Система трансцендентального идеализма.1800. 

Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения в 2 т. Т. 1.– М.: Мысль, 1987.– 637 с.–
(Филос. Наследие. Т.102).- С.227-489. 

Нумерация в конце страницы. 

ПРЕДИСЛОВИЕ 

Если система, полностью изменяющая или даже ниспровергающая взгляды,
господствующие не только в обыденной жизни, но и в большинстве наук,
встречает, несмотря на то что в ней проведено самое строгое
доказательство ее принципов, неизменный отпор даже у тех, кто в
состоянии проследить за ходом доказательств и понять всю их очевидность,
то это можно объяснить лишь одним — неспособностью отвлечься от
множества отдельных проблем, которые наше воображение в непосредственной
связи с подобным изменением взглядов с готовностью извлекает из всего
богатства опытных данных, тем самым вызывая в нас замешательство и
беспокойство. Убедительность доказательств отрицать невозможно, нет
также ничего достоверного и очевидного, что можно было бы
противопоставить данным принципам, однако страх перед невероятными
последствиями, которые заранее представляются неизбежными, приводит в
отчаяние и заставляет отступать при мысли о всех тех трудностях, которые
непременно повлечет за собой применение этих принципов. Поскольку,
однако, от людей, вообще причастных к философии, мы вправе требовать
способности к любого рода абстракции и умения рассматривать принципы в
той наивысшей степени всеобщности, в которой полностью исчезает все
единичное и в которой — если эта всеобщность действительно наивысшая —
несомненно содержится решение всех задач, то естественно, что при первом
построении системы отбрасываются все частные вопросы и внимание
уделяется главному, тому, что здесь в первую очередь необходимо, а
именно полной разработке принципов и такому их обоснованию, которое
устранило бы всякие сомнения. Между тем наилучшая проверка истинности
любой системы состоит не только в том, что она с легкостью решает
проблемы, представлявшиеся ранее неразрешимыми, но и в том, что она 

227 

выдвигает совершенно новые, ранее никем не поставленные проблемы и,
поколебав все то, что считалось истинным, создает истину нового рода.
Своеобразие трансцендентального идеализма и заключается в том, что с
того момента, как мы его принимаем, он заставляет нас как бы заново
создавать все знание, вновь подвергать проверке все то, что с давних пор
считалось непреложной истиной, и придавать тому, что эту проверку
выдерживает, совершенно новую форму и образ. 

Цель настоящего труда — расширить трансцендентальный идеализм до тех
пределов, которые позволят ему стать тем, чем он действительно должен
быть, а именно системой всего знания; другими словами, дать не только
общее доказательство этой системы, но и на деле показать непреложность
ее принципов, т. е. действительно распространить их на все возможные
проблемы, связанные с основными областями знания, проблемы, которые либо
уже ставились, но не нашли своего решения, либо вообще возникли и стали
возможными только благодаря этой системе. Из этого следует, что в данной
работе должны быть затронуты вопросы и предметы, которых даже не
касались и которые не формулировались многими из тех, кто берется судить
о проблемах философии, невзирая на то что они застряли на первоосновах
системы и не в силах продвинуться дальше, то ли по врожденной
неспособности понять хотя бы, что требуется от первых принципов всякого
знания, то ли из закоснелости в предрассудках, то ли по каким либо
другим причинам. Хотя в этой работе мы и возвращаемся, что само собой
разумеется, к первоначальным принципам, людям такого типа она не
принесет особой пользы, так как в этом отношении в ней не может быть
ничего, что уже не содержалось бы либо в трудах основоположника наука
учения \ либо в других трудах автора данной книги; быть может, только в
некоторых положениях здесь достигнута большая ясность, что, однако,
никак не может возместить изначальную неспособность понимания.
Поставленную задачу — дать идеализм во всей его полноте — автор пытается
разрешить посредством изложения всех частей философии в их единой
последовательности, а всю философию представить тем, чем она
действительно является, а именно непрерывной историей самосознания, для
которой все известное из опыта служит лишь памятником и документом. Для
того чтобы точно и полно показать ход истории самосознания, необходимо
прежде всего не только тщательно отделить друг от друга отдельные ее
эпохи, а внутри их 

228 

отдельные моменты, но и представить их в такой последовательности, при
которой сам метод, позволивший ее установить, служил бы гарантией того,
что не пропущено ни одно промежуточное звено, и тем самым достигнуть
такой внутренней связи целого, перед которой окажется бессильным время и
которая «послужит неизменной основой для всех дальнейших исследований.
Главным, что побудило автора книги обратить особое внимание на
изображение упомянутой связи, являющейся, собственно говоря,
последовательностью ступеней созерцаний, посредством которой Я
поднимается до сознания в его высшей потенции, был параллелизм природы и
интеллигенции; к пониманию этого автор пришел уже давно, но полностью
раскрыть этот параллелизм не может ни трансцендентальная философия, ни
натурфилософия, взятые в отдельности, а лишь обе эти науки вместе;
именно поэтому они должны быть вечно противоположными друг другу,
неспособными когда либо объединиться. Поэтому убедительное
доказательство совершенно одинаковой реальности обеих наук с
теоретической точки зрения, реальности, которую до сих пор автор лишь
декларировал, следует искать в трансцендентальной философии, в частности
в том ее изложении, которое содержится в данной работе; именно поэтому
ее надлежит рассматривать как необходимую параллель к его трудам по
натурфилософии. Ибо здесь становится очевидным, что те же потенции
созерцания, которые содержатся в Я, могут быть до известной границы
прослежены и в природе, и поскольку эта граница и есть граница между
теоретической и практической философией, то для чисто теоретического
рассмотрения безразлично, принять ли в качестве первичного объективное
или субъективное, поскольку решить это в пользу субъективного может лишь
практическая философия (а она в теоретическом рассмотрении не имеет
права голоса). Следовательно, основа идеализма не носит чисто
теоретический характер, ибо, если допускать только теоретическую
очевидность, идеализм никогда не сможет обладать очевидностью, присущей
естествознанию, основа и -доказательства которого целиком и полностью
теоретичны. Эти объяснения позволят читателям, знакомым с
натурфилософией, сделать вывод, что автор противопоставил эту науку
трансцендентальной философии и полностью отделил одну от другой,
руководствуясь причиной, глубоко коренящейся в самой природе вещей; если
бы вся наша задача сводилась к объяснению природы, мы никогда не
обратились бы к идеализму. 

229 

Что же касается дедукцирования в этой работе основных свойств природы,
материи вообще и ее всеобщих функций, организма и т. д., то оно, правда,
носит идеалистический, но все же не телеологический характер (хотя для
многих это одно и то же), так как телеологическая дедукция столь же
неприемлема в идеализме, как в любой другой системе. Ибо если я,
например, даже доказываю, что для свободы или для каких либо
практических целей необходимо, чтобы существовала материя, обладающая
теми или иными определениями, или чтобы интеллигенция созерцала свое
воздействие на внешний мир как опосредствованное неким организмом, то
это доказательство еще не дает ответа на вопрос, как и посредством
какого механизма интеллигенция созерцает именно то, что необходимо для
этих целей. Напротив, все доказательства, которые идеалист приводит для
того, чтобы доказать существование определенных внешних вещей, должны
быть выведены из изначального механизма самого созерцания, т. е.
посредством действительной конструкции объектов. Следовательно, чисто
телеологические по своему характеру доказательства тем, что они
идеалистичны, ни на шаг не продвинули бы нас в области подлинного
знания, ибо телеологическое объяснение объекта не дает, как известно,
никаких сведений о его действительном происхождении. 

Истины практической философии могут выступать в системе
трансцендентального идеализма только в качестве промежуточных звеньев, и
к трансцендентальному идеализму относится лишь объективное в
практической философии, что в своей наибольшей всеобщности есть история;
она требует в системе идеализма такой же трансцендентальной дедукции,
как объективное первого порядка, или природа. Эта дедукция истории
одновременно приводит нас к доказательству того, что рассматриваемое
нами в качестве глубочайшей основы гармонии между субъективным и
объективным в действовании должно, конечно, мыслиться как нечто
абсолютно тождественное, но представлять это как субстанциальную или
личностную сущность ничуть не лучше, чем полагать его в чистую
абстракцию,— приписывать же подобное воззрение идеализму можно только
вследствие самого грубого непонимания. 

Что касается осново-положений телеологии, то читатель, без сомнения,
согласится с тем, что они указывают единственный способ, посредством
которого сосуществование в природе механизма и целесообразности может
быть понятным образом объяснено. И наконец, об основоположени 

230 

их философии искусства, которыми завершается эта работа. Автор просит
тех, кого это особенно интересует, принять во внимание, что исследование
данной области, само но себе неисчерпаемое, предпринимается здесь лишь
постольку, поскольку оно относится к системе философии, вследствие чего
множество сторон этого важного предмета пришлось заранее исключить из
сферы нашего рассмотрения. 

В заключение автор считает необходимым заметить, что он стремился также
дать по возможности доступное и понятное изложение трансцендентального
идеализма; свидетельством того, что с помощью избранного им метода это
ему в известной степени удалось, является опыт дважды прочитанного им
курса, в котором он излагал свою систему. 

Этого краткого предисловия, вероятно, достаточно, чтобы пробудить
известный интерес к книге у тех, кто разделяет точку зрения автора и
работает над поставленными им проблемами, привлечь тех, кто стремится
учиться и приобретать знания, и воспрепятствовать тому, чтобы данную
работу прочли те, кто не осознает необходимости первого и не стремится
искренне ко второму. Тем самым наша цель будет полностью достигнута. 

Йена, конец марта 1800 г. 

231 

ВВЕДЕНИЕ 

§ 1. Понятие трансцендентальной философии 

1. Всякое знание основано на совпадении объективного и субъективного.
Ибо лишат только истинное; истина же состоит в совпадении представлений
с соответствующими им предметами. 

2. Совокупность всего чисто объективного в нашем знании мы можем
называть природой] совокупность же ... всего субъективного назовем Я или
интеллигенцией. Эти два понятия противоположны друг другу. Интеллигенци 

изначально мыслится как только представляющее, природа — как только
представляемое, первая — как сознательное, вторая — как бессознательное.
Однако в каждом знании необходимо совпадение того и другого
(сознательного 

и того, что само по себе бессознательно); задача состоит в том, чтобы
объяснить это совпадение. 

3. В самом знании — поскольку я знаю — объективное 

и субъективное соединены таким образом, что невозможно определить, кому
из них принадлежит приоритет. Здесь нет ... ни первого, ни второго, оба
одновременны и едины. Когда я хочу объяснить это тождество, оно уже
должно быть снято мною. Для того чтобы объяснить его, я должен — так
как, кроме этих двух факторов знания, мне (в качестве принципа
объяснения) ничего не дано — необходимым образом предпослать одно
другому, исходить из одного, чтобы от него прийти к другому; из какого
из них я буду исходить, нашей задачей не определено. 

4. Следовательно, существуют только две возможности. 

А. Либо мы принимаем в качестве первичного объективное и спрашиваем: как
к нему присоединяется субъективное, которое с ним совпадает? 

Понятие субъективного не содержится в понятии объективного, напротив,
они исключают друг друга. Следовательно, субъективное должно
присоединиться к объективному. В понятии природы не заключено, что
существует также интеллигенция, которая ее представляет.Природа,
по-видимому, существовала бы, даже если бы не было ничего, способного ее
представлять. Следовательно, нашу задачу можно сформулировать и таким
образом: как 

232 

к природе присоединяется интеллигенция или как природа становится
представляемой? 

В этом случае в нашей задаче природа, или объективное, принимается в
качестве первичного. Такова, безусловно, задача естествознания. Что
естествознание действительно — не ведая того — по крайней мере
приближается к решению этой задачи, может быть показано здесь лишь в
общих чертах. 

Если всякое знание имеет как бы два полюса, которые предполагают и
требуют друг друга, то они должны во всех науках стремиться друг к
другу; поэтому необходимо должны быть две основные науки, и, исходя из
одного полюса, невозможно не прийти к другому. Необходимо присущее
всякому естествознанию стремление состоит, следовательно, в том, чтобы
идти от природы к интеллигенции. Именно это, и ничто другое, лежит в
основе стремления привнести в явления природы теорию. Наивысшей степенью
совершенства естествознания было бы полное одухотворение всех законов
природы, которое превратило бы их в законы созерцания и мышления.
Феномены (материальное) должны полностью исчезнуть; остаться должны
только законы (формальное). Этим и объясняется, что, чем больше в самой
природе выступает закономерность, тем более исчезает внешний покров,
сами феномены становятся одухотвореннее и в конце концов совершенно
перестают существовать. Оптические феномены — не что иное, как
геометрия, линии которой прочерчиваются светом, а материальность самого
света также весьма неопределенна. В явлениях магнетизма уже нет и следа
материальности, а от феноменов гравитации, которые даже сами
естествоиспытатели считают возможным понять только как непосредственно
духовное воздействие, вообще не остается ничего, кроме закона, действие
которого в грандиозных масштабах представлено в механизме движения
небесных тел. Совершенной была бы такая теория природы, в которой
природа полностью растворилась бы в интеллигенции. Мертвые и
бессознательные продукты природы суть лишь ее неудавшиеся попытки
рефлектировать саму себя, а так называемая мертвая природа вообще не что
иное, как не достигшая зрелости интеллигенция; поэтому в феноменах
природы, хотя и бессознательно, уже сквозят проблески интеллигенции.
Высшую свою цель — стать самой себе», объектом — природа достигает
только посредством высшей и последней рефлексии, которая есть не что
иное, как человек, или — в более общей форме — то, что мы называем 

233 

посредством которого природа впервые полностью возвращается в саму себя,
вследствие чего обнаруживается с очевидностью, что она изначально
тождественна тому, что постигается в нас как разумное и сознательное. 

Этого, вероятно, достаточно для доказательства того, что естествознанию
присуща тенденция наделять природу разумом; именно в силу этой тенденции
естествознание становится натурфилософией, являющейся одной из двух
необходимых основных наук философии *. 

В. Либо в качестве первичного берется субъективное, и тогда задача
заключается в том, чтобы объяснить, как к нему присоединяется
объективное, которое с ним совпадает. 

Если всякое знание основано на их совпадении (1), то задача, состоящая в
том, чтобы объяснить это совпадение, несомненно, является наивысшей для
всякого знания, а поскольку философия является, по общему признанию,
наивысшей и главной наукой, то, несомненно, и основной задачей
философии. 

Однако поставленная задача требует лишь объяснения этого совпадения,
оставляя совершенно неопределенным, из чего это объяснение исходит, что
должно быть для него первичным и что — вторичным. Поскольку же эти
противоположности необходимы друг для друга, то результат исследования
должен быть одинаковым независимо от того, из чего мы будем исходить. 

Считать первичным объективное и выводить из него субъективное является,
как мы только что показали, задачей натурфилософии. 

Следовательно, если трансцендентальная философия существует, ей остается
только идти в противоположном направлении — исходить из субъективного в
качестве первичного и абсолютного и выводить из него объективное. Таким
образом, натурфилософия и трансцендентальная философия разделили между
собой два возможных направления философии, и если всякая философия
должна выводить либо интеллигенцию из природы, либо природу из
интеллигенции, то трансцендентальная философия, перед которой стоит эта
последняя задача, является другой необходимой основной наукой философии.


* Дальнейшее обоснование натурфилософии и ее необходимой тенденции можно
найти в работах автора «Первый набросок системы натурфилософии»,
«Введение к наброску натурфилософии» и в пояснениях, которые будут
помещены в 1 м выпуске «Журнала умозрительной физики» 2. 

234 

§ 2. Выводы 

В предшествующем изложении мы не только дедуцировали понятие
трансцендентальной философии, но и дали читателю представление о всей
системе философии в целом, состоящей, как теперь стало очевидным, из
двух основных наук, которые, будучи друг другу противоположны по своим
принципам и направлениям, ищут и дополняют друг друга. Здесь будет дано
построение не всей системы философии в целом, а только одной ее основной
науки, причем сначала мы дадим ее более точную характеристику в
соответствии с выведенным нами понятием *. 

1. Поскольку для трансцендентальной философии субъективное есть
первичное единственное основание всякой реальности, единственный принцип
объяснения всего остального (§ 1), то она необходимо должна начинаться с
общего сомнения в реальности объективного. 

Подобно тому как натурфилософ в своей исключительной направленности на
объективное прежде всего стремится устранить всякое вмешательство
субъективного в область своего знания, так трансцендентальный философ
больше всего опасается какого бы то ни было вмешательства объективного в
чисто субъективный принцип знания. Средством такого устранения служит
абсолютный скептицизм, не частичный, направленный лишь против обычных
человеческих предубеждений и никогда не достигающий их основы, а
радикальный, направленный не против отдельных предубеждений, а против
предубеждения основного, с устранением которого сами собой отпадают и
все остальные. Ибо помимо искусственных, привнесенных предубеждений
существуют изначальные, заложенные в человека не посредством обучения
или искусства, а самой природой; для всех, кроме философа, они заменяют
принципы всякого знания, а тому, кто размышляет только на основании
собственного опыта, служат даже критерием истины вообще. 

Основное предубеждение, к которому сводятся все остальные, состоит в
том, что вне нас существуют вещи; эта уверенность, которая не опирается
на какие-либо основания или выводы (ибо серьезных доказательств этого не
существует), но которую все-таки невозможно искоренить 

* Лишь завершение системы трансцендентального идеализма приведет к
пониманию необходимости натурфилософии в качестве дополнительной науки,
и тогда к трансцендентальной философии перестанут предъявлять
требования, которые может выполнить только натурфилософия. 

235 

доказательством обратного (naturam furca expellas, tamen usque
redibit3), претендует на непосредственную достоверность; поскольку же
эта уверенность направлена на то, что совершенно от нас отлично, даже
нам противоположно, так что совершенно непонятно, как оно может
проникнуть в непосредственное сознание, ее можно считать только
предубеждением, правда, врожденным и изначальным, но не перестающим
вследствие этого быть предубеждением. 

Разрешить противоречие, заключающееся в том, что суждение, которое по
самой своей природе не может быть непосредственно достоверным, тем не
менее слепо и без всяких оснований принимается в качестве такового,
трансцендентальный философ способен, лишь исходя из предпосылки, что это
суждение скрытым образом, не будучи до сих пор осознано, не просто
связано с непосредственно достоверным, а тождественно с ним, что оно и
это достоверное — одно и то же. Выявить эту тождественность и будет,
собственно говоря, делом трансцендентальной философии. 

2. Ведь даже для обыденного разума нет ничего непосредственно
достоверного, кроме положения я существую; поскольку же оно вне
непосредственного сознания теряет всякий смысл, это положение есть самая
индивидуальная из всех истин и абсолютное предубеждение, которое должно
быть принято прежде всего, для того, чтобы нечто другое могло стать
достоверным. Следовательно, положение «вне нас существуют вещи» — и
будет для трансцендентального философа достоверным также лишь в силу
своей тождественности с положением я существую, и достоверность первого
положения также будет равна только достоверности того положения, из
которого оно выводит свою. 

Таким образом, трансцендентальное знание отличается от обыденного двумя
особенностями. 

Во-первых, тем, что для него достоверность существования внешних вещей —
не более чем предубеждение, за пределы которого философ выходит, чтобы
обнаружить его основания. (Трансцендентальный философ отнюдь не
стремится доказать существование вещей самих по себе; в его задачу
входит только показать, что считать внешние вещи действительно
существующими — естественное и необходимое предубеждение.) 

Во-вторых, тем, что сливающиеся в обыденном сознании положения — я
существую и вне меня существуют 

236 

вещи — трансцендентальный философ разделяет (предпосылает одно другому),
именно для того, чтобы доказать их тождественность и действительно
выявить ту непосредственную связь, которая в обыденном сознании лишь
ощущается. Посредством самого акта этого разделения, если он полностью
совершен, философ переходит в сферу трансцендентального рассмотрения,
которое отнюдь не естественно, а искусственно по своему характеру. 

3. Поскольку для трансцендентального философа лишь субъективное обладает
изначальной реальностью, он делает своим непосредственным объектом
только субъективное в знании; объективное станет для него объектом лишь
косвенным образом, и если в обыденном знании само знание (акт знания)
исчезает, будучи заслонено объектом, то в трансцендентальном знании
происходит обратное — объект как таковой исчезает, будучи заслонен актом
знания. Следовательно, трансцендентальное знание есть знание о знании в
той мере, в какой оно чисто субъективно. 

Так, например, в созерцании обыденное сознание постигает только его
объективную сторону, само созерцание теряется в предмете, тогда как при
трансцендентальном рассмотрении, напротив, созерцаемое лишь проступает
сквозь акт созерцания. Таким образом, обыденное сознание является
механизмом, в котором господствуют понятия, не различаемые, однако, в
качестве понятий; трансцендентальное же мышление прерывает действие
этого механизма и, осознавая понятие как акт, возвышается до понятии
понятия. В обыденной деятельности, занимаясь объектом деятельности,
забывают о самой деятельности. Философствование есть также деятельность,
но не только деятельность, а одновременно и постоянное созерцание себя в
этой деятельности. 

Таким образом, природа трансцендентального рассмотрения должна вообще
состоять в том, что все то, что в любом другом мышлении, знании или
деятельности оказывается вне сознания и абсолютно необъективно, здесь
доводится до сознания и становится объективным; короче говоря, в
постоянной само объективации субъективного. 

Искусство трансцендентального мышления и заключается в способности
постоянно пребывать в этой двойственности действовании и мышления. 

237 

§ 3. Предварительное деление трансцендентальной философии 

Это деление предварительно потому, что принципы деления могут быть
выведены лишь в самой науке. 

Вернемся к понятию науки. 

Трансцендентальной философии надлежит объяснить, как вообще возможно
знание при условии, что субъективное принимается в нем в качестве
господствующего или первичного. 

Следовательно, она делает своим объектом не отдельную часть знания или
особый его предмет, а само знание, знание вообще. 

Между тем всякое знание сводится к известным изначальным убеждениям, или
изначальным предрассудкам; их трансцендентальная философия должна свести
к одному изначальному убеждению; это убеждение, из которого выводятся
все остальные, выражено в первом принципе данной философии, и задача
найти его означает не что иное, как найти абсолютно достоверное, которым
опосредствуется вся остальная достоверность. 

•Деление самой трансцендентальной философии определяется теми
изначальными убеждениями, из значимости которых она исходит. Эти
убеждения надлежит сначала обнаружить в обыденном сознании. Если
вернуться к точке зрения обыденного сознания, то окажется, что в
рассудке людей глубоко укоренились следующие убеждения. 

А. Что не только существует независимо от нас мир вещей, но и, более
того, наши представления настолько с этими вещами совпадают, что в вещах
нет ничего сверх того, что существует в наших представлениях о них.
Принудительный характер наших объективных представлений объясняют тем,
что вещи обладают неизменной определенностью и этой определенностью
вещей опосредствованно определены и наши представления. Этим первым
изначальным убеждением определена первая задача философии: объяснить,
каким образом представления могут абсолютно совпадать с совершенно
независимо от них, существующими вещами. Поскольку на допущении, что
вещи именно таковы, какими мы их представляем, и что мы» в самом деле
познаем вещи такими, каковы они сами по „ себе, основана возможность
всякого опыта (ибо что стало бы с опытом и какова была бы, например,
судьба физики без предпосылки об абсолютной тождественности бытия и
явления), то решение этой задачи относится к области 

238 

теоретической философии, которой надлежит исследовать возможность опыта.


B. Второе столь же изначальное убеждение состоит в том, что
представления, возникающие в нас без необходимости, посредством свободы,
могут переходить из мира 

мысли в действительный мир и обретать объективную 

реальность. 

Это убеждение противоположно первому. Первое гласит: предметы определены
неизменно, а посредством них н наши представления; второе гласит:
предметы изменчивы, причем причиной этого изменения служат представления
в нас. Согласно первому убеждению, совершается переход из
действительного мира в мир представлений, или определение представления
посредством объективного, согласно второму — переход из мира
представлений в действительный мир, или определение объективного
посредством (свободно возникшего) представления в нас. 

Этим вторым убеждением определена вторая проблема: каким образом
объективное может быть изменено посредством того, что только мыслится,
причем изменено так, что оно полностью совпадет с мыслимым. 

Так как на этой предпосылке основана возможность всякой свободной
деятельности, то решение этой задачи относится к области практической
философии. 

C. Эти две проблемы вовлекают нас в противоречие. В требует господства
мысли (идеального) над чувственным миром; однако как это возможно, если
(согласно А) 

представление уже в самом своем возникновении рабски подчинено
объективному? И наоборот, если действительный мир есть нечто, от нас
совершенно независимое, с чем (как со своим прообразом) должно
сообразоваться наше представление (согласно А), то непонятно, как
действительный мир в свою очередь может соответствовать возникающим в
нас представлениям (согласно В). Одним словом, обретая теоретическую
достоверность, мы утрачиваем практическую, обретая практическую —
утрачиваем достоверность теоретическую; истина в нашем познании и
реальность в нашем волнении одновременно существовать не могут. 

Это противоречие должно быть разрешено, если вообще существует
философия, и решение этой проблемы или ответ на вопрос, как можно
одновременно мыслить представления сообразующимися с предметами, а
предметы — сообразующимися с представлениями, является не первой, но
высшей задачей трансцендентальной философии. 

Нетрудно понять, что эта проблема не может быть 

239 

решена ни теоретической, ни практической философией, а только философией
более высокой, которая служила бы •— соединяющим звеном между ними и, не
будучи ни чисто теоретической, ни чисто практической, явилась бы той и
другой одновременно. 

Понять, каким образом объективный мир сообразуется с представлениями в
нас, а представления в нас — с объективным миром, было бы невозможно,
если бы между двумя мирами, идеальным и реальным, не существовало
предустановленной гармонии. Однако сама эта предустановленная гармония
была бы немыслима, если бы деятельность, посредством которой
производится объективный мир, не была изначально тождественна той,
которая находит свое выражение в волнении и наоборот. 

В волнении, безусловно, находит свое выражение продуктивная
деятельность; свободное действовании всегда продуктивно, но продуктивно
сознательно. Если предположить, что две этих деятельности в принципе
должны быть едины, что одна и та же деятельность в свободном
действовании продуктивна сознательно, в продуцировании же мира
продуктивна бессознательно, то упомянутая предустановленная гармония
действительно существует, и противоречие устранено. 

Если предположить, что все обстоит именно таким образом, то изначальное
тождество той деятельности, которая производит мир, и той, которая
находит свое выражение в волнении, предстанет в продуктах первой, и эти
продукты должны будут являть собой продукты деятельности сознательной и
бессознательной одновременно. 

Тогда природа как целое и в своих отдельных продуктах предстанет
сознательным творением и вместе с тем продуктом самого слепого
механизма; она целесообразна, не будучи объяснима в своей
целесообразности. Философия, занимающаяся целями природы, или
телеология, и есть, следовательно, та область, где теоретическая и
практическая философия объединяются. 

D. До сих пор мы лишь вообще постулировали тождество бессознательной
деятельности, создавшей природу, и деятельности сознательной,
выражающейся в волнении, не решая вопрос, к какой области относится
принцип этой деятельности — к природе или к нам. 

Однако систему знания можно считать законченной только в том случае,
если она возвращается к своему принципу. Следовательно,
трансцендентальная философия была бы завершена лишь в том случае, если
бы упомянутое 

240 

тождество — высшее решение ее проблемы — можно было бы обнаружить в ее
принципе (в Я). 

Тем самым постулируется, что эта одновременно сознательная и
бессознательная деятельность обнаруживается в субъективном, в самом
сознании. 

Подобной деятельностью является лишь деятельность эстетическая, и каждое
произведение искусства может быть понято только как ее продукт.
Следовательно, идеальный мир искусства и реальный мир объектов суть
продукты одной и той же деятельности; сочетание двух деятельностей
(сознательной и бессознательной), будучи бессознательным, создает
действительный мир, сознательное — оно создает мир эстетический. 

Объективный мир есть лишь изначальная, еще не осознанная поэзия духа;
общим органоном 4 философии, замковым камнем всего ее свода, является
философия искусства. 

§ 4. Орган трансцендентальной философии 

1. Единственный непосредственный объект транс цен дентального
рассмотрения есть субъективное (§ 2); следовательно, единственный орган
философствования такого рода есть внутреннее чувство, а объект его
таков, что не может даже, подобно объекту математики, стать объектом
внешнего созерцания. Впрочем, объект математики столь же не существует
вне знания, как объект философии. Все 

бытие математики полностью основано на созерцании, она и существует
только в созерцании, но само это созерцание внешнее. К тому же математик
всегда имеет дело не не посредственно с созерцанием (конструкцией), но
только с результатом конструирования, что, конечно, может быть
изображено внешне; философ же исследует только акт самой конструкции,
абсолютно внутренний по своему характеру. Более того, объекты
трансцендентальной философии вообще существуют лишь постольку, поскольку
они свободно продуцируются. К этому продуцированию нельзя принудить
наподобие того, как посредством внешнего изображения математической
фигуры можно принудить к ее внутреннему созерцанию. Так же как
существование математической фигуры основано на внешнем чувстве, вся
реальность философского понятия основана исключительно на внутреннем
чувстве. Объект этой философии — не что иное, как действовании
интеллигенции по определенным 

241 

законам. Это дсйствовании может быть понято только путем собственного
непосредственного внутреннего созерцания, а оно в свою очередь возможно
лишь посредством продуцирования. Но более того, в философствовании мы
всегда являем собой не только объект, но одновременно и субъект
рассмотрения; следовательно, для понимания философии необходимы два
условия: во-первых, находиться в состоянии непрестанной внутренней
деятельности, в процессе постоянного продуцирования изначальных актов
интеллигенции; во-вторых, пребывать в состоянии постоянного
рефлектированная этой деятельности — одним словом, быть одновременно
созерцаемым (производимым) и созерцающим. 

3. Посредством этой постоянной двойственности продуцирования и
созерцания объектом должно стать и то, что уже ничем больше не
рефлектируется. В дальнейшем мы 

докажем — здесь это невозможно,— что рефлектирование абсолютно
бессознательного и необъективного возможно лишь посредством
эстетического акта воображения. Однако 

уже из того, что было доказано здесь, очевидно, что философия всегда
продуктивна. Следовательно, философия, подобно искусству, основывается
на способности производить, 

и различие их состоит лишь в различной направленности производящей силы.
Ибо если в искусстве она направлена вовне, чтобы подвергнуть рефлексии
бессознательное с по 

мощью своих продуктов, то в философии она направлена внутрь, чтобы
подвергнуть его рефлексии в интеллектуальном созерцании. Следовательно,
подлинное чувство, по 

средством которого должна постигаться философия этого рода, есть чувство
эстетическое и именно поэтому истинным органоном философии является
философия искусства 

(§ 3). 

Из обыденной действительности нас выводят лишь два пути — поэзия,
перемещающая нас в идеальный мир, и философия, заставляющая исчезнуть
перед нашим взором реальный мир. Непонятно, почему склонность к
философии должна быть более распространена, чем склонность к поэзии,
особенно среди людей того типа, которые то ли в результате
перегруженности памяти (ибо ничто столь непосредственно не убивает
продуктивность, как это свойство), то ли в результате мертвого
умозрения, уничтожающего всякое воображение, полностью утратили орган
эстетического восприятия. 

4. Нет никакой необходимости останавливаться на таких общих местах, как
чувство истины и полное отсутствие 

242 

озабоченности в отношении полученных в этой связи выводов, хотя невольно
возникает вопрос, какое же убеждение может вообще еще быть священным для
того, кто ставит под сомнение наиболее достоверное (что вещи существуют
вне нас). Обратимся лучше еще раз к так называемым притязаниям
обыденного рассудка. 

Обыденный рассудок может притязать в вопросах философии лишь на то, на
что притязает всякий исследуемый предмет,— на то, чтобы он был полностью
объяснен. 

Речь идет совсем не о том, чтобы доказать, будто то, что он считает
истинным, действительно является таковым, а только о том, чтобы выявить
неизбежность его иллюзий. Притом остается в силе утверждение, что
объективный мир принадлежит к числу тех необходимых ограничений, которые
делают возможным самосознание («я существую»); обыденный рассудок должен
удовлетвориться тем, что из этого утверждения выводится необходимость и
его воззрения. 

Для этого необходимо не только выявить внутреннюю побудительную причину
нашей духовной деятельности, которая раскрывает механизм неизбежности
представления, но и показать, какая особенность нашей природы с
необходимостью ведет к тому, что обладающее реальностью только в нашем
созерцании посредством рефлексии превращается для нас в нечто,
существующее вне нас. 

