; там, где разложимость не имеет места, свет будет спешить
навстречу более плотному телу. Согласно вышеприведенным замечаниям, свет
благодаря сопротивлению, которое он находит, неоспоримо обнаруживает,
что он есть материя: еще более неоспоримо это 

177 

обнаруживают притяжения, которые он претерпевает. Если бы он нигде не
находил никакого сопротивления, m он потерялся бы во всеобщей силе
отталкивания, он мс превратился бы для чувств в материю. В физике
постоянно ссылаться на аналогии. Так, упругость воздуха 11
пропорциональна давлению (сопротивлению), которое Ом испытывает. Воздух
перестал бы быть упругим, как только не нашел бы никакого сопротивления,
т. е. как только он распространился бы бесконечно. Если следовать этой
аналогии, свет может быть упругим лишь поскольку он, благодаря чему бы
то ни было, например 11 притяжению, находит сопротивление. 

Если мы последуем этой аналогии дальше, то мы узнаем, что упругость
возможна только между двумя экстремальными состояниями: бесконечным
расширением и бесконечным сжатием. Поэтому и происходит то, что
упругость в различных телах посредством давления может так же легко
уменьшаться, как и увеличиваться. Тотальное уничтожение упругости
невозможно, потому что бесконечное сжатие так же невозможно, как и
бесконечное расширение. 

Если мы применим эту аналогию к свету, то он из-за несоразмерного
сопротивления, разумеется, испытывает уменьшение. Поэтому свет находит в
более плотных телах свою смерть как таковой, он становится теплом, т. е.
его упругость уменьшается. Этим объясняется то, что из двух тел, которые
подверглись воздействию одного и того же света, то, которое оказывает
ему более сильное сопротивление, что совершается, не всегда строго
пропорционально плотности, нагревается сильнее. Влияние, которое
качество тел оказывает на их притяжение по отношению к свету,
выясняется, прежде всего, из некоторых наблюдений над происхождением
цветов. 

178 

Весь свет нашей атмосферы исходит от Солнца; но как он распространяется
до нас от Солнца — это вопрос, на который, кажется, еще не знают
твердого ответа. Может быть, до нас доходит сам тот свет, который
излучается Солнцем; или он лишь в нашей атмосфере вызывает изменения,
благодаря которым наша планета освещается? По крайней мере, мы сами
получаем свет только посредством разложения воздуха. 

Благодаря последнему предположению стало бы понятным равномерно быстрое
распространение света. Если мы вместе с Эйлером будем считать, что свет
распространяется посредством механических сотрясений эфира, то
невозможно понять регулярность этих сотрясений, которые должны были бы
распространяться всегда в прямом направлении, в то время как сообразно
со всем остальным опытом механические сотрясения флюида распространяются
лишь волнообразными движениями. Если же мы допустим, что свет движется
от эросферы (Arosphere) Солнца до нашей атмосферы в пустом пространстве,
то мы можем считать, что он продвигается с быстротой, которая полностью
пропорциональна короткому времени, за которое он распространяется до
нас. Или если мы вынуждены допустить, что все пространство неба
заполнено тонким упругим флюидом, проводником (Vehikcl) всех сил, с
помощью которых миры воздействуют на миры (может быть, где-то есть
пространство, где образуется весь свет, как в эмпирее древних?), то этот
флюид должен становиться тем тоньше, чем дальше он отстоит от твердых
тел. Следовательно, если атмосфера Солнца, как наша, постепенно
разрежалась бы, свет продвигался бы все ускоряясь, до тех пор пока в
конце концов там, где он входит в нашу атмосферу, он не распространялся
бы постепенно все медленнее и медленнее. 

179 

Если мы допустим, что свет в нашей атмосфере распространяется
посредством разложений,* то понятно, почему один свет не вызывает
никакого тепла. Лишь 1 дм где свет подходит ближе к Земле, где нижние
слои воздуха вследствие давления всей верхней атмосферы постепенно
становятся плотнее и все более смешанными с разнородными частями, может
возникнуть чувствуемое тепло: неудивительно, что на значительной высоте
температура воздуха повсюду та же самая. Равным образом благодаря этому
становится объяснимым, что действие света в отношении тепла должно быть
очень медленным, что солнечный жар лишь в последние месяцы года и лишь в
отдельные дни после того, как минует полдень, достигает своего самого
высокого уровня, что непосредственно после захода Солнца воздух
становится холоднее и т. д. Если бы мы смогли еще сверх этого указать
определенное свойство нашей атмосферы, которое делало бы необходимым,
чтобы она поддерживалась в постоянном разложении, то данное
предположение было бы тем более вероятным. Вряд ли будут возражать, что
это постоянное разложение воздуха не так воздействует на наши глаза, как
отдельные разложения, которые, вероятно, имеют место при всех метеорных
явлениях. Напротив, ясно, как такая равномерная, никогда не
прерывающаяся, постоянно повторяющаяся модификация воздуха может давать
феномен дня, т. с. равномерно распространенной светлости, равно как,
например, неравномерное выделение света дает феномен утренних и вечерних
зорь, вероятно, также северного сияния и других метеоров. Так как свет
вообще и повсюду (allgemcin und Uberall) равномерен, он ни 

* И здесь я вновь пользуюсь выражением химии, не имея намерения
обозначить им нечто именно химическое я данном отношении 

180 

в одной отдельной точке не может быть заметным в особенности. Он сам
смягчает впечатление, которое оказало бы на наш глаз отдельное выделение
света, согласно тому же самому закону, который заставляет меркнуть
небесные светила перед сиянием Солнца. 

Я осознаю затруднения настоящего предположения, которое также может быть
значимо лишь внутри определенных границ. Неужели действие отдаленных
светил, лучи которых пришли к нам спустя десятилетия и столетия, на нашу
атмосферу еще достаточно большое, чтобы вызывать такую модификацию в
ней, как мы предполагаем в этом объяснении?* Все же ни против какой
гипотезы не может быть значимым возражение, что она предполагает слишком
великие действия в природе.** Величина и отдаленность здесь ничего не
значат, ибо то, что в одном отношении далеко, в другом — близко, и для
всего пространственного мы обладаем лишь относительными масштабами. И
если разлитый во Вселенной эфир является самим абсолютным тождеством
всех вещей, то в нем совершенно уничтожаются близость и отдаленность,
так как в нем все вещи есть одна вещь, а сам он в себе и по сущности
есть единое (Eines). 

Самым общим утверждением, которое можно [сделать] относительно света,
является, без сомнения, то, 

* Или, чем мы должны больше восхищаться, тонкостью (Subtilitat) света
или свободой нашего органа 

** Отсюда и до конца этот абзац в первом издании гласит так «Не
приходится ли нам признать, что система, в которой мы существуем,
является системой самого низшего порядка, что величина ближайшей
системы, которой принадлежит наше Солнце, превосходит всякое усилие
нашей силы воображения, что, если само наше Солнце движется одновременно
со своими планетами и кометами, тысячелетия едва ли явятся масштабом
этого движения и что тогда, пожалуй, и свет, освещающий наш мрак, идет к
настолько от границы Вселенной9» 

181 

что он есть лишь модификация материи; как только мы спрашиваем, что свет
действительно есть, а не чем он кажется, мы вынуждены прийти к этому
ответу,* и поэтому, по меньшей мере, бесполезен вопрос, является ли свет
особой материей. Однако поль- 

· Некоторые философствующие естествоиспытатели не находили эти мысли
вздорными. В качестве доказательства я приведу здесь одно место из
Бюффона, которое, вероятно, сможет обратить внимание на то, что спор о
природе света может быть разрешен лишь исходя из более высокой точки
зрения. «Toute matiere deviendra lutniere, des que toute coherence etant
detruiie, elle se trouvera divisee en molecules suffisamment pelites, et
que сеь molecules etant en liberte, seront determmees par leur
attraction mutuelle a se precipiter les unes centres les autres, dans Г
instant du utioc la force repulsive s'exercera, les molecules se fuiront
en tout sens avec une Vitesse presque infinie, iaquelle neanmoins n'est
qu' egale a leur vitesse .icquise au moment du contact: car la loi de
I'attraction etant d'augmenter tomme 1'espace diminue, i1 esl evident
qu'au contact I'espace toujours proportionnel au carre de la distance
devient nul, et que par consequent la vitesse acquise en vertu de
['attraction, doit a ce point devenir presquMnfime, celte vitesse seroit
meme infinie si le contact etoit immediat, et par consequent la distance
entre les deux corps absolumenl nulle, mais, comme nous 1'avons bouvent
repete, il n'y a rien d'absolu, nen de parfait dans la \ature et de meme
nen de absolument grand, rien d'absolument petit, nen d'entierement nul,
nen de vraimentinfinuettoutcequej'ai dit dela pelitesse infinie des
atomes qui constituent la lumiere, de leur ressort parfait, de la
distance nulle dans, le moment du contact, ne doit s'entendre qu'avec
restriction Si Ton pouvoit ciouter de cette verite metaphysique, il
seroit possible d'en donner une demonstration physique, sans m&me nous
ecarter de noire sujel. Tout le monde sait que la lumiere eraploie
environ sept minutes et demie de temps a \cmr du soleil jusqu'a nous,
supposant done le soleil a trentesix millions de lieues la lumiere
parcourt cette enorme distance en sept minutes et demie, ou te qui
revient au meme (supposant son mouvement unifonne), quatrevmgt mille
lieues en une soconde. Cette vitesse quoique prodigieuse est neanmoins
bien eloignee d'etre infinie, puisqu'elle est determmable par les
nombres, elle cessera meme de paroTtre prodigieuse, lorsqu'on reflechira
que la Nature semble marcher en grand, presque aussi vite qu'en petit,
il ne faut pour cela qucsupputerla celente du mouvementdescometesa
leurpenhelie, ouroeme cclle des planetes qui se mouvement le plus
rapidement, et 1'on verra que la vitesse deces masses immenses quoique
moindre.se peuineanmoins comparer
d'asseEpresavecceHedenosatotnesdelumtere'* < 20—22) p. VI,> 

182 

за, которую физика и наблюдение природы могут извлечь из этого, весьма
незначительна или вообще никакая, и справедливо то, что с ним [т. е.
этим утверждением] выступают лишь тогда, когда грубая физика слишком
сильно забывает то, что, например, Лихтенберг достаточно часто
повторяет: то, что мы можем сказать о свете, тепле, огне, материи,
является не более и не менее как образным языком, который имеет ценность
лишь внутри своих определенных границ. Дело философской науки о природе
(einer philosophischen Naturwissenschaft) в значительной степени состоит
именно в том, чтобы определить как допустимость, так и границы таких
фикций в физике, которые, безусловно, необходимы для дальнейшего
продвижения вперед исследования и наблюдения, и лишь тогда мы против
наших научных успехов, когда хотим использовать их за пределами их
границ. 

Эти размышления должны были бы научить чистых эмпириков быть терпимыми к
противоречащим мнениям о таких вещах и отвергать притязания единиц,
которые пытаются придать значимость своему мнению (которое, однако, ни в
коем случае не является чем-то большим, чем мнением) по сравнению со
всеми остальными. Следовательно, при условии, что мы не можем объяснить
распространение света, что каждая ранее испробованная гипотеза имеет
свои собственные трудности и т. д. — это не является для нас основанием
больше не использовать в будущем эти гипотезы, как раньше; мы, скорее,
можем прийти к мысли, что, пожалуй, все эти гипотезы одинаково ложны и
что в основании их всех лежит коллективное заблуждение. 

Но в физике, которая предполагает это заблуждение и вынуждена
предполагать, свет может, как и раньше, оставаться материей,
распространяющейся до 

183 

нас от отдаленных небесных тел, и хотя нам больше не нужно допускать,
что Солнце является горящим телом, однако мы все еще можем его
рассматривать как первоисточник, из которого излучается свет.
Следовательно, для нас также остается важным исследование, какое
свойство это светило должно иметь, чтобы доставлять непрерывный свет и
тепло всей системе небесных тел. 

Если предположат (что должно быть предположено согласно предшествующим
исследованиям), что свет играет в природе одну из первых ролей, что он,
вероятно, является великим средством, которым пользуется природа для
того чтобы порождать и поддерживать жизнь на каждом небесном теле, то
можно ожидать, что тело, которое управляет всей системой подчиненных
тел, таким образом, само является первым и самым большим в этой системе,
должно быть также первым среди этих тел местопребыванием света и тепла.
Даже тогда, когда свет для нас есть не больше, чем модификация материи,
которая необходима для сохранения системы природы, мы легко поймем, что
главное тело любой системы должно быть основной причиной света в
подчиненных системах. 

Еще больше это предположение подтверждается посредством догадок, которые
мы осмеливаемся сделать об образовании нашей планетной системы. Выпуклая
по направлению к экватору, сплюснутая по направлению к полюсам форма
Земли вряд ли позволяет сомневаться, что Земля лишь постепенно перешла
из жидкого состояния в твердое. По крайней мере, исходя из этого
предположения, Кант сделал понятнее постепенное образование сегодняшней
формы Земли, насколько можно нечто сделать понятным таким образом — в
нескольких словах — понятнее, чем оно было благодар 

184 

многим громоздким геологическим опытам и запутанным гипотезам.* 

А именно, если, говорит Кант, первовещество Земли первоначально было
рассеяно в туманообразной форме, то когда с помощью сил химического
притяжения те тела перешли из жидкого состояния в твердое, в их недрах
тотчас должны были произойти также и большие выделения воздуха (можно
прибавить: и выделения различных видов воздуха), которые, расширившись
благодаря одновременно высвободившемуся теплу до наивысшей степени
упругости и придя посредством смешения между собой в еще большее
движение, вскоре разломали твердое тело, накидали материю в больших
количествах в виде гор и стали разлагать и осаждать самих себя,
взаимодействуя друг с другом, до тех пор, пока пришедший в равновесие с
самим собой воздух не поднялся сам собой, а одна его часть не осела в
качестве воды, которая в силу своей тяжести вскоре хлынула в кратере тем
всеобщим извержением, затем сквозь недра Земли сама себе пробила путь,
постепенно посредством своего течения образовала правильную форму гор
(по крайней мере, углы которых в значительной степени соответствуют друг
другу) и за счет беспрерывных намывов в ходе столетий создала в недрах
гор регулярные слои известкообразных, остеклованных или окаменевших
растительных и животных тел, наконец, из все более высоких бассейнов
ушла в глубочайший из всех — в море. 

* Смотри его статью. *О вулканах на Луне» в «Берлинском ежемесячнике» за
март 1785 г. Я весьма хорошо знаю, что предположение первоначально
жидкого состояния Земли гораздо старше, чем эта статья; здесь же речь
идет о применении, которое было сделано относительно этого
предположения. 

185 

Эта гипотеза о происхождении нашей Земли является тем более важной, что
мы, согласно любой аналогии, имеем право распространить ее, по меньшей
мере, на образование нашей планетной системы. По крайней мере, Кант*
сделал крайне вероятным то, что мнимые вулканические кратеры на Луне, по
аналогии с большими бассейнами, в которых на Земле скапливалась вода и
которые невозможно считать следствиями вулканических извержений,
являются равным образом не чем иным, как следствиями атмосферных
извержений, посредством которых на всех твердых телах постепенно
образовались большие горные массивы и бассейны рек и морей. 

Если мне позволительно присовокупить к этой гипотезе другую, то кометы,
эти настолько загадочные тела в системе мира, по всей видимости, не
являются твердыми телами как наша Земля и остальные планеты нашей
Солнечной системы. По крайней мере, даже Герше-лю20 при максимально
возможных увеличениях не удалось обнаружить ядро в шести открытых его
сестрой и пяти других наблюдавшихся им кометах.** Пользуясь удобным
случаем, господин надворный советник Лихтенберг*** высказал издавна
сформулированную догадку, что-либо все кометы являются лишь чистыми
туманностями, которые должны казаться нам около середины более плотными,
либо становятся такими туманностями в конце. А что если бы эта догадка
давала нам основание для другой, а именно, что кометы яв- 

* Там же. 

** То, что кометы не являются твердыми телами, установлено, вне всякого
сомнения, кроме того, исследованиями господина Олбера, который благодаря
наблюдавшейся в апреле 1786 г комете увидел звезды пятой величины. 

*** Замечание Лихтенберга к «Естествознанию» Эркслебена, § 644 

186 

ляются становящимися небесными телами, которые, будучи рассеянными до
сих пор в виде тумана, еще не полностью подверглись воздействию законов
всеобщего равновесия тяготения, не принадлежат исключительно какой-то
системе и проходят не в одном отношении беспорядочную траекторию? Можно
ли из этого предположения объяснить то, что объяснимо лишь с трудом, как
только кометы считают твердыми телами, что их траектория является так же
мало совершенной эллиптической, как параболической или гиперболической,
что в своем движении они имеют всевозможные направления, в то время как
все планеты имеют одно — с запада на восток и т. д.? Я хорошо знаю, что
все эти феномены можно объяснить телеологически, и это осуществил
Ламберт, показав, что лишь благодаря этой неупорядоченности в траектории
комет становится возможным наибольшее число небесных тел в этом
пространстве.* Но это ничего не дает, ибо требуется математически
объяснить то, как возможна беспорядочность в движениях этих тел согласно
законам всеобщей гравитации. Я также знаю, что уже Уистон22 считал
кометы за незрелые планеты. Но он связывал с этим совершенно другие
понятия, ибо он мыслил "их как горящие тела, которые для того, чтобы
стать планетами, сперва должны были бы сгореть (так же как когда-то наша
Земля). Это представление, разумеется, не имеет ни малейшей
правдоподобности, и оно полностью отлично от вышесказанного. 

Основываясь на этих аналогиях, гипотезу о происхождении Земли мы можем
дерзко распространить на образование всей нашей планетной системы,
следовательно, также на образование самого Солнца. Ведь 

· «Космологические письма обустройстве мироздания*. 1761 

187 

Солнце в нашей системе может считаться не больше, чем первой планетой;
если бы мы смогли удалить Солнце из середины его системы, то вскоре
наибольшая планета завладела бы тем же самым местом, и если бы мы смогли
вновь изъять и эту планету, то она также имела бы своего последователя,
который стал бы Солнцем системы. 

Вследствие того, что твердые тела нашей планетной системы перешли из
туманообразного состояния в твердое, должно было высвободиться некоторое
количество тепла, которое было необходимо для сохранения нового
состояния и которое мы можем допускать едва ли не настолько большим, как
мы хотим. То тело, которое было наибольшим по массе, естественно, должно
было разложить и наибольшее количество теплоты, и таким образом
становится понятным, как это центральное тело необходимо должно было
стать также Солнцем своей системы.* 

Эта гипотеза согласуется с новейшими открытиями астрономии. После того
как Шрётер23 и другие поставили вне сомнения атмосферу Луны, Венеры,
Юпитера, уже само собой было вероятно, что и остальные небесные тела, и
особенно Солнце, окружены некоторой эросферой. Гершель придал этой
догадке высокую степень вероятности тем, что начал рассматривать так
называемые факелы Солнца как светящиеся облакоподобные испарения в его
атмосфере.** По крайней мере, благодаря его усилиям обнаружено, что если
Солнце окружено некоторой атмосферой и если в этой атмос- 

* Кант И. Там же. [*О вулканах на Луче».] 

** Статья Гершеля находится в Philosophical) Transactions] (London,
1795. Vol. I.) и во фрагменте в «Календаре* Лихтенберга на 1797 год. 

188 

фере возникают облака, которые связаны с разложениями света, то Солнце
должно являться нам именно так, как оно нам действительно является.
Гершель полагает, что эти яркие облака в атмосфере Солнца в
действительности возникают путем сгущения и разложения воздуха, и то,
что светит в Солнце, собственно говоря, и есть возникший путем
разложений свет, в то время как остальные прозрачные области его
атмосферы, благодаря которым можно усматривать само солнечное тело,
кажутся пятнами. А из этого далее вполне естественно следует, что Солнце
не является горящим, непригодным для жилья телом, что оно вообще гораздо
более похоже на остальные небесные тела своей системы, чем обычно
представляют себе. 

Гипотеза, что свет Солнца образуется из разложений его атмосферы, могла
бы стать еще более важной, как: только эти мысли проследили бы дальше.
Чем вызываются эти разложения? И почему они являются или кажутся, что
являются, лишь частичными? Если же мы однажды допустим выделения света в
атмосфере одного небесного тела, то это можно также применить и к
атмосферам остальных небесных тел. По крайней мере, кажется, что сам
Гершель полагает, что эти выделения света не являются своеобразными
только для Солнца. Он ссылается на северное сияние, которое часто
является таким значительным и таким сияющим, что его, вероятно, можно
увидеть с Луны, кроме того, на свет, который часто в безоблачные
безлунные ночи покрывает все небо. Северное сияние, можно было бы
возразить на это, имеет более сильный блеск, потому что оно (как свет
утренней и вечерней зорь) является частным светом. Следовательно, если
выделение света, которое в последних случаях лишь частное, посредством
воздействия Солнца становилось бы всеобщим, то посредст- 

189 

вом него [т. е. воздействия Солнца] не весь феномен дня можно было бы
понять?* 

Гершель остается при том, что Солнце излучает свет и не может полностью
уйти от возражения, что Солнце посредством таких частых разложений света
постепенно должно было бы истощиться. Если свет Солнца является только
феноменом его атмосферы, то это возражение и без того более не так
значимо, чем когда Солнце считают раскаленным или горящим телом. Между
тем он, чтобы противостоять этому возражению, все же не может отказаться
от гипотезы, что кометы, вероятно, являются тем средством (Vehikel); при
помощи которого Солнцем вновь возмещается его постоянная потеря света.
Все зависит от понятий, которые составляют себе о свете. И без этого
можно не верить, что в системе, где все взаимосвязано, что-то
претерпевает постоянную потерю, не получая возмещения, и можно мыслить
бесчисленные источники, из которых свет также притекает к Солнцу.
Остальные возражения, которые делались против распространения световой
материи от Солнца, господин Гершель не берет в расчет. Лишь некоторые из
них также касаются его гипотезы; в любом случае они все вместе являются
для эмпирика любопытными вопросами, которые для него обременительны и
которые никто не имеет полного права отклонить от себя, как охотно хотел
бы, 

· К этому нужно было бы добавить замечание, что свет способен к
бесконечной степени упругости. Вне всякого сомнения, большее или меньшее
сияние света зависит от большей или меньшей упругости частичек света
Солнечный же свет является самым сияющим, который мы знаем, и между ним
и пламенем, получаемым нами посредством наших обычных разложений
воздуха, может иметься множество градаций сияния, следовательно, и
упругости (В первом издании в этом примечании стоит «тонкость» вместо
«упругость») 

190 

до тех пор, пока еще носится с грубыми понятиями о свете. 

Итак, любая гипотеза о происхождении света, как только она должна
объяснить распространение последнего, останавливается на трудностях,
которые она не может разрешить, и результатом беспристрастного
исследования, как кажется, является в конце концов то, что еще ни одна
из предшествующих гипотез не касалась истины полностью, но этот
результат настолько обычен и настолько общ для большинства наших
исследований, что нельзя полагать, что [и здесь] этим сказали что-нибудь
особенное. 

Об учении натурфилософии о свете 

(Дополнение ко второй главе) 

Поскольку этот предмет впоследствии еще неоднократно будет обсуждаться,
то мы хотим здесь отметить лишь главные моменты учения о свете согласно
натурфилософии. 

1. Что касается отношений к теплу, то это совершенно второстепенные
отношения, которые при определении природы света самого по себе не
требуют принятия во внимание. Всякое тепло вообще, поскольку оно себя
обнаруживает, и другого мы не знаем, является стремлением тела к
сцеплению, посредством которого оно восстанавливается в неразличенность,
ибо любое тело нагревается лишь постольку, поскольку оно проводит, а
всякая проводимость является функцией сцепления («Журнал спекулятивной
физики», том II, -тетрадь 2, § 88).2" 

То, что свет (не благодаря непосредственному действию, а через
опосредование тем, в чем он сам един с 

191 

словом — абсолютным тождеством, предустановленной симфонией — насколько
оно имеет место для этого момента природы) может выводить тело из
состояния не-различенное™ и тем самым стремление к сцеплению в нем,
станет ясным из последующего. 

2. Уже было замечено, что конструкции натурфилософии могут быть поняты
лишь во взаимосвязи целого согласно их необходимости. Мы здесь должны
прояснить эту взаимосвязь относительно света. Выше (в «Дополнении к
Введению») уже было указано, что Вселенная не только в целом, но и в
особенности, например, в природе, и даже в природе вновь в частной сфере
в силу вечного закона субъект-объективирования абсолютности распадается
на два единства, из которых одно мы обозначили как реальное, другое —
как идеальное. В себе (An sich) есть всегда третье единство, в котором
первые два отождествлены, только его следует схватывать не как третье,
как синтез (как оно имеет место в явлении), а как абсолютное. Таким же
образом открывает себя и тождественная сущность природы, с одной
стороны, необходимо как реальное единство, что имеет' место в материи, с
другой — как идеальное в свете. В себе есть то, лишь двумя атрибутами
чего являются материя и свет, и из чего они происходят как, из общего
корня. 

Это в себе, эта тождественная сущность материи и света есть организм, и
то, что в опыте является (erscheint) третьим, само по себе есть вновь
первое. 

Мы должны теперь определить природу света согласно отношению
противоположности, так как он существует лишь в этой противоположности.
Материя есть то же самое, что и свет, свет — то же самое, что есть
материя, только первое в реальном (Realcn), второе — в идеальном
(Idcalen). Первое есть реальный акт 

192 

наполнения пространства и постольку само наполненное пространство.
Второе, следовательно, не может быть ни самим наполнением пространства,
ни наполненным пространством, а лишь идейной (ideelle) реконструкцией
наполнения в трех измерениях. С другой стороны, если вообще доказано,
что любому реальному (Reellen), например, наполнению пространства,
соответствует то же самое в идейном (Ideellen), то мы обнаружим, что
этот акт произведения, созерцаемый в идейном (ideell), может приходиться
только на свет. Свет описывает все измерения, не наполняя пространство
действительно (совершенно особым, присущим лишь этой конструкции
отношением света является именно то, что он носит в себе все свойства
материи, но только идейно). Если бы свет наполнял пространство, то один
свет исключал бы другой так же, как одно тело исключает другое, в то
время как на звездном небе, на определенном протяжении в каждой точке
последнего зримы все видимые звезды, любая из которых, следовательно,
сама по себе наполняет все это протяжение, не исключая другие, которые
наполняют то же самое протяжение также во всех точках. Однако едва ли
понятно, как этих простых рефлексий не так давно было достаточно, чтобы
и чистых эмпириков подводить к более высокому взгляду, равно как и
заключений, которые непосредственно получаются не феномена прозрачности.
Против вывода, что поскольку прозрачное тело является или может быть
таковым во всех точках одинаковым образом, то подобное тело
пронизывается прямолинейно во всех направлениях и вследствие этого
должно быть не чем иным, как порой, если только обосновано ньютоновское
представление света, даже у добросовестнейших эмпириков не находится
никакого другого возражения, чем то, что все-таки никакое тело 

193 

не является абсолютно прозрачным. Это, со своей стороны, вполне
правильно, только неполная прозрачность имеет свое основание не в
непрозрачных промежутках, а (большая или меньшая) степень прозрачности,
которую тело вообще имеет, одинакова в каждой точке. Мы могли бы здесь
точно так же упомянуть о равномерном уменьшении освещенности в
определенном отношении к удаленности от светящей точки, так как, если бы
свет излучался материальными лучами, меньшая освещенность какой-либо
поверхности на определенном расстоянии предполагала бы неосвещенные
места, равно как меньшая степень прозрачности в вышеприведенном случае —
непрозрачные промежутки, в то время как более слабая освещенность
поверхности, напротив, совершенно равномерна: этого касался уже Кант в
своих «Метафизических началах естествознания»,25 хотя ответ, который он
дает, поверхностный и недостаточный. 

Я не знаю, - эти или другие соображения приняли в расчет незадолго до
первого появления настоящей работы некоторые новые защитники древнего
мнения об имматериальности света. Одно это выражение, разумеется, еще ни
о чем не говорит; и учение натурфилософии никоим образом не следует
путать с этим утверждением. Несмотря на то, что имматериальность
является только отрицательным определением, с которым, впрочем, тогда
вполне уживается эйлеровская гипотеза колебаний эфира или какая-нибудь
другая так называемая динамическая, немногим лучшая гипотеза, мнение и
предположение имматериалистов таково, что лишь по отношению к
имматериальности материя является действительно и поистине материальной.
Но именно это не так; ибо у тех физиков также и материя нематериальна, и
в том смысле, в каком для них свет 

7 Ф. В Й Шеллинг 

194 

имматериален, он также является самой материей. Следовательно, для того,
чтобы понять природу этой сущности, необходимы гораздо более высокие
определения. 

Если мы согласно определению света как того, чтоб положительным образом
в идейном есть то же самое, что материя — в реальном (Realen),
порефлектируем над самыми этими понятиями, то из того, что было сказано
уже выше в «Дополнении к Введению», получится, что и идейное так же мало
есть чисто идейное, как реальное (Reelle) — чисто реальное. Тождество
вообще и всегда (allgemein und immer) реально, поскольку оно есть
внедрение идейного в реальное; оно же идейно, поскольку оно есть
восстановление реального в идейное. Первое имеет место в материи, где
преобразованная в телесность душа становится явной в цвете, блеске,
звуке; последнее имеет место в свете, который поэтому в качестве
конечного, представленного в бесконечном, является абсолютным
схематизмом всякой материи. 

Кроме того, в какой мере тяжесть имеет отношение к телам вообще как
основание существования и воспринимающий принцип, а свет — как
деятельный, в такой мере мы можем рассматривать первое как материнский
принцип и природу в природе, последнее — как зачинающий принцип и
божественное в природе. 

3. Из прошлых размышлений само собой вытекает, что мы не признаем
никакого непосредственного действия света на тела так же, как тел на
свет, например, при помощи притяжения или при преломлении, а признаем,
что всякое отношение того и другого необходимо понимать через третье, то
в себе, в котором они есть единое (Eines) и которое пытается их
синтезировать, как бы вступая на более высокую ступень, чем тяжесть. 

195 

Этим сами собой отпадают все причины материального свойства света,
которые хотели позаимствовать отчасти у так называемых химических
действий света на тела, отчасти у взаимного действия тел на свет. Тот
принцип, который здесь еще не полностью выступает из своей темноты, есть
тот же самый, который на более высокой ступени преобразует душу и тело в
одно и не является ни телом, ни светом. 

Сколько неясного, впрочем, должно здесь иметь место в применении к
отдельным случаям, на что мы здесь не можем пуститься, размышляющий
читатель оценит самостоятельно. 

4. Наконец, относительно также затронутого в настоящей главе вопроса об
основании, которое определяет именно центральное тело любой системы
источником света для нее, мы пока что лишь упомянем, что центром
является именно то, в чем посредством тяготения особенное материи этой
системы преобразуется обратно во всеобщее, следовательно,
преимущественно в нем должен обнаруживаться и свет как живая форма
преобразования конечного в бесконечное. 

Впрочем, взгляд философии на возникновение небесных тел, равно как на их
отношения друг к другу, необходимо более высокий, чем приведенный в
настоящей главе из Канта эмпирический способ представления. Небесные
тела происходят из своих центров и есть в них так же, как идеи
происходят из идей и есть в них: одновременно зависимо и все-таки
самостоятельно. Именно в этом подчинении материальная Вселенная
обнаруживает себя - раскрытым миром идей. Те небесные тела, которые
располагаются ближе к центру всех идей, необходимо имеют в себе больше
всеобщности, те, которые дальше, — больше особенности: это —
противоположность самосветящихся и темных небесных 

196 

тел, хотя каждое есть лишь относительно самосветящееся или темное.
Первые в органическом теле Вселенной являются более высокими sensoria26
абсолютного тождества, последние — более отдаленными, более внешними
членами. Несомненно, что существует более высокий порядок, который
заключает в себе и это различие еще как неразличенность, и в котором как
в единстве находится то, что для этого подчиненного мира разделилось на
солнца и планеты. 

Некоторые другие замечания, относящиеся к учению натурфилософии о свете,
еще встретятся впоследствии. 

Третья глава О ВОЗДУХЕ И РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ ВОЗДУХА 

Наш земной шар окружает прозрачный, упругий флюид, называемый нами
воздухом, без присутствия которого не получался бы ни один процесс
природы, без чего животная, равно как и растительная, жизнь неминуемо
угасла бы — всеобщий проводник всех живительных сил, неиссякаемый
источник, из которого как живая, так и неживая природа черпает в себя
все, что необходимо для ее развития. Но природа во всем своем хозяйстве
не допускает ничего, что могло бы существовать само по себе и независимо
от целостной взаимосвязи вещей, никакую силу, которая не была бы
ограничена противоположной силой и которая лишь в этой борьбе находила
бы свое продолжение, никакой продукт, который не стал бы тем, что он
есть, только благодаря действию и противодействию, и который не
возвращал бы беспрестанно то, что он получил, и не сохра- 

197 

нял бы в новой форме вновь то, что он отдал. Это — ветхий прием природы,
единственно посредством которого она обеспечивает постоянный круговорот,
в котором она движется, и благодаря этому — свою собственную вечность.
Ничто из того, что есть и что становится, не может быть или становиться
без того, чтобы одновременно не было или становилось другое, и даже
гибель природного продукта есть лишь уплата долга, который он принял на
себя за всю остальную природу; поэтому внутри природы нет ничего
изначального, ничего абсолютного, ничего самостоятельно существующего.
Начало природы есть везде и нигде, и исследующий дух находит ту же самую
бесконечность ее явлений в движении назад так же, как и в движении
вперед. Для того чтобы поддерживать эту постоянную смену, природа должна
была все рассчитать на противоположности, установить пределы, только
внутри которых было возможно бесконечное разнообразие ее явлений. 

Одним из этих пределов является подвижная стихия, воздух, единственно
посредством которой всё, что живет и растет, снабжается силами и
веществами, с помощью которых оно существует, и которая, тем не менее, в
значительной степени благодаря постоянным выделениям животной и
растительной твари сохраняется в состоянии, в котором она способна
содействовать жизни и вегетации. 

Атмосферный воздух ежедневно изменяется разнообразнейшим образом, и лишь
постоянство этих изменений придает ему некий всеобщий характер, могущий
принадлежать ему, лишь взятому, в общем и целом. С каждой сменой времени
года ему должно было бы предстоять гораздо большее изменение, чем он в
действительности претерпевает, если бы природа посредством 

198 

одновременных революций на поверхности и в недрах. Земли не возмещала на
одной стороне то, что она отнимает на другой, и таким образом постоянно
не предотвращала бы тотальную катастрофу нашей атмосферы. 

Наш воздух является результатом тысячекратных выделений, происходящих на
Земле и внутри нее. В то время как растительные твари выдыхают чистейший
воздух, животные выдыхают вид воздуха, непригодный для содействия жизни,
который соответственно уменьшает чистоту воздуха. Взятое в целом,
равномерное распространение тел, которые постоянно жертвуют атмосфере
все новые вещества согласно тщательно высчитанным пропорциям, никогда не
позволяет заходить так далеко, чтобы совершенно чистый воздух истощал
нашу жизненную силу или чтобы удушливый газ душил всякий зародыш жизни.
Вещества, которые природа могла доверить не всякой почве, но которые
необходимы для постоянного обновления воздуха, она все-таки доставляет
атмосфере отдаленных местностей с помощью ветров и ураганов. То, что
атмосфера одалживает растениям, они возвращают ей обратно улучшенным.
Грубое вещество, которое они всасывают, выходит из них жизненным
воздухом. Когда они увядают, они отдают своей великой кормилице назад
то, что когда-то вобрали в себя из нее; и в то время как Земля кажется
стареющей, атмосфера обновляется благодаря веществам, которые она
забирает из всеобщего разложения. В то время как одна сторона Земли
лишается всего своего убранства, другая находится как раз в полном
весеннем великолепии. То, что теряет атмосфера одной стороны из-за
издержек, которые она вынуждена делать для растительных тварей,
приобретает атмосфера другой благодаря тому, что она вбирает в себя из
увядающих и разлагающихся растений. Поэтому 

199 

песнью и весной регулярно начинаются великие движения, при помощи
которых воздушная масса, окружающая наш земной шар, приходит в
равновесие с самой собой. Только таким образом понятно, как атмосферный
воздух, несмотря на бесчисленные изменения в нем, все-таки взятый в
целом постоянно сохраняет одни и те же свойства. 

Согласно этим идеям легко судить о том, что за последнее время
утверждали о составных частях атмосферного воздуха. Нелегко понять,
каким образом два таких разнородных вида воздуха, как те, из которых
должен состоять атмосферный воздух, могут находиться в таком внутреннем
объединении, какое мы в нем встречаем. Самым простым способом выйти из
затруднительного положения, без сомнения, является допустить, что они
наполняют атмосферу, не смешиваясь друг с другом, а обособленно друг от
друга. По крайней мере, согласно утверждению господина тайного
надворного советника Гиртаннера,* оба вида газа, из которых состоит
атмосферный воздух, не находятся ни в каком определенном и тесном
смешении. Как он полагает, они сами собой обособляются в два висящих
друг над другом слоя: более легкий азотный газ парит сверху, более
тяжелый кислородный газ опускается ниже. 

Это предположение было бы весьма желательным, если бы только можно было
понять, почему более легкий азотный газ располагается слоями между более
тяжелым кислородным газом и почему он, напротив, не поднимается
полностью над последним? В данном случае самая нижняя область воздуха
должна была бы быть заполнена чистым жизненным воздухом, самая верхняя —
чисто азотным воздухом, что невозможно. 

· См. «Начала антифлогистической химии» [Гиртаннера], с. 65. 

200 

При недопущении более тесной связи обоих также непонятно, почему бы на
одном месте часто не скапливаться то только азотному, то чистому
жизненному воздуху. Если бы азотный жизненный воздух существовал
раздельно, то он должен был бы быть крайне вредным для жизни; если он не
таков, то первый — более не азотный, последний — более не чистый
[жизненный] воздух. 

Следовательно, кажется необходимым рассматривать тесное смешение обоих
видов воздуха (и постольку атмосферный воздух) как их действительный
химический продукт, о котором можно сказать лишь следующее: окружающий
нас воздух основывается на таких отношениях, что он, если их
ликвидировать, может быть жизненным воздухом или азотным, но до тех пор,
пока эти отношения существуют, не является ни одним из них, поскольку
тот и другой лишь в своей чистоте есть то, что они есть, и, смешанные,
прекращают быть тем, чем они прежде были. 

Мне кажется, можно не раздумывая допустить здесь некое химическое
проникновение. Спрашивается лишь, с помощью какого средства природа
вызывает это тесное смешение. Полагаю, что я обнаружил это средство в
свете, который, согласно всему своему способу действия, должен сохранять
воздух в постоянном разложении и который таким же образом, как в
растениях, пожалуй, и в среде, через которую он приходит к нам, может
вызывать постоянные изменения смеси. Эксперименты, без сомнения,
подтвердили бы эту догадку. 

' В общем, различные виды воздуха отличаются, главным образом,
количественным соотношением их составных частей. Природа, по-видимому,
устроила полнейшее равновесие обоих пределов жизненного и 

201 

азотного воздуха. Относительный перевес весомых часной отличает
удушливые невоспламеняющиеся виды воздуха, как и наоборот, относительный
перевес тепла делает удушливые виды воздуха воспламеняющимися. Первые
можно было бы также назвать окислившимися, равно как последние —
раскислившимися, это — наименование, посредством которого было бы
указано их внутреннее свойство и их горючесть и негорючесть. 

Для объяснения знаменитого опыта образования поды из горючего и
жизненного воздуха новая химия предположила водород, т. е. особый
водопорождающий принцип, который должен быть основой всех горючих видов
воздуха. Однако спрашивается, заслуживает ли он это название. Горение
легко воспламеняющихся видов воздуха с жизненным воздухом является
совершенно тем же самым процессом, как и любое другое трение. Элемент
первого присваивает себе кислород последнего; тепло становится свободным
в большом количестве; то, что остается, больше не способно удерживать
более тяжелый воздух в форме газа. Поэтому он должен был бы перейти либо
в видимый пар, либо в капельную жидкость. Опыт показывает, что
происходит последнее. Однако этот процесс лишь по степени отличается от
любого другого, при котором происходит уменьшение емкости. Так, азотный
воздух становится видимым паром посредством соприкосновения с
атмосферным по тому же самому закону. И здесь уменьшение емкости
происходит согласно всеобщему закону: то, что природа не может сохранить
в предшествующем состоянии, она сохраняет благодаря изменению его
состояния, т. е. благодаря увеличению или уменьшению его емкости. 

То единственное, что может сделать элемент горючего воздуха водородом, —
это химическое действие, 

202 

которое он оказывает на кислород. Лишь благодаря тому, что в этом
переходе обоих видов воздуха в капельно-жидкое состояние оба их элемента
вперемешку взаимосвязываются, возникает вода, т. е. прозрачная жидкость
без запаха и вкуса. Этим данное разложение отличается от других,
например от разложения азотного и жизненного воздуха с помощью
электрической искры. Капельная жидкость, которая здесь осаждается, имеет
характер кислоты, основой которой является элемент азотного воздуха —
азот. Следовательно, водород воздействует на кислород как химическое
средство связывания. Отсюда объясняется то, почему полученная из этого
процесса вода обнаруживает свойства кислоты, как только один из видов
воздуха не совсем чистый, а наряду со своим элементом содержит еще
разнородные части, или если, согласно экспериментам Пристли,27 не
наблюдается надлежащего количественного соотношения между сгоревшим
водородным газом и использованным для этого жизненным воздухом. 

Здесь, кажется, открывается еще одно широкое поле для химических
исследований. Появление азотного воздуха, который получают из паров
воды, когда они пропускаются через раскаленную глиняную трубку, до сих
пор удовлетворительно не объяснено. Насколько явствует из очевиднейших,
уже отчасти проделанных. Пристали опытов, к этому выделению азотного
воздуха причастен внешний (атмосферный) воздух. Но что именно последний,
собственно, вносит в него, до сих пор не обнаружено. Да и то, что уже
установлено, есть лишь гипотеза. То, что азотный воздух проник
исключительно извне, например, имеет своим источником только атмосферный
воздух, разложенный посредством горящего угля, который используется для
эксперимен- 

203 

та, хотя и возможно, однако, все же спрашивается, куда в этом
эксперименте делись водяные пары? Что бы ми было результатом дальнейших
исследований касательно данного предмета, до тех пор, пока они не
проведены, дозволяется представлять для исследования даже возможности,
которые сейчас, разумеется, есть не более чем возможности, но которые
заслуживают рассмотрения потому, что они могли бы привести во
взаимосвязь многие явления, стоящие сейчас еще изолированно, и благодаря
применению (к метеорологии) даже пролить свет на гораздо большую
область. 

Химия никоим образом не остановится на том, чтобы знать основу горючего
воздуха лишь как водород, равно как основу азотного воздуха лишь как
азот. Метеорология также раньше или позже должна ответить на вопрос,
действительно ли вода по отношению к нашей атмосфере настолько
бездеятельна, как это еще до сих пор считают приемлемым допускать. Можно
предположить, что чистый водный воздух (Wasserluft), если бы он
существовал, отличался бы внутренними, качественными свойствами так же
мало, как вода, из которой он возник. Но спрашивается: «Что может
получиться из воды, если ликвидируется внутреннее отношение ее обоих
элементов?». До сих пор мы имеем тому лишь один пример — горючий воздух,
который возникает из полного химического разделения обоих элементов. Но
можно представить себе и другие химические процессы воды, которые, по
всей видимости, природа не оставляет без использования, хотя нам они,
пожалуй, еще неизвестны, — настоятельный призыв к химикам исследовать
элемент воды по возможности подробнее, чем это сделано раньше. 

Вообще теория видов воздуха имеет свои собственные трудности, пока
находятся в такой неизвестности 

204 

относительно образования видов воздуха, какая, несмотря на многие
исследования, еще имеется вплоть до настоящего момента. То, что тепло
для того, чтобы породить воздух, должно вступить в химическую связь с
элементами видов воздуха, хотя и допускается почти всеми, однако далеко
не [окончательно] утверждено. Основную причину заимствуют у водяных
паров, которые, будучи подверженными разрушению от холода и давления,
обнаруживают, что тепло расширило их чисто механически. Поскольку воздух
не может разрушаться ни от холода, ни от давления, то тепло должно
составлять химический элемент воздуха, не могущий быть отделенным от
него с помощью чисто механического средства. То, что теплота является
химическим средством, — вне сомнения. Следовательно, она может
действовать химически, не становясь, поэтому сама химической составной
частью какого-либо вида воздуха. Если тепло там, где оно производит
только пары, на самом деле действует лишь механически как экстенсивная
сила, а там, где оно производит воздух, полностью растворяет
элементарные частички воздуха, то в последнем случае оно действует
химически, не становясь, поэтому само химическим элементом. В первом
случае оно действует механически, в последнем — динамически. А потому
оно в первом случае воздействует только на объем жидкого тела. Именно
поэтому пары гораздо легче и далеко не такие плотные, как атмосферный
воздух. Без такого большого расширения они совершенно не могли бы
сохраняться в невидимом облике, в то время как воздух, несмотря на его
гораздо большую плотность, постоянно удерживает этот облик.
Следовательно, в первом случае тепло действует, очевидно, лишь
посредством отдаления друг от друга частичек воздуха, в последнем же оно


205 

действует посредством растворения, посредством того, что оно пронизывает
частички воздуха. Подобное пронизывание теплом твердых тел мы все-таки
должны допустить, чтобы объяснить, как тело может нагреваться. Ибо если
мы представим себе, что тепло размещается лишь в порах тела, то оно,
пожалуй, может расширять тело, но не нагревать его.* В последнем случае
мы, следовательно, в самом деле должны допустить пронизывание тел
теплом, которое уже не сопровождается растворением. 

Еще один пример этого способа действия тепла дает вода. То, что вода
только для того, чтобы стать жидкой, требует большого количества теплоты
(которое ни на йоту не повышает ее температуру), известно. Однако вода в
состоянии жидкости имеет меньший объем, чем в состоянии твердости. Это
является доказательством того, что тепло в воде не расширяет, а
пронизывает ее частички. А как только тепло выходит из воды, жидкие
части постепенно кристаллизуются в твердые, причем после того, как тепло
прекратило действовать динамически, или, если угодно, химически, оно
действует, по крайней мере, еще как механически расширяющая сила.
Известно, что соль, растворенная в воде, кристаллизуется не ранее, чем
испарится вода и вместе с ней уйдет тепло. Точно так же правильная форма
снежинок и лучей, в которых кристаллизуется лед, указывает на
действующую в воде экспансивную силу, и расширение воды при замерзании
является, очевидно, не чем иным, как последним действием — как бы
последним импульсом — пронизывающего тепла. 

· Ср.: Кант И. «Метафизические начала естествознания», с. 99. 

206 

Некоторые замечания к истории разложения воды 

(Дополнение к третьей главе) 

Едва ли может быть придумано более нелепое предприятие, чем набросать
всеобщую теорию природы исходя из частных экспериментов; тем не менее,
вся французская химия есть не что иное, как такая попытка; и вряд ли
превышающая ценность более высоких, направленных на целое взглядов
сравнительно с теми, которые основаны на частностях, в конце концов,
могла бы показать себя на деле более превосходно, чем именно в истории
этого учения, особенно той его части, которая касается природы воды. 

В 1791 году в письме Фуркруа де Люк писал следующее: «Если допускается
фундаментальное положение (что дождь образуется не только из испарений,
но и из воздуха, как такового, далее, что это образование необъяснимо из
встречи кислорода и. водорода), то следствие остается неизбежным (что
атмосферный воздух в основании имеет саму воду как весомую субстанцию).
Следовательно, нужно опровергнуть само это положение, кроме того,
остается верным то, что 12 унций воды, которые за несколько дней были
произведены в Вашей лаборатории, образования воды никоим образом не
доказывают. Ибо это незначительное произведение воды не имеет совершенно
ничего общего с сильными ливнями, которые внезапно образуются в очень
сухом воздухе, а также с неким феноменом дождя, который рано или поздно
затопит новую физику, если она надежно не защитит себя от него».* 

* См. это примечательное письмо целиком в «Новое в журнале физики»
Гренача 1793 г. (Лейпциг, L 743 1. VI), тетрадь 1.C. 134. 

207 

Известно, что Лихтенберг полностью придерживался тех же самых
основоположений, ведь в известном «Предисловии»,25 в котором он заявил
себя сторонником новой химии, в знаменитом амстердамском эксперименте он
уже усмотрел то же самое, что, разумеется, явственнее познали после него
в произведенном эксперименте с вольтовым столбом. Выражаясь популярным
языком, Лихтенберг требует: «Необходимо лишь пронаблюдать за тем, не
разложилась ли, скорее, электрическая материя, и не образовала ли одна
ее часть с водяным паром, легко воспламеняющийся воздух, а другая с ним
же дефлогистизированный воздух» (см. там же, с. XXIX). 

В сочинении о динамическом процессе в «Журнале спекулятивной физики»
(том I, тетрадь 2, с. 71) имелось следующее место: «Из всего вместе
взятого явствует, насколько можно говорить, что отрицательным
электричеством является кислород, а именно, отрицательным электричеством
является не весомое (Gewich-tige) так называемой материи, а то, что
потенцирует материю (сама по себе она есть только наполнение
пространства) в вещество. Замечательный Лихтенберг беспрестанно и, как
кажется, не имея для этого никакого дальнейшего основания, кроме
аналогии, утверждал, что связывание обоих видов воздуха в воду могло бы
скорее называться связыванием двух электричеств. Он совершенно прав. То
деятельное, которое на самом деле связывается под видом грубого
химического явления, есть лишь положительное и отрицательное
электричество, и. таким образом, гермафродитическая вода является лишь
самым первоначальным представлением обоих электричеств в едином целом.
Ибо то, что водород, т. е. опять-таки не весомое (Ponderable) так
называемой материи, а то, что превращает ее в вещество, явля- 

208 

ется положительным электричеством, что водород имеет функцию, прямо
противоположную функции кислорода, а именно: лишать
отрицательно-электрическое тело (посредством раскисления) силы
притяжения и благодаря этому переводить его в положительно-электрическое
состояние, я рассматривал как бесспорно верное положение; таким образом,
постоянными и всеобщими представителями потенцированных сил притяжения и
отталкивания были бы, следовательно, два вещества — кислород и
водород».29 

Вскоре после этого в Германии господин И. В. Рит-тер30 произвел опыты с
вольтовым столбом, благодаря которым обрели надежду сделать эмпирически
наглядным этот вариант хода событий при так называемом разложении воды.
В этом случае обращало на себя внимание следующее. 

1. Подавляющая часть физиков и химиков, должно быть, не поняла и самого
малого из предыдущих положений де Люка и Лихтенберга. 

Как слепо и бездумно до тех пор большинство физиков и химиков принимало
сказки, "которые оно составило относительно наблюдавшихся им фактов, за
теорию этих фактов, за действительное познание внутреннего - хода
событий, так как их эксперименты (например, то, что они в известных
случаях получали из воды горючий воздух, в то время как другое тело при
опосредовании той же самой водой окислялось, или то, что они получали
некоторое количество воды путем сгорания обоих видов воздуха вместе)
совершенно ничего им не говорили (как бы де Люк ни оспаривал факт с
двенадцатью унциями в вышеприведенном месте); причем эти совершенно
новые для них идеи затрагивали лишь физику всего хода событий, а они тем
не менее мнили или позволяли себя уговорить, что это 

209 

угрожает тотальным изменением в самой химии как таковой. Эта пустая суть
химического экспериментирования французов подействовала настолько убкжин
аноде, что о более высокой трибуне, перед которой могут быть развернуты
явления, не имели даже и малейшего понятия. Вряд ли можно сомневаться,
что кто бы ни задал самому себе вопрос, что же означает всякое так
называемое разложение или соединение в химии, или как это происходит
физически, понял бы, что это сведение разложения воды к представлению
одной и той же субстанции в различных формах имеет значение также и в
отношении всякого разложения и является лишь применением всеобщей
формулы разложения к особенному случаю, что, следовательно, в том
смысле, в каком вода проста, она является вообще всякой материей, и
наоборот, в том смысле, в котором вообще можно сказать, что материя
разлагается и вновь соединяется, то же самое может быть сказано и о
воде. 

Из-за затронутого в настоящей главе вопроса о виде связи азота и
кислорода в атмосфере мы еще заметим мимоходом, что на этот вопрос
можно1 ответить лишь во всеобщей конструкции соотношений планет в
Солнечной системе, ради которой мы отсылаем читателя к восьмому
параграфу второй тетради первого тома «Нового журнала спекулятивной
физики» (Тюбинген, издательство Котты).31 

210 

Четвертая глава ОБ ЭЛЕКТРИЧЕСТВЕ 

До сих пор мы знали только одну силу природы (свет и тепло), которая в
своем действии (Wirksamkeit) могла сдерживаться лишь посредством
противоположного стремления мертвых1 веществ. Теперь наше внимание
привлекает совершенно новый феномен, в котором, как кажется,
деятельность восстает против деятельности, сила — против силы. Но это
чуть ли не единственное, что мы наверняка и достоверно знаем о
происхождении этого замечательного феномена. То, что раздвоенные силы
существуют и действуют, мы полагаем увидеть, и точнейшее исследование,
которое позволяет осуществить данный феномен, сделало это почти
несомненным. Однако каковы, собственно, природа и свойства этих обеих
сил, есть ли они явление одной и той же изначальной силы, которая лишь
раздвоена с самой собой посредством какой-то третьей причины, или здесь
— неизвестно как — освобождены и поставлены в состояние борьбы друг с
другом две изначально противоположно стремящиеся по отношению друг к
другу силы, которые в обычном состоянии держит связанными нечто третье —
вот вопросы, на которые до сих пор еще не имеется какого-либо
достоверного ответа. 

Пожалуй, нет такого явления в природе, которое наблюдалось бы во всех
его соотношениях, во всех част- 

*Тот, кто отваживается выдвинуть новую гипотезу, не должен освещать
только результаты. Полезнее для самого предмета и для него, если он
проследит весь ход своих исследований до тех пор, пока больше не
останется никакой другой возможности, кроме той, которую он именно
теперь представляет для исследования. 

211 

ных переменах, которым оно подвергается, с такой же точностью, как
феномен, о котором мы говорим. Быстрое исчезание электрических явлений
вынудило естествоиспытателей придумать искусные средства, которые дали
им возможность возбуждать эти явления всякий раз, как они этого
пожелают, и настолько сильными или слабыми, насколько это
соответствовало их цели в каждом случае. Почти с одинаковой
признательностью было воспринято изобретение машины, благодаря которой
возбуждается максимально возможное электричество, и полупроводящей
пластинки, с помощью которой вырабатывается самое слабое, но еще
чувствуемое электричество. Триумфом же изобретения машин был смоляной
пирог (Harzkuchen), который посредством особых приспособлений удерживает
электричество дольше, чем любой другой инструмент. Благодаря этому
учение об электричестве едва ли не стало более перечислением машин и
инструментов, которые для него изобрели, чем объяснением его феноменов.
Но чем больше с помощью этих изобретений множились явления и наблюдения,
тем меньше они укладывались в границы прежних гипотез; и в самом деле,
можно утверждать, что, за исключением одного великого закона этого
учения и нескольких ему подчиненных во всем учении об электричестве,
невозможно найти ни одного всеобщего основоположения. 

После того как отказались от подразделения тел на электрические и
неэлектрические и вместо него установили другое: на проводники,
непроводники и полупроводники, до сих пор все же еще не нашли закона,
согласно которому тела являются проводниками или непроводниками. Тела,
которые занесли в один класс, дальнейший опыт вскоре перенес в оба.
Изменения количества, температуры и т. д. производят изменени 

212 

также и в проводящей способности тел. Раскаленное стекло проводит, сухое
дерево является полупроводником, полностью просушенное или совершенно
свежее — проводником. Даже лучшие непроводники, такие как стекло,
посредством частого использования могут стать проводниками. Однако еще
менее известно, откуда, собственно говоря, происходит все это различие
тел; некоторые из возможных способов представления об этом имеются и по
сей день. Основание тому искали то в большем или меньшем притяжении, то
в большей или меньшей емкости этих тел относительно электрической
материи. Вероятно, лучше бы то и другое объединили. Имеются ли тела,
которые в отношении электрической материи (так мы вынуждены выражаться в
каждом случае до тех пор, пока берем феномен так, как он дается
чувствам) не обнаруживают ни притяжения, ни емкости? Сюда относились бы
все материи, которые не выделяются никакими внутренними качествами,
например стекло, прозрачность которого уже показывает, насколько сильно
оно лишено всех внутренних качественных свойств. Служат ли эти тела
именно поэтому наилучшим образом тому, чтобы накапливать электричество,
которое, не будучи чем-либо притянутым, покоится на них как бы
«убаюканным» до тех пор пока другое тело, обнаруживающее притяжение по
отношению к нему, не входит в круг его действия? 

Есть ли помимо этих тел другие, которые сильно притягивают электрическую
материю, не имея для нее соответствующей емкости? Максимум того, что они
в любой отдельной точке могут воспринять от нее, был бы достигнут
немедленно; притяжение, одинаково сильное повсюду, распределяло бы эту
материю по всей поверхности; данные тела передавали бы электриче- 

213 

скую материю другим телам так же легко, как они воспринимали бы ее. 

Третьим классом были бы те тела, которые относительно электрической
материи обнаруживают столько же емкости, сколько и притяжения, в которых
она поэтому так же легко возбуждается, как и удерживается. Может быть, к
этому классу относятся все тела, которые являются легко плавящимися под
воздействием тепла {такие как смола, вар и прочие}? Это только
предположения, которые приобретают правдоподобность или достоверность,
пожалуй, только во взаимосвязи с другими доказанными положениями. 

В такой же неизвестности пребываем мы еще до сих пор в отношении
возбуждения электрических явлений. Только ли механизм трения приводит в
движение электрическую материю внутри тел? Или это одновременно
возбужденное посредством трения тепло сначала воздействует на эту
материю, делает ее более упругой или, может быть, совершенно разлагает?
Или... Я все же не хочу заранее исчерпывать все возможности, с которыми
мы будем вынуждены столкнуться в ходе исследования. 

Можно прочитать чуть ли не только о первых простейших экспериментах,
которые Эпинус32 производил с турмалином,* чтобы убедиться, насколько мы
еще являемся невежественными в отношении этих вопросов. Этот камень, как
только он нагрет, притягивает и отталкивает по законам электричества,
объединяет в себе противоположные электричества; неодинаково нагретый,
он меняет, если можно так выразиться, свои элек- 

· См. две работы Эпинуса: «О подобии электрической и магнитной силы» и
«О свойствах турмалина» (перевод на немецкий, Грец.1771). В последнем
сочинении также имеется сообщение о серном электрофоре, которым автор
уже пользовалс 

214 

трические полюса; вообще он кажется, так же близко родственным магниту,
как и янтарю. 

Различные электричества мы до сих пор не можем отличать как-либо иначе,
кроме как через их взаимное притягивание. Поначалу хотели различать их
по телам, в которых они возбуждаются. Однако уже сейчас мы, в
действительности, знаем всего лишь одно тело, которое не способно к
обоим электричествам.* Даже стекло, когда оно матово зашлифовано или
имеет шероховатую поверхность, или (согласно уверению Кантона34) затерто
до тех пор, пока оно не потеряло блеск и прозрачность, способно к
отрицательному электричеству. Зато остается совершенно достоверным, что
определенные тела, потертые о другие определенные тела, обнаруживают
всегда то же самое электричество. Но относительно этого имеются лишь
отдельные опыты, и до настоящего момента я не знаю еще ни одного
определенного положения, которое заслуживало бы имя закона, согласно
которому возбуждаются различные электричества. Мы знаем, что
электричество совершенно однородного непроводника равняется нулю при
условии, что оба тела трутся друг о друга одинаково сильно по всей
поверхности. Но это — условие, которое не всегда можно выполнить,
поэтому происходит так, что данное правило редко выполняется. Тем не
менее, этих небольших опытов может быть достаточно для некоторых
заключений. 

Прежде всего, я замечу, что если мы допустим два изначально
противоположных друг другу электричества, то, пожалуй, совершенно
невозможно было бы открыть законы, согласно которым возбуждается то од- 

· См. таблицу по электричеству у Кавальчо, немецкий перевод, с 

215 

но, то другое электричество. Ибо, для того чтобы мыслить обе
электрические материи в покое, мы должны были бы смешать их друг с
другом. Согласно этому в каждом теле должны были бы возбуждаться обе
материи. И в действительности каждое тело, которое мы сейчас знаем,
способно к обоим электричествам; однако при помощи какого средства
получается [именно] это, отличное [от другого], электричество? То, что,
например, трущееся тело имеет гладкую или шероховатую поверхность, не
может иметь никакого влияния на различную возбудимость разнородных
электричеств, т. е. таких, которые отличаются друг от друга не по
количеству, не в отношении больше или меньше, а по их внутреннему
качеству. Эта поверхность оказывает влияние, самое большее, на механизм
трения, которое в последнем случае сильнее. Но благодаря этому возникает
различие лишь в легкости возбуждения. И эта большая или меньшая легкость
возбуждения производит различие самих электричеств? Я приведу еще
несколько примеров. Почему часто различается электричество одного и того
же тела в зависимости от того, потер я его сильнее или слабее? Почему
различная степень сухости порождает различные электричества? Влажные
тела являются проводниками, т. е. они обнаруживают сильное притяжение по
отношению к электричеству, но они одинаково хорошо проводят оба
электричества, следовательно, здесь, как кажется, [из того], что могло
бы объяснить различие возбужденного во влажных и в сухих телах
электричества, не остается ничего, кроме большей легкости, с которой оба
электричества возбуждаются в последних. Следовательно, и здесь опять
имеется различие в легкости возбуждения, которое, по видимости,
производит различие электричеств. Однако 

216 

спрашивается, что же производит различие в легкости возбуждения, и с
этим вопросом мы, пожалуй, ближе подойдем к сути дела. 

В обычном состоянии тел электричество покоится. Состояние покоя
объясняли различным образом. Электрическая материя в этом случае везде
распространена одинаково и, следовательно, находится в равновесии с
самой собой, говорит Франклин.35. Если следовать этой гипотезе, все
электрические явления начинаются только тогда, когда два тела, потертые
друг о друга, получают больше или меньше электричества, чем они имеют в
обычном состоянии. В этом случае единственным деятельным является
положительное электричество, т. е. накопленная в теле электрическая
материя. Однако имеются явления, в которых и отрицательное электричество
не кажется бездеятельным. На этом основывается симмеровская гипотеза о
двух положительно противоположных электрических материях.36. Однако
явления, на которые ссылается эта теория, не предполагают необходимым,
что электричества изначально противоположны друг другу. Весьма вероятно,
что они могли бы раздвоиться лишь с помощью средства, которое мы
применяем, чтобы их возбудить, и все же оба проявляются положительными,
т. е. деятельными. 