Подобно тому как естествознание, одухотворяя законы природы и превращая
их в законы интеллигенции, или присоединяя к материальному формальное (§
1), выводит из реализма идеализм, так трансцендентальная философия
выводит реализм из идеализма, материализуя законы интеллигенции и
превращая их в законы природы, или присоединяя к формальному
материальное. 

243 

ПЕРВЫЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

О ПРИНЦИПЕ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА 

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ 

О НЕОБХОДИМОСТИ И СВОЙСТВАХ ВЫСШЕГО ПРИНЦИПА ЗНАНИЯ 

1. Мы принимаем в качестве гипотезы, ,что нашему знанию вообще
свойственна реальность, и задаем вопрос: каковы условия этой реальности?
Свойственна ли действительно нашему знанию реальность, будет установлено
в зависимости от того, будут ли действительно в дальнейшем выявлены те
условия, которые сначала лишь дедуцируются. Если всякое знание основано
на соответствии объективного и субъективного (Введение, § 1), то все
наше знание состоит из положений, которые не непосредственно истинны и
заимствуют свою реальность из чего то другого. 

Простое сопоставление субъективного с субъективным еще не обосновывает
подлинного знания. И наоборот, подлинное знание предполагает такое
соединение противоположностей, которое может быть только
опосредствованным. 

Следовательно, в нашем знании в качестве единственной его основы должно
быть нечто всеобще опосредствующее. 

2. Мы принимаем в качестве гипотезы, что в нашем знании присутствует
система, т. е._ что оно являет собой самодовлеющее и внутренне
согласованное целое. Скептик 

отвергнет эту предпосылку так же, как и первую; а доказать то и другое
можно лишь посредством самого действовании. Ибо к чему бы привело, если
бы даже наше знание, 

более того, вся наша природа оказались внутренне противоречивыми?
Следовательно, если допустить, что наше знание есть изначальная
целостность, то вновь возникает 

вопрос о его условиях. 

Поскольку каждая истинная система (например, система мироздания) должна
иметь основу своего существования в самой себе, то и принцип системы
знания, если , таковая действительно существует, должен находиться
внутри самого знания. 

Этот принцип может быть только единым. Ибо всякая истина абсолютно
тождественна самой себе. В вероятности 

244 

могут быть степени, в истине степеней нет; то, что истинно, истинно
равным образом. Однако истина всех положений знания не может быть
абсолютно одинаковой, если они заимствуют свою истину из различных
принципов (опосредствующих звеньев); следовательно, в основе всего
знания должен быть единый (опосредствующий) принцип. 

4. Опосредствованно или косвенно этот принцип является принципом каждой
науки, но непосредственно и прямо __ только принципом науки о знании
вообще, или трансцендентальной философии. 

Следовательно, задача создать науку о знании, т. е. такую науку, для
которой субъективное есть первичное и наивысшее, непосредственно
приводит нас к высшему принципу знания вообще. 

Все возражения против такого абсолютно наивысшего принципа знания
пресекаются уже самим понятием трансцендентальной философии. Эти
возражения возникают лишь потому, что не принимается во внимание
ограниченность первой задачи этой науки, которая с самого начала
полностью абстрагируется от всего объективного и исходит только из
субъективного. 

Речь здесь вообще идет не об абсолютном принципе бытия — в противном
случае все высказанные возражения были бы справедливы,— но об абсолютном
принципе знания. 

Между тем если бы не было некой абсолютной границы знания — чего то
такого, что, даже не будучи осознано нами, абсолютно сковывает и
связывает нас в знании и в знании даже не становится для нас объектом —
именно потому, что оно есть принцип всякого знания,— то обрести какое бы
то ни было знание, даже по самым частным вопросам, было бы невозможно. 

Трансцендентальный философ не задается вопросом, какое последнее
основание нашего знания находится вне его? Он спрашивает: что есть
последнее в самом нашем знании, за пределы чего мы выйти не можем? Он
ищет принцип знания внутри знания (следовательно, сам этот принцип есть
нечто такое, что может быть познано). 

Утверждение «существует высший принцип знания» является в отличие от
утверждения «существует абсолютный принцип бытия» не положительным, а
отрицательным, ограничительным утверждением', и в нем заключено лишь
следующее: есть нечто последнее, с чего начинается всякое знание и за
пределами чего знания нет. 

Поскольку трансцендентальный философ (Введение, 

245 

§ 1) всегда делает своим объектом только субъективное, то его
утверждение сводится только к тому, что субъективно, т. е. для нас,
существует некое первоначальное знание; существует ли вообще что либо
абстрагированное от нас за пределами этого первоначального знания, его
сначала совсем не интересует, это должно быть решено впоследствии. 

Таким первоначальным знанием является для нас, без сомнения, знание о
нас самих, или самосознание. Если идеалист превращает это знание в
принцип философии, то это вполне соответствует ограниченности всей его
задачи, единственным объектом которой является субъективная сторона
знания. Что самосознание есть та опорная точка, с которой для нас
связано все, не нуждается в доказательстве. Но что это самосознание
может быть лишь модификацией некоего более высокого бытия (быть может,
более высокого сознания, а то — еще более высокого и так далее до
бесконечности), одним словом, что и самосознание может быть чем то
вообще допускающим объяснение, может быть объяснено чем то, о чем мы
ничего знать не можем, именно потому, что самосознанием только и
создается весь синтез нашего знания,— нас в качестве трансцендентальных
философов не касается; ибо для нас самосознание есть не род бытия, а род
знания, причем самый высокий и полный из всех, какие нам даны. 

Можно даже, идя дальше, доказать — частично это уже было доказано выше
(Введение, § 1), что, даже приняв произвольно в качестве первичного
объективное, мы никогда не выйдем за пределы самосознания. Мы либо будем
уходить в наших объяснениях в бесконечность, переходя от обоснованного к
основанию, либо будем вынуждены произвольно прервать этот ряд, полагая в
качестве первичного некое абсолютное, которое есть причина и действие
самого себя,— субъект и объект,— а так как это изначально возможно лишь
посредством самосознания,— полагая опять таки в качестве первичного
самосознание. Это происходит в естествознании, для которого бытие столь
же не изначально, как и для трансцендентальной философии (см. «Первый
набросок системы натурфилософии», с. 5), и которое полагает единственно
реальное в абсолютное, причину и действие самого себя, в абсолютное
тождество субъективного и объективного, именуемое нами природой, а это
тождество в своей высшей потенции есть также не что иное, как
самосознание. 

Догматизм, для которого изначальное есть бытие, может вообще строить
свое объяснение лишь на уходящем в бесконечность 

246 

регрессивном движении, ибо замкнуть этот ряд причин и действий, который
лежит в основе объяснения догматизма, можно только посредством чего то,
что есть одновременно причина и действие самого себя; однако тем самым
догматизм превратился бы в естествознание, которое в свою очередь,
достигнув завершения, возвращается к принципу трансцендентального
идеализма. (Последовательный догматизм существует лишь в виде
спинозизма; однако в виде реальной системы спинозизм также может
существовать лишь в качестве естествознания, последний результат
которого оказывается принципом трансцендентальной философии.) 

Из всего этого очевидно, что самосознание охватывает весь, даже уходящий
в бесконечность горизонт нашего знания и в любом направлении остается
наивысшим. Однако для нашей цели эти далеко идущие соображения излишни;
нам надлежит подвергнуть рефлексии лишь смысл нашей первой задачи.
Каждый, безусловно, сочтет понятным и очевидным следующий ход мыслей. 

Прежде всего мне необходимо внести в само мое знание систему и внутри
самого знания найти то, что определяет всякое частное знание. Не
вызывает, однако, сомнения, что то, чем в моем знании все определяется,
есть мое знание о самом себе. Поскольку я стремлюсь к обоснованию моего
знания только в нем самом, то я не ставлю вопрос о последнем основании
этого первого знания (самосознания); если это основание существует, оно
необходимым образом должно находиться вне пределов знания. Самосознание
— источник света всей системы знания, но светит он только вперед, не
назад. Даже если допустить, что самосознание являет собой лишь
модификацию независимого от него бытия, что, впрочем, объяснить ни одна
философия не может, то в данной связи для меня самосознание не род
бытия, а род знания, и здесь я рассматриваю его лишь в этом его
качестве. Вследствие ограниченности моей задачи, которая в бесконечном
движении назад замыкает меня в сфере знания, самосознание становится для
меня чем то самостоятельным, абсолютным принципом,— не всякого бытия, но
всякого знания, ибо всякое (а не только мое) знание должно исходить из
самосознания. Еще ни один догматик не доказал, что знание вообще, и
особенно это первоначальное знание, зависит от некоего независимого от
него существования. В настоящий момент остается одинаково возможным как
то, что все существование есть лишь модификация знания, так и то, что
все знание — лишь 

247 

модификация существования. Но если мы полностью абстрагируемся от этого,
то для нашей науки — совершенно независимо от того, являет ли собой
существование необходимую основу, а знание лишь его акциденцию,— знание
становится самостоятельным именно потому, что мы рассматриваем его
только таким, как оно обосновано в самом себе, т. е. постольку,
поскольку оно лишь субъективно. 

Пусть вопрос, абсолютно ли оно самостоятельно, остается неразрешенным до
той поры, пока наука сама не придет к решению, может ли что либо
мыслиться, не будучи выведено из самого этого знания. 

Против поставленной нами задачи или, вернее, против определения этой
задачи догматик не может ничего возразить уже по одному тому, что я
вправе совершенно произвольно ограничивать свою задачу, но не
распространять ее произвольно на то, что, как заранее ясно, никогда не
может попасть в сферу моего знания, подобно последнему основанию знания,
находящемуся вне знания. Единственно возможное возражение могло бы
заключаться в том, что определенная таким образом задача не есть задача
философии и что решение ее не относится к области философии. 

Однако что есть философия — вопрос до сих пор да. решенный, и ответ на
него может дать лишь результат, достигнутый самой философией. Что
философия и есть решение поставленной нами задачи, может быть доказано
лишь делом, тем, что вместе с решением этой задачи будут решены все те
проблемы, которые испокон веку пытались разрешить философы. 

Мы утверждаем с таким же правом, с каким догматик утверждает обратное,
что все понимаемое до сих пор под философией возможно лишь как наука о
знании и что объект ее есть не бытие, а знание; следовательно, прицепом
ее может быть также не принцип бытия, а только принцип знания. Удастся
ли нам перейти от знания к бытию, вывести все объективное из знания,
принятого в качестве самостоятельного сначала лишь для непосредственных
целей нашей науки, и тем самым возвысить его до абсолютной
самостоятельности, удастся ли нам все это в большей степени, чем
догматику его противоположная попытка — вывести знание из бытия,
принятого в качестве самостоятельного,— об этом можно будет судить в
дальнейшем. 

5. Первой задачей нашей науки, которая состоит в попытке установить,
можно ли найти переход от знания как такового (поскольку оно есть акт) к
объективному в нем 

248 

(что уже не акт, а бытие, пребывание), уже этой задачей знание
полагается как самостоятельное; возразить что либо против самой этой
задачи до проведения эксперимента невозможно. 

Следовательно, самой этой задачей уже полагается, что знание обладает
абсолютным принципом в самом себе, и этот находящийся внутри самого
знания принцип должен быть одновременно и принципом трансцендентальной
философии как науки. 

Однако каждая наука является совокупностью положений в определенной
форме. Поэтому, для того чтобы этот принцип мог обосновать всю систему
науки, он должен определять не только содержание, но и форму этой науки.


Общепризнанно, что философии присуща определенная форма, которую
называют систематической. Принять эту форму в качестве предпосылки без
ее предварительного выведения допустимо в науках, которые исходят из
наличия науки о науке, но не в самой этой науке, предметом которой и
является возможность такой формы. 

Что такое научная форма вообще и каково ее происхождение? Этот ответ
должен быть дан для всех других наук наука учением. Но ведь наука учение
и само является наукой, следовательно, потребуется наука учение наука
учения, но оно также будет наукой — и так далее до бесконечности.
Спрашивается, как же объяснить возникновение этого порочного круга,
который явно не допускает какого бы то ни было решения. 

Наличие этого неизбежного для науки круга может быть объяснено только в
том случае, если он изначально коренится в самом знании (в объекте
науки), причем таким образом, что изначальное содержание знания
предполагает его изначальную форму и, наоборот, изначальная форма знания
предполагает его изначальное содержание и оба обусловлены друг другом.
Для этого в самой интеллигенции должна быть найдена точка, в которой
посредством одного и того же неделимого акта изначального знания
одновременно возникают содержание и форма. Задача найти такую точку
тождественна задаче найти принцип всякого знания." 

Следовательно, принцип философии должен быть таков, чтобы в нем
содержание обусловливалось формой, а форма — содержанием ш чтобы не одно
предполагало другое, а оба предполагали друг друга. Против первого
принципа философии в числе прочего выдвигалась и следующая аргументация.
Принцип философии должен быть выражен 

249 

в некоем основоположении: это основоположение, вне всякого сомнения,
должно быть не только формальным, но и материальным. Каждое положение
независимо от его содержания подчинено законам логики. Следовательно,
каждое материальное основоположение в силу одного того, что оно является
таковым, предполагает высшие основоположения, основоположения логики.
Эта аргументация как будто безупречна, однако попробуем повести ее в
обратном направлении. Представим себе в качестве наивысшего какое либо
формальное положение, например А = А. Логический характер в нем носит
лишь форма тождественности между А и А; но откуда у меня само Л? Если А
есть, то оно равно самому себе; но откуда оно? Ответ на этот вопрос
может быть, без сомнения, дан исходя не из этого положения, а из чего то
более высокого. Анализ А = А предполагает синтез А. Следовательно,
очевидно, что невозможно мыслить формальный принцип, не предпосылая ему
материальный, а также материальный, не предпосылая ему формальный. Из
этого порочного круга, который состоит в том, что каждая форма
предполагает содержание, а каждое содержание — форму, невозможно выйти,
если не будет найдено какое либо положение, где форма и содержание
взаимно обусловливают и создают возможность друг друга. 

Следовательно, первая ложная предпосылка упомянутой аргументации состоит
в том, будто основоположения логики безусловны, т. е. не требуют
выведения из основоположений более высоких. Между тем логические
положения возникают только вследствие того, что мы превращаем в
содержание одних положений то, что в других является только формой;
логика вообще может возникнуть лишь посредством абстракции из
определенных положений. Возникнуть научным путем она может лишь
посредством абстракции из высших основоположений знания, а так как они в
качестве основоположений сами уже предполагают логическую форму, то
должны быть таковыми, чтобы в них то и другое, форма и содержание,
взаимно обусловливали и предполагали друг друга. 

Однако подобная абстракция не может быть осуществлена, прежде чем будут
разработаны высшие принципы знания, создано само наукоучение. Этот новый
порочный круг, заключающийся в том, что наукоучение должно одновременно
создавать логику и вместе с тем осуществляться по законам логики,
находит такое же объяснение, как предшествующий. Поскольку в высших
основоположейиях 

250 

науки форма и содержание взаимно обусловлены, то наука о знании должна
быть одновременно законом и совершеннейшим осуществлением научной формы,
будучи абсолютно автономной как но форме, так и по содержанию. 

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ 

ДЕДУКЦИЯ САМОГО ПРИНЦИПА 

Мы рассматриваем дедукцию высшего принципа. О том. чтобы выводить его из
более высокого принципа или вообще доказывать его содержание, не может
быть и речи. Доказательство может быть направлено только на достоинство
этого принципа или на то, что он наивысший и обладает всеми свойствами,
которые таковому присущи. 

Эту дедукцию можно вести самыми различными способами. Мы избираем тот,
который, будучи наиболее легким, вместе с тем позволяет самым
непосредственным образом раскрыть истинный смысл принципа. 

1. Что знание вообще возможно, не то или иное определенное знание, а
какое либо, хотя бы знание незнания, признает даже скептик. Если мы что
либо знаем, то это 

знание либо обусловлено, либо безусловно. Обусловлено? Тогда мы обладаем
данным знанием только потому, что оно (вязано с чем то безусловным.
Следовательно, мы неминуемо приходим к безусловному знанию. (Что в нашем
знании должно быть нечто такое, что мы знаем не из чего то более
высокого, доказано уже в предыдущем разделе.) 

Спрашивается только, что же мы знаем безусловно. 

2. Безусловно я знаю лишь то, знание чего обусловлено только
субъективным, а не объективным. Между тем утверждается, что субъективным
обусловлено лишь такое знание, которое выражено в положениях тождества.
Ибо в суждении А = А мы полностью абстрагируемся от со держания субъекта
А. Обладает ли А вообще какой либо реальностью или нет, для этого знания
совершенно безразлично. Таким образом, если полностью абстрагироваться
от реальности субъекта, то А рассматривается лишь постольку, поскольку
оно положено в нас, представляется нами; соответствует ли этому
представлению что либо вне нас, даже не спрашивается. Данное положение
очевидно и достоверно совершенно независимо от'* того, является ли А чем
то действительно существующим, только воображаемым или даже невозможным.
Ибо это положение гласит 

лишь следующее: мысля Л, я мыслю не что иное, как А. 

251 

Следовательно, в этом положении знание обусловлено только моим мышлением
(субъективным), т. е. в соответствии с объяснением, из которого мы
исходили, оно безусловно. 

3. Однако во всяком знании объективное мыслится совпадающим с
субъективным. В положении А = А такого совпадения нет. Следовательно,
всякое изначальное знание 

выходит за пределы тождественности мышления и положение А = А должно
само предполагать подобное знание. Когда я мыслю А, я, правда, мыслю его
как А; но каким 

образом я прихожу к тому, чтобы мыслить А? Если оно свободно созданное
понятие, то оно не обосновывает знания; если же оно понятие,
сопровождаемое чувством необходимости, то оно должно обладать
объективной реальностью. 

Если все положения, в которых субъект и предикат опосредствованы не
просто тождественностью мышления, а чем то, мышлению чужеродным, от него
отличным, называются синтетическими, то все наше знание состоит из одних
синтетических положений и только в них заключено действительное знание,
т. е. такое, объект которого находится вне его. 

4. Однако ведь синтетические положения не безусловны, не достоверны сами
по себе, ибо таковы лишь тождественные, или аналитические, положения
(2). Следовательно, для того чтобы в синтетических положениях, а тем
самым и во всем нашем знании заключалась достоверность, они должны быть
возвращены к безусловно достоверному, 

т. е. к тождественности мышления вообще, что, однако, внутренне
противоречиво. 

5. Это противоречие можно было бы разрешить только в том случае, если бы
мы нашли такую точку, в которой тождественное и синтетическое знания
едины, или какое 

либо положение, которое, будучи тождественным, вместе с тем являлось бы
синтетическим, а, будучи синтетическим, вместе с тем являлось бы
тождественным. 

Каким образом может быть достигнута достоверность применительно к тем
положениям, где совершенно чужеродное объективное сочетается с
субъективным (а это происходит в каждом синтетическом суждении А = В;
предикат, понятие, всегда представляет здесь субъективное, а субъект —
объективное), понять невозможно: 

а) если не существует нечто абсолютно истинное. Ибо если бы в нашем
знании существовало бесконечное регрессивное движение от принципа к
принципу, то, для того 

252 

чтобы прийти к чувству необходимости (т. е. достоверности пополнения),
мы должны были бы, по крайней мере бессознательно, пройти в обратном
направлении весь этот бесконечный ряд, что явно нелепо. Если ряд
действительно бесконечен, то пройти его совершенно невозможно. Если же
он не бесконечен, то существует нечто абсолютно истинное. Раз оно
существует, то все наше знание и каждая отдельная истина в нем должны
быть связаны с этой абсолютной достоверностью; смутное чувство такой
связи и создает это ощущение необходимости, которое заставляет нас
считать какое либо положение истинным. Это смутное чувство философия
должна превратить в отчетливые понятия посредством выявления названной
связи и ее главных промежуточных звеньев. 

Ь) абсолютно истинное может быть только тождественным знанием; но так
как всякое истинное знание всегда является синтетическим, то это
абсолютно истинное, будучи тождественным знанием, необходимо должно быть
также и синтетическим; следовательно, если существует абсолютно
истинное, то должна существовать и точка, где ил тождественного знания
непосредственно возникает синтетическое, а из синтетического
тождественное. 

6. Для решения задачи, которая состоит в том, чтобы найти такую точку,
мы, несомненно, должны еще глубже вникнуть в противоположность между
тождественными и синтетическими положениями. 

В каждом положении сравниваются друг с другом два понятия, т. е. они
полагаются либо равными, либо неравными друг другу. В тождественном
положении сравнивается лишь мышление с самим собой. Напротив,
синтетическое положение выходит за пределы только мышления; мысля
субъект такого положения, я не мыслю одновременно и предикат, предикат
присоединяется к субъекту; следовательно, предмет здесь не просто
определен тем, что я его мыслю,— он рассматривается как реальный, ибо
реально то. что не может быть создано одним только мышлением. 

Если тождественным является такое положение, в котором понятие
сопоставляется только с понятием, а синтетическим — такое, в котором
понятие сопоставляется с отличным от него предметом, то задача найти
точку, где тождественное знание есть одновременно и синтетическое,
означает: найти точку, в которой объект и его понятие, предмет и
представление о нем изначально абсолютно и без всякого опосредствования
едины. 

Что эта задача тождественна задаче найти принцип 

253 

всякого знания, можно короче показать следующим образом. Объяснить, как
представление и предмет могут совпадать, было бы совершенно невозможно,
если бы в самом знании не существовала точка, где оба они изначально
едины — или где существует совершеннейшее тождество бытия и
представления. 

7. Поскольку же представление есть нечто субъективное, а бытие —
объективное, то наиболее точное определение нашей задачи таково: найти
точку, где субъект и объект непосредственно едины. 

8. Посредством такого постепенного сужения задачи мы ее по существу
решили. Непосредственное тождество субъекта и объекта может существовать
лишь там, где представляемое есть одновременно и представляющее, &
созерцаемое — созерцающее. Такое тождество представляемого и
представляющего существует только в самосознании следовательно, искомая
точка найдена в самосознании. 

ПОЯСНЕНИЯ 

a) Если мы теперь вернемся к нашему положению тождества А = А, то
обнаружим, что могли вывести наш принцип непосредственно из него. В
каждом положении тождества, как утверждалось, мышление сопоставляется с
самим собой, что, несомненно, совершается посредством акта мышления.
Следовательно, положение А — А предполагает мышление, которое
непосредственно становится для самого себя объектом; но такой акт
мышления, который становится для самого себя объектом, может быть только
в самосознании. Как из положения логики просто в качестве такового можно
получить что либо реальное, действительно непонятно, но вполне очевидно,
что, подвергнув рефлексии содержащийся в этом положении акт мышления,
можно вывести нечто реальное, например из логических функций суждения —
категории и из каждого положения тождества — акт самосознания. 

b) Что в самосознании субъект и объект мышления едины, может стать ясным
каждому только посредством акта самосознания. Для этого надо,
осуществляя этот акт, одновременно подвергнуть себя в нем рефлексии.
Самосознание есть акт, посредством которого мыслящее непосредственно
становится для себя объектом, и, наоборот, именно этот акт, и никакой
другой, есть самосознание. Этот акт есть абсолютно свободное действие, к
которому можно побудить, но не принудить. Способность созерцать себя 

254 

в этом акте, различать себя в качестве мыслимого и в качестве мыслящего
и в этом различении вновь признавать свою тождественность будет в
дальнейшем постоянно предполагаться. 

c) Самосознание есть акт, а каждым актом что либо осуществляется. Всякое
мышление есть акт, а всякое определенное мышление есть определенный акт;
посредством же такового у нас возникает определенное понятие. Понятие
есть не что иное, как самый акт мышления, и, будучи абстрагировано от
этого акта, оно — ничто. Посредством акта самосознания у нас также
должно возникнуть понятие, таковым будет понятие Я. Когда я посредством
само сознания становлюсь для себя объектом, у меня возникает понятие Я,
и, наоборот, понятие Я есть только понятие само объективации. 

d) Понятие Я возникает посредством акта самосознания, вне этого акта,
следовательно, Я — ничто, вся его реальность зиждется только на этом
акте, и оно само не что иное, как этот акт. Следовательно, Я может быть
представлено только как акт вообще, помимо этого оно ничто. 

Не есть ли и внешний объект нечто, от своего понятия не отличающееся, не
едины ли и здесь понятие и объект — это вопрос, который еще ждет своего
решения; но что понятие Я, т. е. акт, посредством которого мышление
вообще становится для себя объектом, и само Я (объект) абсолютно едины,
не требует доказательства, так как очевидно, что Я вне этого акта— ничто
и вообще оно есть только в этом акте. 

Следовательно, здесь мы обнаружили то изначальное тождество мышления и
объекта, явленного и бытия, которое мы искали и которое нигде больше не
встречается. Я вообще не есть до того акта, посредством которого
мышление становится для самого себя объектом; следовательно, оно само не
что иное, как само объективирующееся мышление, и вне мышления оно
абсолютно ничто. То, что для столь многих это тождество акта мышления и
возникновения Я остается скрытым, объясняется только неспособностью либо
свободно совершить акт самосознания, либо подвергнуть рефлексии то, что
в этом акте возникает. В отношении первого следует заметить, что
самосознание как акт мы отличаем от чисто эмпирического сознания; то,
что обычно называют сознанием, есть нечто, связанное лишь с
представлениями об объектах и поддерживающее тождество в смене
представлений, следовательно, нечто, по своему характеру чисто
эмпирическое, ибо хотя я тем 

255 

самым и сознаю самого себя, но только в качестве представляющего. Здесь
же речь идет о таком акте, посредством которого я сознаю себя не так или
иначе определенным, а изначально, и это сознание в отличие от
эмпирического называется чистым сознанием или самосознанием 

Генезис этих двух типов сознания можно пояснить и следующим образом.
Если полностью отдаться во власть непроизвольной последовательности
представлений, то эти представления, сколь бы многообразны и различны
они ни были, выступят в качестве принадлежащих одному тождественному
субъекту. Если же я подвергну рефлексии это тождество субъекта в
представлениях, то у меня возникнет положение: я мыслю. Это «я мыслю» и
есть то, что сопровождает все представления и сохраняет в них
непрерывность сознания. Если же освободиться от всякой способности
представления, чтобы осознать себя изначально, то возникнет не положение
я мыслю, а положение: я существую, которое, без сомнения, является
положением более высоким. В положении «я мыслю» уже заключено известное
определение, или аффекция, Я; в отличие от этого положение я существую
бесконечно, ибо в нем нет действительного предиката и именно поэтому
заключена возможность бесконечных предикатов. 

е) Я не есть нечто отличное от своего мышления, мышление Я и само Я
абсолютно едины; следовательно, Я вообще нет вне мышления, оно не вещь,
не предмет, а лишь уходящее в бесконечность необъективное. Это надо
понимать следующим образом. Я, правда, объект, но только для самого
себя', оно не изначально относится к миру объектов, но становится
объектом, лишь превращая самого себя в объект, и объектом оно становится
не для чего то внешнего, а всегда только для самого себя. 

j3cЈ.GCTa~jibHoe, что не есть Я, есть объект изначально, и именно
поэтому объект не для самого себя, а для созерцающего извне. Изначально
объективное всегда есть только познанное и никогда не бывает познающим.
Я становится познанным только посредством своего самопознания. Материю
называют лишенной самости именно потому, что в ней нет внутренней
глубины и она есть лишь нечто, присутствующее в чуждом ей созерцании. 

i) Если Я не есть ни вещь, ни предмет, то нечего и предикатов Я; у него
нет предикатов, кроме одного — оно не есть вещь. Особенность Я и состоит
в том, что у него нет других предикатов, кроме самосознания. 

256 

Тот же результат может быть получен и другим путем. 

Основание для познания высшего принципа знания не может заключаться в
чем то еще более высоком. Следовательно, и для нас его principium
essendi et cognoscendi должен быть единым и составлять единство. 

Именно naiQMx это безусловное нельзя искать в какой либо вещи ибо то,
что есть объект, есть изначально также объект знания, тогда как то, что
есть принцип всякого знания, может стать объектом знания отнюдь не
изначально или само по себе, а лишь посредством особого акта свободы. 

Следовательно, безусловное вообще нельзя искать в мире объектов (поэтому
даже для естествознания чисто • "объективное, материя, является не
изначальным, но так же, как для трансцендентальной философии,
видимостью). 

Безусловным мы называем то, что не может стать вещью, предметом. Поэтому
первую проблему философии можно выразить и так: найти нечто такое, что
вообще не может мыслиться как вещь. Но таковым может быть только Я, и,
наоборот, Я есть то, что само по себе необъективно. 

g) Если Я вообще не есть объект, не есть вещь, то может показаться
трудным объяснить, как же вообще возможно знание о нем или какого рода
знанием о нем мы располагаем. 

Я есть чистый акт, чистое действие, которое в знании должно быть
совершенно необъективным — именно потому, что оно есть принцип всякого
знания. Для того чтобы оно стало объектом знания, это должно быть
совершено совсем иным способом, чем тот, которым совершается обычное
знание. Указанное знание должно быть: 

a) абсолютно свободным, именно потому, что все остальное знание
несвободно, следовательно, знанием, к которому не ведут доказательства,
умозаключения, вообще опосредствование с помощью понятий, т. е.
созерцанием; 

b) знанием, объект которого не независим от него, следовательно,
знанием, которое одновременно есть продуцирование своего объекта,—
созерцанием, вообще свободно производящим, в котором производящее и
произведенное — одной то же. 

Подобное созерцание в отличие от чувственного созерцания, которое не
является производящим свой объект, где, следовательно, само созерцание
отлично от созерцаемого, называется интеллектуальным созерцанием. 

Подобное созерцание есть Я, так как само Я (объект) возникает только
посредством знания Я о самом себе. Ибо, 

9 Ф. Шеллинг, т. 1 

257 

поскольку Я (в качестве объекта) есть не что иное, как знание о самом
себе, Я возникает только посредством того, что оно о себе знает; таким
образом, само Я есть знание, которое одновременно создает себя (в
качестве объекта). 

Интеллектуальное созерцание есть орган трансцендентального мышления. Ибо
задача трансцендентального мышления состоит в том, чтобы посредством
свободы сделать для себя объектом то, что обычно не есть объект; оно
предполагает способность производить и одновременно созерцать
определенные действия духа; таким образом, продуцирование объекта и само
созерцание составляют абсолютное единство. Именно эта способность и есть
способность интеллектуального созерцания. 

Следовательно, трансцендентальное философствование должно всегда
сопровождаться интеллектуальным созерцанием; напрасные сетования на
непонятность подобного философствования объясняются не действительной
его непонятностью, а отсутствием органа, необходимого для его
постижения. Без такого созерцания философствование лишено субстрата,
который служил бы опорой и основой мышления. Это созерцание есть то, что
занимает в трансцендентальном мышлении место объективного мира и как бы
служит основой полету умозрения. Само Я есть объект, который есть
благодаря тому, что оно знает о себе, т. е. оно есть постоянное
интеллектуальное созерцание; поскольку же это само себя производящее и
есть единственный объект трансцендентальной философии, то
интеллектуальное созерцание является для нее тем, чем для геометрии
является пространство. Так же как геометрия без созерцания пространства
была бы совершенно непонятна, поскольку все ее построения — лишь
различные способы ограничения этого созерцания, была бы непонятна без
интеллектуального созерцания и всякая философия, ибо все ее понятия суть
лишь различные ограничения продуцирования, имеющего в качестве объекта
самого себя (ср. Фихте. «Введение в наукоучение» в «Философском
журнале») /. 

Если в этом созерцании часто склонны видеть нечто таинственное, на
постижение чего якобы притязают лишь те, кто обладает некой особой
способностью, то единственной причиной этого является действительное
отсутствие этой способности у некоторых людей, что столь же не должно
нас удивлять, как и отсутствие у некоторых людей ряда других
способностей, реальность которых также не может подвергаться сомнению. 

h) Я есть не что иное, как самообъективирующеес 

258 

продуцирование, т. е. интеллектуальное созерцание. Это интеллектуальное
созерцание есть абсолютно свободное действие, поэтому оно не может быть
доказано, а может только требоваться; но Я само есть только это
созерцание, следовательно, Я в качестве принципа философии есть само
нечто постулируемое. 