Подобная гипотеза объединила бы преимущества гипотез Франклина и
Симмера, избегнув трудностей обеих. И система природы становится,
очевидно, проще, если мы допустим, что причина электрических явлений —
сила, деятельность (или называйте это как хотите), которая в
электрических явлениях проявляется как находящаяся в состоянии борьбы, —
есть одна изначально покоящаяся сила, которая в единении с самой собой
действует, вероятно, только механически и 

217 

которая получает более высокий способ действия лишь тогда, когда природа
раздваивает ее с самой собой для особой цели. Если то, что вызывает
электрические явления, изначально есть одна сила или одна материя (ибо и
то и другое на данный момент имеет лишь гипотетическое значение), то из
этого можно понять, почему противоположные электричества движутся друг к
другу: раздвоенные силы стремятся объединиться. Очевидно, что оба
электричества действительны только в их борьбе, что только взаимное
стремление к объединению дает обоим собственное, обособленное
существование. 

Если эта гипотеза истинна, то противоположное бытие
(Entgegengesetztsein) обоих можно понять лишь при условии чего-то
третьего, благодаря которому они находятся в состоянии борьбы и которое
не допускает их объединения. И это третье нельзя было бы искать где-либо
в другом месте, кроме как в самом теле. Итак, какое различие имеют тела,
которые обнаруживают различные электричества, будучи потертыми, друг о
друга? 

То, что может броситься в глаза на первый взгляд,— это различная
упругость этих тел. Так как феномен противоположных электричеств можно
было бы объяснить себе из неодинакового возбуждения одной и той же силы,
то было бы понятным, почему электричество в менее упругом теле
возбуждалось бы слабее (отрицательно), в более упругом — сильнее
(положительно). Аналогию, в действительности, можно проводить весьма
широко. Известно, что трение вообще увеличивает или уменьшает упругость
сообразно тому, происходит оно соразмерно или несоразмерно. Все, что
увеличивает или уменьшает упругость, кажется, также способствует или
препятствует возбуждению электричества. 

218 

Тело, чрезмерно расширенное теплом, теряет свое электричество. Так,
раскаленное стекло становится проводником. Тело теряет часть своей
упругости, если оно увлажняется. То же самое происходит и с
электричеством. Оно возбуждается слабее, если тело увлажнено; различная
степень сухости также порождает различные электричества. Отполированное
и матово зашлифованное, чистое и нечистое стекло различается только
большей или меньшей упругостью в нем не менее дает различные
электричества. Также стоит только» например, услышать о смоляном и
стеклянном электричестве Дюфе,37 чтобы сделать заключение: хрупкое
стекло более упруго, чем смола, следовательно... 

Стоит только удивляться, что еще ни один естествоиспытатель не пришел к
мысли, что электрическая материя является, к примеру, флюидом, который
некоторые физики заставляют циркулировать в телах, чтобы объяснить их
упругость. Разумеется, это означало бы объяснять нечто неизвестное через
нечто еще более неизвестное; между тем именно это было бы не первым
случаем такого рода. 

Весь этот способ представления, следовательно, служит главным образом
лишь тому, чтобы, в общем, обратить внимание на то, что мы благодаря
исследованию различного отношения тела к электричеству или электричества
к телам, вероятно, сможем постепенно прийти к верному результату
относительно природы этих явлений. Одновременно это является вернейшим
средством противиться инертной натурфилософии, которая полагает, что
объяснила все, когда в качестве причин явлений предположила элементы в
телах, из которых они выделяются лишь тогда (tamquam Deus ex machina3S),
когда в них нуждаются, чтобы объяснить 

219 

какое-нибудь явление самым удобным и коротким способом. 

Мы лучше рассмотрим различное отношение электричества к различным телам
немного ближе, чем это сделано до сих пор. Любое объяснение, которое мы
получим относительно различия двух электричеств, одновременно явится
объяснением электричества вообще. Итак, вопрос таков: «Каким свойством
среди двух трущихся друг о друга тел отличается то, которое становится
положительно-электрическим, от другого, которое становится
отрицательно-электрическим, и наоборот?». 

Без сомнения, цель будет достигнута быстрее, если среди тел будут
выбраны предельные, например, стекло и сера, стекло и металл, смола и
металл и т. д. 

Итак, если стекло и сера потерты друг о друга, первое дает
положительное, последнее — отрицательное электричество. Какими
качествами различаются эти два тела? Стекло, как кажется, не образует
очень многих внешних качественных связей.* Свет беспрепятственно
продолжает через него свой путь, и преломление, которое он претерпевает
в стекле, руководствуется только отношением его плотности. Водяные пары,
пропущенные сквозь раскаленные стеклянные трубки, не изменяют свою
природу, потому что стекло не способно притягивать ни один из их
элементов, не способно вызывать разложение воды. В огне стекло лишь
плавится, но не сгорает. Сера, напротив, — тело, которое через цвет,
запах и вкус показывает, что оно обладает внутренними качествами. Еще
больше оно отличается своей сгораемостью, сильным 

· «. .полностью лишено всех внутренних качеств». (Первое издание.) 

220 

притяжением, которое оно обнаруживает в отношении кислорода жизненного
воздуха. Точно так же' обстоит дело со стеклом и сургучом, стеклом и
смолой и т. п. 

Что получится, если мы сравним горючие тела с горючими, например шерсть
с сургучом, дерево с серой и т. д.? Шерсть и сургуч, потертые друг о
друга, становятся: первое — положительно , второе —
отрицательно-электрическим. Дерево с серой обнаруживают: первое —
положительное, второе — отрицательное электричество. Чем различаются эти
тела, в отношении их горючести, на которое мы обратили внимание уже в
первом опыте? Ответ таков: «Те и другие тела горючи, те и другие
обнаруживают притяжение к кислороду, но более горючи и обнаруживают
более сильное притяжение те, которые становятся
отрицательно-электрическими». Выражаясь терминологией франклиновской
теории, больше или меньше электричества находится в обратном отношении с
большей или меньшей горючестью в телах (так я говорю ради краткости). 

Если мы сравним с металлами все тела, которые до сих пор сравнивались
между собой, то сургуч и сера, которые прежде с другими телами
становились отрицательно-электрическими, с металлами становятся
положительно-электрическими. Если мы сравним стекло и металл, то и здесь
стекло все еще показывает положительное, а последний — отрицательное
электричество. Металлы же ничем так сильно не отличаются, как своим
сродством с кислородом, которое достаточно велико, чтобы сделать их
способными пережигаться в известь (см. первую главу). 

Вот заключение ; которое мы вправе сделать: то, что делает тела
отрицательно-электрическими, одновременно делает их горючими; или,
другими слова- 

221 

ми: из двух тел отрицательно-электрическим всегда становится то, которое
имеет наибольшее сродство с кислородом.* Следовательно (это заключение
непосредственно следует из предыдущего, а именно, если вообще допускают
электрическую материю и не хотят по еще большему произволу превратить
эту материю в абсолютно отличную от всех известных), основой
отрицательной электрической материи является либо сам кислород, либо
какой-то другой, совершенно однородный с ним элемент.** 

Обратив внимание на способ, каким возбуждается электричество, заметим,
что помимо двух трущихся |друг о друга] тел при этом не присутствует
больше 

* Я не отрицаю, что имеются явные исключения, например, когда трут
проводник с непроводником, так как один и тот же закон, разумеется,
может модифицироваться различным образом сообразно тому приводятся в
столкновение два тела одного и того же или различных классов. Вообще,
понятие горючести, степени сродства с кислородом, допускает большую
двусмысленность до тех пор, пока не определено, согласно чему
оцениваются то и другое. 

Это примечание в первом издании гласит: «Я не отрицаю, что имеются явные
исключения, как только проводники трут о непроводники. Металл, например,
имеет явно большее сродство с кислородом, чем шелковая лента, которая,
тем не менее, будучи потертой о первый, обнаруживает отрицательное
электричество. Однако в первом случае металл не обнаруживает совершенно
никакого электричества, что является доказательством того, что он служит
здесь только проводником, который легче отводит положительную
электрическую материю, чем отрицательную, и оно оставляет последнюю
непроводящему телу». 

** Тем самым весьма примечательным становится опыт, что цвет определяет
различие электричеств (все остальное установлено одинаковым). Согласно
опытам [Роберта] Симмера [см.: Philosophical] Transactions. London.
1760. Vol. U. P 1 N 36. например, черная и белая ленты, потертые друг о
друга, становятся первая — отрицательно, вторая — положительна -
электрической. Дли того чтобы посчитать это объяснимым, вспомните о
взаимосвязи, в которой цвет тел находится с их отношением к кислороду. 

222 

ничего, кроме окружающего воздуха. Из тел кислород взяться не может,
значит, [он берется] из воздуха! Однако из воздуха кислород получается
лишь посредством разложения. Следовательно, при электризации также
разлагается воздух? Но тогда мы этим должны были бы вызвать феномены
горения. Чем же различаются электризация и горение? Второе никогда не
происходит без химического разложения воздуха. Последнее при
электризации не может иметь места. Более того, электричество, по крайней
мере, как правило, возбуждается только трением, т. е. только
механическим средством. 

Поэтому как химическое разложение жизненного воздуха вызывает феномены
горения, так механическое разложение жизненного воздуха, под которым
здесь понимается вообще любое, только не химическое разложение, вызывает
феномен электричества; или, то, что в химическом отношении является
горением, в механическом является электризацией. Известно, что трение
вызывает не только электричество, но всегда также и тепло, а в известных
случаях даже огонь. Дикарь редко получает огонь по-другому, и в языке
некогда (и отчасти еще и теперь) диких народов (например, арабов) и
поныне имеются слова, которыми они обозначили обе деревянные палочки. Но
все это различие — вызывается ли тепло и электричество или еще и огонь —
вызвано, как кажется, более сильным или более слабым трением. Если
трением вызывается тотальное и постольку химическое разложение воздуха,
то должен возникнуть огонь; а меньшее (и постольку только механическое)
разложение вызывает тепло и (если оба тела являются непроводниками или
изолированы и, что главное, имеют различное отношение к кислороду, ибо
однородные тела, трущиеся об однород- 

223 

мыс, дают 0) электричество. Следовательно, я не отрицаю, что с помощью
одного лишь трения может выпиваться химическое разложение воздуха.
Трущееся тело может каким бы то ни было образом перейти в состояние, в
котором оно сильнее притягивает кислород, и результате чего может
возникнуть огонь. Но я отрицаю, что это имеет место при электричестве,
так как имеются случаи, в которых трение явно могло вызывать тепло
только посредством механического разложения воздуха. 

Я мог бы здесь закончить и предоставить дальнейшее применение
[выдвинутого положения] другим. Я также не утверждаю, что дальнейшими
объяснениями исчерпал все. Весьма возможно, что в электрических явлениях
принимают участие еще несколько материй (например, азотный воздух?). Это
должны решить эксперименты, произвести которые я вынужден предоставить
другим счастливчикам. Следовательно, последующие рассуждения претендуют
ни на что иное, кроме как на гипотетическую равноценность [с другими
предположениями]. Все основываются на предположении, что электрические
явления своим происхождением обязаны одному жизненному воздуху, доказать
же это (а не только изложить как возможное) я не в состоянии. 

Итак, в чем, собственно, состоит механическое разложение жизненного
воздуха, посредством которого, по предположению, возникают электрические
явления? Это разложение, если следовать вышеизложенному, не может быть
тотальным, т. е. не может происходить полного разделения теплоты и
весомого вещества. Следовательно, если два неоднородных тела трутся друг
о друга, то запертый между ними воздух, подвергаемый всему давлению
трения, отдает наиболь- 

224 

шую часть своего весомого элемента (который, однако, никогда полностью
не отрывается от тепла) тому из двух тел, которое обнаруживает более
сильное притяжение в отношении кислорода. Остаток воздуха, сделавшийся
из-за этой потери более подвижным, т. е. более упругим, в качестве
положительного электричества накапливается на другом теле до тех пор,
пока не покинет его, сильнее притягиваясь неким третьим [телом]. Так,
если устройство является стеклянным цилиндром, то воздух будет отдавать
свой кислород, большей частью, трущейся материи (Reibzeug). Отсюда
преимущество амальгамы (прежде всего ртутной), которой покрыта
последняя. Остаток же разложившегося воздуха цепляется к стеклянному
цилиндру и, полупритянутый, покоится до тех пор, пока к нему не
приблизится другое тело, которое его отведет. Там, где трущаяся материя
касается цилиндра или где последний взаимодействует с первым
проводником, виден свет в качестве очевидного доказательства, что здесь
произошло разложение воздуха. Если устройство состоит из смоляного
цилиндра, то будет иметь место прямо противоположный процесс.
(Спрашивается, какое свойство трущейся материи самое выгодное в этом
случае?) 

На феномены электрической материи, как кажется, имеет большое влияние
давление окружающего воздуха, которое она должна претерпеть. Слишком
слабая, чтобы разложить воздух, и, тем не менее, притягиваемая им, она
гораздо дольше пребывает на твердом теле, на котором она скопилась. Если
эта материя перескакивает от одного тела к другому, то и здесь она
испытывает то же самое сопротивление воздуха, которое она, однако,
преодолевает. Именно поэтому пространство, в котором воздух разрежен,
электрическая мате- 

225 

рия пробегает с удивительной быстротой и моментально разлагает весь
заключенный в нем воздух. Если электрический огненный пучок
(Feuerpinsel) вводят в стеклянную трубку с разреженным воздухом, то все
пространство моментально заполняется светом; искра, которая проходит
сквозь нее, мгновенно обнаруживает явления света. Если ту же самую
стеклянную трубку трут снаружи, то возбужденное положительное
электричество проникает извне, и все пространство светится. 

То, что мы в состоянии возбудить электричество под колпаком воздушного
насоса,* ничего не доказывает против принятой гипотезы отчасти потому,
что мы не можем произвести безвоздушное пространство, отчасти потому,
что ставившиеся согласно тогдашним понятиям об электричестве
эксперименты, вероятно, были произведены не с такой тщательностью,
которая была бы необходима, если бы они должны были доказать что-нибудь
против этой гипотезы.** Гораздо более ре- 

* «Естествознание» Эркслебена, с. 487. 

** Согласно опытам господина Пикте, в разреженном воздухе одинаковым
трением возбуждается даже гораздо больший жар, чем в обычном. ( [Пикте
М. А.] Опыт относительно огня, немецкий перевод, Тюбинген, 1790 с 184 и
след.) При этом не следует забывать, что, если неразличенность
включенных в процесс тел является главнейшим условием возбуждения тепла
трением, разреженный воздух, отличающийся сам и как средство различения,
гораздо меньше препятствует упомянутому возбуждению, чем более плотный
воздух. Условие же возбуждения электричества противоположно указанному,
чему отлично соответствуют и другие наблюдения этого ученого, например
на с. 189, что трение в разреженном воздухе не обнаруживает никаких
искр, а обнаруживает лишь фосфорообразное свечение в точках
соприкосновения обоих тел, похожее на то, которое замечается при
ударении друг о друга твердых камней в темноте. Для проверки высказанной
выше гипотезы можно весьма легко воспользоваться аппаратом господина
Пикте. 

И Ф. В Й. Шеллинг 

226 

шлющим должен был бы быть опыт, произведенный в чистом жизненном воздухе


Вероятно, сопротивление воздуха также имеет большое влияние на
электрическое притягивание и отталкивание. (То, что оно происходит также
и в разреженном воздухе, ничего не доказывает против.) Электрическая
материя распространялась бы с гораздо большей скоростью, если бы она
была в состоянии преодолеть сопротивление воздуха. Поэтому она стремится
проложить себе путь сквозь воздух и, естественно, проникает в него там,
где находит наименьшее сопротивление. Но гораздо меньшее сопротивление
она находит там, где она встречает сестринское электричество, чем там,
где она должна преодолевать всю взаимосвязь частичек воздуха между
собой. Но так же понятно, что электричества одного рода оказывают друг
другу большее сопротивление, чем им в состоянии оказать воздух, и что
поэтому они отталкивают друг друга. Неоднородные же электричества
являются также неодинаково упругими, следовательно, они могут смешивать
свои упругости друг с другом, поэтому они притягиваются. Теперь всякое
противоположное электричество исчезло; только это стремление и против
стремление обоих расширило их обособленное существование до моментов. 

Из этого следует также великий закон распределения и сфер действия
электричества, который единственно объясняет почти все феномены
электричества. Положительное электричество вызывает разделение в
ближайших частичках воздуха и притягивает из-за своего стремления к
связыванию весомые части воздуха; то же осуществляет отрицательное
электричество, притягивая к себе упругие частички. Отсюда, если не
наэлектризованное тело попадает в атмосферу положи- 

227 

тельно - электрического, всегда одновременно возникает положительное и
отрицательное электричество; отрицательное — на стороне, обращенной к
положительному электричеству, положительное — на противоположной
стороне, и наоборот; и это распределение продолжается тем дальше, чем
сильнее первоначальное электричество, чем больше, следовательно, сфера
его действия. Отсюда возникают электрические зоны, которые, прежде
всего, заметил Эпинус. 

Никакое электричество никогда не существует без другого, ибо одно лишь в
противоположности к другому есть то, что оно есть, и ни одно не
порождается без того, чтобы вместе с ним не возникало другое.*
Исключительно на этом основывается весь механизм лейденской банки,
электрофора и конденсатора. 

Другим признаком, по которому различают отрицательное и положительное
электричество, является различный свет обоих: светящаяся точка —
постоянный феномен первого, и пучок лучей — феномен последнего, который
появляется лишь, когда к наэлектризованному телу подносят какое-нибудь
острие. Как известно, насчет способности острой отводить электричество
еще не пришли к согласию. Господин де Люк (в своих «Идеях относительно
метеорологии»39) указал, что электрическая материя вокруг округлого
проводника движется по кругу, из этого следует, что круглая форма
проводника, из которого хотят высечь искру, ставит большие препятствия
ее возбуждению. Поэтому если у такого проводника его электричество
забирает- 

· При феноменах распределения менее всего можно сомневаться, что всякое
электричество приходит из воздуха, так как эти феномены обычно и
наиболее ярко обнаруживаются у проводящих тел, которые, следовательно,
сами крайне трудно становятся электрическими 

228 

ся при помощи тупого тела, то оно [т. е. электричество] вспыхивает с
силой в форме искры. Но если ему противополагается острие или острие
воздвигается на его поверхности, то кругооборот электрической материи
прерывается легче, она почти без шума, легким дуновением изливается с
сооруженного острия или к поднесенному острию при условии, что тело
наэлектризовано положительно; ибо если оно наэлектризовано отрицательно,
то на его стороне обнаруживается точка, на противоположном острие —
лучевой конус. Это различие электрического света очень хорошо
объясняется из нашего предположения, так как понятно, что более
свободное электричество (положительное) изливается легче (лучами), в то
время как противоположное (чьи весомые части гораздо сильнее
притягиваются телом, вырываются у него лишь с трудом) всегда является
как точка; но и положительное изливается лучами, только если к нему
подносят острие, т. е. когда оно отводится очень легко. На том же самом
законе, как кажется, основываются фигуры Лихтенберга, которые, возникая
благодаря положительному электричеству, являют собой выходящие прямо
лучи, а в противоположном случае притуплены и закруглены. 

О различном отношении тел к электричеству больше не может быть никаких
вопросов. Для накопления положительного электричества больше всего
пригодно тело, которое в отношении элемента жизненного воздуха
обнаруживает незначительное притяжение или вовсе никакого. Тем не менее,
и тело, у которого имеет место противоположный случай, может стать
положительно-электрическим при условии, что другое тело, о которое оно
трется, имеет еще большее сродство с кислородом. 

229 

Так как электрическая материя есть не что иное, как разложенный
жизненный воздух, то в отношении нее будут проявлять притяжение все
тела, которые обнаруживают притяжение относительно тепла и кислорода.* 

Однако тела, притягивающие электрическую материю, могут иметь различие в
емкости. Те, которые относительно электрической материи обнаруживают
хотя и большое притяжение, но незначительную емкость, будут ее
проводить, у других будет - иметь место противоположное. Следовательно,
из комбинированных отношений притяжения и емкости, обнаруживаемых телами
в отношении электричества, получается различие между проводниками,
полупроводниками и непроводниками, о котором выше уже шла речь. 

Происхождение электрических явлений делает понятным, каким образом и
почему электричество является одним из сильнейших средств разложения,
которым природа пользуется в великом, пожалуй, так же часто, как мы в
малом. Электрическая материя покидает одну связь только для того, чтобы
вступить в другую. Свободная, но не привыкшая к свободе, она стремится
разделить то, что противоположная сила удерживает - связанным, и обычно
в самом этом стремлении находит свою гибель. Более точные наблюдения
показали, что электричество следует тому же самому закону, которому
следует свет: среди различных тел оно выискивает либо то, которое
быстрее всех его проводит, либо то, которое является самым разложимым, и
лишь там, где 

* Ср.: «Memoire sur I'analogie, qui se trouve entre la production et les
etfets de 1'electricitd et de la chaleur de meme qu'entrc la propriele
des corps, de conduire te fluide electrique et de recevoir ia chaieur»
par Mr. Achard (Rozier. T. XXII. Avril- 1785). « 

230 

в этом отношении все одинаково, оно спешит навстречу более плотному
телу. Отсюда понятно разрушение, которое оно причиняет внутри тела, где
оно насильно разделяет то, что прежде было связано, или связывает то,
что прежде избегало друг друга. Отсюда понятно его насильственное
воздействие на животные тела, в самое нутро (Innerstes) которых оно
проникает, неудержимо спеша навстречу мускулам, местонахождению животной
сократимости (Kontraktilitat), для того чтобы связать все, что в
хозяйстве живого тела должно было бы быть навечно разделено; понятна и
его большая действенность в отношении воскрешения угасшей жизненной силы
во всем теле или в отдельной его части, потому что оно, по крайней мере,
на мгновение, вновь разделяет то, разделением чего начинается жизнь-, —
феномен, к которому наши исследования вернутся позднее и объяснение
которого они найдут в высказанной здесь гипотезе. 

Также понятно, что электрическая искра одни металлы пережигает в известь
и восстанавливает,* а другие, не способные пережигаться в известь и лишь
испаряющиеся при температуре воспламенения, превращает в пар, [причем]
последнее, нужно заметить, [осуществляет] без уменьшения жизненного
воздуха, в котором все происходит, — вот доказательство, что здесь одно
лишь электричество в состоянии [сделать то], что обычно можно было
ожидать только от разложения жизненного воздуха. Неудивительно, что и
удушливых видах воздуха (в азотном воздухе, в горючем и углекислом
газах, согласно ван Маруму41) результат тот же самый. Это служит
доказательством. 

· Вопрос «При этом не обнаруживается никакого различия положительного и
отрицательней о электричества?». 

231 

что электрическая материя отдает необходимый для пережигания металлов в
известь элемент точно так же, как его отдает жизненный воздух. 

Дж. Пристли открыл, что атмосферный воздух от искры уменьшается. Так как
лакмусовая настойка (Lakmustinktiir), которая преграждает выход из
колпака, окрашивается (по крайней мере, на поверхности), то очевидно,
что при этом происходит разложение обоих видов воздуха — жизненного и
азотного — и что из атмосферного воздуха совершенно так же, как из
искусственной смеси азотного и чистого жизненного воздуха (согласно
опыту Кавендиша42), осаждается азотная кислота. Извлеченная из
известковой воды (Kalkwas-ser) электрическая искра осаждает известь.
Разложение воды удалось голландским физикам посредством электрической
искры.* 

По крайней мере, в некоторых таких опытах (например, при пережигании
металлов в известь в удушливых видах воздуха посредством электрической
искры) очевидно, что электричество в них действовало не только
механически; вероятно, что оно во всех этих опытах участвовало
химически. Я не знаю, можно ли при таких совершенно равных действиях
обоих — электричества и жизненного воздуха — требовать более очевидных
доказательств их тождества. Понятно, что способность разложения у
электричества должна быть вдвое сильнее, так как оно одновременно
является силой и средством, поскольку оно одинаково близко родственно, с
одной стороны, огню и, с другой стороны, элементу воз- 

· Пожалуй, исходя из вышесказанной гипотезы, можно легче объяснить то,
что обычно объяснимо не так легко (ср.: «Журнал» Грена [«Новый журнал
физики», Лейпциг, 1796. Т. Ill, тетрадь 1. С. 14])" почему при
разложении воды посредством электрической искры горючий воздух
вырабатывает особенность Жизненного воздуха. 

232 

духа, который должен принимать участие во всех разложениях. 

Если электричество является таким мощным средством разложения, то оно и
в великом не может оставаться неиспользованным. В то самое время, когда
природа действует самым деятельным образом, начинается и часто
повторяющееся зрелище грозы. Электрический флюид, без сомнения,
пронизывает нашу Землю, как только она сбрасывает оковы зимы. Отсюда те
порывы жизненной силы, которые пронизывают вместе с первыми лучами
весеннего солнца все, что живет и растет; отсюда быстрое, всеобщее
прорастание в царстве организаций и новая жизнь, которая одним
дуновением омолаживает все в природе. Чем сильнее скапливается
электрическая материя в свободном пространстве неба, тем чувствительнее
становятся движения электрического флюида в недрах Земли, и в этот
момент кажется, что, в действительности, не только законы тяготения, но
и живые, электрические силы вращают нас вокруг Солнца. Годы гроз нередко
являются годами больших землетрясений, в любом случае они самые
урожайные. Нередко отдаленные [друг от друга] вулканы извергаются в одно
и то же время, и вода на поверхности и в недрах Земли является, быть
может, самым быстрым проводником электрических потоков. Сотрясение,
происходящее благодаря большим электрическим взрывам, действует не
только механически.* По крайней мере, оно, без сомнения, вызывает
благотворные химические революции не только в растительном царстве, но и
в недрах Земли. 

Как возникает атмосферное электричество, согласно всем прежним
исследованиям, остается еще загад- 

* «Quo bruta lellus concuiitur» Herat A'* 

233 

кой. То, что оно и в высотах атмосферы возбуждается, но тому же самому
закону, согласно которому мы в состоянии его возбудить, пожалуй, вне
сомнения. Но спрашивается, при помощи, каких средств природа выбывает
такое механическое разложение воздуха в великом. То, что этих средств
может быть очень много, опять же вероятно; но спрашивается, какими
природа пользуется в действительности, согласно опытам, которые мы можем
проделать с нашей точки зрения? 

Несомненно, что там, где вырабатываются пары и испарения, производится и
электричество. Там, где мы его не замечаем, либо оно слишком слабо, либо
виной тому несовершенство наших инструментов. Кавалло обнаружил, что
если лить воду на раскаленные угли в изолированном металлическом теле,
это тело проявляет признаки отрицательного электричества; господин фон
Соссюр обнаружил, что [при этом] нередко вырабатывается положительное
электричество. Господин Вольта,44 опиравшийся на похожие опыты,
предположил, что в атмосфере происходит обратный процесс: благодаря
тому, что испарения превращаются в воду, электричество становится
свободным и т. д. Господин де Люк* возражает ему: это имело бы тогда
всеобщую силу, и как только испарения оседали бы в качестве воды, должно
было бы обнаруживаться и электричество. Вольта мог согласиться с этим
возражением, ибо, в действительности, редок дождь без электричества; то,
что это наши указатели электричества подчас его не показывают, ничего не
доказывает против. 

Этих замечаний, пожалуй, достаточно, чтобы дать некоторые разъяснения о
возбуждении электричества в великом. То, что там, где пары и испарения
возника- 

\DeLuc\ IdeessurlaMeteorologic Vol II §644 

234 

ют или осаждаются, происходит разложение воздуха, понятно, поскольку в
первом случае необходимы затраты тепла, во втором — тепло становится
свободным. Но равным образом понятно, что это разложение не является
тотальным, химическим. Следовательно, разложение воздуха благодаря
испарениям приблизительно то же самое, которое мы обычно возбуждаем
посредством трения, т. е. только частичное и постольку механическое
разложение. И это разложение наверняка происходит гораздо чаще, чем мы
себе воображаем. Из облаков дыма Везувия вспыхивают молнии, мы бы
замечали нечто похожее в каждом дыме, если бы возбужденное электричество
не было слишком слабым. Оно может вырабатываться в каждом паре, только
оно не может оказывать такое действие, как электричество, произведенное
с помощью больших облаков, протянувшихся над широкими просторами Земли.
На самом деле гроза никогда не возникает без облаков; по крайней мере,
лишь только слышится гром, появляются облака, и часто случается, что
гроза и облака существуют в один момент. Из-за того, что испарения
осаждаются в качестве облаков, электричество может возбудиться не только
в той области воздуха, из которой они оседают, но и в нижней, в которую
они опускаются, потому что в обеих происходит разложение воздуха,
благодаря чему понятно одновременное производство противоположных
электричеств в атмосфере. 

Между тем нам вовсе не следует ограничиваться этой единственной
возможностью. Электричество может вырабатываться везде, где не имеет
места тотальное разложение воздуха (как в случае с огнем); и
естествоиспытатели, став однажды деятельными и заручившись помощью
недавно изобретенных инструментов, 

235 

вскоре смогут отыскать еще несколько примеров для подтверждения этого
положения помимо известных до сих пор. 

Благотворнейшим воздействием больших электрических взрывов на нашу
атмосферу, без сомнения, является разложение, которое они в ней
вызывают. Воздух самой нижней [части] атмосферы наполнен некоторым
количеством чужеродных весомых частей, которые постепенно загоняют более
чистый воздух ввысь. Отсюда, по крайней мере, в значительной части,
происходят тревога, которая предшествует всякой грозе, и удушливое
состояние, в которое все тогда погружается. Может быть, на возникновение
гроз летом оказывает большое влияние более частое выделение жизненного
воздуха. Результатом грозы является то, что разнородные части из воздуха
выделяются и оба вида воздуха, из которых состоит атмосфера,
перемешиваются теснее. Освежающая прохлада после грозы является
следствием отчасти разреженного воздуха, на который свет более не в
состоянии воздействовать так же, как на плотный, отчасти моментально
производимых затрат тепла на обильно выпавший дождь, поэтому часто лишь
продолжительный дождь завершает все воздействие грозы на нашу атмосферу.


Высказанная выше гипотеза о причине электрических явлений не может
считаться совершенно новой. Ее следы имеются уже у прежних
естествоиспытателей, следует лишь перевести их язык на язык современных
химии и физики, чтобы обнаружить у них зародыш этой гипотезы. Так,
доктор Пристли, по его словам, при помощи электрических экспериментов,
которые он проводил с различными видами воздуха, открыл, что
электрическая искра вызывает в них флористический процесс. Поэтому он в
соответствии со 

236 

своей системой предположил, что электричество либо есть сам флогистон,
либо содержит флогистон. Он полагал, что его гипотезу еще более
подкрепит наблюдение, что флогистон является тем, что имеется общего у
всех проводящих тел, даже у воды (которую Пристли тем не менее
исключает). А о том, что своим проводящим свойствам они обязаны лишь
флогистону, он заключил из того, что они сохраняют это свойство вместе с
флогистоном и теряют его вместе с ним.* То, что Пристли взялся объяснять
электричество — неизвестное в своем основании явление — через еще более
неизвестный, сомнительный принцип — флогистон, — наверное, было не
основной причиной, почему его гипотеза (хотя здесь и там повторявшаяся,
однако весьма редко публично принимавшаяся и, тем более, защищавшаяся)
больше не встречала одобрения. Наблюдение Пристли, что общей составной
частью всех проводящих тел является флогистон, в любом случае не теряет
своей значимости, ибо суть дела правильна, только объяснение ложно.
Единственное, чем грешит эта гипотеза, так это тем, что даже при самом
твердом убеждении, что электрическая материя является либо самим
флогистоном, либо его составной частью, электрические явления далеко еще
не объяснены. 

Бесполезный труд, которому отдались многие, — доказывать, что огонь и
электричество действуют совершенно различно. Это знает каждый, кто
когда-либо их видел или что-либо о них слышал. Но наш дух стремится к
единству в системе своих познаний, он не терпит того, что ему для
каждого отдельного явления навязывают особый принцип, и он полагает, что
видит 

*Observationsondifferentlandsofair Vol II Seel 12, 13 Кавалло Т Там же.
2, 3 глава 45 

237 

природу лишь там, где в огромнейшем разнообразии явлений он открывает
величайшую простоту законов и в сильнейшем расточительстве действий —
одновременно наибольшую экономность средств. Следовательно, любая (даже
пока еще сырая и неразработанная) мысль услуживает внимания, как только
она идет на упрощение принципов, а если она ни на что не годится, то
хотя бы служит толчком самостоятельно расследовать l крытый ход природы.


Не следует также полагать, что та мысль Пристли никогда не
прослеживалась и не развивалась дальше. Генли (тот самый, которому мы
обязаны знаменитым электрометром) согласно проделанным опытам,
отличающимся от опытов Пристли, предположил, что электрическая материя
не есть ни флогистон, ни огонь, а их отличная модификация, что все эти
феномены есть лишь различные состояния, которые испытывает один и гот же
принцип и в которых он показывает все новые и новые различные явления.
Он опирался главным образом на следующие наблюдения: тела, которые
содержат одинаковое количество флогистона, например металлы, потертые
друг о друга, обнаруживают мало электричества или вовсе его не
обнаруживают; определенная степень трения порождает электричество, но
более сильное горение порождает огонь и не порождает никакого
электричества; тела, которые содержат большое количество флогистона,
потертые о другие, содержащие его меньше, становятся
отрицательно-электрическими, так как (как он это объясняет согласно
своему предположению, разумеется, ложному) они передают избыток
электрической материи другим телам. Так, например, говорит он,
растительные тела, в особенности ароматические растения, потертые о
сукно, становятся отрицательными, животные — положительными, по- 

238 

скольку первые содержат гораздо больше флогистона, чем последние,
следовательно, отдают электрическую материю другим телам, в то время как
последние ее поглощают. Из этих наблюдений Генли заключил: флогистон,
электричество и огонь являются лишь различными состояниями одного и того
же начала; первое есть его покоящееся состояние, второе — первая степень
его действия и последнее — состояние его сильного движения.* 

Я не буду сейчас прослеживать историю этих гипотез (и без того каждый
сам может осведомиться об этом из таких трудов, как словарь Гелера46 и
других), я достиг своей цели, если, с одной стороны, на этих примерах
будет заметно всеобщее стремление упростить принципы природы, с другой,
— будет обращено внимание на то, что с тех пор, как новые открытия о
природе огня, света, тепла постепенно становились все вернее, мы с
нашими более достоверными принципами имеем большее право заново
предпринять ту же самую попытку, на которую ранее отваживались с менее
совершенными принципами. 

Явление света при экспериментах с электричеством на самом деле было
указанием природы отыскать единство принципов обоих явлений. Такова
гипотеза, которую господин де Люк выдвинул касательно электричества в
своих «Идеях относительно метеорологии», — полностью аналогичная его
гипотезе о свете. Здесь он снова отличает fluidum deferens (fluide
deferan)47 электричества (свет) от электрической материи и, если я не
ошибаюсь, принимает первое за причину положительного, равно как
последнее — за причину отрицательного электричества. Кроме того,
специфический запах, распространяющийся в комнате, в которой элек- 

Ср.: Кавалло Т. Там же, 2глава. 

239 

тризуют, кисловато-вяжущий вкус, который ощущают, когда пучок
электрических лучей направляют на язык, уже давно могли бы обратить наше
внимание на то, что при электричестве происходят разложения или что
электрическая материя, прежде чем возбудиться, находится или находилась
в связи с весомым элементом. Возможно, это послужило господину
Краценштейну48 поводом утверждать, что электрическая материя состоит из
флогистона и кислоты. Господин надворный собственник Лихтенберг,
которому я обязан этим сообщением, не так давно предложил считать
электрическую материю состоящей из кислорода, водорода и теплорода.*
Ранее уже Ламетери утверждал, что электрическая материя есть не что
иное, как вид легко воспламеняющегося воздуха. И господин фон Соссюр
выказал себя склонным рассматривать электрический флюид как результат
связывания стихии огня с каким-то другим, еще не известным принципом.
Это, говорит он, была бы жидкость, похожая на горючий воздух, но гораздо
более тонкая.** Наша гипотеза согласуется с этой, поскольку согласно
нашей гипотезе положительное электричество возникает из жизненного
воздуха путем смещения кислорода в одно тело. 

Еще примечательнее в этом отношении опыты, поставленные господином ван
Марумом для доказательства того, что в электрическом флюиде присутствует
теплород.*** Это обнаруживается при помощи шарика термометра, который
поднимается, если его держать в электрическом потоке, и причина тому не
может ле- 

* «Предисловие к 6-му изданию "Естествознания"» Эркслебена, с. XXXI. 

** Voyages dans tes Alpes. Vol. III. § 222.49 

*** «Новый журнал физики* Грена [Лейпциг, 1796. Т. III, тетрадь 1 С I и
след.]. 

240 

жать в разложении атмосферного воздуха; кроме тою, неупругие жидкости с
помощью электричества превращаются в упругие, воздухообразные (например,
вода, алкоголь, летучая щелочь) и т. д. Важен результат этих опытов,
который полностью согласуется с высказанной гипотезой: «Совершенно
очевидно, — так господин ван Марум заключает описание* своих опытов, —
что электрический флюид не есть сам теплород; ибо если бы там, где мы
его видим в качестве искр, переходящих от одного тела к другому, он был
высвободившимся исключительно за счет трения теплородом, то он должен
был бы нагревать тела, через которые он проходит. Но так как описанные
опыты показывают, что тела ни в малейшей степени не нагреваются, хотя
количество электрического флюида, которое они воспринимают, в
соотношении с их массой весьма значительно, то ясно, что электрический
флюид, который виден в форме искр, идущих от тела к телу, является не
только теплородом. Эти опыты, следовательно, позволяют допустить, что
теплород, находящийся в электрическом флюиде, связан там с некоей другой
субстанцией, которая мешает ему становиться свободным при некоторых
электрических явлениях, и что поэтому электрический флюид нагревает тела
только тогда, когда теплород отделяется от субстанции, с которой он
связан, и тем самым начинает действовать свободно». 

«Если эти заключения, выведенные из предшествующих экспериментов,
обоснованы, каковыми они мне и в самом деле кажутся, то они одновременно
доказывают, что электрический флюид не прост и не полностью отличен от
всех других жидкостей, как некоторые персоны вообразили себе, но
является составным флюид 

*Там же. С 16—17 

241 

в котором теплород связан с некоей другой, еще неизвестной субстанцией».


Следовательно, если позволительно опираться на авторитеты, то видно, что
высказанное объяснение имеет в свою защиту, как гипотезы, так и опыты
выдающихся естествоиспытателей; и несомненно, что эксперименты, которые
были бы произведены с целью его проверить, вскоре подтвердили бы его с
таким же успехом, с каким оно уже подтверждено вышеприведенными опытами
господина ван Марума (прежде всего, пережиганием металлов в извести в
удушливых видах воздуха посредством электрической искры). 

О конструкции электричества в натурфилософии 

(Дополнение к четвертой главе) 

Любая теория или конструкция электричества должна учитывать, без
сомнения, следующие моменты: природу электричества, способ возбуждения
этого образа действия (Wirkungsweise), основание положительного и
отрицательного электричества и их отношения к качеству тел, вид
проводимости и различие проводников и непроводников. Сопровождающие
феномены, равно как и все действия электричества* сами собой получаются
из этих ранее выясненных моментов. И в натурфилософии конструкция
электричества должна быть здесь вкратце представлена согласно
перечисленным моментам. 

Так как во Вселенной форма субъект-объективирования бесконечно
разветвляется, то и материя все же не может мыслиться неодушевленной,
хотя здесь, как на крайней границе, реальность, кажется, переходит в 

242 

чистую объективность и телесность. Одушевление сообщено ей через первый
акт преобразования бесконечного в конечное, крайним моментом которого
она является. Посредством него [т. е. этого преобразования] она, кроме
того, что она в качестве конечного является подчиненной в бесконечном
(in dem Unendlichen) и во всеобщем тождестве, еще в себе самой (в
тяжести) имеет способность быть равной себе самой и сохраняться в этом
тождестве. Исходя из этих основоположений, все динамические явления
можно понять просто, вовсе не допуская особых, тонких, быть, может,
совершенно невесомых материй, которые не только сами по себе являются
чисто гипотетическими, но и которых совершенно недостаточно для
конструкции этих явлений. 

Мы можем выдвинуть в качестве всеобщего основоположения, что каждое тело
без изменения своих отношений к другому телу вне него постоянно
пребывает в том же самом состоянии тождества с самим собой, что,
напротив, любое изменение этих отношений вызывает в нем стремление
утвердить это изменение [в себе), несмотря на равенство с самим собой. В
общем это изменение должно быть изменением пространственных отношений,
следовательно, близости и отдаленности, и каждое приближение и отдаление
одного тела от другого необходимо должно будет полагать в обоих
динамические изменения. Приближение вплоть до слияния границы с обеих
сторон есть соприкосновение, следовательно, эти изменения будут прежде
всего происходить при соприкосновении двух различных по месту
(находящихся вне друг друга) тел. 

Однако здесь возможны два случая. Соприкасаются либо два качественно
неразличающихся (indifferente) (подобных друг другу) тела, либо же два
различающихся (differente) тела, отличные по качеству. 

243 

Мы должны заметить, что-то, благодаря чему тело едино с самим собой, в
то же время необходимо есть то же самое, благодаря чему оно может быть
единым с другим телом при условии, что последнее может дополнить его; а
именно, так как каждое само по себе стремится быть целым, тотальностью,
и оно благодаря прикосновению некоего другого тела положено как не
целостность то оно, равно как и последнее, стремится в соприкосновении с
ним представить одну тотальность. Но для этого требуется, чтобы оба
относились друг к другу как две различные стороны одного единства,
следовательно, чтобы в каждом из них имела место определенность, которой
нет в другом, ибо лишь постольку одно может стать средством для
дополнения другого. 

Этого не может быть там, где касаются неразличающиеся, качественно
одинаковые тела. В этом случае взаимное стремление каждого из них
проникнуть в индивидуальность другого может иметь лишь то следствие, что
каждое больше сожмется в себя самого и тем больше устремится утвердить
тождество с самим собой. Здесь мы должны упомянуть, что это
относительное равенство с самим собой выражается в теле жесткостью,
сцеплением, которое, как можно признать без доказательства, есть именно
в себе самом бытие (In-sich-selbst-Seins) тела, индивидуализирующий
принцип, акт обособления от тотальности тел. Следовательно, мы можем
выразить указанный закон таким образом: соприкосновение неразличающихся
тел в каждом из них полагает стремление быть связанным в себе самом без
интеграции с другим. А форма сцепления, поскольку оно активно, есть
вообще магнетизм — это положение мы здесь хотим предварительно
обосновать лишь тем, что именно вместе с максимумом активного сцепления
объявляется и максимум магнетизма, и наоборот. 

244 

Но магнетизма нет без различения тела на противоположные направления,
так что, с одной стороны, перевес получает тождество (всеобщее), с
другой, — различие (особенное), что выражается в магните двумя полюсами,
при полном равном полагании (Gleichsetzung) обоих в целом. Впрочем, это
неразличение в различенности имеет место в одинаковой форме, как во всем
теле, так и в его отдельной части до бесконечности. Если применить это к
настоящему случаю, при соприкосновении однородных тел (хотя каждое само
по себе стремится быть тотальностью, однако поскольку, будучи таковым,
оно одновременно должно быть в равновесии с другим) каждое будет
настолько определять другое, насколько это необходимо для того, чтобы
они без вреда для единства в самих себе одновременно находились в
равновесии друг с другом, т. е. оба, кроме того, что каждое полагает
активное сцепление в себе, будут полагать его также между собой (то,
какой полюс каждое из них принимает для этого сцепления с другим,
зависит от оснований определения, которые мы здесь можем дальше не
рассматривать). 

Это состояние сцепления (Kohasion) между неразличающимися телами есть
то, что обычно называют прилипанием (Adhasion), так как этот вид
взаимосвязи сплошь имеет место в отношении количественного равенства
обоих тел, и наиболее однородные сильнее всего привязаны друг к другу. 

Поставьте на место соприкосновения трение, которое является лишь
последовательным, повторяющимся соприкосновением, причем сам контакт и
точка соприкосновения постоянно изменяются; таким образом, поскольку при
таком соприкосновении между обоими телами не может возникнуть
непрерывного состояния равновесия, активное сцепление, которое каждое
тело 

245 

полагает в себе, будет увеличиваться сильнее; возникнет, как при любом
переходе тела из состояния меньшего сцепления в большее, чувствуемое
тепло, которое будет все больше возрастать, так как процесс
проводимости, благодаря чему тело охлаждается (и что опять - таки есть
процесс сцепления, в который оно вступает имеете с другими телами),
нарушается из-за постоянного изменения точки соприкосновения, так что
при продолжении процесса необходимо достигается точка, где максимум
активного сцепления посредством перехода к относительному
высвобождается, и тело (согласно тому, что было указано в «Дополнении» к
первой главе) переходит к процессу горения. Настоящим сконструировано
происхождение тепла посредством трения одновременно с его законом» что
именно неразличающиеся тела взаимно вырабатывают самый сильный жар. 

Мы должны были сперва заняться выяснением следствий первого из двух
допущенных случаев, для того чтобы следствия второго получить тем более
чистыми. Если мы в отношении первого случая ограничимся самым общим
выражением, мы можем сказать, что не-различающиеся тела при
соприкосновении магнетизируются. 

В другом из допущенных случаев, где соприкасаются два различающихся
тела, следствие будет иным. 

А именно, так как каждое тело имеет к другому такое отношение, что оно
может его дополнить, то они будут стремиться вместе представить
тотальность, некий замкнутый мир, и так как это, как доказано» возможно
вообще, следовательно, и здесь, не иначе, как в форме сцепления и таким
образом, что на одно тело приходится определение, противоположное тому,
ко- 

246 

торое приходится на другое, то они оба будут обоюдно полагать друг в
друге изменения сцепления, так что в том отношении, в котором одно тело
в сцеплении увеличивается (фактор особенного в нем получает перевес),
другое в том же отношении уменьшается (в нем становится перевешивающим
фактор всеобщего). 

То, что эти обоюдные изменения сцепления могут обнаружиться как таковые
либо в момент контакта, либо в момент его прекращения, ясно само собой,
так как оба тела в состоянии покоящегося соприкосновения образуют, как
сказано, замкнутый мир и ни одно из них не может стремиться вовне, для
того чтобы восстановить свое состояние с помощью некоего другого тела и
вступить с последним в подобный процесс. Однако далее может иметь место
различие, способны ли соприкасающиеся тела распространить установившееся
в них изменение сцепления по всей поверхности или нет (каким бы образом
это ни происходило); в последнем случае это изменение ограничится только
точкой соприкосновения, и для того чтобы распространить его на целое,
потребуется последовательное соприкосновение обоих тел во всех точках,
т. е. трение. Кроме того, становится ясным, что если в первом случае, т.
е. случае соприкосновения неразличающихся тел, в них самих и между ними
установилось активное, поэтому абсолютное сцепление, которое, как
известно, есть функция длины, то в случае соприкосновения различающихся
тел должно установиться относительное сцепление, которое, что также
известно, есть чистая функция ширины. И, следовательно, если формой
образа действия в первом случае является чистая длина, го формой образа
действия во втором случае будет ширина. 

247 

Для того чтобы доказать, что образ действия тел при условиях второго из
допущенных случаев и есть электричество, нам не нужно что-то еще
добавлять помимо этого, потому что как условия, так и определения
способа действия совпадают только с электричеством. Мы приведем в этой
связи лишь ограниченность электричества поверхностью тел и, более того,
что определяемость равенством и подобием поверхностей, к примеру, в
отношении количественного распределения между различными телами;
некоторые другие примеры будут более подробно упомянуты впоследствии. 

Теперь мы можем в нескольких словах разобрать каждый из вышеприведенных
моментов. 

1. Природа электричества. Ясно, что оно есть динамическое стремление,
или стремление к тождеству, двух различающихся тел, вступающих в
относительное сцепление друг с другом. Сведение всякого электричества и
всех электрических явлений к принципу сцепления является результатом,
всецело принадлежащим натурфилософии. Так как даже Вольта (единственный,
кто имел заслугу в выдвижении основоположений соприкасания различающихся
тел) последний вопрос — каким же образом эти тела могут взаимно друг в
друге возбуждать электричество? — все же был вынужден оставить без
ответа, и он не мог на него ответить до тех пор, пока основание
электрических явлений искал в истечениях флюида. То, что поддерживало
его мнение помимо некоторых действий электричества, о которых речь будет
позднее, так это, без сомнения, подобное мнение в отношении света,
который в качестве феномена, сопровождающего электричество, считался, по
эмпирическому способу заключения, составной частью электрической
материи. Мы 

248 

должны были бы дать этому отчет, но это уже сделано выше в Дополнении» к
первой главе. В магнетизме тождество поглощается в различии, здесь свет
не может появиться. Явление света есть явление восстановления различия в
тождество (см. там же); это же имеет место и в электричестве, которое
отличается от магнетизма тем, что в нем различие становится тождеством;
в магнетизме же наоборот — тождество становится различием. 

Отсюда ясно, что магнетизм и электричество являются одним, а именно
одной и той же динамической деятельностью, которая, однако, в первом
случае возбуждает тела в форме первого, во втором — в форме второго
измерения. 

2. Способ возбуждения электричества. Из предыдущего мы видим, что
электричество свое основание имеет только в соответствующих изменениях
сцепления, которые различные тела полагают друг в друге исключительно
посредством соприкосновения их без всякого вмешательства какого-то
другого активного начала (Agens). Способ возбуждения электричества, в
общем и целом, согласно всеобщему взгляду на него как на полярность
ширины, в том, уже выше (см. «Дополнение» к первой главе) затронутом
отношении Земли к Солнцу больше не может вызывать сомнение. 

Основание положительного электричества и его отношения к качеству тел.
При соприкосновении двух неразличающихся тел устанавливается точка
неразличенности магнита, хотя, разумеется, только в различии; оба тела в
состоянии контакта друг с другом 

ведут себя как две стороны магнита. Насколько последний (как Земля и
планетная система в целом) должен быть, с одной стороны, в состоянии
пониженного, с дру- 

249 

ти, — в состоянии повышенного сцепления, точно так же и оба взаимно
электризующихся тела [должны быть и таком же состоянии]. То, которое
расширяется, о состояние представляется при помощи вспыхивающих пучков
огня, будет в состоянии положительного электричества, а то, которое
сжимается (на что и указывает явление светящейся точки), будет в
состоянии отрицательного электричества. 

Итак, всеобщий закон электрического соотношения тел мы можем выразить
следующим образом: то из других тел, которое в противоположность другому
повышает свое сцепление, должно будет явиться отрицательно, то, которое
его понижает, — положительно-электрическим. Отсюда получается, что
электричество любого тела определяется не только его собственным
качеством, но в такой же мере и качеством другого тела. Понятна связь,
которую, как показано в настоящей главе, хотя и весьма неполно,
электрическое соотношение тел имеет с их окисляемостью, так как
последняя (см. «Дополнение» к первой главе) также определяется
соотношениями сцепления. Нужно лишь взглянуть на таблицы, составленные
физиками касательно этого предмета, чтобы убедиться в повсеместной
действенности этого закона. Стекло становится
положительно-электрическим, когда ему в качестве трущейся о него материи
(Reibungsmittel) предлагается легко окисляющееся тело; известно, что
ртутная амальгама в процессе электризации одновременно окисляется, т. е.
увеличивается в своем относительном сцеплении. В гальванических опытах
+Е постоянно имеется на стороне тела с меньшим сцеплением, например
цинка в противоположность золоту, серебру, меди. Даже такие наиболее
постоянно ведущие себя отрицательно ме- 

250 

таллы, как платина, в состоянии нагрева с другими, обычно
положительными, или даже с ненагретым, но в остальном однородным куском
того же самого металла, могут стать положительными (см. работу Кавалло,
последнее издание, во 2-й части). Отсюда понятно большое влияние
поверхностей, шероховатости (например, стекло, зашлифованное матово,
становится отрицательно-электрическим в том же самом соотношении, в
каком другое стекло становится положительно-электрическим), цвета и т.
д. Поскольку способность относительно увеличиваться или уменьшаться в
сцеплении определяет также все химические и другие качества тела, то
дальше легко можно проследить разветвления одного, лишь повторяющегося в
различных формах и тем не менее остающегося одинаковым соотношения. 

3. Механизм проводимости и различие проводников и непроводников. Здесь я
предварительно выдвину положение, что механизм проводимости покоится на
совершенно тех же самых основаниях, что и механизм первого возбуждения.
Ибо именно благодаря тому, что тело посредством прикосновения некоего
другого тела наэлектризовано в одной точке, последняя имеет различие с
точкой, лежащей к ней ближе всего; следовательно, дано условие
электрического процесса, а именно, так как первая точка имеет
необходимое стремление восстановиться в тождество, она будет либо
повышаться, либо понижаться в сцеплении за счет другой точки,
следовательно, сделает последнюю отрицательно - или
положительно-электрической, как бы передав ей свое электричество. То же
самое имеет место и между двумя различными телами, так что передачу
электричества как бы путем переливания мы никоим образом не признаем 

251 

истинным и подлинным фактом, а признаем таковым только распространение
его посредством постоянно происходящего возбуждения. 

Что касается различия проводников и непроводников, то согласятся, что
относительно этого различия физики до сих пор пребывали в полнейшей
темноте и ничего не могли сказать о его основании. 

Согласно основоположению, что все проводники выполнены в форме сцепления
и магнетизма, необходимо, чтобы все те тела, которые находятся на
границах всеобщего ряда сцепления, т. е. ближе всего либо к сжатому,
либо к расширенному полюсу, вследствие того, что они имеют в себе один
фактор сцепления с большим превышением, следовательно, могут
устанавливать сцепление лишь совместно с другими телами, были не
способны к проводимости в самих себе. При соприкосновении с
наэлектризованным телом они, правда, проводят, как любое другое тело, т.
е. вступают с ним в процесс сцепления, но они не проводят за пределы
точки соприкосновения, так как в себе не являются проводниками. Легко
самостоятельно обнаружить, что всевозможные изоляторы подпадают под тот
или другой из этих двух классов тел, например металлические стекла,
земли и т. д. попадают в категорию тел с преобладающим относительным
сцеплением, другие, как например сера и т. д., уже относятся к телам с
преобладающим расширением. Следовательно, только сфера господства
активного сцепления — сфера металлов — будет местопребыванием абсолютной
проводящей силы, хотя исходя из оснований, рассматривать которые здесь
заняло бы слишком много времени, есть тела, обладающие совершеннейшей
проводящей силой и не имеющие наивысшей степени сцепления. Точке
неразличенности активного сцепления в качест- 

252 

ве точки неразличенности относительного сцепления соответствует вода.
Так как последняя, полностью безразличная вовне, воспринимает извне
любое определение и в себе точно так же есть одно, то она вступает в
любой процесс проводимости как один фактор и передает изменение
сцепления через себя, т. е. она не изолирует, будучи в себе только лишь
относительным проводником. Между тем известно, что в состоянии кипения
или благодаря добавлению более сцепляющихся жидкостей, например
минеральных кислот, она значительно увеличивает свою проводящую
способность. 

5. Сопровождающие феномены и действия электричества. Первые, без
сомнения, сами собой понятны из предыдущего, например, феномены
притяжения и отталкивания. О явлениях света говорилось в пункте 1. В
связи с уже сказанным еще нужно заметить, что можно представить такой
уровень свечения электричества, на котором телесное содержание
проводящей среды или наэлектризованного тела уменьшается, следовательно,
поверхность соответственно увеличивается. Отсюда происходят
электрические явления разреженного воздуха. 

Действия электричества, поскольку они являются - расторжением сцепления,
плавлением или превращением абсолютного сцепления в относительное
вследствие окисления, не нуждаются ни в каком дальнейшем объяснении.
Относительно действия электрической полярности вольтова столба
необходимо напомнить, что именно здесь электричество обнаруживает себя
как полярность ширины в представлении ее обеих химических форм —
кислорода и водорода (см. «Дополнения» к первой и третьей главам);
причем если бы (основываясь на том, что именно определение, идущее от
поло- 

253 

жительно - электрического полюса, представляет воду как кислород, а
определение, идущее от отрицательно-электрического полюса, представляет
ее как водород) +Е назвали кислородным, а -Е — водородным
электричеством, то либо совершенно не поняли бы хода этого
потенцирования воды, либо были бы поражены ничтожной манией
оригинальности. В системе вольтова столба каждый полюс всегда и
необходимо полагает себе противоположный, следовательно, плюс цинкового
полюса полагает минус (или отрицательную форму) воды, точно так же как
минус противоположного полюса — плюс (или положительную форму) воды.
Поэтому то название выбрали бы, руководствуясь внешней видимостью, точно
так же, как если бы северный полюс магнита назвали южным исходя из того
основания, что он в железе возбуждает южный полюс, и наоборот. Кроме
того, взгляд на водород как на химический представитель +Е и на кислород
как на такой же представитель -Е единственно совмещается со всеми
другими отношениями. 

Что касается действий электричества на организацию, прежде всего
животную, достаточно заметить, что нерв и мускул вообще находятся в
отношении +Е и -Е, а также что вода, хотя и непознаваемым образом,
разделена между мускулом и нервом; что нерв обладает естественным
стремлением увеличивать свое сцепление за счет мускула, точно так же как
последний уничтожает любое стремление к уменьшению сцепления при помощи
сокращения. Следовательно, в организме внешнее электричество
обнаруживает уже самые совершенные электрические отношения, развитые
здесь до высшей потенции. 

254 

Пятая глава О МАГНИТЕ 

До сих пор нам удавалось доказать, что для объяснения физических явлений
мы не нуждаемся ни в каких неизвестных силах, скрытых в особом теле как
таковом, что, напротив, природа сумела получить разнообразие этих
феноменов при помощи простейшего средства, а именно благодаря тому, что
она окружила твердые тела некоей жидкой средой, которую она определила
не только всеобщим repositorium50 элемента, являющегося центром всех
частных притяжений, но и одновременно проводником более высоких сил,
которые только и в состоянии вызвать все явления, сопровождающие
перемену соотношений между элементами тел. 

Теперь осталось еще одно явление, угрожающее тем, что мы будем вынуждены
оставить принцип, которому следовали до сих пор, и в конце концов
все-таки, по крайней мере в одном теле, будем вынуждены допустить нечто,
что вообще упорно отказывались допускать в телах — некую внутреннюю, не
везде действующую основную силу (Grundkraft), присущую лишь одному телу
как таковому. Можно сказать, что причина магнитных явлений совершенно не
приходит на ум. Следовательно, здесь наши физические объяснения,
кажется, подошли к концу: она действует в теле изначально, не будучи
возбуждаема; этому телу не требуется становиться изолированным для того,
чтобы сохранять свою силу, при передаче оно не теряет от нее ничего или
весьма немного — вот очевидное доказательство некоей силы, которая,
кажется, присуща первым элементарным частям (Grundteilen) внутри тела.
Лишь силы, пронизывающие тела, например теп- 

255 

ло и электричество, а не такие, которые достигают только его
поверхности, как например вода и другие (опасные для электричества), в
состоянии ослабить эту силу — вновь доказательство того, что по крайней
мере наш прежний принцип полностью нас покидает. Однако необходимо
учитывать, что, по всей видимости, магнетизм (так - я называю ради
краткости свойство магнита, в общем) не является чем-то изначальным, что
он не только может искусственно возбуждаться, но и что можно даже
производить магниты при помощи искусства. 

Уже одно это замечание дает надежду, что мы не имеем причин сомневаться
в физическом объяснении магнитных феноменов и что нам раньше или позже
должно удаться разведать их действительную (а не только воображаемую)
причину, 

Кроме того, это замечание ставит вне сомнения то, что в магните
действует сила, которая, конечно, может называться внутренней, но не в
том смысле, будто сила она изначально и по своей природе была таковой, а
поскольку она как раз - таки только в этом отношении и состоянии
породить эти явления; а также то, что эта сила хотя и свойственна
магниту, но не присуща [только] ему, следовательно, изначально не есть
особая, в собственном смысле этого выражения, чисто магнитная сила; и
наконец, что эта сила случайна для магнита и не может рассматриваться
как необходимая для него, т. е. принадлежащая самой его сущности. 

Хотя мы не знаем, как образуется магнит в недрах Земли, но мы знаем, что
он так же мало, как и металлы вообще, является изначальным природным
продуктом, что он должен был пройти несколько ступеней образования,
прежде чем стал магнитом, и что, по-видимому, при его образовании не
бездействовали великие деист- 

256 

вующие и образующие силы природы — огонь и тепло. Мы знаем, что магнит
(железная руда) находится во всех богатых железных рудниках, знаем, что
само железо подвержено продолжительным изменениям в недрах Земли, что
железо вырабатывается в течение столетий там, где до этого его
невозможно было обнаружить, и что железные рудники исчезают там, где их
обычно можно было часто встретить, — все эти замечания обращают внимание
на то, что основание магнитных свойств нужно искать, вероятно, в
изначальном образовании железа и магнита, что магнит, пожалуй, есть не
что иное, как несовершенное железо, которое в недрах Земли было
образовано неравномерно, в котором, быть может, определенные элементы
или силы, покоящиеся в железе, не пришли в состояние покоя, и т.д. 

Этот взгляд на магнит более, чем всем прочим, подтверждается
искусственным способом придания железу магнитных свойств. 

Я говорю здесь не о магнитном возбуждении, которое происходит благодаря
приближению магнита. Данное возбуждение важно в другом отношении, т. к.
оно указывает на большое сходство магнитных и электрических явлений.
Если я одним полюсом магнита провожу по половине железного стержня, то
здесь возбуждается противоположная сила; отныне магнит и стержень имеют
дружественные полюса. Если я меняю эти полюса, проводя другим полюсом
магнита по той же стороне, либо тем же полюсом — по противоположной
стороне, то ничего не происходит. Но если я провожу противоположным
полюсом по другой половине стержня, то последние становятся
дружественными, и теперь железно, как и магнит, имеет полюса. В этом
отношении еще примечательнее то, что у магнита феномены распреде- 

257 

ления имеют место точно так же, как и у электричества.* Ведь все
магнитные действия можно свести к распределению. Неудивительно, что
вследствие этого магнит теряет от своей силы так же мало, как и
электрическое тело. Однако электричество можно возбудить при помощи
передачи, что невозможно в отношении магнитной силы из-за ее границ.
Тем, что магнитная сила по своей природе ограничена, можно объяснить
почти все различия электрических и магнитных явлений.** Поэтому
Эпинус*** заметил совершенно правильно, что хотя каждому магнитному
явлению можно противопоставить электрическое, однако каждому
электрическому магнитное противопоставить нельзя. Это служит
доказательством того, что-то и другое полностью подобны по своим законам
и различаются лишь по своим границам. Из этого еще не следует, что
причины обоих явлений одни и те же, а, пожалуй, следует лишь то, что обе
причины принадлежат к одному виду причин. 

Ближе и непосредственнее к моей цели тот факт, что железо можно сделать
магнитным без помощи магнита. Это показывают следующие опыты. 

Железо и сталь становятся магнитными, когда их, раскаленных, быстро
охлаждают в воде. То же самое происходит, если раскаленный железный
брусок охлаждается в вертикальном положении. В обоих случаях охлаждение
неравномерно. Причем не только поверхность охлаждается быстрее внутрен- 

* Замечание Лихтенберга к «Естествознанию» Эркслебена, 1.551. 

**Там же. С.554. 

*** Смотри две приведенные выше (гл. 4) работы, в одной из которых
говорится о подобии электрической и магнитной материй. 

Ч Ф. В. Й. Шеллинг 

258 

ней части, но и один коней, охлаждается быстрее, чем другой. Какие
предположения можно строить, основываясь на этом опыте, читатели могут
судить самостоятельно. 

Далее, железо (а также сернистая железная руда),* в которое ударила
молния или которое подверглось удару сильной электрической искры
(мощнейшего природного средства разложения), становится магнитным, этот
опыт подтвердил и Франклин. 

Хотя такой же эффект вызывает и сильное, чисто механическое сотрясение
железа, однако спрашивается: воздействовало ли здесь сотрясение
непосредственно, или посредством него было вызвано разложение, которое
только и является подлинной причиной возбужденного в железе магнетизма? 

С другой стороны, магнетизм магнита может быть уничтожен при помощи
именно того средства, благодаря которому магнетизм возбуждается в
железе. 

Опыты с магнитометром весьма наглядно доказали, что уже простое тепло
ослабляет магнитную силу. ** Полностью уничтожается она, когда
раскаленный магнит постепенно и равномерно охлаждается. Даже простое
пребывание на открытом воздухе, на котором магнит ржавеет (притягивает к
себе кислород), лишает его силы. 

Электрические удары тоже могут полностью отнять у магнита его силу. Хотя
благодаря экспериментам ван Марума сразу же стало сомнительным,
действительно ли (как утверждает Найти в Philosophical Transactions,
также основываясь на экспериментах) при воздействии 

· Смотри письмо Беккариа51 в Rozier BdIX Mai,1777 ** Прево52 «О
происхождении магнитных сил», немецкий перевод Бурге имеете с
предисловием Грена [Галле, 1794], с 165 

259 

электричества магнитные полюса меняются местами, однако остаются еще
приведенные (там же) сообщения мореплавателей, которые видели, как
компас, в который попала молния, внезапно меняет свои полюса. 

Чисто механическое — но сильное — сотрясение лишает магнит его силы так
же, как и электрический удар, и, таким образом, следующее положение
имеет силу всеобщего закона: то, что намагничивает железо,
размагничивает сам магнит. 

Эти опыты доказывают, что нет никакого права допускать некую особую
магнитную силу или даже одну или две магнитные материи. Допущение
последней хорошо до тех пор, пока ее рассматривают лишь как научную
фикцию, которую кладут в основание своих экспериментов и наблюдений (как
регулятив), а не чьих объяснений и гипотез (как принцип). Ибо если и
сворится о некоей магнитной материи, то, в действительности, этим
сказано не больше того, что и без этого шали, а именно, что должно быть
нечто, что делает магнит магнитным. А если идут дальше, то необходимо
приходят либо к вихрям Декарта, либо к магнитным каналам и клапанам
Эйлера, и к тому подобному Сообщено иначе поступил Эпинус
(естествоиспытатель, эксперименты и гипотезы которого, носящие отпечаток
простоты, в полной мере характеризуют изобретательный дух), сперва
гипотетически применив франклиновскую теорию электрических явлений к
магнитным; следуя этой гипотезе, он не объяснял, а наблюдал и ставил
опыты. 

Если, например, Гаюи,53 на которого ссылается господин Прево,* говорит:
«Весьма вероятно, что как только природа этих явлений будет известна
лучше, откро- 

*Там же. С X предислови 

260 

ют, что они зависят от одновременных действий двух жидкостей,
элементарные массы (Grundmassen) каждой из которых обладают свойством
взаимно отталкиваться и в то же время притягивать элементарные массы
другой», — то я спрашиваю, что же мы, в действительности, выиграли этими
более детальными разъяснениями природы магнитных явлений? Очевидно,
ничего, кроме слова «жидкости». Ибо допускать, что последние внутри себя
отталкиваются, а друг к другу притягиваются, означает не объяснять сам
феномен, а только отодвигать вопрос. Вместо того, что раньше мы должны
были исследовать, почему одноименные магнитные полюса отталкиваются, а
разноименные притягиваются, мы сейчас спрашиваем, почему это происходит
у допущенных жидкостей; и ответить благодаря этому изменению вопроса,
очевидно, не стало ни на йоту легче. Подобные мнимые объяснения природы
являются не чем' иным, как самообманом, так как при этом полагают, что
при изменении обозначений вещей ближе подошли к самим вещам, и вместо
того, чтобы заниматься реальностями, откупаются словами. 

Господин Прево понял, что с такими предположениями в естествознании в
действительности не сдвинуться с места. Своей работой он взялся доказать
то, что господин Гаюи только почувствовал, а именно, что эти
предположения относительно происхождения магнитных явлений, т. е.
относительно самого важного, еще ничего не объясняют и что нужно
предпринять трудные исследования, для того чтобы удовлетвориться такими
объяснениями. 

Следовательно, благодаря господину Прево допущение двух элементарных
жидкостей, которые он рассматривает как причины магнитных явлений,
приобретает совершенно другой вид, чем оно имело у большин- 

261 

ства его предшественников. Благодаря тому, что он обосновывает его на
принципах механической физики господина Лесажа, он дает своей гипотезе
не только опору вообще, но еще и реальное содержание и значение.
Известно, что старая физика была весьма щедра на упругие материи,
которые должны были быть распространены повсеместно, для того чтобы они
при каждом феномене сразу же могли быть под рукой. Эта фикция благодаря
новым открытиям, касающимся природы и структуры воздуха, перестала быть
лишь фикцией. Господин Прево также ее использует. В его системе она
действительно имеет связь и необходимость, потому что в механической
физике, приверженцем коей он является, эти элементарные жидкости
действительно необходимы. Отсюда ясно, что для того, чтобы опровергнуть
его гипотезу, нужно разрушить саму систему и саму связь, в которой он
утверждает эти жидкости. В данной системе также не остается
необъясненным, почему элементарные частички (молекулы) обеих
элементарных жидкостей взаимно притягиваются, а именно потому, что
элементарные частички разнородных жидкостей стремятся объединиться с
большей силой, чем однородных. Как только предполагают (как это делает
господин Прево), что взаимное притяжение объяснимо механически, и как
только пробуют объяснить их таким образом, произвольности утверждения
приходит конец и имеется твердая почва под ногами, по крайней мере до
тех пор, пока система не опровергнута. Следовательно, до тех пор, пока
мы не можем подвергнуть эту систему нашему исследованию, гипотезу
господина Прево о происхождении магнитных сил мы вынуждены оставить в
неприкосновенности. 

Господин Прево приписывает железу избирательное притяжение к
комбинированному магнитному 

262 

флюиду. Так как и избирательные притяжения в механической физике находят
механическое объяснение, то мы должны ожидать ее разъяснений также об
этом определенном виде магнитного избирательного притяжения. 

До тех пор пока это не произошло, или до тех пор, пока еще не убедились
в том, что естествознание на этом пути спекулятивной физики (ибо я
докажу, что механическая физика именно такова) вообще возможно,
выставленное выше положение (то, что намагничивает железо,
размагничивает сам магнит, и наоборот) по крайней мере дает руководящий
принцип отыскания основания этого избирательного притяжения обычным, до
сих пор еще единственно достоверным путем. Прежде всего, внимание
естествоиспытателей будет направлено на то, чтобы смотреть, вместе с
какими изменениями железа изменяется и его отношение к магниту. Главным
изменением этого рода, является пережигание железа в известь, при
котором оно прекращает притягиваться магнитом так же сильно, как и
прежде. То, что в самом железе, вероятно, имеет место распределение, как
оно имеет место в магните, можно было бы заключить из того, что им
притягиваются другие металлические тела, например чистейший Nibelkonig,
согласно Бергманну.54 Открытия новых металлических или металловидных
тел, которые либо сами обнаруживают магнитные свойства,* либо
притягиваются магнитом, должны дать еще большие разъяснения относительно
этого. 

* Поэтому крайне желанными для естествоиспытателя должны быть открытия,
подобные тому, о котором господин фон Гумбольдт недавно сообщил во
«Всеобщей литературной газете» (A [llgemeine] L[iteraturische]
Z[eitung]). (См.: Das Intelligenzblatt der A. L. Z. за 

1797 г., №38.) 

263 

Из направленности магнита к полюсам и его отклонений от этой
направленности явствует, что причина магнитных явлений должна быть
родственной первым действующим причинам природы, или что-то неизвестное,
чему она родственна и что, быть может, содержит в себе основание ее
всякого отдельного сродства (например, с железом), должно быть
распространено по всей Земле. Практически нет ни одного феномена
природы, который не имел бы влияния на направление магнитной стрелки.
Она ежедневно обнаруживает отклонение, которое, по всей видимости,
следует приписать простым изменениям воздуха. На нее воздействуют
землетрясения и извержения вулканов, северное сияние и зодиакальный
свет. Предпринятое новое (при помощи расширенного теперь органа)
исследование как ее нынешнего, так и ее прежнего отклонения легко могло
бы привести к открытию причины всех магнитных явлений. 

Учение натурфилософии о магнетизме 

(Дополнение к пятой главе) 

Поскольку в «Дополнении» к предшествующей главе были затронуты очень
многие моменты учения о магнетизме, то тут мы ограничимся указанием его
главнейших пунктов, каковыми являются следующие. 

1) Магнетизм есть всеобщий акт одушевления, внедрения единства во
множество, понятия в различие. То же самое преобразование субъективного
в объективное, которое в идеальном, созерцаемое как потенция, есть
самосознание, здесь является выраженным в бытии, хотя и это бытие,
рассмотренное в себе, вновь есть относительное единство мышления и 

264 

бытия. Всеобщая форма относительного преобразования единства во
множество есть линия, чистая длина; магнетизм, поэтому определяет чистую
длину, и так как последняя выражается в теле через абсолютное сцепление,
магнетизм является определяющим абсолютного сцепления. 

Благодаря магнетизму любое тело есть тотальность в отношении к самому
себе, и оба его полюса есть необходимые способы явления обоих единств
особенного и всеобщего, поскольку на глубочайшей ступени бытия они
являются одновременно и различенными, и неразличенными. В силу тяготения
тело находится в единстве со всеми остальными [телами]; благодаря
магнетизму оно выделяется, охватывает себя в себе самом как особенное
единство, поэтому магнетизм должен быть всеобщей формой единичного в
себе самом. 

2) Из этого воззрения само собой вытекает, что магнетизм есть всеобщее
определение и категория материи, что он, следовательно, не является
исключительным свойством какого-то одного тела, а должен быть присущ
всем индивидуализирующимся и индивидуализировавшимся телам. Это — одно
из первых учений натурфилософии, которое в «Наброске системы» этой науки
выражено следующим образом: «Магнетизм настолько всеобщ во всеобщей
природе, насколько чувствительность в органической, которая присуща и
растениям. Он лишь не является в отдельных субстанциях; то, что у
магнитных субстанций различается как магнетизм, в так называемых
немагнитных субстанциях при соприкосновении непосредственно превращается
в электричество, точно так же, как-то, что у животного различается как
ощущение, у растении непосредственно переходит в сокращения
(Zusammenziehun-gcn). Следовательно, не хватает лишь средств, чтобы 

265 

познать магнетизм так называемой немагнитной субстанции, и т. д.»55 

И это сродство сейчас найдено: Ш. Кулон впервые сломал эти границы и для
явления. Довольно занимательно, что были люди, которые против этого
всеобщего взгляда на магнетизм и конструкции его как необходимой
категории материи* выдвигали возражение, что, согласно этому взгляду,
вообще все твердые тела должны были бы быть магнитными, что, однако,
опыт оспаривает. Благодаря Кулону тот же самый опыт теперь оспаривает
то, что не все твердые тела становятся магнитными. 

По его уверению, еще ни одно из них до сих пор исследованных тел не
избежало воздействия великих магнитных палочек, только у некоторых тел
действие настолько мало, что до сей поры - ускользало от глаз физиков.
Каждому из исследованных тел Кулон придавал форму маленькой
цилиндрической палочки и в таком виде вешал их горизонтально на нить из
грубого шелка, помещая их между противоположными полюсами двух стальных
магнитов. При длине палочек 7—8 мм и толщине 3/4 мм действие у
неметаллических тел (ибо у металлических оно было втрое меньше) было
таким, что, когда противоположные магнитные полюса удалялись друг от
друга на расстояние от 5 до 6 мм дальше, чем составляла длина стрелки,
которая должна была колебаться между ними, эти стрелки, а они могли быть
из какого угодно вещества, всякий раз оказывались точно в направлении
обеих магнитных палочек и, будучи выведенными из этого направления,
возвраща- 

· Во «Введении к наброску [системы] натурфилософии»,56 с. 75 (первого
издания 1799 года) и в сочинении «Всеобщая дедукция динамического
процесса, или категорий физики»57 в «Журнале [спекулятивной физики]*,
том 1, тетрадь 1, 2 

266 

лись в него путем нескольких колебаний (часто свыше 30 в минуту). 

3) Так как все причины, благодаря которым магнетизм тела усиливается под
влиянием магнетизма Земли, равно как и те, благодаря которым он может
быть нарушен, очевидно и без труда можно свести к причинам, которые
вызывают сцепление, то было бы бесполезным что-то еще в особенности
отмечать касательно этого, равно как и относительно того, что 

4) отклонения магнитной стрелки и другие особенности ее движений могут
быть поняты только во взаимосвязи с более общим взглядом на планетную
систему, вращениями по оси и другими более общими движениями. 

Шестая глава 

ОБЩИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ КАК РЕЗУЛЬТАТ ПРЕДШЕСТВУЮЩЕГО РАССМОТРЕНИЯ 

То, что может привести в движение инертную материю и вывести из
равновесия мертвые вещества — свет и тепло — происходит из единого
источника, с давних пор человек мыслил то и другое вместе: одно как
причину, другое как действие. Но свет, эта стихия неба, слишком
вездесущ, слишком деятелен, чтобы глаз простого смертного, прикованного
к земле, искал его, чтобы сознательно насладиться блаженством видения.
Свет, как таковой, касается лишь более духовного органа; и мы обязаны
ему (поскольку он есть свет) зрелищами, к которым человек, чей ум
направлен к земле, невосприимчив. Вместе с бьющим через край светом
весеннего солнца заново появляется по- 

267 

стоянно переменчивая игра многократно переливающихся цветов на
поверхности нашей Земли, которая прежде с трудом носила однообразный
покров зимы; взлет и падение, возникновение, смена и исчезновение этих
цветов есть мера летосчисления, которое, присутствуя повсюду,
сопровождает нас в самую сердцевину природы. Из дальнего далека,
является нам юный свет небесных тел и привязывает наше существование к
существованию мира, который хотя и недосягаем для нашей силы
воображения, тем не менее, не полностью скрыт от глаз. 

Однако все те разнообразные зрелища, которые предоставляет нам свет, не
имеют никакого непосредственного влияния на нашу выгоду: они рассчитаны
на более благородное чувство. Уже ближе к более низким чувствам — ближе
к неотложным потребностям человека — примыкает тепло; неудивительно, что
оно для человека есть то первое, что влечет его к культу Солнца. Весьма
утонченной религией была та, которая учила поклоняться этому
благотворному небесному телу как источнику света, самой чистой,
прозрачной стихии из всех, что мы знаем, не считая того, что уже более
ранняя, широко распространенная на Земле юная вера народов, которая
никогда полностью не угасала ни у какой нации древности, в символе огня
почитала первую силу природы. Смена дня и ночи, как и изменения в живой
и неживой природе, которые привязаны к исчезновению и возвращению этого
светила, уже учили человека, что свет и тепло являются единственными
живительными силами Вселенной; еще больше этому учила смена времен года,
так как Солнце, как только его лучи падают вертикально, как бы вырывает
природу из смертельного сна и возвращает к жизни то, что прежде было
сковано мертвым оцепенением; однако 

268 

еще больше, чем все остальное, этому учил жалкий вид местностей, где
вечный холод как бы заглушает все порывы жизненной силы под никогда не
таявшими, затвердевшими в скалы и утесы снежными массами. 

Все, что вызывает развитие, формирование, расширение мертвой материи,
казалось человеку живительной силой. Феномен внешнего расширения грубой
материи от тепла есть как бы лишь тень того внутреннего, живительного
тепла, от которого набухают почки, которое оберегает, развивает и
организует в зародыше становящегося человека. Растение, пустившееся в
рост под воздействием тепла, вновь увядает, как только свет и тепло
прекращают выделять то, чем оно питалось; по крайней мере, оно теряет
свой лиственный убор, как доказательство того, что оно больше ничего не
может отдать, поскольку больше ничего не получает. Но организация, в
которую однажды попала искра жизни, продолжает носить в самой себе
источник внутреннего тепла, иссякающий лишь вместе с самой жизнью и
настолько не зависимый от внешнего тепла, что это внутреннее тепло
сильнее всего пронизывает тело именно тогда, когда вне его все окоченело
от холода. Сама природа сделала все, чтобы поставить внутреннее тепло в
точнейшее соотношение с климатом и температурой данного района земного
шара. Там, где она не смогла соблюсти безопасную меру внутреннего тепла
относительно к морозному климату, она уменьшила саму организацию, чтобы
в меньшем объеме сконцентрировать то, что, будучи распылено в большем,
действовало бы вполовину менее эффективно. Подвижнейшие и живейшие
животные (например, птицы) имеют соответственно самую теплую кровь, а
холоднокровные располагаются на границе живой природы. Внутреннее
животное тепло при любой темпера- 

269 

туре воздуха остается одинаковым, и если оно угасло, во внешнее тепло
лишь ускоряет разложение мертвой организации. 

По отношению к этой силе [теплу] сама природа соблюдает степень, которую
она никогда не переступает без ущерба для живой, органической природы.
Из колодных районов Земли навсегда исключено большое количество растений
и животных, в то время как районам с умеренным климатом лишь немногие
[виды] совершенно чужды; нечего и говорить о том, что только в последних
процветало, развивалось и формировалось благороднейшее человечество. Но
даже в умеренных зонах Земли природа вынуждена посредством революций
устанавливать равновесие, как только нарушена естественная мера тепла.
Свет на своем пути к нам повсюду находит сопротивление, и природа ни
одной силе никогда не позволяет выйти за свои пределы. Тепло также не
есть нечто изначальное, оно существует лишь постольку, поскольку свет
находит сопротивление; таким образом, даже деятельные силы природы
обнаруживают противостремящиеся силы по отношению ко всей своей мощи,
которая уничтожила бы все, в чем она смогла бы обнаружиться, и тем самым
саму себя, как только она стала бы безграничной. Неудивительно, что свет
и тепло пропорционально их количеству всегда стремятся связаться с
противоположным, потому что они только в этом ограничении есть то, что
они есть — расширяющие, отталкивающие, живительные силы. 

Для сохранения этих сил необходимо, чтобы им противодействовали
инертные, мертвые вещества. Следовательно, Земля сама по себе покоилась
и двигалась бы только в соответствии со своей инертностью, будучи не
развитой в своих силах и действиях, которые она за- 

270 

ключала бы в себе, не проистекай как бы из более высокого порядка
живительные деятельности, разворачивающие ее единство, будящие в ней
внутреннюю жизнь и те силы, которые, противодействуя законам тяжести,
учат мертвую материю подчиняться законам, отличным от законов всеобщего
притяжения.* Ибо характер всего управляемого более высокими силами
таков, что законы инертности и тяжести не имеют над ним власти, как над
всем остальным. Все неблагородное клонится к земле, все благородное само
собой поднимается над ней. И неживое растение уже стремится оторваться
от почвы; там, где оно не может обеспечить свой буйный рост, оно по
крайней мере тянется ввысь вместе с другими навстречу Солнцу и печально
склоняет свою вершину, как только его оставляют силы, которые заставляли
его тянуться вверх.** От воздействия тепла самые твердые тела меняют
свое состояние, одни становятся жидкими, другие превращаются в пар, лишь
немногие сопротивляются его мощи, причем последние, кажется, существуют
только для того, чтобы служить опорой (tragen) более благородных тел. 

Как в недрах, так и на поверхности Земли действуют, прежде всего, силы
притяжения. Некие тайные сродства связывают вещества с веществами, или
притягива- 

* Последнее предложение в первом издании гласит: «Следовательно, твердая
Земля покоится и движется только сообразно своей инертности, она не
содержит в себе ничего иного, кроме мертвых сил, и только сверху, словно
из какого-то другого мира, изливаются на нее и пронизывают ее нутро
живительные силы, которые, противодействуя законам тяжести, учат мертвую
материю подчиняться законам, отличным от законов всеобщего притяжения» 

** «Живая организация никогда не находится в прямом отношении к. массе,
которую она содержит в себе, и стареющее тело, несмотря на то, что око
теряет в массе, по весу уменьшается не пропорционально этому» — это
предложение отсутствует во втором издании 

271 

ют их друг к другу, как только более высокая сила (например, огонь и
тепло) разрывает их прежнюю связь. Все эти сродства, как кажется, имеют
общую сердцевину. Природа повсюду противопоставляет разнородное
разнородному, для того чтобы сделать возможным величайшее разнообразие
явлений. Однако вместе с тем она хочет, чтобы в этом разнообразии
господствовало единство, в этой борьбе — гармония; она желает, чтобы
разнородное стремилось связаться с разнородным и только в связи с ним
становилось целым. Таким образом, природа повсюду распространила
разнообразные вещества, которые родственны друг другу лишь благодаря
тому, что они все стремятся связаться с чем-то третьим. Даже мертвые
вещества, которые более не обнаруживают никакого сродства, являются,
вероятно, такими, у которых эта связь давно осуществлена и чьи силы
притяжения благодаря этому пришли в состояние покоя. Следовательно,
прием природы, по-видимому, был таким: разделить вещества, которые по
своей природе были однородны, и, насколько это возможно, сохранить их
разделенными, поскольку они, однажды связавшись и будучи более не
способными разделиться, являются лишь мертвой, инертной материей. Но где
же есть оно, это опосредствующее звено, которое только и связывает между
собой все эти сродства тел? Оно должно присутствовать везде и быть
распространено по всей природе в качестве всеобщего принципа частных
притяжений. Где же еще мы могли бы его искать помимо среды, в которой мы
сами живем, которая все окружает, все пронизывает, везде присутствует? 

Ежедневно обновляясь, воздух обнимает нашу Землю; будучи сам ареной
постоянных изменений, он является не только средой, проводящей к Земле
более высокие силы (света и тепла), благодаря которым разры- 

272 

ваются связи и вызываются притяжения, но одновременно и матерью того
замечательного элемента, который опосредованно или непосредственно
вступает в каждый химический процесс в качестве всеобщего
опосредствующего звена всякого сродства между телами. Таким образом,
наибольшую часть своих явлений природа сделала возможной уже при помощи
простейшего средства, при помощи того, что она противопоставила друг
другу два порядка тел: жидкий и твердый. Ни один химический процесс не
протекает без присутствия какого-нибудь жидкого тела. В то время как
твердые тела предоставляют нужные для химического процесса весомые
элементы, жидкие, как правило, отдают ему то и другое, силу и средство,
потому что они в такой же степени являются проводниками света и тепла,
как и того элемента, который требуется для химического процесса. 

Следовательно, как только была открыта природа различных упругих
жидкостей, от этих открытий по праву могли ожидать важнейшие последствия
для расширения наших знаний. Сама природа обособила оба этих класса тел
[жидкие и твердые] слишком четкими границами, чтобы нельзя было
надеяться в этой противоположности открыть тайну, которая делает для
природы возможным порождать величайшие действия при помощи простейших
средств. Напрасно старались бы растворить эти границы друг в друге и
утверждать, что переход от жидких тел к твердым является постепенным.
Разумеется, природа не делает скачков; но мне кажется, что этот принцип
понимается весьма неверно, когда вещи, которые природа не только
разделила, но и противопоставила друг другу, пытаются объединить в один
класс. Этот принцип гласит лишь следующее: все, что становится в
природе, становится не 

273 

посредством скачка, всякое становление происходит в непрерывной
последовательности. Однако из этого принципа еще не следует, что у
всего, что непрерывно взаимосвязано, — даже у того, что есть, — не
должно быть никакого скачка. Следовательно, из всего того, что есть,
ничто не стало без непрерывного продвижения вперед, без непрерывного
перехода от одного состояния к другому. Однако тогда, когда оно есть,
оно находится внутри своих собственных границ как вещь особого вида,
которая отличается от других четкими определениями. 

Точнейшей пограничной линией между твердыми и жидкими телами является
исключительное назначение последних быть проводниками положительных
причин. Твердые тела по сравнению с жидкими повинуются только лишь
законам тяготения; если они подчиняются более высоким (химическим)
законам, то это происходит по законам (качественного) притяжения, т. е.
при помощи отрицательных сил. 

От всех твердых или жидких тел отличается тот замечательный флюид —
жизненный воздух, — который кажется нам единственным источником света.
Ибо, в то время как все остальные тела содержат в себе лишь отдельные
элементы, способные к химическому притяжению, этот флюид имеет в себе
самом всеобщий принцип, который лежит в основе всех химических
притяжений. 

Так как данный флюид объединяет в себе самое разнородное, то уже
понятно, что он способен к разнообразнейшим проявлениям. Отсюда —
электрические притяжения и отталкивания, отсюда — феномены разложения
этого воздуха и горения тел, отсюда — явления света, который становится
нам понятнее, когда мы феномен света (его действие на наш орган)
отличаем от 

274 

того, что он есть и чем он должен быть для рассудка. И если вся природа,
и даже организация (Qkonomie) животного тела, основывается на
притяжениях и отталкиваниях, то ясно, почему природа распространила этот
флюид повсеместно и почему она к его наличию привязала не только
успешное осуществление многих химических процессов, но даже и
существование растительной и животной жизни. 

Разнородные принципы, которые природа объединила в этом флюиде, могут
быть известными нам только по своему воздействию на наши органы чувств,
и это порождаемое в нас данным действием чувство присуще впечатлениям,
которыми мы пользуемся. Свет и тепло есть лишь выражение нашего чувства,
а не обозначение того, что воздействует на нас. Уже из того, что свет и
тепло воздействуют на совершенно различные органы чувств, значит,
действуют совершенно различно, мы можем заключить, что мы при помощи
того и другого обозначаем лишь модификации нашего органа. Необычное
колебание наших головных и зрительных нервов, внезапный испуг, удивление
либо какое-то другое движение глаза приводят к тому, что мы видим свет
там, где на самом деле его нет. Даже люди, у которых зрение полностью
нарушено, видят свет ночью или при внезапном потрясении. И может быть,
даже градация цветов является не следствием разделения светового луча, а
последовательностью, которую производит наш глаз и которую утомившийся
орган нередко продуцирует сам собой. По крайней мере известны люди,
которые были совершенно не способны различать цвета видящим глазом. 

То же самое имеет место в случае с принципом всякого химического
притяжения, который новая химия обозначила как кислород. Это имя
заимствовано от 

275 

действия на наш орган, которое данное вещество окапывает даже не само, а
только в его связи с телами, и обозначает то, что есть этот принцип сам
по себе 1лк же мало, как свет и тепло. Но мы можем совершенно спокойно
оставить это выражение, как только мы однажды приучимся мыслить при этом
о чем-то более общем, чем о сокращении вкусовых нервов. Так как этот
принцип отрицательного рода, то можно даже сомневаться, сбудется ли
когда-нибудь надежда представить его самого по себе и отдельно. Между Юм
нам достаточно знать, что природа может достичь всего разнообразия своих
явлений, как в великом, так и в малом, при помощи противоположных сил
притяжения и отталкивания. 

Теперь наш взор расширяется. От отдельных законов, согласно которым
подчиненные силы поддерживают вечную перемену природы в более узких
сферах, мы вознесемся к законам, которые управляют Вселенной, приводят в
движение миры против миров и постоянно препятствуют тому, чтобы тело
обрушивалось на тело, — на систему. 

О динамическом процессе вообще 

(Дополнение к шестой главе) 

Тщетной была бы попытка понять многократные действия природы или
чудесные порождения, в которых она выявляет все свое самое внутреннее,
только из внешних воздействий на материю подобно тому, как в тех
системах, для которых материя есть абсолютно мертвое, неодушевленное, в
основании лежат все влияния, из действия которых на материю объясняются
жи- 

276 

вые явления и более высокие произведения. Зародыш жизни, хотя еще
скрытый, уже находится в массе, и если, как кажется, чисто телесная
часть природы выделяется обособленно в ряду тел, а духовная часть, или
всеобщая душа, — в свете, то и другое встречаются вместе в организме,
где душа, или форма, настолько сильно удерживает материю и связывается с
ней, что как во всем органическом существе, так и в его отдельном
действии форма есть целиком вещество, а вещество есть целиком форма. 

Если то из двух единств в абсолютном, в котором всеобщее становится
особенным, есть единство природы, и последняя, поэтому есть всеобщее
царство бытия самого по себе (Fursichselbstseins), то мироздание есть
полное преобразование бесконечного в конечное, следовательно, само вновь
есть единство, которое заключает все другие, поскольку они в природе
повторяются. Поэтому материальная Вселенная и каждое небесное тело само
по себе не являются ни одним из особенных единств, которые только и
исходят из них, ни неорганической массой, ни растением или животным, а
охватываемым общим взглядом тождеством всего этого. Только внутри
единства каждого небесного тела, т. е. каждого такого целого, которое в
качестве являющегося тела и в явлении одновременно идеи само по себе
есть Вселенная, тот акт преобразования, посредством которого абсолютное
тождество перепито в особенности небесных тел, повторяется в
перерастании тождества небесного тела в ряд особенных тел, которые здесь
могут явиться не как Вселенные, а лишь как частные единства, потому что
они подчинены господствующему единству. 

В состоянии первого тождества материи каждого небесного тела все
различия покоятся в нем нераскрытыми, неразвернутыми, однако тот же
самый вечный акт, 

277 

благодаря которому это небесное тело проявляется в особенности,
продолжает свое действие также и в нем самом. Каждая преобразованная в
него идея точно так кг, как оно, сама себя превращает в форму и является
посредством единичной действительной вещи. 

Первой потенцией разворачивания тождества явля-1 1ся, как сказано,
преобразование единства во множестве, абсолютной формой которого
является абсолют-нос пространство, относительной — линия. Все формы,
посредством которых разделяются вещи в этой потенции, будут, поэтому
исключительно формами пространства на и тремя единствами (или
измерениями) пространно на, так как пространство в своем тождестве как
отражают абсолютного в различии также заключает три единства. То, что
теперь вообще все различия тел должны сводиться единственно к их
отношению к трем измерениям пространства и тела со всеми качествами
подразделяются на три класса, что тела обнаруживают, 

ибо преобладание первого измерения и абсолютного усиления (Koharenz),
либо преобладание второго и окислительной связи, либо, наконец, большую
или меньшую неразличенность обоих в жидком, уже следует из общего
доказательства, но может быть обосновано так - 

же с помощью полной индукции. 

Настоящим отбрасываются все абсолютные качественные различия материи,
которые ложная физика закрепляет в так называемых «элементах» и делает
постоянными: вся материя внутри есть одно и то же (cms), по сути —
чистое тождество; всякое различие исходит единственно от формы и
является, поэтому только идейным (ideell) и количественным. 

Другое единство внутри абсолютного преобразования бесконечного в
конечное, которое есть обратное стремление всякой особенности во
всеобщность, всякого 

278 

различия в тождество (а так как последнее является здесь как свет — в
свет, по сравнению с чем в первой потенции свет преобразовался в не
тождество и затемнился в нем), это другое единство, говорю я, вновь
заключает в себе все формы точно так же, как и первое, но только как
формы деятельности, тогда как первое — как формы бытия. Это обратное
преобразование единичной вещи в свет есть то, что в общем является как
динамический процесс, и все формы последнего точно так же, как и формы
первой потенции, должны будут соответствовать трем измерениям
пространства. 

Ранее уже было доказано, что магнетизм как процесс, как форма
деятельности есть процесс длины, электричество — процесс ширины,
химический же процесс — это тот, который вызывает (affiziert) сцепление,
или форму, во всех измерениях и поэтому в третьем [измерении]. 

И здесь посредством самой конструкции исключены все фиксированные
качественные противоположности особых материй, из действия которых
довольно долго напрасно пытались понять эти явления: основание и
источник данных явлений коренятся в форме и внутренней жизни самого
тела, а свет как всеобщий необходимо предстоит всякому динамическому
процессу. Отличие форм последнего основывается единственно на различном
отношении их деятельности к трем измерениям, и, таким образом, мы можем,
в свою очередь, все качественные различия тел в первой потенции основать
на их различном отношении к трем измерениям динамического процесса. 

Вместе с этой конструкцией одновременно установлено, что химический
процесс как тотальность заключает в себе обе первые формы. 

279 

Субстанция, сущность абсолютного единства, полностью представляется в
организме, который обозначает третью потенцию. Всеобщее и особенное
здесь совершенно не различены, так что вещество есть целиком свет, свет
есть целиком вещество, судя с внешней стороны, например, по цвету,
который здесь уже не есть мертвый, покоящийся, как цвет тела в первой
потенции, а живой, подвижный, внутренний, а также с внутренней
посредством того, что все бытие здесь есть деятельность, а деятельность
одновременно бытие. И даже в этом высшем сочетании вещества и формы тот
первый тип возвращается в трех формах всякой органической жизни. 

То, что в первой и второй потенциях было сцеплением и магнетизмом,
здесь, после того как идейный (ideelle) принцип отождествился с
веществом в первом измерении, возвращается как стремление к формированию
(Bildungstrieb), воспроизведение. То, что там представлялось как
относительное сцепление или электричество, здесь при абсолютном
отождествлении формы и вещества во втором измерении возвысилось до
раздражительности, до жизненной способности сокращения. Наконец, там,
где свет полностью встает на место вещества, проникает в третье
измерение, сущность и форма становятся совершенно едины, химический
процесс более низкой потенции переходит в чувствительности к внутренней
абсолютной формирующей силе (Bildungsvermogen). 

Настоящим только и разрешена вся проблема любого небесного тела:
представить как различие то, что оно заключало в себе как тождество.
Третье единство есть в нем первое и абсолютное. Оно не может проявляться
как особенное, не проявляясь как неразличенность обоих противоположных
единств, и наоборот. 

280 

Вместе с произведением реального момента неразличенности в реальном мире
он [момент] непосредственно выступает в последнем и идеально (ideal) в
разуме, тождестве, истинном идеальном первовеществе всех вещей. 

Бели вновь сравнить различные потенции между собой, то можно усмотреть,
что первая, в целом, подчинена первому измерению, вторая — второму, в
организме же впервые достигнуто истинное третье измерение, в то время
как в не имеющем потенций разуме, покоящемся в зеркале абсолютного
тождества, точно так же как в его противоположном отражении, бездонном
(grundlosen) пространстве, которое есть тождество, проявляющееся в
относительности преобразования бесконечного в конечное, измерения не
различаются и составляют одно. 

Вот всеобщая артикуляция (Artikulation) Вселенной, выявить которую как
таковую для всех потенций природы составляет подлинное занятие
натурфилософии. 

282 

ВТОРАЯ КНИГА 

283 

ВТОРАЯ КНИГА 

Вместо того, чтобы от чистых принципов постепенно спуститься к
эмпирическим, более свободная форма наших исследований, наоборот,
позволила постепенно подняться от опытов и эмпирических законов к чистым
принципам, предшествующим всякому опыту, чего не позволила бы строгая
научная форма. 

Уже с давних пор всеобщее притяжение и равновесие рассматривали как
закон Вселенной, и любая попытка заставить всю природу и в подчиненных
системах действовать согласно тем законам, которыми она руководствуется
в системе целого, рассматривалась с тех пор как заслуга. 

Наша цель сейчас следующая: установить, как законы частного притяжения и
отталкивания могут быть взаимосвязаны с законами всеобщего притяжения и
отталкивания, не связывает ли те и другие один общий принцип, не
являются ли те и другие в системе нашего знания одинаково необходимыми?
Вот вопросы, ответ на которые, вероятно, будет наградой следующих
исследований. 

284 

Первая глава 

О ПРИТЯЖЕНИИ И ОТТАЛКИВАНИИ ВООБЩЕ КАК ПРИНЦИПАХ СИСТЕМЫ ПРИРОДЫ 

Тем временем мы предполагаем, что законы взаимного притяжения и
отталкивания являются всеобщими законами природы, и спрашиваем, что
должно необходимо следовать из этого, предположения. 

Если они являются всеобщими законами природы, то они должны быть
условиями возможности природы вообще. Однако мы рассматриваем их прежде
всего только в отношении к материи, в какой мере она есть предмет нашего
знания вообще, отвлекаясь от всех ее специфических и качественных
различий. Следовательно, они должны быть сначала рассмотрены как условия
возможности материи вообще, и никакую материю изначально нельзя мыслить
без того, чтобы между ней и какой-либо другой не имели места притяжение
и отталкивание. 

Это мы предполагаем. Так ли это должно быть и почему, будет, исследовано
позднее. 

Материя для нас до настоящего момента есть только нечто протяженное в
трех измерениях, что наполняет пространство. 

Если мы теперь предположим притяжение и отталкивание между двумя
первичными массами, ибо это то самое малое, что мы можем предположить, а
эти массы мы можем по своему желанию мыслить сколь угодно маленькими или
большими, однако с тем ограничением, что мы обе допускаем одинаковыми
(ибо до сих пор у нас нет основания считать их неодинаковыми), то
получим следующее: их притягивающие и отталкивающие силы должны взаимно
уничтожиться (взаимно исчерпаться), их сила притяжения и отталкивания
есть 

285 

только одна общая сала, и так как свое существование в пространстве
данные массы обнаруживают лишь посредством этих сил, то отпадает также
всякое основание различия между ними; они могут рассматриваться не как
противоположные, а лишь как одна масса. 

Но нет и не может быть материи иначе, чем благодаря действию и
противодействию притягивающих и отталкивающих сил; следовательно, если
помимо тех двух элементарных масс (Gnindmassen) А и В нет некоей третьей
С, против которой они теперь направляют совместное действие, то А и В,
так как их силы взаимно уничтожаются и теперь представляют лишь одну
общую силу, в действительности = 0, ибо не существует ничего, на чем они
могли бы действовать, и ничего, что могло бы действовать в них; но «ели
мы положим третью (все еще одинаковую с двумя первыми) массу, то это
будет чистейшим, прекраснейшим и изначальнейшим отношением. Ибо две
одинаковые массы не могут быть как таковые вне друг друга и поэтому
различаться, не будучи в третьей [массе] одним и друг в друге, а именно
таким образом, что они в этой третьей не складываются и одна не
увеличивает другую либо в противном случае они были бы вновь только в
ней и не были бы вне друг друга), но так, что две между собой и третьей
есть одно, где каждая из двух первых одновременно есть целиком третья и
одна ее сторона. Две вещи, как говорит Платон в «Тимее», вообще не могут
существовать без чего-то третьего, и прекраснейшей связью является та,
которая наилучшим образом превращает в одно саму себя и связуемое, так
что первое относится ко второму, как второе к среднему.* 

· Вместо последнего пассажа в первом издании говорится: «...но если мы
положим третью (все еще одинаковую с двумя первыми) массу того, что
следует из этого? Она благодаря своим изначальным силе притяжения и силе
отталкивания вынудит. А и В направить их общие силы про- 

286 

Но если мы вместо двух одинаковых элементарных масс. А и В допустим две
неодинаковые, то хотя их силы не становятся взаимными, но сила одной (к
примеру, А) полностью уничтожает силу другой (В), и, таким образом, мы
будем иметь снова только одну массу, обладающую остатком силы, который
мы не можем себе представить, не приписывая ему тотчас же вновь объекта,
на котором он себя растрачивает. 

Поэтому чтобы помыслить отношение между двумя элементарными массами, мы
в обоих случаях вынуждены домыслить второе отношение, в котором они обе
стоят к третьей, и это относится как к наименьшим, так и к наибольшим
массам. 

Если мы рассматриваем отношение между тремя изначально одинаковыми
массами, которые взаимно притягиваются и отталкиваются, то ни одна не
исчерпает свою силу в другой, так как каждая масса в любой момент мешает
воздействию одной массы на другую» поскольку каждая (согласно
предположению) одинаковым образом в каждой другой имеет центр и
находится вне ее. На том же самом основании, на котором А или В должно
претерпевать воздействие от С, последнее претерпевает подобное
воздействие от А и В, и наоборот; получается, что при таком равенстве
оснований определения нигде не будет никакого действия, и поскольку
действие в телесном мире выражается как движение, нигде не будет
никакого движения. Последнее при допущенных массах можно было бы мыслить
только тогда, когда А и В так же, как С распадается на них, снова
распадались бы на другие массы, однако таким образом, чтобы равенство с
третьей существовало только в 

див себя, сила каждой массы будет воздействовать вместе на две другие, и
каждая масса будет препятствовать тому, чтобы две остальные исчерпали
свои изначальные силы друг в друге». 

287 

Юм, а не по отдельности, и только у этих вторичных m.ill было бы
движение, потому что только каждая из них сама по себе неодинакова с
третьей, а в целом они представляют с ней полнейшее единство.* 

Следовательно, если в системе должно возникнуть Снижение, то массы
необходимо предположить неравными. Однако уже из этого вытекает, что
самое первоначальное движение, производимое динамическими силами, не
может быть прямолинейным. Это и должно мыть так, если только система тел
вообще возможна. Ибо, так как она приносит с собой понятие системы,
согласно которому является замкнутым в самом себе целым, то и движение в
системе должно представляться исключительно относительным, но не
относимым к чему-то имеющемуся вне системы. Это было бы невозможным,
если бы все тела системы двигались по прямой линии. Напротив, система, в
которой подчиненные тела описывают вокруг общего незыблемого центра
линии, более или менее приближающиеся к окружности 

· «Если мы рассматриваем отношение между тремя изначально одинаковыми
массами, которые взаимно притягиваются и отталкиваются, то ни одна не
исчерпает свою силу в другой, так как каждая масса и любой момент мешает
воздействию одной массы на другую. Согласно тому же закону, по которому,
например, С мешает воздействию В на А, Л, в свою очередь, мешает
воздействию С на В. Но в этот момент воздействие Л на С нарушается В,
таким образом, это чередование продолжается до бесконечности, поскольку
оно бесконечно восстанавливает само себя. Следовательно, хотя
воздействие каждой массы на две другие должно длиться постоянно,
поскольку оно постоянно восстанавливается, однако в каждом отдельном
моменте оно должно мыслиться бесконечно малым, поскольку оно столь же
постоянно нарушается, и так как изначальные силы материи могут
действовать только как движущие силы, то и движение, которое каждая
масса вызывает в двух других, представляется бесконечно малым. Таким
образом, в системе тел, которые предполагают равными, не имеется
никакого движения». (Первое издание.) 

288 

(для того чтобы ее движение могло быть представлено относительным), не
требует имеющегося вне нее эмпирического пространства даже в отношении к
возможному опыту. Потому что движение в такой системе без всякого
отношения к имеющемуся вне нее эмпирическому пространству, в
действительности (как показали уже Ньютон и Кант), есть не абсолютное, а
относительное движение, а именно относительное по отношению к самой
системе, в которой принадлежащие ей тела непрерывно изменяют свои
соотношения друг с другом, но всегда только в отношении к пространству,
которое они сами окружают благодаря своим движениям (вокруг общего
центра). По отношению к любой другой системе предположенная система есть
единственно возможная. 

Даже если эта система была бы подчинена еще более высокой системе, это
не изменило бы отношений системы внутри нее как замкнутого в себе самом
целого. Всякое движение в этой системе имеет место только по отношению к
самой системе, и любое движение, которое было бы ей присуще по отношению
к другой системе, необходимо было бы единым движением всей системы
(рассмотренной как единство). Такое движение всей системы (по отношению
к системе вне нее), отнесенное к самой системе, было бы абсолютным, т.
е. вовсе бы не было движением (и так должно быть, если система является
системой). Куда бы в мироздании ни двигалось целое, система в себе самой
остается той же самой, ее тела бесконечно описывают те же самые
траектории, и внутренние отношения, на которых основывается, например,
смена времен, климата, и т. д. на отдельном теле, все так же
сопровождают систему по орбите, для которой и тысячелетия не составляют
меры. 

289 

Так как, следовательно, подчиненная система безразлична по отношению к
одному более высокому телу и в как силы притяжения всей системы можно
пред-11авить себе объединенными в центре, то центральное тело (как
планета, которая вела бы за собой остальные в качестве спутников)
одновременно должно было бы принадлежать более высокой системе, причем
это отношение не имело бы влияния на внутренние отношения подчиненной
системы. Ибо сила, с которой центральное тело притягивается к центру
некоей другой системы, одновременно является силой, с которой оно
притягивает планеты своей системы. Таким образом, система мира
основывается на тех же самых законах, на которых основывается отдельная
система, и вместе с решением проблемы, как изначально возможна материя
вообще, разрешена проблема возможности Вселенной. 

Если принципы всеобщего притяжения прослежены до их предельной высоты,*
то в таком случае можно вновь спуститься к отдельному небесному телу
системы. На нем все должно стремиться к центру согласно тому же самому
закону, который обеспечивает его траекторию. Это движение по направлению
к центру большего тела называется динамическим, потому что оно
происходит вследствие действия динамических сил. Но любое движение
является только относительным, и апагогическое доказательство положения,
что из противоположного ему должно было бы следовать абсолютное
движение, повсюду значимо с одинаковой очевидностью. То, что любое
движение относительно, оз- 

· Тому, что система мира вообще возможна, нет никакого дальнейшего
основания, кроме принципов притяжения и отталкивания. Однако то, что
система мира есть эта определенная система, может и должно быть
объяснено исключительно из законов всеобщего притяжения. Почему? Об этом
позднее, 

290 

начает, что для того, чтобы воспринимать движение, я вынужден вне
движущегося тела полагать некое другое, которое покоится, по крайней
мере, по отношению к данному движению, хотя оно может, в свою очередь,
двигаться по отношению к некоему третьему, постольку покоящемуся телу, и
так до бесконечности. Отсюда необходимые для возможности опыта обманы
чувств, например, покой Земли и движение неба, которые рассудок хотя и
разоблачает, однако никогда не может прекратить. 

Мало того, в самом теле, которое движется, должен иметь место
относительный покой, т. е. части тела не должны изменять своего
отношения между собой, в то время как все они изменяют свое отношение к
другим телам в пространстве, и если они его меняют, то для того, чтобы
было возможно воспринять это отношение, должны существовать другие
части, которые данное отношение не меняют, т. е. тело, по крайней мере,
должно быть сохраняющимся, даже если оно не находится в одном и том же
состоянии. 

Материя (как таковая) не способна ни к каким изменениям своего состояния
без воздействия внешней причины. Это закон инертности материи, который
совершенно одинаково касается как состояния покоя, так и состояния
движения. Однако материя не может двигаться благодаря внешней причине,
разве лишь она противопоставляет ей деятельные движущие силы
(непроницаемость). Следовательно, если тело покоится или движется под
воздействием внешних сил (ибо это в данном отношении совершенно
безразлично), то действие его собственных движущих сил должно мыслиться
бесконечно малым; в первом случае потому, что тело не изменяет своего
состояния, во втором потому, что оно должно приводиться в движение явно
внешней при- 

291 

чиной. Следовательно, имеет место относительный покой, которым тело
обладает по отношению к самому себе, по отношению же к телам вне его оно
может мыслиться находящимся в покое или в движении. 

Однако я могу представить себе движение без покоя так же мало, как и
покой без движения. Все, что покоится, покоится лишь постольку,
поскольку нечто другое движется. Всеобщее движение неба я воспринимаю
лишь потому, что смотрю на Землю, как на покоящуюся. Таким образом, даже
всеобщее движение я отношу к частичному покою. Однако точно так же, как
всеобщее движение предполагает частичный покой, последний вновь
предполагает еще более частичное движение, оно, со своей стороны, — еще
более частичный покой, и так до бесконечности. Я не могу представить
себе Землю покоящейся по отношению к небу, разве лишь на ней самой имеет
место частичное движение, и это частичное движение, например, воздуха,
рек, твёрдых тел. я, в свою очередь, не могу представить без
предположения частичного покоя в них самих и т. д. 

Следовательно, во всяком теле, которое движется, я представляю
внутренний покой, т. е. равновесие внутренних сил; ибо оно движется лишь
в той мере, в какой оно есть материя внутри определенных границ, а
последние могут мыслиться только как продукт противоположных,
ограничивающих друг друга сил. 

Однако это равновесие сил, этот частичный покой тела я не вижу иначе,
как в отношении к противоположности — уничтоженному равновесию и
частичному движению. Но последнее не должно иметь места сейчас, в то
время как тело движется, ибо это тело должно двигаться как тело, т. е.
как материя внутри определенных границ (как масса). Поэтому это
нарушенное равновесие (частичное движение в движущемся теле) 

292 

не могу представлять себе действительным, но я необходимо должен
представлять его возможным. Причем эта возможность не должна быть только
мыслимой, она должна быть реальной возможностью, имеющей свое основание
в самой материи. 

Материя, тем не менее, инертна. Движение материи без внешней причины
невозможно. Следовательно, и это частичное движение не может начаться
без внешней причины. А насколько мы до сих пор знаем, только движущееся
тело может сообщить движение другому телу. Частичное же движение, о
котором мы говорим, должно быть полностью отличным от вызываемого при
помощи толчка, посредством передачи, — оно должно быть даже ему
противоположным. Следовательно, это не может быть движение, которое одно
движущееся тело сообщает другому, и — что следует необходимо — это
должно быть движение, которое покоящееся тело сообщает покоящемуся.
Любое движение, вызываемое при помощи толчка, называется механическим, а
движение, которое покоящееся тело вызывает в покоящемся, — химическим;
таким образом, мы имели бы следующую градацию движений. 

Всем остальным движениям необходимо предшествует первоначальное,
динамическое (которое возможно только благодаря силам притяжения и
отталкивания). Ибо даже механическое, т. е. сообщаемое при помощи
толчка, движение не может иметь места без действия и противодействия в
теле притягивающих и отталкивающих сил. Ни одно тело нельзя толкнуть без
того, чтобы оно само не проявило отталкивающей (rebellierende) силы, и
ни одно не может двигаться как масса без того, чтобы в нем не
действовали силы притяжения. Еще менее химическое движение может иметь
место без свободной игры динамических сил. 

293 

Химическое движение является прямо противоположным механическому.
Последнее сообщается телу при помощи внешних сил, первое вызывается в
теле хотя и с помощью внешних причин, но все же, как кажется, благодаря
внутренним силам. Последнее предполагает частичный покой в движущемся
теле, первое предполагает прямо противоположное — частичное движение в
неподвижном теле. 

Нельзя быстро установить, как химическое движение относится к всеобщему
динамическому. Твердо известно лишь, что оба возможны только благодаря
при-1ягивающим и отталкивающим силам. Однако всеобщие силы притяжения и
отталкивания, поскольку они являются условиями возможности материи
вообще,* пожат по ту сторону всякого опыта. По сравнению с этим силы
химического притяжения и отталкивания уже предполагают материю и поэтому
не могут познаваться как-либо иначе, кроме как посредством опыта.
Поскольку первые предшествуют всякому опыту, то они мыслятся абсолютно
необходимыми, последние же мыслятся случайными. 

Но динамические силы могут мыслиться в их необходимости лишь, поскольку
они одновременно являются в их случайности. В каждом единичном теле
притягивающие и отталкивающие силы необходимо находятся в равновесии.
Однако эта необходимость чувствуется только в противоположности к
возможности, что это равновесие нарушается. Эту возможность мы вынуждены
искать в самой материи. Основанием тому может служить стремление материи
выйти из равновесия и отдаться свободной игре своих сил. По крайней
мере, материя, в которой мы не предполагаем 

· Это было со всей ясностью предположено выше. 

294 

подобной возможности (которая не способна ни к какому химическому
отношению), называется мертвой материей в узком смысле слова. 

Чтобы выйти из равновесия своих основных сил, инертная материя нуждается
во внешнем воздействии. Как только это воздействие прекращается, она
погружается в свой прежний покой, и химический феномен есть не более
стремление покинуть равновесие, чем стремление это равновесие утвердить.
Но поскольку сущность материи заключается в равновесии ее сил, то
природа необходимо должна подняться от этой ступени к более высоким. 

Если однажды сделан первый шаг от необходимого к случайному, то
несомненно, что природа не остановится на более низкой ступени, имея
возможность продвинуться на более высокую. А для этого достаточно, чтобы
природа однажды допустила свободную игру сил в материи, так как если
последняя однажды выходит из равновесия, которое она сохраняет, то не
является невозможным, чтобы какое-то третье (что бы это ни было) сделало
эту борьбу свободных сил постоянной и чтобы материя (теперь произведение
природы) таким образом нашла в самой этой борьбе продолжение своего
существования. Следовательно, уже в химических свойствах материи
находятся первые, хотя еще совершенно не развитые зародыши будущей
системы природы, которая в разнообразнейших формах и образованиях может
разворачиваться до тех пор, пока творящая природа, по-видимому, не
возвратится в саму себя. Таким образом, одновременно предначертан путь
дальнейшим исследованиям, до тех пор, пока в природе необходимое и
случайное, механическое и свободное не разделятся. Опосредствующее звено
между ними составляют химические явления. 

295 

Итак, как только принципы притяжения и отталкивания рассматривают как
принципы всеобщей системы природы, то они на самом деле оказываются
плодородными. Тем важнее глубже исследовать основание и iniiuc право на
неограниченное применение этих принципов. 

Так как сила всеобщего притяжения повсюду пропорциональна количеству
материи, то в будущем она может называться количественной, а сила
частного (химического) притяжения — качественной, поскольку она,
по-видимому, основывается на качествах тел. 

Общий взгляд на мировую систему 

(Дополнение к первой главе) 

Древние и вслед за ними новые [философы] дали реальному миру весьма
значительное наименование natura rerum,1 или рождения вещей, ибо он есть
та самая часть, в которой вечные вещи, или идеи, становятся
существующими. Это происходит не вследствие вмешательства вещества или
материи, а благодаря вечному субъект-объективированию абсолютного, в
силу чего оно свою субъективность и скрытую в ней и непознаваемую
бесконечность дает познать в объективности и конечности и делает чем-то.
Этот акт, как мы знаем из предыдущего, в [сфере] в себе (in dem An sich)
не отделен от противоположного ему, и таковым вообще является только для
того, чтоб само находится в нем и объединяется [в целое] не при помощи
противоположного единства, благодаря каковому объединению оно
восстанавливалось бы в своем в себе, или абсолютном существовании. 

296 

Посредством того же самого акта, в котором абсолютное дает познать свое
единство в различенности, любое преобразованное в особенное (in das
Besondere) единство должно быть необходимым стремлением в себя самого и
в особенности, или таком виде своего тождества, сделать сущность
познаваемой. Следовательно, как Вселенная вообще, так и каждая вещь в
природе познаются только с одной своей стороны, а именно со стороны
преобразования своей сущности в форму. 

Так как вещь не может существовать в сфере бытия самого по себе
(Fur-sich-selbst) и бытия в себе самом (ln-sich-selbst-Seins) как
таковой, не пребывая в своей особенности, познаваемой только в
относительном и несовершенном тождестве (поскольку в абсолютной форме
все есть одно), то она [т. е. вещь] необходимо является вместе с только
относительным тождеством бесконечного и конечного и, поскольку это
тождество всегда и необходимо есть лишь часть абсолютного тождества,
идеи, — во времени, ибо временность в отношении любой вещи определена
именно посредством того, что эта вещь по форме, или в действительности,
есть не всё, чем она может быть согласно своей сущности, или идеи. 

Форма объективирования бесконечного в конечном, воспринимаемая только
как таковая в различенности, как форма явления в себе (An sich), или
сущности, есть плоть, или телесность вообще. Следовательно, поскольку
идеи, преобразованные в этом объективировании конечности, являются,
постольку они необходимо телесны; а поскольку в этом относительном
тождестве как форме все же воспроизводится целое, так что они и в
явлении все еще есть идеи, то они есть тела (Когрег), которые
одновременно суть миры (Welten), т. е. небесные тела (Weltkorper).
Поэтому система небесных тел 

297 

не что иное, как видимое, познаваемое в конечном и царство идей. 

Отношение идей друг к другу таково, что они, находя, друг в друге, и,
тем не менее, каждая сама по себе абсолютна, так что они одновременно
зависимы и незаконны; это отношение мы можем выразить только через
символ зачатия. Поэтому среди небесных тел будет иметь место
подчиненность так же, как среди самих идей, а именно такая, какая не
уничтожает их абсолютности в себе (in sich). Для любой идеи та, в
которой она содержится, есть центр; центром всех идей является
абсолютное. То же самое отношение обнаруживается и явлении. Вся
материальная Вселенная разветвляется их высших единств до особенных
универсумов, поскольку любое возможное единство вновь распадается на
другие единства, каждое из которых может явиться как особенное только
при помощи продолжающегося различения. Но у небесных тел должно быть
выделено первое тождество, в котором еще ничего не обособлено, хотя
вместе с первым обособлением небесного тела как конечного полагается и
дальнейшее обособление того, что в нем есть, так что оно, конечное само,
может приносить только конечные плоды. Ибо так же, как это тело само
есть идея, являющаяся благодаря себе самой как особенная форма, так и
все остальные идеи, которые преобразованы в него и которые оно
производит из себя, могут стать объективными не в их е себе, а только
посредством единичных действительных вещей. Следовательно, то, что мы
называем органической и неорганической материей, есть опять-таки только
потенции этого первого тождества. Небесное тело в своем первом тождестве
не является неорганическим, потому что оно в то же время есть
органическое: оно не является органическим в том смысле, что оно не
имеет в самом себе 

298 

одновременно неорганического, или вещества, которое органическое имеет
вне себя. Мы называем животное лишь относительным животным, для него
вещество его существования находится в неорганической материи; а
небесное тело есть абсолютное животное, которое в себе самом имеет все,
в чем нуждается, следовательно, и то, что для относительного животного
еще находится вне его как неорганическое вещество. 

Бытие и жизнь всякого небесного тела, которые в явлении подобны бытию и
жизни идей, покоятся на удвоенном единстве всех, идей, том, благодаря
которому они есть в самих себе, и том, благодаря которому они есть в
абсолютном. Однако оба эти единства есть одно и то же единство. Первое
единство — это то, в котором бесконечное расширяется в их особенность,
второе — то, в котором их особенность возвращается в абсолютность;
благодаря первому они находятся в самих себе, вне центра, благодаря
второму они находятся в центре. 

О том, насколько оба этих единства можно сравнивать с единствами силы
расширения и силы притяжения, которые прежняя физика клала в основу
своих теорий в качестве всеобщих принципов системы природы, будет
сказано подробнее в последующих «Дополнениях». Между тем, читателя,
который захочет глубже ознакомиться с законами мировой системы согласно
учению натурфилософии, мы отсылаем к диалогу «Бруно, или о божественном
и природном принципе вещей», а также к «Дальнейшему изложению системы
философии» (§ VII) в «Новом журнале спекулятивной физики», во второй
тетради первого тома.2 

299 

Вторая глава 

О МНИМОМ ПРИМЕНЕНИИ ЭТИХ ДВУХ ПРИНЦИПОВ 

Хотя Ньютон, кажется, расходился сам с собой во мнении о значении
выдвинутого им принципа всеобщем притяжения, тем не менее, его
последователи вскоре перестали рассматривать притяжение небесных тел
друг к другу исключительно как мнимое, а начали рас-1матривать его как
динамическое притяжение, изначально присущее материи, потому что это
притяжение было бы мнимым, если бы оно порождалось в результате действия
какой-то третьей материи, которая сближала бы тела друг с другом и
отдаляла бы их друг от друга (например, эфира). Следовательно, если
Ньютон и действительности сомневался, что является «действующей причиной
притяжения», не вызывается ли оно посредством толчка или каким-то другим
неизвестным нам способом, как он выражается в нескольких местах
(несмотря на то, что в других он отчетливо утверждает противоположное),
то использование им этого принципа для сооружения системы мира на самом
деле было только видимостью, или, скорее, сама сила притяжения была для
него научной фикцией, которой он пользовался только для того, чтобы
свести феномен к законам в общем, не желая его посредством этих законов
объяснять. 

Однако крайне вероятно, что Ньютон именно посредством этого хотел
избежать другого возможного фиктивного использования данного принципа,
на которое вскоре после него пустилась большая часть его сторонников.
Чтобы предотвратить иллюзию, что он якобы действительно хотел физически
объяснить всеоб- 

300 

щую гравитацию при помощи этой основной силы, Ньютон некоторое время
предпочел считать феномен притяжения только видимостью, и потому сам
вновь искал его физическое объяснение в механическом действии
гипотетически предположенной жидкости, которую он назвал эфиром; однако
вскоре он сам снова в той же степени противоречил этому предположению,
как до этого его утверждал — очевидное доказательство, что его не
удовлетворяло ни то, ни другое и что он считал возможным найти какой-то
третий выход. 

Если принцип всеобщего притяжения должен что-то объяснять, то он имеет
значение не более и не менее как какого-то qualitas occulta3
схоластиков, как fuga vacui4 и тому подобного. А если сам этот принцип
стоит на границе всякого физического объяснения, если он является тем,
что только и делает вообще возможным вопрос о причине и действии, то
необходимо прекратить вновь искать для него причину и выставлять его
самого как причину (т. е. как-то, что возможно только во взаимосвязи
природных явлений). 

Даже если Ньютон о силе притяжения и говорил, что она есть materiae vis
insita, innata5 и т. д., то в мышлении он наделял материю независимым от
силы притяжения существованием. Поэтому материя могла бы и в
действительности существовать без всяких притягивающих сил; то, что она
имеет эти силы (что, например, некая более высокая рука вложила в нее
это стремление, как выражались некоторые ученики Ньютона), по отношению
к существованию самой материи является чем-то случайным. 

Однако если притягивающая и отталкивающая силы являются условиями
возможности материи или, скорее, если сама материя есть не что иное, как
эти силы, мыслимые в конфликте, то эти принципы находятся на 

301 

вершине всего естествознания либо как положения, заимствованные из
некоей более высокой науки, либо как аксиомы, которые необходимо
предполагать прежде hi его, если только физическое объяснение вообще
возможно. 

Поскольку же силу притяжения и отталкивания можно в рефлексии
представить себе отличной от малярии, то думают (в соответствии с не так
редко встречающимся заблуждением), что-то, что может быть разделено в
мышлении, и на деле существует раздельно. Если поддаются этому
заблуждению, то считают, что материя существует без притягивающих и
отталкивающих сил. 

Если это так, то последние более не могут претендовать на звание первых
принципов, они сами теперь входят в ряд природных причин и действий;
промышленные как причины, они, однако, преподносят рассудку лишь темные
качества материи, которые вместо того, чтобы способствовать исследованию
природы, напротив, стоят на его пути. 

Та же видимость рефлексии, которая сбивает с толку относительно этих
принципов, распространила свое влияние на все науки. Лейбниц отверг
ньютоновскую силу притяжения, потому что он считал ее фикцией ленивой
философии, которая вместо того, чтобы усердно исследовать физические
причины, предпочитает тотчас же прибегать к помощи темных, неизвестных
сил (цели всякого познания природы). Однако если Ньютон считал всеобщее
притяжение силой, внесенной в материю, то он делал то же самое, что
Лейбниц (как его обычно понимают) осуществлял в другой области, когда
изначальные и необходимые действия человеческого духа он объяснял,
исходя из врожденных сил. Точно так же, как Ньютон отделял материю от ее
сил (как если бы од- 

302 

но без другого могло существовать, или как будто бы материя есть что-то
другое, чем ее силы), так и лейбницианцы отделяют человеческий дух (как
вещь в себе) от его изначальных сил и действий, как будто бы дух
существует иначе, чем только благодаря своим силам и в своих действиях.
Задолго до Ньютона Кеплер, этот творческий ум, высказал в поэтических
образах то, что Ньютон позже выразил прозаически. Когда Кеплер впервые
заговорил о томлении, которое сближало бы материю с материей, а Ньютон —
о притяжении между телами, ни один из них не подозревал о том, что этим
выражениям когда-нибудь припишут то, что они для них самих или для
других служили объяснениями. Ибо материя и притягивающая и отталкивающая
силы были для них одним и тем же — лишь двумя равнозначными выражениями
одного и того же, одно из которых имеет силу для чувств, другое — для
рассудка. 