С тех пор как Рейнгольд поставил своей целью дать научное обоснование
философии, много говорилось о нервом основоположении, из которого должна
исходить философия и под которым обычно понималось такое
основоположение, в коем в скрытом виде должна содержаться вся философия.
Однако нетрудно понять, что трансцендентальная философия не может
исходить из теоремы, уже по одному тому, что она исходит из
субъективного, т. е. из того, что может стать объективным только
посредством особого акта свободы. Теорема является положением,
направленным на наличное бытие. Трансцендентальная философия же исходит
не из наличного бытия"," а из свободного действования, и оно может быть
только постулировано. Каждая наука, если она не является эмпирической,
должна уже своим первым принципом исключать всякий эмпиризм, т. е. не
предполагать свой объект данным, а создавать его. Так поступает,
например, геометрия, отправляясь не от основоположений, а от постулатов.
Тем, что самая изначальная конструкция в ней постулируется и изучающему
эту науку предоставляется самому создать ее, ему с самого начала
указывается на необходимость самостоятельного конструирования. То же
происходит и в трансцендентальной философии. Если сразу же не привнести
в нее трансцендентальное мышление, она должна показаться непонятной.
Поэтому с самого начала необходимо перейти посредством свободы к этому
способу мышления, а это происходит с помощью свободного акта, в
результате чего возникает принцип. Если трансцендентальная философия
вообще не принимает в качестве предпосылки свои объекты, то уж тем более
она не может принять в качестве предпосылки свой первый объект, принцип;
она может лишь постулировать его в качестве свободно конструируемого, и,
подобно тому как принцип является ее собственной конструкцией, являются
таковыми и все остальные ее понятия, и вся наука в целом имеет дело лишь
с собственными свободными конструкциями. 

Если принцип философии является постулатом, то объектом этого постулата
будет самая изначальная конструкция для внутреннего чувства, т. е. Я —
не определенное 

9 * 

259 

тем или иным способом, но Я вообще, продуцирование самого себя.
Посредством этой изначальной конструкции и в ходе этой конструкции
создается, правда, нечто определенное, подобно тому как нечто
определенное создается в результате каждого определенного акта духа.
Однако вне конструкции этот продукт ничто,, он вообще есть лишь
постольку, поскольку он конструируется, и, будучи абстрагирован от
конструкции, существует не в большей степени, чем линия геометра. Ведь и
эта линия в действительности не существует, ибо линия на доске не есть
сама линия и рассматривается как таковая лишь потому, что она
сопоставляется с изначальным созерцанием линии в собственном смысле
слова. 

Поэтому, что есть Я, так же не может быть показано, как и то, что есть
линия; можно лишь описать действие, посредством которого оно возникает.
Если бы линию можно было показать, ее незачем было бы постулировать. Так
же обстоит дело и с трансцендентальной линией продуцирования, которая
должна изначально созерцаться в трансцендентальной философии и из
которой возникают все остальные конструкции этой науки. 

Узнать, что такое Я, можно, только создав его, ибо только в Я тождество
бытия и созидания изначально (ср. общий обзор философской литературы в
«Новом философском журнале», № 10) 8. 

i) To, что возникает для нас посредством изначального акта
интеллектуального созерцания, выраженное в основоположении, может быть
названо первым основоположением философии. Посредством интеллектуального
созерцания для нас возникает Я', поскольку оно есть свой собственный
продукт, производящее и произведенное одновременно. Это тождество Я в
качестве производящего и Я в качестве произведенного может быть выражено
в положении Я = Я, и это положение, поскольку оно устанавливает
равенство между противоположностями, является отнюдь не тождественным, а
синтетическим положением. 

Следовательно, посредством положения Я = Я положение А = А превратилось
в синтетическое, и тем самым мы нашли точку, где тождественное знание
непосредственно возникает из синтетического, а синтетическое — из
тождественного. Но это и есть (раздел I) принцип всякого знания. В
положении Я = Я должен быть, следовательно, выражен принцип всякого
знания, потому что это единственно возможное положение, которое является
одновременно тождественным и синтетическим. 

260 

К тому же результату нас могло привести и простое рефлектирование
положения Л = Л. Положение А = А представляется, правда, тождественным,
но оно могло бы иметь и синтетическое значение, если бы одно А было
противоположно другому. Для этого надо было бы А заменить понятием,
которое выражало бы изначальную двойственность в тождестве и наоборот. 

Это было бы понятие объекта, который одновременно противоположен и равен
самому себе. Но таким может быть лишь объект, который одновременно есть
причина и действие, производящее и продукт, субъект и объект самого
себя. Понятие изначального тождества в двойственности и обратно есть,
следовательно, только понятие субъектобъекта, а оно изначально дано лишь
в самосознании. 

Естествознание произвольно исходит из природы как продуктивной и
произведенной одновременно, чтобы вывести из этого понятия единичное.
Непосредственным объектом знания упомянутое тождество является только в
непосредственном самосознании, в той высшей потенции самообъективации,
которую с самого начала — не произвольно, а посредством свободы —
достигает трансцендентальный философ, а изначальную двойственность в
природе можно в конечном счете объяснить только в том случае, если
рассматривать природу как интеллигенцию. 

к) Положение Я = Я удовлетворяет и другому требованию, предъявляемому к
принципу знания; оно состоит в том, чтобы этот принцип обосновывал
одновременно форму и содержание знания. Ибо высшее формальное положение
А = А возможно только в силу акта, выраженного в положении Я = Я, т. е.
посредством акта самообъективирующегося, тождественного самому себе
мышления. Следовательно, положение Я = Я отнюдь не подчинено положению
тождества, скорее напротив, положение тождества обусловлено им. Ибо если
бы Я не было равно Я, то и Л не могло бы быть равно А, ибо равенство,
устанавливаемое первым положением, выражает лишь равенство между
субъектом, который выносит суждение, и тем, в котором А полагается как
объект, т. е. равенство между Я как субъектом и как объектом. 

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ 

1. Противоречие, разрешенное предшествующей дедукцией, состояло в
следующем: наука о знании не может исходить из объективного, так как она
начинается с общего 

261 

сомнения в реальности объективного. Следовательно, безусловно
достоверное может заключаться для нее только в абсолютно необъективном,
что доказывает и необъективность положений тождества (в качестве
единственных безусловно достоверных). Однако понять, как из этого
изначально необъективного возникает объективное, было бы невозможно,
если бы это необъективное не было Я, т. е. принцип, который сам для себя
становится объектом. Лишь то, что не есть изначально объект, может
сделать самого себя объектом и тем самым стать объектом. Из этой
изначальной двойственности в нем самом для Я развертывается все
объективное, появляющееся в его сознании, и только это изначальное
тождество в двойственности и привносит в синтетическое знание единство и
связь. 

2. Мы считаем необходимым сделать несколько замечаний по поводу
словоупотребления в этой философии. 

Кант в своей «Антропологии» изумляется тому, что перед ребенком, как
только он начинает говорить о себе «я», как бы возникает новый мир. В
действительности же это вполне естественно: перед ним открывается
интеллектуальный мир, ибо то, что может сказать о самом себе «я», именно
этим уже поднимается над объективным миром и переходит из созерцания
чуждого к созерцанию самого себя. Нет сомнения в том, что философия
должна исходить из того понятия, которое охватывает собой всю сферу
интеллектуальности и из которого она развивается. 

Из этого следует, что в понятии Я заключено нечто более высокое, чем
простое выражение индивидуальности, что оно является актом самосознания
вообще, одновременно с которым, правда, должно возникнуть и сознание
индивидуальности, но который сам по себе не содержит ничего
индивидуального. До сих пор шла речь только о Я как акте самосознания
вообще, и именно из него должна быть выведена всякая индивидуальность. 

Сколь невозможно мыслить Я в качестве принципа лишь как индивидуальное
Я, столь же невозможно мыслить его лишь как эмпирическое Я, с которым мы
встречаемся в эмпирическом сознании. Чистое сознание, будучи различным
образом определено и ограничено, дает эмпирическое сознание;
следовательно, чистое сознание и эмпирическое сознание различны только в
отношении ограниченности: устраните границы эмпирического сознания, и
перед вами будет абсолютное Я, о котором здесь идет речь. Чистое
самосознание есть абсолютно вневременной акт, который и конструирует
время; эмпирическое сознание 

262 

есть сознание, порождающее себя только во времени в последовательности
представлений. 

Вопрос, что есть Я — вещь сама но себе или явление, вообще лишен смысла.
Я вообще не вещь — ни вещь сама по себе, ни явление. 

Дилемма, которая служит ответом на этот вопрос,— все должно быть либо
нечто, либо ничто и т. д. — основана на двусмысленности понятия «нечто».
Если нечто вообще означает что либо реальное в отличие от только
воображаемого, то Я, конечно, должно быть чем то реальным, поскольку оно
есть принцип всякой реальности. Но столь же ясно, что именно потому, что
Я есть принцип всякой реальности, оно не может быть реальным в том же
смысле, как то, чему присуща только производная реальность. Реальность,
которую такие люди считают единственно истинной, реальность вещей, лишь
заимствована и является только отражением высшей реальности. Поэтому при
должном освещении эта дилемма гласит: все есть либо вещь, либо ничто;
ложность этого утверждения очевидна, ибо, несомненно, существует более
высокое понятие, чем понятие вещи, а именно понятие действования
деятельности. 

Это понятие должно быть выше понятия вещи, ибо сами вещи могут быть
постигнуты только как модификации различным образом ограниченной
деятельности. Бытие вещей не состоит просто в покое или бездеятельности.
Ибо даже всякое наполнение пространства — лишь степень деятельности, а
каждая вещь — лишь определенная степень деятельности, которой
наполняется пространство. 

Поскольку к Я нельзя отнести ни один из предикатов, относимых к вещам,
то этим и объясняется парадокс, согласно которому о Я нельзя сказать,
что оно есть. А сказать о Я, что оно есть, нельзя только потому, что оно
есть самобытие. Извечный, совершаемый вне всякого времени акт
самосознания, именуемый нами Я, есть то, что дает всем вещам наличное
бытие, что, следовательно, само не нуждается в каком либо ином бытии,
которое служило бы ему основой, но, опираясь на самого себя и
поддерживая самого себя, объективно являет собой вечное становление,
субъективно — бесконечное продуцирование. 

3. Прежде чем перейти к построению самой системы, мы считаем
небесполезным показать, каким образом наш принцип может одновременно
служить обоснованием как теоретической, так и практической философии,
что, впрочем, само собой разумеется, поскольку это составляет
необходимое свойство принципа. 

263 

Принцип нс мог бы быть принципом теоретической и практической философии
одновременно, не будь он сам одновременно теоретическим и практическим.
Поскольку \ же теоретический принцип является основоположением, а
практический — велением, то искомое должно находиться между тем и
другим; таковым является постулат, который граничит с практической
философией потому, что он есть просто требование, а с теоретической
потому, что он требует чисто теоретической конструкции. Принудительная
сила постулата объясняется также и тем, что он близок к практическим
требованиям. Интеллектуальное созерцание есть нечто такое, что можно
требовать или к чему можно побуждать; тем же, кто этой способности
лишен, по крайней мере следовало бы ее иметь. 

4. Каждому, кто до настоящего момента внимательно следил за ходом наших
мыслей, должно быть ясно, что начало и конец этой философии есть
свобода, нечто абсолютно недоказуемое, несущее свою доказательность лишь
в самом себе. Все то, что в других системах грозит свободе гибелью,
здесь выводится из самой свободы. Бытие в этой системе — лишь снятая
свобода. В системе же, где первичным и высшим является бытие, не только
знание должно быть просто копией изначального бытия, но и всякая свобода
— лишь необходимой иллюзией, так как начало, движения которого
составляют ее кажущиеся проявления, остается неизвестным. 

ВТОРОЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

ОБЩАЯ ДЕДУКЦИЯ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА 

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 

1. Идеализм выражен уже в нашем первом основоположении. Ибо поскольку Я
есть непосредственно в силу того, что оно мыслит себя (ведь оно не что
иное, как мышление самого себя), то положение Я=Я равно положению: я
существую, тогда как положение А = А означает только: если положено А,
то оно положено равным самому себе. Вопрос, положено ли оно,
применительно к Я невозможен. Если положение «я существую» является
принципом всякой философии, то не может быть никакой реальности, кроме
той, которая равна реальности этого положения. 

264 

Однако это положение не означает, что я существую для чего то вне меня,
а означает только, что я существую для себя самого. Следовательно, все
то, что вообще существует, может существовать только для Я, никакой
другой реальности вообще быть не может. 

2. Таким образом, самым общим доказательством общей идеальности знания
следует считать то, которое проводится в наукоучение с помощью
непосредственных выводов из 

положения я существую. Но возможно и иное, фактическое доказательство
этого, которое в самой системе трансцендентального идеализма достигается
тем, что вся система 

знания действительно выводится из этого принципа. Поскольку здесь речь
идет не о наукоучение, а о самой системе знания в соответствии с
основоположениям стран 

сцендентального идеализма, то достаточно привести лишь общий результат
наукоучение, чтобы, отправляясь от определенных им положений, приступить
к нашей дедукции 

упомянутой системы знания. 

3. Мы сразу же перешли бы к построению теоретической и практической
философии, если бы само это деление не должно было быть выведено сначала
наукоучением, 

которое по своей природе не является ни чисто теоретическим, ни чисто
практическим, но тем и другим одновременно. Поэтому нам надлежит
сначала, как это делается в наукоучение, доказать необходимость
противоположности между теоретической и практической философиями,
доказать, что они друг друга предполагают, что одна невозможна без
другой, и основываясь на этих всеобщих принципах, 

построить систему обеих философий. 

Доказательство того, что все знание должно быть выведено из Я и что нет
другого основания реальности знания, не дает еще ответ на вопрос: каким
же образом вся система знания (например, объективный мир со всеми его
определениями, история и т. д.) полагается посредством Я. Даже самому
закоренелому догматику можно доказать, что существует только в
представлениях, однако полная убедительность достигается лишь в том
случае, если будет полностью гуэказан механизм возникновения мира из
внутреннего принципа духовной действительности; ("ЯД' ли найдется
человек, который, увидев, как объективный мир со всеми его определениями
развертывается без какого либо аффинирования извне из чистого
самосознания, сочтет необходимым существование еще одного, независимого
от самосознания мира; в этом, по-видимому, и состоит мнение, основанное
на плохо понятом учении Лейбница 

265 

о предустановленное! гармонии *. Однако, прежде чем мы приступим к
выведению этого механизма, следует ответить на вопрос, что дает нам
основание вообще допустить наличие подобного механизма. В ходе этого
выведения мы рассматриваем Я как совершенно слепую деятельность. Мы
знаем, что изначально Я только деятельность; но почему мы полагаем Я как
слепую деятельность? Это определение будет, очевидно, лишь привходящим
по отношению к понятию деятельности. Ссылаться на чувство принужденности
в нашем теоретическом знании и затем умозаключать, что поскольку Я
изначально есть только деятельность, то эту принужденность можно понять
только как слепую (механическую) деятельность,— такая ссылка на факт в
науке, подобно нашей, недопустима; наоборот, наличие этой принужденности
должно быть сначала дедуцировано из природы самого Я; к тому же вопрос
об основании упомянутой принужденности предполагает изначально свободную
деятельность, составляющую единство с деятельностью связанной. Так оно и
есть. Свобода является единственным принципом, который лежит в основе
всего, и в объективном мире мы не видим ничего вне нас существующего, а
только внутреннюю ограниченность нашей собственной свободной
деятельности. Бытие вообще есть лишь выражение заторможенной свободы.
Следовательно, в знании скована наша свободная деятельность. Однако
вместе с тем у нас не было бы понятия ограниченной деятельности, если бы
в нас одновременно не было деятельности неограниченной. Это необходимое
сосуществование в одном и том же тождественном субъекте деятельности
свободной, но ограниченной и деятельности, не допускающей ограничения,
должно быть, если оно вообще есть, необходимым, и дедуцировать эту
необходимость надлежит высшей философии, являющейся теоретической и
практической одновременно. Если, таким образом, сама система философии
распадается на теоретическую и практическую, то должно быть вообще
возможно доказать, что Я уже изначально и в силу своего понятия не может
быть ограниченной (хотя и свободной) деятельностью, не будучи
одновременно неограниченной деятельностью, и наоборот. Это
доказательство 

* Согласно этому учению, каждая отдельная монада производит мир из самой
себя, но вместе с тем мир существует и независимо от представлений; тем
не менее Лейбниц сам говорит, что мир, поскольку он реален, в свою
очередь состоит из монад. Таким образом, всякая реальность в конечном
счете все же основана на способности представления. 

266 

должно предшествовать теоретической и практической философии. 

Что это доказательство необходимого сосуществования в Я той и другой
деятельности является одновременно общим доказательством
трансцендентального идеализма вообще, станет ясно из самого хода
аргументации. 

Общее доказательство трансцендентального идеализма выводится
исключительно из дедуцированного нами выше положения: посредством акта
самосознания Я становится объектом для самого себя. 

В этом положении можно сразу обнаружить два других. Я вообще есть объект
только для самого себя, следовательно, ни для чего внешнего. Если
допустить воздействие на Я извне, то Я должно было бы быть объектом для
чего то внешнего. Между тем для всего внешнего Я ничто. Следовательно,
на Я в качестве Я ничто внешнее 

воздействовать не может. 

1) Я становится объектом, следовательно, оно не есть объект изначально.
Остановимся на этом положении, что бы, отправляясь от него, сделать
дальнейшие заключения. 

a) Если Я не есть объект изначально, то оно есть нечто противоположное
объекту. Но все объективное является чем то покоящимся, фиксированным,
неспособным само 

к какимлибо действиям, является лишь объектом действования.
Следовательно, изначально Я — только деятель ность. Далее, в понятии
объекта мыслится понятие чего то 

ограниченного или замкнутого в определенных пределах. Все объективное
именно потому, что оно становится объектом, конечно. Следовательно, Я
изначально (вне той 

объективности, которая привносится в него самосознанием) бесконечно,—
следовательно, оно есть бесконечная деятельность. **. 

b) Если Я изначально есть бесконечная деятельность, то оно есть также
основание и средоточие всей реальности. Ибо если бы основание какой либо
реальности находилось 

вне его, то его бесконечная деятельность была бы изначально ограничена. 

c) Предпосылка самосознания состоит в том, чтобы эта изначально 1
бесконечная деятельность (это средоточие всей реальности) Ста От"
объектом для самой себя, следовательно, конечной и ограниченной, Вопрос
в том, как это мыслимо. • 

Я есть изначально чистое, уходящее в бесконечность продуцирование,
посредством одного этого продуцирования Я никогда не стало бы продуктом.
Следовательно, для того 

чтобы возникнуть для самого себя (чтобы быть не только 

267 

производящим, но одновременно и произведенном, как это происходит в
самосознании), Я должно положить границы своему продуцированию. 

d) Однако Я не может ограничить свое продуцирование, великолепно полагая
себе что либо. 

Доказательство. Ограничивая себя в качестве продуцирования, Я становится
чем то для самого себя, т. е. полагает самого себя. Но полагание всегда
определенно. Всякое же определение предполагает нечто абсолютно
неопределенное (например, каждая геометрическая фигура предполагает
бесконечное пространство), каждое определение является, следовательно,
снятием абсолютной реальности, т. е. отрицанием. 

Однако отрицание положительного может быть осуществлено не просто
посредством устранения чего то, но только посредством реального
противоположения (например, 1 + 0 = 1, 11 0). 

Таким образом, в понятии полагание необходимо мыслится и понятие
противоположения, следовательно, в акте самополагания мыслится также
полагание чего то противоположного Я, и только поэтому акт самополагания
является одновременно актом отождествления и синтетическим актом. 

Это нечто, первоначально противоположное Я, возникает, однако, только
посредством действия самополагания и, будучи абстрагированным от этого
акта, есть просто ничто. 

Я — это совершенно замкнутый в себе мир, монада, которая не может выйти
из своих пределов, но в которую также ничто не может проникнуть извне.
Следовательно, в нее никогда не попало бы ничего противоположного
(объективного), если бы оно не было положено изначальным актом
самополагания. 

Следовательно, это противоположное (неЯ) не может служить основанием для
объяснения действия, посредством которого Я становится для самого себя
конечным. Догматик объясняет конечность Я непосредственно его
ограниченностью объективным; идеалист же, следуя своему принципу, должен
дать обратное объяснение. Объяснение догматика не выполняет обещанного.
Если бы, как он предполагает, Я и объективное изначально как бы
разделились в реальности, то Я не было бы изначально бесконечным, каково
оно есть, ибо конечным оно становится лишь посредством акта
самосознания. Поскольку самосознание постижимо только как акт, оно не
может быть объяснено на основании чегото, что способно объяснить 

268 

лишь пассивность. Оставляя в стороне, что объективное возникает для меня
только посредством становления конечности, что Я открывается
объективности лишь через акт самосознания, что Я и объект друг другу
противоположны, подобно положительной и отрицательной величинам, что,
следовательно, объекту может быть присуща только та реальность, которая
снята в Я, догматик объясняет ограниченность Я только так, как может
быть объяснена ограниченность объекта, т. е. как ограниченность саму по
себе, а не как знание о ней. Между тем Я в качестве Я ограничено лишь
тем, что оно созерцает себя таковым, ибо Я есть вообще лишь то, что оно
есть для самого себя. Объяснение догматика доходит до объяснения
ограниченности, но не достигает объяснения самосозерцания в ней. Я
должно быть ограничено, не переставая быть Я, т. е. не для созерцающего
извне, а для самого себя. Что же такое это Я, для которого должно быть
ограничено другое Я? Без сомнения, нечто неограниченное; следовательно,
Я должно быть ограничено, не переставая быть неограниченным.
Спрашивается, как же это мыслимо? 

Я может быть не только ограниченным, но и созерцающим себя таковым или,
ограничиваясь, оставаться в то же время неограниченным лишь в том
случае, если оно само себя полагает ограниченным, само создает
ограничение. Я само создает ограничение — это означает: Я снимает самого
себя в качестве абсолютной деятельности, т. е. вообще снимает себя. Но
это — противоречие, которое требует своего разрешения, так как в
противном случае философия окажется противоречивой уже в своих первых
принципах. 

e) Что изначально бесконечная деятельность Я ограничивает саму себя, т.
е. превращает в конечную (в само сознание), постижимо лишь в том случае,
если можно 

доказать, что Я в качестве Я может быть неограниченным, лишь поскольку
оно ограничено, и, наоборот, что оно в качестве Я ограничено, лишь
поскольку оно не ограничено. 

f) В этом положении заключены два других. 

А. Я в качестве Я не ограничено лишь постольку, поскольку оно
ограничивается. 

Спрашивается, как это мыслимо. 

аа) Я есть все, что оно есть, только для самого себя. Следовательно,
утверждение «Я бесконечно» означает, что оно бесконечно для самого себя.
Предположим на мгновение, что Я бесконечно, не будучи таковым для самого
себя; тогда у нас была бы бесконечность, но эта бесконечность не была бы
Я. (Это можно наглядно представить себе в виде 

269 

бесконечного пространства, которое есть бесконечность, не будучи Я, и
являет собой как бы растворившееся Я, Я без рефлексии.) 

bb) Утверждение «Я бесконечно для самого себя» означает: оно бесконечно
для своего самосозерцания. Но, созерцая себя, Я становится конечным. Это
противоречие может быть разрешено только тем, что Я в этой конечности
становится для себя бесконечным, т. е. что оно созерцает себя в качестве
бесконечного становления. 

ее) Но становление может быть мыслимо лишь при условии, что существует
ограничение. Представим себе бесконечно производящую деятельность в
качестве расширяющейся без каких либо препятствий; она будет производить
с бесконечной быстротой, и продуктом ее будет бытие, а не становление.
Условием всякого становления является, следовательно, ограничение, или
предел. 

dd) Однако Я должно быть не просто становлением, а бесконечным
становлением. Для того чтобы оно было становлением, оно должно быть
ограничено. Для того чтобы оно было бесконечным становлением, предел
должен быть снят. (Если производящая деятельность не стремится
преступить границы своего продукта (свой предел), то этот продукт не
продуктивен, т. е. не есть становление. Если же продуцирование в какой
либо определенной точке завершено, следовательно, если предел снят (ибо
предел существует лишь в противоположность деятельности, которая
стремится его преодолеть), то это означает, что производящая
деятельность не была бесконечной.) Таким образом, предел должен быть
снят и одновременно не снят. Снят, чтобы становление было бесконечным,
не снят, чтобы оно никогда не переставало быть становлением. 

ее) Это противоречие может быть разрешено лишь посредством
промежуточного понятия бесконечного расширения предела. Для каждой
определенной точки предел снимается, но снимается не абсолютно, а лишь
отодвигается в бесконечность. (Отодвигаемое в бесконечность) ограничение
является, следовательно, единственным условием, при котором Я только и
может быть бесконечным в качестве Я. 

Следовательно, ограничение этого бесконечного положено непосредственно
самой сущностью Я (Ichheit), т. е. тем, что оно есть не только нечто
бесконечное, но одновременно есть и Я, т. е. бесконечное для самого
себя. 

В. Я ограничено лишь благодаря тому, что оно не ограничено. Допустим,
что Я положена граница без его 

270 

содействия. Пусть эта граница приходится на любую точку, скажем С. Если
деятельность Я не доходит до этой точки или доходит только до этой
точки, то она не является границей для Я. Однако даже для того, чтобы
деятельность Я достигала только точки С, необходимо предположить, что Я
изначально действовало, уходя в неопределенность, т. е. что оно
бесконечно деятельно. Следовательно, для самого Я точка С существует
лишь в силу того, что оно стремится выйти за ее пределы, но по ту
сторону точки простирается бесконечность, ибо между Я и бесконечностью
нет ничего, кроме этой точки. Тем самым бесконечное стремление Я само
является условием, при котором оно ограничивается, т. е. его
неограниченность является условием его ограниченности. 

g) Из положений А и В делаются следующие выводы: 

аа) Дедуцировать ограниченность Я мы могли только в качестве условия его
неограниченности. Однако предел является условием неограниченности лишь
в силу того, что он отодвигается в бесконечность. Но Я не может
отодвинуть предел, не воздействуя на него, и не может воздействовать на
него, если он не существует независимо от этого воздействия. Таким
образом, предел становится реальным только под натиском Я. Если бы Я не
направляло на него свою деятельность, он не был бы пределом для Я, т. е.
(поскольку он может быть положен лишь отрицательно, лишь по отношению к
Я) его бы вообще не было. 

Деятельность, направленная на предел, является в соответствии с
доказательством В не чем иным, как изначально уходящей в бесконечность
деятельностью Я, т. е. той единственной деятельностью, которая присуща Я
по ту сторону самосознания. 

bb) Но, объясняя, как предел становится реальным, эта изначально
бесконечная деятельность не объясняет, как он становится также
идеальным, т. е. она объясняет, правда, ограниченность Я вообще, но не
его знание об этой ограниченности или его ограниченность для самого
себя. 

ее) Однако предел должен быть одновременно реальным и идеальным.
Реальным, т. е. независимым от Я,— ибо в противном случае Я не будет
действительно ограничено; идеальным, зависимым от Я,— ибо в противном
случае Я не полагает самого себя, не созерцает себя в качестве
ограниченного. Оба утверждения: и то, что предел реален, и то, что он
только идеален,— должны быть дедуцированы из самосознания. Самосознание
утверждает, что Я ограничено для самого себя; для того чтобы оно было
ограничено, 

271 

предел должен быть независим от ограниченной деятельности, тем самым
ограниченным для самого себя,, зависимым от Я. Противоречивость этих
утверждений может быть устранена лишь посредством противоположности,
присущей самому самосознанию. Утверждение «предел зависим от Я»
означает: в Я помимо ограничиваемой деятельности есть и другая
деятельность, которая должна быть независима от нее. Следовательно,
кроме той уходящей в бесконечность деятельности, которую, поскольку
только она может быть реально ограничена, мы назовем реальной, в Я
должна быть и другая деятельность, которую можно назвать идеальной.
Предел реален для деятельности, уходящей в бесконечность, или —
поскольку именно эта бесконечная деятельность должна быть ограничена в
самосознании — для объективной деятельности Я; идеален он,
следовательно, для противоположной, необъективной, самой по себе не
допускающей ограничения деятельности, которую нам теперь надлежит
охарактеризовать более подробно. 

dd) Других факторов самосознания, кроме этих двух деятельностей, одну из
которых мы сначала лишь постулировали в качестве необходимой для
объяснения ограниченности Я, не дано. Следовательно, вторая, идеальная,
или необъективная, деятельность должна быть такой, чтобы ею было
одновременно дано основание для ограничения объективной деятельности и
знания об этом ограничении. Так как идеальная деятельность изначально
положена только в качестве созерцающей (субъективной) объективную
деятельность, чтобы с ее помощью объяснить ограниченность Я в качестве
Я, то для второй, объективной, деятельности ее созерцание и ограничение
должны быть одним и тем же. Объяснять это следует исходя из основного
свойства Я. Для того чтобы быть деятельностью Я, вторая деятельность
должна одновременно ограничиваться и созерцаться в качестве
ограниченной, ибо именно в этой тождественности созерцания себя и бытия
состоит природа Я. Вследствие того, что реальная деятельность
ограничивается, она должна также созерцаться, а посредством того, что
она созерцается, также ограничиваться. То и другое должно составлять
абсолютное единство. 

ее) Эти деятельности, идеальная и реальная, предполагают друг друга.
Реальная деятельность, которая изначально стремится в бесконечность, но
для самосознания должна быть ограничена,— ничто без идеальной
деятельности, для которой она в своей ограниченности бесконечна
(согласно 

272 

dd). В свою очередь идеальная деятельность — ничто без деятельности
созерцаемой, ограничиваемой и именно поэтому реальной. 

Из этой взаимной обусловленности этих деятельностей, необходимой для
самосознания, будет выведен весь механизм Я. 

ff) Так же как предполагают друг друга эти деятельности, предполагают
друг друга идеализм и реализм. Если я подвергаю рефлексии только
идеальную деятельность, то я становлюсь на точку зрения идеализма, или
утверждаю, что предел положен только самим Я. Если же рефлексии
подвергается только реальная деятельность, то я становлюсь на точку
зрения реализма, или утверждаю, что предел независим от Я. Если же
рефлексии подвергаются обе деятельности одновременно, то возникает нечто
третье, что можно назвать идеал реализмом или что мы до сих пор
именовали трансцендентальным идеализмом. 

gg) В теоретической философии объясняется идеальность предела (или то,
как ограниченность, изначально существующая только для свободного
действования, становится ограниченностью для знания). В задачу
практической философии входит объяснить реальность предела (или то,
каким образом ограниченность, изначально только субъективная, становится
объективной). Следовательно, теоретическая философия является
идеализмом, практическая философия — реализмом, и только обе вместе
составляют завершенную систему трансцендентального идеализма. 

Так же как идеализм и реализм предполагают друг друга, предполагают друг
друга теоретическая и практическая философии, и в самом Я изначально
едино и связано то, что мы для построения нашей системы вынуждены здесь
разделять. 

ТРЕТИЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

СИСТЕМА ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ 

СОГЛАСНО ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯМ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГОИДЕАЛИЗМА 

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 

1. Самосознание, из которого мы исходим, есть единый абсолютный акт, и
этим единым актом положено не только Я со всеми его определениями, но
также, что достаточно 

273 

ясно из предшествующего раздела, и все остальное, что вообще положено
для Я. Следовательно, нашей первой задачей в области теоретической
философии будет дедукция этого абсолютного акта. 

Но для того чтобы обнаружить все содержание этого акта, мы вынуждены
разложить его на составные части, как бы расщепить на ряд отдельных
актов. Эти отдельные акты будут служить опосредствующими звеньями
упомянутого единого абсолютного синтеза. 

Из совокупности этих отдельных актов мы как бы заставляем
последовательно на наших глазах возникать то, что в едином абсолютном
синтезе, в котором все они содержатся, положено одновременно и сразу. 

Ход этой дедукции таков. 

Акт самосознания идеален и реален одновременно и полностью. Посредством
этого акта то, что положено реально, непосредственно положено и
идеально, а то, что положено идеально, положено и реально. Такое полное
тождество идеального и реального полагания в акте самосознания может
быть представлено в философии только как последовательное возникновение.
Это происходит следующим образом. 