Даже когда Ньютон, как мы видели, находился перёд альтернативой
рассматривать всеобщую силу притяжения либо как qualitas occulta (что он
не хотел и не мог), либо как видимость, т. е. как действие чуждой
причины, он, по-видимому, ни разу не обнаружил для себя основания,
которое приводило его в колебание между двумя противоречащими
утверждениями. И зачем бы это было ему нужно? Это основание касалось
только возможности принципов: система, уверенная в себе самой, не
проявляла в том никакой заинтересованности. 

Наша эпоха, не только изобретая сама, но и исследуя возможность
предшествующих измышлений, раскрыла это заблуждение рефлексии,
проходящее через все науки. Для естествознания внутри его определенных
границ это может быть совершенно безразличным. Оно продолжает идти своим
проторенным путем, даже 

303 

оно не представляет себе ясно принципов. Темнее это открытие для
философии, перед судом которой в конце концов, должны быть разрешены все
тензорные вопросы, с которыми не могут справиться другим науки,
полностью полагаясь на наглядность своих понятий или пробный камень
опыта, который у них постоянно под руками. Между тем, самой философии,
урок бы ее принципы ни согласовывались со всем, что суду познает и
предполагает здравый смысл, до сих нор еще не удалось вытеснить ту
мрачную схоластику, которая переносит на чувственные вещи то, что имеет
значение только в абсолютной области, области разума, принижает идеи до
физических причин, и, никоим образом не поднимаясь над миром явлений по
существу, тем не менее хвастается реальными знаниями сверхчувственных
вещей.* Большей частью еще не опознали, что идеальное (Ideale) вещей
есть также соответственно реальное, и носятся с химерами, которые
имеются вне чувственных вещей, но тем не менее всеобще имеют их
свойства.** Поскольку для рефлексии поз можно разделять то, что само по
себе никогда не разделено, поскольку воображение может отделять объект
от его свойства, действительное от его действия и удерживать их таким
образом, то полагают, что и воображения эти действительные объекты могут


* «...вытеснить ту мрачную схоластику, которая, будучи невеждой генной в
отношении всех требований, которые опыт и опытные науки предъявляют
философии, еще и теперь продолжает предаваться своему спекулятивному
ослеплению и гордо посматривать свысока на нее попытки ограничить наше
знание исключительно миром опыта, похваляясь своими мнимо реальными
знаниями». (Первое издание.) 

** «...не признали, что вещи не отличны от своих действий, и еще и
теперь носятся с химерами вещей, которые должны иметься помимо самих
вещей». (Первое издание.) 

304 

быть без свойства, вещи без действия, не вдумываясь в то, что помимо
рефлексии каждый объект существует для нас только благодаря своему
свойству, каждая вещь — только благодаря своему действию. Философия
учит, что Я в нас, абстрагированное от его действий, есть ничто; тем не
менее имеются философы, которые вместе с большим числом людей все еще
полагают, что душа является некоей вещью — они сами не знают, какого
рода, — которая вполне могла бы быть, даже если бы она ни ощущала, ни
мыслила, ни желала, ни действовала. Выражают они это следующим образом.
Душа есть нечто существующее само по себе. То, что она мыслит, желает,
действует, — случайно и не составляет самой ее сущности, а лишь внесено
в нее; и если кто-нибудь спрашивает, почему она мыслит, желает и
действует, то ему говорят, что так уж есть и что, пожалуй, могло бы быть
и иначе. 

Тот же дух господствует и в обычных представлениях о притягивающей и
отталкивающей силах в материи, ибо хотят, чтобы эти силы были не самой
материей, а только были в материи. После того, как их наделили
независимым от материи существованием, спрашивают о том, что они есть
сами по себе, а уже не о том, что они есть по отношению к нам, и именно
в этом заключается лишь в полном всякого догматизма. При этом забывают,
что они являются первыми условиями нашего познания, которые мы тщетно
пытались бы (физически или механически) объяснять, исходя из нашего
познания, что они в соответствии со своей природой лежат по ту сторону
всякого познавания, что как только спрашивается об их основании, мы
должны покинуть область опыта, который предполагает эти силы, и что
только в природе нашего познавания вообще, в первой, самой изначальной
возможности нашего зна- 

305 

ния мы можем по праву найти основание предпосылать их всему
естествознанию как принципы, которые в нем самом совершенно недоказуемы.


Таким образом, материя и тело есть лишь продукты противоположных сил,
или, скорее, даже не что иное, как эти силы. Однако как мы приходим к
употреблению понятия силы, которое непредставимо ни в каком созерцании и
уже этим выдает, что оно выражает нечто, происхождение чего лежит по ту
сторону всякого сознания, что только и делает возможным всякое сознание,
познавание, следовательно, и всякое объяснение по законам причины и
действия? А если силы сами должны быть объяснениями природных феноменов,
или предметом физического объяснения, то почему же мы в нашем знании, в
конце концов, вынуждены останавливаться на них? 

Следовательно, имеется двоякое мнимое применение этих принципов. 

В первом случае материю предполагают независимой поначалу в мышлении, а
затем и в действительности, с тем, чтобы лишь позднее внести в нее
(неизвестно благодаря чему) силы притяжения и отталкивания. Поскольку
эти силы имеют реальность только как условия возможности материи, то,
если материя в действительности зависима от них (когда они лишь внесены
в нее), они более не могут при таком положении избегнуть участи быть
подвергнутыми нашим физическим исследованиям; однако в ряду природных
причин и действий они представляют собой не что иное, как скрытые
качества, которым здравое естествознание не позволяет возникать. 

Следовательно, в этом случае разумнее феномен притяжения в целом
объявить видимостью. Тем не менее, это допущение имеет с предыдущим то
общее, что 

306 

оно вынуждено сначала предположить материю, чтобы потом ее объяснить.
Ибо любое объяснение вообще невозможно, если не допустить с самого
начала того, что в качестве субстрата лежит в основе всего будущего
объяснения. Таким образом, и механическая физика для своих объяснений
предполагает (как данное) пустое пространство, атомы и некую более
тонкую материю, которая сближает последние друг с другом и отталкивает
друг от друга. 

Что касается последних предположений, то здесь достаточно заметить, что
механическая физика, взявшись объяснить телесный мир, исходя из
механических законов, против своей воли вынуждена предположить тела и
вместе с тем притягивающие и отталкивающие силы. Ибо то, что она считает
изначальные тельца (корпускулы) абсолютно непроницаемыми и абсолютно
неделимыми, чтобы обойтись без тех сил, есть не что иное, как увертка
ленивой философии, которая (не желая дать возможность возникнуть тому,
чему она, тем не менее, вынуждена дать возможность возникнуть, как
только, пускается в исследования) охотнее с самого начала оборвет всякие
исследования при помощи диктаторского решения и, таким образом, вынудит
противящийся разум признать границы там, где он по своей природе не
может признавать никаких границ. 

Поэтому атомист не может обойтись без мнимого использования этих двух
принципов, которые он, однако, остерегается признать, потому что если бы
он его признал, весь его труд был бы напрасен. Ибо он (вопреки своему
знанию) предполагает эти принципы в той степени, в какой ему необходимо,
чтобы представить их излишними, и пользуется ими самими для того, чтобы
вскоре лишить их достоинства. Только они дают ему твердую точку, к
которой он должен приложить свой 

307 

рычаг, чтобы сдвинуть их с места, и, желая представить их ненужными для
объяснения системы мира, он показывает, что, по крайней мере, в его
научной системе они не были излишними. 

Так как сейчас ожидается новая попытка поставить механическую физику
(вызывающую уважение, по крайней мере, благодаря своему возрасту) вне
всякого сомнения, и утвердить как единственно возможную систему
Вселенной, то будет, вероятно, целесообразным посмотреть, что можно с
самого начала ожидать от полного предприятия (насколько можно в
настоящее время судить о нем). 

О понятии сил вообще и в ньютонианстве в особенности 

(Дополнение ко второй главе) 

Так как о понятии сил мы хотим здесь высказаться в общих чертах, то
заметим сейчас, имея в виду и будущее исследование, что если бы,
согласно Канту, материя могла быть сконструирована из двух противящихся
друг другу сил притяжения и отталкивания, тем не менее, чистую силу
расширения или притяжения мы могли бы признать так же мало, как какое-то
чисто конечное или бесконечное (вследствие того, что они являются лишь
формальными факторами, и лишь тождество есть единственное и первое
реальное), а также заметим, что в данном случае то, что мы обозначили в
качестве первой силы, должно было бы мыслиться как первое из наших двух
единств, которое есть расширение тождества в различие, в качестве второй
— как второе единство, которое есть возвращение различия в тожде- 

308 

ство, следовательно, каждая из двух противоположных сил заключала бы в
себе другую. 

Однако именно этим понятие сил уже было бы уничтожено как таковое, так
как оно предполагает, что силы мыслятся простыми и поэтому чисто
идейными (ideelle) факторами, а то, что мы бы назвали силой расширения,
напротив, уже было бы целым, или тождеством сил расширения и притяжения1
(которые мыслятся формально), точно так же, как-то, что мы бы назвали
силой притяжения. 

Следовательно, понятие этих двух сил, как оно определено у Канта, есть
лишь формальное понятие, порожденное рефлексией. Если мы его -
рассматриваем в более высоком применении, которое осуществило
ньютонианство, объясняя обращения небесных тел действием силы притяжения
по отношению к центру и действием центробежной силы, то в этом
объяснении данные силы, на самом деле, имеют лишь значение гипотезы; и
если Кеплер словами «центробежная сила» и «центростремительная сила» в
действительности обозначал не что иное, как чистый феномен, то
неоспоримо, что в ньютонианстве, напротив, они получили смысл физических
причин и оснований объяснения. 

Необходимо заметить, что понятие силы (не только вообще, но и в
частности) в только что названной системе обозначает одностороннее
отношение причинности, которое недостойно философии, как таковой. Дело
не в том, что Ньютон не учил, что тело, которое притягивается,
обнаруживает притяжение к притягивающему, и в этом отношении действие и
противодействие вновь равны, а в том, что он допускает, что первое в той
мере, в какой оно притягивается, исключительно пассивно и что под
видимостью динамического Ньютон скрывает механический Способ объяснения.
Причина 

309 

центростремления притягивающегося тела находится, согласно Ньютону, в
притягивающем теле, в то время как она есть имманентный принцип самого
притягивающегося тела, которое так же необходимо находится в центре, как
оно абсолютно есть в самом себе. Центробежная сила как основание
объяснения — столь же гипотеза; отношение же обеих причин при порождении
обращения небесных тел опять-таки мыслится совершенно формальным, и
всякая абсолютность в нем утеряна. 

Мы вкратце укажем основные идеи, в соответствии, которыми все так
называемые физические объяснения должны получить достоинство более
высоких отношений вещей. 

В сфере чистой конечности как таковой любое единичное бесконечно
определяется посредством другого единичного, не имея жизни в себе самом;
это составляет исключительно область механизма, которая для философии
нигде не существует, и не в ней она понимает то, что она вообще
понимает. 

В той сфере, в которой философия только и знает все вещи, полностью
обрывается механическая связь, здесь зависимость одновременно есть
абсолютность, а абсолютность — зависимость. В ней ничто не является
только определяемым или только определяющим, ибо все абсолютно, все
едино, и всякая деятельность непосредственно вытекает из абсолютного
тождества. Субстанция, единство, не разделяется оттого, что она
распыляется во множество, ибо она есть одно не посредством отрицания
множества, а в силу своей сущности, или идеи, и во множестве не
прекращает быть таковой. Следовательно, в любой вещи присутствует
неразделенная и неделимая субстанция, которая в соответствии с
ограничениями формы вещи производит 

310 

непосредственно из себя и без внешнего воздействия все, что полагается в
этой вещи, как будто бы кроме этой вещи нет ничего; ибо насколько любая
вещь сама по себе есть в абсолютности, точно так же она составляет одно
вместе с любой другой, не имея иного опосредования, кроме опосредования
субстанцией. Поэтому она (например, в тяготении) связывается с другой
вещью не благодаря внешней причине (некоей силе тяготения), а
посредством всеобщей предустановленной гармонии, в силу которой все есть
одно и одно есть все. Отсюда ясно, что во Вселенной нет ничего, что бы
было только подавлено, зависимо или порабощено, а все в себе (in sich)
абсолютно и благодаря этому находится в абсолютном, а поскольку
последнее есть одно и все, одновременно есть во всем другом. Земля, если
она, как кажется, обладает стремлением к Солнцу или какому-то другому
телу, тяготеет не по отношению к телу Солнца или другого небесного
светила, а исключительно по отношению к субстанции; и это происходит не
из-за отношения причинности, а в силу всеобщего тождества. 

Так называемая центробежная тенденция есть такой же имманентный принцип,
или сущность, небесного тела, как и центростремительная тенденция:
благодаря первой небесное тело в себе абсолютно, в своей особенности
есть Вселенная, благодаря последней оно находится в абсолютном; то и
другое едино, как мы видели. Следовательно, две эти силы, ложно
обозначенные таким образом, поистине есть лишь два единства, идей, точно
так же, как ритм и гармония происходящих от них движений есть отблеск
абсолютной жизни всех вещей. Таким образом, рассудок совершенно не
способен познать эти высокие отношения, они очевидны только для разума;
постичь их из божественного дейст- 

311 

вия хотя бы только механически, как Ньютон постиг центробежную силу, на
самом деле означает (по выражению одного древнего мужа, которым
пользуется и (Спиноза) помешаться рассудком. 

Третья глава 

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О МЕХАНИЧЕСКОЙ ФИЗИКЕ ГОСПОДИНА ЛЕСАЖА 

Механическая физика господина Лесажа известна до настоящего времени
частично из нескольких его статей, из Lucrece Newtonieri и его
конкурсной работы Опыт механической химии», частично из того, что
сообщили о ней некоторые из его друзей, например, господин де Люк в
обеих своих работах об атмосфере7 и гораздо связаннее и систематичные
господин Прево в своей работе «О происхождении магнитных сил».* При всех
последующих замечаниях в основу положено последнее сочинение. 

Наиболее бросается в глаза то, что механическая физика начинает с
постулатов, указывая лишь их возможности, а в конце считает, что
построила систему, не подверженную никакому сомнению. 

Ее первым постулатом является некоторое количество первых тел
(корпускул), распределенных в известном пространстве; все они одинаковой
массы, однако довольно маленькие, чтобы при соприкосновении эти первые
тела не слишком заметно отличались друг от друга, кроме того, они имеют
то свойство, что любое из 

· [Prevost P.] DePorigine des forces magnetiques. Geneve, 1788 (немецкий
перевод, Галле, 1794). 

312 

них тельца своего вида притягивает меньше, чем тельца другого вида.* 

Следовательно, первые тельца механическая физика представляет себе как
точки, причем как наполненные (материальные, физические) точки. Но если
эти точки еще и материальны, то спрашивается, что дает атомистам право
останавливаться на них. Ведь именно поэтому математика и продолжает
настаивать на бесконечной делимости пространства, а философия, хотя она
и остерегается говорить, что материя (рассмотренная сама по себе)
состоит из бесконечно многих частей, по этой причине не прекращает
отстаивать бесконечную делимость, т. е. невозможность когда-либо
завершить деление. Таким 'образом, если механическая физика предполагает
первые (или последние) тельца, то основание для этого предположения она
не может заимствовать ни из математики, ни из философии. Следовательно,
это основание может быть только физическим, т. е. она вынуждена (если не
доказывать, то хотя бы) утверждать, что существуют тельца, которые
физически далее невозможно разделить. Однако после того как устранили
предмет всякого возможного опыта, что имеет место, когда настаивают на
физически неделимых тельцах, более не имеют никакого права ссылаться на
опыт, т. е. на физическое основание (как здесь на физическую
невозможность). Следовательно, это предположение является совершенно
произвольным, т. е. то, что при делении материи можно натолкнуться на
тельца, которые, согласно их природе, далее невозможно разделить, есть
результат воображения. И нет такой физической невозможности, которая как
таковая была бы абсолютной. 

· Там же. §1,2. 

313 

какая физическая невозможность относительна, т. е. 

действительна только по отношению к определенным силам или причинам в
природе, за исключением тех случаев, когда прибегают к помощи скрытых
качеств. Следовательно, вместе с физической неделимостью них первых
телец утверждают только то, что в природе не имеется такой, (движущей)
силы, которая могла бы преодолеть внутреннюю связь этих телец. Однако
для этого утверждения нельзя привести никакого дальнейшего основания,
кроме заимствованного и.) самой системы, поскольку без этого утверждения
система не могла бы существовать. Поэтому последнее должно
ограничиваться следующим: нельзя представить себе такую природную силу,
которая была бы способна разделить эти тельца. Если же данное
утверждение выражается таким образом, то его неистинность сразу
бросается в глаза. Ибо в мире любая связь имеет степень, и как только
дело доходит до того, чтоб я могу себе представлять, я не могу
представить такую степень связи, для которой я точно так же не мог бы
представить силу, достаточную для ее преодоления. 

Механическая физика, вероятно, смотрит на эти возражения свысока, как на
бесполезные раздумья самонадеянной метафизики, и пытается раз и навсегда
оборвать всякие дальнейшие исследования при помощи безапелляционного
утверждения: «Так есть. Однако это утверждение имеет силу лишь до тех
пор, пока находится в области опыта, где всякое доказательство
возможности и невозможности всегда должно умолкнуть перед лицом ее
действительности; однако оно уже не действует, когда отваживаются
вступить в область, где более невозможно такое поучение опыта -
относительно возможности или невозможности, но где 

314 

дух познает как абсолютную действительность только то, что он познает
как абсолютную возможность.* 

«Что же дало тебе право, — можно спросить философа, полагающего
корпускулы, — вообще предположить бесконечную делимость материи и не
только, например, считать возможным, но и в действительности пытаться
осуществить разложение материи на ее элементы?». Опыт, что материя есть
нечто составное? Однако если ты помимо этого не предъявляешь никакого
основания, то ты вынужден иметь дело с делением материи лишь в той
степени, в какой это составное имеется пред тобой в опыте. Но это
противоречит твоему намерению разложить материю на ее элементы.
Следовательно, ты вынужден когда-то подойти к тому моменту, когда уже не
опыт вынуждает тебя делить далее, а ты полностью отдаешься свободе твоей
силы воображения, которая предполагает части еще и там, где никакие
части уже не познаваемы - А если ты однажды предоставил своему духу
полную свободу делить тогда, когда опыт уже не вынуждает делить, то у
тебя нет основания где-либо ограничить эту свободу. В самом человеческом
духе не может заключаться основание где-либо прекратить это деление,
следовательно, это основание должно было бы находиться вне его, т. е. в
опыте когда-нибудь должны были бы натолкнуться на элементы, которые
положили бы границы свободе в делении материи, как таковой. Однако мы,
таким образом, вновь оказываемся перед необходимостью допустить
абсолютную невозможность, которая, тем не менее, одновременно должна
быть физической, т. е. для которой нельзя указать никакого дальнейшего
основания, однако которая на- 

· где дух полностью предается своей свободе, заботясь только о том,
чтобы ничто не ограничивало его свободы». (Первое издание) 

315 

холится в природе, где всё должно иметь основание и причину,
следовательно, невозможность, которая сама невозможна, потому что она
противоречит себе. 

Итак, если механическая физика вынуждена придать, что для ее допущения
первичных, совершенно неделимых телесных частичек более нет никакого
основания, то непонятно, почему она еще занимается возможностью материи
вообще. Однако и об этом она совершенно не заботится, а ограничивается
тем, что, исходя из этих элементов и их отношения к пустому
пространству, объясняет возможность определенной материи, или, что-то же
самое, специфического различия материи. При этом она предполагает
материю совершенно однородной в своих элементах. Но так как эти элементы
принимаются абсолютно непроницаемыми, они могут отличаться друг от друга
своими фигурами, которые поэтому должны рассматриваться неизменными.
Стало быть, при всей изначальной однородности элементов, тем не менее,
имеется возможность указать специфическое различие элементарных масс
сообразно тому, составлены они из телец одинаковых или различных фигур.
Сюда же, наконец, относится и пустое пространство, которое предоставляет
силе воображения полную свободу объяснять величайшее различие материи в
отношении ее удельной плотности посредством произвольного соотношения в
телах пустого с наполненным, и наоборот. 

Великим преимуществом всякой механической физики является ее способность
делать чувственно созерцаемым то, что динамическая физика (т. е. такая,
которая специфическое различие материи берется объяснить только исходя
из [различных] соотношений, степеней притягивающей и отталкивающей сил)
никогда не сможет представить в чувственном созерцании. 

316 

Таким образом, механическая физика, рассмотренная внутри своих границ,
может стать шедевром проницательности и математической точности, даже
если она совершенно не обоснована в своих принципах. Однако здесь речь
идет не о том, чтоб система господина Лесажа в состоянии сделать в
математическом отношении, как только допускаются ее предположения, а нам
важно, в общем, исследовать сами эти предположения и применение его
системы к физике и естествознанию; ибо, что касается самой системы, то
она лежит настолько далеко по ту сторону границ нашего опыта, что могла
бы иметь совершенную очевидность в себе самой и, тем не менее, стать
крайне сомнительной в применении к опыту. 

Итак, система господина Лесажа предполагает, что в пустом пространстве
равномерно распределено бесконечное количество твердых, очень маленьких,
почти одинаковых тел.* Что касается пустого пространства, то оно есть
нечто, что нельзя продемонстрировать ни в каком опыте. Если же его
полагают необходимым для того, чтобы объяснить беспрепятственное
движение небесных тел (как, к примеру, Ньютон считал мировое
пространство пустым только для того, чтобы его расчет движений неба не
нарушился из-за вмешательства материи, которая могла бы ему помешать),
то также можно представить себе и материю, сопротивление которой по
отношению к движению этих тел (в отношении возможного опыта) может
приниматься = 0. Эта система вообще с самого начала позволяет силе
воображения совершенно свободную игру. Бесконечное количество очень
маленьких, почти одинаковых тел! Здесь невольно спрашивается, насколько
они тогда малы и в какой мере они одинаковы. Можно было бы думать, что 

· Там же. §31. 

317 

должны быть ни очень маленькими, ни почти одинаковыми, а абсолютно
одинаковыми и абсолютно маленькими. Кроме того, понятие твердого лишь
относительно, оно имеет значение только по отношению к силе, которая
используется, чтобы разделить либо сдвинуть отдельные части тела.
Следовательно, и первые тельца должны были бы обладать лишь
относительной твердостью, т. е. должна была бы быть возможна какая-то
сила, которая могла бы уничтожить связь их частей, что не согласуется с
понятием первых телец. 

Далее, эти тельца движутся по неизменной прямой линии, но в самых
различных направлениях, их движение настолько одинаково быстро, что
каждую точку пространства можно на какое-то мгновение принять за центр. 

Это — второе предположение механической физики, к которому, однако, она
может прийти не иначе, как при помощи скачка. Поскольку все феномены и
даже гравитацию тел она выводит из толчка, то она лишает себя
возможности указать дальнейшее основание этого толчка (первоначального
движения). Даже если элементы вызывающего тяготение (schwermachenden)
флюида и предполагались бы изначально неоднородными, т. е. имеющими
различные фигуры, все же движение не могло бы возникнуть благодаря этой
неоднородности, хотя необходимо согласиться, что, когда движение уже
возникло, между неоднородными элементами может иметь место видимое
притяжение. 

Поэтому если механическая физика упрекает динамическую в том, что та не
в силах объяснить притяжение как основание всеобщего движения, то сама
она, ничего не желая знать о всеобщем притяжении, вынуждена отказаться
от объяснения первоначального движения. Но так как (согласно
динамической филосо- 

318 

фии) силы притяжения и отталкивания составляют самую сущность материи,
то понятнее то, что не могут указать дальнейшего основания для этих сил,
чем то, что оказываются не в состоянии объяснить движение посредством
толчка, которое уже предполагает существование материи, следовательно,
должно иметь возможность объяснения. Более того, механическая физика не
останавливается на том, чтобы постулировать движение вызывающего
тяготение флюида вообще, а постулирует еще и определенный вид движения,
а именно, движение в неизменном прямом направлении, однако таким
образом, что направления отдельных движений как можно более
разнообразны. 

Наконец, третьим постулатом механической физики является сферообразное
тело, гораздо большее, чем первые тельца, и находящееся в какой-то
произвольной точке пространства, где движутся атомы.* Стоит только
удивляться тому, что, если можно обойтись подобными предположениями,
кто-то захотел взять на себя неблагодарный труд спрашивать, как возможна
материя вообще. Ибо если мы вправе предположить всего лишь твердые тела,
которые еще и отличаются друг от друга по массе, и флюид, движущийся сам
и толкающий большие тела, то непонятно, каким образом человек,
обладающий умом Ньютона, захотел вернуться к силам самой материи, для
того чтобы объяснить возможность материального мира? И в
действительности механическая физика будет непреклонно следовать своему
пути, даже если она когда-либо и выйдет за пределы этих трех постулатов.


Однако с самого начала непонятно, как механическая физика хочет
объяснить сообщение движения, так 

* Там же. 

319 

как движение вообще может сообщаться только посредством действия и
противодействия отталкивающих или притягивающих сил. Материя, не имеющая
изначально движущих сил, даже если бы она обладала случайным движением,
не могла бы приобрести силу, которая ей изначально никоим образом не
принадлежит. Если материя не имеет изначально движущих сил, которыми она
обладает, даже находясь в покое, то ее сущностью необходимо считать
абсолютную инертность, т. е. полное бессилие. Это — понятие без смысла и
значения. Но подобной бессмыслице так же мало может быть что-то
сообщено, как и у нее отнято. Следовательно, сама механическая физика
вынуждена прибавлять к малярии, как таковой, изначальные отталкивающую и
притягивающую силы, только она не хочет употреблять эти названия на деле
прибегая к этим силам). 

Кроме того, никакая передача движения не имеет места без обратного
действия непроницаемости (без давления и противодавления). Механическая
же физика не может привести никакого дальнейшего основания
непроницаемости ее первых телец и материи вообще. Следовательно, первые
тельца она должна предполагать абсолютно непроницаемыми; только
вторичные тела, поскольку они не являются абсолютно плотными, а содержат
в себе пустое пространство, обладают относительной непроницаемостью
(которая допускает степень). Стало быть, также непонятно, каким образом
первые тельца могут сообщить движение другому телу, поскольку они
абсолютно непроницаемы, т. е. не способны к сжатию. 

Все это — метафизические возражения, если хотите, однако они совершенно
уместны против гиперфизической физики, потому что эта система на самом
деле исходит из гиперфизических измышлений (первых тел, 

320 

имеющих абсолютную непроницаемость и абсолютную плотность), которые
нельзя понять при помощи опыта, но с которыми она, тем не менее,
обращается согласно законам опыта. 

Итак, механическая физика считает, что первые тельца воздействуют на
сферическое тело, которое она постулирует. Естественно, оно
останавливает их движение, и совокупный толчок всех телесных частичек
должен сообщить ему определенную скорость. Но все потоки атомов имеют
свою противоположность, т. е. атомы, движущиеся в противоположном
направлении по отношению к этому телу. Значит, последнее будет
оставаться в покое и равновесии.* 

Таким образом, в пространстве нужно положить другое большое сферическое
тело. Тельца, попадающие в одно тело, не попадают в другое,
следовательно, эти два тела будут двигаться друг к другу, потоки
маленьких телец гонят их навстречу и таким образом становятся причиной
всеобщей гравитации. Поэтому эти тельца могут называться вызывающими
тяготение частичками (corpuscules gravifiques).** 

Господин Прево опасается, что поначалу в этом способе представления,
пожалуй, обнаружат затруднения, потому что не составят себе правильных
понятий ни о величине, ни о скоростях вызывающих тяготение телец, ни о
проницаемости тел, подверженных их воздействиям.*** Но я думаю, что
подобные трудности очень легко разрешились бы, как только было бы
преодолено другое, гораздо более значительное затруднение, а именно, что
механическая физика уже предпо- 

· *Там же. 

· ** Там же. § 32. 

· ***Там же. 

321 

лагает главное — то, что издавна доставляло больше всего хлопот всем
философам и физикам, — возможность материи и движения вообще. Ибо первой
проблемой всякой философии природы является не то, каким образом
возможны та или иная определенная материя, то или иное определенное
движение. Но если мы когда-нибудь предположим, что сама материя есть не
что иное, как продукт изначальных, ограничивающих друг друга сил, что
никакое движение вообще невозможно без изначально движущих сил, которыми
материя необходимо обладает не только в каком-то определенном состоянии,
но поскольку она вообще есть материя (она может находиться в состоянии
покоя или движения), если мы это когда-нибудь, предположим, говорю я, то
спрашивается, что заставит нас для объяснения всеобщего движения
призывать на помощь еще и механические причины, по крайней мере до тех
пор, пока мы можем обходиться теми изначальными, динамическими силами,
которые требуются в качестве условия возможности материи вообще? 

Именно поэтому сама механическая физика избегает всех этих вопросов о
возможности движения и материи вообще. Это даже необходимо, если она
должна поддерживать свой авторитет. Ибо если сущности материи
принадлежит то, что она как притягивает, так и отталкивает, благодаря
чему она только и есть материя, если для того, чтобы понять механическое
движение, нужно предположить именно эти притягивающую и отталкивающую
силы, то с самого начала обнаруживают предрасположенность объяснять
движение Вселенной, исходя из всеобщих сил материи вообще, а не
механическими причинами, потому что даже если бы и допустили последние,
то всякий раз должны были бы вновь возвращаться к первым. И если сюда же
приба- 

11 Ф. В. Й. Шеллинг 

322 

вить то, что сам господин Прево так открыто признает, что (большая)
часть явлений природы, главным образом астрономические явления, очень
легко объяснимы при помощи чисто динамической гипотезы всеобщего
притяжения без принятия в расчет возможной механической причины этой
силы,* то совершенно понятно, что система, построенная только на
возможностях, какой бы удивительной она ни была внутри своих
определенных границ, не получает немедленного одобрения. По собственному
признанию господина Прево, в динамической системе только некоторые
явления особенного [раздела] естествознания (как, например, сцепление,
специфическое различие материи и т. д.) остаются необъясненными.** На
это здесь можно еще не обращать внимания (хотя позднее придется).
Поэтому я ограничусь тем, что добавлю еще несколько замечаний,
касающихся механической системы в целом. 

Механическая физика является чисто резонирующей системой. Она не
спрашивает, что есть и что можно доказать исходя из опыта, а делает
собственные предположения и спрашивает затем: «Если то или это было бы
таким образом, как я это предполагаю, то что бы из этого последовало?».
Разумеется, совершенно понятно, что все, что объяснено согласно законам
динамического притяжения, при известных предположениях можно объяснить и
согласно механическим причинам. Так, господин Лесаж доказывает закон
падения тел Галилея, исходя из своей гипотезы вызывающих тяготение
частичек. Для этой цели он сначала предполагает «частичку времени,
которая имеет неизменную величину, является атомом времени в собственном


· Там же. § 33. 

· **Там же. 

323 

смысле слова и совершенно не может быть раздроблена на части». Такая
частичка, по всей видимости, предполагает понятия о времени, которые не
может терпеть никакая здоровая философия и уж тем более математика. К
примеру, время было бы дискретным флюидом, который существует вне нас,
примерно таким, каким господин Лесаж представляет себе вызывающий
тяготение флюид. Далее, «причина, вызывающая тяготение, толкает тело
только в начале каждого такого атома времени (который, тем не менее,
должен быть неделимым), во время, когда он проходит, она не действует в
теле; только когда начинается следующий, она повторяет свой толчок». Я
не знаю, не будет ли против этого предположения уместен известный
аргумент древних скептиков: толчок действует либо в последний момент,
который предшествует атому времени, либо в первый момент самого атома
времени. Однако первое противоречит предположению, во втором случае атом
времени, который неделим, уже истек за время, пока толчок действовал,
что равным образом противоречит предположению. Из этих тонкостей
господин Лесаж выводит закон, который весьма близок знаменитому закону,
что расстояния, проходимые при падении (Fallraume), относятся как
квадраты времен. Однако нужно строго придерживаться атома времени
господина Лесажа. Так как если закон рассчитывают для делимого времени,
как это делает господин надворный советник Кестнер,*8 то сталкиваются с
противоречиями, чего, разумеется, господин Лесаж не хочет, «ибо он
считает только для всего времени, а не для его частей».** 

• Смотри его статью в конце «Исследований атмосферы» де Люка, перевод
Гелера. [Лейпциг, 1776—1778.] С. 662.° **Там же. С. 663. 

324 

То, что господин надворный советник Кестнер в данном случае говорит о
методе господина Лесажа, может быть применено ко всей его системе. «То,
что господин Лесаж противопоставляет закону Галилея, — говорит он, —
можно приблизительно выразить следующим образом. Имеются некоторые
маленькие частички времени определенной величины, но неизвестно, какой;
в начале каждой такой частички, и более никогда, падающее тело толкает
нечто, неизвестно что и неизвестно с какой силой; таким образом, оно
проходит за это время путь неизвестно какой величины; далее, оно падает
согласно не тому закону, который люди, говорят, познали в опыте, а
согласно совершенно другому, о котором, однако, при помощи опыта можно
узнать только то, что он отличен от того закона. Приняв все это, что мы
постигаем? То, что падение тел можно весьма понятно объяснить,
отправляясь от вещей, о которых ничего неизвестно. Найденный закон
таков: пути любых падающих тел относятся как в количествах атома времени
х. Лесаж объясняет все таким образом, что он сочиняет, какой могла бы
быть вызывающая тяготение материя и т. д.». 

Самым большим преимуществом системы господина Лесажа является то, что
она находится в области, где никакой опыт не может ни подтвердить ее, ни
опровергнуть. Известно, что в такой сфере использование математического
метода возможно в чистом виде. Господин де Люк говорит по поводу нового
закона падения тел: «Хотя этот закон намного (здесь на 100 таких
частичек времени) отклоняется от давно известного и доказанного закона
Галилея, однако это различие настолько незначительно, что при наблюдении
стано- 

· Там же С. 664 и след. 

325 

вится невозможным отличить один от другого». Мне кажется, это можно
выразить более общее таким образом; главное достоинство системы
заключается в тонком и ее предметов, которая настолько велика, что самые
значительные отклонения вычисления в опыте даже и незаметны. 

Система в целом исходит из абстрактных понятий,* которые невозможно
представить ни в каком созерцании. Если ссылаются на последние силы, то
этим откровенно признают, что находятся на границе возможного
объяснения. Если же говорят о первых тельцах и т. п., то относительно
этого я еще вправе потребовать отчета. В природе нет ни чего-то
абсолютно непроницаемого, ни чего-то абсолютно плотного либо абсолютно
твердого. Все представления о непроницаемости, плотности и т. д. всегда
есть только представления о степенях, и как для меня не может быть
никаких возможных последних степеней, так для меня не существует и
первой степени чего-нибудь, выше которой нельзя было бы припомнить
никакую другую. Поэтому представления абсолютной непроницаемости и т. п.
достигают не иначе, как при помощи того, что силе воображения ставят
абсолютные границы. Поскольку теперь, когда сила воображения подавлена,
становится так легко представлять себе что-то абсолютно непроницаемое и
т. п., то полагают, что вместе с этим заручились и действительностью
этого представления, которое, однако, не может получить реальности в
бесконечно продолжающемся опыте. 

В конце концов, динамическая система лучше всего защищает саму себя от
любого предприятия механиче- 

* В первом издании стоит «спекулятивных понятий» (как и на с 322: «чисто
спекулятивной системой»). Ср. примеч. нас. 73. 

326 

ской физики. Последняя не может сдвинуться с места, не предполагая тела,
движения, толчка, т. е. как раз главного. Тем самым она признает, что
вопрос о возможности материи и движения вообще — это вопрос, на который
физика не способна ответить, и поэтому в любой физике предполагается,
что на него уже должен быть дан ответ. 

Общее замечание об атомистике 

(Дополнение к третьей главе) 

То, что сказано в настоящей главе о ценности атомистики, избавляет нас
от дальнейших объяснений на этот счет. Мы напомним лишь, имея в виду ее
относительную значимость, что атомистика вообще является единственной
последовательной системой опыта, что для системы, рассматривающей
природу только как данное и твердо держащейся этой точки зрения,
невозможно никакое другое исходное допущение, кроме допущения атомов и
состояния материи, а также что только бездумности эмпирической эпохи и
неспособности к общим взглядам даже внутри опыта необходимо приписать
то, что, например, система Лесажа не снискала всеобщего одобрения и не
получила дальнейшей разработки. Кто бы, хоть немного разбираясь в науке,
чистосердечно не признал, что умом он лучше пребывал бы в чистоте
атомистики Лесажа, чем в мешанине обычной физики, составленной
наполовину из механического и наполовину из динамического способов
представления? В первой все становится ясным и понятным, как только
приходят к согласию относительно первоначальных представлений, что
облегчает эмпирический 

327 

взгляд в последней, напротив, все пребывает в запутанном, шатком и
непознаваемом состоянии. Можно сказать, что те физики, которые в течение
долгого времени только и обогащали естествознание идеями (как, например,
де Люк и Лихтенберг), были преданы или, по крайней мере, склонны к
первой системе. Если же поднимаются над точкой зрения данности бытия и
возносятся к идее Вселенной, то всякая атомистика, разумеется, рушится;
но от тех, которые на это не способны, можно было бы требовать, чтобы
они хотя бы пришли к какому-то завершению в первой точке зрения,
являющейся для них истинной и единственной сферой. 

Четвертая глава 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПОНЯТИЯ МАТЕРИИ ИЗ ПРИРОДЫ СОЗЕРЦАНИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА


Неудачная попытка объяснить всеобщее притяжение исходя из физических
причин может быть полезна, по крайней мере, тем, что обращает внимание
естествознания на то, что оно пользуется в данном случае понятием,
которое не взращено на его почве и должно искать своего подтверждения в
другой области, в некоей более высокой науке; ибо оно не может напрямую
сознаться в том, что допускает что-то, дальнейшего основания чему оно
предъявить не в силах. Теперь оно вынуждено признать, что основывается
на принципах, заимствованных из другой науки. Однако этим оно признает
только то, что равным образом должна признать и любая другая подчиненная
наука, и одновременно оно отказывается от претензии, которую никогда 

328 

не могло полностью отклонить, как, впрочем, и исполнить. 

Притязание, имеющееся в утверждении, что притягивающая и отталкивающая
силы принадлежат сущности материи, как таковой, уже давно могло бы
обратить внимание естествоиспытателей на то, что необходимо проследить
само понятие материи вплоть до его первоначального истока. Ведь силы не
являются тем, что наглядно представимо в созерцании. Тем не менее, на
эти понятия всеобщего притяжения и отталкивания полагаются в такой
степени, их повсюду предполагают настолько открыта и определенно, что
само собой приходишь к мысли, что они, не являясь предметами возможного
созерцания, должны быть условиями возможности всякого объективного
познания. 

Поэтому мы предпримем усилия, чтобы отыскать то место, где они родились
и где они находятся у себя дома. И так как мы знаем, что они необходимо
предшествуют всему, что мы можем утверждать и высказывать относительно
предметов опыта, то мы с самого начала должны предположить, что их
происхождение следует искать среди условий человеческого познания
вообще, и постольку наше исследование будет трансцендентальным
рассмотрением понятия материи вообще. 

Здесь возможен двоякий путь. Либо анализируют само понятие материи и
показывают, например, что она вообще должна мыслиться как нечто
наполняющее пространство, однако внутри определенных границ; что,
следовательно, в качестве условия ее возможности мы вынуждены
предположить силу, которая наполняет пространство, а также другую,
противоположную ей, которая дает пространству границу и предел. Однако
здесь, как и при аналитическом методе вообще, очень легко получается
так, что необходимость, которую по- 

329 

питие изначально несет вместе с собой, ускользает из рук и что из-за
легкости разложения этого понятия на составные части поддаются соблазну
рассматривать его как произвольно созданное понятие, так что, в конце
концов, за ним остается только логическое значение. 

Следовательно, надежнее как бы произвести понятие у себя на глазах и,
таким образом, в самом его происхождении обнаружить основание его
необходимости. Его — синтетический метод. 

Так как сказанное выше вынуждает нас подняться к философским
основоположениям, то полезно раз и навсегда установить принципы, к
которым мы будем постоянно возвращаться в ходе наших исследований. Ибо,
я напомню, речь будет идти не только о понятии (мертвой) материи, но и
дальше нас ожидают понятия, на которые должно распространиться влияние
этих принципов. Мертвая материя есть только первая ступень
действительности, от которой мы постепенно восходим к идее природы.
Последняя есть конечная цель наших исследований, которую мы уже сейчас
должны иметь в виду. 

Вопрос заключается в следующем: «Откуда происходят понятия отталкивающей
и притягивающей силы материи7». Возможно, ответят1 «Из умозаключений», и
будут считать, что раз и навсегда покончили с этим вопросом. Понятиями
этих сил я, разумеется, обязан умозаключениям, которые сделал. Однако
понятия есть только теневые контуры действительности. Их набрасывает
подчиненная способность, рассудок, который выступает только тогда, когда
действительность уже существует, который только схватывает, понимает,
удерживает то, что была в состоянии породить творческая способность.
Поскольку все, что делает рассудок, он делает сознательно (отсюда —
видимость его свобо- 

330 

ды), то у него все — и сама действительность — становится идеальным;
человек, вся сила ума которого свелась к способности составлять и
анализировать понятия, не знает реальности, даже вопрос о ней кажется
ему бессмыслицей.* Одно понятие есть слово без значения, звук для уха
без смысла для ума. Ведь всякую реальность, которая может к нему
относиться, ему одалживает только предшествующее ему созерцание, И
поэтому в человеческом духе понятие и созерцание, мысль и образ никогда
не могут и не должны быть разделяемы. 

Если бы все наше знание основывалось на понятиях, тогда бы не было
никакой возможности убедиться в какой-то реальности. То, что мы
представляем себе притягивающую и отталкивающую силы — или даже,
пожалуй, только можем их представлять, — делает их, самое большее,
произведением мысли. Но мы утверждаем, что материя действительна вне нас
и что притягивающая и отталкивающая силы принадлежат самой материи,
поскольку она действительна вне нас (а не только наличествует в наших
понятиях). 

· В нашу эпоху, прежде всего был поднят вопрос в его предельной
всеобщности и определенности «Откуда, собственно говоря, берется
реальное в наших представлениях» Как происходит так, что мы настолько же
твердо и непоколебимо убеждены в бытии вне нас, насколько и в нашем
собственном существовании, хотя первое становится нам известным только
посредством нашего представления"7 Можно было бы подумать, что тот, кто
считает этот вопрос ненужным, воздержался бы от участия в разговоре.
Ничуть не бывало. Были попытки представить его как исключительно
спекулятивный. Но это вопрос, который касается человека, и к которому
одно лишь спекулятивное знание не приводит «Тот, кто не чувствует и не
познает в себе ничего реального, тот, кто вообще живет только понятиями
и играет с понятиями, тот, для кого его собственное существование есть
только тусклая мысль, — как может он говорить о реальности (как слепой о
цветах) **» 

331 

Однако для нас действительно только то, что нам дано непосредственно,
без всякого опосредования понятиями, без всякого сознания нашей свободы.
Но ничто не доходит до нас непосредственно иначе, чем при помощи
созерцания, и потому созерцание является наивысшим в нашем познании.
Следовательно, в самом созерцании должна была бы находиться причина
того, почему те силы необходимо присущи материи. Исходя из устройства
нашего внешнего созерцания, можно было бы доказать, что то, что
составляет объект этого созерцания, должно созерцаться как материя, т.
е. как продукт притягивающей и отталкивающей сил. Они были бы,
следовательно, условиями возможности внешнего созерцания, и отсюда,
собственно говоря, проистекала бы необходимость, с которой мы их мыслим.


Тем самым мы возвращаемся к вопросу: «Что такое созерцание?». Ответ на
него дает чистая теоретическая философия; поскольку здесь речь идет о ее
применении, мы можем вкратце повторить только ее результаты. 

Созерцанию, говорят, должно предшествовать внешнее впечатление. Откуда
это впечатление? Об этом позже.* Для нашей цели важнее спросить: «Как
возможно произвести впечатление на нас?». Даже на мертвую массу, откуда
и заимствовано это выражение, нельзя воздействовать, разве что она
оказывает обрат-нос действие. Однако на меня нельзя воздействовать, как
на мертвую материю, это действие должно быть 

· Однако я не могу удержаться от того, чтобы спросить уже здесь, что
должно означать это выражение на протяжении поколении часто пользуются
выражениями, в реальности которых никто не сомневается, — обычно они
являются гораздо большими препятствиями для прогресса, чем даже ложные
понятия, которые не так прочно, как эти выражения, сидят в памяти 

332 

осознано. Если это так, то не только впечатление должно накладываться на
изначальную деятельность во мне, но и этой деятельности после
впечатления необходимо остаться свободной, чтобы возвысить его до
сознания. 

Есть философы, полагающие, что исчерпали существо (или глубины)
человека, когда все имеющееся в нас свели к мышлению и представлению.
Непонятно только, каким образом для существа, которое изначально только
мыслит и представляет, может иметься какая-то реальность вне его. Для
такого существа весь действительный мир (имеющийся только в его
представлениях) должен был бы быть лишь мыслью. То, что нечто
существует, и существует независимо от меня, я могу знать только
благодаря тому, что я чувствую себя безусловно принужденным представлять
себе это Нечто, но как я могу чувствовать это принуждение, не имея
одновременно чувства, что я изначально свободен в отношении всякого
процесса представления и что последний не составляет самой моей
сущности, а есть лишь модификация моего бытия? 

То, что свободно воздействует на меня, принимает свойства
действительности только по отношению к свободной деятельности во мне;
только на изначальную силу моего Я наталкивается сила внешнего мира. И
наоборот (точно так же, как луч света становится цветом только в
телах*), изначальная деятельность во мне становится мышлением,
самосознательным представлением только при наличии объекта. 

· Это древний образ (тот философ, который пользовался им, высказался
замечательно Xbyovapxn ov Хоуоь, аХХа zt Kpnizov.10 Есть и другие
родственные вещи, которыми можно пользоваться для пояснении
вышесказанного. Такова свободная воля, которая становится правом, только
столкнувшись с чужой нолей, и т.д. 

333 

Вместе с сознанием внешнего мира имеется и сознание меня самого; и
наоборот, вместе с первым моментом моего самосознания передо мной
раскрывается действительный мир. Вера в действительность, существующую
вне меня, возникает и крепнет вместе с верой в меня самого; первая так
же необходима, как и вторая; не разделяемые спекулятивно, а взятые в их
самом полном и самом тесном взаимодействии, они являются стихией моей
жизни и всей моей деятельности. 

Существуют люди, которые считают, что можно заручиться действительностью
только посредством абсолютной пассивности. Однако характер человека
таков (чем он и отличается от животного), что человек познает
действительное и наслаждается им только по мере того, как обретает силы
подняться над ним. Против этой позиции красноречиво свидетельствует и
опыт, показывающий на многочисленных примерах, что в наивысшие моменты
созерцания, познавания и наслаждения деятельность и страдание находятся
в полнейшем взаимодействии, ибо то, что я страдаю, я знаю лишь благодаря
тому, что я деятелен, а то, что я деятелен, я знаю лишь благодаря тому,
что я страдаю. Чем деятельнее ум, тем выше чувство; и наоборот, чем
более притуплено чувство, тем подавленнее ум. Кто существует иначе, тот
созерцает по-другому, а кто созерцает по-другому, тот и существует
иначе. Только свободный человек знает, что существует внешний мир вне
его, для другого последний есть только сон, от которого он никогда не
пробуждается. 

Всякому мышлению и представлению в нас необходимо предшествует
изначальная деятельность, которая совершенно неопределенна и
неограниченна, поскольку она предшествует всякому мышлению. Толь- 

334 

ко после того, как появляется нечто противоположное, она становится
ограниченной, и именно поэтому определенной (мыслительной)
деятельностью. Если бы эта деятельность нашего духа была изначально
ограничена (как воображают себе философы, которые все сводят к мышлению
и представлению), то дух никогда бы не смог чувствовать себя
ограниченным. Он чувствует свою ограниченность лишь постольку, поскольку
одновременно чувствует свою изначальную неограниченность.* 

На эту изначальную деятельность воздействует, с нашей точки зрения,
противоположная ей деятельность, до сих пор равным образом совершенно
неопределенная; таким образом, мы имеем две противоречащие друг другу
деятельности как необходимые условия возможности созерцания. 

Откуда эта противоположная деятельность? Этот вопрос представляет собой
проблему, которую мы всегда должны стремиться разрешить, но которую
никогда реально не разрешим. Все наше знание и вместе с ним природа во
всем ее разнообразии возникают из бесконечных приближений к этому Х, и
только в нашем вечном стремлении определить его и находит мир свое
продолжение. Этим предначертан весь наш дальнейший путь. Все наше
занятие будет представлять из себя только непрекращающуюся попытку
определить это Х, или, скорее, проследить наш собственный дух в его
бесконечных - актах произведения (unendlichen Produktio-nen), ибо тайна
нашей духовной деятельности заключается в том, что мы принуждены
бесконечно приближаться к точке, которая бесконечно удаляется от любого
определения. Это точка, на которую направле- 

1 Не здесь ли находится исток платоновских мифов? 

335 

но все наше духовное устремление и которая именно поэтому все снова и
снова отодвигается, чем ближе мы пытаемся к ней подойти. Если бы мы
когда-либо ее достигли, то вся система нашего духа — мир, который имеет
свое продолжение только в борьбе противоположных стремлений, —
погрузилась бы в ничто, и последнее сознание нашего существования
погрузилось бы в свою собственную бесконечность. 

Первой попыткой определить это нам вскоре покажется понятие силы.
Объекты мы можем рассматривать лишь как продукты сил, благодаря чему сам
собой исчезает призрак вещей в себе, которые должны были бы быть
причинами нашего представления. Чтоб вообще способно действовать на наш
дух, кроме него самого или того, что родственно его природе? Поэтому
необходимо представлять материю как продукт сил, так как только сила
нечувственна в объектах, а дух может противопоставить себе только то,
что аналогично ему самому. 

Если первое воздействие имело' место, что следует из этого? От
воздействия изначальная деятельность не может уничтожиться, а может
только ограничиться либо, если позаимствовать иное выражение из мира
опыта, рефлектироваться. Дух должен почувствовать себя ограниченным, а
этого он не может сделать, не продолжая действовать свободно и оказывать
обратное воздействие на точку сопротивления. 

Следовательно, в душе (Gemiite) объединены деятельность и страдание,
изначально свободная и потому неограниченная деятельность, направленная
вовне, и другая, насильственно вырванная (abgedrungene) из души
(рефлектированная) деятельность, направленная на саму себя. Последнюю
можно рассматривать как границу первой. А любая граница мыслима только
как 

336 

отрицание чего-то положительного. Следовательно, первая деятельность
положительного, вторая — отрицательного рода. Первая обнаруживается как
совершенно неопределенная и поэтому идет в бесконечность, вторая дает ей
цель, границу, определенность и отсюда необходимо направлена на
конечное. 

Если душа должна чувствовать себя ограниченной, она должна свободно
объединять эти две противоположные деятельности — неограниченную и
ограничивающую. Только относя последнюю к первой, и наоборот, она
чувствует свою теперешнюю ограниченность одновременно со своей
изначальной неограниченностью. 

Если, таким образом, душа объединяет в себе в одном моменте деятельность
и страдание, положительную и отрицательную деятельность, что же будет
продуктом этого действия?* 

Продукт противоположных деятельностей всегда есть нечто конечное,
следовательно, этот продукт будет конечным. Кроме того, поскольку он
должен быть общим продуктом неограниченной и ограничивающей
деятельностей, то он, прежде всего, будет заключать в себе деятельность,
которая сама по себе (по своей природе) неограниченна, а если она должна
стать ограниченной, то только посредством чего-то противо- 

· Могут найтись читатели, которые еще в состоянии примерно представить
себе противоположные деятельности в нас, но которые никогда не
чувствовали, что двигатель всей нашей духовной деятельности основывается
на этой изначальной борьбе в нас самих. Поэтому они не могут понять,
каким образом из двух только мыслимых деятельностей возникает что-то
другое, а не опять-таки только мыслимое. На это они имеют полное право.
Здесь, однако, речь идет о противоположных деятельностях в нас,
поскольку они чувствуются и ощущаются. И мы хотим, чтобы из этой
чувствуемой и изначально ощутимой борьбы в нас самих произошло
действительное 

337 

стремящегося. Но продукт должен быть конечным — быть общим продуктом
противоположных деятельностей, следовательно, он будет содержать в себе
и противоположную деятельность, которая изначально и по своей природе
является ограничивающей. Таким образом, благодаря совместному действию
изначально положительной и изначально отрицательной деятельностей и
возникнет их общий продукт, который мы искали. 

Необходимо также заметить следующее. Отрицательная деятельность, которая
изначально и по своей природе есть для нас лишь ограничивающая
деятельность, совершенно не может действовать без того, чтобы не имелось
чего-то положительного, что она ограничивает. Однако точно так же
положительная деятельность является положительной только в
противоположность изначальному отрицанию. Ибо если бы она была
абсолютной (беспредельной), то ее саму можно было бы представить еще
только отрицательной (как абсолютное отрицание всякого отрицания). Таким
образом, и неограниченная, и ограничивающая деятельности имеют условием
противоположное себе. Следовательно, в том продукте обе деятельности
должны быть объединены с одинаковой необходимостью. 

То действие духа, в котором он из деятельности и страдания (из
неограниченной и ограничивающей деятельности) в себе самом творит их
общий продукт, называется созерцанием. 

Вывод, который мы вправе сделать из всего вышесказанного, таков:
сущность созерцания, то, что делает созерцание созерцанием, состоит в
том, что в нем объединены абсолютно противоположные, ограничивающие друг
друга деятельности. Или, иначе выражаясь, продуктом созерцания
необходимо являетс 

338 

конечный продукт, который происходит из противоположных, ограничивающих
друг друга деятельностей.* 

Из этого ясно, почему созерцание не является, как воображают себе многие
мнимые философы, низшей ступенью, а есть первая ступень познавания,
наивысшее в человеческом духе, то, что собственно и составляет его
духовность. Ибо дух есть то, что обладает способностью творить
объективный мир из изначальной борьбы своего самосознания и в самой этой
борьбе обеспечивать продукту длительность существования. В мертвом
объекте все покоится, в нем господствует не борьба, а вечное равновесие.
Там, где физические силы раздваиваются, постепенно образуется живая
материя; живое продолжает существовать в этой борьбе раздвоившихся сил,
и только поэтому мы рассматриваем его как видимый аналог духа. В
духовном существе имеется изначальная борьба противоположных
деятельности, только из этой борьбы происходит (творение ни из что)
действительный мир. Только вместе с бесконечным духом существует и мир
(зеркало его бесконечности), и вся действительность есть не что иное,
как эта бесконечно производимая и воспроизводимая изначальная борьба.
Невозможно никакое объективное существование без того, чтобы его не
познавал некий дух; и наобо- 

· Этот вывод следует основоположениям философии, достойной восхищения
из-за объема и глубины ее исследований, которая после того, как стала
слишком хорошо известной по букве благодаря массе по большей части
плохих работ, вечно вертевшихся вокруг одних и тех же выражений и
оборотов мысли, в конце концов, нашла более самостоятельного
толкователя, ставшего вторым творцом этой философии вследствие того, что
он, прежде всего, принялся излагать ее дух. Однако до сих пор лишь
пристрастные, слабоумные писатели или, наконец, и вовсе шутники
представляли публике свое авторитетное суждение об этом предмете. 

339 

рот, никакой дух невозможен без того, чтобы для, него не существовал
некий мир. 

Итак, теперь определено, что созерцание невозможно без изначально
борющихся деятельностей в качестве своего условия, и наоборот, что
только в созерцании дух в состоянии положить конец изначальной борьбе
своего самосознания.* 

Само собой ясно, что и продукт созерцания должен объединять в себе эти
противоположные деятельности. Лишь поскольку творческая способность в
нас произвела его из этой борьбы, рассудок может схватывать его как
независимый от него продукт, образовавшийся посредством столкновения
противоположных сил. Следовательно, не этот продукт существует благодаря
соединению его частей, а, наоборот, его части существуют только после
того, как целое — пока только некий возможный объект делящего рассудка —
стало действи- 

· Это подтверждает и самое элементарное наблюдение за тем, что
происходит при созерцании. Что ощущают при виде гор, теряющихся в
облаках, при грохочущем низвержении водопадов, вообще при всем том, что
в природе велико и величественно? То притягивание и отталкивание между
предметом и рассматривающим духом, ту борьбу противоположных
направлений, конец которой кладет только созерцание, — все это
происходит, только трансцендентально и бессознательно, при созерцании
вообще. Тот, кто этого не понимает, обычно не видит перед собой ничего,
кроме своих мелких предметов — книжек, бумаг и пыли. Однако кто же будет
навязывать в качестве мерила настоящей человеческой природы (такой
глубокой, такой полной сил в себе самой) тех людей, сила, воображения
которых убита всяким мусором, засоряющим память, мертвой спекуляцией или
анализом абстрактных понятий — тех, кто является научно или общественно
испорченными людьми? Первой целью любого воспитана, должно быть,
развитие способности созерцания, ибо оно есть то, что делает человека
человеком. Никакому человеку, исключая слепых, нельзя отказать в том,
что он видит. Но для того, чтобы сознательно созерцать, требуется
свободное чувство и духовный орган, которого лишены многие. 

340 

тельным благодаря творческой способности (которая может порождать только
целое). Таким образом, мы подходим к определенному выведению
динамических основоположений. 

Конструкция материи 

(Дополнение к четвертой главе) 

Ни одно исследование для философов всех времен не было окутано таким
мраком, как исследование сущности материи. Тем не менее, ее понимание
необходимо для истинной философии, в то время как все ложные системы с
самого начала разбиваются об этот подводный камень. Материя является
всеобщим семенным зерном Вселенной, в котором скрыто все то, что
раскрывается в дальнейшем развитии. «Дайте мне атом материи, — мог бы
сказать философ или физик, — и я научу вас понимать из него Вселенную».
О большой трудности этого исследования можно было бы заключить уже из
того, что с самого зарождения философии и до настоящего времени в
подавляющем большинстве так называемых систем материя полагалась в самых
различных формах (однако всегда в достаточной степени узнаваемо) только
как данное, либо постулировалась как некое многообразие,* которое
следовало подкладывать под высшее единство как имеющийся материал, для
того чтобы из воздействия первого на последний понять оформленную
Вселенную. Насколько верно то, что все эти системы, оставляющие
противоположность (в которой движется вся философия) не уничтоженной и
существующей абсолютно именно в ее самых крайних пределах, даже не
достигли идеи или задачи философии, настолько же, с 

341 

другой стороны, очевидно, что-то отношение абсолютного мира к миру
явлений, идей к вещам, которое во всех прежних системах философии, даже
тех, которые более или менее выражают прообраз истины, было еще
неразвито и неполно, сделало неузнаваемыми зародыши истинного понимания
сущности материи, которые в них содержались. 

Материя так же, как и все, что есть, проистекает из вечной сущности и
есть (хотя в явлении лишь непрямое и опосредованное) действие вечного
субъект-объективирования и преобразования ее бесконечного единства в
конечность и множество. В вечности это преобразование не содержит ничего
от телесности, или материальности, являющейся материи, оно есть в себе
(An-sich) этого вечного единства, являющегося посредством самого себя
как чисто относительное единство, в котором оно принимает телесную
форму. В себе является нам посредством единичных действительных вещей
постольку, поскольку мы сами в этом акте преобразования существуем как
единичности, или точки прохода (Durchgangspunkte), в которых вечный
поток того, что есть в нем абсолютное тождество, останавливается в той
мере, в какой он связан с особенностью этого тождества; поскольку в себе
мы познаем только в одном направлении, это означает, что мы вообще его
не познаем, так как оно есть вечный акт познания только в нераздельности
двух своих сторон и абсолютное тождество. 

Следовательно, материя, рассмотренная абсолютно, суть реальная сторона
абсолютного познавания, и как таковая суть то же самое, что и вечная
природа, в которой дух Бога вечным образом творит бесконечность в
конечности; поскольку материя в качестве переведения (Eingebarung)
единства в различие в целом в свою очередь заключает в себе все формы,
не будучи сама рав- 

342 

ной или неравной какой-то одной, и как субстрат всех потенций сама не
является потенцией. Абсолютное поистине разделилось бы, если бы оно в
реальном единстве не воспроизводило одновременно с ним идеальное
единство и то, в котором оба есть одно, ибо только это составляет
истинное подобие абсолютного. Как абсолютное не делится в материи
(реальной стороне вечного продуцирования), так же мало и материя может
делиться именно благодаря тому, что точно так же, как абсолютное в ней,
так и она в свою очередь как в себе обозначается посредством отдельных
потенций в ней, а потому в какой бы потенции она ни являлась, она, тем
не менее, всегда и необходимо является как целое (трех потенций). 

Первую потенцию в рамках материи составляет преобразование единства во
множество как относительное единство, или [единство] в различенности, и
именно оно есть потенция являющейся материи как таковой. В себе, которое
погружается в эту форму относительного единства, со своей стороны, есть
само абсолютное единство, только последнее, находясь в подчинении
потенции, где господствующим моментом является различие, не - тождество
(ибо в любой потенции господствует то, что воспринимает другое), из
абсолютного единства преобразуется в [бытие] вне друг друга
(АцЙег-ein-ander) как глубину и является как третье измерение. Два
единства этой реальности явления (Realen der Erscheinung) — первое
единство внедрения единства в различие, определяющее первое измерение,
второе единство обратного преобразования различия в единство,
определяющее второе измерение, — есть идеальные формы, которые при
полном произведении третьего измерения являются (erschei-пеп)
неразличенными. 

343 

Те же потенции имеются и в соответствующей потенции идеального ряда, но
там они выступают как потенции акта познания, а не являются
(erscheinen), как здесь, измененными в другое, а именно в бытие. 

Первую потенцию, которая есть преобразование бесконечного в конечное, в
идеальном составляет самосознание, представляющее собой живое единство
во множестве, которое в реальном как бы умерщвлено, выражено в бытии и
является как линия, чистая длина. 

Вторая потенция, составляющая противоположность первой, в идеальном
является как ощущение, а в реальном она есть ощущение, ставшее
объективным, как бы затвердевшим, чисто ощущаемое, качество. 

Оба первых измерения в телесных вещах относятся как количество и
качество, первое — это их определение для рефлексии, или понятия, второе
— для суждения. Третье, которое в идеальном есть созерцание, есть то,
что полагает отношение (Setzende der Relation); субстанция суть единство
как само единство, акциденция — форма обоих единств. 

Три потенции есть в обоих рядах одно и то же; вечный акт познания
оставляет в одном лишь чисто реальную, в другом — чисто идеальную
стороны, однако именно поэтому в обоих оставляет сущность только в форме
явления. Следовательно, природа есть лишь затвердевший в бытии интеллект
(Intelligenz), ее качества есть угасшие в бытии ощущения, тела — как бы
умерщвленные созерцания. Наивысшая жизнь принимает здесь облик смерти и
только лишь сквозь многие преграды вновь прорывается к самой себе.
Природа — пластичная сторона Вселенной, даже изобразительное искусство
умерщвляет ее идеи и превращает их в тела. 

344 

Необходимо заметить, что эти три потенции нужно понимать не
последовательно, а одновременно. Третье измерение является третьим и в
качестве такового реальным лишь поскольку оно само положено в подчинении
первому (как относительному внедрению единства во множество), а оба
первых, в свою очередь, могут выступать как определения формы
(Forrabestim-mungen) только в третьем, которое постольку есть первое. 

Здесь нужно сказать еще об отношении материи и пространства. Именно
потому, что в материи целое погружается лишь в относительное единство
единства и множества и что только абсолютно реальное есть также
абсолютно идеальное, последнее для настоящей потенции является как
отличное от реального, как то, в чем это реальное есть; именно по той
причине, что это идеальное, со своей стороны, имеется без реальности,
оно и является только как идеальное, как пространство. 

Из этого явствует, что материя, как и пространство, есть лишь
абстракция, что одно обнаруживает бессущностность другого и что именно
потому, что-то, чтоб они есть, они есть только как противоположности, в
тождестве (или их общем корне) одно не есть пространство, другое - не
материя. 

Тот, кто жаждет дальнейших разработок этой конструкции, найдет их в
неоднократно указывавшихся работах, но прежде всего в «[Дальнейшем]
изложении системы философии» во второй тетради первого тома «Нового
журнала спекулятивной физики».11 

345 

Пятая глава 

ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ ДИНАМИКИ 

В самом созерцании были постоянное чередование и постоянное столкновение
противоположных деятельностей. Конец этому чередованию дух кладет
благодаря тому, что он свободно, каков он и есть, возвращается к самому
себе. Теперь он вновь вступает в свои права, он чувствует себя
свободной, самостоятельной сущностью. Однако дух не может этого делать,
не признавая в то же время за продуктом, который держал его скованным,
самостоятельного существования и независимости. Теперь он впервые
противопоставляет себя как свободную, рассматривающую сущность
действительному, и теперь оно впервые находится как объект перед судом
рассудка. Субъективный и объективный мир разделяются; созерцание
становится представлением. 

И* одновременно в объекте становятся постоянными те противоположные
деятельности, из которых он произошел в созерцании. Духовное
происхождение объекта лежит по ту сторону сознания, ибо сознание
возникло только вместе с ним. Объект является, поэтому как что-то такое,
что существует совершенно независимо от нашей свободы. Следовательно, те
противоположные деятельности, которые созерцание в нем объединило,
являются как силы, принадлежащие объекту самому по себе, без всякого
отношения к возможному познаванию. Для рассудка они — только нечто 

· «Только теперь, когда продукт созерцания имеет самостоятельное
существование, рассудок может начать схватывать и удерживать его как
объект. Объект находится перед ним как нечто, что существует независимо
от него. И..». (Первое издание.) 

346 

мыслимое и найденное посредством умозаключений. Однако он предполагает
их реальными, потому что они необходимо происходят из самой природы
нашего духа и созерцания. 

Здесь самое время установить реальность понятия основных сил материи, а
также его границы. Сила вообще есть лишь понятие рассудка,
следовательно, то, что непосредственно совершенно не может быть
предметом созерцания. Этим указано не только происхождение данного
понятия, но и его применение. Возникнув из рассудка, оно оставляет
неопределенным то, что изначально воздействовало на нас. Ибо оно
относится только к продукту созерцания, поскольку рассудок придал ему
субстанциальность (самостоятельное существование). Однако сам продукт
созерцания не есть нечто изначальное, а есть общий продукт объективной и
субъективной деятельности (так мы выразимся ради краткости, после того
как сама суть дела достаточно прояснена, чтобы предотвратить возможное
неправильное понимание). Стало быть, основные силы материи есть лишь
выражение тех изначальных деятельностей для рассудка, рефлексии, а не
истинное в себе, которое есть только в созерцании,* таким образом, мы
можем легко их полностью определить. 

Одна из тех деятельностей, которые объединяет созерцание, изначально
положительна и по своей природе неограниченна; она ограничиваема только
благодаря противоположной деятельности. Следовательно, сила,
соответствующая ей в объекте, равным образом будет положительной силой,
которая, будучи ограниченной, тем не менее, по отношению к ограничению
обнаруживает стремление, которое бесконечно и не может быть 

· «...рефлексии... в созерцании». (Дополнение второго издания.) 

347 

когда-либо полностью прекращено или уничтожено противоположной силой.
Таким образом, я не могу удостовериться в [существовании] этой основной
силы материи иначе, чем позволив противоположным силам действовать на
нее. Стремление, которое она обнаруживает против подобных сил, когда я
сам применяю эту силу, извещает о ней моему чувству как об отгоняющей,
отталкивающей силе. Сообразно этому чувству я приписываю отталкивающую
силу материи вообще, а стремление, которое она противопоставляет всякой
действующей на нее силе, я мыслю как непроницаемость, и последнюю не как
абсолютную, а как бесконечную (по степени). 

Другая изначальная деятельность — ограничивающая, изначально
отрицательная, и в этом качестве равным образом бесконечная. 

Следовательно, сила, соответствующая ей в объекте, также должна быть
отрицательного рода и изначально ограничивающая. Поскольку она обладает
действительностью только в противоположность положительной силе, то она
должна быть прямо противоположной отталкивающей силе, т. е. она должна
быть притягивающей силой. 

Далее, [первая] изначальная деятельность человеческого духа совершенно
неопределенна; она не имеет границ, следовательно, и определенного
направления или, скорее, она имеет осе возможные направления, которые
невозможно различить до тех пор, пока все они одинаково бесконечны. Но
если эта изначальная деятельность ограничивается противоположной, то все
эти направления становятся конечными, определенными, и [первая]
изначальная деятельность действует теперь во всех возможных определенных
направлениях. Этот способ действия духа, схваченный в общем, дает 

348 

понятие пространства, которое имеет протяжение в трех измерениях. 

Для отталкивающей силы мы соответственно имеем понятие силы, которая
действует во всех возможных направлениях, или, что-то же самое,
стремится наполнить пространство в трех измерениях. 

Изначально отрицательная сила как таковая не имеет совершенно никакого
направления. Поскольку она есть просто ограничивающая, она в отношении к
пространству равна точке, А поскольку она мыслится в борьбе с
противоположной положительной деятельностью, ее направление определено
последней. И наоборот, положительная деятельность может оказывать
обратное воздействие на отрицательную только в этом одном направлении.
Таким образом, мы имеем линию между двумя точками, которую можно
провести как вперед, так и назад. 

Эту линию и проводит человеческий дух в состоянии созерцания. Ту же
самую линию, по которой его изначальная деятельность была
отрефлектирована, он проводит снова, оказывая обратное воздействие на
точку сопротивления. Этот способ действия человеческого духа,
схваченный, в общем, дает понятие времени, которое имеет протяжение
только в одном измерении. 

Если это применить к притягивающей силе материи, то она есть сила,
которая действует только в одном измерении, или (иначе выражаясь) сила,
которая для всех возможных линий своей деятельности имеет только одно
направление. Это направление задает идеальная точка, в которой все части
материи следовало бы представлять объединенными, если бы сила притяжения
являлась абсолютной. Если бы материя была объединена в одной
математической точке, то она бы более не была материей, пространство
перестало бы быть на- 

349 

полненным. Поэтому можно сказать, что сила притяжения в
противоположность силе отталкивания (которая устремлена к тому, чтобы
наполнить пространство) устремлена к тому, чтобы вернуть пространство к
пустоте. Если последняя стремится превзойти все границы, как таковые, то
первая, наоборот, стремится все возвратить к абсолютной границе
(математической точке). Последняя, промысленная в своей беспредельности,
была бы пространством без времени, сферой без границы; первая,
помасленная равным образом беспредельной, была бы временем без
пространства, границей без сферы. Следовательно, пространство определимо
только через время, и в неопределенном, абсолютном пространстве ничто не
мыслится друг за другом, а все может мыслиться только одновременно.
Поэтому, далее, время определимо только через пространство, и в
абсолютном времени ничто не следует мыслить вне друг друга (а все
необходимо мыслить объединенным в одной точке). 

Пространство есть не что иное, как неопределенная сфера моей духовной
деятельности, время дает ей границу. Время, напротив, есть то, что само
по себе есть чистая граница и что приобрело протяжение только благодаря
моей деятельности. 

Так как всякий объект должен быть конечным, определенным, то само собой,
очевидно, что он не может быть ни границей без сферы, ни сферой без
границы. Если он становится предметом рассудка, то он есть отталкивающая
сила, дающая ему сферу, и притягивающая сила, дающая ему границу. Обе,
следовательно, являются основными силами, т. е. такими силами материи,
которые как необходимые условия ее возможности предшествуют всякому
опыту и всякому определению, исходящему из опыта. Всякий объект внешних
чувств 

350 

как таковой необходимо есть материя, т. е. пространство, ограниченное и
наполненное притягивающей и отталкивающей силами. 

Мы подошли в наших исследованиях к тому моменту, когда понятие материи
может быть подвергнуто анализу, а основоположения динамики могут быть
выведены с полным правом только из этого понятия. Однако это уже
выполнено в «Метафизических началах естествознания» Канта с такой
очевидностью и полнотой, что здесь нечего добавить. Таким образом,
последующие положения приводятся здесь отчасти ради связи как выдержки
из Канта, отчасти представляют собой" случайные замечания касательно
выдвинутых им основоположений. 

Материя наполняет пространство не по причине своего существования
(допустить это — значит раз и навсегда отрезать путь всякому дальнейшему
исследованию), а благодаря изначально движущей силе, вследствие которой
только и возможно механическое движение материи.* Или, скорее, материя
сама есть не что иное, как движущая сила, а будучи независимой от
последней, она есть, самое большее, только нечто мыслимое, но никогда не
может быть чем-то реальным, предметом созерцания. 

Этой изначально движущей силе необходимо противостоит другая изначально
движущая сила, которая может отличаться от первой только обратным
направлением. Это — сила притяжения. Ибо если бы материя обладала только
отталкивающими силами, то она рассеялась бы в бесконечность, и ни в
каком возможном пространстве нельзя было бы встретить определенного
количества материи. Следовательно, всякое простран- 

· Кант И. [«Метафизические начала...».] С. 33. 

351 

ство было бы пустым и, по сути дела, материи и вовсе бы не существовало.
Так как отталкивающие силы не могут изначально ограничиваться ни
посредством самих себя (ибо они исключительно положительные), ни пустым
пространством (ибо хотя расширяющая сила становится слабее в обратном
отношении к пространству, однако ни одна ее степень не является самой
малой — quovis dabili minor), ни другой материей (которую мы еще не
вправе предполагать), то должна быть допущена изначальная сила материи,
действующая в направлении, противоположном отталкивающей силе, г. е.
сила притяжения, которая принадлежит не особому виду материи, а материи
вообще, как таковой.* 

Мы не спрашиваем далее, почему необходимы эти две основные силы материи.
Ответ таков: «Потому что конечное вообще может быть лишь продуктом двух
противоположных сил». Однако спрашивается, каким образом взаимосвязаны
силы притяжения и отталкивания, какая из них является первоначальной. 

Силу отталкивания мы уже определили как положительную силу, а
противоположную — как отрицательную. (Уже Ньютон пояснял силу притяжения
примером отрицательных величин в математике.) Из этого ясно, что
поскольку отрицательное вообще в логическом отношении само по себе есть
ничто, есть только отрицание положительного (как, например, тень, холод
и т. д.), то сила отталкивания логически должна предшествовать силе
притяжения. Однако вопрос состоит в том, которая из них предшествует
другой в действительности, и ответ на него следующий: «Ни та, ни 

· Кант И. [Там же.] С. 53. Следовательно ясно, что любая из этих двух
сил, помысленная в ее беспредельности, ведет к абсолютному отрицанию
(пустоте). 

352 

другая». Каждая в отдельности существует лишь, поскольку существует ее
противоположность, т. е. они есть положительная и отрицательная силы по
отношению друг к другу, каждая в отдельности необходимо ограничивает
действие другой, и только благодаря этому они становятся первоначальными
силами материи. 

Считают ведь, что отталкивающая сила предшествует отрицательной в
действительности, однако отталкивание мыслимо только между двумя
точками. Отталкивание совершенно невозможно сделать созерцаемым, не
принимая одной точки, из которой оно исходит и которая поэтому является
его границей, и другой точки, на которую она воздействует, также его
границы. Некое безграничное во всех направлениях отталкивание уж никак
не является предметом возможного представления. Это положение весьма
отчетливо обнаруживается в его различных применениях, осуществляемых
физикой. Сила отталкивания тел, поскольку она имеет определенную
степень, называется упругостью. Физика же допускает упругость только
между двумя пределами (бесконечного расширения и бесконечного сжатия),
причем ни один из них она не считает реально возможным. В отношении
упругих жидкостей, например в отношении воздуха, физика выставляет
положение, что их упругость находится в обратном отношении к
пространству, которое они занимают, либо, что то же самое, в прямом
отношении к сжатию, которое они претерпевают. Следовательно, она
вынуждена принять и положение, что упругость, например воздуха,
уменьшается обратно пропорционально пространству, которое он занимает.
На этих предпосылках основывается механизм пружины, ибо на нее нельзя
оказать никакого давления, пока она еще может ему противодействовать,
иначе, чем по отношению к притяжению, которое 

353 

имеет место между отдельными ее частями (теми, которые ближе всего к
вершине угла). Очевидно, что отталкивающая сила сама предполагает
притягивающую; ибо она может представляться действующей только между
точками. А последние (как границы отталкивающей силы) предполагают
противоположную притягивающую силу. Если бы материя когда-либо смогла
перестать связываться внутри себя, то она перестала бы и отталкиваться,
отталкивающая сила в своей беспредельности уничтожает саму себя. 

Гораздо менее склонны утверждать, что притягивающая сила предшествует
отталкивающей, из-за ее отрицательного характера. Между тем некоторые
небезызвестные естествоиспытатели, например Бюффон, выражали надежду,
что, быть может, удастся и отталкивающую силу свести к притягивающей.
Однако они, по всей видимости, вследствие невозможности мыслить
отталкивание без притяжения заблуждались, потому что не подумали о том,
что притяжение, с другой стороны, немыслимо без отталкивания. Поэтому
они совершенно неправильно превратили отношение взаимного подчинения,
которое имеет место между обеими этими силами, в отношение
одностороннего подчинения (од-нон силы другой силой), ибо и притяжение
представимо только между точками. Однако только в силу притяжения нет
никаких точек, а есть лишь мнимая точка (абсолютная граница).
Следовательно, для того, чтобы хотя бы представить притяжение, между
двумя точками я вынужден предположить отталкивание. 

Сила отталкивания без силы притяжения бесформенна; сила притяжения без
силы отталкивания не имеет объекта. Первая представляет собой
изначальную, бессознательную, духовную деятельность, неограниченную по
своей природе, последняя — созна- 

12 Ф. И Й Шеллинг 

354 

тельную, определенную деятельность, которая только и дает всему форму,
предел и очертания. Объект никогда не бывает без своего предела, материя
— без своей формы. Их можно разделять в рефлексии, однако мыслить их
разделенными в действительности бессмысленно. Но так как, согласно
обыденному заблуждению (весьма распространенному среди философов),
объект кажется существующим в представлении раньше, чем в своей форме
(однако он никогда не существует без последней, а в этом состоянии лишь
парит между неопределенными, неясными очертаниями), то материальное
представления (Materiale der Vorstellung) получает известную
первоначальность по сравнению с формальным объекта (Formalen des
Objekts), хотя в действительности ни одно не существует без другого, а
есть только благодаря другому. 

• Кроме того, пока обе силы мыслятся в их беспредельности, они
представляются лишь отрицательно: отталкивающая сила — как отрицание
всякой границы, притягивающая сила — как отрицание всякой величины.
Однако, так как отрицание отрицания есть нечто положительное, то
абсолютное отрицание всякой границы оставляет еще неопределенную идею
чего-то положительного вообще, которое сила воображения моментально
наделяет действительностью. Абсолютное отрицание всякой величины, т. е.
мыслимая абсолютно сила притяжения, напротив, не оставляет нам не только
никакого понятия об определенном объекте, но и вообще никакого понятия
об объекте. Оно оставляет нам только представление идеальной точки,
которую мы даже не можем, как хочет Кант,* помыслить в качестве
направления притяжения, не предполагая вне ее второй 

· [Кант И. «Метафизические начала».] С. 56. 

355 

точки (т. е. отталкивания между ней и другой точкой). Поэтому если Кант
говорит,* что следует остерегаться мыслить силу притяжения как
содержащуюся в понятии материи, то речь идет лишь о том, что сила
притяжения не является только логическим предикатом материи. Ибо если
происхождение этого понятия исследовать синтетически, то [обнаруживаешь,
что] сила притяжения необходимо принадлежит его возможности
(относительно нашей способности познания). Однако никакой анализ вообще
невозможен без синтеза, таким образом, представляется весьма возможным
вывести изначальную притягивающую силу только из понятия материи после
того, как его до этого произвели синтетически. Но нельзя полагать, что
ее можно только вывести из — я не знаю какого — чисто логического
понятия материи согласно закону противоречия. Ибо само понятие материи
по своему происхождению синтетично; чисто логическое понятие материи
бессмысленно, реальное понятие материи само проистекает только из
синтеза тех сил при помощи силы воображения. 

Следовательно, то, чтоб в материи есть форма, граница, определение, мы
должны свести к силе притяжения. То, что материя есть вообще что-то
реальное, мы припишем силе отталкивания, но то, что это реальное
является в этих определенных границах, этой определенной форме, должно
быть объяснено согласно законам притяжения. Поэтому и силу отталкивания
мы можем использовать только для того, чтобы объяснить, как материальный
мир возможен вообще. А как только мы хотим объяснить, как возможна
определенная система мира, сила отталкивания не позволяет нам сделать ни
одного дальнейшего шага. 

* |Тамже-1 С. 54. 

356 

Строение неба и движение небесных тел мы можем объяснить только исходя
из законов всеобщего притяжения. Дело не в том, что мы смогли бы
представить себе систему небесных тел, вообще не имея в качестве
предпосылки силу отталкивания. Это, согласно вышесказанному, невозможно.
Речь идет о том, что сила отталкивания является только отрицательным
условием (conditio sine qua поп12) определенной системы небесных тел, а
не положительным, согласно которому только и возможна именно эта
определенная система. Таковым условием мы можем считать только законы
всеобщего притяжения, потому что единственно из них выводится все то,
что в материи или в системе (опирающейся на основные силы материи) есть
форма и определение. Следовательно, центробежная сила применительно к
движению небесных тел есть только лишь выражение феномена, который, если
его свести к его принципу, в конце концов, смог бы разрешиться в
отношение имманентной телам силы притяжения, делающей их
самостоятельными.* 

Вот что касается динамической философии, в общем. Теперь о ее применении
к отдельным понятиям. 

Основные силы материи совершенно не могут быть представлены в их
беспредельности, т. е. должны быть возможны более высокая степень силы,
чем любая данная, а также бесконечное число промежуточных степеней между
любой возможной степенью и нулем. Следовательно, мерой основной силы
является исключительно степень силы, которую внешняя сила вынуждена 

* Следовательно, центробежная сила... есть только лишь выражение
феномена, который если уж и должен быть объяснен, то только отношения
сил притяжения тел к их удаленности друг от друга. (Первое издание.) 

357 

использовать, чтобы либо сжать тело, либо разрушить взаимосвязь его
частей. «Расширяющая сила материи называется также упругостью. Поэтому
всякая материя изначально упруга».* Стало быть, необходимо различать
между абсолютной и относительной упругостью. Слово «упругость» обычно
употребляют относительно последней. Однако в этом смысле упругость тел
может служить не только мерой их силы расширения. 

Если захотят сравнить тела друг с другом в этом отношении, то в расчет
необходимо принять объем и массу, так что относительно количества
расширяющей силы двойной объем при простой массе равнозначен двойной
массе при простом объеме. 

Кроме того, поскольку каждому телу упругость присуща изначально, то
материя может быть сжата до бесконечности, но никогда нельзя пройти
сквозь нее;** ибо это предполагало бы полное уничтожение отталкивающей
силы. 

Если материи позволяют расшириться до бесконечности, то ее отталкивающая
сила становится бесконечно малой, ибо она находится в обратном отношении
к пространству, в котором действует; если ей позволяют сжаться до
бесконечности (стать равной точке), то ее отталкивающая сила становится
бесконечно большой на том же самом основании. Однако ни то, ни другое не
может иметь места, если материя вообще возможна. Следовательно,
необходимо допускать бесконечное число степеней между любым состоянием
сжатия и состоянием проникновения, равно как и между любым состоянием
расширения и состоянием бесконечного распространения. 

· Кант И. [Там же.] С. 37. ** Кант И. [Там же.] С. 39. 

358 

Благодаря этому допущению избавляются от необходимости принимать вместе
с атомистами последние тельца, для непроницаемости которых нет никакого
дальнейшего основания.* Этот ленивый способ философствовать никогда бы
не имел такого успеха, если бы для объяснения специфического различия
материй не считали неминуемым допускать пустое пространство.** В этой
системе, таким образом, можно допустить сжимаемость только во вторичных
телах, но не в первичных телесных частичках. 

Эта необходимость полностью уничтожена посредством того, что материю уже
изначально производят только через взаимодействие сил, так что (в
соответствии с законом непрерывности природы) между любыми возможными их
степенями вплоть до полного исчезновения всякой интенсивности (= 0)
возможно бесконечное количество промежуточных степеней (следовательно,
бесконечная сжимаемость материи возможна, а такой же мере, как и
бесконечная расширяемость). 

Далее, так как материя есть продукт изначального синтеза
(противоположных сил) в созерцании, то тем самым обходятся софизмы,
касающиеся бесконечной делимости материи, благодаря тому, что так же
мало имеется необходимость (вместе с самой себя ложно понимающей
метафизикой) утверждать, что материя состоит из бесконечно многих частей
(что бессмысленно), как и вместе с атомистом ограничивать свободу силы
воображения при делении. Ибо если материя изначально есть не что иное,
как продукт моего синтеза, то я могу продолжать этот синтез бесконечно —
моему делению материи бесконечно давать субстрат. Если 

[Там же.] С 41. [Там же.] С 101. 

359 

я, напротив, считаю, что материя состоит из бесконечных частей, я
наделяю ее независимым от моего представления существованием и, таким
образом, прихожу к неизбежному противоречию, которое связано с
допущением материи как вещи в себе.* Но ничто не доказывает более
очевидно, что материя не может быть самой по себе существующей вещью,
чем ее бесконечная делимость. Ибо как бы она ни делилась, я никогда не
обнаруживаю другого ее субстрата, чем тот, которым ее наделила моя сила
воображения. 

То, что материя состоит из частей, есть лишь суждение рассудка. Она
состоит из частей, когда я ее делю и только до этих пор. Но то, что она
изначально, сама по себе, состоит из частей, ложно, ибо изначально она
возникает (в продуктивном созерцании) как целое из противоположных сил,
и лишь благодаря этому целому в созерцании становятся возможными части
для рассудка. 

Наконец, трудность, которую видят в том, чтобы рассматривать силу
притяжения как силу, действующую на расстоянии через пустое
пространство, исчезает, как только подумают, что материя изначально
действительна только благодаря притягивающей силе и что ни одно тело
изначально нельзя помыслить, не допуская вне него другое, которым бы оно
притягивалось и в отношении которого оно, в свою очередь, направляло бы
свою силу притяжения. 

На этих динамических основоположениях только и основывается возможность
механики; ибо ясно, что движущееся своим движением (посредством толчка)
не имело бы никакой движущей силы, если бы оно не обладало изначально
движущей силой,** таким образом, 

* Кант И. [Там же.] С. 47. 

** Кант И. [Там же] С. 106. 

360 

механическая физика подорвана в ее основах. Ибо ясно, что она является
совершенно превратным способом философствовать, поскольку при этом
предполагают то, что пытаются объяснить, или, скорее, то, что ошибочно
полагают опровергнуть при помощи самой этой предпосылки. 

Замечания относительно предыдущей идеалистической конструкции материи 

(Дополнение к пятой главе) 

1. Относительный идеализм, как уже выше (в «Дополнении к Введению»)
указывалось, есть только одна сторона абсолютной философии. Он постигает
абсолютный акт познания хотя и как акт познания, но только с его
идеальной стороны, исключая реальную. В абсолютном обе стороны едины и
есть один и тот же абсолютный акт познания. Именно поэтому они никогда
не могут быть едины посредством отношения причинности. В себе (An-sich)
души, или познавания, производит идеальным образом реальное не так,
будто бы помимо него ничего не было, а так, что кроме него в
действительности ничего нет. Реальное выпадает из него как другое
единство, лишь, поскольку для него в конечном познавании идеальное как
относительно идеальное становится формой (явления), а не поскольку оно
рассматривается само по себе. Идеализм, как истинно трансцендентальный,
хотя и дополняет идеальное единство реальным, но только в идеальном
(Idealen); он познает в себе абсолютного акта познания, однако только в
той мере, в какой оно есть в себе идеального (Idealen), он не дополняет,
в свою очередь, в реальном 

361 

(Realen) реальное единство идеальным, он не познает в себе абсолютного
акта познания также и как в себе реального (Realen), а потому все еще
познает его в одном определении (идеального [единства!), и не достигает
истинного абсолютного тождества. 

Между тем, так как этот нераздельный акт выделяет то, что в нем
заключено, одинаковым образом и в одинаковых формах как в реальном
(Realen), так и в идеальном (Idealen) (только там объективно, а здесь
субъективно), то и всякая возможная конструкция реальной и идеальной
сторон по сущности одна и та же, а так как идеальное проявление
абсолютного в себе (absoluten An-sich) имеет по крайней мере, то
преимущество, что оно здесь является как идеальное (а не измененным в
другое, в бытие), то идеализм, взятый даже в своей односторонности, как
это сделано в настоящей работе, более непосредственно приводит к
сущности вещей, чем покинутый всяким светом идейного (Ideellen) и
лишенный его реализм. Таким образом, после «Системы трансцендентального
идеализма» нужно было сделать только один шаг, чтобы на идеально
набросанный в ней план наложить систему абсолютной философии в ее
тотальности. 

2. Выше (в «Дополнении» ко второй главе) уже упоминалось, что обе силы
(так, как их использует Кант в своей, впрочем, только аналитической,
дедукции в качестве факторов материи) являются лишь формальными
факторами, и что если эти силы каким-либо образом должны мыслиться в
качестве реальных факторов, то их необходимо мыслить по аналогии с
нашими обоими единствами так, что одна сила заключает в себе другую, на
что, хотя и весьма отдаленно, намекалось в ходе настоящей главы, когда
речь шла о том, что они взаимно предполагают друг друга, что они 3обе
взаимно 

362 

подчиняют друг друга и что невозможно понять одну без другой. 

3. Предыдущая конструкция, в частности, разделяет неудовлетворительность
кантовской конструкции в том, что от нее ускользает (имеющая место даже
в пределах ее предпосылок) необходимость третьего принципа конструкции,
который в качестве силы тяготения так превосходно восстановил в своих
правах позже Франц Баадер в работе «Пифагорейский квадрат, или четыре
стороны света природы» 117981. То, что сила притяжения отождествляется с
силой тяготения и, наоборот, является лишь следствием первого изъяна. 

Не меньшее значение имеет и тот недостаток, что всякая реальность
заложена в силе отталкивания, равно как и всякое основание формы — в
силе притяжения. Однако первая из этих сил так же мало есть нечто
реальное, как и вторая. Единственно реальное есть для явления третье,
однако само по себе первое: абсолютная неразличенность, единство
всеобщего и особенного в себе и для себя самого (an und fur sich
selbst); сами особенное и всеобщее относятся к форме; первое, поскольку
оно есть расширение тождества в различие 

(что, вероятнее всего, понималось под силой отталкивания в указанном
смысле), последнее, поскольку оно есть преобразование различия в
тождество (с которым можно было бы отождествить силу притяжения в
указанном смысле). Следовательно, оба в этом смысле от 

носились бы только к форме. 

363 

Шестая глава 

О СЛУЧАЙНЫХ ОПРЕДЕЛЕНИЯХ МАТЕРИИ. 

ПОСТЕПЕННЫЙ ПЕРЕХОД В ОБЛАСТЬ ОПЫТА, 

КАК ТАКОВОГО 

Предполагается доказанным, что мы вынуждены мыслить силы притяжения и
отталкивания в качестве условий нашего созерцания, которые именно
поэтому должны предшествовать всякому созерцанию. Следствием этого
является то, что по отношению к нашему познанию они обладают абсолютной
необходимостью. Но, однако, дух чувствует необходимость только в
противоположность случайности, он чувствует себя принужденным, лишь,
поскольку в другом отношении он чувствует себя свободным. Следовательно,
всякое представление должно объединять в себе необходимое и случайное. 

Прежде всего, ясно, что притягивающая и отталкивающая силы дают только
некую ограниченную сферу вообще. В созерцании граница определена, и то,
что она определена таким образом и никак иначе, является нам как
случайное, потому что это определение уже не относится к условиям
созерцания вообще. Тем не менее, объект и его определение в созерцании
никогда не разделены; одна рефлексия в состоянии разделить то, что
действительность всегда объединяет. Стало быть, ясно, что уже в первом
созерцании, для того чтобы наш дух различал необходимое, необходимое и
случайное объединены самым тесным образом. 

Следовательно, случайна и познаваема только в опыте определенная
граница, величина объекта (его количество). Но для того чтобы измерить
последнюю, после того как она известна, нужно иметь другие объекты. Из
вместе взятых многообразных сравнений 

364 

лишь сила воображения образует для себя среднее величины в качестве меры
всей величины. 

Причину, благодаря которой материя имеет определенную границу, мы
называем связью (сцеплением), и так как сила связи может быть различной
степени, это составляет специфическое различие материи. 

Поскольку величина тела, т. е. сфера сцепления его частей, кроме того,
степень силы, с которой связываются эти части, проявляются как
случайные, постольку желание составить нечто a priori относительно
сцепления или специфического различия материи было бы тщетным. Лучше,
когда сразу же отличают различные виды сцепления. Следовательно,
необходимо различать изначальное сцепление и производное. 

На вопрос, как сцепление возможно изначально, нельзя ответить до тех
пор, пока материя предполагается как нечто, имеющееся независимо от всех
наших представлений. Ибо из понятия материи силу сцепления нельзя
вывести аналитически. Вследствие этого полагают необходимым испробовать
физическое объяснение, т. е. по сути дела считать всякое сцепление лишь
видимостью. Ибо если мы объясняем связь тел, исходя из давления, которое
оказывает на них эфир или какой-нибудь вторичный флюид, то данное
выражение относится только к видимости нашего представления, а
употребляемое в объективном смысле, оно становится заблуждением. А так
как сцепление относится и к самой маленькой, и к самой большой массе, то
поскольку оно было бы только видимостью, материю, в конце концов,
пришлось бы составлять из телец, для сцепления которых невозможно было
бы привести никакого дальнейшего основания. 

Кроме того, степень сцепления не находится ни в каком отношении с
поверхностями тел, как это должно было бы быть, если бы оно вызывалось
механически по- 

365 

средством давления или толчка какого-то флюида. [В таком случае]
пришлось бы прибегнуть к новой фикции, к изначальному, неизменному
различию фигуры первых телесных частичек, при помощи которой стало бы
понятным различное, не пропорциональное поверхности тел действие толчка.
Однако для этого вновь нужно было бы представить себе материю совершенно
особого рода, которая, как говорит господин надворный советник Кестнер,
проходила бы сквозь все тела и одновременно повсюду задерживалась бы. 

Здесь обнаруживается стремление объяснить то, что ни философия, ни
естествознание не в силах объяснить. Мы не можем представить себе
материю вообще, а можем представить только материю внутри определенных
границ и имеющую определенную степень связи своих частей. Эти
определения есть и должны быть случайными для нас. Следовательно, их
нельзя также доказать а priori. Все же они в такой степени относятся к
возможности определенного представления материи (они составляют, как уже
выше было замечено, partes integ-rantes13 представления, которое должно
объединять в себе необходимое и случайное), что точно так же невозможно
дать им физическое объяснение, ибо любое физическое объяснение уже
предполагает их, как это явствует из вышеприведенного опыта механической
физики, которая все-таки вынуждена принять тельца, сцепление которых она
не в состоянии объяснить. Следовательно, в отношении изначального
сцепления мы в естествознании вынуждены, как кажется, остановиться
только на выражении феномена.* 

· Кант (Там же. С. 89) объясняет связь через притяжение, поскольку оно
мыслится действующим только (исключительно) при соприкосновении. Однако
это объяснение есть не более и не менее, как очень точное выражение
феномена. 

366 

Производным сцеплением я называю то, которое не относится к возможности
материи вообще. 

Его для исправления обычных представлений можно разделить на
динамическое, механическое, химическое и органическое. 

Что касается первого, то оно есть только кажущееся сцепление. Того, что
оно действует при соприкосновении, еще недостаточно, чтобы рассматривать
его как сцепление. Так как оно действует только на общей границе двух
пространств, то эту границу можно представить и как (хотя и бесконечно
малое, однако) пустое пространство. Следовательно, здесь имеет место
притяжение, т. е. действие на расстоянии factio in dis-tans); это
притяжение, представленное как сцепление, является только видимостью.
Сцепление, если оно не должно быть только кажущимся, не может мыслиться
действующим между различными телами. Ибо оно есть именно то, что делает
тело телом (индивидуумом). И поэтому только химическое (а гораздо больше
органическое) сцепление является сцеплением в собственном смысле слова. 

Механическое сцепление также может только весьма приблизительно
называться сцеплением (Kohasion), правильнее назвать его прилипанием
(Adhasion), ибо связь здесь есть только последовательность фигуры
телесных частичек, и основывается она исключительно на взаимном трении.
Между тем имеется, пожалуй, немного исключительно механических
прилипаний, создающих видимость сцепления. Обычно [этому] содействует
химическое сцепление, по крайней мере, отчасти. Пусть мне позволят
употреблять здесь слово «химическое» в самом широком значении всякого
эффекта, связанного с переходом тела из одного состояния в другое. В
обычных беспорядочных накоплениях материи, кото- 

367 

рые в течение столетий затвердевают в утесы и скалы, принимает участие
(я назову только одно) вода, которая, будучи связанной, например, с
известью, изменяет ее состояние (отсюда прочность нашего строительного
раствора, замазки и т. д.). 

Сцепление, вызванное химическим способом, имеет место повсюду, где из
двух тел различных масс и различных степеней упругости возникает третье
в качестве общего продукта. Это-сцепление отличается от динамического
или механического тем, что (при полном химическом процессе) происходит
взаимное проникновение. Либо сцепление является следствием перехода тела
из одного состояния в другое, как например из жидкого в твердое.
Поскольку огонь действует на тела совершенно равномерно, то, если
охлаждение равномерно (ибо в противном случае происходит
противоположное, как у лопанцов, болонских пузырьков и т. д.), тела
получают совершенно одинаковую [во всех частях] степень упругости, из
чего можно объяснить, что такие тела, разбиваясь, обнаруживают уже
далеко не ту степень притяжения, которую они имели в ходе затвердевания,
последовавшего за жидким состоянием,* а также, что именно те тела,
которые связаны с наибольшей силой, очень часто являются самыми
хрупкими, потому что их связь, как только она должна измениться, тотчас
же уничтожается. 

Исходя из этого объясняется и сильная связь частичек жидких тел. Так как
любая жидкость, насколько мы знаем, образуется химически, то она
получает благодаря этому совершенно равномерную степень упругости, связь
ее частей непрерывна, и это, по всей видимости, имеет место при всяком
изначальном сцеплении, 

· Ср.: Кант И. Там же. С 88. 

368 

напротив, там, где сцепление возникает посредством механического
накопления, связь телесных частичек более или менее прерывается. В
последнем случае можно определить фигуру телесных частичек; по крайней
мере, у жидких тел это невозможно, ибо тело представляет собой единую
массу. Чем больше оно приближается к этой непрерывности, тем оно более
жидкое. 

Об органическом сцеплении здесь еще не может идти речи. 

Сюда же относятся и вопросы о различной форме тел. Но я бы хотел
изложить этот материал во всей его совокупности там, где речь пойдет о
форме организованных тел. 

О том, что касается специфического различия материи, — позднее. Сейчас
[я позволю себе ] только следующее замечание: так как притягивающая и
отталкивающая силы изначально независимы друг от друга, но любое
изменение степени одной неизбежно связано с изменившимся соотношением с
другой, возможны бесконечно многие соотношения этих основных сил. А два
самых крайних предела тел составляют жидкие и твердые [тела).
Спрашивается, каково (математическое) понятие о жидких телах. Их можно
объявить такими, части, которых способны к самому полному
соприкосновению между собой, или, что то же самое, такими, ни одна часть
которых не отличается по фигуре от другой. 

Можно было бы возразить, что и в твердых телах полное соприкосновение по
крайней мере мыслимо. Я этого не отрицаю, но речь идет о том, что части
жидкой материи обнаруживают естественное, присущее им стремление
принимать форму, благодаря которой они приходят в совершеннейшее
равновесие и тем самым в максимально возможное соприкосновение друг с
дру- 

369 

гом (форму шара),* чего не обнаруживают твердые тела. Следовательно, то,
что жидкие тела способны к самому полному соприкосновению между собой,
является их свойством, и только благодаря ему они являются жидкими
телами. 

Таким образом, пришли к тому, чтобы объяснить жидкое состояние тел при
помощи наименьшей степени связи их частичек. Нельзя отрицать легкость
уничтожения связи между частичками жидкой материи; но эта легкость, в
свою очередь, является доказательством того, как сильно они связаны
между собой; так как каждая частичка притягивается одинаково со всех
сторон, то ее можно без труда передвинуть, но никогда нельзя изъять из
соприкосновения \с другими \. 

Этой легкостью изменения связи жидких частичек между собой, без
сомнения, объясняется большое притяжение, которое обнаруживает,
например, стекло относительно воды (отсюда несоразмерное поднятие ее в
капиллярных трубках, поверхности в виде углубления в неполных сосудах и
т. д.). Кант (первый, кто устранил обычные понятия о жидкости**) также
выводил основное положение гидродинамики («давление, которое оказывается
на жидкую частичку, распространяется во всех направлениях с одинаковой
силой») из этого понятия [о жидком 1. 

Тем самым сам собой отпадает ложный способ представления, будто бы
жидкости являются агрегатом отдельных обособленных шарообразных телец
(наследство старой атомистической философии). Ибо сущность 

· При условии, что не имеет место избирательное притяжение между водой и
каким то другим телом. Ибо что нарушает естественное притяжение жидких
частичек друг к другу 

· **Там же. С 88 

370 

жидкости состоит в непрерывности массы, которая не может иметь места у
агрегата. 

Однако новая система атомистики считает большой заслугой механическое
объяснение, которое, как она ошибочно полагает, она одна способна дать
относительно свойств расширяющихся жидкостей. Их упругость, утверждает
господин Лесаж, можно объяснить только тем, что элементарные массы
(молекулы) этих жидкостей движутся с большой скоростью в различных
направлениях.* В самом деле, упругость можно математически объяснить как
подвижность покоящегося тела в противоположных направлениях, и обычное
объяснение упругости (это — «способность тела вновь принимать свои
размер или форму, измененные посредством давления извне, как только
давление уменьшается») полностью сводится к нему. Однако господин Лесаж
использует это понятие в физическом смысле и поэтому утруждает себя
поисками причин такого движения в свойствах элементарных частичек
жидкостей. 

Я напомню лишь, что хотя у господина Прево речь идет только об упругости
жидкостей, господин Лесаж, по всей видимости, сводит к тем же причинам
всякую упругость, в том числе и твердых тел (которую он, без сомнения,
рассматривает как производную). 

Уже Даниил Бернулли и в своей конкурсной работе «О природе и свойствах
магнита»** объяснял расширяемость воздуха внутренним движением его
элементарных частичек. Он считает, что упругость воздуха «поддерживается
более тонкой, чем сам воздух, жидкостью». Отсюда он полагает вывести
закон, что упругость воздуха возрастает обратно пропорционально 

· См.: Прево Л. О происхождении магнитных сил, § 44. ** 1746 года 

371 

пространству, которое он занимает. Он полагает далее, что это внутреннее
движение является подлинной причиной жидкости (традиционная физика
полагает сущность, характер жидкости в подвижности отдельных частичек
внутри {покоящейся} жидкой массы), и на этом внутреннем движении
основывает некоторые гидродинамические принципы. В качестве принципа
внутреннего движения Бернулли, в конце концов, предположил тепло.
Господин Прево спрашивает,* откуда же тепло берет это изначальное
движение? Я опасаюсь, как бы ему не задали аналогичный вопрос. 

Для того чтобы объяснить внутреннее движение элементарных масс упругой
жидкости вообще, можно было бы, согласно господину Лесажу, принять
неравенство толчков вызывающих тяготение частичек. Два противоположных
потока, которые наталкиваются на одно и то же тело в одно и то же
неделимое мгновение, не всегда, строго говоря, могут быть равны друг
другу. Отсюда возникает беспорядочное движение или колебание некоего
второго флюида, который господин Лесаж называет эфиром и считает, что он
приходит в движение вообще только при помощи первичного флюида (движение
которого до сих пор не объяснено). 

Однако это неравенство толчков есть слишком неопределенная причина,
чтобы ее одной было достаточно для объяснения феномена. [А] господин
Лесаж хочет [иметь] причину, присущую первым элементарным частичкам,
которая необходимо и во всякое время производит* и воспроизводит
движение, удовлетворяющее всем условиям, определенным явлениями
расширяемости.** 

· * [Прево П.] Там же, §35. 

· ** Там же, §37,38 

372 

Так что же иное, кроме внешней формы (или фигуры) элементарных частичек
эфира, могло бы быть этой причиной, поскольку материя изначально
совершенно однородна и поскольку речь идет только лишь о механическом
движении (посредством толчка)? 

Если предположить, что элементарное тело не имеет вогнутости, то оно,
одинаково толкаемое со всех сторон, не может иметь совершенно никакого
движения. Но если оно вогнуто, то оно будет двигаться в направлении
вогнутости, так как вызывающие тяготение частички, которые попадают в
вогнутую поверхность, толкают сильнее, чем противоположные, попадающие в
выпуклую. Тем самым элементарные частички элементарной жидкости в себе
самих имеют источник движения, которое совершенно независимо от законов
тяготения, хотя его причиной служит вызывающий тяготение флюид. 

Все эти элементарные частички вместе взятые имеют свою сумму скорости, к
которой они приближаются при помощи последовательного ускорения. Так как
далее они всегда будут двигаться в направлении вогнутости, а их
вогнутости могут быть обращены в разные стороны, то возникнет движение в
противоположном направлении. Но это движение совершается в любом
направлении с той же самой (конечной) скоростью, отсюда одинаковая
расширяемость во все стороны. 

Кроме того, чем меньше элементарные частички, тем быстрее движение
(света и огня, например, в сравнении с движением воздуха), и чем сильнее
движение, тем больше расстояния от одной элементарной частички до
другой, следовательно, тем меньше их плотность. 

Как бы ни радовал новый и остроумный поворот, который благодаря
господину Лесажу получила древняя гипотеза атомистической физики, тем не
менее, следу- 

373 

ющие вопросы остаются без ответа. Прежде всего, вызывающие тяготение
частички являются, согласно господину Лесажу, первичным флюидом. Однако
откуда же последний заполучил свойства упругой жидкости? 

Далее, этот первичный флюид состоит «из элементарных, очень твердых и
непроницаемых телец». Жидкие материи (например, вызывающий тяготение
флюид) являются, следовательно, лишь агрегатом твердых тел. Твердость
есть первичное состояние материи; жидкое состояние — лишь особенный вид
движения твердых телец. И здесь механическая физика действует обычно,
тотчас придавая физическое значение исключительно математическому
понятию. Ибо подвижность покоящегося тела в противоположных направлениях
дает лишь понятие упругости вообще, а не упругости расширяющихся
жидкостей. Но в таком случае нельзя понять, каким образом посредством
движения в противоположных направлениях — его можно предполагать сколь
угодно быстрым — агрегат твердых тел должен дать феномен жидкой материи,
так как агрегат по своей природе не может быть чем-то иным, чем то, что
есть отдельные части (совершенно иначе обстоит дело с продуктом из
различных тел). 

То, что мы представляем себе элементарные тела насколько можно самыми
малыми, не меняет дела. Большие или маленькие, они есть твердые тела. А
агрегат твердых тел никогда не сможет дать флюид уже по тому
единственному основанию, что между твердыми телами имеет место трение,
которое у жидких тел невозможно (если только законы гидродинамики и
гидростатики не вводят в заблуждение). 

Что бы ни говорил сам господин Лесаж, движение в противоположных
направлениях объясняет лишь расширяемость упругих жидкостей. Однако тем
самым их 

374 

жидкое состояние еще не объяснено (что справедливо больше всего хотят),
поскольку крайне трудно объяснить его в общем, опираясь на
атомистические допущения. В этом случае объяснение должно было бы
распространяться на (обычно называемые не так) упругие жидкости, что,
как кажется, [вовсе] не входило в намерения господина Лесажа. 

В основе подобных безуспешных попыток лежит общее заблуждение, которое
мы уже раскрыли выше. Поскольку можно, например, расширяемость флюида в
мышлении отделить от него самого, то тем самым можно наделить его
независимым от расширяемости существованием. Однако он есть этот
определенный флюид только вследствие своей расширяемости, или, скорее,
он сам есть не что иное, как эта определенная расширяемость материи.
Спрашивать, что дала флюиду эта расширяемость, хочется тогда, когда
флюид есть нечто существующее само по себе и когда эта расширяемость для
него случайна, а не когда речь идет о расширяемости как всеобщем
свойстве жидкостей. 

Поэтому если мы в отношении специфического различия материи вынуждены
отказаться от атомистического способа объяснения, то нам не остается
ничего, кроме того, чтобы испробовать динамический способ. Динамика же
дает нам не более чем всеобщее понятие отношения основных сил вообще, и
единственно это всеобщее понятие является тем необходимым, что мы кладем
в основу всех представлений о внешних вещах. 

А поскольку в сознании необходимое и случайное всегда должно быть
объединено, то, чтобы само это отношение основных сил представлять как
необходимое, мы должны его в другом смысле представить случайным, а для
этого предположить возможной свободную игру обеих основных сил. Но
материя инертна, таким 

375 

образом, эта игра может вызываться только внешними причинами, она также
должна происходить в природе, следовательно, по природным законам. 

Свободная игра этих сил имеет место только вследствие того, что
притягивающая и отталкивающая силы поочередно получают перевес. Но это
должно совершаться по некоему правилу, поэтому мы вынуждены предполагать
причины, вызывающие чередование согласно правилу. 

Эти причины не могут быть только мыслимыми, только понятиями, как
например причины притягивающей и отталкивающей сил. 

Они должны быть случайными даже по отношению к этим обеим основным
силам, т. е. не должны принадлежать условиям возможности самой материи;
материя могла бы существовать и без них. 

Именно поэтому они положительно не могут быть познаны a priori или
выведены. Они, безусловно, познаваемы только в опыте. 

Данные причины должны заявлять о себе только посредством чувств.
Следовательно, рассмотренные объективно сами по себе, они могут быть
чем-то совершенно другим, чем то, чем они кажутся как существующие
субъективно, согласно их действию на чувство. 

Именно поэтому они по своей природе качественны и относительно их имеет
место только физическое исследование. 

Эти причины должны относиться и к притягивающей, и к отталкивающей силе,
ибо они должны вызывать свободное чередование этих сил. 

Но так как притягивающая и отталкивающая силы принадлежат возможности
материи вообще, то эти причины должны мыслиться действующими в более
узкой сфере. Поэтому они будут мыслиться как причины 

376 

частных притяжении и отталкивании, и их действия следует рассматривать
как исключения из законов всеобщего притяжения и отталкивания.
Следовательно, они будут совершенно независимыми от законов тяготения. 

Эти причины представимы нами только через их качества (в отношении к
ощущению). Стало быть, они будут мыслиться как причины качественных
притяжений и отталкиваний. 

Наука, имеющая предметом качество материи, называется химией. Отсюда эти
причины будут принципами химии, и всеобщей динамике, как науке, которая
в себе самой необходима, под именем химии противостоит частная динамика,
совершенно случайная в своих принципах. 

Об определениях формы и специфическом различии материи 

(Дополнение к шестой главе) 

Согласно кантовской динамике, нет никакого иного основания всяких
разновидностей материи, кроме арифметического соотношения обеих сил,
которым определяются только различные степени плотности и исходя из
которого нельзя понять никакой другой формы особенности, к примеру
сцепления. В соответствии с требованием этой динамики в настоящей главе,
разумеется, должно было остаться неразрешенным то противоречие, что
сцепление понималось не эмпирически, через давление или толчок некоей
материи, и тем не менее не a priori, и я не стыжусь этой вставшей здесь
преграды, так как Кант в столь многих местах «Мета- 

377 

физических начал естествознания» признается, что он считает совершенно
невозможным понять специфическое различие материи исходя из своей
конструкции. 

Даже при условии конструкции исходя из сил помимо арифметического должно
было бы быть постулировано еще и другое отношение сил к пространству,
которое содержало бы в себе основание их качественных различий. Лишь
согласно истинной конструкции можно понять и удельную плотность, или
удельный вес (spezifische Schwere), исходя не только из относительного
увеличения одной или другой силы, но и принимая в расчет сцепление как
форму. Тяжесть (Schwere) (см. «Дополнения» к обеим предыдущим главам),
неразли-ченпость обоих единств, сама по себе не восприимчива ни к какому
количественному различию, ибо в ней все едино. Следовательно, удельность
веса может находиться только в веши как в чем-то особенном, однако как
вещь, как особенное она [т.е. удельность веса] положена только
посредством формы, поэтому удельный вес точно так же заключает в себе
сцепление, как сцепление, со своей стороны, заключает в себе удельный
вес, так как оно есть форма последнего. 

Относительно того, что согласно этим предположениям возможна и истинная
конструкция специфических различий материи, мы можем сослаться на
доказательства, имеющиеся в различных изложениях в «Журнале
спекулятивной физики» (см. в особенности: том I, тетрадь 2; том II,
тетрадь 2), в «Новом журнале» (том I, тетради 2, 3; прежде всего, в
конструкции планетной системы и статье о четырех благородных
металлах).15 Мы можем привести здесь только основные моменты этого
изложения. 

Уже понятие «превращение (Metamorphose) материи» указывает нам на
тождество формы и субстанции, 

378 

как на общий корень всяческих превращений, из которого поэтому и мы
должны исходить в нашей настоящей конструкции. 

Оба вида сцепления соответствуют обоим единствам формы, так как в
абсолютном [сцеплении] положено тождество в различии, в относительном —
различие в тождестве. 

Чем полнее положена неразличенность этих обоих единств, которые
соответствуют двум первым измерениям, тем совершеннее может выступить и
тяжесть, которая соответствует третьему измерению, ибо она есть сама эта
неразличенность, рассмотренная по сущности. Поэтому этот центральный
момент всех превращений представлен вещами с самым большим удельным
весом, которые в наибольшей неразличенности формы совершеннее всего
проявляют характер металличности, — благородными металлами. 

Полная неразличенность всеобщего и особенного сцеплений в силу всеобщего
закона раздвоения сама необходимо выражается опять-таки двойным образом:
либо в особенном (Besonderen), либо во всеобщем (А1-Igemeinen). 

В особенном — посредством того, что как в абсолютном, так и в
относительном сцеплении господствует фактор особенности (поскольку
первое точно так же есть обособление всеобщего, как последнее есть
становление особенного всеобщим). Этот момент, без сомнения,
обозначается через наивысшую индивидуализацию. 

Во всеобщем — посредством того, что в обоих единствах равным образом
господствует фактор всеобщего, с чем связано погашение индивидуальности
в продукте, поскольку она основывается на особенности. Эти два момента
обозначены двумя продуктами — платиной и ртутью. 

379 

Помимо указанных моментов абсолютное и относительное сцепления могут
быть неразличенными еще только двумя возможными способами, а именно [в
первом случае]: в особенном сцеплении господствует особенное в том же
отношении, в котором во всеобщем сцеплении господствует всеобщее, или
наоборот, [во втором случае] в особенном сцеплении господствует всеобщее
в том же отношении, в каком во всеобщем сцеплении господствует
особенное. Первый вид неразличенности выражает золото, второй — серебро.


Помимо этой центральной сферы момент абсолютной неразличенности больше
нигде не может быть положен, а могут быть положены только моменты
относительной неразличенности либо всеобщего, либо особенного сцепления.
С этим необходимо связано одновременно и уменьшение удельного веса. 

Всеобщее субъект-объективирование и здесь продолжается вплоть до своих
пределов; материя в ее субъективности и существенности (Wesenheit)
обозначает саму себя посредством самой себя как абсолютную
неразличенность всеобщего и особенного благодаря тому, что в сцеплении —
соответственно одному или обоим единствам — она сама собой становится
формой. 

Мы проследим сначала момент неразличенности абсолютного сцепления, т. е.
тот, в котором всеобщее преобразовано в особенное вплоть до
относительного равновесия. Этот момент представлен по преимуществу
железом. 

От него необходимо образуются два ряда. Только при определенной степени
преобразования всеобщего в особенное имеет место сцепление, как таковое.
С одной стороны, в отношении, где происходит полное преобразование, так
что всеобщее полностью объективируется в особенном, последнее как
особенное погашается и 

380 

растворяется в тождестве. На это приходится состояние расширения. А с
другой стороны, чем меньше степень преобразования тождества в различие,
тем более с необходимостью господствует последнее как особенность, на
что, следовательно, приходится сжатие. 

Первую сторону можно назвать положительной, вторую — отрицательной
стороной. Первая приходит в пределе к той материи, которую химики
назвали азотом, вторая — к той, что назвали углеродом. 

Вследствие того, что в первом случае, в полном разрешении всеобщего в
особенное, происходит последняя степень преобразования, момент
неразличенности может полностью производиться еще только в особенном,
следовательно, [может полностью производиться момент неразличенности]
относительного сцепления. Это имеет место в воде как моменте тождества,
соответствующем железу. Она как неразличенность вновь может
потенцироваться двояким образом (но без абсолютной полярности и другой
как только относительной) так, что в моменте возникновения различия
также уничтожается тождество, а именно одна и та же субстанция
представляется в двух различных, причем различающихся в пространстве,
формах. 

Это — итог всех земных превращений. Оба этих соответствующих момента, из
отношения которых одновременно понимается отношение застылости
(Starrheit) и текучести (Fliissigkeit) вообще, образуют в более высоком
превращении Солнечной системы два особых мира: планет и комет. 

Так как произведение материи в целом восходит к преобразованию всеобщего
в особенное, то жидкое, рассмотренное как то, в чем особенное есть
целиком всеобщее, следовательно, оба поистине есть одно, является
прототипом всякой материи. Сообразно с тем, произве- 

381 

дена ли эта последняя неразличенность или в произведении имеет перевес
одно из двух единств, положены и различные отношения тел к трем
измерениям, так что (так как последние воспроизводятся в трех формах
динамического процесса, только в более высокой потенции) можно сказать,
что все особенные, или специфические, определения материи имеют свое
основание в различном отношении тел к магнетизму, электричеству и
химическому процессу.*. 

Седьмая глава 

ФИЛОСОФИЯ ХИМИИ 

В качестве самого общего понятия химии мы устанавливаем [то, что она
есть] опытная наука, которая учит, каким образом возможна свободная игра
динамических сил посредством того, что природа образует новые соединения
и образованные соединения вновь разрушает. 

Место, которое химия занимает в системе нашего знания, отчасти уже
определено благодаря прежним исследованиям,** но в будущем должно быть
определено еще точнее. Насколько уже установлено, она является
следствием всеобщей динамики. 

Кроме того, ее цель состоит в исследовании качественного различия
материи, лишь в этой мере она необходима в нашем знании.*** Этой цели
она пытается до- 

* «Журнал спекулятивной физики», том I, тетрадь 2, сочинение о
динамическом процессе, § 47.16 

** Необходимость химии в системе нашего знания доказана с самого начала
(см. главу 1). 

*** См. прошлую [6] главу. 

382 

стичь при помощи того, что она искусственно, однако, используя средства,
предлагаемые самой природой, вызывает разделения и соединения. Эти
разделения и соединения должны, следовательно, относиться к качеству
материи, ибо механические разделения и соединения касаются только
количества материи, они есть лишь уменьшения и накопления массы помимо
всех ее качеств. 

Поэтому химия имеет своим предметом притяжения и отталкивания,
соединения и разделения, поскольку они зависят от качественных свойств
материи. 

Следовательно, она предполагает, во-первых, принцип качественного
притяжения.* Всякое притяжение, зависимое от качеств материи, она сводит
к сродством определенных элементов, как если бы некоторые из них
принадлежали одному семейству, а все — общему племени. Следовательно,
принцип химических притяжений должен быть общим принципом, благодаря
которому элемент связывается с элементом, или последующим звеном,
которое опосредует сродство элементов между собой. 

Тем самым сразу же допускается неоднородность материи, в то время как
прежде она рассматривалась изначально однородной. Система
разворачивается все дальше и дальше, материя становится все
разнообразнее. 

Что является последующим звеном химического притяжения, может быть
установлено только при помощи опыта. Согласно исследованиям новой химии,
это — элемент, который природа доверила всеобщей среде, в которой мы
живем и которая необходима для существования растительной и животной
жизни. 

· Там же 

383 

Каждому новому соединению, образующемуся при помощи химического
средства, должно предшествовать химическое разделение, или элементарные
частички химически рассматриваемого тела должны оттолкнуться друг от
друга, чтобы соединиться с чужеродными элементами. Для того чтобы
вызвать это разделение опосредованно или непосредственно, должен
опять-таки иметься принцип, который в силу своих качественных свойств в
состоянии вывести из равновесия связанные друг с другом элементы и
благодаря этому сделать возможными новые соединения. 

Что есть этот принцип, можно решить опять-таки только посредством опыта.
Химия признает в качестве такового свет или (сразу же намечая его связь
с теплом) огонь. Химия рассматривает эту стихию полностью сообразно
опыту, а потому и считает се особым, входящим в химический процесс
элементом, проводниками которого являются жидкости, в особенности тот
упругий флюид, который одновременно содержит принцип всякого химического
притяжения (жизненный воздух). 

Таково изложение принципов химии, поскольку последняя остается
исключительно внутри определенных границ опыта. В этом случае у нее нет
иного занятия, кроме как заставлять природу действовать на наших глазах
и рассказывать о том, что она при этом наблюдает, а также сводить,
насколько можно, разбросанные наблюдения к отдельным законам, которые,
однако, никогда не могут выйти за пределы только лишь чувственного
познания. Таким образом, она никогда не берется объяснить возможность
этих феноменов, а лишь пытается привести эти феномены в связь между
собой. Так как химия берет все так, как оно преподносится чувствам, ради
даваемых ею объяснений она имеет право основываться исключительно на
качествах этих 

384 

элементов, для которых она не может указать никакого дальнейшего
основания, а лишь старается свести эти элементы к возможно меньшему
числу. 

Качество же есть только то, чтоб дано нам в ощущении. Нет никакого
сомнения в том, что то, что дано в ощущении, как таковое не может быть
далее объяснено, как например цвета тел, вкусовые ощущения и т. д. Тот
же, кто берется за науку, например о цвете (называемую оптикой), обязан
поставить себе такую цель, несмотря на то, что объяснение происхождения
цветов никогда не убедит его в том, что он объяснил и ощущение, которые
вызывают в нас цвета. 

Точно так же обстоит дело и с химией. Она может сводить все феномены
своего искусства к качествам элементов, к их средствам и т. д. только до
тех пор, пока не переходит на научный тон. Но как только химия это
делает, она вынуждена признать (о чем ей напоминают), что она не должна
впредь ссылаться на что-то имеющее силу только в отношении к ощущению и
что совершенно не может быть сделано (обще) доступным при помощи
понятий. Так, свет первоначально есть для нас только причина обоих
ощущений, которые мы выражаем словами «светлость» и «тепло». Однако что
же позволяет нам переносить на сам свет эти понятия светлости и тепла,
которые почерпнуты только из нашего ощущения, и полагать, что свет есть
нечто само по себе теплое или само по себе светлое? Именно так обстоит
дело с понятием сродства; это, разумеется, уместный образ, чтобы только
обозначить феномен, но как только он принимается за причину феномена, он
есть не более и не менее как qualitas occulta, которое должно быть
изгнано из всякой здоровой философии. 

Стало быть, механическая физика на самом деле может поставить себе в
заслугу то, что до сих пор толь- 

385 

ко она одна взялась возвысить лишь экспериментальное учение до опытной
науки и перевести образный язык химии и физики на общепонятные научные
выражения. Она отважилась предпринять эту попытку далеко не вчера,
однако до сих пор осталась в главном почти такой же от Бюффона до
Морво.17 

То, что лежит в основании ее объяснений химического сродства, я: не
смогу выразить лучше, чем Бюффон. 

«Законы сродства, — таковы его слова,* — согласно которым составные
части различных субстанций отделяются друг от друга, для того чтобы
вновь соединиться между собой и образовать однородные материи, полностью
согласуются со всеобщими законами, в силу которых воздействуют друг на
друга все небесные тела. Они выражаются одинаковым образом и в одних и
тех же соотношениях масс и расстояний. Шарик воды, песка или металла
воздействует на другие шарики так, как земной шар воздействует на Луну.
Если до сих пор законы сродства считали отличными от законов тяготения,
то это имеет основание в том, что данный предмет неправильно понимали и
не охватывали во всем его объеме. Фигура, которая у небесных тел не
играет никакой (или почти никакой) роли в отношении закона их
воздействия друг на друга, поскольку их удаленность весьма велика,
напротив, решает почти все, когда интервал между ними очень мал или
такой, что его можно не принимать в расчет. Если бы Луна и Земля вместо
сферической фигуры имели обе фигуру короткого цилиндра, диаметр которого
был бы равен диаметру их шара, то закон их воздействия друг на друга 

* De la nature. Seconde Vue // Hist. natureHe des Quadrupedes. [Aux
Deux-Ponts. 1787.] Vol. IV. P. XXXII* 

13 Ф. В. Й. Шеллинг 

386 

заметно не изменился бы вследствие этого различия фигуры, поскольку
расстояние между всеми частями Луны и Земли также изменилось бы весьма
немного. Но если бы эти шары стали очень длинными цилиндрами и очень
близко притянулись бы друг к другу, то закон взаимного воздействия этих
двух тел явился бы весьма различным, поскольку расстояние их частей
между собой и по отношению к частям другого тела разительно изменилось
бы. Следовательно, если фигура как элемент удаляется, то закон, как
кажется, изменяется, хотя он всегда остается одним и тем же». 