Понятие, из которого мы исходим, есть понятие Я, т. е. понятие
субъектобъекта, до которого мы возвышаемся через абсолютную свободу.
Посредством упомянутого акта для нас, философствующих, нечто положено в
Я как объект, но тем самым еще не в Я как субъект (для самого Я в одном
и том же акте то, что положено реально, положено и идеально); поэтому
наше исследование придется продолжать до тех пор, пока то, что для нас
положено в Я как объект, не будет для нас положено также в Я как
субъект, т. е. до тех пор, пока для нас сознание нашего объекта не
совпадет с нашим сознанием, следовательно, пока само Я не достигнет для
нас той точки, из которой мы исходили. 

Необходимость такого метода обусловлена нашим объектом и нашей задачей,
ибо, философствуя, т. е. заставляя это соединение возникнуть на наших
глазах, мы вынуждены постоянно разъединять то, что в абсолютном акте
самосознания абсолютно соединено,— субъект и объект. 

2. В соответствии со сказанным выше наше исследование будет состоять из
двух частей. Сначала мы выведем абсолютный синтез, содержащийся в акте
самосознания, а затем обратимся к установлению промежуточных звеньев
этого синтеза. 

274 

I. Дедукция абсолютного синтеза, содержащегося в акте самосознани 

1. Мы исходим из доказанного в предшествующем разделе положения: предел
должен быть одновременно идеальным и реальным. Если это верно, то,
поскольку 

изначальное соединение идеального и реального мыслимо только в
абсолютном акте, предел должен быть положен актом и самый этот акт
должен быть одновременно 

2. идеальным и реальным. 

3. Но таким актом может быть только самосознание, 

следовательно, всякое ограничение может быть положено 

только самосознанием и дано вместе с самосознанием. 

• а) Изначальный акт самосознания идеален и реален одновременно. По
своему принципу самосознание только идеально, однако посредством
самосознания для нас возникает Я в качестве только реального.
Посредством акта самосозерцания Я также непосредственно ограничивается;
быть и быть созерцаемым — одно и то же. 

Ь) Предел полагается одним самосознанием, следовательно, у него нет иной
реальности, кроме той, которую он обрел посредством самосознания. Этот
акт есть высшее, ограничение есть производное от него. Для догматика же
производное первично, самосознание вторично, что немыслимо, ибо
самосознание есть акт, а предел, для того чтобы быть пределом Я, должен
быть одновременно зависимым и независимым от Я. Это мыслимо лишь в том
случае (раздел II), если Я равно действию (Handlung), в котором
содержатся две противоположные деятельности, одна ограничиваемая, от
которой именно поэтому предел независим, другая ограничивающая, именно
поэтому не допускающая ограничения. 

3. Это действие и есть самосознание. По ту сторону самосознания Я есть
только объективность. Это только объективное (именно поэтому изначально
необъективное, 

так как объективное без субъективного невозможно) есть единственное само
по себе, которое существует. Лишь посредством самосознания к нему
присоединяетс 

субъективность. Этой изначально только объективной, ограниченной в
сознании деятельности противополагается ограничивающая деятельность,
которая именно поэтому сама не может стать объектом. Быть осознанной и
быть ограниченной — одно и то же. Осознается лишь то, что во мне, так
сказать, ограничено; ограничивающая же деятельность вы ходит за пределы
всякого сознания именно потому, что она 

275 

служит причиной всякого ограничения. Ограничение должно выступать в
качестве независимого от меня, так как я способен узреть только
ограниченное во мне, но не деятельность, посредством которой оно
положено. 

4. Если принять в качестве предпосылки это различие между ограничивающей
и ограниченной деятельностями, то окажется, что ни ограничивающая, ни
ограниченная деятельность не будет той, которую мы называем Я. Ибо Я
есть только в самосознании, а Я самосознания не возникает ни как
следствие одной, ни как следствие другой деятельности, мыслимых
изолированно. 

a) Ограничивающая деятельность не осознается, не становится объектом;
следовательно, она является деятельностью чистого субъекта. Но Я
самосознания не есть чистый субъект, а субъект и объект одновременно. 

b) Ограниченная деятельность есть лишь та, которая становится объектом,
только объективное в самосознании. Однако Я самосознания — не чистый
субъект и не чистый 

объект, а то и другое одновременно. 

Следовательно, ни ограничивающая, ни ограниченная деятельности для себя
не ведут к самосознанию. Я самосознания возникает тем самым только
посредством некой третьей деятельности, составленной из обеих названных.


5. Эта третья деятельность, которая парит между ограниченной и
ограничивающей деятельностями и посредством которой возникает Я, не
может быть ничем иным, 

кроме Я самого самосознания, поскольку продуцирование 

и бытие Я едины. 

Следовательно, само Я есть деятельность, составленная из двух других, а
само самосознание — синтетический акт. 

6. Для более точного определения этой третьей, синтетической
деятельности необходимо сначала более точно определить противоборство
противоположных деятельностей, из которых она состоит. 

а) Это противоборство есть изначально борьба деятельностей,
противоположных не по своему субъекту, а по своей направленности, так
как обе они — деятельности одного и того же Я. Происхождение обеих
направленностей таково. Я присуще стремление производить бесконечное, и
эту направленность следует мыслить идущей вовне (как центробежную); но в
качестве таковой она не могла бы быть различена без деятельности,
обращенной внутрь, к Я как к своему средоточию. Идущая вовне,
бесконечная по своей природе деятельность есть объективное в Я,
возвращающаяся же к Я — не что иное, как стремление созерцать 

276 

себя в этой бесконечности. Посредством этого действия в Я вообще
происходит разделение на внутреннее и внешнее; этим разделением в Я
полагается противоборство, которое может быть объяснено только
необходимостью самосознания. Дальнейшее объяснение того, почему Я должно
изначально осознавать себя, невозможно; это и есть не что иное, как
самосознание. В самосознании же борьба противоположных направлений
необходима. 

Я самосознания — это Я, которое движется по этим противоположным
направлениям. Оно состоит только в этой борьбе, или, вернее, оно и есть
эта борьба противоположных направлений. С такой же непреложностью, как Я
сознает само себя, должна возникать и поддерживаться. эта борьба.
Спрашивается, как же она поддерживается. 

Два противоположных направления снимают друг друга, уничтожают,—
следовательно, борьба как будто не может продолжаться. В этом случае
возникла бы абсолютная бездеятельность; ибо поскольку Я есть не что
иное, как стремление быть равным самому себе, то единственным
основанием, определяющим Я к деятельности, является сохраняющееся
противоречие в нем самом. Между тем каждое противоречие само по себе
уничтожает само себя. Оно может быть сохранено только посредством
стремления сохранить, или мыслить, его; этим третьим в противоречие
привносится своего рода тождество, отношение друг к другу двух
противоположных членов. 

Изначальное противоречие в сущности самого Я нельзя снять, не сняв этим
и само Я; но оно не может и сохраняться само по себе. Сохранено оно
может быть только посредством необходимости продолжаться, т. е.
посредством возникающего из него стремления сохранить его и тем самым
привнести в него тождество. 

(Уже из предыдущего изложения можно прийти к выводу, что выраженное в
самосознании тождество не изначально, но производно и опосредствованно.
Изначальна борьба противоположных направлений в Я, тождество — ее
результат. Первоначально мы, правда, осознаем только тождество, но
исследование предпосылок самосознания показало, что это тождество может
быть лишь опосредствованным, синтетическим.) 

Высшее, что сознается нами,— это тождество субъекта и объекта; однако
само по себе оно невозможно, а возможно только посредством некоего
третьего, опосредствующего. Поскольку самосознание есть двойственность
направлений, 

277 

то опосредствующее должно быть деятельностью, которая парит между
противоположными направлениями. 

Ъ) До сих пор мы рассматривали обе деятельности только в их
противоположной направленности, и осталось еще нерешенным, одинаково ли
обе они бесконечны или нет. Однако поскольку до самосознания нет
оснований полагать ту или иную конечной, то и борьба двух деятельностей
(ибо то, что они вообще пребывают в состоянии борьбы, было только что
доказано) будет бесконечной. Следовательно, примирение может быть дано
не в одном действии, а только в бесконечном ряде действий. Поскольку же
мы мыслим тождество самосознания (прекращение этой борьбы) в едином
действии самосознания, то в этом едином действии должно содержаться
бесконечное число действий, т. е. оно должно быть абсолютным синтезом,
и, если для Я все положено только его действием, должно быть синтезом,
которым положено все, что вообще положено для Я. 

Что побуждает Я к этому абсолютному действию, или как возможно
объединение бесконечного числа действий в одном абсолютном действии,
может быть объяснено лишь следующим образом. 

В Я содержатся изначальные противоположности — субъект и объект; оба они
друг друга снимают, и тем не менее один невозможен без другого. Субъект
утверждает себя только в противоположности объекту, объект в
противоположности субъекту, т. е. ни первый, ни второй не может стать
реальным, не уничтожив другого; однако до полного уничтожения одного
другим дело никогда дойти не может именно потому, что каждый из них есть
то, что он есть, только в своей противоположности другому.
Следовательно, они должны быть объединены, ибо ни один не может
уничтожить другого; однако существовать вместе они тоже не могут. Таким
образом, противоборство идет не столько между двумя факторами, сколько
между неспособностью объединить два бесконечно противоположных друг
другу фактора, с одной стороны, и необходимостью сделать это, чтобы не
было снято тождество самосознания,— с другой. Именно то, что субъект и
объект абсолютно противоположны друг другу, и заставляет Я свести
бесконечное число действий в одно абсолютное действие. Если бы в Я не
было противоположения, то в нем вообще не было бы ни движения, ни
продуцирования, а следовательно, не было бы и продукта. Если бы
противоположение не было абсолютным, то объединяющая деятельность также
не 

278 

была бы абсолютной, необходимой и непроизвольной. 

7. Выведенное нами здесь продвижение от абсолютного антитезиса к
абсолютному синтезу может быть представлено и совершенно формально. Если
мы представляем объективное Я (тезис) как абсолютную реальность, то
противоположное ему должно быть абсолютным отрицанием. Однако абсолютная
реальность именно потому, что она абсолютна, не есть реальность;
следовательно, обе противоположности в противоположении только идеальны.
Для того чтобы Я стало реальным, т. е. объектом для самого себя, в нем
должна быть снята реальность, т. е. оно должно перестать быть абсолютной
реальностью. И точно так же: для того чтобы противоположное стало
реальным, оно должно перестать быть абсолютным отрицанием. Для того
чтобы оба стали реальны, они должны как бы разделиться в реальности. Но
это разделение реальности между ними, между субъективным и объективным,
возможно только посредством третьей, парящей между ними деятельности Я,
а эта третья деятельность в свою очередь возможна, только если обе
противоположности сами являются деятельностями Я. 

Таким образом, это продвижение от тезиса к антитезису и от него к
синтезу основывается на изначальном механизме духа, а, если оно чисто
формально (например, в качестве научного метода), оно абстрагируется от
того изначального, материального продвижения, которое разрабатывает
трансцендентальная философия. 

II. Дедукция{ промежуточных звеньев абсолютного синтеза 

Предварительные замечани 

Для этой дедукции мы на основании предыдущего располагаем следующими
данными. 

1. Самосознание есть абсолютный акт, которым для Я положено все. 

Под этим актом понимается не тот свободно осуществляемый акт, который
постулируется философом и являет собой более высокую потенцию, чем
изначальный акт, но акт изначальный, который, будучи предпосылкой всякой
ограниченности и осознанности, сам не осознается. Прежде всего возникает
вопрос о характере этого акта — производства 

279 

лен он или непроизволен? Ни произвольным, ни непроизвольным этот акт
назван быть не может, ибо эти понятия вообще приложим лишь в сфере,
доступной объяснению; действие, будь оно произвольно или непроизвольно,
уже заранее предполагает ограниченность (сознание). Действие же, которое
служит причиной всякой ограниченности и не может быть объяснено исходя
из какого либо другого, должно быть абсолютно свободным. Но абсолютная
свобода тождественна абсолютной необходимости. Если бы мы могли,
например, мыслить действия Бога, то они должны были бы быть абсолютно
свободными, но эта абсолютная свобода была бы и абсолютной
необходимостью, ибо в Боге немыслимы какие либо законы и действия,
которые не вытекали бы из внутренней необходимости его природы. Подобным
актом и является изначальный акт самосознания — абсолютно свободный, ибо
он не определен ничем, кроме Я, абсолютно необходимый, ибо он вытекает
из внутренней необходимости природы Я. 

Однако возникает вопрос: каким образом философ обретает уверенность в
том, что этот изначальный акт осуществляется, или узнает о нем?
Очевидно, не непосредственно, а путем умозаключений. С помощью философии
я обнаруживаю, что в каждый данный момент я возникаю для самого себя
только посредством подобного акта; из этого я делаю вывод, что
изначально я также мог возникнуть только посредством такого акта. Я
обнаруживаю, что сознание объективного мира присутствует в каждом
моменте моего сознания, и, следовательно, умозаключаю, что нечто
объективное уже изначально должно присутствовать в синтезе самосознания
и затем вновь возникать из самосознания в процессе его развертывания. 

Однако, если философ и удостоверяется в этом акте в качестве такового,
как удостоверяется он в его определенном содержании? Без сомнения,
посредством свободного воспроизведения этого акта, что и является
началом всякой философии. Но откуда философу известно, что этот
вторичный произвольный акт тождествен тому изначальному и абсолютно
свободному акту? Ибо если всякое ограничение, а следовательно, и всякое
время возникает только посредством самосознания, то тот изначальный акт
не может осуществляться во времени; поэтому говорить о начале бытия
разумного существа самого по себе столь же невозможно, как и утверждать,
что оно существовало от века. Я в качестве Я абсолютно вечно, т. е. вне
всякого времени; между тем тот вторичный акт Необходимым 

280 

на определенный момент времени; откуда же философу известно, что данный,
происходящий во временном потоке акт соответствует тому, который
происходит вне всякого времени и создает время как таковое? Я, будучи
помещено во временной поток, являет собой непрерывный переход от
представления к представлению; правда, в его власти прервать этот ряд с
помощью рефлексии — всякое философствование и начинается с того, что эта
последовательность представлений абсолютно прерывается. С этого момента
последовательность, которая была непроизвольной, становится
произвольной. Однако откуда известно философу, что этот акт, попавший в
ряд его представлений вследствие того, что их последовательность
прерывается, тождествен тому изначальному акту, с которого начинается
весь ряд? 

Каждый, кто вообще согласен с тем, что Я возникнет лишь посредством
собственного действования, согласится и с тем, что посредством
прерывающего временной ряд произвольного действия, в результате которого
только и возникает Я, для меня не может возникнуть ничего другого, кроме
того, что возникло для меня посредством этого действования изначально и
вне всякого времени. Этот изначальный акт самосознания все время
продолжается, ибо весь ряд моих представлений — не что иное, как
развертывание данного единого синтеза. Вследствие этого я в каждый
данный момент могу возникнуть для себя так же, как я возник изначально.
Я есть лишь то, что я есть, только благодаря своему действованию (ибо я
абсолютно свободен), но посредством этого определенного действования
всегда возникает только Я; следовательно, я могу умозаключить, что и
изначально оно возникает посредством того же действования. 

Здесь надлежит привести общее соображение, связанное со сказанным выше.
Если первая конструкция философии является воспроизведением изначальной,
то и все ее конструкции будут лишь такими воспроизведениями. Пока Я
занято изначальным развертыванием абсолютного синтеза, существует лишь
единый ряд действий, изначальных и необходимых; но, как только я это
развертывание прерываю и по своей воле возвращаюсь в его исходную точку,
для меня возникает новый ряд, в котором свободно все то, что в первом
было необходимо. Первый ряд — оригинал, второй — копия, или
воспроизведение. Если во втором ряду содержится не больше и не меньше,
чем в первом, то воспроизведение совершенно,— возникает истинная и
завершенна 

281 

шейная философия. В противном случае возникает философия ложная и
незавершенная. 

Следовательно, философия вообще не что иное, как свободное
воспроизведение, свободное повторение изначального ряда действий, в
которых развертывается единый акт самосознания. Первый ряд по отношению
ко второму реален, второй по отношению к первому идеален. Поскольку
второй ряд начинается и продолжается свободно, представляется
неизбежным, что в него будет привнесен произвол, но этот произвол может
быть только формальным, не определяющим содержания действия. 

Поскольку объектом философии является изначальное возникновение
сознания, она — единственная наука, в которой присутствует упомянутый
двойной ряд. Во всех остальных науках существует лишь один ряд. Талант
философа заключается не только в том, чтобы суметь свободно повторить
ряд изначальных действий, но прежде всего в том, чтобы в этом свободном
повторении сознавать изначальную необходимость этих действий. 

2. Самосознание (Я) есть борьба абсолютно противоположных деятельностей.
Одну из них, изначально уходящую в бесконечность, мы назовем реальной,
объективной, ограничиваемой; другую, тенденцию созерцать себя в этой
бесконечности,— идеальной, субъективной, не ограничиваемой. 

3." Изначально обе деятельности полагаются одинаково бесконечными.
Основание для полагания ограничиваемой деятельности в качестве конечной
дано нам уже идеальной (рефлектирующей ее) деятельностью. Следовательно,
сначала надлежит дедуцировать, как может быть ограничена идеальная
деятельность. Акт самосознания, из которого мы исходим, объясняет нам
прежде всего лишь то, как ограничивается объективная, а не субъективная
деятельность; поскольку же идеальная деятельность полагается в качестве
основания всякого ограничения объективной деятельности, она именно
поэтому полагается не в качестве изначально неограниченной (тем самым
допускающей ограничение, как объективная), а в качестве совершенно не
допускающей ограничения. Если объективная деятельность, в качестве
изначально неограниченной, но именно поэтому допускающей ограничение,
свободна по содержанию, но ограничена по форме, то идеальная
деятельность, в качестве изначально не допускающей ограничения, именно
поэтому, будучи ограничена, становится свободной не по содержанию, но
только по форме. На этой неограничиваемости 

282 

идеальной деятельности основана вся конструкция теоретической философии,
в практической же философии это соотношение будет обратным. 

4. Поскольку в самосознании заключена бесконечная борьба (2, 3), то в
едином абсолютном акте, из которого мы исходим, заключена бесконечность
объединенных и тесно 

связанных действий, полное выявление которых было бы бесконечной
задачей. (Если бы ее когда либо удалось полностью разрешить, перед нами
открылись бы все связи 

объективного мира и все определения природы вплоть до бесконечно
мелких.) Поэтому философия может остановиться лишь на тех действиях,
которые составляют как бы 

эпоху в истории самосознания, и показать их взаимосвязь. (Так, например,
ощущение есть действие Я, которое, если бы можно было остановиться на
всех его промежуточных 

звеньях, неизбежно привело бы нас к дедукции всех свойств природы, что
невозможно.) Итак, философия является историей самосознания, проходящего
различные эпохи; последовательность их создает упомянутый единый
абсолютный синтез. 

5. В этой истории движущим началом служит идеальная деятельность,
которая, как предполагается, не допускает ограничения. Задача
теоретической философии — объяснить идеальность предела — равнозначна
задаче объяснить, как может быть ограничена идеальная деятельность,
которую до сих пор рассматривали в качестве не 

допускающей ограничения. 

ПЕРВАЯ ЭПОХА 

ОТ ИЗНАЧАЛЬНОГО ОЩУЩЕНИЯ ДО ПРОДУКТИВНОГО СОЗЕРЦАНИЯ 

А. Задача: объяснить, как Я может созерцать себя ограниченным 

Решение 

1. Посредством того, что противоположные деятельности самосознания
проникают друг в друга в некой третьей деятельности, из них возникает
нечто общее. Спрашивается, какими свойствами будет обладать это общее.
Будучи продуктом противоположных бесконечных деятельностей, оно
необходимым образом должно быть конечным. Оно есть не противоборство
этих деятельностей, мыслимое в движении, но фиксированная борьба. Оно
объединяет противоположные направления, а соединение противоположных на 

283 

правлений равнозначно покою. Однако это общее должно быть чем то
реальным, так как противоположности, которые до синтеза лишь идеальны,
должны посредством синтеза обрести реальность. Следовательно, это общее
надлежит мыслить не как взаимное уничтожение двух деятельностей, а как
равновесие, к которому они свободно приводят друг друга и сохранение
которого обусловливается продолжающимся соперничеством двух
деятельностей. 

(Следовательно, продукт можно было бы охарактеризовать как нечто
реальное в бездействии или как бездействующее реальное. То, что реально,
не будучи деятельным, есть только вещество, только продукт воображения,
то, что никогда не существует без формы и здесь также присутствует лишь
в качестве промежуточного звена исследования. В ходе данного объяснения
уже устраняется непонятность того, как материя может производиться
(создаваться) и в своей вещественности. Всякая вещественность есть лишь
выражение равновесия между противоположными деятельностями, которые
сводят друг друга к простому субстрату деятельности. (Представим себе
рычаг; обе нагрузки действуют только на точку опоры, которая,
следовательно, и является общим субстратом их деятельности.) К тому же
этот субстрат возникает не произвольно, посредством свободного
продуцирования, а совершенно непроизвольно, при помощи третьей
деятельности, столь же необходимой, как тождество самосознания.) 

Если бы это третье, общее, продолжало действовать, оно оказалось бы в
самом деле конструкцией самого Я, не в качестве только объекта, но
субъекта и объекта одновременно. (В изначальном акте самосознания Я
стремится к тому, чтобы вообще стать для себя только объектом, однако не
может этого достигнуть, не становясь именно поэтому удвоенным (для
наблюдателя). Эта противоположность должна снять себя в общей
конструкции из обоих, субъекта и объекта. Если бы теперь Я созерцало
себя в этой конструкции, то оно стало бы для себя объектом не просто в
качестве объекта, а в качестве субъекта и объекта одновременно (в
качестве полного Я).) 

2. Однако это общее не сохраняется. 

а) Поскольку идеальная деятельность сама участвует в этой борьбе, она
также должна быть ограничена. Обе деятельности не могут быть соотнесены
друг с другом и проникать друг в друга в чем то общем, не будучи
ограничены друг другом. Ибо идеальная деятельность — не только
отрицающая (лишающая), но реально противоположная, 

284 

отрицательная, по отношению к другой. Она (это явствует из предыдущего)
столь же положительна, как и другая, но лишь в противоположном смысле,
следовательно, может быть ограничена так же, как она. 

Ь) Однако идеальная деятельность была положена как совершенно не
допускающая ограничения, следовательно, она и не может быть
действительно ограничена, а, так как сохранение общего обусловлено
соперничеством двух деятельностей (1), это общее также не может длиться.


(Если бы Я не пошло дальше этой первой конструкции или если бы это общее
могло действительно длиться, то Я было бы безжизненной природой,
лишенной ощущения и способности созерцания. То, что природа возвышается
в своём развитии от мертвой материи до чувствительности, в
естествознании (для которого Я — лишь вновь творящая себя с самого
начала природа) может быть объяснено только тем, что и здесь продукт
первого снятия обеих противоположностей не может длиться.) 

3. Только что было сказано (1): если бы Я созерцало себя в этом общем,
оно обрело бы полное созерцание самого себя (в качестве субъекта и
объекта); однако такое созерцание невозможно именно потому, что
созерцающая деятельность сама участвует в конструкции. Поскольку,
однако, Я есть бесконечное стремление созерцать себя, то 

легко понять, что созерцающая деятельность не может остаться в
конструкции. Таким образом, в упомянутом взаимопроникновении двух
деятельностей лишь реальна 

окажется ограниченной, идеальная же останется совершен но
неограниченной. 

4. Следовательно, посредством выведенного механизма реальная
деятельность ограничена, однако еще не для самого Я. В соответствии с
методом теоретической философии — дедуцировать то, что положено в
реальное Я (для наблюдателя), и для идеального Я — все наше исследование
обращается к решению вопроса, как реальное Я может быть ограничено и для
идеального Я,— а к этому и сводится поставленная нами задача: объяснить,
каким образом 

Я созерцает себя в качестве ограниченного. 

а) Реальная, теперь ограниченная, деятельность должна быть положена как
деятельность Я, т. е. должно быть выявлено основание отождествления этой
деятельности и Я. Поскольку же эта деятельность должна быть приписана Я,
а следовательно, одновременно от него отличаться, то Должно быть
выявлено и основание их различения. 

То, что мы здесь называем Я, есть только идеальна 

285 

деятельность. Поэтому основание для соотнесения и различения следует
искать в одной из двух деятельностёй. Основание для соотнесения и
различения всегда находится в соотносимом; поскольку же идеальная
деятельность здесь одновременно и соотносящаяся, то это основание надо
искать в деятельности реальной. 

Основание различения двух деятельностёй есть граница, положенная в
реальную деятельность, ибо идеальная деятельность совершенно не
ограничиваема, реальная же теперь ограничена. Основание для соотнесения
обеих также следует искать в реальной деятельности, т. е. в самой
реальной деятельности должно содержаться нечто идеальное. Возникает
вопрос, как же это возможно? Две деятельности различимы лишь посредством
границы, ибо и их противоположные направления также различимы лишь
посредством границы. Если граница не положена, то в Я есть только
тождество, в котором ничего не может быть различено. Если же граница
положена, то в Я существуют две деятельности, ограничивающая и
ограниченная, субъективная и объективная. Общим для них является,
следовательно, хотя бы то, что обе они изначально совершенно
необъективны, т. е.— поскольку никакие другие свойства идеальной
деятельности нам еще неизвестны — что обе они одинаково идеальны. 

Ь) Приняв такую предпосылку, мы можем, далее, сделать следующее
умозаключение. 

Идеальная, до сих пор не ограниченная деятельность есть бесконечное
стремление Я стать для себя объектом в реальной деятельности.
Посредством того, что в реальной деятельности идеально (что делает ее
деятельностью Я), она может быть соотнесена с идеальной деятельностью, и
Я может созерцать себя в ней (первая само объективация Я). 

Однако Я не может созерцать реальную деятельность как тождественную
себе, не обнаруживая в ней одновременно как нечто чуждое себе то
отрицательное в ней, что делает ее неидеальной. Положительное,
превращающее обе деятельности в деятельность Я, обще обеим,
отрицательное же присуще только реальной; поскольку созерцающее Я
познает в объективном положительное, созерцающее и созерцаемое едины;
поскольку оно обнаруживает в нем отрицательное, обнаруживающее и
обнаруживаемое уже не едины. Обнаруживающее есть совершенно не
ограничиваемое и неограниченное, обнаруженное — ограниченное. 

Сама граница выступает как нечто такое, от чего можно 

286 

абстрагироваться, что может быть моложено и не положено, как случайное,
положительное же в реальной деятельности — как нечто такое, от чего
абстрагироваться нельзя. Именно поэтому граница может выступать только
как обнаруженное, т. е. чуждое Я, противоположное его природе. 

Я есть абсолютная основа всякого полагания. Следовательно, утверждение
«нечто противоположно Я» означает: положено нечто, что не положено
посредством Я. Следовательно, созерцающее должно обнаруживать в
созерцаемом нечто (ограниченность), что не положено посредством Я в
качестве созерцающего. 

(Здесь впервые очень отчетливо выступает различие между точкой зрения
философа и точкой зрения его объекта. Мы, философствующие, знаем, что
единственное основание ограниченности объективного заключено в
созерцающем, или субъективном. Само созерцающее Я этого не знает и, как
теперь стало очевидным, знать не может. Созерцание и ограничение
изначально едины. Но Я не может одновременно созерцать и созерцать себя
созерцающим, а тем самым и ограничивающим. Поэтому необходимо, чтобы
созерцающее, ищущее в объективном только самого себя, находило в нем
отрицательное в качестве положенного не самим созерцающим. Если философ
также утверждает, что так оно и есть (как это делает догматик), то лишь
потому, что он постоянно объединяется со своим объектом и становится на
его точку зрения.) 

Отрицательное обнаруживается как не положенное посредством Я, и именно
поэтому оно составляет то, что только и может быть обнаружено (что позже
превратится в чисто эмпирическое). 

«Я обнаруживает ограничение как положенное не им самим» — это означает:
Я обнаруживает его как положенное чем то противоположным Я, т. е. как
положенное посредством не Я. Следовательно, Я не может созерцать себя
ограниченным, не созерцая это ограничение как аффинирование со стороны
не Я. 

Философ, который останавливается на этом, не может объяснить ощущение
(ибо само собой понятно, что самосозерцание в ограниченности, так, как
мы его здесь вывели, есть не что иное, как то, что в обыденной речи
называется ощущением) иначе чем аффицированием вещью самой по себе.
Поскольку посредством ощущения в наши представления привносится
определенность, то он и будет объяснять ее только этой аффекцией. Ибо
утверждать, что Я в своих представлениях лишь получает нечто, что оно 

287 

есть чистая рецептивность, он не может из-за присутствующей здесь
спонтанности, а также и потому, что даже в самих вещах (так, как они нам
представляются) совершенно очевидны следы деятельности Я. Таким образом,
данное воздействие будет производиться не вещами, как мы их себе
представляем, а вещами, как они суть независимо от наших представлений.
Таким образом, то, что в представлениях спонтанно, будет рассматриваться
как относящееся к Я, а то, что рецептивно,— как относящееся к вещам. Так
же то, что в объектах положительно, будет рассматриваться как продукт Я,
а то, что в них отрицательно (акцидентально),— как продукт не Я. 

Что Я обнаруживает себя в качестве ограниченного чем то ему
противоположным, выведено из самого механизма ощущения. Из этого
следует, что все акцидентальное (все, относящееся к ограниченности)
должно представляться нам как не допускающее конструирования, как
необъяснимое из Я, тогда как положительное в вещах может быть понято как
конструкция Я. Однако положение, что Я (наш объект) обнаруживает себя в
качестве ограниченного посредством противоположного, ограничивается тем,
что Я обнаруживает это противоположное только в себе. 

Утверждается не то, что в Я есть нечто ему абсолютно противоположное, но
что Я обнаруживает в себе нечто в качестве ему абсолютно
противоположного. «Противоположное есть в Я» — это означает: оно
абсолютно противоположно Я; «Я обнаруживает в себе нечто в качестве
противоположного» означает: оно противоположно Я только в аспекте своего
обнаружения и характере этого обнаружения; так оно* и есть. 

Обнаруживающее есть бесконечное стремление созерцать самого себя,
стремление, в котором Я чисто идеально и абсолютно не ограничиваемо. То,
в чем обнаруживается, есть не чистое, а аффицированное Я. Следовательно,
обнаруживающее и то, в чем обнаруживается, сами противоположны друг
другу. То, что заключено в обнаруживаемом, есть для обнаруживающего,
причем лишь постольку, поскольку оно есть обнаруживающее, т. е. нечто
чужеродное. 

Или яснее. Я в качестве бесконечного стремления к самосозерцанию находит
в себе в качестве созерцаемого или, что то же самое, находит в себе (ибо
созерцаемое и созерцающее в этом акте не различаются) нечто ему
чужеродное. Но что же такое это обнаруженное (или ощущаемое) в этом
искании? Ведь ощущаемое также есть только само Я. Все ощущаемое есть
лишь непосредственно 

288 

наличное, абсолютно неопосредствованное, это заключено уже в самом
понятии ощущения. Я в самом деле находит нечто противоположное, но
находит его только в самом себе. Однако в Я нет ничего, кроме
деятельности; следовательно, противоположно Я может быть лишь отрицание
деятельности. То, что Я находит в себе нечто противоположное, означает,
таким образом, что оно находит в себе снятую деятельность. Ощущая, мы
никогда не ощущаем объект; ощущение никогда не дает нам понятия объекта;
будучи полностью противоположно понятию оно, следовательно, есть
отрицание деятельности. Умозаключение от этого отрицания к объекту как
его причине производится значительно позже, причем основание его также
может быть показано в самом Я. 

Если Я всегда ощущает лишь свою снятую деятельность, то ощущаемое не
есть нечто отличное от Я; Я ощущает только само себя, что в обычном
философском словоупотреблении находит свое выражение уже в том, что
ощущаемое называется чем то только субъективным. 

Дополнени 

1. В соответствии с произведенной нами дедукцией возможность ощущения
основана: 

a) на нарушенном равновесии двух деятельностей; следовательно, в
ощущении Я уже не может созерцать себя как субъект объект, но только как
простой ограниченный 

объект; таким образом, ощущение есть лишь это самосозерцание в
ограниченности; 

b) на бесконечном стремлении идеального Я созерцать себя в Я реальном.
Это возможно только посредством того, что являет собой общее для
идеальной (Я теперь — только 

эта деятельность) и реальной деятельностей, т. е. посредством
положительного в реальной деятельности; противоположное же произойдет
посредством отрицательного в 

ней. Следовательно, Я сможет и это отрицательное лишь обнаружить
(linden), т. е. лишь ощутить (empfinden) в себе. 