«Согласно этому принципу человеческий дух может сделать еще один шаг и
проникнуть дальше внутрь природы. Мы знаем, какую фигуру имеют составные
части тел. Вода, воздух, земля, металлы, все однородные части,
несомненно, состоят из элементарных частичек, которые одинаковы между
собой, но их формы мы не знаем. Наши потомки с помощью расчетов смогут
открыть для себя это новое поле знаний и, пожалуй, узнают, какую форму
имеют элементы тел. Они должны начать с принципа, который мы только что
установили, и положить в основу следующее. Всякая материя притягивается
обратно пропорционально квадрату расстояния, и этот всеобщий закон, как
кажется, изменяется у особенных притяжений только под воздействием
фигуры составных частей каждой субстанции вследствие того, что эта
фигура удаляется как элемент. Следовательно, если они посредством
многократных опытов приобретут знания о законе притяжения особенной
субстанции, то они при помощи расчета смогут определить фигуру ее
составных частей. Для того чтобы лучше это понять, давайте, к примеру,
положим, что из опыта, когда ртуть наливают на совершенно 

387 

гладкую поверхность, известно, что этот жидкий металл притягивается
всегда согласно обратному отношению к кубу расстояния. Следовательно,
надо искать по правилам ложного заключения (Reg. falsi), какова та
фигура, которую дает это выражение, и эта фигура тогда будет фигурой
составных частей ртути. Если бы с помощью этих опытов обнаружили, что
данный металл притягивается обратно пропорционально квадрату расстояния,
то было бы доказано, что ее составные части сферообразны, потому что
сфера — единственная фигура, которая дает этот закон, и на каком бы
расстоянии ни располагали шары, закон их притяжения всегда остается тем
же самым». 

«Ньютон правильно догадался, что химические сродства, которые есть не
что иное, как особенные притяжения, о которых мы только что вели речь,
возникают согласно законам, очень похожим на законы силы тяготения.
Однако он, по всей видимости, не заметил, что все эти особенные законы
являются только модификациями всеобщего закона и кажутся различными
только потому, что фигура притягивающихся атомов при очень маленьком
расстоянии играет точно такую же и даже большую роль, чем масса, для
осуществления закона, так как эта фигура тогда очень сильно влияет на
элемент расстояния».* 

* Хотя это замечание, будучи расширено так, как это делает Бюффон, не
нашло никакого применения, однако оно, пожалуй, может быть применено к
некоторым, до сих пор еще удовлетворительно не объясненным, феноменам.
Возможно, сюда относятся кристаллизации. Я недостаточно знаком с
исследованиями, которые господин Гаюи проделал относительно данного
предмета, чтобы знать, в какой мере его теория опирается на подобное
предположение. 

Выше (книга I, глава 3) я уже рассматривал правильность лучей льда и т.
д. как действие тепла (некоей равномерно действующей силы). Однако,
пожалуй, то и другое взаимодействуют: толчок уходящего теп- 

388 

Перспектива научной системы химии, которую открывает эта гипотеза, а в
особенности надежда, что ей вполне бы могло удаться то, что, пожалуй,
никакой другой системе не удастся так легко — подвергнуть исчислению
химические притяжения — настолько привлекательна, что охотно поддаешься,
по крайней мере, в течение некоторого времени, вере в осуществимость
этого дела и радуешься, когда данная система постепенно получает
гипотетическую достоверность. Ибо если учение о природе (Naturlehre)
становится наукой о природе (Naturwissenscbafl) только по мере того, как
в нем можно применить математику,* то ту систему химии, которая хотя и
основана на ложных предположениях, однако в состоянии, опираясь на них,
математически представить это экспериментальное учение, всегда будут
предпочитать для целей научного изложения какой-либо другой, которая
хотя и основывается на истинных принципах, однако, несмотря на эти
принципы, вынуждена отказаться от научной точности (от математической
конструкции феноменов, которые она перечисляет). 

Стало быть, здесь имели бы пример дозволенной и весьма полезной научной
фикции, в силу которой в противном случае только экспериментирующее
искусство могло бы стать наукой и достичь (хотя и лишь гипотетической,
находящейся внутри ее границ, но тем не менее) полной очевидности. 

Притяжение, определяемое фигурой частичек. Так как последние выделяются
из общей среды при одинаковых обстоятельствах, то уже из этого можно
понять одинаковое образование их фигуры. 

· Сравни кашповские высказывании об этом и о применимости математики к
химии в предисловии к его работе [«Метафизические начала
естествознания*], на которую автор часто ссылается, с. VIII—X. 

389 

Надежда на осуществимость этой идеи (до сих пор, разумеется» весьма
сомнительная) заново затеплилась благодаря стараниям господина Лесажа. 

Господин Лесаж не считает, подобно Бюффону, что всеобщая гравитация
может полностью объяснить явления сродства (несмотря на то, что господин
Прево допускает, что многое, причислявшееся к средствам, может быть
следствием всеобщего притяжения), потому что мы не знаем формы и
положения, воздействующих друг на друга телесных частичек.* Поэтому он
разделяет сродства, называемые так в собственном смысле, которые не
зависят ни от законов, ни от всеобщей причины тяготения, и сродства в
несобственном смысле, которые являются лишь особенными случаями
обширного всеобщего феномена притяжения либо, по крайней мере,
подчиняются тем же законам, что и этот феномен. (Как уже отмечалось
выше, это разделение необходимо в совокупности нашего знания.) 

Как возможны мнимые сродства согласно законам всеобщей гравитации,
господин Лесаж попытался показать уже в своем «Опыте механической
химии». Он все сводит к различной плотности и фигуре элементарных масс,
например, если допускаются жидкости, элементарные массы которых подобны
и равны, но имеют различную плотность, то однородные массы будут
стремиться соединиться. Что означает здесь понятие «однородное»? Если бы
оно относилось к одинаковой степени плотности, то можно было бы
подумать, что как раз разнородные элементарные массы легче соединяются.
Никаких внутренних качеств господин Лесаж не может полагать, так как
механическая физика не имеет права 

· [Право П. О происхождении магнитных сил.] § 42. 

390 

допускать подобное.* Следовательно, под однородностью нужно было бы
понимать подобие и равенство фигуры там, где у нас было бы основание,
скорее, предполагать противоположное. 

Так как притяжение происходит согласно соотношению масс, то одна малая
масса может притягивать другую такую же малую массу сильнее, чем сам
земной шар, при условии, что она гораздо плотнее. 

Кроме того, частички одной жидкости могут быть гораздо меньше, чем
пространства между частичками другой жидкости, последняя будет
пронизываться. Наконец, так как фигура элементарных масс различна, то
они при прочих равных обстоятельствах должны стремиться объединиться
друг с другом на возможно большей поверхности.** 

Для нашей цели важнее исследование господина Лесажа о причине называемых
в собственном смысле (качественных) средств. Их всеобщей коренной
причиной является для него вторичный флюид, эфир, о котором выше уже шла
речь. Свойства эфира следующие. Он находится в постоянном возбуждении.
Его потоки часто прерываются, однако возникают вновь. Его элементы суть
элементы массы и, так как все эти тела элементарны, заметно отличаются
друг от друга по объему. Следовательно, имеется более грубый и более
тонкий эфир. В эфир должны быть, как бы погружены некоторые тельца, у
которых абстрагируются от их отношений к вызывающему тяготение флюиду.
Напротив, от- 

· «Либо если господин Лесаж понимает под этим внутренние качества
элементарных масс, то механическая физика не имеет права допускать
подобное» (Первое издание, в котором следующее ниже предложение
отсутствует.) ** Прево. § 42. 

391 

носительно эфира они могут вести себя одинаково или неодинаково.
Неодинаковое отношение происходит от различной величины их пор, которые
либо совсем не позволяют эфиру проходить сквозь них, либо позволяют
проходить в незначительной степени, либо совершенно свободно. 

В общем, уже (гипотетических) свойств одного эфира достаточно, чтобы
объяснить явление сродства.* Господин Лесаж дает его потокам очень
незначительное распространение; поэтому, говорит он, сродства, зависящие
от его действий, имеют место только при соприкосновении или близко к
нему. Также его действие не может быть пропорционально массе телесных
частичек, а может быть пропорционально поверхности. Поэтому и прилипание
(Adharenz), как он считает, при соприкосновении (при увеличенной
поверхности) происходит гораздо сильнее, чем то, которое вызывается при
самом малом расстоянии, а именно в гораздо большем отношении, чем это
должно было бы следовать из всеобщего закона.** Между тем господин
Лесаж, опираясь на все эти предпосылки, может объяснить химические
сродства лишь весьма односторонне, ибо из различного отношения пор телец
к более грубому или более тонкому эфиру он выводит единственное
положение, что неоднородные частицы стремятся объединиться с меньшей
силой, чем однородные.*** Правда, он объясняет сродство неоднородных
телесных частичек (главное в химии) тем, что считает их фигуры
совпадающими (как известно, одни он полагает вогнутыми, другие
выпуклыми). А это притяжение он объясняет из законов гравитации; оно
про- 

* Там же, §43. ** § 46. *** § 45. 

392 

исходит только при соприкосновении, но не имеет места на расстоянии. 

Господин Прево признает, что имеются случаи, в которых между
неоднородными элементарными массами приходится предполагать большее
сродство, чем между однородными.* Следовательно, господин Лесаж был
вынужден, по крайней мере, для средств расширяющихся жидкостей,
допустить притяжение неоднородных элементарных масс и отыскивать для
него особую причину. Здесь опять все сводится к фигуре элементарных
масс, и эти различия фигуры множатся по мере того, как в них нуждаются,
постепенно становясь все более и более произвольными. Некоторые тельца
вогнуто-вогнутые, другие — выпукло-выпуклые, третьи — вогнуто-выпуклые,
четвертые есть цилиндры, один конец которых выдолблен до известной
глубины, пятые являются своего рода клетками, «проволочки которых,
увеличенные мысленно при помощи диаметра вызывающих тяготение телец, по
отношению к взаимным расстояниям между параллельными проволочками этих
клеток настолько малы, что земной шар не может уловить и десятитысячной
части этих телец, которые носятся по нему»** и т. д. Все эти тельца
колеблются, толкают друг друга или испытывают толчок, подходят друг к
другу или не подходят, притягиваются или отталкиваются — все это, как ни
удивительно это звучит, происходит исключительно в соответствии с
выводами, которые можно сделать из простых опытов и которые сами уже не
совершенно очевидны. 

* § 48 и след. 

** «Идеи относительно метеорологии» де Люка, немецкий перевод, с. 120.
[См. примеч. 39 к «Первой книге».] 

393 

То, что до сих пор механическую химию не удалось сделать очевидной, с
необходимостью должна весьма значительно умерить высказанную выше
надежду. Однако сейчас время возвратиться к фундаменту этой науки, не
обращая внимания на ее претензии. Итак, система в целом держится на
атомистических предпосылках и рушится вместе с ними; эти предпосылки,
вероятно, не без пользы гипотетически применяются в отдельных частях
естествознания, однако никогда не могут быть допущены философией
природы, которая должна основываться на твердых основоположениях. Так
как мы имеем дело с такой философией, то нам надлежит также проверить
претензии на научное рассмотрение, выдвигаемые этой частью
естествознания, и посмотреть, насколько велика, могла бы быть польза или
насколько велик, мог бы быть вред для системы наших знаний, которые
происходили бы из возможности или невозможности подобного рассмотрения,
— занятие, которое в любом случае сулит нам, по крайней мере,
отрицательную пользу. 

Все, что относится к качеству тела, имеется только в нашем ощущении, и
то, что ощущается, совершенно невозможно объяснить объективно (через
понятия), а можно сделать понятным, только ссылаясь на всеобщее чувство.
Однако этим не уничтожается то, что нечто, являющееся в одном отношении
предметом ощущения, в другом отношении может стать объектом для
рассудка. Если то, что имеет силу только в отношении к ощущению, хотят
навязать рассудку как понятие, то последнее слишком сильно ограничивают,
имея в виду эмпирическое исследование, ибо относительно ощущаемого, как
такового, невозможно никакое дальнейшее исследование. Либо понимают, что
ощущаемое никогда не сможет быть превращено во всем ясные понятия и 

394 

вследствие этого вообще отрицают возможность найти для качественных
свойств выражения, имеющие силу для рассудка. 

Таким образом, здесь имеет место противоречие, основание которого
находится не в самом предмете, а лежит в той точке зрения, с которой на
него смотрят, ибо дело заключается в том, рассматривают ли предмет
только в отношении к ощущению или выносят на суд рассудка, и если
последний (что совершенно естественно) не в состоянии привести ощущение
к понятиям, то выражения, имеющие значение только относительно ощущений
(как например, качество), он вообще отказывается относить к понятиям. 

Стало быть, кажется необходимым точнее исследовать происхождение наших
понятий о качестве вообще. Если я и здесь вновь обращусь к философским
принципам, то это покажется ненужным только тем читателям, для которых
стало привычно слепо следовать эмпирическим понятиям, но не тем, которые
в человеческом знании повсюду привыкли искать связь и необходимость. 

То, что в наших представлениях о внешних вещах необходимо, — это только
их материальность вообще. Последняя основывается на конфликте
притягивающей и отталкивающей сил и потому относится к возможности
предмета вообще не более чем столкновение динамических сил, которые
взаимно ограничиваются и, таким образом, вследствие своего
взаимодействия делают возможным конечное вообще — до сих пор совершенно
неопределенный объект. Однако тем самым мы имеем только понятие о
материальном объекте вообще, и даже силы, продуктом которых он является,
в данный момент есть еще нечто исключительно мыслимое. 

Следовательно, рассудок самостоятельно набрасывает для себя всеобщую
схему (как бы контур предмета 

395 

вообще), и эта схема в своей всеобщности есть то, что мыслится как
необходимое во всех наших представлениях, и в противоположность чему
только и является как случайное то, что не относится к возможности
предмета вообще. Поскольку эта схема должна быть всеобщей, быть
обобщенным образом предмета вообще, то рассудок мыслит ее как некое
среднее (Mittel) ,* к которому одинаково приближаются все единичные
предметы, но которому именно по этой причине ни один единичный предмет
полностью не соответствует, а потому рассудок кладет ее в основу всех
представлений единичных предметов как общий образ, в отношении к
которому они только и являются индивидуальными, определенными
предметами. 

Этот контур предмета вообще дает не больше, чем понятие количества
вообще, т. е. чего-то внутри неопределенных границ. Только благодаря
отклонению от всеобщности этого контура постепенно возникает
индивидуальность и определенность, и можно сказать, что определенный
предмет, безусловно, представим лишь постольку, поскольку мы (не зная
этого, посредством некоей поразительно быстрой операции силы
воображения) в состоянии определить его отклонение от общего образа
объекта вообще или, по крайней мере, от общего образа рода, которому он
принадлежит. 

Это своеобразие нашей способности представления лежит настолько глубоко
в природе нашего духа, что мы непроизвольно и чуть ли не по всеобщему
согласию переносим его на саму природу (ту идеальную сущность, в которой
мы мыслим тождественными пред- 

· (*Медиум* (Первое издание.)) Кант говорит: «Схема вообще опосредует
понятие (всеобщее) и созерцание (единичное). Следовательно, она есть то,
что находится как бы посередине между определенностью и
неопределенностью, всеобщностью и единичностью» 

396 

ставление и порождение, понятие и деяние). Так как мы мыслим природу как
целесообразно [действующего] творца, то мы и представляем себе, будто бы
она все разнообразие родов, видов и индивидов в мире породила при помощи
постепенного отклонения от некоего общего прообраза (который она
набросала сообразно некоторому понятию). Уже Платон заметил, что вся
человеческая художественная способность (Kunst-vermbgen) основывается на
способности набрасывать всеобщий образ предмета, сообразно которому даже
ремесленник (который должен отказаться от имени художника) в состоянии
породить в своем наброске единичный предмет посредством многообразнейших
отклонений от всеобщности, однако сохраняя необходимое. 

Я снова обращаюсь к сути. То неопределенное нечто, то необходимое во
всех наших представлениях единичных вещей есть чистый объект
исключительно силы воображения — некая сфера, некое количество, вообще
нечто, что только мыслимо или конструируемо. 

Наше сознание пока только формально. Однако объект должен стать реальным
и наше сознание должно стать материальным у как бы наполненным. Это
возможно исключительно посредством того, что представление покидает
всеобщность, в которой оно до сих пор удерживалось. Только вследствие
того, что дух отклоняется от того среднего, в котором только и было
возможно формальное представление чего-то вообще, объект, и вместе с ним
сознание, получает реальность. Но реальность лишь чувствуется, имеется
только в ощущении. А то, что ощущается, называется качеством.
Следовательно, объект получает качество только благодаря тому, что он
отклоняется от всеобщности понятия; он перестает быть только
количеством: 

397 

Только теперь душа (Gemut) относит реальное в ощущении (как случайное) к
объекту вообще (как необходимому), и наоборот. Благодаря случайному душа
чувствует себя совершенно определенной, ее сознание больше не является
всеобщим (формальным), а есть определенное (материальное) сознание. Это
определение должно являться для нее случайным, т. е. реальное в ощущении
должно бесконечно расти или убывать, т. е. должно иметь определенную
степень, которая, однако, может мыслиться бесконечно большей, равно как
и бесконечно меньшей, или иначе выражаясь, между которой и отрицанием
всякой степени (= 0) может мыслиться бесконечное множество промежуточных
степеней. 

Это на самом деле так. Мы чувствуем большую или меньшую степень (Mehr
oder Weniger) упругости, тепла, светлости и т. д., а не саму упругость,
тепло и т. д. Только теперь представление завершено. Творческая
способность силы воображения набросала, отправляясь от изначальной и
рефлектированной деятельности, некую общую сферу. Эта сфера — то
необходимое, что наш рассудок кладет в основание каждого представления о
предмете. А то, чтоб есть изначальное реальное в предмете, что
соответствует во мне страданию, в отношении к этой сфере есть случайное
(акциденция). Следовательно, напрасно пытаются вывести его a priori или
возвратить к понятиям. Ибо реальное есть лишь постольку, поскольку я
аффинирован. И у меня, безусловно, нет никакого понятия об объекте, а
есть лишь сознание страдающего состояния, в котором я пребываю. Некая
самостоятельная способность во мне относит ощущаемое к объекту вообще,
только вследствие этого объект получает определенность, а ощущение —
длительность. Ясно, что количество и качество необ- 

398 

ходимо связаны. Первое только благодаря последнему получает
определенность, последнее только благодаря первому получает границу и
степень. Но превращать само ощущаемое в понятия — значит лишать его
реальности, так как только в моменте своего воздействия на меня оно
обладает реальностью. Если я возвышаю его до понятия, то оно становится
произведением мысли; как только я сообщаю ему необходимость, я лишаю его
всего того, что делало его предметом ощущения. 

Эти всеобщие основоположения качества можно очень легко перенести на
качество тел. 

То необходимое, которое рассудок кладет в основание всех своих
представлений о единичных вещах, есть многообразное, имеющееся во
времени и пространстве вообще. Выражаясь динамически, это означает
следующее. То, чтоб рассудок кладет в основание наших (динамических)
представлений о материи в качестве необходимого, к которому только и
относится их случайное, есть неопределенный продукт притягивающей и
отталкивающей сил вообще, который сила воображения намечает в общих
чертах и который на настоящий момент есть только объект рассудка, некое
количество вообще без всякого качественного свойства. Мы можем
представить себе этот продукт силы воображения как опосредующее звено
(Mittleres) всех возможных отношений между притягивающей и отталкивающей
силами. Сила, вероятно, существует, но только в нашем понятии; сила
вообще, а не определенная сила. Однако сила есть то, чтоб аффицирует
нас, а то, что нас аффицирует, мы называем реальным, но то, что реально,
существует только в ощущении, следовательно, сила есть то, что
единственно соответствует нашему понятию качества. А любое качество,
поскольку оно нас аффицирует, должно иметь определенную степень, которая
могла бы 

399 

быть больше или меньше, но которая сейчас (в этот момент) является
именно этой определенной степенью. 

Следовательно, сила вообще может аффицировать нас лишь, поскольку она
имеет определенную степень. Пока мы те динамические силы мыслим в общих
чертах (в совершенно неопределенном отношении), ни одна из них не имеет
определенной степени. Можно представить себе это отношение как
абсолютное равновесие этих сил, в котором одна постоянно уничтожает
другую, ни одна не позволяет другой возрастать до определенной степени.
Следовательно, если материя вообще получает качественные свойства, то ее
силы должны иметь определенную степень, т. е. они должны отклониться от
всеобщности отношения, в котором их мыслит только рассудок, или яснее,
они должны отклониться от равновесия, в котором они мыслятся изначально
и с необходимостью. 

Только теперь материя есть нечто определенное для нас. Рассудок дает
сферу вообще, ощущение дает границу; первый дает необходимое, последнее
дает случайное; первый — всеобщее, последнее — определенное; первый —
только формальное, последнее — материальное представления. 

Итак, результат предшествующих исследований таков: всякое качество
материи основывается единственно и только на интенсивности ее основных
сил, и так как химия занимается только качествами материи, то тем самым
одновременно объяснено и подтверждено выдвинутое выше понятие химии (как
науки, которая учит, как возможна свободная игра динамических сил). 

Выше указывалось, что химия имеет необходимость в совокупности нашего
знания лишь, поскольку она есть таковая наука. Здесь мы нашли то же
самое понятие 

400 

совершенно другим путем: мы исследовали, в какой мере качество
принадлежит материи вообще. 

Прежде чем мы приступим к научному применению этих принципов, я посчитал
полезным проверить их реальность на таких предметах, которые до сих пор
еще относятся в данной науке к проблематическим. 

Возможна ли химия как наука? 

(Дополнение к седьмой главе) 

То, что научное понимание основания специфических различий материи
возможно, было доказано в «Дополнении» к шестой главе, а то, что
возможно подобное понимание обусловленных этими различиями материи
явлений, которые мы называем химическими, можно было бы в достаточной
степени понять уже исходя из первого. Однако из этого еще не следовало
бы, что химия, как таковая, может быть наукой, ибо все эти исследования
относятся к гораздо более высокой и общей области всеобщей физики,
которая все явления природы должна представлять во взаимосвязи и
абсолютном тождестве. Следовательно, если бы химия, как таковая была
особой ветвью знания, то это было бы возможно лишь благодаря тому, что
она ограничивалась бы исключительно экспериментированием, а не
претендовала бы быть теорией. 

Только эпоха, которая была способна поставить химию на место физики,
могла считать ее в этой научной обнаженности самостоятельной наукой и ее
искаженный не имеющими никакого значения понятиями отчет о наблюдавшихся
фактах — самой теорией. Требуется всего лишь простая рефлексия, что то,
что составляет 

401 

причину или основание химического процесса, не может, в свою очередь,
быть предметом химического исследования, чтобы понять противоречивость
созданной самой химией теории химических явлений, а также тщетность ее
[попыток] возвышения над физикой. 

Что касается оснований, могущих быть выдвинутыми против действительной
физики химии, то главнейшие из них, без сомнения, были бы взяты из
всеобщего и глубоко укоренившегося представления специфического в
природе, которое проводит бесконечное различение вплоть до самой
сущности материи, утверждает абсолютные качественные различия и под
именем ложного, только внешнего сродства полностью уничтожает истинное
внутреннее сродство и тождество материи. Этот способ представления для
объяснения качеств мыслит сущности особого вида, и так как нельзя ни
точно определить число этих сущностей, ни узнать при помощи опыта все их
причуды, то тем самым исчерпывающая физика и истинная наука их
проявлений невозможна так же, как невозможна, например, физика духов
воздуха или других немыслимых сущностей. 

Абсолютное тождество и подлинно внутреннее равенство всякой материи при
любом возможном различии формы составляет единственно истинное зерно и
сердцевину всех явлений материи, из которого они исходят как из общего
корня и в которое они устремляются обратно. Химические движения тел
являются прорывом сущности (Durchbruch des Wesens), устремлением из
внешней и особенной жизни назад во внутреннюю и всеобщую, в тождество. 

Другие основания против возможности познания причин химических явлений
могли бы быть позаимствованы из предположений, согласно которым сами
имманентные принципы движений и жизни превращают- 

402 

ся в материи. В этом случае либо считают, что они сами подвержены
химическим отношениям, так что они способны и к разложению, соединению,
сродству и т. п.; тем самым возвращается вопрос об основании всех
химических явлений и того, что мы называем сродством, связью и т. д.,
только на более высоком уровне. Либо считают, что эти материи вызывают
химические явления извне, механически, так что этим объяснением
уничтожается самый вид этих явлений, как таковой, а именно как
динамический; в этом случае, поскольку основание этих явлений остается
искать исключительно в фигуре наименьших частей, недостижимой для любого
опыта, всякая перспектива науки химии полностью уничтожается. 

Другое условие возможности подобной науки, помимо внутреннего и
сущностного единства материи, заключается в том, что деятельности тепла,
магнетизма, электричества и т. п. являются имманентными деятельностями,
точно так же присущими самой субстанции тел, как форма вообще (и
относительно мертвой материи) составляет одно с сущностью и неотделима
от нее. Динамической же физикой в достаточной мере доказано, что все эти
деятельности имеют такое же непосредственное отношение к субстанции, как
и три измерения формы, и другие изменения, отличные от изменений
отношения тел к трем измерениям, не являются химическими. 

Наконец, последняя задача физики химии, которая и в этих явлениях должна
представить лишь Вселенную (АН), заключается в том, чтобы с
необходимостью охватить их символичность и связь с более высокими
отношениями, так как каждое тело особой природы в своей идее вновь есть
универсум. Только если в химических явлениях больше не ищут законы,
свойственные 

403 

им как таковым, а ищут всеобщую гармонию и закономерность Вселенной, эти
явления выступают в более высоких отношениях математики, для чего уже
сделаны некоторые шаги благодаря проницательности одного немецкого мужа,
открытия которого (из числа каковых мы хотим привести здесь в качестве
примера только открытие постоянной арифметической прогрессии щелочей в
отношении к любой кислоте и геометрической прогрессии кислот в отношении
к любой щелочи) на самом деле указывают на глубочайшие тайны природы. 

Восьмая глава 

ПРИМЕНЕНИЕ ЭТИХ ПРИНЦИПОВ К ОТДЕЛЬНЫМ ПРЕДМЕТАМ ХИМИИ 

Кажется, преимуществом механической химии является то, что она без
особого труда может объяснить величайшее специфическое различие материи.
Между тем, если ближе коснуться сути дела, то принцип, который вынужден
все сводить к различной плотности, в действительности является весьма
скудным, пока материю вынуждены рассматривать как изначально однородную,
а все единичные тела — только как агрегаты атомов. Напротив,
динамическая химия совершенно не допускает никакой изначальной материи,
т. е. из которой только и составлялись бы все остальные. Так как всякую
материю она изначально рассматривает как продукт противоположных сил, то
наиболее возможное различие материи суть не что иное, как различие
отношения этих сил. Силы уже сами по себе бесконечны, т. е. для любой
возможной силы можно мыслить бесконечное множество степеней, ни одна из
которых не яв- 

404 

ляется высшей или низшей, и так как исключительно на степенях и
основывается всякое качество, то только лишь из этого предположения уже
можно вывести и понять бесконечное различие материи в отношении ее
качеств (известных нам из опыта). А если мы сверх того представляем себе
конфликт противоположных сил, так что каждая из них изначально
независима от другой, то разнообразие возможных отношений между ними
опять уходит в бесконечность. Ибо не только отдельная сила имеет
бесконечные степени, но и одна и та же степень может модифицироваться
весьма различно благодаря противоположной силе, которая может бесконечно
увеличиваться в то же самое время, когда первая может бесконечно
уменьшаться, или наоборот. 

Очевидно, что принцип динамической химии (что все качества материи
основываются на соотношении степеней ее основных сил) сам по себе уже
гораздо богаче, чем принцип атомистической химии. 

Этот принцип отводит химии ее настоящее место и четко и определенно
отделяет ее как от всеобщей динамики, так и от механики. Первая — это
наука, которая может разрабатываться независимо от всякого опыта. Химия
же хотя и является следствием динамики, однако совершенно случайна по
отношению к этой науке и может продемонстрировать свою реальность
исключительно при помощи опытов. А наука, которая полностью основывается
на опыте и предметом которой являются химические операции, не может
зависеть от какой-то отдельной силы, например, силы притяжения, но может
быть зависимой от эмпирического соотношения обеих основных сил. Это
соотношение динамика оставляет совершенно неопределенным. Стало быть,
химия не является наукой, которая необходимо следовала бы из динамики,
как например, теория всеобщего 

405 

тяготения. Напротив, она сама есть не что иное, как прикладная динамика,
или динамика, мыслимая в ее случайности. 

Таким образом, химия, поскольку она параллельна с динамикой, должна быть
независимой от всех законов, которые подчинены динамическим законам.
Следовательно, химические операции независимы от законов тяготения, ибо
последние основываются исключительно на силе притяжения материи и
предполагают, что динамические силы в материи уже пришли в состояние
покоя. А химия представляет эти силы в движении, ибо все ее феномены
есть только феномены взаимодействия основных сил материи. 

Знаменитый химик Бергман отмечает, насколько велико, вероятно, было
изумление того, кто впервые увидел, как металл растворился в светлой,
прозрачной жидкости, и тяжелое, непрозрачное тело полностью исчезло и
вновь появилось уже в виде твердого тела из кажущейся совершенно
однородной жидкости сразу после того, как была примешана другая материя.
Основная причина изумления, очевидно, заключалась в том, что здесь
увидели, как материя как бы возникает на наших глазах; а тот, кто
продолжил раздумывать над этим, вероятно, вскоре смог понять, что одного
опыта такого рода достаточно, чтобы разъяснить саму сущность материи.
Ибо в данном случае ясно видели, что материя не составляется из частей и
не разлагается на части, но что флюид, в котором исчезло твердое тело,
является общим продуктом степеней упругости обоих тел, что,
следовательно, материя вообще изначально есть не что иное как феномен
соотношений степеней — как бы выражение этих соотношений для чувств. 

Кроме того, химия независима от механики, ибо последняя подчинена
динамике. Механика предполагает 

406 

определенное, неизменное соотношение динамических сил она касается тел,
— т. е. материи внутри определенных границ, — движущие силы которых
нуждаются в толчке извне, чтобы тело начало двигаться. Химия, напротив,
рассматривает материю в ее становлении и имеет предметом свободную игру
— следовательно, и свободное движение — динамических сил между собой,
без толчка извне. 

Химии в ее традиционных границах может быть позволено, множить элементы
тел в соответствии с потребностью. Поэтому она допускает определенные
постоянные, неизменные элементы, отличающиеся друг от друга внутренними
качествами. Однако качество имеется только в ощущении. Следовательно,
ощущение [здесь] переносится на сам объект. Спрашивается, по какому
праву? Ибо тело само по себе, без отношения к нашему ощущению,
рассматриваемое только как объект рассудка, не имеет никакого
внутреннего качества, но всякое качество постольку основывается на
соотношении степеней основных сил. Однако тогда уже нельзя мыслить эти
вещества постоянными и неизменными; они есть не что иное, как
определенное динамическое соотношение, и как только последнее
изменяется, они получают другую природу и другое отношение к нашему
ощущению. 

Кажется, это предполагали в некоторых теориях, по крайней мере, в том,
что касается более тонких материй. Так, очень часто говорили о латентном
свете, латентной теплоте и т. д. Суть дела не меняется, даже если в
рассмотрение втягивается только нагревание тел светом, которое тем
сильнее, чем невидимее становится свет. Однако если свет отличается от
других материй внутренними качественными свойствами, если его
существование основывается не только на соотношениях 

407 

степеней, то непонятно, каким образом он только посредством
прикосновения к другим телам настолько изменяет свою природу, что
перестает воздействовать на глаза. 

Здесь самое время обсудить обычные способы представления о свете, тепле
и т. п. В последнее время часто спрашивали, является ли свет особой
материей. (Я в противоположность этому спрашиваю: «Что же во всем мире
является особой материей?»). Я бы сказал: «Все, что мы называем
материей, есть лишь модификация одной и той же материи, которую мы,
разумеется, нечувственно познаем в ее состоянии абсолютного равновесия,
и которая должна вступить в особенные отношения, для того чтобы быть для
нас таким образом познаваемой».* 

Или если хотят рассматривать свет как силу и примешивать в физику
философские принципы, то я вновь спрашиваю: «Что из всего кажущегося
воздействующим на нас не является силой, и что, кроме силы, вообще может
воздействовать на нас?». И если скажут: «Материя света, как таковая —
продукт исключительно нашей силы воображения», — то я снова задам
вопрос: «А какая материя не является таким продуктом и какая материя
вообще действительна вне нас независимо от наших представлений?». 

Однако спрашивается, может ли такая стихия, как свет, которая (если она
есть материя) находится на границе всякой материи, стать химической
составной частью** и вступить в химический процесс в качестве хи- 

**Все, что мы называем материей, есть лишь модификация материи вообще —
лишь бы материя вообще была чистой мыслью». (Первое издание.) 

** «...может ли такая тонкая материя, как свет, стать химической
составной частью ...» (Первое издание) 

408 

мического элемента? Одно это сомнение уже доказывает, что о свете и о
материи вообще имеют очень смутные понятия. Свет есть определенное
соотношение степеней динамических сил (если угодно, самая высокая, из
известных нам, степень силы расширения). Следовательно, если материя
оставила это определенное отношение, то она уже больше не является
светом, получила другие качественные свойства и претерпела химическое
изменение. 

Это становится совершенно ясным, как только рассматривают
последовательность ступеней, проходимых самим светом. Свет Солнца
кажется нам бесконечно светлее и чище, чем обычный свет, который мы в
состоянии вызвать. Также свет Солнца сияет гораздо ярче, если он на
своем пути к нам находит меньшее сопротивление, благодаря которому его
упругость может только уменьшаться, и с этой уменьшенной упругостью
связано и меньшее воздействие на наш орган. Следовательно, он изменяет
свое качество, как только его упругость уменьшается.* 

Гораздо чище и ярче свет, получаемый нами посредством разложения
жизненного воздуха, чем свет из атмосферного воздуха. Некоторые новые
химики,** поэтому рассматривали первый как единственный источник света.
Также уже Лавуазье заметил, что к образованию жизненного воздуха,
безусловно, должен быть причастен свет. Кроме того, сюда же относится
большое влияние света на восстановление сгоревших тел. Однако это
доказывает только то, что из всех субстанций жизненный воздух в
состоянии разложени 

* Поэтому для естествознания крайне важно различать виды света. **
Например, Фуркру Я в часто цитируемой работе [«Химическая философия»]. 

409 

наиболее близок тому соотношению сил, с которым связаны явления света.*
Ибо в противном случае, как говорит уже Бюффон, любая материя могла бы
стать светом, только у нее этот переход должен совершаться через гораздо
большее число промежуточных степеней, чем у жизненного воздуха, который
начинает светиться, как только его упругость уменьшается, вследствие
того, что он теряет некоторую часть своей массы (кислород). 

Это может иметь и обратное значение, а именно: плюс упругости,
свойственный свету, имеет наибольшую емкость для минуса упругости,
присущего кислороду. 

Атмосферный воздух способен к свечению только по мере приближения к
определенной степени упругости, которая свойственна жизненному
воздуху.** Ведь даже свет, получаемый из разложения атмосферного
воздуха, чист в большей или меньшей степени в соответствии с качеством
воздуха, из которого он выделяется. 

Природа весьма отчетливо обозначила два предела, между которыми вообще
возможны световые явления. Менее упругие виды воздуха (удушливые
невоспламеняющиеся) годятся для этого так же мало, как наиболее упругие
(удушливые воспламеняющиеся). Посередине 

* [«...из всех известных нам видов воздуха жизненный воздух наиболее
близок той степени упругости, которая присуща световой материи» (Первое
издание.)]. Следовательно, высказанное выше (С. 159) допущение, что свет
является общей составной частью всех упругих жидкостей, является ложным,
и тем самым получен ответ на вопрос (С. 169—170), почему при других
разложениях не видно никакого света. Вообще все высказанные выше
гипотезы о свете только здесь исправляются исходя из принципов. 

** Отсюда также объясняется: почему горючее тело преломляет свет
непропорционально своей плотности и выделение кислорода из растений. 

410 

между ними находится источник света, жизненный воздух. 

Явно обнаруживается и большое различие относительно скорости, с которой
свет распространяется при своей большей или меньшей чистоте. 

Самым очевидным доказательством, что свет вместе со степенью упругости
изменяет и свое качество, является феномен цветов. Ибо семь основных
цветов предстают как градация интенсивности света от наивысшей, самой
ощутимой для нашего глаза степени до совершенного исчезновения. Даже
механическое деление луча в призме зависит от того, что упругость луча
постепенно уменьшается. 

Феномен тени, или полной темноты, как только освещенные тела лишаются
света, доказывает, что свет, в то время как он касается тела, полностью
меняет свою природу. Почему тело, лишенное света, не продолжает
светиться, если с последним не происходило никакого изменения? Изменение
же, происходящее с ним, есть не более чем уменьшение упругости. 

Что в материальном взгляде на свет возбуждало наибольшее сомнение, так
это чрезвычайная тонкость этой материи. Человек от природы имеет
тенденцию к великому. Самое великое, хотя бы и превышающее его силу
воображения, находит у него веру, ибо он чувствует самого себя
возвышенным посредством него. Но человек противится малому, не памятуя о
том, что природа признает границы в одном так же мало, как и в другом. 

Здесь, пожалуй, уместно сказать еще кое-что о новых гипотезах
относительно флогистона. 

Некоторые знаменитые химики (Рихтер19, Грен и прочие) считают, что свет
состоит из горючего вещества (Brennstoff) и теплорода. Что касается
самого пред- 

411 

положения, то можно спросить, из чего же тогда будут состоять горючее
вещество и теплород? Если же это предположение обосновывается тем, что
при горении имеет место двойное избирательное притяжение, —
следовательно, должна иметься составная часть тела, которая,
высвободившись при горении, встречается с теплородом воздуха и вызывает
свет, — то для этого нет ни одного веского доказательства. Впрочем, так
как свет отличается от любой другой материи только степенью упругости,
то любая материя действительно может рассматриваться как светород, т. е.
любая материя может становиться светом, может получить упругость, равную
упругости света. Однако речь идет не о том, что может быть, а о том, что
есть. Тело же в обычном состоянии не имеет этой упругости. Даже свет,
касающийся тела, теряет свою упругость и тем самым прекращает быть
светом. Стало быть, спрашивается, не получает ли элемент тела свойства
света только во время горения? И если бы это можно было доказать, что,
однако, невозможно, то этим ничего бы не выиграли и ничего бы не
потеряли. Что вообще может произойти из некоторой материи, никто не
может сказать; но что произойдет из нее сейчас, в этом определенном
процессе, необходимо сказать, ибо этому учит опыт, и последний открыто
говорит, что только жизненный воздух в этом процессе обретает отношения
упругости, которые дают феномен света.* 

Уже Макке считал, что флогистон не обладает тяжестью. В последнее время
господин Грен утверждает (как раньше доктор Блэк20), что он отрицательно
тяжел. Господин Пикте также дает огню direction anti- 

· «… может обладать той степенью упругости, которая дает феномен света»
(Первое издание) 

412 

grave.21 С таким же правом каждому телу можно было бы придать подобную
антигравитационную тенденцию, а именно в принципе расширения; в таком
случае и здесь имеют место только различия степени, так что свет
представлял бы почти чистую силу расширения, и поэтому какого-то
отношения к тяжести у него нельзя было бы познать никакими средствами.* 

Совершенно иначе, чем со светом, обстоит дело с теплородом. Свет сам
является материей определенного качества, тепло же само не есть материя,
а есть только качество, только модификация любой (все равно какой?)
материи. Тепло есть определенная степень расширения. Это состояние
расширения свойственно не только одной определенной материи, а может
быть присуще любой возможной материи. Вероятно, возразят, что тела
теплы, поскольку в их промежутках накапливается тепловой флюид. Однако
даже при условии, что подобное накопление имеет место, еще непонятно,
каким образом нагреваются сами тела. И если тепло есть только
определенная степень упругости, то, как только оно касается тела, оно
должно либо терять ее, либо приводить само тело в подобное состояние. По
крайней мере, необходимо сказать, что тепловой флюид пронизывает тела.
Однако пронизывание тела не имеет места, без того чтобы последнее не
меняло своего состояния. 

Тем самым не отрицается, что, например, твердые тела нагреваются при
посредстве флюида, который их 

· «С таким же правом можно было бы отказать в тяжести и
воспламеняющемуся воздуху. Без доказательства, исходящего из опыта,
подобное положение утверждать нельзя, а если его хотят доказать,
отправляясь от единичных опытов, то при этом путают, не подозревая об
этом, тяжесть и (удельный) вес. Однако имеется достаточно опытов,
которые доказывают, что свет должен иметь вес. (Первое издание.) 

413 

окружает (воздуха). Но сам этот флюид не является материей тепла, он
только обладает определенной степенью расширения, благодаря которой
становится способным вызывать чувство тепла в нашем органе. Также то,
что нагревает тело, — это не только присоединение данного флюида к нему,
а действие, которое он оказывает на основные силы тела. Только после
того, как соотношение степеней основных сил тела изменено, само тело
может называться нагретым; если этого не происходит, его нагревание
является лишь мнимым, оно относится только к флюиду, находящемуся в его
промежутках. 

Следовательно, в данном случае все происходит совершенно иначе, чем у
света. Ибо мы знаем пока только одну материю (жизненный воздух и еще
некоторые, приближающиеся к нему) как таковую, которая может перейти к
степени упругости, сопровождаемой феноменом света. Поэтому мы имеем
право говорить о некоей материи света. Однако нагреваться
непосредственно в самой себе (при помощи трения) может всякая материя, и
это происходит не благодаря только лишь присоединению неизвестного
флюида, а благодаря одновременному изменению, происходящему в самом
теле. 

Если к тому же принимают, что тепло в очень многих несомненных случаях
возникает только благодаря изменению емкости, то тем самым выражают
склонность рассматривать теплоту вообще только как феномен перехода
материи из более упругого состояния в менее упругое (к примеру, из
парообразного в капельно-жидкое). Возразят, что, например, для
образования пара тепло требовалось. Но что же было этим теплом? Может
быть, особый флюид, который соединился с водой в пар? Однако все, что
показывает опыт при испарении воды от раскаленного тела, это то, что
вода 

414 

вследствие взаимодействия и уравновешивания (Ins-Glcichgewicht-Sctzung)
с этим телом, у которого значительно увеличена сила расширения, получила
степень расширения, которая превращает ее в форму пара.* 

Кроме того, экспериментами Кроуфорда22 установлено, что тепло является
совершенно относительным понятием, что посредством одинаковых количеств
теплоты различные тела нагреваются совершенно по-разному. Для этого
различного свойства тел Кроуфорд придумал выражение «емкость», которое
было выбрано очень удачно, потому что оно обозначило феномен в целом, но
и не более чем таковой. Во всяком случае, из этого следует, что совсем
не определенная абсолютная степень силы расширения дает феномен тепла, а
каждое тело имеет свою собственную, определенную степень расширения, при
которой оно является нагретым или раскаленным. 

Отсюда ясно, что нет никакого абсолютного тепла, тепло вообще является
только феноменом состояния, в котором находится тело. Тепло не есть
абсолютное качество, повсюду равное себе самому, а есть качество,
зависящее от случайных условий. Даже среди эмпирически неизвестных
упругих и изначально расширяющих флюидов полагают один, обладающий самой
сильной способностью нагревать тела, ведь такова сущность той материи,
которая равна всем другим, и только определением относительно большей
силы расширения она отличается от них. Однако это определение относится
и к твердому телу, сообщающему тепло 

· «Но почему мы называем этот флюид тепловой материей'' Потому, что он
обладает определенной степенью силы расширения. Следовательно, то, что
вызывает тепло, есть все же это соотношение степеней. Флюид есть не само
тепло (а еще менее теплород), а здесь — в этом определенном случае —
проводник тепла» (Первое издание) 

415 

другому. Если флюид, как таковой, по своей сущности является причиной
тепла, откуда же этот флюид обладает способностью сообщать тепло?
Допускать тепловую материю как причину тепла — значит не объяснять суть
дела, а пустословить. 

Могут возразить, что теплород входит в химические соединения, что он,
например, является причиной жидкого состояния, следовательно, элементом
каждого жидкого тела. Но что же вообще есть понятие жидкого? Кроуфорд
говорит: «Жидкое тело имеет большую емкость, чем твердое, и поэтому
происходит так, что при переходе из твердого состояния в жидкое оно
поглощает такое количество тепла, какое ни на йоту не повышает его
температуру». Однако для выражения «емкость» очень легко найти более
общее выражение. И тогда положение Кроуфорда можно перевернуть:
поскольку ко льду подводится гораздо больше тепла, чем он может
поглотить в своем прежнем состоянии, он меняет это состояние,
следовательно, не потому, что он теперь имеет большую емкость, он
поглощает больше теплоты, а поскольку он поглотил больше теплоты, с этих
пор он имеет большую емкость. Следовательно, сама емкость жидкого тела
является плюсом или минусом поглощенного им тепла. Чем больше тепла оно
должно было поглотить, чтобы прийти в это определенное состояние, тем
больше тепла должно использоваться, чтобы перевести его в еще более
упругое состояние.* Если теплота является, например, причиной жидкого 

· Во втором издании выпущено следующее «Следовательно, выражаясь более
общее, емкость есть определенное состояние тела, определенная степень
расширяемости, или как еще пожелают это назвать. Таким образом, и любое
жидкое состояние есть не что иное, как определенная степень
расширяемости, или, что то же самое, определенная степень емкости» 

416 

состояния льда, то это значит лишь следующее: тепло (т. е. более высокая
степень расширяемости), которое сообщается льду при помощи какой-то
материи (например, воды, нагретой до определенной степени, вследствие
того, что последняя стремится прийти в состояние равновесия с ним и
уменьшить по отношению к нему свое расширение), дает прежде твердому
телу более высокую степень расширяемости, благодаря которой оно
принимает свойства жидкого. Следовательно, [здесь] не тепло или какой-то
особый теплород вступает в химическое соединение со льдом, а сама
упомянутая материя (например, вода, которую используют в данном
эксперименте) вступает с другой материей в динамический процесс; и
полученная жидкость точно так же является общим продуктом плюса и минуса
теплоты нагретой и замороженной воды, как и в том случае, когда при
смешивании жидких материй различной плотности получается жидкость,
являющаяся продуктом плотностей обеих первых жидкостей. Никто и не
подумает об особом веществе, соединившимся со ставшей жидкой материей.
Поскольку вода в вышеупомянутом процессе теряет свое тепло, можно было
бы с таким же правом предположить замораживающее вещество, которое лед
отдает воде взамен теплорода. 

Один проницательный естествоиспытатель делает следующие возражения
против представленного Кроуфордом способа возникновения жидких тел.
«Возникает вопрос, — говорит он, — который очень важен для
кроуфордовской теории: „Происходит ли поглощение (тепла плавящимся
льдом) исключительно из-за увеличения емкости, или здесь и теплород
вступает в некий вид химического соединения с телом и посредством этого
является причиной жидкости?". Если это поглощение тепла объясняют только
увеличением емко- 

417 

сти льда и воды действительно относятся как 9 к 10, то при беглом
рассмотрении все хорошо связывается; вода есть не более чем лед большей
емкости. Однако в данном случае не задумываются над тем, что при таком
способе резонирования без всякого объяснения остается одно из величайших
явлений природы. Если благодаря значительным затратам тепла лед
становится водой, которая ничуть не теплее, чем этот лед, то первым
вопросом, пожалуй, будет следующий: „Не использовалась ли эта теплота
отчасти для того, чтобы придать льду жидкое состояние? И только тогда,
когда это выяснено, можно исследовать, какую емкость имеет возникший
флюид. Прежде, чем беспокоиться относительно емкости жидкости, нужно
объяснить, как она возникает, ведь большая емкость не может быть
причиной большей емкости. Я вполне могу представить себе флюид, емкость
которого ни на йоту не была бы больше емкости твердого тела, из которого
он возник, и который, несмотря на это при своем возникновении поглощал
бы большое количество тепла. Скорее, кажется, что для того, чтобы
превратить лед в воду, тепло вступает с ним в соединение, посредством
чего образует новое тело, и благодаря этому соединению оно теряет всякую
способность нагревать, таким образом, более не является свободным и,
следовательно, не может причисляться к тому теплу, от которого зависит
емкость».* 

Позвольте мне сделать следующие замечания относительно этих возражений. 

Положение, что теплород химически связывается со льдом (даже если бы
допустили это), не могло бы объяснить превращения последнего в жидкость,
посколь- 

* Замечание Лихтенберга к «Естествознанию» Эркслебена, с 444 14 Ф. II Й
Шеллинг 

418 

ку при этом не восходят к определенному понятию химической связи,
благодаря чему, в конце концов, приходишь к следующему; вода есть
продукт плюса и минуса расширяемости (так я всегда буду выражаться ради
краткости) материи тепла и льда. Однако этот плюс расширяемости,
служащий причиной жидкости, также может быть только модификацией флюида,
который применяется для данного процесса, поэтому нет никакой
необходимости допускать в этом флюиде, например в воде, еще второй
флюид, благодаря которому первый сам только, и стал теплым. 

Что же касается понятия емкости, то оно в кроуфордовской теории очень
узко, но его можно расширить, и тогда возражение, что «прежде, чем
заботиться о емкости жидкости, должно быть объяснено ее возникновение»,
отпадает. Ибо эта жидкость и эта определенная емкость (т. е. эта
определенная степень расширяемости) есть одно и то же. Лишь поскольку
вода есть эта определенная жидкость, она имеет и эту определенную
емкость, и наоборот, лишь, поскольку она имеет эту определенную емкость,
она есть эта определенная жидкость. Если изменяется ее емкость, то
меняется и степень жидкого состояния,* и наоборот, если полагают другую
жидкость, то полагают и другую емкость. 

Не существует никакой жидкости вообще, как и не возникает жидкости
вообще, а какие жидкости возможны, здесь можно не рассматривать. Но
отдельная, определенная жидкость при своем возникновении поглощает
определенное количество тепла, именно поэтому и лишь постольку она есть
эта определенная жидкость и эта определенная степень емкости. 

· Можно выставить в качестве всеобщего основоположения, что степень
емкости есть степень невозбудимости теплом 

419 

Совершенно правильно различили воздухообразные жидкости, которые
разрушаются от холода, и такие, которые [им] неразрушимы. Первые,
разрушаясь от давления или холода, выделяют большое количество тепла,
спрашивается, откуда идет это различие. Мы замечаем, что в первом случае
материя (вода) изменяет только свое внешнее состояние, как это делает,
разрежаясь под колпаком, атмосферный воздух, который при этом не
становится более горючим. В другом случае, напротив, изменяется
внутреннее динамическое соотношение, и воздухообразные жидкости,
разрушимые только посредством разложения, уже не являются различными —
но, тем не менее — состояниями воды, как пар, а являются своеобразными и
отличными от других материями.* 

Мне кажется, что между кроуфордовской теорией тепла (за исключением
гипотез старой химии, которые примешаны в нее, но не относятся к самой
ее сути) и теорией новых химиков нет такого большого различия, как это
принято считать. В конце концов, все отличие лежит в языке. Язык
химиков, который они с выгодой используют, популярнее и более соразмерен
с обыденными представлениями; язык Кроуфорда более фило- 

* Последний пассаж в первом издании звучит так. «Первые, разрушаясь от
давления или холода, выделяют большое количество тепла, спрашивается, в
каком соединении это тепло находилось вместе с ними. Без сомнения,
нагретый, ставший от тепла более упругим воздух проник между частичками
воды в определенные промежутки и тем самым вызвал такое расширение
последней, которое смогло удерживать ее в форме пара. Воздухообразные
жидкости, разложимые только химическим путем, являются, напротив,
неизменными и равномерно упругими флюидами; тепловая материя и основание
флюида не разделены, но, будучи приведенными к одной степени упругости,
представляют собой одну общую массу. И поэтому химики имели право
представлять тепло в данном случае связанным». 

420 

софский, и именно им должна быть выражена теория горения, как только
пожелают отказаться от выражений популярной химии: сродства и т. п. И
расширенная теория Кроуфорда — сама по себе уже произведение подлинно
философского духа — раньше или позже станет теорией всех философски
мысляших естествоиспытателей; ибо, что касается экспериментаторов, то
полезнее, чтобы они оставались при своем кратком и общепонятном языке. 

Каково же подлинное основание интереса естествоиспытателей в утверждении
особого теплового вещества? Без сомнения, они боятся, что если тепло
будет рассматриваться как некий феномен, как некая модификация материи
вообще, то подобное предположение предоставит силе воображения слишком
большую свободу и, таким образом, задержит прогресс естествознания. Это
опасение небеспочвенно. Так как о тепле мы узнаем первоначально через
ощущение, то мы всецело по своему усмотрению можем вообразить, чем оно
может быть независимо от нашего ощущения, потому что определенная
материя оставляет мало свободы силе воображения, а неких модификаций
материи мы можем представить себе бесконечно много, и, тем не менее, ни
одна из них не определена, если не дана нам в созерцании. 

Однако предметы, которые сами по себе проблематичны, мы вообще умеем
освобождать от произвола фантазии, пытаясь подчинить их явления
определенным законам и определить их причины, ибо благодаря этому наши
знания получают связь и необходимость, а произвол фантазии
ограничивается. 

Проницательнейшие естествоиспытатели нашей эпохи хотят предполагать
существование особого теплового вещества, по крайней мере, для
облегчения на- 

421 

ших исследований. И если законы, которым следуют феномены тепла, однажды
будут найдены в их совершенной всеобщности, то будет очень легко
перевести их на более философский язык. 

Но если теплород должен обозначать не более и не менее как причину
тепла, то относительно необходимости допущения некоего теплового
вещества все естествоиспытатели, обычно по-разному мыслящие, придут к
согласию при условии, что эта причина, в свою очередь, не будет чем-то
только гипотетическим. Ибо это очень удобная философия — принимать
модификации материи, не приводя определенной причины, вызывающей эти
модификации, но до тех пор, пока мы не сможем ее указать, вся наша
философия тщетна. Если же сообщается причина, которая сама вновь только
проблематична (например, теплород), то бесцельно фантазировать можно
сколько угодно. 

Помимо тех средств, которые применяет природа с целью уменьшения емкости
тел, сюда же относится и свет в качестве основной причины тепла;
утверждая это, я имею в свою поддержку суждение обыденного рассудка,
равно как и свидетельство опыта.* Таким образом, свет есть то, что не
только дано в ощущении, но и что объективно определено законами, и
движения чего, равно как и интенсивность, могут быть измерены.
Исчерпывающая наука о свете, куда я отношу прежде всего фотометрию,
проложит по крайней мере отчасти верный путь и исследованиям феномена
тепла. 

Нет никакого права считать, что свет греет сам по себе. Выше я уже
доказал, что свет греет именно в той степени, в какой он перестает быть
светом. К опытам, которые там приводились, могли бы быть добавлены 

· Смотри главу 2 первой книги. 

422 

еще некоторые, если бы были произведены точные эксперименты, касающиеся
различного нагревания одних и тех же тел при помощи различных лучей
призмы.* 

Также очень многое может дать исследование различного влияния света на
различные виды воздуха и на различные материи всех видов вообще. Должно
обратить внимание на связь цветов тел со степенью их окисления. 

Если же свет выдают за причину тепла, то никогда нельзя забывать, что в
природе ничто не односторонне, следовательно, и тепло, со своей стороны,
может рассматриваться как источник света, ибо как свет может переходить
из своего более упругого состояния в менее упругое состояние теплоты,
так и теплота может возвращаться из последнего состояния в первое.
Поэтому некоторые естествоиспытатели рассматривали свет как модификацию
тепла, но это — взгляд, который представляется неверным потому, что не
всякое тепло может стать светом, но любой свет может стать теплом. 

О тонких материях достаточно. Я перехожу к более грубым. 

Стремление традиционной химии свести, насколько возможно, вещества к
элементам уже выдает, что она имеет перед собой (по крайней мере, в
идее) принцип единства, к которому она непоколебимо пытается
приблизиться. Но если подобный принцип имеется, то нет никакого
основания где-либо останавливаться в стремлении к единству наших
познаний, напротив, мы хотя бы в качестве возможного должны
предположить, что беспрерывное исследование и более глубокое ухватыва- 

· Отчасти это проделал Сенебье, однако он руководствовался
соображениями, очень сильно ограничившими его исследования. 

423 

ние сердцевины природы обнаружат, что вещества, которые до сих пор еще
кажутся совершенно разнородными, являются модификациями общего принципа.


А если спросят, что же, в конце концов есть то, чьими модификациями
являются все качества, то нам для этого не остается ничего иного, кроме
материи вообще. Следовательно, регулятивом научно прогрессирующей химии
всегда будет оставаться идея рассматривать все качества только как
различные модификации и соотношения основных сил, ибо последние есть то
единственное, что эмпирическое учение о природе вправе постулировать.
Они составляют исходный пункт любого возможного объяснения, и так как
естествознание ставит самому себе эти границы, оно одновременно берется
рассматривать все, что заключено внутри этих границ, как предмет своего
объяснения. Химия должна чрезвычайно много выиграть благодаря принципу
такого рода. Ибо он служит, по меньшей мере, в качестве гипотезы,
каковую с полным правом можно противопоставить нападкам полуфилософского
скептицизма, которым очень легко подвергается чисто эмпирическая химия.
Качества тел, мог бы сказать подобный скептик, могут называться
качествами только в отношении к вашему ощущению, следовательно, какое
право вы имеете переносить на сами предметы то, что значимо только для
вашего ощущения? 

Это возражение можно полностью игнорировать до тех пор, пока
ограничиваешься обычной, практической химией. Однако теоретический,
научный тон, взятый химией с недавних пор, не вяжется с полным
безразличием к первым принципам, к которым необходимо возвращаются,
когда достаточно долго экспериментируют и хотят указать место своей
науки в совокупности всего знания. 

424 

Химия, которая принимает элемент за элементом, даже не зная по какому
праву, она это делает и как далеко простирается сила подобного
допущения, не заслуживает имени теоретической химии. 

Изрядное количество элементов, отличающихся друг от друга особыми
качествами, точно так же чинит много препятствий дальнейшему
исследованию, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснено, на чем же
единственно основываются все качества. Но если однажды обнаружили, что
качество вообще можно общедоступно выразить как то, что имеет силу и для
рассудка, то можно без опаски принимать столько различных качеств
материи, следовательно, столько элементов, сколько необходимо
эмпирическому исследованию природы. 

Элемент в химии все же должен иметь значение вещества, за пределы
которого мы не можем выйти с нашими экспериментами. А то единственное,
что можно с полным правом извлечь из всех эмпирических исследований
природы, — это соотношение основных сил материи. Так как оно само только
и делает возможной всякую определенную материю (и другой не имеется), то
его мы не можем объяснять исходя опять-таки из физического основания, т.
е. такого, которое предполагает материю. Поэтому этим предположением
(что всякое качество материи основывается на соотношениях ее основных
сил) мы продемонстрировали полномочия ставить эмпирическому исследованию
природы известные границы, за которые оно не вправе выйти. И вместе с
ним приобретено право выражать всякое особенное качество материи, если
оно, конечно, является определенным и постоянным, через элементы,
которые можно трактовать как границы, отделяющие область естествознания,
основывающегося на фактах, от области чисто 

425 

философской науки о природе, или зыбкого широкого поля воображения и
фантазии. 

Следовательно, понятие элемента в химии таково: элемент — это
неизвестная причина определенного качества материи. Таким образом, под
элементом следует понимать не саму материю, а только причину ее
качества. Далее, там, где можно указать и представить эту причину, не
имеют никакого права прибегать к помощи элементов. 

Предположив это, оглянемся на свет и тепло! Вряд ли терпима та путаница
понятий, когда, говоря о светороде, большинство понимает под ним сам
свет. То, что эта материя, которую называют светом, имеет определенные
качества, можно, тем не менее, т. е. с вышеозначенным правом, вывести из
некоего элемента, как и качества других материй; только именно здесь
этим почти, что ничего не выиграно, так как свет и без того стоит на
границе всех известных нам материй, и постольку сам кажется чистым
качеством.* 

Однако имеется гораздо меньше права говорить о некоем теплороде, если
под ним понимают неизвестную причину, благодаря которой материя может
так модифицироваться, что обнаруживает феномены тепла. Ибо такая причина
не является чем-то неизвестным; свет не может называться теплородом уже
потому, что он есть некая материя, законы которой мы знаем, и точно так
же обстоит дело с теми причинами, благодаря которым емкость тел
уменьшается и, следовательно, вырабатывается тепло. 

Элемент может называться причиной качества, но такого, которое не
принадлежит чисто случайно ни материи вообще, ни определенной материи.
Правда, поэ- 

· Последние слова являются дополнением второго издания. 

426 

тому допущение элементов имеет весьма широкие границы. Так, новая химия
говорит о пахучем веществе (Riechstoff), сахарном веществе
(Zuckerstoff), вероятно, мы скоро заполучим всеобщее вкусовое вещество
(Gesch-mackstoff). Такое можно защищать. Но теплового вещества нет, ибо
тепло есть качество, которое может принадлежать всякой материи, которое
случайно и относительно, которое относится только к состоянию тела, и
при наличии или отсутствии которого тело не выигрывает и не теряет ни
одного абсолютного качества. Наконец, если бы услышали, как кто-то
говорит о твердом или мягком веществе (Hart-oder Weichstoff) либо о
легком или тяжелом веществе (Leicht- oder Schwersloff), то и не знали
бы, что должно под ним подразумевать. 

Что касается основных веществ (Hauptstoffe) новой химии, то ни одно из
них само по себе не представимо, и лишь постольку они могут называться
элементами (Grundstoffe). 

Если же перед собой имеют идею, которая должна лежать в основе всех
исследований различных качеств материи как регулятив, то вынуждены
предположить, что все различие этих элементов покоится только на
отличиях в степени. Следовательно, если из какого-то числа веществ не
одно притягивает другое, но все вместе притягивают какое-то третье, то
можно допустить, что это третье обладает средним отношением ко всем
остальным. А последние отличаются друг от друга только их большим или
меньшим отклонением от этого общего посредника, постольку все они
вследствие их общего отношения к этому посреднику будут друг с другом
однородны, однако по отношению к тому общему элементу, который они все
притягивают, — разнородны (ибо качественное притяжение происходит только
между разнородными материями). 

427 

Эта идея небесполезна даже для прогресса эмпирического исследования. Ибо
она пробуждает надежду на то, что, в конце концов, удастся все отличия
элементов свести к одной-единственной противоположности. Природа
благодаря этому станет проще. Круговращение, в котором она находится,
нам понятнее. 

Я приведу некоторые примеры. В качестве элемента растительных тел
называют углерод (Carbon); если обратиться к росту растений, то
единственным источником их питания являются почва и воздух, из них они
прежде всего притягивают к себе воду. Одной составной частью ее является
кислород — элемент, который, будучи разнородным для всех остальных,
именно поэтому ими притягивается. Другую часть составляет совершенно
проблематичный водород новой химии. Спрашивается, на какие изменения
способны эти элементы. Так как различие всех элементов вместе взятых
есть только различие в степени, то можно ответить, что они способны на
все возможные изменения; ибо природа может использовать большое
количество химических средств, над которыми мы совершенно невластные, и
механизм роста любого органического продукта не оставляет никакого
сомнения в том, что его органы в руках природы являются инструментами,
при помощи которых она вызывает такие модификации материи, какие мы
тщетно пытаемся вызвать с помощью всего нашего химического искусства.
Поэтому нам и нет необходимости допускать, что природа снабжает растения
(у которых механизм усвоения не так выделяется, как у животных) уже
полностью готовыми питательными соками. Растение есть то, что оно есть,
не благодаря его составным частям (мы знаем составные части большинства
растений и, тем не менее, не можем породить ни одно), а все его
существование зависит от продолжительного процесса ассимиляции. 