2. Реальность ощущения основана на том, что Я не созерцает ощущаемое как
положенное им самим. Оно ощущаемо лишь постольку, поскольку Я созерцает
его 

в качестве не положенного им. Таким образом, то, что отрицательное
положено самим Я, можем видеть мы, но наш объект, Я, не может этого
видеть по той простой причине, что созерцать и ограничивать для Я — одно
и то 

Ю.Ф. Шеллинг, т. 1 

289 

же. Я (объективно) ограничивается тем, что оно себя (субъективно)
созерцает; однако Я не может одновременно созерцать себя как объект и
созерцать себя созерцающим, а следовательно, не может и созерцать себя
ограничивающим. На этой невозможности одновременно становиться в
изначальном акте самосознания для себя объектом и созерцать себя
становящимся для себя объектом основана реальность всякого ощущения. 

Заблуждение, согласно которому ограниченность есть нечто абсолютно
чуждое Я и может быть объяснена только воздействием некоего не Я,
возникает, следовательно, лишь потому, что акт, посредством которого Я
становится ограниченным, не есть тот акт, посредством которого оно
созерцает себя ограниченным; правда, они различаются не но времени,— ибо
в Я все то, что мы представляем последовательно, дано одновременно,— а
по своему характеру. 

Акт, посредством которого Я ограничивает самого себя, есть не что иное,
как акт самосознания; на нем в качестве основания для объяснения всякой
ограниченности мы должны остановиться уже потому, что совершенно
непонятно, как аффекция вообще может превратиться в представление или
знание. Даже если допустить, что какой либо объект воздействует на Я как
на объект, то подобная аффекция могла бы создать только нечто
однородное, т. е. также лишь объективную определенность. Ибо закон
причинности распространяется только на однородные вещи (вещи одного и
того же мира) и не переходит из одного мира в другой. Таким образом,
превращение изначального бытия в знание было бы постижимо лишь в том
случае, если бы можно было показать, что и само представление есть род
бытия; впрочем, это и является объяснением, предлагаемым материализмом,
системой, которую охотно принял бы каждый философ, если бы она
действительно давала то, что обещает. Однако в том виде, в каком
материализм существует до сих пор, он совершенно непонятен, а когда он
становится понятным, он по существу уже ничем не отличается от
трансцендентального идеализма. Объяснять мышление как материальное
явление можно, лишь превращая материю в призрак, в простую модификацию
интеллигенции, общими функциями которой являются мышление и материя. Но
этим материализм сам возвращает нас к духовному как к изначальному.
Правда, не может быть и речи о том, чтобы объяснять бытие из знания
таким образом, будто бытие есть результат действия знания; между тем и
другим вообще не может быть причинной связи, и они 

290 

вообще никогда бы не встретились, не будь они изначально едины в Я.
Бытие (материя), рассматриваемое как продуктивность, есть знание;
знание, рассматриваемое как продукт, есть бытие. Если знание вообще
продуктивно, оно должно быть таковым целиком и полностью, а не частично;
в знание ничто не может привходить извне, ибо все сущее тождественно
знанию и вне знания нет ничего. Если один фактор представления находится
в Я, то и другой должен находиться в нем, так как в объекте они
нераздельны. Предположим, например, что только вещественность
принадлежит вещам, тогда эта вещественность до того момента, когда она
достигает Я, или во всяком случае на стадии перехода от вещи к
представлению должна быть бесформенной, что, конечно, немыслимо. 

Но если изначальная ограниченность положена самим Я, то каким образом
оно ее ощущает, т. е. видит в ней нечто себе противоположное? Вся
реальность познания связана с ощущением, поэтому философия, неспособная
объяснить ощущение, уже тем самым несостоятельна. Ибо истина всего
познания, без сомнения, основана на чувстве принуждения, ее
сопровождающем. Бытие (объективность) всегда выражает лишь
ограниченность созерцающей или производящей деятельности. Утверждение «в
этой части пространства есть куб» означает лишь то, что в этой части
пространства действие моего созерцания может проявиться только в форме
куба. Следовательно, основу всей реальности познания составляет
независимая от созерцания основа ограниченности. Система, устраняющая
эту основу, была бы догматическим трансцендентальным идеализмом. Против
трансцендентального идеализма подчас выдвигаются доводы, которые были бы
убедительны, будь они направлены против догматического
трансцендентального идеализма,— непонятно только, к чему опровергать то,
что никогда не придет в голову ни одному человеку. Если же догматичен
тот идеализм, который утверждает, что ощущение не может быть объяснено
воздействием извне, что в представлении нет ничего даже акцидентального,
что было бы присуще вещи самой по себе, более того, что, допуская
подобное воздействие на Я, вообще невозможно мыслить что либо разумное,—
тогда наш идеализм действительно догматичен. Реальность знания устранял
бы только такой идеализм, согласно которому изначальная ограниченность
возникает свободно и сознательно, тогда как трансцендентальный идеализм
настолько не считает нас свободными в этом отношении, что мог бы
удовлетворить любого 

291 

ста. Трансцендентальный идеализм утверждает только, что Я никогда не
ощущает саму вещь (ибо в этот момент она еще не существует) или что либо
переходящее из вещи в Я, но ощущает непосредственно только самого себя,
свою собственную снятую деятельность. Этот идеализм не перестает
объяснять, почему тем не менее необходимо, чтобы эту положенную только
идеальной деятельностью ограниченность мы созерцали как нечто совершенно
чуждое Я. 

Это объяснение дает нам положение, что акт, посредством которого Я
объективно ограничивается, отличен от акта, посредством которого Я
ограничивается для самого себя. Акт самосознания объясняет лишь
ограничение объективной деятельности. Однако Я, поскольку оно идеально»
есть бесконечное самовоспроизведение (vissui reproductive in
infinitum9); идеальная деятельность, достигая своей изначальной границы,
ничего не знает об ограничении; следовательно, посредством этой
деятельности Я лишь обнаруживает себя ограниченным. Основание того, что
Я обнаруживает себя в этом действии ограниченным, не может заключаться в
данном действии, оно заключается в действии предшествующем.
Следовательно, в данном действии Я ограничено без своего участия', но
то, что оно обнаруживает себя ограниченным без своего участия, и
составляет все то, что заключается в ощущении и является условием
объективности всякого знания. А то, что ограничение представляется нам
чем то от нас независимым, не нами созданным, объясняется действием
механизма ощущения, благодаря которому акт, полагающий в качестве
предпосылки сознания ограничение, сам не осознается. 

3. Всякая ограниченность возникает для нас только посредством акта
самосознания. На этом положении необходимо остановиться, так как именно
оно, вне всякого сомнения, сопряжено с наибольшими трудностями в
понимании нашего учения. 

Изначальная необходимость осознавать самого себя, возвращаться к самому
себе уже есть ограничение, но это — ограничение целиком и полностью. 

Ограниченность не возникает заново для каждого отдельного представления;
она раз и навсегда полагается синтезом, содержащимся в самосознании. Я
постоянно пребывает внутри этой изначальной ограниченности и никогда не
выходит из нее; в отдельных представлениях Я эта ограниченность лишь
различным образом развертывается. 

Трудности, обнаруживаемые в нашем учении, объясняются большей частью
неспособностью различать ограни 

292 

ограниченность изначальную и ограниченность дедуцированную. 

Изначальная ограниченность, присущая нам, как и всем разумным существам,
состоит в том, что мы вообще конечны. Это свойство отделяет нас не от
других разумных существ, а от бесконечности. Однако всякая
ограниченность должна быть определенной', невозможно допустить мысль,
что возникает ограниченность вообще, так чтобы одновременно не возникла
и определенная ограниченность. Следовательно, определенная
ограниченность должна возникать вместе с ограниченностью вообще в одном
и том же акте. Акт самосознания есть единый абсолютный синтез, в этом
едином акте одновременно возникают все предпосылки сознания,
следовательно, и определенная ограниченность, которая наряду с
ограниченностью вообще есть предпосылка сознания. 

То, что Я вообще ограничено, непосредственно следует из бесконечного
стремления Я становиться для себя объектом; тем самым ограниченность
вообще объяснима, но ограниченность вообще совершенно не связана с
определенной ограниченностью, и тем не менее обе они возникают в одном и
том же акте. Оба этих обстоятельства — что определенная ограниченность
не может быть определена ограниченностью вообще и что она тем не менее
возникает одновременно и в едином акте с нею — и делают определенную
ограниченность непонятной и непостижимой в философии. Правда, столь же
несомненно, как то, что я вообще ограничен, я должен быть ограничен
определенным образом, и эта определенность должна уходить в
бесконечность; эта уходящая в бесконечность определенность и создает всю
мою индивидуальность. Следовательно, необъяснимым является не самый факт
того, что я определенным образом ограничен, а способ этого ограничения.
Так, можно, например, вывести в общей форме, что я принадлежу к
определенному типу интеллигенции, но не то, что я принадлежу именно к
этому типу; можно вывести, что я занимаю там определенное место, но не
то, что я занимаю именно это место. Так, можно с необходимостью вывести,
что вообще существует система наших представлений, но не то, что мы
ограничены этой сферой представлений. Правда, если мы заранее принимаем
в качестве предпосылки определенную ограниченность, из нее можно вывести
ограниченность определенных представлений; однако тогда определенная
ограниченность есть лишь то, в чем мы объединяем ограниченность всех
отдельных представлений, и, следовательно, может быть в свою очередь 

293 

выведена из них. Так, например, приняв в качестве предпосылки, что эта
определенная часть универсума, а в ней это определенное небесное тело
составляет непосредственную сферу нашего внешнего созерцания, можно
вывести, что в этой определенной ограниченности необходимы эти
определенные созерцания. И если бы мы могли провести сравнение внутри
всей нашей планетной системы, мы, без сомнения, могли бы установить,
почему наша Земля состоит именно из этих, а не из других веществ, почему
ей свойственны имению эти, а не иные явления, почему, следовательно,
когда мы принимаем в качестве предпосылки именно эту сферу созерцаний, в
ряду наших созерцаний встречаются именно эти, а не другие созерцания.
После того как мы посредством всего синтеза нашего сознания
переместились в эту сферу, в ней уже не может быть ничего, что бы ему
противоречило и не было бы необходимо. Это проистекает из изначальной
последовательности нашего духа, которая столь велика, что каждое
явление, которое нам встречается, предполагает эту определенную
ограниченность; она настолько необходима, что, если бы ее не было, вся
система наших представлений стала бы внутренне противоречивой. 

В. Задача: объяснить, как Я созерцает самого себя ощущающим 

Объяснение 

Я ощущает, созерцая самого себя изначально ограниченным. Это созерцание
есть деятельность, но Я не может одновременно созерцать и созерцать себя
созерцающим. Следовательно, в действии созерцания оно не сознает никакой
деятельности; поэтому в ощущении всегда мыслится не понятие действия, а
понятие страдательности. В настоящий момент Я для самого себя — только
ощущаемое. Ибо единственное, что вообще ощущается, есть его реальная
ограниченная деятельность, которая, правда, становится объектом для Я. Я
есть также и ощущающее, но только для нас, философствующих, а не для
самого себя. Именно поэтому противоположность, полагаемая одновременно с
ощущением (противоположность между Я и вещью самой по себе), также
полагается в Я не для самого Я, но только для нас. 

Этот момент самосознания мы будем в дальнейшем называть моментом
изначального ощущения. Это — момент, в котором Я созерцает себя в
изначальной ограниченности, не осознавая этого созерцания, так что само
это 

294 

созерцание не становится для него объектом. В этот момент Я полностью
фиксировано в ощущаемом и как бы потеряно в нем. 

Следовательно, в более точном определении задача такова: как Я, которое
до сих пор было только ощущаемым, становится ощущающим и ощущаемым
одновременно? 

Из изначального акта самосознания могло быть выведено лишь наличие
ограниченности. Для того чтобы Я стало ограниченным для самого себя, оно
должно созерцать себя в качестве такового; этим созерцанием, служащим
опосредствованием между Я неограниченным и Я ограниченным, был акт
ощущения, от которого, однако, по указанной выше причине в сознании
остается лишь след пассивности. Таким образом, этот акт ощущения должен
быть сам превращен в объект, и нам надлежит показать, как он осознается.
Нетрудно предвидеть, что эта задача может быть решена только посредством
нового акта. 

Это вполне соответствует синтетическому методу. Две противоположности а
и b (субъект и объект) объединяются действием х, но х содержит новую
противоположность с и d (ощущающее и ощущаемое), действие х само
превращается, следовательно, в объект; и объяснить его может лишь новое
действие, равное z, в котором, быть может, также содержится
противоположность, и т. д. 

Решение I 

Я ощущает, когда оно обнаруживает в себе нечто ему противоположное, т.
е.— поскольку Я только деятельность — когда оно обнаруживает в себе
реальное отрицание деятельности, состояние аффицированности. Однако, для
того чтобы быть ощущающим для самого себя, Я (идеальное) должно положить
в себя ту пассивность, которая до этого есть только в реальном Я, что,
разумеется, может быть осуществлено только посредством деятельности. 

Здесь мы достигли того пункта, к которому с давних пор постоянно
возвращался эмпиризм, безуспешно пытаясь найти необходимое объяснение.
Впечатление извне объясняет мне только пассивность ощущения, в лучшем
случае — обратное действие на воздействующий объект, примерно так, как
упругое тело отталкивает ударившее его другое тело или как зеркало
отражает падающий на него свет; однако впечатление извне не объясняет
обратного действия, возвращения Я к самому себе, не объясняет, как 

295 

оно переносит впечатление извне на себя в качестве Я, в качестве
созерцающего. Объект никогда не возвращается к самому себе и не
соотносит с собой впечатления извне: именно поэтому он не обладает
способностью ощущать. 

Таким образом, Я не может быть ощущающим для самого себя, не будучи
вообще деятельным. Причем действующее здесь Я не может быть
ограниченным, а должно быть не допускающим ограничения. Однако это
идеальное Я неограниченно только в противоположность объективной, теперь
ограниченной деятельности, следовательно, лишь постольку, поскольку оно
переходит границу. Если мы подвергнем рефлексии то, что происходит в
каждом ощущении, то обнаружим, что в каждом ощущении должно
присутствовать нечто, об этом впечатлении знающее, но при этом от него
не зависящее и выходящее за его пределы; ибо даже суждение, что
впечатление исходит от объекта, предполагает деятельность, которая не
останавливается на этом впечатлении, но переходит на нечто, находящееся
вне его. Следовательно, Я не есть ощущающее, если в нем не содержится
переходящая границу деятельность. Посредством этой деятельности Я, чтобы
стать для самого себя ощущающим, должно вобрать в себя чужеродное
(идеальное) ; однако это чужеродное само находится в Я, это — снятая
деятельность Я. Для дальнейшего рассмотрения следует более точно
определить отношение между этими двумя деятельностями. Неограниченная
деятельность изначально идеальна, как всякая деятельность Я, как,
следовательно, и реальная деятельность; но в противоположность реальной
она идеальна лишь постольку, поскольку она переходит границу.
Ограниченная деятельность реальна лишь постольку, поскольку
рефлектируется, что она ограничена, идеальна же постольку, поскольку
рефлектируется, что в принципе она равна идеальной; следовательно, она
реальна или идеальна в зависимости от того, в каком аспекте
рассматривается. Далее, очевидно, что идеальная деятельность в качестве
таковой различима только в противоположении реальной и наоборот; это
может быть подтверждено простейшими примерами, например тем, что
вымышленный объект может быть определен в качестве такового только в
противоположность реальному, а каждый реальный объект как таковой — лишь
в противоположность положенному в основу суждения вымышленному объекту.
Приняв эту предпосылку, можно сделать следующие выводы. 

1. «Я должно быть ощущающим для самого себя» 

296 

означает: оно должно, будучи деятельным, вобрать в себя нечто
противоположное себе. Между тем это противоположное — не что иное, как
граница или точка препятствия, а она находится только в реальной
деятельности, которая отличимая от идеальной лишь посредством этой
границы. Следовательно, утверждение «Я должно вобрать в себя
противоположное» означает: оно должно включить его в свою идеальную
деятельность. Это возможно только в том случае, если граница приходится
на идеальную деятельность, и произойти это должно посредством
деятельности самого Я. (Задача всей теоретической философии, как теперь
становится все более ясным, сводится к решению только этой проблемы, а
именно установлению того, как граница становится идеальной или как
ограничивается также идеальная (созерцающая) деятельность. Можно было
заранее предвидеть (см. выше А, 2), что нарушенное равновесие между
идеальной и реальной деятельностями должно быть восстановлено; это столь
же несомненно, как то, что Я есть Я. Показать, как оно будет
восстановлено, будет в дальнейшем нашей единственной задачей.) Однако
граница приходится только на линию реальной деятельности, и, наоборот,
реальна именно та деятельность Я, на которую приходится граница. Далее,
идеальная и реальная деятельности изначально, абстрагировано от границы,
неразличимы, разделение между ними создает лишь граница. Следовательно,
деятельность идеальна, т. е. различима в качестве идеальной, только по
ту сторону границы или поскольку она переходит границу. 

Таким образом, утверждение, что граница должна приходиться на идеальную
деятельность, означает: граница должна быть по ту сторону границы, что
является очевидным противоречием. Оно должно быть разрешено. 

2. Идеальное Я могло бы направить свои усилия на то, чтобы снять
границу, и, будучи снятой, граница неизбежно совпала бы с линией
идеальной деятельности, однако она не должна быть снята, она должна
войти в идеальную деятельность в качестве границы, т. е. неснятой. 

Идеальное Я могло бы также ограничить самого себя, следовательно,
создать границу. Однако и в этом случае не было бы объяснено то, что
требует объяснения. Ибо тогда граница, положенная в идеальное Я не была
бы той же, которая положена в реальное Я, как это должно быть. Если бы
мы даже захотели допустить, что Я, бывшее до этого момента чисто
идеальным, стало для самого себя объектом и тем самым подверглось
ограничению, то и это ни на шаг 

297 

не продвинуло бы нас; тем самым мы просто вернулись бы к первому пункту
нашего исследования, когда Я, которое прежде было чисто идеальным,
впервые разделяется и как бы распадается на субъективное и объективное. 

Следовательно, остается принять только нечто промежуточное между снятием
и созиданием. Таковым является определение. То, что мне надлежит
определить, должно быть в наличии независимо от меня. Но по мере того,
как я его определяю, оно вследствие самого этого определения становится
зависимым от меня. Далее, определяя неопределенное, я снимаю его в
качестве неопределенного и создаю его в качестве определенного. 

Следовательно, идеальная деятельность должна определить границу. Сразу
возникают два вопроса. 

а) Что же означает положение: «граница определяется идеальной
деятельностью»? 

В сознании теперь от границы не осталось ничего, кроме следа абсолютной
пассивности. Поскольку в ощущении акта Я себя не осознает, остается лишь
результат. Эта пассивность до сих пор совершенно неопределенна. Однако
пассивность вообще столь же немыслима, как ограниченность вообще. Всякая
пассивность — пассивность определенная', это столь же несомненно, как
то, что она возможна только посредством отрицания деятельности.
Следовательно, граница была бы определена, если бы была определена
пассивность. 

Упомянутая чистая пассивность есть лишь материал ощущения, лишь
ощущаемое в его чистом виде. Пассивность была бы определена, если бы Я
дало ей определенную сферу — определенный круг деятельности (если
позволительно применить здесь это не вполне подходящее выражение) .
Тогда Я было бы пассивно только внутри этой сферы, вне ее оно было бы
активно. 

Это действие определения было бы, следовательно, продуцированием, а
материалом этого продуцирования была бы изначальная пассивность. 

Но возникает второй вопрос. 

Как может мыслиться само это продуцирование? Я не может произвести
упомянутую сферу, не будучи деятельным, но не может также произвести
сферу в качестве сферы ограниченности, не становясь само ограниченным.
Будучи ограничивающим, Я деятельно, поскольку же оно есть ограничивающее
ограниченность, оно само становится ограниченным. 

Это действие продуцирования есть, следовательно, 

298 

абсолютное соединение активности и пассивности. Я в этом акте пассивно,
так как оно не может определить ограниченность, не предполагая заранее
ее наличие. Но и обратное: Я (идеальное) ограничивается здесь лишь
постольку, поскольку оно стремится определить ограниченность.
Следовательно, в этом действии содержится деятельность, предполагающая
страдательность, и, наоборот, страдательность, которая предполагает
деятельность. 

Прежде чем мы вновь подвергнем рефлексии это объединение пассивности и
активности в самом действии, следует остановиться на том, что же мы
обрели бы благодаря этому действию, если бы оно в самом деле могло быть
обнаружено в Я. 

В предшествующий момент сознания Я было лишь ощущаемым для самого себя,
а не ощущающим. В данном действии оно становится ощущающим для самого
себя. Поскольку оно ограничивается, оно становится для себя объектом
вообще. Однако объектом для себя оно становится в качестве активного (в
качестве ощущающего), так как ограничивается оно только в акте
ограничения. 

Таким образом Я (идеальное) становится для себя объектом в качестве
ограниченного в своей активности. 

Я ограничивается здесь лишь постольку, поскольку оно деятельно. Для
эмпиризма не составляет труда объяснить впечатление, ибо он полностью
игнорирует, что Я для того, чтобы стать в качестве Я ограниченным (т. е.
ощущающим), уже должно быть деятельным. Вместе с тем Я здесь деятельно
лишь постольку, поскольку оно уже ограничено, и именно эта взаимная
обусловленность деятельности и страдательности мыслится в ощущении,
поскольку оно связано с сознанием. 

Однако, быть может, именно потому, что Я здесь становится для самого
себя ощущающим, оно перестает быть ощущаемым, наподобие того как в
предшествующем действии оно, будучи ощущаемым, не могло быть для самого
себя ощущающим. В этом случае Я в качестве ощущаемого было бы вытеснено
из сознания и его место заняло бы нечто другое, ему противоположное. 

Так оно и происходит. Выведенное нами действие есть продуцирование. В
этом продуцировании идеальное Я совершенно свободно. Следовательно,
основание того, что в продуцировании этой сферы оно ограничивается, не
может находиться в нем самом, оно должно быть вне его. Сфера есть
продукт Я, но граница сферы не есть его продукт, поскольку оно
производит, а поскольку оно в настоящий 

299 

момент сознания только производящее, то граница сферы вообще не есть
продукт Я. Она — только граница между Я и ему противоположным, вещью
самой по себе, и не находится теперь, следовательно, ни в Я, ни вне Я, а
есть лишь то общее, в котором Я и противоположное ему соприкасаются друг
с другом. 

Тем самым этим действием, если только возможность его постижима, была бы
дедуцирована также противоположность между Я и вещью самой по себе,
одним словом, было бы выведено и для самого Я все то, что в
предшествующем изложении было положено только для философа. 

// 

Все вышеизложенное, безусловно, свидетельствует о том, что данное нами
решение проблемы правильно, однако ход этого решения еще не ясен ввиду
отсутствия ряда промежуточных звеньев. 

Наше решение показывает, что идеальное Я не может быть пассивным, не
будучи до того уже деятельным, что, следовательно, одно только
воздействие извне на идеальное (созерцающее) Я никак не может объяснить
ощущение; однако вместе с тем оказалось, что идеальное Я не может быть
определенным образом деятельным, не будучи уже страдательным, одним
словом, что в этом действии активность и пассивность друг друга
предполагают. 

Однако, даже если последнее действие, посредством которого ощущение
полностью полагается в Я, именно таково, между ним и изначальным
ощущением должны еще быть промежуточные звенья, так как это действие уже
вводит нас в тот порочный круг, из которого испокон веку пытались выйти
философы; оставаясь верными ходу нашего изложения, мы должны, чтобы
полностью понять суть дела, заставить этот порочный круг возникнуть у
нас на глазах. Что мы должны попасть в этот порочный круг, выведено в
ходе предшествующего изложения, но еще не показано, как это происходит.
И следовательно, наша задача действительно еще не решена. Задача
состояла в следующем: объяснить, как изначальная граница переходит в
идеальное Я. Совершенно очевидно, что в предшествующем изложении этот
первый переход не объяснен. Мы объясняли его ограничением
ограниченности, приписываемым нами идеальному Я. Но каким образом Я
вообще ограничивает пассивность? Мы сами признали, что эта деятельность
уже предполагает наличие страдательности 

300 

в идеальном Я, так же как, впрочем, и, наоборот, страдательность
предполагает деятельность Я. Мы должны проникнуть в основание, в силу
которого возникает этот порочный круг, так как только это позволит нам
надеяться полностью решить нашу задачу. 

Вернемся к первому установленному нами противоречию. Я есть все, что оно
есть, только для самого себя. Следовательно, и идеально оно только для
самого себя, идеально лишь постольку, поскольку оно полагает или
признает себя таковым. Если под идеальной деятельностью понимать лишь
деятельность Я вообще, в той мере, в какой она только от него исходит и
только в нем коренится, то изначально Я не что иное, как идеальная
деятельность. Если граница находится в Я, то она, безусловно, находится
в его идеальной деятельности. Однако эта ограниченная идеальная
деятельность постольку, поскольку она ограничивается, не признается
идеальной именно потому, что она ограничена. Идеальной признается только
деятельность, переходящая границу, и постольку, поскольку она это
совершает. Эта переходящая границу деятельность должна быть,
следовательно, ограничена — противоречие, заключенное уже в самом
требовании: Я должно стать объектом в качестве ощущающего (т. е. в
качестве субъекта); разрешено это противоречие может быть только в том
случае, если для идеального Я переход через границу и ограничение — одно
и то же или если Я становится реальным именно потому, что оно идеально. 

Допустим, что это так, допустим, что Я ограничивается посредством
простого перехода границы, тогда оно, переходя границу, было бы еще
идеальным и становилось бы в качестве идеального, или в своей
идеальности, реальным и ограниченным. 

Спрашивается, как нечто подобное мыслимо. 

И эту задачу мы сможем решить лишь в том случае, если положим стремление
к самосозерцанию бесконечным. От изначального ощущения в Я не осталось
ничего, кроме границы просто в качестве таковой. Я для нас идеально,
лишь поскольку оно, даже уже ощущая, переходит границу. Но признать
самого себя идеальным (т. е. ощущающим) оно может, только
противопоставив свою деятельность, переходящую границу, деятельности,
заторможенной внутри границы, или реальной. Различимы они только во
взаимном противоположении и соотнесении друг с другом. Однако это в свою
очередь возможно только посредством 

301 

третьей деятельности, которая находится внутри и вне границы
одновременно. 

Эта третья, одновременно идеальная и реальная деятельность, несомненно,
есть та выведенная нами (1) производящая деятельность, в которой
активность и пассивность должны быть взаимообусловлены. 

Следовательно, теперь мы можем определить промежуточные звенья
производящей деятельности и полностью вывести ее саму. Эти звенья
таковы. 

1. Я в качестве бесконечного стремления созерцать само себя было уже в
предшествующий момент ощущающим, т. е. созерцающим себя ограниченным.
Однако граница всегда проходит между двумя противоположностями, поэтому
Я не могло созерцать себя ограниченным, не переходя необходимым образом
на что то по ту сторону границы, 

т. е. не переходя границу. Подобная переходящая через границу
деятельность была положена для нас уже в ощущении, но она должна быть
положена и для самого Я, и 

лишь тогда Я станет для себя объектом в качестве ощущающего. 

2. Объектом должно стать не только то, что до сих пор было объективным в
Я, но и субъективное в нем. Это про исходит посредством того, что для
него становится объектом деятельность, переходящая границу. Однако Я не
может созерцать какую либо деятельность в качестве переходящей границу,
не противопоставляя эту деятельность другой деятельности, которая не
переходит границу, и не соотнося ее с ней. Подобное созерцание самого
себя в своей идеальной и реальной деятельности, в своей переходящей
границу, ощущающей, и в своей заторможенной внутри границы, ощущаемой,
деятельностях возможно только по средством третьей деятельности,
одновременно заторможенной внутри границы и переходящей ее, одновременно


идеальной и реальной; именно эта деятельность и есть та, в которой Я
становится для себя объектом в качестве ощущающего. Поскольку Я есть
ощущающее, оно идеально, 

поскольку оно есть объект, оно реально; таким образом, деятельность,
посредством которой оно становится объектом в качестве ощущающего,
должна быть идеальной 

и реальной одновременно. 

Следовательно, поставленную нами проблему — объяснить, как Я созерцает
себя в качестве ощущающего,— можно было бы определить и таким образом:
как Я становится в одной и той же деятельности идеальным и реальным. Эта
одновременно идеальная и реальная деятельность 

302 

есть та постулированная нами производящая деятельность, в которой
активность и пассивность взаимно обусловлены друг другом. Таким образом,
генезис этой третьей деятельности объясняет нам также причину
возникновения того порочного круга, в который мы попали вместе с Я (I). 

Генезис этой деятельности таков. В первом акте (акте самосознания) Я
созерцается вообще и тем самым, т. е. посредством того, что оно
созерцается, ограничивается. Во втором акте оно созерцается не вообще, а
определенным образом, в качестве ограниченного, однако в качестве
ограниченного оно не может созерцаться так, чтобы идеальная деятельность
не переходила границу. Тем самым в Я возникает противоположность двух
деятельностей, которые, будучи деятельностями одного и того же Я,
непроизвольно объединяются в третьей, в которой необходима взаимная
обусловленность аффицированное ™ и деятельности или в которой Я идеально
лишь постольку, поскольку оно одновременно реально, и, наоборот,—
благодаря чему Я становится для себя объектом в качестве ощущающего. 

3. В этой третьей деятельности Я парит между переходящей границу
деятельностью и деятельностью заторможенной. Благодаря этому парению Я
они обретают соотнесенность друг с другом и фиксируются в качестве
противоположных. 

Спрашивается: 

а) в качестве чего фиксируется идеальная деятельность? Будучи вообще
фиксированной, она перестает быть чистой деятельностью. В этом же акте
она противополагается деятельности, заторможенной внутри границы,
следовательно, рассматривается в качестве деятельности фиксированной, но
противоположной реальному Я. Будучи рассмотрена в качестве
фиксированной, она обретает идеальный субстрат; будучи рассмотрена в
качестве деятельности, противоположной реальному Я, она сама становится
реальной деятельностью, но только в этом противоположении; она
становится деятельностью чего то реально противоположного реальному Я.
Это реально противоположное реальному Я и есть вещь сама по себе. 

Следовательно, переступившая границу, объективировавшаяся теперь
деятельность исчезает из сознания в качестве таковой и превращается в
вещь саму по себе. 

Нетрудно сделать следующее замечание. Единственным основанием
изначального ограничения является, согласно сказанному выше,
созерцающая, или идеальная, деятельность Я; однако именно она дана здесь
в рефлексии самого 

303 

Я как основание ограничения, но не как деятельность Я — ибо Я теперь
только реально,— а как деятельность, противоположная Я. Следовательно,
вещь сама по себе — не что иное, как тень идеальной, переступившей
границу деятельности, которая посредством созерцания отбрасывается на Я
и тем самым сама является продуктом Я. Догматик, считающий вещь саму по
себе реальной, стоит на той же точке зрения, что и Я в настоящий момент.
Вещь сама по себе возникает для него в действовании, остается то, что
возникло, а не действие, посредством которого оно возникло.
Следовательно, изначально Я не ведает, что это противоположное есть его
продукт, и в этом неведении оно должно оставаться, пока оно замкнуто в
магическом кругу, очерченном вокруг него самосознанием; рассеять эту
иллюзию может лишь философ, открывающий выход из этого круга. 

Теперь мы достигли в нашей дедукции той стадии, когда впервые для самого
Я есть нечто вне Я. В данном действии Я впервые направлено на нечто,
находящееся по ту сторону границы, и сама граница теперь не что иное,
как точка соприкосновения между Я и противоположным ему. В изначальном
ощущении присутствовала только граница, здесь же — нечто по ту сторону
границы, посредством чего Я объясняет себе границу. Следует ожидать, что
тем самым и граница обретет иное значение, в чем мы вскоре и убедимся.
Изначальное ощущение, в котором Я было лишь ощущаемым, превращается в
созерцание, в котором Я впервые становится для самого себя ощущающим, но
именно поэтому перестает быть ощущаемым. Для Я, созерцающего себя
ощущающим, ощущаемое есть переступившая границу идеальная (ранее
ощущающая) деятельность, которая теперь, однако, уже не созерцается как
деятельность Я. Изначально реальную деятельность ограничивает само Я, но
оно не может осознаваться в качестве ограничивающего, не превращаясь в
вещь саму по себе. Третья дедуцированная здесь деятельность есть
деятельность, в которой ограниченное и ограничивающее одновременно
разъединены и соединены. 

Остается еще исследовать: 

Ь) что происходит в этом действии с реальной, или заторможенной,
деятельностью? 

Идеальная деятельность превратилась в вещь саму по себе, следовательно,
реальная деятельность превратится посредством того же действия в
противоположное вещи самой по себе, т. е. в Я само по себе. Я, которое
до сих пор 

304 

всегда было субъектом и объектом одновременно, теперь впервые есть нечто
само по себе; изначально субъективное в Я перенесено через границу и
созерцается там как вещь сама по себе; то, что остается внутри границы,
есть чисто объективное в Я. 

Таким образом, мы достигли в нашей дедукции того пункта, в котором Я и
противоположное ему разъединяются не только для философа, но и для
самого Я. Изначальная двойственность сознания теперь как бы разделена
между Я и вещью самой по себе. От данного действования Я остается,
следовательно, не просто пассивность, но две реальные противоположности:
Я и вещь сама по себе, на которых основана определенность ощущения, и
только теперь можно считать, что проблема, как Я становится ощущающим
для самого себя, полностью решена. До сих пор решить эту задачу не могла
ни одна философия, и уж менее всего эмпиризм. Между тем следует
отметить, что если эмпиризм тщетно пытается объяснить переход
впечатления из чисто пассивного Я в Я мыслящее и активное, то не меньшую
трудность это представляет и для идеализма. Ибо, как бы ни возникала эта
пассивность, под воздействием ли вещи вне нас или как следствие
изначального механизма самого духа, она остается пассивностью, и
объяснения требует все тот же переход. Эту трудность разрешает чудо
продуктивного созерцания, и без него она вообще разрешена быть не может.
Ведь очевидно, что Я не мог созерцать себя в качестве ощущающего, не
созерцая себя в качестве самому себе противоположного, в ограничивающей
и ограниченной деятельности одновременно, в том взаимоопределение
активности и пассивности, которое возникает указанным выше способом; все
дело лишь в том, что эта противоположность в самом Я, которую видит
только философ, его объекту, Я, предстает в виде противоположности между
ним самим и чем то вне его. 

4. Продукт парения между реальной деятельностью и деятельностью
идеальной есть Я само по себе на одной стороне, вещь сама по себе — на
другой, и оба они суть факторы созерцания, которое должно быть теперь
выведено. Одновременно возникает вопрос, как оба они определены
дедуцированным нами действием. 

а) Что Я определено этим действием как чисто объективное, было только
что доказано. Однако таковым оно становится лишь в том взаимоотношении,
в котором оно теперь находится с вещью самой по себе. Ибо, будь
ограничивающее еще в нем, оно было бы лишь постольку, поскольку 

305 

оно себе является, тогда как теперь оно есть само по себе и как бы
независимо от самого себя, в полном соответствии с требованием
догматика, который достигает только этой стадии. 

(Речь здесь идет не о том Я, которое деятельно в этом акте, ибо оно в
своей ограниченности идеально и, наоборот, в своей идеальности
ограниченно, оно не только субъект и не только объект, так как заключает
в себе все (полное) Я; относящееся к субъекту являет себя как вещь сама
по себе, а относящееся к объекту — как Я само по себе.) 

Ь) Вещь определена сначала только как нечто абсолютно противоположное Я.
Однако Я определено как деятельность, следовательно, и вещь должна быть
определена как деятельность, но только как противоположная деятельности
Я. Но всякое противоположение должно быть определенным; следовательно,
невозможно, чтобы вещь была противоположна Я, не будучи одновременно
ограниченной. Здесь объясняется, что означает «Я должно вновь ограничить
и пассивность» (I). Пассивность ограничивается посредством того, что
ограничивается ее условие, вещь. Ограниченность в ограниченности,
которая, как мы с самого начала видели, возникает с ограниченностью
вообще, осознается только вместе с противоположностью Я и вещи самой по
себе. Вещь определена как деятельность, противоположная Я, и тем самым
как основание ограниченности вообще, как сама ограниченная деятельность
и тем самым как основание определенной ограниченности. Чем же ограничена
вещь? Той же границей, которой ограничено и Я. В той же степени, в какой
деятельно Я, недеятельна вещь, и наоборот. Только посредством этого
общего ограничения они находятся во взаимодействии. Но то, что одна и та
же граница есть граница и Я, и вещи, т. е. что вещь ограничена лишь
постольку, поскольку ограничено Я, а Я — лишь постольку, поскольку
ограничен объект,— короче говоря, взаимоопределение в данном действии
активности и пассивности в Я — видит только философ; в последующем
действии это увидит и Я, однако, как того следует ожидать, в совсем иной
форме. Граница все еще остается той же, которая изначально была положена
самим Я, но теперь она уже выступает не только как граница Я, но и как
граница вещи. Вещь обретает лишь столько реальности, сколько было снято
в самом Я его изначальной деятельностью. Однако, так же как Я
представляется самому себе ограниченным без своего содействия,
представляется ему таковой и вещь, и, связывая полученный результат с
тем, от 

306 

чего мы отправлялись, мы приходим к тому, что здесь, следовательно,
идеальная деятельность ограничивается непосредственно тем, что она
переходит границу и созерцается в качестве таковой. 

Из этого легко можно умозаключить, как посредством этого действи 

с) будет определена граница. Поскольку она есть одновременно граница для
Я и для вещи, ее основание не может заключаться ни в том ни в другом;
ибо если бы оно заключалось в Я, то его активность не была бы
обусловлена пассивностью; если бы в вещи, то его пассивность не была бы
обусловлена активностью, короче говоря, действие не было бы тем, что оно
есть. Поскольку основание границы не находится ни в Я, ни в вещи, оно не
находится нигде, граница просто есть, потому что она есть, и она такова,
потому что такова. Таким образом, она должна рассматриваться
применительно к Я и применительно к вещи как совершенно случайная.
Следовательно, в созерцании граница есть то, что и для Я, и для вещи
совершенно случайно; более точное определение или объяснение здесь еще
невозможно, оно будет дано лишь в последующем изложении. 

5. Парение, в результате которого Я и вещь сама по себе остаются в
качестве противоположных, не может длиться, ибо этим противостоянием
положено противоречие в самом Я (в том, которое парит между ними). Между
тем Я есть абсолютное тождество. Следовательно, столь же несомненно, как
Я = Я, непроизвольно и необходимо возникает третья деятельность, в
которой две противоположности полагаются в некоем относительном
равновесии. 

Всякая деятельность Я исходит из противоречия в нем самом. Ибо,
поскольку Я есть абсолютное тождество, ему не нужно иного основания,
определяющего к деятельности, кроме двойственности в нем самом, и
продолжение всякой духовной деятельности зависит от длящегося действия,
т. е. постоянного возникновения в нем этого противоречия. 

Противоречие выступает здесь, правда, как противоположность между Я и
чем то вне его, однако оно может быть выведено как противоречие между
идеальной и реальной деятельностями. Для того чтобы Я созерцало
(ощущало) самого себя в изначальной ограниченности, оно должно
стремиться выйти из ограниченности. Ограниченность, необходимость,
принуждение — все это чувствуется только в противоположении
неограниченной деятельности. Ведь без воображаемого нет ничего
действительного. Следовательно, самим ощущением в Я уже положено
противоречие. 

307 

Оно ограничено и одновременно стремится перейти грани 

ДУ 

Это противоречие не может быть снято, но не может и оставаться.
Следовательно, объединение возможно только посредством третьей
деятельности. 

Эта третья деятельность есть созерцающая вообще, так как ограничиваемым
здесь мыслится идеальное Я. 

Однако это созерцание есть созерцание созерцания, ибо оно — созерцание
ощущения. Ощущение уже само есть созерцание, но созерцание в первой
потенции (отсюда и простота всех ощущений, невозможность определить их,
так как определение всегда синтетично). Выведенное же теперь созерцание
есть, следовательно, созерцание во второй потенции, или, что то же
самое, продуктивное созерцание. 

С. Теория продуктивного созерцания Предварительные замечани 

Декарт с позиций физика сказал: «Дайте мне материю и движение, и я
построю вам мир». Трансцендентальный философ говорит: «Дайте мне
природу, состоящую из противоположных деятельностей, одна из которых
уходит в бесконечность, другая стремится созерцать себя в этой
бесконечности, и я создам вам из этого интеллигенцию со всей системой ее
представлений». Все другие науки предполагают интеллигенцию уже данной,
философ же рассматривает ее в становлении, заставляя ее как бы
возникнуть у него на глазах. 

Я — только основа, на которую нанесена интеллигенция со всеми ее
определениями. Этот изначальный акт самосознания объясняет нам только,
как Я ограничивается в своей объективной деятельности, в своем
изначальном стремлении, но не объясняет, как оно ограничивается в своей
субъективной деятельности, или в знании. Лишь продуктивное созерцание
перемещает изначальную границу в идеальную деятельность и есть первый
шаг Я к интеллигенции. 

Необходимость продуктивного созерцания, систематически дедуцированная
здесь из всего механизма Я, должна быть непосредственно выведена вообще
из понятия знания в качестве его общего условия; ибо если всякое знание
обретает свою реальность из непосредственного познания, то это познание
присутствует лишь в созерцании, тогда как понятия суть лишь тени
реальности, отбрасываемые воспроизводящей 

308 

способностью, рассудком, который сам предполагает нечто высшее, не
имеющее вне себя оригинала и производящее посредством изначальной силы
из самого себя. Поэтому неподлинный идеализм, т.е. система, превращающая
всякое знание в видимость, неизбежно ведет к снятию всякой
непосредственности в нашем познании, хотя бы тем, что полагает вне нас
независимые от наших представлений оригиналы; напротив, система, которая
ищет происхождение вещей в деятельности духа, идеальной и реальной
одновременно, именно потому, что она является наиболее совершенным
идеализмом, должна быть и наиболее совершенным реализмом. Ибо если
наиболее совершенный реализм непосредственно познает вещи сами по себе,
то он доступен лишь той природе, которая видит в вещах только свою
собственную реальность, ограниченную собственной деятельностью. Подобная
природа в качестве души вещей проникала бы в них как в свой
непосредственный организм и, подобно тому как мастер наиболее совершенно
познает свое творение, изначально прозревала бы их внутренний механизм. 

Попытаемся, напротив, объяснить очевидность чувственного созерцания,
исходя из гипотезы, что в нашем созерцании есть нечто, привходящее в
него посредством толчка или впечатления. Прежде всего, посредством
толчка в представляющее существо перейдет не сам предмет, а лишь
произведенное им действие. Между тем в созерцании присутствует не просто
действие предмета, а сам предмет в своей непосредственной наличности.
Можно было бы, конечно, попытаться с помощью умозаключений объяснить,
как к впечатлению присоединяется предмет, если бы не оказалось, что в
созерцании полностью отсутствуют какие бы то ни было следы умозаключений
или опосредствование понятиями, такими, например, как причина и
действие, что перед нами предстает не продукт силлогизма, а сам предмет.
Можно было бы также попытаться объяснить присоединение предмета к
ощущению некой производящей способностью, которая приходит в движение
под действием внешнего импульса, но тогда невозможно было бы объяснить
непосредственный переход в Я внешнего предмета, от которого исходит
впечатление,— разве что пришлось бы выводить впечатление или толчок из
некой силы, способной полностью владеть душой и как бы проникать в ее
глубины. Поэтому для догматика самое последовательное — набросить покров
таинственности на происхождение представлений о вещах внешнего мира, 

309 

говорить об этом как об откровении, не допускающем никаких дальнейших
объяснений, или объяснять непостижимое возникновение чего то столь
чужеродного представлению как впечатление от внешнего объекта,
посредством некой силы, для которой, как для божества (единственного
непосредственного объекта нашего познания, согласно этой системе), и
невозможное возможно. 

По-видимому, догматикам даже отдаленно неведомо, что в такой науке, как
философия, предпосылки недопустимы, более того, что здесь прежде всего
необходимо дедуцировать именно те понятия, которые обычно считаются
самыми обычными и укоренившимися. В таком объяснении и обосновании,
безусловно, нуждается и различение между тем, что привходит извне, и
тем, что идет изнутри. Однако именно потому, что я это объясняю, я
полагаю наличие такой сферы сознания, где этого разъединения еще нет,
где внутренний и внешний миры еще едины. Таким образом, совершенно
несомненно, что философия, для которой непреложным законом является не
оставлять ничего недоказанным и не выведенным, в силу простой
последовательности, как бы даже не желая того, становится идеализмом. 

До сих пор еще никто из догматиков не предпринял описания или
изображения того, как происходит это внешнее воздействие, хотя, казалось
бы, мы вправе этого ожидать от теории, от которой зависит не более и не
менее как вся реальность знания. Разве что отнести к этому то
постепенное возвышение материи до духовности, совершая которое забывают
лишь об одном — что дух вечно остается островом и достигнуть его,
отправляясь от материи, можно, какой бы путь мы ни избрали, только
прыжком. 

Нельзя бесконечно отклонять подобные требования, ссылаясь на якобы
абсолютную непостижимость этого механизма, так как стремление понять его
все время возрождается, и существует философия, которая декларирует, что
ничего не оставляет недоказанным, притязая на то, что действительно
открыла действие этого механизма; несостоятельным подобное утверждение
можно было бы считать лишь в том случае, если бы в самих объяснениях
этой философии что либо действительно оставалось непонятным. Однако
непостижимо в ней только то, что не соответствует обыденной точке
зрения, отказ от которой является первым условием всякого понимания в
философии. Так, например, тому, для кого во всей деятельности духа нет
ничего бессознательного и не существует иной области, кроме области
сознания, будет столь же непонятно, что 

310 

интеллигенция забывает о себе в своих продуктах, как непонятно, что
художник может полностью раствориться в своем творении. Для такого
человека есть лишь деятельность в рамках принятых моральных норм, ему
неведомо продуцирование, в котором необходимость соединена со свободой. 

Что продуктивное созерцание возникает из того извечного противоречия,
которое постоянно принуждает к деятельности интеллигенцию, стремящуюся
только вернуться в свое тождество, и так же связывает и сковывает ее в
способе совершаемого ею продуцирования, как скована в своем созидании
природа, мы уже частично вывели раньше; это станет еще более ясным в
полной теории созерцания. 

Что касается самого слова «созерцание», то необходимо заметить, что в
это понятие не следует привносить ничего чувственного, например
утверждать, будто одно только зрение есть созерцание,— хотя такое
значение и придают ему в обычном словоупотреблении, что имеет достаточно
глубокую причину. Невежественная толпа объясняет зрение действием
светового луча. Но что такое световой луч? Он сам уже зрение, причем
зрение изначальное, само созерцание. 

Вся теория продуктивного созерцания исходит из выведенного и доказанного
положения: деятельность, переходящая границу, и деятельность,
заторможенная внутри границы, соотнесенные друг с другом, фиксируются в
качестве противоположных — первая — как вещь сама но себе, вторая — как
Я само по себе. 

Здесь сразу же мог бы возникнуть вопрос, как положенная в качестве
совершенно не допускающей ограничения идеальная деятельность может быть
фиксирована, а тем самым и ограничена. Но дело в том, что ограничивается
эта деятельность не в качестве созерцающей, или деятельности Я будучи
ограничена, она перестает быть деятельностью Я и превращается в вещь
саму по себе. Теперь эта созерцающая деятельность сама стала чем то
созерцаемым и поэтому перестала быть созерцающей (а ограничения не
допускает только созерцающая деятельность как таковая). 

Созерцающая деятельность, которая заняла ее место, есть деятельность,
занятая продуцированием, и именно поэтому одновременно и реальная
деятельность. Эта также прикованная к продуцированию идеальная
деятельность в качестве созерцающей все еще не допускает ограничения.
Ибо хотя в продуктивном созерцании она также 

ограничивается, 

311 

но ограничена она только в данный момент, тогда как реальная
деятельность остается длительно ограниченной. Если окажется, что всякое
продуцирование, совершаемое интеллигенцией, основано на противоречии
между не допускающей ограничения идеальной деятельностью и деятельностью
заторможенной, реальной, то продуцирование будет столь же бесконечным,
как само это противоречие, и вместе с идеальной деятельностью, также
ограниченной в продуцировании, в продуцирование будет положен принцип
прогрессивного движения. Всякое продуцирование в данный момент конечно,
но то, что в нем осуществляется, становится условием нового
противоречия, которое перейдет в новое продуцирование, и так будет, без
сомнения, продолжаться до бесконечности. 

Если бы в Я не содержалась деятельность, переходящая границу, Я никогда
не вышло бы за пределы своего первого продуцирования; оно было бы
производящим и в своем продуцировании ограниченным, но для созерцающего
извне, а не для самого себя. Так же как для того, чтобы стать ощущающим
для самого себя, Я должно стремиться за пределы изначально ощущаемого,
оно должно, чтобы стать производящим для самого себя, стремиться за
пределы каждого своего продукта. Таким образом, продуктивное созерцание
приводит нас к тому же противоречию, к которому мы пришли, исследуя
ощущение, и посредством этого противоречия продуктивное созерцание так
же поднимется для нас на более высокую ступень, как это произошло с
простым созерцанием в ощущении. 

Что это противоречие должно быть бесконечным, можно наиболее кратко
доказать следующим образом. 

В Я заключена не допускающая ограничения деятельность, однако эта
деятельность не может быть в Я как таковом, так чтобы Я не полагало ее в
качестве своей деятельности. Но Я не может созерцать ее как свою
деятельность, не отличая себя в качестве субъекта, или субстрата, этой
бесконечной деятельности от самой этой деятельности. Именно в силу этого
возникает новая двойственность, противоречие между конечностью и
бесконечностью. Я в качестве субъекта этой бесконечной деятельности
динамически (potentia) 10 бесконечно, сама же деятельность, будучи
положена в качестве деятельности Я, становится конечной; однако,
становясь конечной, она вновь переходит границу, а переходя границу,
опять ограничивается. И это чередование продолжается бесконечно. 

Я, возвысившееся таким образом до интеллигенции, 

312 

i 

оказывается тем самым в состоянии постоянного чередования расширения и
сжатия, но именно это состояние и есть состояние формирования и
продуцирования. Деятельность, которая выступает в этом чередовании,
должна поэтому рассматриваться как производящая деятельность. 

I. Дедукция продуктивного созерцани 

1. Мы оставили наш объект в состоянии парения между противоположностями.
Сами по себе эти противоположно несоединимы, соединены они могут быть
только посредством стремления Я соединить их, что только и дает им
постоянство и взаимосвязь. 

Две противоположности аффинируются лишь действием Я, и, таким образом,
они суть продукт Я — как вещь сама по себе, так и Я, которое здесь
впервые выступает в качестве продукта самого себя. Я, продуктами
которого являются оба, именно тем самым возвышается до интеллигенции.
Допустим, что вещь сама по себе находится вне Я, следовательно, две
противоположности находятся в различных сферах, тогда соединение их было
бы совершенно невозможным, так как сами по себе они несоединимы.
Следовательно, для того чтобы их соединить, необходимо нечто высшее,
способное свести их воедино. Это высшее и есть само Я в более высокой
потенции, или Я, возвысившееся до интеллигенции, о котором впредь всегда
и будет идти речь. Ибо то Я, вне которого есть вещь сама по себе,— лишь
объективное или реальное Я; то Я, в котором заключена вещь сама по
себе,— одновременно идеальное и реальное, т. е. Я на ступени
интеллигенции. 2. Названные противоположности удерживаются вместе 

только действием Я. Однако Я не созерцает самого себя в этом
действовании, следовательно, действие как бы исчезает в сознании,
остается лишь противоположность 

в качестве противоположности. Однако противоположность не могла бы
остаться в сознании в качестве противоположности (противоположные
факторы уничтожили бы 

друг друга) без некой третьей деятельности, которая разделяла бы
(противополагала бы) их друг другу и именно этим соединяла бы их. 

Условие продуктивного созерцания заключается в том, чтобы
противоположность в качестве таковой или чтобы две противоположные друг
другу стороны осознавались в качестве абсолютно (а не только
относительно) противоположных друг другу. Именно это и трудно объяснить.
Ибо 

313 

в Я все привходит только посредством его действования, следовательно, и
эта противоположность. Однако если эта противоположность полагается
благодаря действованию Я, то тем самым она перестает быть абсолютной.
Эта трудность может быть разрешена лишь таким путем: само действование Я
должно исчезнуть в сознании, ибо только тогда две стороны
противоположности (Я и вещь сама по себе) останутся в качестве самих по
себе (посредством самих себя) несоединимыми. Ибо в изначальном действии
их удерживало вместе только действование Я (следовательно, они
удерживались вместе не сами по себе), необходимое только для того, чтобы
довести их до сознания; совершив это, само действование исчезло. 

То, что эта противоположность как таковая остается в сознании, открывает
для сознания большие возможности. Теперь тождество сознания совершенно
снимается не только для наблюдателя, но и для самого Я. Следовательно, Я
приведено к той точке наблюдения, которую изначально занимали мы сами, с
той только разницей, что для Я многое представится совершенно
по-другому, чем представлялось нам. Мы изначально видели Я в борьбе
противоположных деятельностей. Я, не ведая об этой борьбе, должно было
непроизвольно и слепо как бы соединять их в общей конструкции. В эту
конструкцию входила и идеальная, не допускающая ограничения деятельность
Я в качестве таковой; следовательно, вне этой конструкции в качестве
ограниченной могла остаться только реальная деятельность Я. Теперь же,
когда эта борьба становится объектом для самого Я, она для самого себя
созерцающего Я превратилась в противоположность между Я (в качестве
объективной деятельности) и вещью самой по себе. Поскольку вследствие
этого созерцающая деятельность теперь находится вне столкновения (что
происходит потому, что Я возвышается до интеллигенции, или потому, что
сама эта борьба становится объектом для Я), то эта противоположность
может быть снята для самого Я в общей конструкции. Это объясняет также,
почему изначальная противоположность для самого Я, хотя отнюдь не для
философа, есть противоположность между Я и вещью самой по себе. 

3. Эта противоположность сторон, которые сами по себе не допускают
соединения, положена в Я лишь постольку, поскольку Я созерцает ее в
качестве таковой. Это созерцание уже выведено нами, но рассмотрено до
сих пор лишь частично. Дело в том, что в силу изначального тождества
своей сущности Я не может созерцать эту противоположность, 

314 

не создавая в ней вновь тождество, а тем самым и взаимную связь Я с
вещью и вещи с Я. В этой противоположности вещь выступает только в
качестве деятельности, хотя деятельности, противоположной Я. Она,
правда, фиксирована действованием Я, но только в качестве деятельности.
Следовательно, выведенная нами к настоящему моменту вещь есть все еще
активная, деятельная, еще не пассивная, не лишенная деятельности вещь
явления. Ее мы никогда не достигнем, если вновь не внесем в объект
противоположение, а тем самым и равновесие. Вещь сама по себе есть
чистая идеальная деятельность, в которой может быть познано лишь ее
противоположение реальной деятельности Я. Как вещь, так и Я суть только
деятельности. 

Эти противоположные деятельности не могут разъединиться, будучи
объединены общей границей в качестве точки соприкосновения. Однако и
пребывать вместе они не могут, не будучи сведены непосредственно к
некоему третьему, общему для обеих. Лишь поскольку это происходит, они
снимают себя в качестве деятельности. То третье, которое из них
возникает, не может быть ни Я, ни вещью самой по себе, но только
продуктом, занимающим между ними промежуточное положение. Поэтому данный
продукт будет выступать в созерцании не как вещь сама по себе или как
деятельная вещь, а только как явление такой вещи. Вещь, поскольку она
активна и служит причиной страдательности в нас, находится поэтому по ту
сторону момента созерцания или вытесняется из сознания продуктивным
созерцанием, которое, паря между вещью и Я, создает нечто такое, что
находится посредине между тем и другим и, разъединяя их, служит общим
выражением обоих. 

Что это третье есть объект чувственного созерцания, видим также только
мы, но не само Я, и даже для нас это еще не доказано, а лишь подлежит
доказательству. Это доказательство может быть только следующим. В
продукте содержится только то, что содержится в продуктивной
деятельности, а то, что вложено синтезом, может быть извлечено анализом.
Следовательно, в продукте должен быть след обеих названных деятельностей
— как деятельности Я, так и деятельности вещи. 

Для того чтобы узнать, как эти обе деятельности могут быть обнаружены в
продукте, надо сначала знать, как они вообще могут быть различены. 

Одна из этих деятельностей есть деятельность Я, которая изначально, т.
е. до ограничения (а ведь оно только здесь должно быть объяснено в
качестве существующего 

315 

для Я), бесконечна. Нет никаких оснований считать деятельность,
противоположную Я, конечной; напротив, столь же несомненно, как
бесконечна деятельность Я, должна быть бесконечной и противоположная ему
деятельность вещи. 

Однако мыслить две противоположные и внеположные друг другу деятельности
бесконечными невозможно, если обе они положительны по своей природе. Ибо
две равно положительные деятельности могут быть лишь относительно
противоположны, т. е. противоположны только по направлению. 

(Например, если на одно и то же тело действуют в противоположных
направлениях две равные силы А и А, то прежде всего обе они
положительны, так что, будучи объединены, они дадут удвоенную силу;
следовательно, они противоположны не изначально и абсолютно, а только в
своем отношении к телу; как только они оказываются вне этого отношения,
они опять становятся положительными. Совершенно безразлично также, какая
из них будет положена положительной и какая отрицательной. Различимы они
в конечном счете только по противоположности своих направлений.) 

Следовательно, если бы как деятельность Я, так и деятельность вещи были
положительными, т. е. лишь относительно противоположными друг другу, то
различить их можно было бы только по их направленности. Однако обе
деятельности положены в качестве бесконечных, а в бесконечности вообще
нет направлений, поэтому две эти деятельности должны быть изначально
различимы посредством противоположности более высокой, чем
относительная. Одна из этих деятельностей должна быть не только
относительно, но и абсолютно отрицательной по отношению к другой; как
это возможно, еще не показано, здесь лишь утверждается, что так должно
быть. 

(Поставим на место наших лишь относительно противоположных друг другу
сил две другие силы, одна из них = А, другая = —Л; тогда —А изначально
отрицательна и абсолютно противоположна А; если соединить их, то
возникнет не удвоенная сила, как раньше; выражением их соединения будет:
А +{ — А), что равно А—А. Из этого также явствует, почему в математике
можно не принимать во внимание разницу между абсолютной и относительной
противоположностями; причина заключается в том, что для исчисления обе
формулы: а—а и а ( — а), одна из которых служит выражением
относительной, а другая — абсолют 

316 

ной противоположности, совершенно равнозначны. Тем важнее, однако, это
различие, как будет с полной ясностью показано в дальнейшем, для
философии и для физики. Аи —А различимы не только по своей
противоположной направленности, ибо одна из них отрицательна не только в
рамках этого отношения, но абсолютно и по своей природе.) 

Применительно к данному случаю это означает, что деятельность Я
положительна сама по себе и служит основанием всякой положительности.
Ибо она была охарактеризована как стремление распространиться в
бесконечность. Следовательно, деятельность вещи самой по себе должна
быть абсолютно и по самой своей природе отрицательной. Если первая есть
стремление наполнить бесконечность, то вторая, напротив, может мыслиться
только как ограничивающая первую. Сама по себе она не была бы реальной и
должна была бы доказывать свою реальность только своим противоположением
другой деятельности, своим постоянным ограничением ее действия. 

Так оно и есть. То, что нам на данной стадии представляется как
деятельность вещи самой по себе,— не что иное, как идеальная, обращенная
на саму себя деятельность Я, а ее можно представить лишь как
отрицательную но отношению к другой деятельности. Объективная, или
реальная, деятельность существует для себя, она есть и в том случае,
если нет созерцающей деятельности, напротив, созерцающая, или
ограничивающая, деятельность — ничто без того, что должно быть
созерцаемо или ограничено. 

Наоборот, из того, что две деятельности абсолютно противоположны друг
другу, следует, что они должны быть положены в одном и том же субъекте.
Ибо только в том случае, если две противоположные деятельности суть
деятельности одного и того же субъекта, одна может быть абсолютно
противоположна другой. 

(Представим себе, например, тело, которое поднимается под воздействием
направленной от поверхности земли силы = А; непрерывное действие силы
тяжести приведет к тому, что тело, постоянно отклоняясь от прямой линии,
вернется на землю. Если представить себе, что сила тяжести действует
посредством толчка, то и А, и действующий в противоположном направлении
импульс силы тяжести В суть положительные силы и лишь относительно
противоположны друг другу, так что можно совершенно произвольно
принимать в качестве отрицательной как А, так и В. Если же предположить,
что причина тяжести не находится вне 

317 

той точки, из которой исходит сила А, то обе силы, А и В, будут иметь
общий источник. Тогда сразу станет очевидно, что одна из сил необходимо
и изначально отрицательна, а равным образом и то, что если А, т. е.
положительная сила, действует при соприкосновении с телом, то
отрицательная сила должна быть такой, которая действует и на расстоянии.
Первый случай является примером относительного противоположения, второй
— абсолютного. Какой из них мы примем, безразлично для исчисления, но
отнюдь не безразлично для учения о природе.) 

Следовательно, если обе деятельности принадлежат одному и тому же
субъекту, Я, то само собой разумеется, что они должны быть абсолютно
противоположны друг другу; и, наоборот, если они абсолютно
противоположны друг другу, они должны быть деятельностями одного и того
же субъекта. 

Если бы две деятельности были распределены между различными субъектами,
как может показаться в данном случае, поскольку одну деятельность мы
положили в качестве деятельности Я, а другую — в качестве деятельности
вещи, то уходящее в бесконечность стремление Я могло бы ограничиваться
стремлением, идущим в противоположном направлении (стремлением вещи
самой по себе). Однако тогда вещь сама по себе должна была бы находиться
вне Я. Но вещь сама по себе находится только вне реального
(практического) Я; магией созерцания две деятельности соединяются и в
качестве положенных в едином тождественном субъекте (интеллигенции)
выступают как деятельности не относительно, а абсолютно противоположные
друг другу. 

4. Теперь противоположные деятельности, которые должны служить условием
созерцания, определены более точно, и для обеих найдены характеристики,
не зависящие от их направленности. Одна из них — деятельность Я —
узнается по ее положительной природе, другая — по тому ее свойству, что
она вообще может мыслиться только как ограничивающая положительную
деятельность. Применим теперь эти определения к поставленному выше
вопросу. 

В той общности, которая возникает из противоположения двух
деятельностей, должны обнаруживаться следы обеих, а, поскольку теперь
природа обеих нам известна, в соответствии с этим должен быть
охарактеризован и их продукт. 

Поскольку этот продукт есть продукт противоположных 

318 

деятельностей, он уже но одному этому должен быть конечным. 

Далее, этот продукт есть общий продукт противоположных деятельностей,
следовательно, ни одна их них не может снять другую; обе они вместе
должны присутствовать в продукте не в качестве тождественных, но в
качестве того, что они суть, в качестве противоположных деятельностей,
удерживающих друг друга в равновесии. 

Сохраняя равновесие, они, не переставая быть деятельностями, не будут
являть себя в качестве деятельностей. Вспомним пример с рычагом. Для
того чтобы рычаг сохранял равновесие, на обоих его концах должны быть на
равном расстоянии от точки опоры помещены одинаковые тяжести. Каждая
тяжесть действует на рычаг, но ни одна из них не достигает результата
(не являет себя деятельной); ограничивая друг друга, они приходят к
общему результату. То же происходит в созерцании. Обе сохраняющие
равновесие деятельности не перестают вследствие этого быть
деятельностями, так как равновесие существует лишь постольку, поскольку
обе деятельности в качестве деятельностей противоположны друг другу, в
покое находится только их продукт. 

Но, далее, в продукте, поскольку он должен быть общим, должны
обнаруживаться и следы обеих деятельностей. Следовательно, в продукте
должны быть различимы две противоположные деятельности: одна — полностью
положительная, которой присуще стремление распространяться в
бесконечность, другая — в качестве абсолютно противоположной первой
направленная на абсолютную конечность и именно поэтому познаваемая
только в качестве ограничивающей положительную деятельность. 