428 

Допустим, что это так. Известно также, что растения выдыхают одну
составную часть воды в качестве жизненного воздуха. Следовательно,
основное вещество всякого растительного тела — углерод — было бы не чем
иным, как модификацией горючего элемента воды (водорода новой химии), и
тем самым между двумя элементами, которые обычно стоят изолированно, уже
было бы открыто единство принципа. 

Важнее вопрос, при помощи какого средства природа в состоянии возместить
постоянную потерю чистого жизненного воздуха, которую претерпевает
атмосфера. Существование такой важной для жизни стихии не может зависеть
исключительно от выделения этого вида воздуха из растений (зависимого от
времени и обстоятельств). Разумеется, можно представить много других
возможностей, например, вода может отдавать свой горючий элемент другим
телам и переходить в жизненный воздух или элемент чистого воздуха
освобождается посредством постоянных восстановлений (раскислений)
некогда сгоревших тел в земле и на ее поверхности и т. д. Однако все эти
возможности слишком много оставляют случаю, чтобы можно было ими
удовольствоваться. Поэтому природа должна обладать средством беспрерывно
обновлять этот элемент жизненного воздуха, вызывать модификации,
порождать которые мы, безусловно, не можем. И это должно было бы сейчас
быть великой целью усилий химиков и естествоиспытателей — разузнать
способ действия природы в великом (которому они до сих пор с таким
успехом пытались подражать в малом), исследовать, с помощью какого
средства и по каким неизменным законам природа дает постоянство и
продолжение вечному круговороту, в котором она находится, не единичному,
но целому, не индивидууму, но системе. 

429 

Кроме того, в этом отношении примечательно тесное смешение двух
совершенно разнородных видов воздуха в атмосфере и их соотношение, почти
всегда одинаковое, никогда не нарушаемое, тонко рассчитанное для
продолжения животной и растительной жизни. Оказывается, что
происхождение одного из этих видов воздуха (азотного) нам до сих пор еще
полностью неизвестно. То, что основой этого вида воздуха является
элемент селитры, служит лишь намеком на то, чтобы предполагать общий
способ их возникновения. Из-за этой неизвестности я в разделе о видах
воздуха* полагал, что имею право рекомендовать химикам для более точного
исследования до сих пор еще совершенно проблематичный опыт в касающийся
возникновения этого вида воздуха) в качестве способа ближе подойти к
сути дела. 

Так как связь обоих видов воздуха в атмосфере должна быть каким-то видом
химической связи, то очень легко возникает догадка, что оба могли бы
быть связанными уже при их первоначальном выделении. Следовательно, их
источник мог быть общим и иметь такое свойство, что они могли бы
выделяться из него только одновременно при помощи средства,
используемого природой для их выделения. Однако к подобному
предположению мы склоняемся все менее, так как, насколько мы сейчас
понимаем (если новые открытия не научат нас чему-нибудь другому), в
природе совершаются гораздо меньшие затраты азотного газа, чем
жизненного воздуха. 

Естествоиспытатель должен также помнить о том, что в своих великих
химических процессах природа может использовать средства, которые мы
только еще должны будем открыть, и что, следовательно, невоз- 

•См. выше с. 202—203. 

430 

можность для нас определенным образом модифицировать данное тело или
элемент не является доказательством того, что природа пребывает в такой
же невозможности. Так, например, вода есть тело, составные части
которого, по всей видимости (и даже как показывают опыты), способны к
различным количественным соотношениям, из них обе, обозначенные через
кислород и водород, существуют лишь двумя возможными способами.* Так как
этот флюид является промежуточным звеном между упругими жидкостями и
твердыми телами, то можно заранее предположить, что он не совсем
бездействует при главных процессах природы в великом, при образовании
элементов и твердых тел, пожалуй, даже при образовании видов воздуха. 

Я полагаю, этих примеров достаточно, чтобы продемонстрировать, какую
пользу для расширения наших знаний может принести идея, что вес элементы
тел отличаются друг от друга только посредством соотношений степеней,
как только ее кладут в основу эмпирического исследования как регулятив. 

Целью всего этого исследования было поставить на место исключительно
субъективного понятия качества, которое при объективном употреблении
теряет смысл и значение, общепонятное, объективно-применимое понятие. 

Объяснение свойства нашего ощущения не могло быть целью. Если, например,
говорят: «Свет есть высшая степень, а тепло — уже уменьшенная степень
упругости*, — то тем самым ощущение света и тепла не только не
объясняют, но и (если знают, что творят) не хотят объяснять. Пожалуй,
для многих читателей это замечание не будет излишним. 

· Последние слова являются дополнением второго издания. 

431 

Химия — это наука, уверенно прогрессирующая по торной дороге опыта, даже
если она не восходит к первым принципам. Однако столь богатую науку,
которая в течение короткого времени так сильно продвинулась к системе,
пожалуй, стоит привести к таким принципам. Но до тех пор, пока химия
держится только опыта (как она отныне будет делать всегда), даже
отрицательная польза, которую могло бы иметь такое сведение к принципам
(для отклонения пустых гипотез), не так очевидна, как это должно было бы
быть в противоположном случае. Хорошо, что она (единственная среди всех
эмпирических наук, которая все строит на экспериментах) никогда не
нуждается в философской дисциплине. 

Химия, как таковая, в рамках своих эмпирических границ, может также
постоянно сохранять язык, на котором она говорила раньше. Ибо хотя более
философский язык больше подобает рассудку, однако эмпирическая наука
хочет, чтобы понятия и законы, на которых она основывается, были
наглядными. Так ли это в случае с выдвинутыми принципами химии и может
ли быть так, я разберу в следующей главе. В случае если ответ окажется
отрицательным, заранее понятно, что вместо того, чтобы навязывать
традиционной химии философские понятия, которые нельзя сконструировать,
и абстрактный язык, полезнее оставить ей ее образные понятия и
чувственный язык, который, если и не удовлетворяет рассудок, по крайней
мере, гораздо больше отвечает силе воображения (никогда на
отказывающейся в эмпирических науках от своих прав). 

432 

ПРИЛОЖЕНИЕ К ДАННОМУ РАЗДЕЛУ 

Для экспериментальных наук крайне полезно знать свои границы, к примеру,
для того чтобы не заниматься относящимися к совершенно другой сфере
исследованиями, запутываясь в противоречиях и вступая в пререкания,
которым нет конца, поскольку опыт, как таковой, здесь уже совершенно не
в силах что-нибудь решить. Наоборот, когда устанавливаются принципы, с
тем чтобы освободить экспериментальное учение от трудностей и сомнений,
которые оно совершенно напрасно взвалило на себя, при помощи ограничения
его притязаний, часто происходит так, что эмпирик после этого будет даже
отрекаться от этих затруднений или, быть может, даже притворится, что
они были выдуманы только на пользу новой теории. 

Так как вопросы, касающиеся принципов химии, на мой взгляд, не относятся
к сфере чисто экспериментирующей химии, то мне доставит радость еще до
окончания этой части познакомить читателей со сведущим и даже уже
имеющим заслуги перед эмпирической химией автором, который целью своих
усилий также считает изгнание из своей науки ненужных, лежащих вне ее
границ исследований.* 

Мое внимание возбудили, прежде всего, следующие разделы: 1. О тождестве
света и тепла;** 2. Об их химических соотношениях',*** 3. Об
имматериальности теплорода и светорода.**** 

*Я говорю о «Дополнениях к основным чертам новой химической теории»
господина Шерера23 (Иена, 1796). ** Там же. С. 18—120. ***Там же. С. 121
— 156. ****Там же. С. 157—185. 

433 

Если автор говорит о тождестве материй света и тепла, то под ним не
может подразумеваться абсолютное тождество обеих. Следовательно, было бы
полезным заранее определить, что требуется для рассмотрения двух материй
как одной и той же. Если всякое различие материи основывается только на
различном соотношении ее основных сил, то мы будем иметь столько разных
материй, сколько знаем качеств. Качество же вообще имеет значение только
по отношению к ощущению. Различные ощущения, следовательно, дают также
право допускать различные качества и, таким образом, различные материи. 

Однако и помимо этого всеобщего тождества материи (так как всякая
материя отличается от другой только посредством соотношения степеней)
могут быть еще основания допустить между различными материями А и В
непосредственное тождество, а именно в случае, когда одна, В, может
рассматриваться лишь как особое состояние другой. Это, кажется, и имеет
место у тепла и света. Тепло есть некая модификация тел, которая может
вызываться при помощи света, или тепло есть ближайшее состояние, в
которое переходит свет, как только он прекращает быть светом (или — что
то же самое, ибо как иначе мы знаем свет, кроме как посредством нашего
ощущения? — как только он перестает воздействовать на глаза). 

Здесь, однако, обращает на себя внимание затруднение, не позволяющее нам
тотчас же утверждать тождество световой и тепловой материи. Ибо если бы
они были тождественны, то и свет, в свою очередь, можно было бы
рассматривать лишь как модификацию тепла, но это мне представляется
решительно невозможным. 

434 

Ибо тем самым мы наделяем тепло абсолютным существованием, которым оно
вовсе не обладает (как, к примеру, свет). Согласно открытиям Кроуфорда,
нет абсолютного тепла, теплота есть нечто исключительно относительное;
она есть не только чистая модификация другой материи вообще, но и
модификация, для которой не имеется абсолютной меры (отсюда понятие
емкости тел). Я весьма хорошо осознаю, что без этого понятия тепла мысль
рассматривать свет и тепло как взаимные модификации совершенно
естественна, и я сам выше признал, что совершенно безразлично,
рассматривать ли свет как свободное тепло или тепло как связанный свет. 

Однако нет ни одного очевидного доказательства, что тепло — я не буду
говорить вообще и согласно какому-то правилу, но даже лишь в отдельном
случае — становится светом так же, как свет всегда и систематически
становится теплом, как только он воздействует на тела. 

Единственным возможным доказательством данного утверждения является
свет, исходящий из жизненного воздуха; так как можно сказать, что
теплород является общей составной частью всех видов воздуха,
следовательно, по крайней мере, в данном случае, теплород жизненного
воздуха посредством разложения принимает свойства света. Однако при этом
не замечают, что, согласно высказываниям выдающихся химиков нашего
времени, для образования жизненного воздуха, безусловно, требуется свет.
Я охотно допускаю, что свет становится теплом или теплородом, как только
он вступает в соединения с другими веществами, следовательно, что и
свет, образующий жизненный воздух, принимает свойства и способ действия
теплорода, а отсюда понятно, почему именно жизненный воздух при 

435 

обратном процессе обнаруживает феномены света.* Однако настоящий случай
является случаем особого рода, из которого никто не вправе тут же
вывести всеобщее заключение: «следовательно, тепло вообще может
принимать свойства света». 

Таким образом, весьма последовательным является то, когда господин Шерер
отрицает, что жизненный воздух один является источником света. Но этим
положением утверждается, насколько я понимаю, лишь следующее: мы до сих
пор знаем жизненный воздух как единственную материю, дающую феномены
свечения. И до тех пор, пока мы не откроем другую материю этого рода, к
примеру, газ, с разложением которого связаны выделения света, у нас нет
никакого права утверждать, что теплород (который является общей
составной частью всех упругих жидкостей) вообще тождественен с материей
света. 

Кроме того, все же нужно спросить, чем отличаются свет и тепло как
модификации общей материи, и что является причиной того, что одна и та
же материя действует то, как свет, то, как тепло, один раз воздействует
на зрение, другой раз на осязание? 

Тому, что свет становится теплом или вызывает тепло в соединениях, в
которые он вступает с телами, в качестве подтверждения имеются опыты,**
а там, где 

* На вопрос, почему, например, при разложении жизненного воздуха азотным
газом незаметно никакого света, нельзя ответить, если рассматривать свет
как некое вещество, а не так, как мы — как материю, которая способна к
различным модификациям и свойства которой зависят исключительно от этих
модификаций 

** Смотри выше, с. 166—168. Феномен холода в более высоких регионах
атмосферы господин III. считает возможным трактовать как результат
механического расширения воздуха, «который находится в постоянном
движении», однако в верхних областях атмосфера пребывает в полном покое,
«при котором (движении) упругие жидкости притягивают 

436 

решают опыты, уже не нужно слепо хвататься за [любые] возможности. 

Но относительно того, каким образом тепло, с другой стороны,
модифицируется так, что обнаруживает феномены света, нет никакого опыта,
и отсюда, собственно говоря, и происходят все неопределенные объяснения,
обнаруживаемые даже у проницательных естествоиспытателей. К примеру, на
с. 106 [у Шерера читаем] (из работы господина профессора Линка24):
«Светит ли тело или греет либо делает то и другое одновременно, в
одинаковом отношении или нет, это зависит только от различной скорости,
с которой выделяются части теплорода. Если они все приходят в более
медленное движение, то тело будет только греть, но если все они движутся
очень быстро, оно будет только светить, и, как легко из этого следует,
чем больше частей движется быстро, тем сильнее оно будет светить, а в
противном случае — греть. Происходит ли, далее, первое или второе,
зависит только от того способа, каким выделяется теплород». (Господин Ш.
превозносит легкость этого объяснения. Но именно эта легкость делает его
подозрительным, ибо невозможно удержаться от вопроса: «Как быстро должен
двигаться теплород, чтобы светить?*. Физика опасается всяких больше или
меньше, для которых не имеется никакой меры и веса.) Или на с. 114:
«Можно допустить, что в соответствии силы поглощают тепло, в то время
как при их механическом сжатии теплород вновь выделяется из них, что
случается благодаря тому, что воздух в более нижних областях сжимается
лежащим на нем воздушным столбом» [Шерер A. If. Дополнение к основным
чертам новой химической теории. Йена, 1796]. Я считаю, что возможно
другое объяснение (ср. выше, с. 166—168). На с. что автор также приводит
вышеизложенный (с. 166—167настоящ. изд.) эксперимент Пикте в качестве
очень важного опыта. Поэтому тем скорее я полагаю себя вправе
рассчитывать на его согласие с выводом, который я сделал из этого
эксперимента. 

437 

различным видом движения теплорода и наши чувства могут аффицироваться
весьма различно и что согласно этому свет заметен, когда теплород очень
быстро движется по прямым линиям», пожалуй, это не играет роли, «тепло
же ощущается только тогда, когда он движется в телах медленнее и во все
стороны», не делает ли свет то же самое?* 

Вот все, что касается отношений света и тепла между собой. Теперь
поговорим об их отношении к другим материям. 

Автор напрямую отрицает, что теплород вступает в химические соединения с
каким-нибудь телом. Ранее я опроверг эту гипотезу исходя из
предположения, что не существует никакого особого теплорода. Основания
господина Ш. служат доказательством против химического связывания
теплорода даже при предположении этой воображаемой сущности. «Теплород,
— говорит он,** — нагревает не только те тела, к которым он обладает
избирательным притяжением, но порождает 

* Гораздо более определенным и основанным на опытах является другое
высказывание того же автора, которое приведено на с. 116: «Свет
порождает тепло только в таких телах, которые оказывают некоторое
сопротивление его проходу, больше всего он нагревает непрозрачные, темно
окрашенные тела, меньше — прозрачные и, вероятно, вовсе не нагревает
полностью прозрачные, если бы таковые должны были встретиться.
Объяснение этого явления самое легкое и простое, если остаются при том,
что тут же пришло в голову физикам, которые первыми заметили эти
явления. А именно, свет теряет свое быстрое движение, приходит в более
медленное и является как чувствуемое тепло, а также, вероятно,
совершенно теряет свое движение и становится скрытой теплотой. Я хочу
сказать, что эти явления больше служат доказательством в пользу
соответствия света и тепла, чем против него, несмотря на то, что они
вели к большинству гипотез относительно составных частей светорода или
теплорода» [Шерер А. И. Дополнения...]. 

**[Там же] С. 127—128. 

438 

модификации, возбуждающие в нас ощущение тепла, во всех телах. Он
расширяет не только некоторые субстанции, но обнаруживает это действие
на всех. Не является ли это полностью противоречащим химическим
действиям? Разве результатом химического соединения кислорода во всех
случаях является кислота, и именно одна и та же кислота? Не порождает ли
он совместно с водородом воду, совместно с металлами — металлические
извести, вместе с различными радикалами кислот — различные кислоты?
Какие только разнообразные, различающиеся друг от друга продукты не
производятся посредством соединения различных кислот с такими же
различными солеобразующими субстанциями (щелочами, землями и металлами)!
А теплород должен был бы со всеми телами производить лишь нагревание и
расширение?! Даже если предполагается особый, связанный, латентный
теплород, что с помощью него порождается? Совершенно ничего! Но как он в
качестве химически действующего тела мог вступить в химическое
соединение с другим телом, не изменив природу последнего или вообще не
производя нового продукта? Не происходит ли совершенно иначе со всеми
другими веществами? Не изменяется ли совершенно резко металл, когда он
соединяется с теплородом? Но что происходит, когда металл присоединяет
теплород, не остается ли он металлом, когда мгновенно становится жидким?
Следовательно, как можно было так поспешно предполагать латентный
теплород там, где не ощущается никакого тепла?». 

Я не могу удержаться, чтобы не прибавить к этим замечаниям высказывания
другого философски мыслящего естествоиспытателя. Дело зашло настолько
далеко, что философские основания, выдвигаемые в подобных случаях,
отклоняются как неприемлемые под тем 

439 

предлогом, что они таковы. Однако философии подобает решать, что в наших
познаниях объективно, а что есть только ощущение. Полезно будет доказать
(ибо сейчас считается, что философия опыта не могла бы ни на что
сгодиться), что и естествоиспытатель - эмпирик вынужден обратиться к
философским принципам, если он не хочет слепо следовать фикциям чисто
эмпирического учения о природе. 

«Сила притяжения, — говорит господин Линк,* — которую обнаруживают тела
по отношению к теплороду, совершенно непохожа на химическое сродство. В
последнем случае одно тело полностью или же большей частью лишает другое
его составной части, в первом — одно тело забирает у другого лишь
столько теплорода, сколько требуется для того, чтобы абсолютная
упругость теплорода в обоих телах стала одинаковой. Столь же невозможно
утверждать, что это притяжение тождественно с всеобщим притяжением.
Последнее действует на расстоянии, уменьшается обратно пропорционально
увеличению квадрата расстояния и зависит от количества материи,
обнаруживающей силу тяготения с обеих сторон. Из всего этого мы ничего
здесь не замечаем, не наблюдаем, чтобы более плотные тела сильнее
притягивали теплород, чем менее плотные, а также, чтобы распределение
теплорода происходило сообразно его плотности, как этого следовало бы
ожидать, если бы здесь была замешана всеобщая сила притяжения». 

«Если бы стали утверждать, что теплород, который составляет большее
количество тепла в каком-либо теле, химически связан в нем, то это было
бы ложным употреблением точно определенных выражений. Этот 

• Я заимствую эти места из указанной работы господина Шерера (С.
138—140). 

440 

теплород исходит из более теплого тела в более холодное, точно так же он
возвращается в первое, как только оно в свою очередь становится
холоднее. Ничего из этого мы не наблюдаем при химических соединениях. Ни
одна составная часть не отделяется от другой потому, что она составляет
вместе с ней большее количество, и никогда она не возвращается в прежнее
тело, если это тело испытывает в ней недостаток. Химические разделения и
соединения проявляются определеннее; они являются следствиями
избирательного притяжения и могут быть выстроены согласно таблицам
сродства, а теплород, по крайней мере, в данном случае, не подчиняется
всем этим правилам. И если бы существовал теплород, который настолько
прочно соединялся бы с телом, что было бы нельзя отделить его или
уменьшить его количество с помощью более холодного тела, то выражение
„химически связанный" все же могло бы быть ошибочным, поскольку при
соединениях тел были бы возможны ступени, которые сильно различались бы
между собой, но и весьма разнились бы от химического сродства». 

Полагаю, что прежде я достаточно высказался относительно вопроса, уже
много раз поднимавшегося за последнее время: «Действительно ли свет
является материей?». Так как теперь я ознакомился с исследованиями
господина Ш. «Об имматериальности теплорода и светорода», то здесь
дополнительно приведу основания, которые, как мне все еще кажется, могут
быть приведены в пользу материальности света.* 

Основания, которыми автор подкрепляет свое мнение, собственно говоря,
имеют силу только против ут- 

· В первом издании: «которые все же вынуждают меня настаивать на
материальности света». 

441 

верждения существования светорода, а не против световой материи. Это
различие (которое для настоящего исследования немаловажно) а, как
полагаю, отчетливо привел выше. Я указал, что элементы вообще, а не
только то или иное определенное вещество, есть нечто совершенно мнимое.
Это утверждение доказывает само себя, как только узнают химические
элементы, ибо ни один из них до сих пор не представим в созерцании и
нельзя надеяться когда-либо их представить. А то, что созерцается,
называется уже не элементом, а материей. Следовательно, заранее понятно,
что и светород (т. е. не световая материя, а воображаемая причина
свойств этой материи) точно так же, но и не больше, чем любой другой
элемент химии, относится к химическим функциям (которые, как я считаю, в
определенных границах даже неизбежны). 

Я надеюсь также, что если философские принципы в будущем будут иметь
большую силу в эмпирических науках, чем теперь, предположение материй,
должных отличаться друг от друга внутренними (постольку скрытыми)
качествами, совершенно исчезнет из наших теорий. Согласно этим
принципам, любая отдельная материя есть всего лишь модификация материи
вообще, и все качества материи, как бы они ни различались, есть не что
иное, как различные соотношения ее основных сил. Это относится к любой
материи, а не только к свету, и в случае если исходя из положения: «Свет
есть только модификация материи», захотели бы доказать его
имматериальность, то с тем же правом можно было бы доказывать
имматериальность всех других материй, ибо где мы когда-либо видели
материю вообще, а не лишь модификации материи? 

Таким образом, исследования, произведенные в указанной работе
относительно материальности или 

442 

имматериальности света, нуждаются, пожалуй, только в философском
расширении, чтобы полностью согласоваться с результатами философии. Я
делаю такой вывод, так как сам автор для доказательства своей теории
тепла ссылается на основоположения философской динамики, «Если доказано,
— говорит он,* — что возможность материи (как движущегося в
пространстве) основывается на двух основных силах, притягивающей и
отталкивающей, если, наконец, специфическое различие материй, возможное
до бесконечности, объяснимо только различием в связывании этих
изначальных сил, что же вынуждает нас тогда и дальше выводить различные
формы тел из вещественного соотношения между теплородом и субстанциями?
Разве форма соединения (Aggregation) не может зависеть только от
взаимного влияния основных сил и их соответствующей интенсивности?». 

«Важнейшим возражением, которое можно было бы сделать против данного
положения, бесспорно, является то, что отличающаяся форма, которую мы
получаем посредством нагревания твердых тел, по-видимому, могла бы быть
результатом соединения изменившегося в своей форме тела с причиной
тепла. Я сознаю, что это обстоятельство, разумеется, на первый взгляд,
делает излишним всякое дальнейшее рассуждение вследствие того, что здесь
нельзя не признать величайшей очевидности. Тем нее менее я все же
отваживаюсь утверждать, что эта очевидность лишь приписывается; она
основывается на однобоком рассуждении атомистической философии, согласно
которой всякое явление должно иметь свое основание только в соединении
или связывании имеющих различную форму элементарных частей 

\Шерер А. И.\ С. 164—166. 

443 

(атомов) составных тел, как будто бы кроме этой предпосылки немыслимо
никакое более простое, соответствующее природе объяснение». 

«Мне кажется весьма вероятным, что при нагревании тела в него не входит
нечто, а только изменяется соотношение основных сил друг с другом так,
что отталкивающая сила получает перевес над притягивающей. При помощи
чего это происходит? Я считаю, что при помощи толчка со стороны весомых
частей воздуха, который посредством нагревания (т. е. посредством
приведенных в действие основных сил) становится способным к его
осуществлению. Я полагаю эту способность [совершать толчок] во время
нагревания тел в воздухе только у весомых частей воздуха, потому что это
воздействие может относиться только к материи, следовательно, к чему-то
весомому, движущемуся в пространстве. Согласно этому тепло — это
явление, которое всякий раз связано с таким проявлением силы. По моему
мнению, толчок действует постольку, поскольку посредством него
нарушается равновесие между силами, равно как ему же мы вынуждены
уверенно приписать такие всеобщие явления, как движение и т. д. Как
легко заметят, тут я приближаюсь к представлениям некоего Лесажа(?), что
я также охотно признаю, только полагаю, что здесь царство механического
нужно четко отделить от области химического и не следует совершенно
упускать из виду законы динамики. Ибо на данный момент нам еще не
позволительно полностью устранять различие между химическими и
механическими силами, как это уже тут и там пытались делать». 

Я привел это место в качестве доказательства того, что подобные спорные
сейчас исследования в химии, в конце концов, с необходимостью восходят к
философ- 

444 

ским принципам относительно сущности материи и самого основания ее
качеств, а не то что бы я был совершенно согласен с высказываниями
автора (который, кажется, хочет довольно странным образом скомбинировать
динамическую и механическую физику). Ибо если он, например, нагревание
твердых тел выводит из некоего толчка весомых частей воздуха, то
спрашивается: «Что же вызвало сам этот толчок?». Без сомнения, вновь
нагревание, однако ведь именно оно и должно быть объяснено. Далее, каким
образом посредством (механического) толчка может изменяться «соотношение
основных сил (которое исключительно динамическое) так, чтобы
отталкивающая сила получила перевес над притягивающей»? Ибо сам толчок
может действовать опять-таки только механически и т. д. 

Прежним исследованиям этих предметов сильно мешало совершенно одинаковое
отношение к свету и теплу, несмотря на то, что относительно последнего
достаточно давно было доказано, что оно вовсе не есть что-то само по
себе — что-то абсолютное, а есть только модификация тел и вдобавок нечто
совершенно относительное. Разумеется, свет также есть только
модификация, но такая, к которой способна не всякая материя. Он есть
своеобразная модификация — нечто, что само имеет качества, а не только
является качеством, как тепло. 

Именно поэтому (если происхождение света должно быть объяснено) нельзя
удовольствоваться общим философским объяснением: «Он есть некая
модификация материи, приведенных в действие основных сил вообще». К
счастью, здесь нам идет навстречу сам опыт, который не оставляет нас
неосведомленными относительно подлинного источника света. 

Некоторые знаменитые естествоиспытатели (имя Бэкона может заменить здесь
все остальные) отрицали 

445 

субстанциальность огня и смотрели на феномен в целом лишь как на
своеобразное движение, в которое приводятся тела. Но ясно, что нельзя
было думать, что это движение вызывается только механически. Оно должно
было быть объяснено химически, т. е. через воздействие на соотношение
основных сил в теле, Однако тогда опыт еще не дал достаточно данных,
чтобы пролить свет на такое химическое движение. Теперь же эмпирическая
химия настолько продвинулась вперед, что уже не следует опасаться
невыполнимости подобного предприятия. 

Что здесь попробовал сделать господин Ш., я привожу из указанной работы
и воздерживаюсь от всех дальнейших замечаний, поскольку сам автор
смотрит на свое объяснение только как на первый и постольку самый
несовершенный опыт. 

«Свойства тел, — говорится на с. 286, — нужно рассматривать как
результат приведенных в действие их основных сил». 

«Благодаря приведенным в действие основным силам производится движение
тел, посредством которого они получают возможность воздействовать друг
на друга». 

«Каждому химическому проникновению предшествует механическое
соприкосновение; отсюда объясняется необходимость изменения формы,
которое нужно для того, чтобы проявилось химическое сродство». 

«Различные формы соединения (Aggregation) тел зависят от отношения
основных сил друг к другу. Сообразно тому, получает перевес
отталкивающая или притягивающая сила во время нарушения их взаимного
равновесия, порождается более жидкая или более твердая форма». 

«Благодаря проявлениям химического сродства формы изменяются, по большей
части более жидкие — в 

446 

более твердые, при этом обычно заметны тепло, свет или огонь. Простые
растворения или механические соединения (смешения) обыкновенно
сопровождаются сменой более твердой формы на более жидкую, поэтому при
этом возникает холод». 

«В то время, когда возникает огонь, деятельны кислород и окисляемые
вещества, таким образом, огонь как кажется, имеет основание только в
движении, в которое приходят соединяющиеся субстанции благодаря
уничтожению равновесия их основных сил. Если при этом получает перевес
притягивающая сила, то возникает тепло; если, напротив, преобладает
отталкивающая сила, то эти явления либо совсем незаметны, либо заметны в
очень незначительной степени». 

Также я замечу, что господин Щ. сообщил несколько весьма интересных
замечаний относительно тепла и света, поскольку они вырабатываются при
помощи трения. Согласно тому, что сказано на сей счет, трудно считать,
что их источник нужно искать в самих телах. Я отмечаю это потому, что
это мне кажется важным для вышевыдвинутой теории электричества. 

Еще важнее в этом отношении высказывание Лавуазье, которое приводится на
с. 492 [Шерер А. И. Указ. соч. ] из его «Физико-химических сочинений»
[Грейфсвальд, 1785]. Ч. III, с. 270: «Когда-нибудь я думаю, — говорит
он, — дать отчет об основаниях, которые побуждают меня считать, что
электрические явления, которые мы воспринимаем, являются результатом
только разложения воздуха», главной причиной, как мне кажется, является
распределение обеих электрических материй на трущихся телах, а оно
происходит в соответствии с отношением более близкого или более далекого
сродства с кислородом, «что электричество есть лишь вид горения, при
котором воздух производит 

447 

электрическое вещество точно так же, как он, по моему мнению, производит
вещество огня и света при обычном горении. Удивительно, насколько это
новое учение применимо для объяснения подавляющего большинства явлений».


Господин Ш. согласен с такой гипотезой. «Уже давно, — говорит он,* —
меня занимало предположение, что между явлениями огня и электричества
имеет место очень большое сходство. Пережигание в известь амальгамы во
время трения стеклянной части электрической машины о нее еще больше
обратило мое внимание на это соответствие. Под конец я не смог найти
ничего более вероятного, чем то, что электричество является видом огня,
получение которого могло бы базироваться, пожалуй, на тех же основаниях,
что и производство обычного огня. Это подозрение стало для меня в высшей
степени вероятным отчасти благодаря той точке зрения, которую занимает
Лавуазье в приведенном месте из его сочинений, отчасти благодаря опыту
некоего ван Марума, которые более четко свидетельствуют о соответствии
между явлениями электричества и явлениями тепла». 

«Крайне вероятно, что при помощи всех тех манипуляций, посредством
которых мы возбуждаем так называемую электрическую материю, мы вызываем
не что иное, как разложение атмосферного воздуха. Разумеется, этот вид
разложения резко отличен от того, который совершается при горении и
пережигании в известь, весьма вероятно, что оно происходит гораздо
медленнее, зато тем ярче его результат».** Я, как полагаю, доказал, что
это разложение воздуха происходит 

· [Шерер Л. Я.] С. 493—494. ** [Шерер Л.Н.] С 496. 

448 

механически и что этот механизм (трения) без участия используемых здесь
разнородных тел мог бы вызвать феномены тепла или огня, но не феномены
электричества. 

Наконец, господин Шерер на с. 199 сообщает предположение из письма
химика ван Мопса, что электрический флюид, может быть, проистекает от
сжатия воздуха. Без сомнения, говорит он, оба вида газа, составляющие
атмосферный воздух, при этом разделяются и вновь соединяются. А
пережигание металлов в известь при помощи электричества он равным
образом объясняет присутствием кислорода. 

Я намеренно собрал вместе все, что к настоящему моменту стало известно в
пользу выдвинутой гипотезы, потому что я во что бы то ни стало хочу
побудить к ее проверке при помощи проведенных экспериментов. 

Еще я с большим удовольствием назову прекрасную академическую работу,
заслужившую право стать более известной, чем обычно становятся работы
подобного рода, в которой автор — первый, насколько я знаю, — взялся
применить принципы динамики (как они были установлены Кантом) к
эмпирическому учению о природе, прежде всего к химии, в подлинно
философском духе-* 

* Eschenmayer С A Pnncipia quaedam disciplmae nalurali, in pnmis
Chemiae, ex Metaphysica naturae substernenda Tubingae, 1796 

В доказательство вышеприведенного суждения здесь могут быть приведены
некоторые из главных положений автора 

«Qualttas matcnae sequitur rationem mutuara vinum atlraclivamra et
re-pulsivarum 

Omnis matenae vanetas hoc respeclu earundem vinum diversa unice
proportione absolvitur, atque adeo ad graduum discnmen redit 

Quia matena поп sola existentia, scd vinbus spatium implel, vinum
aiilero earundem vanans uniceproportio nonmsigraduate discnmenafferl, 

449 

О веществах в химии 

(Дополнение к восьмой главе) 

Каким образом совершенно одна и та же материя рождается в многообразии
форм, в достаточной степени изложено выше. Как в частном, так и в целом
она преобразует свое единство в различие только в форме магнетизма.
Внутреннее и сущностное тождество посредством этого не уничтожается, а
остается одним и тем же во всех формах, или потенциях, которые оно
получает при превращении. Как листья, цветки и все органы растения
относятся к тождеству растения, точно так же и все различия тел
относятся к единой субстанции, из которой они происходят посредством
постепенного превращения. Если факторы формы мы, в общем, обозначаем как
потенции, то необходимо, чтобы наибольший 

omnesmatenaediversitatesadgraduumdiversitatemdemumredeunt Quali-tates
igitur mate пае sunt relationes graduates 

Operaliones chemicae versantur circa mulationes gradualium relation-ura
matenae 

Victoria vis vel attractivae vel repulsivae cheroices nititur motus,
lllarum-que pace chemica qutes 

Adraitti debet maximum et minimum ш gradualibus relationibus, quibus
tanquam intermedu retiqui gradus inlerjecti sunt 

Naturae metaphysica vi attractivae infinite parvi, repulsivae infinite
magm, notionemapplical Signeturvis attractive litt A, repulsiva 1Ш
B,etent 

A-—, B-« Ul igitur — x co-1, itaelA x Baliquidfiniti dal Cumvero 

matena connubio vis repulsivae cum attractive constet, ent A x В - M, si
M pro matena ponimus 

Repulsiva vis empincae nostrae intuitioni positivum prodit ragenium,
quia spatium implet, vis attractive vero negativum, quia limitationem
imple-tionis affert 

Pro positivi vel negativi element! praepollentia in duos ordines matena
mm scala descnbi potest, cujus medium, quod plane exaequata utriusque
elementi potestas tenel, tanquam ad potentiam - 0 evectum expnmi debel 

15 Ф 13 Й Шеллинг 

450 

перевес одной потенции над другой приходился на пределы этой магнитной
линии, и так как (согласно «Дополнению» к шестой главе) мы должны
допустить двойную точку неразличенности, то материя также должна
заканчиваться полюсами в четырех различных направлениях (как четырех
сторонах света) так, чтобы в любом направлении тождество материи
сохранялось, а неразличенность формы все больше и больше уничтожалась. 

Полюса абсолютного сцепления представляются, с одной стороны, —
максимумом расширения, с другой — максимумом сжатия. Полюса
относительного сцепления, поскольку в его точке неразличенности само
сцепление прекращается, представляются только в расширенном состоянии,
однако так, что внутри него один полюс является как сжатый, а другой —
как расширенный. 

От этих пределов материи, где определенности формы являются в наибольшей
разделенности (Geschieden-hcit), химический эмпиризм заимствует свои
вещества (Stoffe). Если исследовать, какое понятие руководит им при
этом, то им окажется понятие составное™ (Zusam-mengesetzheit) материи
вообще и непредставимости особенной материи как таковой. Всякое его так
называемое вещество, согласно ему, соединено с некоторым другим,
например, теплородом, таким образом, что если оно высвобождается из
какого-то соединения, то тут 

Solulio chemica duarum maicnarum, dynamica duorum graduum dis-tnbuiione
fit; unde characieres homogeneitatis et neutralitatis prodire debent. 

Admisso positivi ordinis eminente gradu in natura phlogisti, negativi
con-lra conspicuo gradu in basi aens, phaenomena combustionis ex
principiis proposilis facile exphcantur, simui auient concifiandis
Phlogisticorum et Anliphlogisticorura theoriis viaaperiiur» 25 

451 

же переходит в какое-то другое. Поскольку эти вещества не являются сами
по себе, они, очевидно, есть вымышленные сущности, так как эмпирия не
имеет права выйти за пределы явления. На это возразят, что они все же
представимы благодаря весу, и что эта непредставимость имеет место
только в отношении к применяемым нами средствам, следовательно, больше
случайна, чем необходима. Однако предположим, что такое представление
действительно случилось и удалось, тогда то, что прежде было веществом,
теперь вступило бы в ряд материй, а подлинный принцип качества, который
искали бы в этой материи, отступил бы еще дальше. Следовательно,
характер непредставимости для понятия вещества является существенным, но
для данного случая — совершенно случайным. Существенным, поскольку, как
только вещество представляется как совершенно обособленное само по себе,
оно становится материей, которую теперь, в свою очередь, можно мыслить
составной. Случайным, так как непредставимость вещества следует [здесь]
предположить для того, чтобы при допущении его существования не выйти за
пределы опыта. 

Наивысшей инстанцией в подобной затее, конечно, является вес и
единственно реальным — весящее; однако в нем не заключается сущность ни
одного химического процесса. То, что здесь действует, нельзя положить на
весы. Это — то, органами и членами чего являются единичные вещи и все
тела. Следовательно, хотя этот вид химии и назвал себя пневматическим,
он вес же не является ни духовным, ни одухотворенным, а [весьма]
материален (handgreiflich) и слеп относительно сущности вещей. 

452 

Девятая глава 

ОПЫТ ПЕРВЫХ ОСНОВОПОЛОЖЕНИЙ ХИМИИ 

После того, как мы подвергли критике первые принципы химии, нам остается
еще исследовать, могут ли эти принципы быть представлены научно. 

Обязательным условием подобного представления является возможность
математической конструкции таких понятий. «До тех пор, — говорит Кант,*
— пока для химических действий материй друг на друга не найдено понятие,
которое можно сконструировать, химия как систематическое искусство или
экспериментальное учение никогда не сможет стать подлинной наукой,
потому что ее принципы лишь эмпиричны и не позволяют никакого
представления a priori в созерцании, следовательно, ни в малейшей
степени не объясняют основоположений химических явлений согласно их
возможности, поскольку к ним нельзя применить математику». В случае если
результат данной попытки будет негативным, предшествующие исследования
будут иметь по крайней мере ту отрицательную заслугу, что они вернули
химию к ее определенным границам (исключительно опыта). 

ПРИНЦИП 

Всякое качество тел основывается на количественном (степенном)
соотношении их основных сил. 

Качество имеется только по отношению к ощущению. А ощущаться может
только то, что имеет сте- 

· Там же. [Кант И. Метафизические начала...] Предисловие, с. X. 

453 

пень, в материи же немыслима никакая иная степень, кроме степени сил,
причем только в их отношении друг к другу. Таким образом, всякое
качество основывается на силах в той мере, в какой они имеют
определенное количество (степень), и (поскольку материя, для того чтобы
быть возможной предполагает противоположные силы) на соотношении этих
сил сообразно его степени. 

РАЗЪЯСНЕНИЯ 

1. Однородными называются такие вещества, у которых количественное
соотношение основных сил 

одно и то же. 

Ибо однородность обозначает равные качества. А всякое качество
основывается на количественном соотношении основных сил,
следовательно... 

Само собой понятно, что абсолютная однородность была бы тождеством
качеств. Однако выражением «однородный» пользуются в более широком
значении, поскольку оно обозначает лишь приближение к тождеству. 

2. Разнородными называются два вещества, если количественное соотношение
основных сил в одном обратно соотношению основных сил в другом. 

Следовательно, элементы могут называться однородными еще и тогда, когда
количественное соотношение их основных сил различно, но до тех пор, пока
оно не противоположно. Из этого само собой явствует, что должно быть
гораздо больше однородных элементов, чем разнородных. Кроме того, ясно,
что существует постепенное приближение к абсолютной разнородности,
которая, вероятно, нигде в природе не встречается. 

454 

ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ 

I. Общие условии химического процесса 

1. Химический процесс есть не что иное, как взаимодействие основных сил
двух тел. 

Ни один химический процесс не происходит без качественного притяжения
между двумя телами. Следовательно, он является взаимодействием качеств.
Качество же есть не что иное, как... 

2. Химический процесс не имеет места между однородными элементами. 

Количественное соотношение основных сил у обоих более или менее
одинаково, таким образом, никакая перемена этих соотношений,
следовательно, и никакой химический процесс между ними не может иметь
места. 

3. Химический процесс имеет место только между разнородными элементами. 

Ибо только между ними возможно взаимодействие основных сил. Поскольку же
имеется постепенное приближение к абсолютной разнородности, то между
химическими процессами будет существовать различие в отношении легкости,
с которой они вызываются, 

4. Химический процесс между двумя телами возможен только тогда, когда
количественное соотношение основных сил в одном обратно подобному
соотношению в другом. 

(Мерой отталкивающей силы является упругость, мерой притягивающей —
масса. Поэтому это положение может быть выражено и таким образом:
химический процесс имеет место только в том случае, когда масса и
упругость в одном теле соотносятся обратно тому, как они соотносятся в
другом.) 

455 

Ибо только в этом случае возможна перемена основных сил —
уравновешивание упругостей и масс. 

На этих основоположениях основывается искусство вызывать химический
процесс. Поскольку в природе не существует абсолютной разнородности, а
также имеются различия в отношении легкости химических процессов, то
предметом химического искусства является вызывать те процессы, которые в
противном случае были бы невозможны, и облегчать те, которые в противном
случае осуществлялись бы очень трудно. Сюда относится, например,
повышение температуры, служащее лишь тому, чтобы породить в обоих телах
соотношение основных сил, требуемое для химического процесса. 

Любое химическое движение есть стремление к равновесию, следовательно,
чтобы вызвать такое движение, равновесие сил в обоих телах должно быть
нарушено. 

Отсюда старый принцип химии: Chemica non agunt nisi soluta,26 т. е.
между двумя твердыми телами невозможно никакое химическое соединение.
Даже там, где не должно произойти никакого химического соединения в
узком смысле слова, однородные тела должны быть переведены в жидкое
состояние прежде, чем они будут соединяться друг с другом. А там, где
должно вызываться соединение между неоднородными телами, или одно из них
должно быть изначально жидким, или оно, если не оба, должно быть
переведено в жидкое состояние при помощи огня. Следовательно, данное
положение можно было бы выразить так: химический процесс возможен только
между пределами. По крайней мере, для большинства химических процессов
природа установила пределы: жидкие и твердые тела. 

456 

Так как химический процесс есть не что иное, как восстановление
нарушенного равновесия сил, то можно выдвинуть приведенное ниже всеобщее
основоположение. 

5. Если между двумя телами должен возникнуть химический процесс, то
сила, с которой они связаны внутри себя, в обоих телах должна быть
меньше, чем сила, с которой они стремятся прийти в равновесие между
собой. 

Из этого следует один закон, к которому мы вернемся позже. Всякий
химический процесс совершается последовательно. Прежде чем дойти до того
пункта, где только и начинается сам химический процесс, тела должны
пройти через несколько ступеней. Так, для того, чтобы раствориться в
кислотах, металлы сначала должны быть пережжены в известь (окислены),
только после этого начнется растворение. В случае если использовали не
надлежащее количество кислоты, процесс останавливается на пережигании в
известь. 

Будет существовать столько различных способов вызывать химический
процесс, сколько имеется средств изменять равновесие сил в теле, или,
что то же самое, ослаблять силу сцепления тела. Но главным средством
являются жидкости, которые соединяются с твердыми телами сообразно
своему сродству с ними и тем самым изменяют связь их частичек между
собой. Сюда относятся воздухообразные жидкости отчасти как проводники
тепла, отчасти как проводники того элемента, по отношению к которому
обнаруживают сродство все остальные. При помощи огня твердые тела
превращаются в жидкие. Уже само это превращение обычно рассматривается
как химический процесс и постольку называется растворением, а именно
растворением сухим способом. Другим средством изменить связность тел
слу- 

457 

жит пережигание в известь, которое также происходит сухим способом, при
помощи огня, являясь само химическим процессом и одновременно средством
ускорения тотального растворения. 

Кроме того, к ним надо причислить капельные жидкости, в качестве
проводника кислорода служащие тому, чтобы твердые тела, например
металлы, сначала пережигать в известь, а затем растворять, такое
растворение называется растворением сырым способом. 

6. Тела, в которых равновесие основных сил не может быть уничтожено, не
способны ни к какому химическому отношению. 

Понятно, что подобная невозможность только относительна, а именно она
есть невозможность относительно имеющихся химических средств. 

II. Результат химического процесса 

1. Результатом химического процесса является продукт взаимодействия
основных сил, которые воз вращаются в равновесие, будучи приведены в
действие искусственными средствами. 

2. Химический продукт, рассмотренный со стороны его качества, суть
среднее динамическое соотношение основных сил, приводимых в действие в
данном процессе. 

Основные силы взаимоограничиваются до тех пор, пока не имеется тождества
степени. Продукт из упруго-жидкого и твердого тел, например, можно
выразить через среднее отношение между массой твердого тела и упругостью
жидкого, и наоборот. 

1. Химический продукт по своим качественным свойствам совершенно отличен
от тех составных частей, из которых он образовался. 

458 

Его можно рассматривать как среднее качество между обоими пределами, из
которых он возник. 

4. В химическом продукте должно иметь место 

тождество степени, или качества. 

Понятно, что так как полный химический процесс есть идея, в опыте это
положение допускает ограничения. 

5. Химическим называется только то действие 

тел друг на друга, посредством которого возникают 

или уничтожаются качества, а не то, при котором 

изменяется состояние только одного тела. 

Химическое уничтожение одного качества другим называется связыванием.
Так, водород и кислород связываются в воду, кислоты и щелочи — в
нейтральную соль и т. д. (понятие нейтрализации). 

6. Все химические процессы можно свести к химическому соединению. 

Ибо и химическое разделение происходит только посредством избирательного
притяжения некоего третьего тела по отношению к определенной составной
части химического продукта. 

1. Между твердыми телами невозможно никакое химическое соединение, разве
что они прежде растворяются. 

Это происходит либо с помощью капельных жидкостей (кислот), и тела
называются растворенными (в узком смысле слова), либо силой огня, и это
называется плавить тела. Следовательно, здесь, по крайней мере, в первом
случае, химический процесс двойной. Что касается плавления тел, то это —
только одностороннее изменение соотношения их основных сил. Кроме того,
спрашивается, может ли совместное растворение двух тел или их сплавление
называться химическим процессом? Строго говоря, химическим может
называться только такой процесс, продукт которого по качеству от- 

459 

личен от его составных частей. Но этого не происходит, когда соединяются
совершенно однородные тела. Поэтому сюда относится только сплавление
разнородных тел, которое очень часто возможно только при посредстве
третьего. 

8. Между жидким и твердым телом полный химический процесс не имеет места
без того, чтобы оба не пришли к общей степени упругости таким образом,
что твердое тело получает столько упругости, сколько теряет жидкое. 

Мы имеем здесь понятие растворения в узком смысле. Согласно понятиям
атомистов, растворение всегда только частично, т. е. оно продолжается
только до наименьших частичек твердых тел, распространяющихся в
растворителе (Auflosungsmittel) на бесконечно малые расстояния друг от
друга. Однако это предположение можно объяснить только с помощью
гипотезы, что все тела являются агрегатами частичек, физически разделить
которые более невозможно. В противном случае непонятно, почему сила
растворителя (при условии, что его количественное соотношение с
растворяемым телом полностью соблюдено) имеет границу, и растворение
где-то останавливается. 

Эта теория выдает себя как противоестественная также вследствие того,
что для объяснения растворения она вынуждена прибегать к непонятным
вещам, к примеру, растворитель должен проникать в самые глубокие поры
самых плотных тел (но это все еще оставляет не-объясненным, каким
образом проникновение может иметь такую большую мощь, какая необходима,
чтобы разрушить твердое тело) или и вовсе — маленькие частички
растворителя (Menstruums) должны действовать как маленькие клинья,
рассеивающие твердые части тела и т. д. 

460 

Так же мало понятно, каким образом некоторые новые авторы могут по
примеру Канта* допускать пронизывание (твердого тела жидким), не
допуская одновременно, что химический процесс является самой переменой
динамических сил. Ибо тело, в котором динамические силы находятся в
равновесии, может действовать только как масса благодаря механически
отталкивающим (толкающим) силам. Следовательно, если растворение не
является взаимодействием сил, растворитель должен был бы механически
пронизывать твердое тело, т. е. он должен был бы свести его силу
отталкивания к нулю, что нелепо. 

Для объяснения возможности растворения необходимо допустить, что при
химическом процессе (в узком смысле слова) сами динамические силы
выходят из равновесия и вместе с тем принимают совершенно другой способ
действия, чем тот, который им присущ в состоянии покоя или равновесия.**


Так как возникновение материи мы можем представить себе только благодаря
столкновению динамических сил, то каждый такой процесс мы вынуждены
представлять себе как становление некоей материи, химия же является
наукой об элементах потому, что то, что в динамике составляет только
предмет рассудка, с ее помощью становится предметом созерцания. Она 

* Смотри работу, на которую я часто ссылаюсь, с 96 [Кант И.
Метафизические начала естествознания] 

** (В указанной работе) Кант нигде ясно не разъясняет своего понятия
химии, но это выражение (о необходимости допущения химического
пронизывания) явно предполагает понятие, что химические операции
возможны только благодаря динамическим силам, поскольку они мыслятся в
движении, ибо пронизывание двух материй друг другом совершенно
немыслимо, разве что благодаря взаимодействию (взаимному ограничению)
основных сил их обеих материй получается одна 

461 

есть чувственная (сделанная наглядной) динамика, таким образом она
подтверждает те основоположения, от которых зависит. 

Этот ошибочный способ представления пронизывания твердого тела жидким
также предполагает ложное понятие о растворителе (которое некоторые
естествоиспытатели уже по праву порицали*), а именно, будто бы при
процессе растворения последний является единственно деятельным, твердое
же тело исключительно страдательно. 

Впрочем, идея полного растворения уже подразумевает, что ее нельзя
доказать никакими опытами. То, что в растворе даже при максимально
возможном увеличении уже нельзя обнаружить ни единой частички твердого
тела, еще не доказывает, что растворение (в указанном смысле) полное;
напротив, то, что растворение должно мыслить бесконечным, доказывается
из того, что оно вообще возможно, механически оно не объяснимо,
следовательно, объяснимо динамически, через движение динамических сил. 

Но тогда речь уже не идет о частях материи; здесь не материя дается при
помощи ее частей (как при механическом соединении), а наоборот, части
даются при помощи материи, и поэтому растворение называется бесконечным.
Если я иду от частей материи к целому, синтез конечен; если же я иду
наоборот — от целого к частям — анализ бесконечен. Поэтому ясно, что при
каждом растворении мне дано совершенно однородное химическое целое,
которое, как и любое другое бесконечно делимое [целое], не принуждает
меня где-нибудь остановиться в делении именно потому, что я бес- 

· Например, господин профессор Грен в своем «Систематическом справочнике
по всей химии» (Галле, 1794 Ч 1 С 55) 

462 

конечно, сталкиваюсь с однородными, следовательно, вес еще одинаково
делимыми частицами. 

Таким образом, основные силы материй, растворенных друг в друге,
являются общими. Поскольку масса и упругость этих материй общие, они
наполняют, как говорит Кант, одно и то же пространство, и невозможно
найти ни одной части, которая не была бы составлена из растворителя и
растворяемого тела. 

Именно потому, что такое растворение непосредственно не доказуемо
никаким опытом, никогда нельзя утверждать, что отдельное растворение
адекватно идее полного растворения; это касается не понятия о
растворении, а средств, которые мы применили или которые мы вообще можем
применять. 

Если задумаются над тем, какое мощное воздействие оказывают жидкости на
металлы (например, пара капель кислоты мгновенно превращает металлы в
порошок или порошкообразную известь), то полностью откажутся от
привычных понятий материи и будут вынуждены признать, что для рассудка
материя есть нечто совершенно другое, чем для чувств. Та же самая
трудность в обхождении с обыденными понятиями о материи проявляется и в
другом месте. В этой связи Кант напоминает, что мнимо свободное
прохождение определенных материй (например, магнитной) сквозь другие
можно представлять себе подобным образом {как пронизывание), не
приготовляя для них открытых ходов и промежутков во всех, даже самых
плотных, материях. В самом деле, если взвесить гипотезы Декарта, Эйлера
и им подобные, касающиеся магнитной материи, то вполне отчетливо видно,
к каким убогим представлениям с необходимостью ведет максима подчинять
все в природе механическим законам. 

463 

Гораздо плодовитее и полезнее для необходимого расширения нашего
мышления закон равновесия в природе, которым управляются как самое
великое, так и самое малое, закон, который вообще только и делает
природу возможной. Лишь там, где более высокие силы находятся в покое,
действует толчок, давление и то, что еще можно причислить к механическим
причинам. [Но только] там, где приводятся в действие первые, имеется
внутреннее движение в материи, перемена и первая ступень образования;
ибо вместе с ними возникают и сменяются не только формы (могущие
отпечатываться на материи и извне), но и качества и свойства, которые
никакая внешняя сила не в состоянии разрушить. Что же еще обеспечивает
постоянное направление относительно полюсов Земли руде, которую мы
называем магнитом, если не стремление к равновесию? Нам кажется
удивительным, что царящее различие наших полушарий воздействует на такой
невзрачный металл, но непонятным это становится только тогда, когда
ограниченные понятия о природе заставляют нас забывать, что она есть не
что иное, как это вечное равновесие, которое находит свое продолжение в
чередовании борющихся сил. 

Однако я возвращаюсь туда, откуда отправлялся. Имеются различные виды
растворения. Различие между растворением сухим и сырым путем здесь уже
предполагается. Важнее различение между растворениями механическими
(называемыми так в несобственном смысле) и химическими. Неоспоримо, что
возможны и механические растворения материй, которые действительно
содержат пустые пространства и слабо связаны, и поэтому они распадаются,
когда в них проникает жидкость. Такие растворения по праву называются
поверхностными (superficiales); ибо хотя они и могут 

464 

разделять материю на однородные частички, распространяя их по всему
флюиду определенного качества, однако действие, которое они на нее
оказывают, имеет место исключительно на ее поверхности и разделение
очень часто может вызываться лишь механическими средствами. 

Растворение в собственном смысле слова имеет место лишь там, где
происходит изменение степени упругости, расширяемости, емкости
растворителя и растворяемого тела, однако такое, что оба приводятся
(zuriickgebracht werden) к общей степени. Поэтому большинство химических
растворений связано с вскипаниями и выделением тепла и газов. 

Между тем и между химическими растворениями можно провести различение.
Они могут быть химическими растворениями только в отношении средств,
которые для них использовали, химического лее соединения в строгом
смысле слова (или разделения разнородных составных частей) при этом не
происходит. Примером тому являются однородные металлы, сплавляющиеся
силой огня (химического средства); сюда же относится растворение солей,
например, селитры в воде, которая труднорастворима в холодной, зато в
теплой растворима очень легко. Но при этом химически действующее
средство не вызывает химического соединения воды и соли, а в давнем
случае растворенная теплом соль, кажется, только равномерно
распространяется в воде. Поэтому и происходит так, что некоторые соли
кристаллизуются лишь благодаря часто весьма незначительному отнятию
теплорода, не лишаясь воды. 

К полному химическому пронизыванию можно отнести то состояние, когда ни
одна часть раствора не содержит растворенного [вещества] меньше, чем она


465 

могла бы содержать, т. е. оба тела насыщены друг другом.* Однако если
допускают возможность механического растворения, то понятно, что и оно
имеет свои границы, и тогда данная отличительная черта не свойственна
только химическому растворению. 

Главным основоположением для всех растворений (в собственном смысле
слова) является нижеуказанное. 

9. Всякое растворение твердого и жидкого тела друг в друге дает среднее
степенное соотношение между упругостью одного и массой другого, 

10. Соединение однородных жидких тел называется смешением.** 

11. Плотность жидкостей при смешении равна среднему отношению плотностей
обеих до смешения. 

12. Пространство, занимаемое химической смесью, как правило, составляет
среднее отношение пространств, которые оба флюида занимали перед 

растворением. 

* Так следует выражаться, как только допускается, что при растворении
деятелен не только растворитель. 

** В первом издании это положение под номером 11. Ему предшествовало
следующее: 

«10. Пространство, которое тела заполняют при растворении, как правило,
будет средним между двумя пространствами, которые они занимали до
растворения. 

Это необходимо, когда растворение полное. Там, где закон не выполняется,
оно не таково. А для полного химического растворения требуется, чтобы
имело место полное проникновение обоих тел друг в друга (в
вышеопределенном смысле) так, чтобы ни одна часть раствора не могла
содержать больше растворенного, чем она действительно содержит (т. е.
чтобы оба тела были насыщены друг другом). 

Таким образом, пространство, которое занимает раствор, как правило,
больше, чем пространство, которое занимало каждое отдельное тело, но
меньше, чем сумма пространств, которые занимали оба тела до
растворения». 

466 

Не всякое смешение (также и разнородных жидкостей) является химическим.
Химическим можно назвать только такое, при котором оба его ингредиента
теряют свои свойства или приобретают новые. 

Самой надежной отличительной чертой этого служит уменьшение или
увеличение емкости, так что тепло либо поглощается, либо становится
свободным. Так, смешение винного спирта и воды, а еще более смешение
горючих жидкостей с кислотами, например, масел с азотной кислотой и т.
д., — химического рода. 

Напротив, виды воздуха, полностью разнородные сами по себе (например,
жизненный и азотный воздух), могут смешиваться друг с другом, не изменяя
каждый своих свойств, только удельный вес смеси равен сумме удельных
весов обоих до смешения. 

Некоторые жидкие тела смешиваются друг с другом совершенно без помощи
какого-то третьего, а вода и масло — только при посредстве солей или
мыла (последнее действует в силу своего происхождения из масел и
поташа). Посредствующее тело называется (как и в случае посредства между
твердыми телами) посредствующей примесью (Aneignungsmittel). 

Жидкие тела отличаются друг от друга только степенью их жидкого
состояния, а не структурой частей, разницей поверхностей, пустых
пространств, которые они содержат, и т. д.; поэтому они наиболее
пригодны для экспериментов, касающихся передачи тепла. 

Степень теплоты, которую может получать флюид, не меняя своего состояния
(в узком смысле этого слова), определяет его теплоспособность
(Warmefahig-keit), емкость. Различие степени тепла, которое способны
получать различные тела одинаковой массы, есть различие их удельной
емкости. 

467 

Правилом смешения однородных, но по-разному нагретых жидкостей является
знаменитое рихмановское положение,27, что тепло смеси есть среднее
арифметическое между теплом обеих жидкостей. 

Для неоднородных жидкостей существует следующий всеобщий закон их
смешения. Для того чтобы привести две неоднородные жидкости к одинаковой
степени теплоты, необходимо, чтобы либо количественное соотношение
жидкостей, либо соотношение количества теплоты, которое подводится к
обеим, было пропорционально различию их емкостей. Последнее, однако,
должно быть найдено экспериментально. Впрочем, то, что было отмечено
выше, и здесь находит свое применение: не называется химическим то
смешение, при котором качества ни пропадают, ни производятся. Тепло же
есть не постоянное качество, а лишь случайное свойство тел. 

13. Соединение капельных и воздухообразных жидкостей обычно называется
растворением. 

Как известно, это положение недавно было очень остроумно оспорено. Даже
при условии, что оно ничего не сулило бы метеорологии (что до сих пор
еще не доказано), все же нельзя отрицать тот факт, что капельные
жидкости, по крайней мере по видимости, растворяются при помощи воздуха.


Однако я признаю, что, несмотря на многочисленные обсуждения этого
предмета, я до сих пор нигде не смог найти определенного понятия этого
вида растворения. 

Воздух не может растворять (если употреблять это слово в обычном смысле)
воду без того, чтобы последняя не получала соответственно более высокой
степени упругости. Но благодаря чему она этого достигает? Вода не
распространяется сама по себе (в отличие от силь- 

468 

непахнущих и вообще всех спиртных веществ) в силу изначальной
центробежной силы своих частей — разве лишь при помощи тепла? Но тогда
это уже не воздух, а тепло растворяет воду. Однако в таком случае
спрашивается, что стало водой: испарение или воздух? Я не нахожу ничего
нелепого в том, чтобы остановиться на первом. Ибо в пользу этого говорят
некоторые опыты. Так, углекислый газ, с выделением которого, без
сомнения, всегда связано и выделение водяных частей, содержит
растворенную воду (голландские естествоиспытатели разложили его
посредством электрической искры). Большой объем, в который расширяется
вода в виде испарения или пара, объясняет то, что она свободно
распространяется и пронизывает более плотный воздух. Далее можно
допустить, что большая упругость испарений (которую следует
предположить, если они должны подниматься в воздух) благодаря меньшей
упругости воздуха постепенно уничтожается, и в то время как воздух и
вода наполняют пространство атмосферы в пропорциональных количествах,
оба могут постепенно прийти к одинаковой степени упругости. Тогда
непропорциональное увеличение упругости воздуха могло бы повлечь
обратный процесс, и вода могла бы вновь осесть в капельной форме. То,
что вода осаждается из воздуха вследствие его быстрого охлаждения,
согласно простейшим опытам, мало вероятно, так как хотя предшествующее
дождю тепло можно вывести из высвобождения тепла из воздуха, все же само
высвобождение еще никак не объясняется. Самым естественным остается
предположить быстрое увеличение упругости воздуха, которое, как и многие
процессы этого рода, может протекать долго, однако в данном случае
происходит внезапно и сразу, благодаря чему испарения, теперь уже не
имеющие одинаковой упругости с 

469 

воздухом, следовательно, уже не поддерживаемые им, осаждаются в форме
облаков и, в конце концов, выпадают в форме капель. 

14. Процесс, обратный предыдущему, когда воздухообразные жидкости
соединяются с капельными, называется поглощением (абсорбцией). 

Здесь химическое соединение становится весьма сомнительным. Примером
этому положению может служить [процесс с] атмосферным воздухом, но не в
том виде, как это обычно происходит, ибо атмосферный воздух поглощается
водой только в случае если этому предшествовало сильное движение обоих.
(Пристли очень рано заметил, что когда воздух и вода смешиваются в
закрытом сосуде, первый разрушается. Уже из этого он заключил, что вода
должна содержать флогистон.) Поглощение углекислого газа водой —
наглядный пример данного положения. 

15. Соединение света с различными жидкостями является истинно химическим
соединением. 

Ибо при этом происходит все, что совершается при всяком химическом
соединении. Свет, своеобразная материя, теряет столько упругости,
сколько приобретает другое тело. Выделяя из растений, окислившихся тел и
т. д. жизненный воздух, он перестает светить, теряет качество, которое
он обнаруживал до сих пор; с другой стороны, в растениях должно
происходить разделение воды, с тем, чтобы она соединялась со светом,
следовательно, здесь происходит все, что имеет место при любом
химическом процессе. 