Только потому, что две деятельности абсолютно противоположны, обе они
могут быть бесконечными. Бесконечны обе, но в противоположном смысле.
(Пояснением может служить бесконечность числового ряда в противоположных
направлениях. Конечная величина, вообще равная единице, может быть
увеличена до бесконечности, и для нее всегда еще можно будет найти
знаменатель, приводящий ее к единице; если же предположить, что она
возрастает 

„ 1 сопредельное, то она становится равной —, т. е. бесконечно 

большой. Ее можно и уменьшать до бесконечности посредством бесконечного
деления; но если предположить, что знаменатель возрастает беспредельно,
то она будет равна 

—, т. е. бесконечно малой.) 

319 

Следовательно, одна из этих деятельностей, будучи неограниченной,
произвела бы положительно бесконечное, Другая — при том же условии —
отрицательно бесконечное. В совместном продукте должны, следовательно,
обнаруживаться следы обеих деятельностей, одна из которых в своей
беспредельности произвела бы положительно бесконечное, другая —
отрицательно бесконечное. 

Но, далее, эти деятельности не могут быть абсолютно противоположны друг
другу, не будучи деятельностями одного и того же тождественного
субъекта. Следовательно, они не могут быть и соединены в одном и том же
продукте без некой третьей, синтезирующей их деятельности. Поэтому в
продукте помимо следов обеих названных деятельностей должен быть
обнаружен и след некой третьей деятельности, синтезирующей две
противоположные деятельности. 

После того как полностью выведены все характерные свойства продукта,
остается только доказать, присутствуют ли все они в том, что мы именуем
материей. 

II. Дедукция материи 

1. Обе деятельности, уравновешивающие друг друга в продукте, могут быть
представлены только в виде фиксированных покоящихся деятельностей, т. е.
в виде сил. 

Одна из этих сил будет по своей природе положительной, она бы бесконечно
расширялась, если бы ее не ограничивала противоположная сила. Что
материи присуща подобная бесконечная сила расширения, может быть
доказано только трансцендентальным методом. Как одна из деятельностей,
из которых сконструирован продукт, в силу самой своей природы стремится
в бесконечность, столь же несомненно должен обладать бесконечной силой
расширения и один из факторов продукта. 

Эта бесконечная сила расширения, сконцентрированная в продукте, будучи
предоставлена самой себе, распространилась бы в бесконечность.
Следовательно, понять, что она удерживается в конечном продукте, можно
лишь при наличии противоположной отрицательной, тормозящей силы,
которая, будучи силой, соответствующей ограничивающей деятельности Я,
также должна наличествовать в общем продукте. 

Следовательно, если бы Я могло в настоящий момент подвергнуть рефлексии
свою конструкцию, оно обнаружило бы ее в качестве общности двух
уравновешивающих друг друга сил, одна из которых, будучи предоставлена
самой себе, произвела бы нечто бесконечно большое, тогда как 

320 

другая, не будучи ограничена, свела бы продукт к бесконечно малому.
Однако в настоящий момент Я еще не рефлектирует. 

2. До сих пор мы принимали во внимание только противоположную природу
двух деятельностей и соответствующих им сил. Однако от их
противоположной природы зависят и их противоположные направления.
Следовательно, мы можем задать вопрос, как эти две силы будут
различаться по своему направлению. Этот вопрос приведет нас к более
точному определению продукта и проложит путь к новому исследованию, ибо
вопрос, как силы, которые мыслятся действующими из одной и той же точки,
могут действовать в противоположном направлении, без сомнения, очень
важен. 

Одна из деятельностей была принята в качестве изначально уходящей в
положительно бесконечное. Но в бесконечности нет направлений. Ибо
направление — это определение, а определение всегда равно отрицанию.
Поэтому положительная деятельность должна выступать в продукте как
деятельность, сама по себе полностью лишенная направления и именно
поэтому распространяющаяся по всем направлениям. Однако следует
заметить, что эта распространяющаяся по всем направлениям деятельность
также различается в качестве таковой лишь с точки зрения рефлексии, так
как в момент продуцирования деятельность нигде не отличается от своей
направленности; показать, как само Я совершает это различение, будет
предметом особого рассмотрения. Теперь возникает вопрос: какое
направление будет отличать в продукте деятельность, противоположную
положительной деятельности? Положению, ожидаемому нами заранее,— «если
положительная деятельность охватывает все направления, то
противоположная ей деятельность будет идти лишь в одном направлении» —
может быть дано строгое доказательство. В понятии направления мыслится и
понятие расширения. Там, где нет расширения, нет и направления.
Поскольку же отрицательная сила абсолютно противоположна силе
расширения, она должна являть собой силу, противную всякому направлению,
следовательно, силу, которая, будучи неограниченной, оказалась бы
абсолютным отрицанием всякого направления в продукте. Но отрицание
всякого направления — это абсолютная граница, просто точка.
Следовательно, эта деятельность является в качестве такой, которая будет
стремиться свести всякое расширение к точке. Эта точка будет указывать
ее направление, следовательно, у нее 

321 

будет только одно направление, направление к этой точке. Представим себе
силу расширения действующей из общего центра С по всем направлениям С А,
С В и т. д.; тогда отрицательная сила, или сила притяжения, будет по
всем направлениям действовать обратно, только к одной точке С. Однако и
к этому направлению относится то, о чем мы напоминали, говоря о
направлениях положительной силы. И здесь деятельность и направление
абсолютно едины, само Я их не различает. 

Так же как направления положительной и отрицательной деятельностей не
отличаются от самих этих деятельностей, не отличаются друг от друга и
сами эти направления. Показать, каким образом Я достигает этого
различения, благодаря которому оно впервые различает пространство как
пространство, время как время, будет предметом дальнейшего исследования.


3. Наиболее важный вопрос, который нам еще остается разрешить
применительно к соотношению двух сил, таков: как в одном и том же
субъекте могут быть объединены противоположные по своим направлениям
деятельности? Как могут действовать в противоположных направлениях две
силы, которые исходят из разных точек, понятно; но совсем не просто
понять, как могут действовать в противоположных направлениях две силы,
которые исходят из одной и той же точки. Если С А, С В и т. д. суть
направления, в которых действует положительная сила, то отрицательная
сила должна действовать в противоположном направлении, т. е. в
направлении А С, В С и т. д. Представим себе, что положительная сила А
ограничивается в точке А; тогда отрицательная сила, которая для того,
чтобы оказать воздействие на точку А, должна была бы сначала пройти
через все промежуточные точки между С и А, была бы совершенно неотличима
от силы расширения, так как действовала бы в одном направлении с ней.
Поскольку же она действует в направлении, противоположном направлению
положительной силы, то верно и обратное, т. е. что она будет
воздействовать на точку А и ограничивать направление А непосредственно,
не проходя отдельные точки между С и А. 

Следовательно, если сила расширения действует только непрерывно, то сила
притяжения, или задерживающая сила, напротив, будет непосредственно
действовать на расстоянии, 

В соответствии с этим взаимоотношение двух сил определяется следующим
образом: поскольку отрицатель 

322 

мая сила действует непосредственно на точку ограничения, то внутри этой
точки будет только сила расширения, за пределом же этой точки сила
притяжения, действующая в направлении, противоположном силе расширения
(хотя из той же точки), с необходимостью распространит свое действие в
бесконечность. 

Ибо, будучи силой, которая действует непосредственно и для которой
расстояние не является препятствием, она должна мыслиться оказывающей
воздействие на расстоянии, уходящей в бесконечность. 

Таким образом, соотношение двух сил теперь такое же, как соотношение
объективной и субъективной деятельности вне продукта. Подобно тому как
деятельность, заторможенная внутри границы, и деятельность, которая,
переходя границу, уходит в бесконечность, суть лишь факторы
продуктивного созерцания, так и разделенные общей (случайной для них)
границей сила отталкивания и сила притяжения (первая из которых
заторможена внутри точки ограничения, а вторая уходит в бесконечность,
причем общая для нее и силы отталкивания граница есть для нее граница
только по отношению к той) суть только факторы конструкции материи, а не
само конструирующее. 

Конструирующей может быть лишь некая третья сила, которая синтезирует
две силы и соответствует синтетической деятельности Я в созерцании. Лишь
с помощью этой третьей, синтетической деятельности можно понять, как две
абсолютно противоположные друг другу деятельности могли быть положены в
одном и том же, тождественном субъекте. Следовательно, сила,
соответствующая в объекте этой деятельности, и будет той, посредством
которой две эти совершенно противоположные друг другу силы положены в
одном и том же, тождественном субъекте. 

(Кант в своих «Метафизических началах естествознания» называет силу
притяжения проникающей силой, однако только потому, что он рассматривает
силу притяжения уже как силу тяжести (следовательно, не в чистом виде).
Поэтому ему для конструкции материи требуются только две силы, тогда как
мы дедуцируем необходимость трех сил. Сила притяжения, мыслимая в ее
чистом виде, т. е. только как фактор конструкции, есть, правда, сила,
действующая непосредственно на расстоянии, но не проникающая сила, ибо
там, где ничего нет, нечего и проникать. Свойство проникать она обретает
лишь благодаря тому, что ее вбирает в себя сила тяжести. Сама сила
тяжести не тождественна силе притяжения, хотя сила притяжени 

И * 

323 

необходимо в нее входит. Сила тяжести не есть и простая сила, как сила
притяжения, но, как явствует из дедукции, сложная сила.) 

Лишь посредством силы тяжести, подлинно продуктивной и творческой,
завершается конструкция материи. Теперь нам остается только сделать из
этой конструкции основные выводы. 

Выводы 

Трансцендентальному исследованию с полным правом может быть предъявлено
требование объяснить, почему материя с необходимостью должна созерцаться
в качестве протяженной в трех измерениях, что до сих пор, насколько нам
известно, никто не пытался объяснить; поэтому мы считаем необходимым
дедуцировать здесь также три измерения материи непосредственно из трех
основных сил, необходимых для конструкции материи. 

Согласно предшествующему исследованию, в конструкции материи следует
различать три момента. 

а) Первый момент — тот, где две противоположные силы мыслятся
объединенными в одной и той же точке. Из этой точки сила расширения
может действовать во всех направлениях, однако различены эти направления
могут быть лишь посредством противоположной силы, которая только и дает
точку ограничения, а следовательно, и точку, указывающую направление.
Однако эти направления не следует смешивать с измерениями, так как
линия, в каком бы направлении она ни шла, всегда имеет только одно
измерение, а именно длину. Отрицательная сила дает определенное
направление силе расширения, которая сама по себе направления лишена.
Однако выше было доказано, что отрицательная сила действует на точку
ограничения не опосредствованно, а непосредственно. Следовательно, если
предположить, что отрицательная сила, исходя из точки С, т. е. из общего
местонахождения обеих сил, непосредственно действует на точку,
ограничивающую линию,— пока еще эта точка может оставаться совершенно
неопределенной,— то, поскольку отрицательная сила действует на
расстоянии, до известной удаленности от С не будет обнаружено никакого
ее действия, господствовать будет только положительная сила; однако где
то на линии окажется точка А, в которой две силы, положительная и
действующая в противоположном направлении, отрицательная, будут
находиться в равновесии, и эта точка будет уже не 

324 

положительной и не отрицательной, а полностью индифферентной. Начиная с
этой точки, отрицательная сила будет расти, пока она в какой либо
определенной точке В не достигнет преобладания; здесь, следовательно,
будет господствовать только отрицательная сила, и именно поэтому линия
будет полностью ограничена. Точка А будет общей точкой ограничения двух
сил, точка В — ограничением всей линии. 

Три точки, расположенные на сконструированной здесь линии,— Су начиная
от которой до А господствует только положительная сила, Л, являющаяся
просто точкой равновесия двух сил, и, наконец, В, где господствует одна
отрицательная сила,— это те же точки, которые мы различаем в магните. 

(Таким образом, без всякого намерения с нашей стороны вместе с первым
измерением материи, длиной, оказался дедуцированным и магнетизм, из чего
можно сделать ряд важных выводов (подробно останавливаться на них мы в
данной работе не можем).) Так, например, из этой дедукции становится
очевидным, что в явлениях магнетизма мы обнаруживаем материю в первый
момент ее конструкции, когда две противоположные силы объединены в одной
точке; что магнетизм, следовательно, является не свойством какой-либо
особой материи, а свойством материи вообще, следовательно, подлинной
категорией физики; далее, что эти три точки, сохраненные для нас
природой в магните, тогда как в других телах они стерты, суть не что
иное, как те априорно выведенные три точки, которые необходимы для
реальной конструкции длины; что магнетизм вообще конструирует длину, и
т. д. Отмечу еще только, что эта дедукция открывает нам такую сторону
физической природы магнетизма, которую мы, быть может, никогда бы не
постигли экспериментальным путем, а именно что положительный полюс
(обозначенный выше точкой С) является местонахождением обеих сил. Ибо
то, что М появляется для нас только в противоположной точке В,
необходимо, так как отрицательная сила может действовать только на
расстоянии. Уже эта предпосылка делает необходимым наличие трех точек в
линии магнитного действия. И наоборот, наличие этих трех точек в магните
доказывает, что отрицательная сила есть сила, действующая на расстоянии,
а все совпадение нашей априорно сконструированной линии с линией магнита
подтверждает правильность всей нашей дедукции. 

Ь) В сконструированной здесь линии В служит точкой 

325 

ограничения линии вообще, Л — общей точкой ограничения двух сил.
Отрицательной силой полагается ограничение вообще; если же отрицательная
сила сама ограничивается в качестве ограничения, то возникает
ограничение ограничения, и оно попадает на точку А, общую границу двух
сил. 

Поскольку отрицательная сила столь же бесконечна, как положительная, то
граница Л будет для нее в такой же мере случайной, как для положительной
силы. 

Но если А случайно для обеих сил, то линию CAB можно также мыслить
разделенной на две линии, С А и А В, отделенные друг от друга границей
А. 

Этот момент, представляющий две противоположные силы полностью
разъединенными и разделенными границей, есть второй момент в конструкции
материи, который в природе находит свое выражение в электричестве. Ибо
если ABC представляет магнит, положительный полюс которого Л,
отрицательный С, а нулевая точка В, то схема электричества возникает для
меня непосредственно благодаря тому, что я представляю себе это единое
тело разделенным на А В и В С', каждое из которых служит выражением
только одной из этих двух сил. Строгое же доказательство этого
утверждения таково. 

До тех пор пока две противоположные силы мыслятся объединенными в одной
и той же точке, ничего другого, кроме сконструированной выше линии,
возникнуть не может, так как направление положительной силы определено
отрицательной силой таким образом, что она может действовать только в
сторону той точки, на которую приходится граница. Обратное,
следовательно, произойдет, как только силы окажутся разъединенными.
Пусть две силы встречаются в точке С. Если мыслить эту точку покоящейся,
то вокруг нее окажется бесчисленное множество точек, по направлению к
которым она могла бы двигаться, если бы ей было придано механическое
движение. Однако в этой точке заключена сила, которая может
распространяться одновременно по всем этим направлениям, а именно
изначально лишенная направления, т. е. сила расширения, способная
действовать в любом направлении. Следовательно, эта сила может идти по
всем этим направлениям, но, пока отрицательная сила не отделена от нее,
она в каждой описываемой ею линии неуклонно будет следовать только
одному направлению; таким образом, она во всех направлениях будет
действовать лишь в чистом измерении длины. Обратное произойдет, если две
силы окажутся полностью 

326 

обособлены друг от друга. Как только точка С начнет двигаться (например,
в направлении С А), она уже в следующем занимаемом ею месте опять будет
окружена бесчисленным количеством точек, по направлению к которым она
может двигаться. Теперь сила расширения, полностью предоставленная
своему стремлению распространяться по всем направлениям, будет из каждой
точки линии СА выбрасывать линии, образующие углы с линией С А, и тем
самым присоединит к измерению длины измерение ширины. Все это относится
и ко всем другим линиям, которые описывает по остальным направлениям
точка С, принятая пока в качестве покоящейся; ни одна из этих линий не
будет теперь представлять собой чистую длину. 

Что этот момент конструкции в природе представлен электричеством, ясно
из того, что оно в отличие от магнетизма не действует только в длину, не
ищет длину и не направляется ею, но присоединяет к чистой длине
магнетизма измерение ширины, распространяясь по всей поверхности тела,
которому оно сообщается; однако, подобно магнетизму, оно не действует
вглубь, а распространяется, как известно, только в длину и в ширину. 

с) Столь же очевидно, как то, что обе теперь разъединенные силы
изначально суть силы одной и той же точки, очевидно и то, что вследствие
разъединения в обеих должно возникнуть стремление опять объединиться.
Однако это возможно лишь с помощью третьей силы, способной вторгнуться в
действие обеих противоположных сил и способствовать их
взаимопроникновению в ней. Это взаимопроникновение двух сил с помощью
третьей и дает продукту непроницаемость и этим свойством присоединяет к
первым двум измерениям третье, а именно высоту, что и завершает
конструкцию материи. 

В первый момент конструкции две силы, хотя и объединенные в одном
субъекте, были все же разделены, что выражено в сконструированной выше
линии CAB, где от С до А действует только положительная сила, от А до В
— только отрицательная; во второй момент силы уже распределены между
различными субъектами. В третий момент они объединяются в общем продукте
таким образом, что во всем продукте нет ни одной точки, где бы
одновременно не присутствовали обе силы,— и теперь весь продукт
индифферентен. 

В природе этот третий момент конструкции находит свое выражение в
химическом процессе. Ибо, что посредством двух тел в химическом процессе
выражена лишь 

327 

изначальная противоположность двух сил, явствует из того, что они
проникают друг в друга, а это мыслимо, только если речь идет о силах.
Однако в свою очередь немыслимо, чтобы два тела представляли собой
изначальную противоположность, так чтобы в каждом из них абсолютно не
преобладала одна из двух сил. 

Подобно тому, как только с помощью третьей силы две противоположные силы
настолько проникают друг в друга, что весь продукт в каждой своей точке
содержит одновременно силу притяжения и силу отталкивания и тем самым к
обоим первым измерениям присоединяется третье, химический процесс
является дополнением двух первых процессов, один из которых действует
только в длину, другой — в длину и ширину, пока наконец химический
процесс не начинает действовать во всех трех измерениях, в силу чего
только здесь и возможно подлинное взаимопроникновение. 

Поскольку конструкция материи проходит эти три момента, априорно можно
ожидать, что они окажутся более или менее различимыми в отдельных
природных телах; можно даже априорно определить место в ряду, где тот
или иной момент должен либо выступать особенно отчетливо, либо
исчезнуть; так, например, первый момент должен быть различим только в
наиболее твердых телах, в жидких, напротив,— непознаваем, что дает нам
даже априорный принцип для подразделения природных тел, например, на
жидкие и твердые и для установления ступеней, на которых они находятся
по отношению друг к другу. 

Если попытаться заменить специальное выражение «химический процесс», под
которым понимают вообще любой процесс, поскольку он переходит в продукт,
более общим, то следует прежде всего иметь в виду, что в соответствии с
выведенными здесь основоположениями условием реального продукта вообще
является триединство сил, что, следовательно, в природе надо априорно
искать процесс, в котором прежде всего может быть познано это
триединство. Таковым является гальванизм, который есть не отдельный
процесс, а общее выражение всех процессов, переходящих в продукт. 

Общие замечания к первой эпохе 

Вряд ли найдется читатель, который в ходе нашего исследования не обратил
бы внимание на следующее. В первую эпоху самосознания были различены три


328 

акта; эти три акта как будто обнаруживаются в трех силах материи и в
трех моментах ее конструкции. Эти три момента конструкции дают нам три
измерения материи, а они — три ступени динамического процесса.
Естественно возникает мысль, что в этих различных формах проявляется
одна и та же троичность. Для того чтобы развить эту мысль и окончательно
установить еще только предполагаемую связь, небесполезно провести
сравнение между тремя актами Я и тремя моментами конструкции материи. 

Трансцендентальная философия является не чем иным, как постоянным
потенцированием Я; весь ее метод состоит в том, чтобы, переводя Я с
одной ступени самосознания на другую, довести его до того уровня, где
оно будет положено со всеми своими определениями, которые содержатся в
свободном и осознанном акте самосознания. 

Первый акт, с которого начинается вся история интеллигенции, есть акт
самосознания, еще несвободного и бессознательного. Тот же акт, который
философ постулирует с самого начала, служит в качестве бессознательно
мыслимого и первым актом нашего объекта, Я. 

В этом акте Я, правда, для нас, а не для самого себя есть субъект и
объект одновременно; он как бы представляет ту отмеченную в конструкции
точку, в которой обе деятельности, изначально неограниченная и
ограничивающая, еще объединены. 

Результат этого акта — также для нас, а не для самого Я — есть
ограничение объективной деятельности деятельностью субъективной. Но
ограничивающая деятельность, в качестве действующей вдаль, также не
допускающей ограничения, должна с необходимостью мыслиться как
стремящаяся выйти за точку ограничения. 

Следовательно, в этом первом акте содержатся совершенно такие же
определения, как те, которые характеризуют первый момент в конструкции
материи. 

В этом акте действительно возникает общая конструкция из Я в качестве
объекта и субъекта, однако эта конструкция еще не существует для самого
Я. Это привело нас ко второму акту, который есть самосозерцание Я в этой
ограниченности. Поскольку Я не может сознавать, что ограничение положено
им самим, это созерцание есть лишь обнаружение или ощущение.
Следовательно, поскольку Я в этом акте не осознает свою собственную
деятельность, которой оно ограничено, то одновременно и непосредственно
вместе с ощущением полагается и противоположность 

329 

между Я и вещью самой по себе, не для Я, но дли нас. 

В другой формулировке это означает следующее: в этом втором акте две
изначально объединенные в нем деятельности разделяются, не для Я, а для
нас, на две совершенно различные и внеположные друг другу деятельности,
а именно на деятельность Я на одной стороне и деятельность вещи на
другой. Деятельности, которые изначально суть деятельности одного
тождественного субъекта, распределяются между различными субъектами. 

Из этого становится очевидным, что второй момент, принятый нами в
конструкции материи, т. е. момент, когда две силы становятся силами
различных субъектов, является для физики совершенно тем же, чем для
трансцендентальной философии является второй акт интеллигенции. Теперь
также ясно, что уже первым pi вторым актом положено начало конструкции
материи или что Я, того не ведая, уже с первого акта как бы приступает к
конструкции материи. 

Следующее замечание с еще большей ясностью покажет нам тождество
трансцендентального и динамического и позволит бросить взгляд на далеко
идущие связи, которые открываются с достигнутой нами позиции. Упомянутый
выше второй акт есть акт ощущения. Что же становится для нас объектом в
ощущении? Не что иное, как качество. Но всякое качество есть
электричество — это положение доказано в натурфилософии. А электричество
и есть то, что в природе выступает как второй момент конструкции.
Следовательно, можно сказать: то, что в интеллигенции есть ощущение, в
природе есть электричество. 

Что же касается тождества третьего акта с третьим актом конструкции
материи, то оно действительно не нуждается в доказательстве. Таким
образом, очевидно, что, конструируя материю, Я конструирует по существу
самого себя. Посредством третьего акта Я становится для себя объектом в
качестве ощущающего. Однако в соответствии с дедукцией это невозможно,
если обе, ранее полностью разъединенные, деятельности не оказываются
представлены в одном и том же тождественном продукте. Этот продукт,
который и есть материя, являет собой, таким образом, полную конструкцию
Я, только не для самого Я, которое еще тождественно материи. Если Я в
первом акте созерцается только как объект, во втором — только как
субъект, то в этом акте оно становится объектом в качестве того и 

Другого, разумеется, для философа, а не для самого себя. Дл 

330 

самого себя оно становится в этом акте объектом лишь п качестве
субъекта. Что оно выступает только в качестве материи, необходимо, ибо,
хотя оно в этом акте есть субъект объект, оно не созерцает себя таковым.
Понятие Я, из которого исходит философ,— это понятие субъектобъекта,
сознающего себя таковым. Материя таковым не оказывается; следовательно,
посредством материи и Я не становится для себя объектом в качестве Я.
Между тем трансцендентальная философия может считаться завершенной
только тогда, когда Я становится таким же объектом для самого себя,
каким оно является для философа. Поэтому на данной эпохе круг нашей
науки замкнуться не может. 

В результате проведенного нами сравнения оказалось, что три момента в
конструкции материи действительно соответствуют трем актам
интеллигенции. Следовательно, если три момента природы по существу
оказываются тремя моментами в истории самосознания, то совершенно
очевидно, что действительно все силы универсума в конечном счете
сводятся к силам, обладающим способностью представления,— на этом
положении основан идеализм Лейбница, который, будучи правильно понят, по
существу ничем не отличается от трансцендентального идеализма. Если
Лейбниц называет материю дремлющим состоянием монад, а Гемстергейс —
застывшим духом 11, то в этих выражениях заключен смысл, понять который
очень легко, руководствуясь разработанными здесь основоположениями.
Материя в самом деле не что иное, как дух, созерцаемый в равновесии
своих деятельностей. Нет никакой необходимости пространно доказывать,
как этим устранением всякого дуализма или всякой реальной
противоположности между духом и материей, в результате чего материя
рассматривается только как угасший дух, а дух, наоборот, как материя в
становлении, положен конец бесчисленным исследованиям, вносящим путаницу
в вопрос об отношении между духом и материей. 

Нет необходимости и в дальнейших доказательствах того, что подобная
точка зрения ведет к значительно более высоким понятиям о сущности и
достоинстве материи, нежели все остальные теории, в том числе, например,
атомистическая, согласно которой материя состоит из атомов; при этом
упускается из виду, что тем самым мы ни на шаг не приближаемся к
подлинному пониманию ее сущности, ибо сами атомы — также только материя.


Априорно выведенная конструкция материи дает нам основу для общей теории
явлений природы, с помощью 

331 

которой мы, надо надеяться, избавимся от разного рода гипотез и
вымыслов, столь необходимых атомистической физике. Прежде чем
действительно приступить к объяснению какого либо явления природы,
сторонник атомистической физики вынужден принять множество предпосылок,
например, о наличии различных материй, которым он совершенно произвольно
и бездоказательно приписывает множество свойств, исходя только из того,
что ему для объяснения нужны именно эти, а не иные свойства. Поскольку
нет сомнения в том, что с помощью опыта последние причины явлений
природы никогда открыты не будут, остается либо вообще отказаться от
возможности их познать, либо прибегнуть к вымыслам, как это делается в
атомистической физике, либо, наконец, установить их априорно, что и
является единственным источником знания, которым мы располагаем помимо
опыта. 

ВТОРАЯ ЭПОХА 

ОТ ПРОДУКТИВНОГО СОЗЕРЦАНИЯ ДО РЕФЛЕКСИИ 

Предварительные замечани 

Первая эпоха завершается возвышением Я до интеллигенции. Обе
деятельности, полностью разъединенные и находящиеся в совершенно
различных сферах, вновь положены вторгающейся в их действие третьей
деятельностью в один и тот же продукт. Вследствие этого вторжения
третьей деятельности в обе деятельности деятельность вещи опять
становится деятельностью Я, которое именно поэтому само возвышается до
интеллигенции. 

Однако Я, будучи созерцающим, в продуцировании также полностью сковано и
связано и не может быть одновременно созерцающим и созерцаемым. Только
поэтому продуцирование совершенно слепо и бессознательно. В соответствии
с достаточно уже известным нам методом трансцендентальной философии
теперь, следовательно, возникает вопрос, как Я, которое до сих пор есть
созерцающее и интеллигенция только для нас, станет таковым и для самого
себя или будет созерцать себя таковым. Однако привести основание для
того, чтобы Я созерцало самого себя производящим, было бы, собственно
говоря, невозможно, если бы в самом продуцировании не заключалось
основание, которое заставляло бы занятую продуцированием идеальную
деятельность возвращаться к самой себе 

332 

и тем самым выходить за пределы продукта. Следовательно, вопрос, как Я
осознает самого себя продуктивным, имеет то же значение, что и вопрос:
как Я отрывается от своего продукта и выходит за его пределы? 

Прежде чем мы попытаемся ответить на этот вопрос, следующее замечание
поможет нам получить предварительное понятие о содержании ближайшей
эпохи. 

Предмет всего нашего исследования — только объяснение самосознания. Все
действия Я, которые мы выводили ранее или будем выводить в дальнейшем,
служат только промежуточными звеньями, проходя которые наш объект
достигает самосознания. Самосознание само есть определенное
действование, следовательно, и все эти промежуточные звенья должны быть
определенными действиями. Но посредством каждого определенного действия
для Я возникает определенный продукт. Между тем Я заинтересовано не в
продукте, а в самом себе. Оно хочет созерцать не продукт, а самого себя
в продукте. Однако возможно и, как мы скоро увидим, даже необходимо, что
именно стремление созерцать в продукте самого себя обусловливает для Я
возникновение нового продукта, и так до бесконечности, разве только
появится новое, неизвестное до сих пор ограничение; таким образом, мы не
можем понять, как Я, вступив в процесс продуцирования, вообще сможет
когда либо выйти из него, ибо условие всякого продуцирования и его
механизм постоянно воспроизводятся. 

Пытаясь таким образом объяснить, как Я выходит из процесса
продуцирования, мы все более вовлекаем наш объект в непрерывный ряд
продуцирований. Поэтому решить главную задачу этой эпохи мы сможем лишь
весьма косвенным путем, и для нас, как и для нашего объекта, вместо
искомого все время будет возникать нечто совсем другое до тех пор, пока
мы с помощью абсолютно спонтанно осуществленной рефлексии не выйдем из
этой сферы. Между этой стадией абсолютной рефлексии и рассматриваемой
здесь стадией сознания заключено в качестве промежуточного звена все
многообразие объективного мира, его продуктов и явлений. 

Поскольку в основу всей нашей философии положено созерцание, а не
рефлексия, как, например, в философии Канта, мы будем выводить
начинающийся теперь ряд действий интеллигенции как действия, а не как
понятия действий или категории. Показать же, как эти действия
рефлектируется,— задача последующей эпохи самосознания. 

333 

D. Задача: 

объяснить, как Я может созерцать самого себя продуктивным 

Решение I 

После того как Я стало производящим, мы уже не можем предполагать, что
оно созерцает себя в качестве простой деятельности. Но мыслить, что оно
созерцает себя производящим, невозможно, если через само продуцирование
для него непосредственно вновь не возникает идеальная деятельность,
благодаря которой оно себя в этом продуцировании созерцает. 

Следовательно, пока только в качестве гипотезы принимается, что Я
созерцает себя в своем продуцировании, а затем нужно найти условия этого
созерцания. Если эти условия действительно обнаружатся в сознании, то мы
сможем умозаключить, что подобное созерцание в самом деле имеет место, и
попытаться установить его результат. 

Для того чтобы Я действительно созерцало себя производящим, оно
необходимо должно — и это первое, что мы можем в данном случае
установить,— отличать самого себя в качестве непроизводящего. Ибо,
созерцая себя производящим, оно, несомненно, созерцает себя в качестве
чего то определенного, но созерцать себя в качестве определенного оно не
может, не противопоставляя себе нечто другое, чем оно также могло бы
быть. 

Для облегчения хода исследования зададим сразу же вопрос, что же такое
это непроизводящее в Я, которому должно быть противопоставлено
производящее в нем? Уже теперь можно установить во всяком случае
следующее. Я, будучи производящим, есть не простая, а сложная
деятельность (в том смысле, в котором говорят, например, о сложном
движении в механике). Следовательно, непроизводящее в Я должно быть
противопоставлено продуктивному в качестве простой деятельности. 

И далее, для того чтобы продуктивная деятельность и эта простая
деятельность стали противоположными друг другу, они должны одновременно
вновь объединиться в некоем высшем понятии. По отношению к нему обе
должны выступать как единая деятельность, а их различие, следовательно,—
как нечто случайное. Должно оказаться, что если нечто положено, то две
деятельности различны, если не положено, то две деятельности
тождественны. 

334 

Далее, в Я опять должны быть три деятельности: простая, сложная п
третья, которая отличала бы их друг от друга и соотносила бы друг с
другом. Эта третья деятельность сама необходимо должна быть простой, ибо
в противном случае она не могла бы отличить сложную деятельность в
качестве таковой. Следовательно, простая деятельность, с которой
соотносится сложная, есть одновременно и соотносящая, и если
охарактеризована соотносящая, то охарактеризована и та, которая с ней
соотносится. 