Рассматривать свет исключительно как модификацию материи вообще не
годится потому, что он действительно достаточно очевидно проявляется как
определенная модификация и постольку как определенная материя. 

470 

Химического же соединения тепла с какой-то другой материей не может
быть, так как тепло есть только модификация материи вообще. Отсюда ясно,
что хотя одна материя может сообщать другой теплоту, т. е. вызывать в
другой данную модификацию, согласно известному закону: «Одно тело
сообщает другому тепло до тех пор, пока тепло обоих не сравняется»,
однако тем самым возникает лишь случайное изменение состояния, а не
продукт, который отличался бы новыми качествами. Так, вода при помощи
тепла становится паром, т. е. она меняет свое состояние, а не свои
качества. Но если я пропускаю воду над раскаленным железом, она изменяет
не только свое состояние, но и свои качества. Выделяющийся газ является
результатом химического притяжения; то, что в этом процессе есть
химического, имеет место только между водой и металлом, а не между водой
и теплом. 

Относительно химических соединений между изначально упругими материями
(я называю так свет и т. п.) мы не знаем ничего достоверного; ибо
допускаемое некоторыми соединение горючего вещества в телах с теплородом
жизненного воздуха при горении все еще сомнительно. Единственным
примером такого рода являются электрические феномены, которые вызываются
благодаря разделению обеих электрических материй, и прекращаются, как
только последние взаимно уничтожают свои упругости. Однако этот пример
сюда не относится, так как, насколько мы осознаем, эти материи не
изначально разнородны, а лишь искусственно раздвоены. 

Процессом, обратным химическому соединению 

471 

(как бы химическим пробным камнем — Rechenprobe), является химическое
разделение. 

16. Полное химическое соединение сделало бы не 

возможным всякое разделение (следовательно, первое 

есть только идея, к которой действительность более или 

менее приближается). 

Если бы химическое соединение двух тел было полным, то между обоими
телами должно было бы иметь место тождество степени и качества. Но если
бы это было так, то химический продукт должен был бы иметь совершенно
безразличное химическое отношение к третьему телу, т. е. его никогда
нельзя было бы химически разделить. 

То, что здесь выдвигаются идеи химического соединения, растворения и т.
д., не может вызвать недоумения у того, кто помнит о том, что в опытных
науках вообще возможны только приближения к всеобщим основоположениям. 

Средства, необходимые для разделения соединенных элементов, суть те же
самые, посредством которых вызывается их соединение. (Смотри выше.) 

Сила, с которой связаны соединенные вещества, должна ослабляться, их
равновесие должно уничтожаться. Последнее не может происходить без
чего-то третьего, посредством которого равновесие нарушается. Это третье
есть либо третье тело, обнаруживающее притяжение по отношению к одному
из связанных элементов, либо всеобщее растворяющее средство, огонь. 

17. Тела с абсолютным тождеством степени и качества называются
неразложимыми телами. 

Обычно это простые [тела], как например, свет и т. п. Ни об одном теле
нельзя достоверно утверждать, 

472 

что оно неразложимо, хотя в отношении многих (например, света) это
крайне вероятно. Разлагать тела до сих пор означало в соответствии с
большей или меньшей степенью правдоподобия [раскладывать их вплоть до]
неразложенных, или простых (лучше — неразложенных, или неразложимых),
тел. Слово «элемент» (Element), даже если употреблять его только
относительно последних, идет вразрез с его первоначальным смыслом. Если
брать это слово в самом древнем значении, то нет ни единого элемента,
ибо, согласно нашей философии, не существует никакой первоначальной
материи. 

18. Твердые тела отделяются от твердых с помощью огня и избирательного
притяжения. 

Что называется избирательным притяжением, предполагается известным, а
также и что такое химическое притяжение вообще и на чем оно основывается
(так как установленные выше законы имеют силу и здесь). Избирательное
притяжение имеет место только тогда, когда между двумя телами
(преимущественно перед одним или несколькими другими) нарушено
равновесие сил. Стремление восстановить это равновесие называется
притяжением, в данном случае — избирательным притяжением. 

Известно также, что есть простое и двойное избирательное притяжение, и
установленные выше законы вдвойне действеннее в последнем случае. 

Горение тел, насколько теперь ясно, является примером простого
избирательного притяжения. 

19. Результатом разделения твердых и жидких 

тел являются кристаллизация, свертывание, выпадение осадка (Anschlag)
или оседание (Niederschlag) жидкого тела. 

Что из двух последних происходит, зависит от соот- 

473 

ношения удельного веса растворенного тела с удельным весом растворителя.


Если бы растворение было полным, то никакого оседания не могло бы
последовать. Оно имеет место только когда раствор насыщен неполностью
(ибо то, что обычно называется насыщением, бывает больше или меньше).
Разделение влечет либо стремление растворителя растворить добавляемое
тело, либо притяжение, которое растворенное тело обнаруживает по
отношению к добавляемому. Но ни то, ни другое не имело бы места, если бы
взаимное пронизывание (насыщение) было полным. 

20. Жидкие тела также могут быть разделены при помощи огня, или
избирательного средства, если они способны к различному отношению к
теплу или к какому-то третьему телу. 

Жидкие тела дают примеры более полного смешения, поскольку они вообще по
своей природе более способны к тождеству степени, чем другие тела. 

Может ли называться оседанием, например, выделение воды из воздуха (при
дожде), определяется понятиями, которые я уже разъяснил выше. 

Изначально упругие жидкости, к примеру свет, мы до сих пор можем
выделять из соединения только при помощи простого избирательного
притяжения. 

111. Конструкция химических движений 

Само собой понятно, что всеобщий закон инертности применим и к
химическим движениям. 

21. Ни одно химическое движение не происходит 

без возбуждения (Sollicitation) извне; и 

22. Во всяком химическом движении действие и 

противодействие равны друг другу. 

474 

Здесь предполагается, что эти законы, поскольку они относятся к
механике, [уже] разобраны.* 

Что касается их применения к химии, то все вышеустановленные законы есть
не что иное, как применения этого всеобщего закона химического
взаимодействия. 

23. Химическое движение, как таковое, не может быть сконструировано
чисто форономически, ибо оно, как таковое, есть не экстенсивная, а
исключительно интенсивная величина. 

Это основоположение должно быть доказано; из него же можно легко вывести
все остальные положения, касающиеся конструкции химического движения. 

Всякое химическое движение есть лишь перемена степенных соотношений. Оно
заключается только в изменениях степени, так как одно тело по степени
теряет то, что приобретает другое, и наоборот. 

Поэтому химическое движение, как таковое, можно сконструировать только
как интенсивную величину согласно законам непрерывности. 

Как интенсивная величина оно может быть представлено только как
последовательное приближение степени с обеих сторон к общему продукту.
Следовательно, хотя приближения обоих тел к общему продукту и могут быть
сконструированы, но лишь, поскольку они вообще непрерывны, а не
поскольку они в каждом отдельном моменте постепенно продвигаются, ибо
степень вообще нельзя представить a priori. 

Однако спрашивается, можно ли обнаружить закон этого непрерывного
приближения? Таковым является закон ускорения: ускорение химического
движе- 

· Важно, чтобы знали, какое значение они получили благодаря Канту. См. в
указанной работе [«Метафизические начала естествознания»] третий раздел
— «Механику». 

475 

ния бесконечно возрастает прямо пропорционально сумме поверхностей.
Этому закону практическая химия следует, по крайней мере, при
растворениях твердых тел, при которых она пытается максимально увеличить
поверхность растворяемого тела. Понятно, что так как сумма поверхностей
растворяемого тела должна представляться растущей в бесконечность, то и
ускорение увеличивается также бесконечно (ведь растворение происходит за
конечное время), подобное совершенно не может быть представлено как-либо
иначе, кроме как согласно закону непрерывности (так как ни одно
мгновение не есть минимально возможное). 

Но именно потому, что данный закон выходит на бесконечное деление
материи, он не находит никакого конститутивного применения и служит
единственно для возможного представления, которое можно противопоставить
притязаниям атомистики, рассматривающей растворение твердых тел в жидких
как основание, дающее право составлять материю из последних частей.
Следовательно, он должен служить только тому, чтобы обеспечивать свободу
исследования. Ибо если материя состоит из последних частей, то это —
границы, которые естествознание не признает. Таким образом, если бы этот
принцип применяли конститутивно, то тем самым сами перешли бы к
атомистическим предпосылкам. Поэтому именно не признание при растворении
тела того, что было бы последней частью, является чисто теоретической
максимой, а не утверждение, что, поскольку растворение полное,
бесконечное деление действительно произошло. Напротив, когда растворение
полное, не целое может быть дано нам посредством своих частей (ибо в
противном случае растворение было бы конечным), а, 

476 

скорее, наоборот, части должны быть даны посредством целого. 

Что касается количества химического движения, то оно не может быть
измерено согласно отношению, составленному из количества материи и ее
скорости, как количество механического движения; ибо химическое
движение, как таковое, должно быть отнесено к определенному качеству как
продукту этого движения. Поэтому хотя оно и есть непрерывно растущая,
однако, все же только интенсивная величина. 

В механическом движении тело рассматривается, поскольку оно движется как
масса. Двигаясь по отношению к другим телам, оно по отношению к самому
себе находится в покое (движение по отношению к своим частям есть
абсолютное движение). Следовательно, оно в данный момент есть материя
внутри определенных границ и (при одинаковой скорости) может
сравниваться по количеству движения с любым другим телом. Совершенно
иначе обстоит дело с химическим движением. Здесь материя не существует
внутри определенных границ, тело находится в становлении, и только
результат химического движения является определенным наполненным
пространством. 

Далее, любое движение представимо только относительно и постольку
конструируемо (согласно форономическим основоположениям). Если спросят,
можно ли сконструировать химическое движение, как таковое, то этот
вопрос будет означать следующее: «Конструируются ли химические движения
отнесенными взаимно друг к другу (а не, например, к телу, которое не
подвержено химическому процессу)?». Если вопрос будет выражен таким
образом, то тут же станет понятным, что на него следует ответить
отрицательно, ибо химические движения, как таковые, не определяют
никакого мате- 

477 

риального пространства, к которому я мог бы их отнести. Это материальное
пространство само есть только результат химического движения, т. е. оно
не форономически описывается, а динамически порождается (благодаря
взаимодействию сил). 

Понятия же, которые вообще относятся к степени (качество, сила и т. п.),
не представимы, а priori ни в каком созерцании. 

Лишь поскольку силы, приведенные во взаимодействие, имеют некоторую
степень, они являются предметами синтеза, но только по отношению к
внутреннему чувству. А все, что соответствует ощущению, схватывается
(wird apprehendiert) только как единство; не целое возникает благодаря
сложению частей, а наоборот, части, или лучше, множество предста-вимо в
нем через приближение к нулю. Однако любая конструкция предполагает
порождение величин при помощи частей, следовательно, никакая конструкция
химического движения невозможна', оно вообще может быть схвачено только
согласно закону непрерывности как порождение интенсивной (не
экстенсивной) величины.* 

· Здесь в качестве «Заключения и перехода к следующей части» в первом
издании следовало: «Мы исходили из происхождения материи из природы
нашего созерцания. Из принципов, apriori мы доказываем, что она есть
продукт противоположных сил, и что эти силы наполняют пространство
только вследствие их взаимодействия. Из этих основоположений развивается
динамика. Согласно принципам а posteriori, мы доказали то же самое
положение исходя из опытов, которые объяснимы только через
взаимодействие основных сил. Этими опытами занимается химия, или
прикладная динамика. Только теперь мы можем рассматривать материю как
целое, которое, поскольку его основные силы находятся в покое,
повинуется законам количественного притяжения (тяготения) либо
механических воздействий. Эти законы являются предметом статики
механики, двух наук, к которым мы теперь переходим». 

478 

Конструкция химического процесса 

(Дополнение к девятой главе) 

Химический процесс во всех случаях необходимо постигать только в связи с
другими формами динамического процесса. Ибо если магнитный процесс
определяет нам линию, или первое измерение, электрический добавляет
второе, то химический завершает треугольник, делая положенное в
электрическом процессе различие единым (eins) посредством третьего,
которое одновременно в себе самом есть одно (eins). 

Согласно этим основаниям изначальной схемой представленного в чистоте
химического процесса является целое, составленное в простейшей
конструкции из двух различных твердых тел и третьего, жидкого тела. Так
как первые полагают в себе взаимные и относительные изменения сцепления
таким образом, что у одного оно увеличивается, а у другого уменьшается,
и оба вместе ведут себя как одна тотальность и подобно магниту, каждый
полюс которого может полагать вне себя только противоположный себе
полюс, то в этом взаимоотношении появится третье, которое само по себе
не-различено (gleichgiiltig), но одновременно потенцировано, или
поляризовано, на две стороны, однако (поскольку оно как жидкое есть
только точка вера зли ценности относительного сцепления) таким образом,
что в моменте возникающего различия тождество обоих полюсов уничтожается
и оба представляются посредством различных материй, что в привычном виде
предстает как разложение жидкого. 

Так как все, что может называться разложением и химическим процессом,
всегда сводится к взаимодействию жидкого и твердого, причем оба меняют
свое состо- 

479 

яние, то очевидно, что предположенное нами отношение является самым
простым, при котором вообще может иметь место химический процесс. 

Достаточно известно и предполагается и теперь, что случай, когда третий
член является животным органом, есть лишь особенная модификация
всеобщего случая, поскольку здесь, собственно говоря, одновременно имеют
место два процесса: вполне всеобщий, как бы неорганический, в котором
животный орган выступает лишь во всеобщем свойстве жидкого, и особенный,
который обнаруживается в последнем [т. е. органе] как сокращение и
который хотя и не отличается от первого по своим условиям, однако по
способу действия определен его [т. е. этого органа] особой органической
природой. 

Так как любая форма динамического процесса определяется единственно
посредством того, что всеобщее, особенное и то, в чем они едины,
различны и вне положны (auseinandergesetzt sind), то это может
происходить либо в форме магнетизма, где три фактора располагаются как
три точки на одной и той же линии, либо в форме электричества, где два
тела обозначают противоположные факторы, а точка их соприкосновения —
неразличенность, либо, в конце концов, в форме химического процесса, где
каждый из них выражается через особенный продукт. 

Следовательно, так как эта тройственность всеобщего, особенного и их
неразличенности, выраженная в тождестве, есть магнетизм, в различии —
электричество, в тотальности — химический процесс, то эти три формы есть
только одна форма, а химический процесс — лишь смешение трех точек
магнетизма в треугольник химического процесса. 

Поэтому не стоит удивляться тому, что в более полной форме химического
процесса вы натолкне- 

480 

тесь на тотальность всех форм динамического, так что так называемый
гальванизм в вольтовом столбе вполне можно понимать и как магнетизм, и
как электричество, и как химический процесс. Это зависит только от того,
какой момент целого хотят зафиксировать. Процесс в этом целом необходимо
схватывать согласно тем определениям, которые мы дали относительно
магнитной линии («Журнал спекулятивной физики», том II, тетрадь 2, § 46,
дополнение).28. Внутри целого постоянно полагается то же самое, а именно
та же самая неразличенность, поляризованная на две стороны. То, что
имеет силу в отношении целого, имеет силу и в отношении каждой части,
так что каждый член сам по себе положителен, отрицателен и неразличен.
Целое бесконечно делимо, и все внутри него определимо только
относительно, так что тот самый член, который в одном отношении
неразличен, в другом может мыслиться положительным или отрицательным, а
тот, который в известном отношении отрицателен, в другом может мыслиться
положительным, и наоборот. 

Процесс в вольтовом целом (Voltaischen Ganzen), определенный как
повторяющаяся схема магнетизма, так же верно может пониматься как
электричество, как это сделал Вольта, а именно так, что электричество не
зависит от химического процесса и не опосредуется им вследствие того,
что, скорее, оно является посредником между ним и формой, которую он
необходимо проходит. 

Если процесс схватывают в более позднем моменте и одновременно хотят
выразить в его тотальности, то его следует обозначить как химический
процесс, поскольку тем самым, с нашей точки зрения, электрический
процесс никоим образом не исключается, а, на- 

481 

против, категорически полагается. Мое утверждение, что - так называемый
гальванизм есть химический процесс, некоторыми было понято совершенно
превратно, ибо они истолковали его, таким образом, будто бы я
рассматривал гальваническое электричество порождаемым химическим
процессом как таковым, что полностью идет вразрез с типом моей
конструкции, предпосылающей электричество химическому процессу, равно
как явно противоречит опыту. Окисление настолько мало служит условием
электричества, что, напротив, явления последнего находятся в известном
обратном отношении к нему (как это необходимо, если электрический
процесс предшествует химическому и переходит в него). 

Если бы спросили, как это делают некоторые, зачем в вольтовом целом для
электрических явлений нужна вода, поскольку, с моей точки зрения,
электричество-де в достаточной степени сообщается (vermittelt sei) уже
посредством контакта различных твердых тел самих по себе и должно
увеличиваться благодаря неоднократному повторению этого отношения, то я
отвечу, что два различных твердых тела сами по себе благодаря контакту
непосредственно приходят в равновесие друг с другом, которое могло бы
быть нарушено только прекращением этого контакта, и то же самое
происходило бы внутри ряда членов, состоящего из различных твердых тел,
и что для того, чтобы получить процесс живым и находящимся в
беспрерывной деятельности, требуется постоянно меняющийся средний член,
подобный воде, и свободный доступ кислородного воздуха для поддержания
последнего в состоянии непрерывной изменчивости. 

После этих объяснений мы возвратимся к рассмотрению хода химического
процесса, как такового. 

482 

То, что мы говорили о возможности сведения химического треугольника к
магнитной линии, уже в достаточной степени убеждает нас в том, что в
химическом процессе претерпевает превращения не субстанция материи сама
по себе, а только потенции формы, или сцепления, что, следовательно, в
смысле эмпиризма нет ни истинно химического соединения, ни истинного
разложения. Всякое соединение заключается во взаимном уничтожении
противоположных потенций друг другом, так что самое полное соединение
есть совершеннейшее депотенцирование. Напротив, всякое разложение как
представление одной и той же субстанции в различных формах является
потенцированием в различных направлениях. 

Поэтому всякая материя сама по себе проста, ибо всякое возможное
раздвоение в ней всегда полагается только посредством прибавления
чего-то другого. Кислота, например, есть тело, которое определено через
потенцию отрицательного фактора относительного сцепления, и постольку
она проста, и только добавляемое тело — металл — полагает в ней
раздвоение твердого и жидкого, так что первое [т. е. твердое], пытаясь
восстановиться из своего расширения, уменьшает сцепление добавляемого
тела и побуждает [его] перейти из абсолютного сцепления в относительное.
При наименьшей степени окисления происходит распад первого [т. е.
абсолютного сцепления], при следующей — полное его растворение, равно
как при наивысшей степени, которая, однако, достигается только при
горении, полагается наивысшая степень относительного сцепления. 

О процессе горения речь шла выше (см. «Дополнение» к первой главе первой
книги). 

483 

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ И ПЕРЕХОД К СЛЕДУЮЩЕЙ ЧАСТИ 

Единственной конечной целью всякого рассмотрения природы и науки о ней
может быть только познание абсолютного единства, которое обнимает целое
и которое в природе дает себя познать только с одной своей стороны.
Природа является как бы его орудием, с помощью которого абсолютное
единство вечным образом приводит сформированное (Vorgebildete) во
всеобщем рассудке к осуществленности и действительности. Поэтому в
природе познаваем весь абсолют, хотя то, что в истинной природе
заключается сразу и вечным образом, являющаяся природа рождает лишь
последовательно и в бесконечных (для нас) образованиях (Ent-wicklungen).


Корнем и сущностью природы является то, что связывает бесконечную
возможность всех вещей с действительностью особенных и потому составляет
вечное стремление к зачатию и его первопричину. Поэтому если мы до сих
пор рассматривали лишь раздельные стороны этой самой совершенной из всех
органической сущности, одновременно представляющей собой возможность и
действительность всех вещей (раздельные стороны, в которых она является
— свет и материю), то теперь нам открывается доступ к истинной
сердцевине при снятии покровов с органической природы, посредством
которого мы, в конце концов, доберемся до самого совершенного познания в
разуме божественной природы как неразличенности, в которой все вещи в
равной мере находятся как одно, а эта оболочка, в которую закутывается
акт вечного продуцирования, растворяется в сущности абсолютной
идеальности. 

484 

Наивысшее наслаждение для души — добраться с помощью науки до созерцания
этой самой совершенной, удовлетворяющей всё и всё в себе охватывающей
гармонии, познание которой настолько превосходит всё другое, насколько
целое предпочтительнее части, сущность лучше единичного, основание
познания прекраснее самого познания. 

485 

ПРИЛОЖЕНИЯ 

486 

487 

ПРИМЕЧАНИЯ 

Из «великой четверки» философов немецкого классического идеализма
Шеллингу менее всего повезло с переводами на русский язык, особенно в
части того, что касается его натурфилософского учения. Все изданное к
настоящему времени представляет собой либо очень небольшие по объему
цельные работы, либо произвольно выбранные фрагменты больших сочинений.
Сюда относятся появившиеся в журнале «Философские науки» (1973. № 1)
3-страничные извлечения из 270-страничной работы «Первый набросок
системы натурфилософии» (1799), а также сокращенное «Дополнение к
введению» к работе «Идеи к философии природы», изданное под названием
«Начала учения о природе в системе философии тождества» в книге Лазарева
В. В. «Шеллинг» (М., 1976). Вышедший в свет в 1987—1989 годах двухтомник
сочинений Шеллинга предоставил русскому читателю возможность более
детального знакомства с разными периодами творчества философа. Однако
натурфилософские студии представлены в нем лишь переведенной со
значительными купюрами работой «О мировой душе» (1798) и дополнением к
ней — «Об отношении реального к идеальному в природе» (1806), а также
небольшими по объему «Введением к наброску системы натурфилософии»
(1799) и произнесенной на заседании Баварской академии наук в 1832 году
речью «О новейшем открытии Фарадея». Все это не позволяет составить
целостное представление как о замысле, так и о этапах развития
натурфилософского учения, зани- 

488 

мающего значительное место в философии Шеллинга в целом. Надеюсь, что
этому послужит публикация данной работы. 

Настоящий перевод выполнен по изданию: Scheffing F. W. J. Fruhschriften.
Eine Auswahl in 2 Banden. Hrsg. von H. Seidel und L. Kleine. Bd 1.
Berlin, 1971; сверен с изданием F. W. J. Schellings sammtiiche Werke (в
дальнейшем — SW), hrsg. von K. F. A. Schelling. 1 Abtheilung. Bd 2.
Stuttgart—Augsburg, 1857. В ходе сверки исправлены некоторые ошибки,
допущенные в немецком издании 1971 года, включены выпущенные варианты
первого издания 1797 года. 

Текст в квадратных скобках принадлежит переводчику. 

На русском языке публикуется впервые. 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ 

1 По всей вероятности, в такой форме Шеллинг самостоятельно излагает
выводы кантовской философии. 

3 Продолжение «Идей к философии природы», которое должно было содержать
в себе принципы статики, механики, а также учения об органической
природе, так и не было написано Шеллингом, См. также с. 68, 70 и 477. 

ВВЕДЕНИЕ 

а «Порочная забота восходит на обитые медью корабли и не оставляет
отряды всадников». Цит. из: Horat. Carm. И, 16, 21—22 (см.: Гораций.
Поли. собр. соч. М.; Л., 1936). (Перевод с лат. А. Я. Тыжова.) 

2 Шеллинг имеет в виду кантовскую таблицу категорий рассудка, данную в
«Критике чистого разума» {Кант И. Критика чистого разума. М: Мысль,
1994. С. 86—87). 

3 Шеллинг ссылается на работу Ф. Якоби «David Hume uber den Glauben,
oder Idealismus und Realismus» (Давид Юм о вере, или идеализм и реализм.
1787). 

4 Sensorium (лат.) — чувствилище, центральный орган 

чувств. 489 

5 Natura naturans (лат.) — природа творящая. 

6 Natura natural а (лат.) •— природа сотворенная. 

7 Лесаж Жорж Луи (1724—1803) — швейцарский математик и физик. 

8 «Все, что только может быть представляемо бесконечным умом как
составляющее сущность субстанции, относится только к одной субстанции,
и, следовательно, субстанция мыслящая и субстанция протяженная
составляют одну и ту же субстанцию, понимаемую в одном случае под одним
атрибутом, в другом — под другим» (лат.). Цит. по: Спиноза Б. Избранные
произведения в двух томах. М., 1957. Т. 1. С. 407. 

9. Имеется в виду произведение Фихте «Основа общего наукоучения». См.:
Фихте И. Г. Соч.: В 2 т. Т. 1: «Мифрил». СПб., 1993. С. 106-107. 

ПЕРВАЯ КНИГА 

1 Гиртаннер Христиан (Кристоф) (1760—1800) — немецкий химик и медик.
Шеллинг ссылается на «Anfangsgrunde der antiphlogistischen Chemie», neue
verb, und verm. Ausgabe (Berlin, 1795). 

2 Фуркруа Антуан Франсуа (1755—1809) — французский химик и политический
деятель, член Парижской АН, почетный член Петербургской АН. Совместно с
Лавуазье и другими учеными принимал участие в разработке новой
химической номенклатуры. Содействовал распространению антифлогистической
теории. 

3 Грен Фридрих Альберт Карл (1760—1798) — профессор химии и медицины в
Галле, издатель «Журнала физики* (Journal der Physik) и «Нового журнала
физики» (Neues Journal der Physik). 

4 Результаты опытов, касающихся раздражимости растительных тканей,
питания и дыхания растений, представлены Александром фон Гумбольдтом
(1769—1859) в работе «Aphorismen aus der chemischen Physiologie der
Pflanzen» (Афоризмы из области химической физиологии растений. 1794). 

17 Ф. В. Й. Шеллинг 

490 

5 Бюффон Жорж Луи Лекяеркце (1707—1788)— французский естествоиспытатель,
директор Ботанического сада в Париже. 6 «Знаменитый флогистон химиков
(вытекающий, скорее, из их метода, чем из природы) не есть простая и
достоверная первопричина, какой они нам его представляют; это некий
состав, продукт сплава, результат комбинации из двух элементов, из
воздуха и воды, обосновавшихся в теле. Не останавливаясь, таким образом,
на смутных и неполных идеях, которые внушило бы нам рассмотрение этого
шаткого бытия, обратимся лучше к рассмотрению наших четырех реальных
элементов, к которым химики со всеми их новыми принципами будут всегда
вынуждены в дальнейшем возвращаться». (Перевод с франц. А. Я. Тыжова.) 

Основной труд Бюффона «Всеобщая и частная естественная история» (ок. 40
томов) издавался в течение всей его жизни. Здесь и на с. 184 Шеллинг
ссылается на 6-й том: «Введение в историю минералов» (Vol. VI:
Introduction a 1'Histoire des Mineraux. Aux Deux-Ponts, 1785). 

7 Стеффенс Генрих (Хенрик) (1773—1845) — немецкий натурфилософ,
последователь Шеллинга и беллетрист. Шеллинг ссылается на «Beitragen zur
inneren Naturgeschichle der Erde» (Freyberg, 1801). 

8 «Журнал спекулятивной физики» Шеллинг издавал в 1800—1801 гг.
(Zeitschrift fur spekulative Physik. Hrsg. Von Scheiling. Jena und
Leipzig). В данном случае Шеллинг ссылается на опубликованную в этом
журнале собственную работу «Всеобщая дедукция динамического процесса,
или категорий физики», 

§ 55 (Allgemeine Deduktion des dynamischen Processes oder Kategorien der
Physik. SW. 1 Abth. 1859. Bd 4. S. 64). 

ч. См. «Изложение моей системы философии», § 112—134 (Darstellung meines
Systems der Philosophic SW. Ablh. 1859. Bd 4. S. 182-199). 

10 Пикте Марк Август (1752—1825) — швейцарский натуралист, профессор и
президент академии в Женеве. 

и Соссюр Гораций (Орас) Бенедикт де (1740—1799) — швейцарский физик и
геолог. 

12 Люк Жан Андре де (1727—1817) — швейцарский геолог и метеоролог,
профессор философии в Геттингене. 

491 

13 Румфорд Бенджамин фон (наст. Фам. Томпсон, 1753—1814) — физик и
политический деятель, по происхождению американец. Шеллинг ссылается на
его статью «Сообщение об опытах, касающихся окрашенных теней* (Nachricht
von einigen Versuchen iiber die gefarbten Schatten). 

14 Эркслебен Иоганн Христиан (Кристоф) Поликарп (1744—1777) — немецкий
естествоиспытатель, профессор физики в Геттингене, автор «Начал
естествознания» (Геттинген, 1772). 

Лихтенберг Георг Христофор (Кристоф) (1742—1799) — немецкий ученый и
писатель, профессор физики и астрономии в Геттингене, член Петербургской
АН. В 1794 году опубликовал 6-е издание «Начал естествознания»
Эркслебена, снабдив его своим предисловием и многочисленными
примечаниями по ходу текста (Anfangsgrunde der Naturlehre, entworfen von
J. Ch. P. ErxIeben.6AufL, mil Verbesserungen und vielen Zusalzen von G.
С Lichtenberg, Gottingen, 1794), Здесь и далее Шеллинг ссылается именно
на это издание. 

15 Хэле (Гейлс) Стивен (1677—1761) — английский натуралист. Его
сочинение «Статика растений» (Vegetable statics. London, 1727) считается
основополагающим для физиологии растений. 

16 Бонне Шарль (1720—1793) — швейцарский естествоиспытатель и философ,
член-корреспондент Парижской АН. Известен как приверженец преформистской
теории развития. 

17 Ингенгоуз (Ингенхауз) Ян (1730—1799) — голландский физик и химик.
Проводил опыты над вьщелением растениями кислорода и углекислого газа в
зависимости от различных условий. 

18 Сенебье Жан (1742—1809) — швейцарский физиолог и библиограф.
Занимался физиологией растении, считал, что при разложении углекислого
газа листьями растения не только «очищают» воздух, превращая углекислоту
в кислород, но и одновременно питаются за счет того, что нечто горючее
(углерод) остается в них. 

19 «Всякая материя станет светом, как только всякое сцепление будет
разрушено, она обнаружится разделенной на достаточно малые молекулы, и
как только эти молекулы ока- 

492 

жутся на свободе, они будут обречены своим взаимным притяжением
устремляться навстречу друг другу; в момент столкновения проявится
отталкивающая сила, молекулы разлетятся друг от друга во всех
направлениях с почти бесконечной скоростью, которая, тем не менее, не
превышает скорости, достигнутой в момент контакта: раз притяжение растет
с уменьшением пространства, то очевидно, что в момент контакта
пространство, всегда пропорциональное квадрату расстояния, становится
нулевым и что, следовательно, достигнутая в силу притяжения скорость
должна в этой точке становиться почти бесконечной; эта скорость была бы
бесконечной, если бы контакт был непосредственным, а расстояние между
обоими телами абсолютно нулевым; но, как мы неоднократно уже говорили,
нет ничего абсолютного, ничего совершенного в природе, как и ничего
абсолютно большого, абсолютно малого, ничего целиком нулевого, ничего
действительно бесконечного; и все то, что я сказал о бесконечной малости
составляющих свет атомов, об их совершенной упругости, о нулевом
расстоянии в момент контакта, должно пониматься лишь с этой оговоркой.
Если бы возникло сомнение в этой метафизической истине, то, не
отклоняясь даже от нашего предмета, мы могли бы привести пример ее
физического проявления. Как известно, свету требуется около семи с
половиной минут, чтобы дойти от Солнца до нас; таким образом,
предполагается, что Солнце находится на расстоянии тридцати шести
миллионов лье и свет проходит это огромное расстояние за семь с
половиной минут, или, что одно и то же (предполагая его равномерное
движение), скорость света — восемьдесят тысяч лье в секунд. Эта хоть и
громадная скорость, тем не менее, далека от бесконечной, поскольку она
поддается численному определению; она не покажется даже громадной при
мысли, что природа, кажется, идет почти так же быстро широким шагом, как
и мелким; для этого надо лишь вычислить скорость движения комет в их
перигелии или даже скорость самых быстрых планет, и будет видно, что
скорость этих огромных масс, хоть и меньшая, может, тем не менее, быть
очень близкой к скорости наших световых атомов». {Перевод с франц. А. Я.
Тыжова.} 

493 

20 Гершель Уильям (Фридрих Вильгельм) (1738—1822) — английский астроном,
основоположник звездной астрономии, почетный член Петербургской АН. 

21 Ламберт Иоганн Генрих (1728—1777) — немецкий математик, астроном,
физик и философ, член Берлинской и Мюнхенской АН. Шеллинг ссылается на
его работу «Kosmologische Briefe liber die. Emrichtmng des Weltbaues»
(Zurich, 1761). 

22 Уистон Уильям (1667—1752) — английский ученый и богослов. 

23 Шрётер Иоганн Иероним (1745"—1816) — астроном. Сделал много точных
наблюдений над Луной и планетами. 

24 Шеллинг ссылается на свою работу «Изложение моей системы философии»,
§ 88 (SW. 1 Abth. 1859. Bd 4. S. 160-161). 

25 «Метафизические начала естествознания» И. Канта впервые были изданы в
Риге в 1786 г. (Metaphysische Anfangsgrtlnde der Naturwissenschaft,
Riga, 17S6. Harlfcnoch). Русский перевод см.: Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 6.
М., 1966. 

2(> См. примеч. 4 к «Введению». В данном случае этот термин, по всей
видимости, употребляется просто в смысле органа. 

27 Пристли Джозеф (1733—1804) — английский химик, богослов и философ.
Открыл многие виды газов, в том числе кислород (1774), и изучил их
свойства. Результаты этих исследований изложены им в сочинении
«Наблюдения за различными видами воздуха» (Observations on different
kinds of air. London, 1772). Отстаивал теорию флогистона. 

28 Шеллинг имеет в виду «Предисловие» Г. X. Лихтенберга к 6-му изданию
«Начал естествознания* Эркслебена. См. примеч. 14. 

29 Шеллинг ссылается на свою работу «Всеобщая дедукция динамического
процесса, или категорий физики», § 56 (SW. 1 Abth. 1859. Bd 4. S. 67). 

30 Punvnep Иоганн Вильгельм (1776—1810) — немецкий физик и натурфилософ,
член Мюнхенской АН. Сделал важные открытия в области электрохимии и
гальванизма. 

31 В 1802 г. в Тюбингене Шеллинг издавал «Новый журнал спекулятивной
физики» (Neue Zeitschrift fUr spekulative Physik). 

494 

Здесь он ссылается на свою работу «Дальнейшее изложение системы
философии», § VIII (Fernere Darstellungen aus dem System der Philosophic
SW. 1 Abth. 1859. Bd 4. S. 450-508). 

32 Эпинус Франц Ульрих Теодор (1724—1802) — немецкий физик, математик и
астроном. 

31 Кавалло Тиберио (1749—1809) — неаполитанский физик, жил и работал в
Лондоне. Здесь и далее Шеллинг ссылается на немецкий перевод его работы
«Vollstandige Abhandlung der theorelischen und praklischen Lehre von der
Elektncitai nebst eignen Versuchen». Aus dem Englischen Ubersetzt. 2.
Aufi. Leipzig, 1783. (Трактат, содержащий полное теоретическое и
практическое учение об ¦электричестве вместе с собственными опытами,
перевод с англ. 2-е изд. Лейпциг, 1783.) 

34 Кантон Джон (1718—1772) —английский физик. Занимался исследованиями
электричества, открыл явления индукции (1754). 

35 Франклин Бенджамин (1706—1790) — американский просветитель,
государственный деятель и ученый. Согласно представленной им в 1751 г.
теории электричества, существует только одна электрическая субстанция,
содержащаяся в каждом теле в определенном количестве. Ее увеличение или
уменьшение электризует тело соответственно положительно или отрицательно
(эти предложенные им наименования и со хранились в науке в
противоположность «стеклянному» и «смоляному» электричеству Дюфе).
Создать электрическую жидкость невозможно, можно только изменить ее
распределение между телами. 

36 Симмер (Саймер) Роберт (?—1763) — английский физик. В 1759 г.
предложил другую теорию электричества, которая признает существование
положительной и отрицательной электрических жидкостей. В каждом
проводящем теле смешано определенное количество этих противоположных
субстанций. Их разделение и обусловливает электризацию тела. Передача
каждой из этих электрических субстанций другому телу воз 

можна при соприкосновении. 

37 Дюфе (Дюфэ) Шарль Франсуа де Систерне (1698—1739) — французский
ученый, открывший в 1733 г. Существование двух видов электричества.
Положительное электричест- 

495 

во, вырабатывающееся на стекле от натирания шерстью, он назвал
«стеклянным», а отрицательное, получающееся вследствие натирания мехом
смолы — «смоляным». 

38 TamquamDeusexmachina (лат.) — словно Бог из машины. 

39 Здесь и далее Шеллинг ссылается на немецкий перевод работы Ж. А. де
Люка «Nouvelles idees sur la meteorologie* (1786—1787) «Новые
метеорологические идеи» (Neue Ideen der Meteorologie. Berlin,
1787—17S8). См. также примеч. 12. 

40 «Доклад об аналогии, которая обнаруживается между произведением и
последствиями электричества и теплоты так же, как между свойствами тел
проводить электрический флюид и получать тепло» мистера Ашара. (Перевод
с франц. А. Я.Тыжова.) Аилар Франц Карл (1753—1821) — основатель
производства свекловичного сахара, посвятил себя изучению физики и
химии. На самом деле его статья опубликована в журнале Observations sur
la physique, sur Phistoire naturellc el sur les arts. par M. Г Abbe
Rozier et par M. J. A. Mongez (Paris, 1783). 

41 ВанМарум (1750—1837) —голландский физик. 

4% Кавендиш Генри (1731—1810) — английский химик и физик. Исследовал
состав атмосферы, свойства отдельных газов, открыл водород (1767) и
состав воды (1783). 

¦43 «Каковой [колесницей] сотрясается тяжелая земля*. Цит. из: Horat.
Carm. J, 34, 9—12. (Перевод с лат. А. Я. Тыжова.) 

44 Вольта Алессандро (1745—1827) — знаменитый итальянский физик и
физиолог. Исследовал электрические феномены. Открыл возбуждение
электричества при помощи соприкосновения разнородных тел, создал первую
гальваническую батарею — вольтов столб (1800). 

45 Выводы Дж. Пристли Шеллинг излагает по немецкому переводу работы Т.
Кавалло «Voilsta'ndige Abhandlung...». S. 90, 94. См. также примеч. 27 и
33. 

46 Гелер Иоганн Самюэль Транготт (1751—1795) — немецкий математик,
приват-доцент в Лейпциге, составитель «Физического словаря»
(Physikalische Worterbuch. Bd I~V. 

Leipzig, 1787-1795). 

47 Fluidum deferens; fluide deferant (лат. франц.) — подвижный флюид. 

496 

43 Краценштепн Христиан Амадей Готтлиб (1723— 1795) — немецкий врач и
физик. 

49 Шеллинг ссылается на 3-й том 4-томного сочинения Г. Б. Соссюра
«Путешествие в Альпы» (Женева, 1779—1796). См. также примеч. 11. 

S° Repositorium (лат.) — вместилище. 

51 Беккариа Джамбаттиста (1716—1781) — аббат, профессор физики
Туринского университета. См. также примеч. 

40. 

52 Прево Пьер (1751—1839) — швейцарский физик и литератор, член
Берлинской академии, член-корреспондент Парижской АН. 

53 Гаюи Рене Жюст (1743—1822) — французский минералог, создатель научной
кристаллографии. С 1795 по 1802 был учителем физики. 

54 Бергманн Торберн Олаф (1735—1784) — шведский химики минералог,
исследовал свойства многих веществ. К сожалению, перевода термина
Nibetkontg найти не удалось, скорее всего, имеется в виду никель. 

55 Шеллинг ссылается на свою работу «Первый набросок системы
натурфилософии» (Ersier Eniwurf eines Systems der Naturphilosophie. SW.
1 Abth. 1858. Bd 3. S. 254.) 

56 Шеллинг имеет в виду работу «Einleilung zum Enrwurf eines Systems der
Naturphilosophie» (SW. 1 Abth. 1858. Bd 3.S. 321). См. также русский
перевод: Шеллинг Ф. В. Й. Соч.: В 2 т. Т. 1.М., 1987. С. 222. 

57 Сочинение Шеллинга «Allgemeine Deduklion des dynamischen Processes
oder Kategorien der Physik» см. в: SW. 1 Abth. 1S59. Bd 4. S. 1-78. 

ВТОРАЯ КНИГА 

1 Natura rerum (лат.) — Вселенной. 

2 Сочинение Шеллинга «Бруно, или о божественном и при родном принципе
вещей. Беседа» (Bruno oder Uber das gottliche und naturliche Prinzip der
Dinge. Ein Gesprach) опубликовано в: SW. 1 Abth. 1859. Bd 4. S. 213-332.
(Имеется русский пере-497 

вод в: Шеллинг Ф. В. Й. Соч. В 2 т. М., 1987. Т. 1.) Работу «Дальнейшее
изложение системы философии», § VII (Fernere Darstellungen aus dem
System der Philosophic) см. там же, с. 431—450. 

3 Qualitas occulta (лат.) — скрытого качества. 

4 Fuga vacui (лат.) — пустого уклонения. 

5 Materiae vis insita, innata (лат.) — присущая, врожденная материи
сила. 

6 fl^twTv \i>t$>Ao'Q (греч.) — исходная ложь, ошибочный начальный тезис.


7 Шеллинг имеет в виду «Идеи относительно метеорологии» и «Исследования
атмосферы». См. также примеч. 39 к первой книге и примеч. 9 ко второй
книге. 

8 Кестнер Абраам Готгельф (1719—1800) — немецкий математик и физик. 

9 Шеллинг ссылается на немецкий перевод работы Ж. А. Де Люка «Recherches
sur les modifications de 1'atmosphere» (Geneve, 1772. Vol. 1—2). См.
также примеч. 12 к первой книге. 

10 Adyov frpxi} ov Xbyos, cdXa n icpemov — Власть слова — не слово, но
нечто более сильное. (Перевод с греч. А. Я. Тыжова.) 

11 Шеллинг отсылает читателя к § IV—VIII указанной работы (см.: SW. 1
Abth. 1859. Bd 4. S. 391-508). 

12 Conditio sine qua поп (лат.) —- необходимым условием. 

13 Partes integrantes (франц.) — неотъемлемые части. 

14 Бернулли Даниил (1700—1782) — швейцарский физики математик, член
Петербургской, Парижской, Берлинской АН. Разрабатывал законы механики
жидких и газообразных тел. 

I5 В 1-м томе, 2-й тетради «Журнала спекулятивной физики» опубликована
работа Шеллинга «Всеобщая дедукция динамического процесса, или категорий
физики» (§ 30—63), а во П-м томе, 2-й тетради — «Изложение моей системы
философии» (§ 1—159). В 1-м томе, 2-й тетради «Нового журнала
спекулятивной физики» содержится его сочинение «Дальнейшее изложение
системы философии» (§ IV—VIII), VIII-й параграф носит название
«Соображения относительно особенного образования и внутренних
соотношений нашей планетной систе- 

498 

мы»; в 1-м томе, 3-й тетради — статья «Четыре благородных металла» (все
работы см. в: SW. 1 Ablh. 1859. Bd 4). 

1(> Шеллинг отсылает к своей работе «Всеобщая дедукция динамического
процесса, или категорий физики» (SW. I Ablh. 1859. Bd4. S.51). 

17 Гитон де Морво Луи Еернар (1737—1816) — французский химик, профессор
и директор политехнической школы. Будучи убежденным сторонником теории
флогистона, взялся да разработку новой химической номенклатуры.
Совместная с Лавуазье, Фуркруа, Бертолле работа над ней привела его к
отказу от флогистической теории в пользу новой химии Лавуазье. 

1Х Бюффон Ж. Л. Л. О природе. Второй обзор // Естественная история
четвероногих. Т. IV. С. XXXII—XXXIV (франц.). См. также примеч. 6 к
первой книге. 

W Рихтер Иеремия Бенджамин (1762—1807) —немецкий химик, основатель
стехиометрии — учения о химических отношениях. 

2п Блэк Джозеф (1728—1799) — шотландский химик и физик. Ввел понятие
скрытой (латентной) теплоты, необходимой для таяния льда и обращения
воды в пар. 

21 Direction antigrave (англ.) — антигравитационное направление. 

22 Кроуфорд Эдер (1748—1795) — английский физик, сторонник флюидной
теории тепла. 

23 Шерер Александр Николаевич (1771—1824) — немецкий химик, профессор
физики и химии в Галле. Родился в Петербурге. 

24 Линк Генрих Фридрих (1767—1851) — немецкий ботаник и химик, профессор
химии в Бреславле. 

25 Эшеимайер К. А. Начала естественной науки, в первую очередь химии, из
метафизики, долженствующей быть подчиненной природе. Тюбинген, 1796.
«Качество материи следует взаимному образу действия притягивающих и
отталкивающих сил. Все разнообразие материи с этой точки зрения
завершается чрезвычайно противоположным соотношением тех же самых сил и,
таким образом, сводится к различию степеней. 

499 

Поскольку материя наполняет пространство не только существованием, но и
силами, а чрезвычайно вариативное соотношение тех же самых сил приносит
только различие степеней, то все разнообразие материи сводится только к
различию степеней. Следовательно, качества материи являются отношениями
степеней. 

Химические действия имеют дело с изменением отношений степеней материи. 

Химическое движение основывается на победе либо силы притяжения, либо
силы отталкивания, а во время их мира имеет место химический покой. 

Должно допустить максимум и минимум в отношениях степеней, между
которыми вставлены прочие, как бы промежуточные, степени. 

Метафизика природы силе притяжения дает название бесконечно малого, а
отталкивающей силе — бесконечно большого. Пусть притягивающая сила
обозначается буквой А, а отталкивающая — буквой В, тогда А = —, В - со.
Как, следовательно, — х » = 1, так и А ж В дает нечто конечное.
Поскольку материя состоит из соединения притягивающей и отталкивающей
силы, то А х В = М, где М мы полагаем в качестве материи. Отталкивающая
сила дает нашем}' эмпирическому исследованию положительную способность,
поскольку она заполняет пространство, а притягивающая сила —
отрицательную, поскольку вносит ограничение наполнения. 

В соответствии с превосходством положительного или отрицательного
элемента лестница материй может быть расписана на два раздела, ее
середина, определяемая совершенно уравновешенной силой того и другого
элемента, должна выражаться через возведение к силе = О. 

Химическое растворение двух материй происходит с помощью динамического
распределения двух степеней, откуда должны исходить характеры
единородства и усредненности. 

При допущении преобладания в природе флогистона степени положительного
порядка, а в основе воздуха, напротив, степени отрицательного порядка
явления горения легко объясняются из представленных начал и вместе с тем
открываетс 

500 

путь для создания теорий, относящихся к флогистонам и антифлогистонам».
(Перевод с лат. А. Я. Тыжова.) 

Эшенмайер Карл Адольф (1786—1852) — немецкий философ, профессор
философии и медицины в Тюбингене. Первоначально находился под влиянием
идей Канта и в особенности Шеллинга. 

2б Chemica поп agunt nisisoluta — химические элементы реагируют, только
будучи растворенными. (Перевод с лат. А. Я. Тыжова.) 

17 Рихман Георг Вильгельм (3711—1753) — русский физик. Занимался
калориметрией, дал основание метода смешения. 

38 Шеллинг ссылается на свою работу «Изложение моей системы философии»,
§ 46, дополнение (SW. 1 Ablh. 1859. Bd4.S. 138). 

501 

ПЕРЕВОД НЕКОТОРЫХ КЛЮЧЕВЫХ ТЕРМИНОВ 

das Absolute die Absolulheit das absolut-ldeale das absolut-Reate die
Adharenz die Adhasion die Affektion die Affinilat affizieren der Akl
allgemein das Allgemeine die A]lgemeinheil an sich das An-sich an sich
selbst an und fur sich die Anschauung die Anziehung die Anziehungskraft
die Arosphere die Ari der Ather die Auraktion die Altraktionskraft, die
Altraklivkraft die Aufeinandcrfolgc auffassen aufheben auftosen
dieAusdehnung begreifen der Begriff die BerUhrung die Beschaffenheit
beschranken die Beschranktheit das Besondere die Besonderheit bestimmen
die Bestimmung das Bestreben das Bild bilden die Bildung die Bindung
darstellen dasein das Dasein das Denkbare denken sich denken das Denken
die Desoxydation die Differenz das Differenzieren die Differenzierung
die Dimension ein Ding an sich der Dunsl dunslformig die
Durchdringlichkeit die Eigenschafl die Einbildung die Einbildungskrafi
der Erncfruck das Eine Eines die Einheit einpflanzen die EinpFIanzung
Eins einsehen die Einsicht die Einwirkung einzeln die Elaslizitai das
Elektrisieren das Element die Empfindung das Endiiche die Endlichkeit
die Entwicklung entwerfen entzweien die Erfahrung crfullen das Erkennen
die Erkenntn'is der (absoluten) Erkenntnisakt erregen die Erregung die
Erscheinung die Erschtittcrung das Etwas die Evidenz die Ewigkeit die
Existenz die Expansibilitat die Expansion das Experiment die Extension
das Extrem das Fluidum das Flussige dieFlUssigkeit die Folge die Form
formall formell fur sich fur sich selbst das Ganze die Ganzheil die
Galtung gebaren das Gedachte der Gedanke das Gefuhl der Gegensatz der
Geist das Gemtit die Geslalt das-Gestirn das Gewicht der Glaube das
Gleichgewich! der Grad das Gradverhallnis die graduale Verhaltnisse die
Gravitation die Grenze der Grund die Grundkraft die Grundlage die
Grundmassen der Grundsatz der Grundsloff die Grundteilchen die
Grundteilen handeln das Handeln die Handlung die Handlungsweise die
Hitze heterogen homogen ideal das Ideale idealisch die Idealilat die
Idee ideeil das Ideelle die Idenlitat die Immaterialilai die Indifferenz
die Indifferenzierung der lndifferenzpunkt die Individualist die
Individualisierung individuieren inflammable das Innere im Innere in Mch
in sich selbst die Inlensitat inwohnend die Irritabiliiat die Kapazitat
die Kermtnis die Koharenz die Kohasion der Kohlenstoff (Carbon) die
(Compression die Konstruktion die Kontraktion die Korperlichkeit latent
die Lebenskraft die Lebensluft der Leib die Leiblichkeit das Leiden das
Leidende die Leitung die Lichtmaterie der Lichlstoff die Masse material
die Materie materieil mechanrsch der Mechanismus das Medium mephitisch
die Metamorphose das Mitte! mittelbar das Mittetglied das Miltlere die
Modifikation die Moglichkeit der Naturforscher die Nalurforschung die
Nalurlehre die Naturphilosophie die Naturwissenschaft negativ das Nichts
das Notwendige die Notwendigkeit das Objekl das Objektive die
Organisation der Organismus die Ordnung die Oxydation partial partielt
partikular das Phanomen das Phlogiston der Pol die Polaritai ponderable
positiv die Potenz potenzieren die prdslabilierte Harmonie das Prinzip
das Produkt die Produktion die Produktivital produzieren das Produzieren
die QuaHtat die Quantitat real das Reale die Realilal die rebellierende
Kraft reduzieren reell das Reelle die Reflexion das Reiben
rekonstruieren die Reprodukiion reproduzieren die Repulsion die
Repulsionskraft, die Repulsivkraft die Richtigkeit die Ruhe der
Salpetcrstoff der Saiz sauern der Sauerstoff (das Oxygene) scheinbar der
Schemalismus der Schlufi die Schranke die Schrankenlosigkeii die Schwere
die Schwerkraft das schwermachende Fluidum die Seele das Sein die
Sensibiiitat setzcn der Sinn die Spekulation spezifisch die spezifische
Dichtigkeit das spezifische Gewicht die spezifische Schwere s(arr der
Stickstoff der Sloff der StojS die Stufenfolge das Subjekt das
Subjektive die Subj'ekiivitat das Subjekl-Objekt das
Subjekf-Objektjvienen die Subjekt-Objektivierung die
Subjekt-Objektivila! die Subsiantialhat die Substanz das Substral die
Subliliiat die 

одно единое, одно единство вносить внедрение одно понимать, осознавать
понимание воздействие единичный, отдельный, частный упругость
электризация элемент, стихия ощущение конечное конечность развитие;
выделение набрасывать раздваивать опыт наполнять познавание познание
(абсолютный) акт познания возбуждать возбуждение явление, проявление
сотрясение, удар нечто очевидность вечность существование расширяемость
расширение эксперимент расширение предел флюид жидкое жидкость, жидкое
состояние следствие, вывод форма формальный формальный сам по себе сам
по себе, для самого себя целое целостность род рождать, переводить
мыслимое мысль чувство, осязание противоположность дух, ум душа форма,
облик небесное светило, небесное тело вес вера равновесие степень
соотношение степеней степенные соотношения гравитация граница основание
основная сила основание элементарные массы основоположение элемент
элементарные частички элементарные части действовать действование
действие способ действия жар разнородный однородный идеальный идеальное
идеальный идеальность идея идейный идейное тождество имматериальность
неразличенность неразличение точка неразличенности момент
неразличенности индивидуальность индивидуализация индивидуализировать
легко воспламеняющийся внутреннее, нутро, сердцевина внутри в недрах в
себе в себе самом интенсивность имманентный раздражительность емкость
знание сцепление сцепление углерод сжатие конструкция сжатие, сокращение
телесность латентный жизненная сила жизненный воздух тело телесность,
плоть страдание страдающее проводимость световая материя светород масса
материальный материя материальный механический механизм среда удушливый
превращение средство; среда; среднее опосредованный опосредствующее,
промежуточное звено, средний член опосредующее звено, среднее
модификация возможность естествоиспытатель исследование природы,
естествознание естествознание, учение о природе натурфилософия
естествознание, наука о природе отрицательный ничто необходимое
необходимость объект объективное организация организм порядок окисление
частичный частный частный феномен флогистон ПОЛЮС полярность весомый
положительный потенция потенцировать предустановленная гармония принцип
продукт произведение (процесс) продуктивность производить продуцирование
качество количество реальный реальное реальность отталкивающая сила
восстанавливать, сводить реальный реальное рефлексия трение
восстанавливать воспроизведение воспроизводить отталкивание сила
отталкивания правильность покой азот положение окислять кислород
видимый, мнимый схематизм заключение, умозаключение, вывод предел,
граница, преграда беспредельность тяготение, тяжесть сила тяготения
вызывающий тяготение флюид душа бытие чувствительность полагать чувство,
орган чувств; смысл спекуляция специфический, удельный удельная
плотность удельный вес удельный вес твердый азот вещество, материя
толчок последовательность (ступеней) субъект субъективное субъективность
субъект-объект субъект-объективирование субъект-объективирование
субъект-объективность субстанциальность субстанция субстрат тонкость
последовательность деяние деятельное деятельность тотальность инертность
разделение действование преобладание, превышение, перевес контур,
очертания бесконечное бесконечно, до бесконечности бесконечность
Вселенная непосредственный различенность различение, различие прообраз
Причина изначальный, первоначальный, первичный первовеществе проводник;
средство связь, связывание, соединение горение отношение, соотношение,
пропорция пережигание в известь погружаться, теряться, переходить,
превращаться опосредование, посредство способность разум различие
рассудок опыт, попытка, эксперимент распределение сродство многое
множество иметься представление (процесс) представление способ
представления способ представления избирательное притяжение истина
воспринимать вероятность тепло, теплота теплород, тепловое вещество
водород мир небесное тело становление возникать работа, произведение
(результат), занятие сущность, существо существенность противоречие
сопротивление обратное преобраз 

512 

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН Ашар (Achard) Франц Карл 229 

Баадер Франц Ксавер фон 362 

Беккариа (Вессапа) Джамбаттиста 258 

Бергманн (Bergmann) Торберн Олаф 262, 405 

Бернулли Даниил 370, 371 

Битти (Beatti) Джеймс 96 

Блэк (Black) Джозеф 411 

Бойль Роберт 145 

Бонне (Bonnel) Шарль 174 

Брандис (Branch's) Иоахим Дитрих 121 

Бурге (Bourguet) 258 

Бюффон Жорж Луи Леклеркде 160, 181, 353, 385, 387, 389,409 

Бэкон Фрэнсис 145, 444 

Вольта Алессандро233,247, 480 

Галилей Галилео 322, 324 

Гаюи (Наиу) Рене Жюст 259, 387 

Гелер (Gehler) Иоганн Самюэль Транготт 153, 238, 323 

Генли (Henly) 237, 238 

Гершель Уильям (Фридрих Вильгельм) 185, 187—189 

Гиртаннер (Girtanner) Христиан (Кристоф) 152, 153, 155, 

157, 199 

Гитон де Морво (Guyton de Morveau) Луи Бернар 385 Грен (Gren) Фридрих
Альберт Карл 156,170, 206, 231, 239, 

258,410,411,461 

513 

Гумбольдт Александр Фридрих Генрих фон 157, 262 

Декарт Рене 259, 462 

Дюфе (Du Fay) Шарль Франсуа де Систерне 218 

Ингенгоуз (IngenhoUjS) Ян 174 Йегер (Jager) 156 

Кавалло (Cavallo) Тиберио 214, 233, 236, 238, 250 

Кавендиш Генри 231 

Кант Иммануил 128, 129, 183-185, 187,193, 195, 205, 288, 

307, 308. 350, 351, 354, 355, 357, 359, 361, 365, 367, 

369, 376, 395, 448, 452, 460, 462, 474 Кантон (Canton) Джон 214 Кеплер
Иоганн 302, 308 

Кестнер (Kastner) Абраам Готгельф 323, 324, 365 Краценштейн
(Krazensiein) Христиан Амадей Готтлиб 239 Кроуфорд (Crawford) Эдер
414—416, 419, 420, 434 Кулон Шарль Огюстен де 265 

Лавуазье Антуан Лоран 156, 408, 446, 447 

Ламберт Иоганн Генрих 186 

Ламетери (Lametherie) 239 

Лейбниц Готфрид Вильгельм 81—83, 88, 102,104-106, 116, 

144,301 Лесаж (le Sage) Жорж Луи 144, 261, 311, 316, 322-324, 

326, 370-374, 389-392, 443 Линк (Link) Генрих Фридрих 436, 439
Лихтенберг Георг Христофор (Кристоф) 173,182,185,187, 

207, 208, 228, 239, 257, 327, 417 Локк Джон 81 Люк (Luc) Жан Андре де
167, 206, 208, 227, 233, 238, 311, 

323, 324, 327, 392 

Макке (Macquer) Пьер 154, 411 

Марум ван (van Marum) 230, 239—241, 258, 447 

Монс ван (van Mons) 448 

514 

Найт (Knight) 258 

Ньютон Исаак 88, 145, 171, 176, 288, 299-302, 308, 309,
311,316,318,351,387 

Олбер (Olber) 185 

Пикте (Picfet) Марк Август 166, 167,225,411,436 

Платон 73, 81, 82, 144, 285, 396 

Прево (Prevosi) Пьер 258-261, 311, 320, 322, 370, 371, 

389, 390, 392 Пристли Джозеф 202, 231, 235—237, 469 

Рид (Reid) Томас 96 

Риттер (Riter) Иоганн Вильгельм 208 

Рихтер (Richier) Иеремия Бенджамин 410 

Румфорд Бенджамин фон (наст. фам. Томпсон) 170 

Сенебье (Senebier) Жан 174, 422 

Симмер (Symmer) Роберт 216, 221 

Сократ 73 

Соссюр (SaussUre) Гораций (Орас) Бенедикт де 167, 233, 239 

Спиноза Бенедикт (Барух) 81. 82,102-104, 133, 146, 147, 

311 Стеффенс (Steffens) Генрих (Хенрик) 162 

Уистон (Whiston) Уильям 186 

Фиете Иоганн Готтлиб 147 

Франклин Бенджамин 216, 258 

Фуркруа (Fourcroy) Антуан Франсуа 153, 174, 175, 206, 408 

Хэле (Hales) Стивен 174 

Шерер (Scherer) Александр Николаевич 432, 435—437, 439, 

440,442,445—448 Шретер (Schroter) Иоганн Иероним 187 

515 

Эйлер Леонард 178, 259, 462 

Эпикур 99 

Эпинус (Apinus) Франц Ульрих Теодор 213, 227, 257, 259 

Эркслебен (Erxleben) Иоганн Христиан (Кристоф) Поликарп 

173, 185, 225, 239, 257, 417 Эшенмайер (Eschenmayer) Карл Адольф 448 

Юм Давид 96, 101,102, 123 Якоби Фридрих Генрих 104, 123 

516 

ОГЛАВЛЕНИЕ 

А. Д. Пестов. Натурфилософское учение Шеллинга . . 5 

ИДЕИ К ФИЛОСОФИИ ПРИРОДЫ 

КАК ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ 

ЭТОЙ НАУКИ 

Предисловие к первому изданию ………………….. 65 

Предисловие ко второму изданию 69 

Введение. О проблемах, которые должна решить философия природы 71 

Дополнение. Изложение всеобщей идеи философии вообще и натурфилософии в
особенности как необходимой составной части первой . . . 128 

ПЕРВАЯ КНИГА 

Первая глава, О горении тел 152 

Дополнение, Новый взгляд на процесс горения . 161 

Вторая глава. О свете 164 

Дополнение. Об учении натурфилософии о свете 190 

Третья глава. О воздухе и различных видах воздуха . . . 196 

Дополнение. Некоторые замечания к истории разложения воды 206 

Четвертая глава. Об электричестве 210 

Дополнение. О конструкции электричества в натурфилософии 241 

517 

Пятая глава. О магните 254 

Дополнение. Учение натурфилософии о магнетизме 263 

Шестая глава. Общие размышления как результат предшествующего
рассмотрения 266 

Дополнение. О динамическом процессе вообще. . 275 

ВТОРАЯ КНИГА 

Первая глава. О притяжении и отталкивании вообще как 

принципах системы природы 284 

Дополнение. Общий взгляд на мировую систему. . 295 

Вторая глава. О мнимом применении этих двух принципов 299 

Дополнение. О понятии сил вообще и в ньютонианстве в особенности 307 

Третья глава. Несколько замечаний о механической физике господина Лесажа
311 

Дополнение. Общее замечание об атомистике . . 326 

Четвертая глава. Происхождение понятия материи из 

природы созерцания и человеческого духа 327 

Дополнение. Конструкция материи 340 

Пятая глава. Основоположения динамики 345 

Дополнение. Замечания относительно предыдущей идеалистической
конструкции материи . . 360 

Шестая глава. О случайных определениях материи. По 

степенный переход в область опыта, как такового . . 363 

Дополнение. Об определениях формы и специфическом различии материи 376 

Седьмая глава. Философия химии 381 

Дополнение. Возможна ли химия как наука? . . . 400 

Восьмая глава. Применение этих принципов к отдельным предметам химии 403


Приложение к данному разделу 432 

Дополнение. О веществах в химии 449 

518 

Девятая глава. Опыт первых основоположений химии 452 

Дополнение. Конструкция химического процесса 478 

Заключительное замечание и переход к следующей части 483 

ПРИЛОЖЕНИЯ 

Примечания 487 

Перевод некоторых ключевых терминов 501 

Указатель имен 512