Но соотносящая деятельность может быть только той, которую мы
постулировали выше,— непосредственно вновь возникающей благодаря
продуцированию идеальной деятельностью. Именно потому, что она идеальна,
она направлена только на само Я и есть не что иное, как та простая
созерцающая деятельность, которую мы с самого начала положили в Я. 

Таким образом, основанием соотнесения двух деятельностей следует считать
то, что обе они созерцающие, основанием их различения — то, что одна из
них ~— простая, другая — сложная созерцающая деятельность. 

Для того чтобы обе деятельности были положены созерцающими, они должны
возникнуть из одного начала. Следовательно, то, что обусловливает их
различение, должно выступать по отношению к этому началу как случайное.
Это случайное обще им обеим; таким образом, то, что случайно для
продуктивной деятельности, случайно и для простой. Можно ли обнаружить в
продуцировании нечто случайное, что могло бы служить одновременно общей
границей двух деятельностей? 

Для того чтобы узнать это, поставим обратный вопрос. Что же существенно,
необходимо в продуцировании? Необходимо то, что служит условием самого
продуцирования, случайным же, или акцидентальным, будет тогда
противоположное, следовательно, то, что ставит предел продуцированию,
ограничивает его. 

Ограничивает продуцирование противоположная Я деятельность вещи самой по
себе. Однако она не может быть случайной для продуцирования, так как
служит необходимым условием продуцирования. Следовательно, случайным
будет не само ограничивающее, а то, чем ограничивается ограничивающее. 

Или яснее. Деятельность вещи самой по себе объясняет мне только
ограничение продуктивной теперь деятельности вообще, но не объясняет
случайность этого ограничения, или то, что ограничение есть это
определенное ограничение. 

335 

Деятельность вещи самой по себе столь же не ограничена, как деятельность
Я. 

То, что деятельность вещи самой по себе ограничивает Я, объясняется ее
противоположностью ему; но что она ограничивает Я определенным образом —
а это само по себе невозможно, если она сама не ограничена,— из данного
противоположения уже выведено быть не может. Она могла бы быть
противоположной Я, не будучи противоположна ему этим определенным
образом. 

Необходимое в продуцировании состоит, следовательно, в противоположности
вообще, случайное — в границе противоположения. Но эта граница есть не
что иное, как общая, проходящая между Я и вещью граница. Она общая, т.
е. являет собой границу как для вещи, так и для Я. 

Сопоставив наши выводы, мы приходим к следующему результату. Обе в
принципе тождественные созерцающие деятельности различены только
случайной границей Я и вещи самой по себе, или: то, что есть граница для
Я и для вещи, есть и граница двух созерцающих деятельностей. 

Простая созерцающая деятельность имеет своим объектом лишь само Я,
сложная — Я и вещь в себе одновременно. Последняя именно поэтому
частично переходит границу, или: она одновременно внутри границы и вне
ее. Между тем Я только по эту сторону границы есть Я, ибо по ту сторону
границы оно для самого себя превратилось в вещь саму по себе.
Следовательно, созерцание, которое переходит границу, тем самым выходит
и за пределы самого Я и предстает таким образом в качестве внешнего
созерцания. Простая созерцающая деятельность остается внутри Я и может
быть поэтому названа внутренним созерцанием. 

Следовательно, соотношение двух созерцающих деятельностей таково.
Единственная граница между внутренним и внешним созерцанием есть граница
между Я и вещью самой по себе. Если устранить эту границу, внутреннее и
внешнее созерцание сольются воедино. Внешнее чувство начинается там, где
прекращается внутреннее. То, что представляется нам объектом внешнего
чувства, есть лишь точка ограничения внутреннего чувства, следовательно,
оба чувства, внешнее и внутреннее, также изначально тождественны, ибо
внешнее чувство есть лишь ограниченное внутреннее чувство. Внешнее
чувство с необходимостью есть и внутреннее, тогда как внутреннее,
напротив, не обязательно есть и внешнее. Всякое созерцание по своему
принципу интеллектуально, поэтому объективный мир есть 

336 

лишь являющий себя ограниченным мир интеллектуальный. 

Результат всего исследования состоит в следующем. Для того чтобы Я
созерцало самого себя производящим, в нем внутреннее и внешнее
созерцания должны, во-первых, отделиться друг от друга, во-вторых,
соотноситься друг с другом. Следовательно, прежде всего возникает
вопрос, что же будет соотносящим два созерцания. 

Соотносящим их необходимо должно быть нечто общее обоим. Однако
внутреннее созерцание не имело ничего общего с внешним созерцанием как
таковым, хотя внешнее созерцание, напротив, имело с внутренним нечто
общее, ибо внешнее чувство есть также и внутреннее чувство.
Следовательно, соотносящее внешнее и внутреннее чувство есть то же
внутреннее чувство. 

Здесь мы впервые начинаем постигать, как Я может противополагать внешнее
и внутреннее чувство друг другу и соотносить их друг с другом. Это
никогда не могло бы произойти, если бы соотносящее, внутреннее чувство,
само не участвовало во внешнем созерцании в качестве подлинно
деятельного и конструирующего начала; ибо если внешнее чувство есть
ограниченное внутреннее чувство, то внутреннее чувство как таковое мы,
напротив, должны полагать в качестве изначально не допускающего
ограничения. Поэтому внутреннее чувство есть не что иное, как с самого
начала положенная в Я, не допускающая ограничения тенденция созерцать
самого себя, которая здесь только впервые различается как внутреннее
чувство, следовательно — та же деятельность, которая в предшествующем
акте ограничивалась непосредственно тем, что переходила границу. 

Для того чтобы Я познавало самого себя во внешнем созерцании
созерцающим, оно должно соотнести внешнее созерцание с восстановленным
теперь идеальным созерцанием, которое выступает в качестве внутреннего
созерцания. Однако само Я есть только это идеальное созерцание, ибо
созерцание, идеальное и реальное одновременно,— нечто совсем иное.
Следовательно, в этом действии соотносящее и соотносимое — одно и то же.
Правда, внешнее созерцание могло бы быть соотнесено с внутренним, так
как они различны, и все-таки есть основание и для их отождествления.
Однако Я не может соотнести внешнее созерцание с внутренним в качестве
внутреннего, ибо Я не может в одном и том же действии соотнести внешнее
созерцание с собой и, соотнося его, одновременно подвергать себя
рефлексии 

337 

в качестве основания этого соотнесения. Оно не может, следовательно,
соотносить внешнее созерцание с внутренним в качестве внутреннего, так
как в соответствии с предпосылкой оно само должно быть не чем иным, как
внутренним созерцанием; а для того чтобы оно признало внутреннее
созерцание в качестве такового, оно само должно было бы быть еще чем то
иным. 

В предшествующем акте Я было производящим, но производящее и
произведенное там совпадали, Я и его объект были одним и тем же. Теперь
же мы ищем действие, в котором Я познало бы себя в качестве
производящего. Если бы это было возможно, то в сознании полностью
отсутствовали бы всякие следы созерцаемого. Но продуктивное созерцание,
если бы оно было познано, могло бы быть познано в качестве такового
только в противоположность внутреннему созерцанию. Между тем само
внутреннее созерцание не могло бы быть признано в качестве внутреннего
именно потому, что Я в этом действии не было бы ничем, кроме внутреннего
созерцания; следовательно, и внешнее созерцание не могло бы быть
признано в качестве такового, а поскольку оно вообще может быть признано
только в качестве внешнего созерцания, то оно и вообще не могло бы быть
признано в качестве созерцания. Таким образом, в сознании от всего этого
действия осталось бы только созерцаемое (отдельно от созерцания) на
одной стороне и Я в качестве идеальной деятельности, которая, однако,
теперь есть внутреннее чувство,— на другой. 

В эмпирическом сознании нет никаких следов внешнего созерцания как акта
и быть не может. Однако чрезвычайно важно исследовать, как в нем могут
сосуществовать объект и все еще неограниченное и совершенно свободное
(как, например, в построении схем и т. п.) внутреннее чувство. Так же
как в сознании отсутствует внешнее созерцание в качестве акта, в нем
отсутствует и вещь сама по себе; будучи вытеснена из сознания объектом
чувственного восприятия, она являет собой только идеальное основание
объяснения для сознания и находится, так же как действование самой
интеллигенции для интеллигенции, по ту сторону сознания. В вещи самой по
себе в качестве основы для объяснения нуждается лишь такая философия,
которая стоит на несколько ступеней выше эмпирического сознания.
Эмпиризм никогда не поднимается до этого. Введя в философию вещь саму по
себе, Кант дал во всяком случае первый импульс к тому, чтобы поднять
философию над уровнем обыденного сознания, и хотя бы указал на то, что 

338 

основание для встречающегося в сознании объекта не может само также
заключаться в сознании; но он не продумал до конца и тем более не
объяснил, что это лежащее по ту сторону сознания основание объяснения в
конце концов — только наша собственная идеальная деятельность,
гипостазированная в виде вещи самой по себе. 

II 

В результате гипотетически принятого нами соотношения мы получили
чувственный объект (отдельно от созерцания как акта) на одной стороне и
внутреннее чувство — на другой. Оба вместе делают Я сознательно
ощущающим. Ибо то, что мы называем внутренним чувством, есть не что
иное, как сознательно ощущающее в Я. В изначальном акте ощущения Я было
ощущающим, не будучи таковым для самого себя, т. е. оно было ощущающим
бессознательно. Выведенный здесь акт, от которого по указанным выше
причинам в Я не может остаться ничего, кроме чувственного объекта, с
одной стороны, и внутреннего чувства — с другой, показывает, что
посредством продуктивного созерцания Я начинает сознавать себя
ощущающим. 

Следовательно, в соответствии с достаточно уже известным нам методом
трансцендентальной философии задача показать, как Я познает себя
производящим, должна теперь получить следующую формулировку: как Я
становится для себя объектом в качестве сознающего себя ощущающим? Или,
поскольку сознание себя ощущающим и внутреннее чувство — одно и то же,
как Я становится для себя объектом и в качестве внутреннего чувства? 

Таким образом, объектом всего последующего исследования будет выведенный
нами выше (1) акт соотнесения; этот акт мы попытаемся объяснить. 

Легко согласиться со следующим: Я может различить себя в качестве
сознающего себя ощущающим лишь в том случае, если оно противополагает
объект в качестве только созерцаемого, тем самым бессознательного,
самому себе в качестве сознающего (сознающего себя ощущающим). 

Однако с трансцендентальной точки зрения объект — не что иное, как само
внешнее или продуктивное созерцание. Я только не может осознать это
созерцание как таковое. Следовательно, объект должен быть так же
противоположен внутреннему чувству, как внутреннему чувству было
противоположно внешнее чувство. Но противоположен 

339 

не двух созерцаний, внутреннего и внешнего, единственно и составляло
находящуюся между ними границу. Следовательно, объект лишь тогда есть
объект, когда он ограничен той же границей, которой были разделены
внутреннее и внешнее чувства и которая теперь уже служит не границей
между внутренним и внешним чувствами, а границей между сознающим себя
ощущающим Я и совершенно бессознательным объектом. 

Следовательно, Я не может противополагать себе объект, не признавая
границу в качестве границы. Как же была определена граница? В качестве
случайной во всех отношениях, случайной как для вещи, так и для Я. Но в
какой степени она вообще граница для Я? Она — граница не деятельности, а
страдательности в Я, разумеется, в реальном и объективном Я. Пассивность
Я ограничивалась именно тем, что ее основание полагалось в вещь саму по
себе, которая сама была необходимым образом ограничена. Однако то, что
служит границей для вещи самой по себе (идеальная деятельность), есть
граница пассивности реального Я, а не его активности, ибо активность Я
уже ограничена вещью самой по себе. 

Тем самым получен ответ на вопрос, что есть граница для вещи. Я и вещь
противоположны друг другу таким образом, что то, что составляет
пассивность в одном, есть активность в другом. Следовательно, если
граница есть граница пассивности в Я, она необходимо будет границей
активности вещи, и лишь постольку она есть их общая граница. 

Следовательно, граница может быть признана в качестве таковой лишь в том
случае, если она признается границей активности вещи. Спрашивается, как
это мыслимо? 

Границей должна быть ограничена активность вещи, причем граница должна
быть случайной не только для Я, но в равной степени и для вещи. Если она
для вещи случайна, то вещь должна быть изначально и сама по себе
безграничной деятельностью. Таким образом, то, что активность вещи
ограничивается, не может быть объяснено из нее самой и для объяснения
этого необходимо основание вне ее. 

Где искать это основание? В Я? На данной стадии такое объяснение уже
невозможно. Того, что Я все-таки бессознательно служит причиной этого
ограничения вещи (идеальной деятельности), а тем самым своей собственной
пассивности, т. е., как мы вскоре увидим, своего особого ограничения,
само Я знать не может. Следовательно, основание того, 

340 

что активность вещи, а тем самым косвенным образом и пассивность Я,
ограничена, само Я может искать только в том, что теперь полностью
находится вне сознания, но тем не менее вторгается в данный момент
сознания. Следовательно, столь же несомненно, как Я должно признать
границу в качестве таковой, оно должно перейти границу и искать ее
основание в том, что теперь уже не находится в сознании. Это
неизвестное, которое мы обозначим А, находится необходимо по ту сторону
продуцирования данного объекта, который мы обозначим В. Следовательно,
когда Я производило #, А уже должно было быть. В настоящий момент
сознания в нем поэтому уже ничего изменить нельзя, оно как бы вышло из
ведения Я, так как находится вне его теперешнего действования и
определено для Я без изменений. Если положено А, то и В должно быть
положено именно так, а не иначе. Ибо в А содержится основание его
определенного ограничения. 

Однако Я теперь уже не сознает, что основанием ограничения В служит А.
Следовательно, хотя определенность ограничения В оказывается для Я
случайной, поскольку оно не сознает его основания, для нас, поскольку мы
об этом знаем, данное ограничение необходимо. 

Для большей ясности еще следующее замечание. Основание того, что В есть
именно это определенное, заключается, как мы допустили, в некоем Л,
которое теперь находится совершенно вне сознания. Однако основание того,
что А есть именно это определенное, заключается, быть может, в свою
очередь в чем то другом, находящемся еще дальше, и так далее, пожалуй,
до бесконечности, если мы не обнаружим общее основание, определяющее
весь ряд. Это общее основание не может быть ничем иным, кроме того, что
мы с самого начала назвали ограниченностью в ограниченности; здесь оно
еще не выведено полностью, но основание его, насколько можно уже теперь
установить, покоится единственно на упомянутой общей границе между
идеальной и реальной деятельностями. 

Для того чтобы Я признало границу между собой и объектом случайной, оно
должно признать, что граница обусловлена чем то находящимся полностью
вне данного момента. Следовательно, оно чувствует себя отбрасываемым к
моменту, осознать который оно не может. Я чувствует себя отбрасываемым
назад, так как действительно вернуться оно не может. Таким образом в Я
возникает состояние неспособности, состояние принуждения. То, что
содержит основание определенной ограниченности В, уже 

3 4 1 

ость в наличии реально и независимо от Я. Следовательно, применительно к
Л в Я будет происходить только идеальное продуцирование или
репродуцирование. Но всякое репродуцирование свободно, поскольку оно
является совершенно идеальной деятельностью. Правда, Л должно быть
определено именно таким образом, чтобы оно содержало основание
определенного ограничения В; значит, в репродуцировании А Я будет хотя и
не материально, но формально свободным. Напротив, в продуцировании В оно
не было свободно ни материально, ни формально, ибо, после того как Л уже
было, Я должно было произвести В определенным в качестве именно такого и
не могло создать вместо этого ничего другого. Итак, Я здесь в одном и
том же действии одновременно формально свободно и формально принужденно.
Одно обусловлено другим. Я могло бы не чувствовать себя принужденным по
отношению к В, если бы оно могло не возвращаться к более раннему
моменту, когда В еще не было, когда оно по отношению к В еще чувствовало
себя свободным. Но и наоборот, оно не чувствовало бы, что отбрасывается
назад, если бы не чувствовало себя в настоящий момент принужденным. 

Коротко говоря, состояние Я в настоящий момент таково. Оно чувствует
себя отбрасываемым назад к некоему моменту сознания, вернуться к
которому оно не может. Общая граница между Я и объектом, основание
второго ограничения, составляет границу между настоящим и прошедшим
моментами. Чувство этой отбрасываемости назад к моменту, к которому
реально вернуться невозможно, есть чувство настоящего. Следовательно,
уже в первый момент своего сознания Я находит себя в настоящем. Ибо оно
не может противополагать себе объект, не чувствуя себя ограниченным и
как бы стянутым в одну точку. Это чувство и есть то, что определяют как
самочувствие. С него начинается всякое сознание, и посредством него Я
впервые противополагает себя объекту. 

В самочувствии внутреннее чувство, т. е. ощущение, связанное с
сознанием, становится само для себя объектом. Именно поэтому оно
совершенно отлично от ощущения, в котором необходимо присутствует нечто
отличное от Я. В предшествующем акте Я было внутренним чувством, не
будучи таковым для самого себя. 

Каким же образом, однако, Я становится для себя объектом в качестве
внутреннего чувства? Единственно посредством того, что для него
возникает время (не как внешне созерцаемое, но только как точка, как
граница). 

342 

Когда Я противополагает себе объект, у него возникает самочувствие, т.
е. оно становится для себя объектом в качестве чистой интенсивности, в
качестве деятельности, которая может распространиться лишь в одном
измерении, но теперь стянута в одну точку; именно эта деятельность,
способная распространиться только в одном измерении, и есть, если она
становится для самой себя объектом, время. Время не есть нечто,
протекающее независимо от Я, но само Я есть время, мыслимое в
деятельности. 

Поскольку Я в этом же акте противополагает себе объект, то объект должен
представляться ему как отрицание всякой интенсивности, т. е. как чистая
экстенсивность. 

Следовательно, Я не может противополагать себе объект так, чтобы в нем
внутреннее и внешнее созерцания не только разъединялись, но и
становились объектом в качестве таковых. 

Созерцание, посредством которого внутреннее чувство становится для себя
объектом, есть время (здесь речь идет о чистом времени, т. е. о времени
в его полной независимости от пространства), а созерцание, посредством
которого внешнее чувство становится для себя объектом, есть
пространство. Следовательно, Я не может противополагать себе объект так,
чтобы для него, с одной стороны, посредством времени стало объектом
внутреннее чувство, с другой — посредством пространства внешнее чувство.


III 

В первой конструкции объекта одновременно участвовали внутреннее и
внешнее чувства. Объект предстает как чистая экстенсивность только в том
случае, когда объектом для Я становится внешнее чувство, ибо Я и есть
внутреннее чувство, для которого внешнее чувство становится объектом,
следовательно, они уже не могут быть объединены, как это было в
первоначальной конструкции. Таким образом, объект — не только внутреннее
и не только внешнее чувство, но внутреннее и внешнее чувства
одновременно, так что они ограничивают друг друга. 

Чтобы более точно, чем это делалось до сих пор, определить объект в
качестве объединения созерцаний обоих типов, нам надлежит более строго
различить противоположные звенья синтеза, 

Что же такое внутреннее чувство и что такое внешнее чувство, мыслимые в
их неограниченности? 

Внутреннее чувство есть не что иное, как отброшенна 

343 

к самой себе деятельность Я. Если мы представим себе внутреннее чувство
совершенно не ограниченным внешним чувством, то Я достигнет состояния
наивысшего чувства и вся его деятельность будет как бы сконцентрирована
в одной точке. Если же мы, напротив, представим себе внешнее чувство не
ограниченным внутренним, то оно будет абсолютным отрицанием всякой
интенсивности, Я окажется полностью растворившимся, не способным ни к
какому противодействию. 

Следовательно, внутреннее чувство, мыслимое в своей неограниченности,
выражается в виде точки, в виде абсолютной границы или в виде символа
времени в его независимости от пространства. Ибо время, мыслимое само по
себе, есть лишь абсолютная граница; поэтому синтез времени и
пространства, до сих пор еще нами не выведенный, может быть выражен
только линией или расширяющейся точкой. 

Противоположность точке, или абсолютная экстенсивность, есть отрицание
всякой интенсивности, бесконечное пространство, как бы растворившееся Я.


В самом объекте, т. е. в продуцировании, пространство и время могут,
следовательно, возникать лишь одновременно и нераздельно друг от друга.
Они противоположны именно потому, что взаимно ограничивают друг друга.
Оба они для себя одинаково бесконечны, только в противоположном смысле.
Время становится конечным только посредством пространства, пространство
— только посредством времени. Что одно становится конечным посредством
другого, означает: одно определяется и измеряется другим. Поэтому
изначальной мерой времени служит пространство, которое равномерно
движущееся тело проходит в определенный отрезок времени, изначальной
мерой пространства — время, которое нужно равномерно движущемуся телу,
чтобы пройти определенный отрезок пространства. Таким образом, время и
пространство неразрывно связаны друг с другом. 

Однако ведь пространство — не что иное, как объективировавшееся внешнее
чувство, время — не что иное, как объективировавшееся внутреннее
чувство; следовательно, сказанное о пространстве и времени относится
также к внутреннему и внешнему чувствам. Объект — это внешнее чувство,
определенное внутренним чувством. Следовательно, экстенсивность в
объекте — не просто пространственная величина, а экстенсивность,
определенная интенсивностью, одним словом, то, что мы называем силой.
Ибо 

344 

интенсивность силы может быть измерена только пространством, на которое
она может распространиться, не становясь равна 0. И обратно, это
пространство определяется для внутреннего чувства величиной этой силы.
Значит, то, что в объекте соответствует внутреннему чувству, есть
интенсивность, что внешнему — экстенсивность. Но интенсивность и
экстенсивность определены друг другом. Объект — не что иное, как
фиксированное, только настоящее время; но время фиксируется только
пространством, пространством наполненным, а наполнение пространства
определяется только временной величиной, которая есть уже не в
пространстве, a extensione prior 12. Следовательно, то, что определяет
наполнение пространства, существует только во времени, напротив, то, что
фиксирует время, существует только в пространстве. Но то в объекте, что
существует только во времени, есть именно то, посредством чего объект
сопричастен внутреннему чувству, и величина объекта для внутреннего
чувства определена только общей границей внутреннего и внешнего чувств,
границей, которая представляется совершенно случайной. Поэтому то в
объекте, что соответствует внутреннему чувству или что имеет величину
только во времени, представляется в виде чего то совершенно случайного,
или акцидентального, напротив, то, что в объекте соответствует внешнему
чувству, или имеет величину в пространстве,— в виде необходимого и
субстанциального. 

Следовательно, так же как объект есть одновременно экстенсивность и
интенсивность, он есть одновременно субстанция и акциденция; то и другое
в нем неразрывно связаны, и лишь посредством обеих вместе объект
становится завершенным. 

То, что в объекте субстанциально, обладает лишь величиной в
пространстве, то, что акцидентально,— лишь величиной во времени.
Посредством наполненного пространства фиксируется время, посредством
величины во времени определенным образом наполняется пространство. 

Если мы теперь, получив этот результат, вернемся к вопросу, от которого
мы отправлялись в данном исследовании, то получим следующее. Я должно
было противополагать себе объект, чтобы признать его объектом. Но в этом
противоположении объектом для Я стали внешнее и внутреннее чувства, т.
е. для нас, философствующих, оказалось возможным различать в Я
пространство и время, в объекте — субстанцию и акциденцию.
Следовательно, возможность различать субстанцию и акциденцию покоилась
лишь 

345 

на том, что одной присуще только бытие во времени, а другой — только
бытие в пространстве. Я вообще ограничивается во времени только в силу
акцидентальности созерцания, ибо субстанция, поскольку ей присуще лишь
бытие в пространстве, обладает бытием, совершенно независимым от
времени, и предоставляет интеллигенции полную неограниченность во
времени. 

Поскольку тем самым, а также на основании дедуцированного выше действия
Я для философа в Я стали различимы пространство и время, а в объекте —
субстанция и акциденция, то в соответствии с известным нам методом
теперь возникает вопрос, как и для самого Я становятся различимы
пространство и время, а тем самым субстанция и акциденция. 

Время — это только объективировавшееся внутреннее чувство, пространство
— только объективировавшееся внешнее чувство. Вновь стать объектом оба
могут только посредством потенцированного, т. е. продуктивного,
созерцания. Оба они — созерцания Я, и могут стать опять объектом для Я,
только если они выйдут из Я. Но что означает быть вне Я? В настоящий
момент Я только внутреннее чувство. Значит, вне Я — то, что есть только
для внешнего чувства. Следовательно, пространство и время могут стать
объектом для Я только посредством продуцирования, т. е. поскольку Я
перестало производить (ибо теперь оно только внутреннее чувство),
посредством того, что Я вновь начинает производить. Однако во всяком
продуцировании объединены в синтезе пространство и время, так же как
внутреннее и внешнее чувства. Таким образом, этим вторым продуцированием
мы также ничего бы не выиграли и оказались бы на том же месте, на
котором были при первом, если бы это второе продуцирование не было
противоположно первому и тем самым непосредственно благодаря своему
противоположению первому не стало объектом для Я. Но мыслить, что второе
продуцирование противоположно первому, можно только в том случае, если
первое ограничивает второе. Следовательно, основание того, что Я вообще
продолжает производить, никоим образом не может заключаться в первом
продуцировании, так как оно лишь ограничивает второе и заранее
предполагает наличие того, что должно быть ограничено, или материального
в ограничении; основание продолжающегося продуцирования Я должно
заключаться в собственной бесконечности Я. 

Таким образом, в первом продуцировании не может заключаться основание
того, что Я вообще переходит от 

346 

данного продуцирования к следующему, но лишь основание того, что
следующий объект производится с этим определенным ограничением. Одним
словом, первым продуцированием может быть определено только
акцидентальное во втором. Обозначим первое продуцирование В, второе С.
Если в В содержится только основание акцидентального в С, то и
определить это акцидентальное в С может только акцидентальное в В . Ибо
то, что С ограничивается посредством В этим определенным образом,
возможно лишь потому, что В само ограничено определенным образом, т. е.
посредством того, что в нем самом акцидентально. 

Для облегчения исследования и для того чтобы сразу же стало ясно, какую
цель оно преследует, укажем, что мы подходим к дедукции причинности.
Поскольку на этой стадии легче, чем на некоторых других, постигнуть, как
в трансцендентальном идеализме дедуцируются категории, мы считаем
возможным предпослать этому разделу общие соображения о нашем методе. 

Мы дедуцируем отношение причинности как необходимое условие, при котором
Я только и может признать наличный объект в качестве объекта. Если бы
представление в интеллигенции было вообще неподвижным, если бы время
оставалось фиксированным, то в интеллигенции не только не было бы
многообразия представлений (это само собой разумеется), но даже наличный
в настоящем объект не признавался бы таковым. 

Последовательность в причинном отношении носит характер необходимости.
Произвольная последовательность представлений вообще изначально
немыслима. Произвольность, которая связана, например, с постижением
отдельных частей целого, будь то органического целого или произведения
искусства, сама в конечном счете основана на отношении причинности.
Исходя произвольно из любой части органического целого, я вынужден буду
все время переходить от одной к другой, а от нее к следующей, так как в
органическом целом все служит причиной и действием друг для друга.
Правда, в произведении искусства дело обстоит не так, здесь одна часть
не является причиной другой, но тем не менее в творческой мысли
художника одна другую предполагает. И так происходит повсюду, даже там,
где последовательность представлений кажется произвольной, например в
постижении отдельных частей неорганической природы, в которой также
существует взаимодействие всех частей. 

Все категории суть образы действия, посредством которых 

347 

для нас только и возникают сами объекты. Для интеллигенции нет объекта,
если нет отношения причинности, которое именно поэтому неразрывно
связано с объектами. Если высказывается суждение «Л есть причина /?», то
это означает: последовательность, связывающая их, существует не только в
моих мыслях, но и в самих объектах. Ни А ни В вообще не могли бы быть,
если бы они не находились в таком соотношении. Здесь, следовательно,
существует не только последовательность вообще, но последовательность,
которая является условием самих объектов. Но что же имеет в виду
идеализм под этой противоположностью между тем, что существует только в
мыслях, и тем, что есть в самих объектах? В идеализме утверждение
«последовательность объективна» означает, что ее основание не в моем
свободном и сознательном мышлении, а в моем бессознательном
продуцировании. «Основание этой последовательности находится не в нас»
означает: пока эта последовательность не осуществлена, мы ее не
осознаем, ее развертывание и ее осознание — одно и то же.
Последовательность должна представляться нам неразрывно связанной с
явлениями, так же как эти явления — неразрывно связанными с
последовательностью. Таким образом, для опытного знания результат не
меняется от того, коренится ли последовательность в вещах или вещи в
последовательности. Для обыденного рассудка существенно лишь то, что те
и другие неразрывно связаны. В самом деле, совершенно бессмысленно
считать, что последовательность возникает вследствие действования
интеллигенции, а объекты, напротив, независимо от нее. Следовало бы уж
по крайней мере утверждать, что то и другое, как последовательность, так
и объекты, одинаково независимы от представлений. 

Вернемся к нашему ходу мыслей. У нас теперь два объекта: В и С. Но чем
же было В? Субстанцией и акциденцией, неразрывно связанными друг с
другом. Поскольку В — субстанция, оно есть не что иное, как само
фиксированное время, ибо субстанция возникает посредством того, что
фиксируется время и наоборот. Если, следовательно, существует
последовательность во времени, то сама субстанция должна быть чем то
пребывающим во времени. Поэтому субстанция не может ни возникать, ни
исчезать. Возникнуть она не может, так как если полагать что либо
возникающим, то ему должен предшествовать момент, когда его еще не было,
причем этот момент сам должен быть фиксирован, следовательно, в нем
самом должно быть нечто пребывающее. Таким образом, то, что в данный
момент 

348 

возникает, есть лишь определение пребывающего, а не само пребывающее,
которое всегда одно и то же. Субстанция не может и исчезнуть, ибо, если
что либо исчезает, должно остаться нечто пребывающее, посредством
которого фиксируется момент уничтожения. Следовательно, то, что исчезло,
было не самим пребывающим, а лишь определением пребывающего. 

Таким образом, если ни один объект не может ни создать, ни уничтожить
другой объект в его субстанциальности, то предшествующий объект может
определить последующий лишь в его акцидентальности и, наоборот, лишь
акцидентальность предшествующего объекта может быть тем, посредством
чего определяется акцидентальность последующего объекта. 

Итак, вследствие того что В определяет акцидентальное в С, в объекте
субстанция и акциденция разделяются: субстанция пребывает неизменно,
тогда как акциденции меняются — пространство неподвижно, тогда как время
течет, следовательно, они становятся объектом для Я раздельно. Однако
именно поэтому Я видит себя в новом состоянии, в состоянии
непроизвольной последовательности представлений, и это состояние будет
теперь подвергнуто рефлексии. 

«Акцидентальное в В содержит основание акцидентального в С». Это также
известно только нам, наблюдающим за Я. Но и сама интеллигенция должна
признать акцидентальность в В в качестве основания акцидентального в С;
однако это невозможно без взаимного противоположения В и С и соотнесения
их друг с другом в одном и том же действии. Что они противополагаются
друг другу, очевидно, ибо В вытесняется из сознания посредством С и
возвращается к предшествующему моменту; В — причина, С — действие, В —
ограничивающее, С — ограничиваемое. Но, как они могут быть соотнесены
друг с другом, непонятно, ибо Я теперь — не что иное, как
последовательность изначальных представлений, каждое из которых
вытесняет другое. (Так же как Я вынуждено было переходить от В к С, оно
будет переходить от С к D и т. д.) Правда, мы установили, что возникать
и исчезать могут только акциденции, не субстанции. Однако что же такое
субстанция? Она сама есть лишь фиксированное время. Следовательно, и
субстанции не могут стать неизменными (конечно, для Я, ибо вопрос, как
субстанции пребывают для себя, бессмыслен) ; ведь время теперь вообще не
фиксировано, оно течет (также не само по себе, а только для Я);
субстанции не 

3 4 9 

могут быть фиксированы, поскольку не фиксировано само Г ибо теперь — не
что иное, как сама эта последовательность. 

Впрочем, такое состояние интеллигенции, в котором она есть только
последовательность представлений, носит характер промежуточного
состояния, воспринимаемого только философом, ибо она с необходимостью
переходит из этого состояния к следующему. 

Тем не менее, для того чтобы противоположение между С и В было
возможным, субстанции должны оставаться. Однако последовательность не
может быть фиксирована, если в нее не будут привнесены противоположные
направления. Последовательность имеет лишь одно направление. Это одно
направление, абстрагированное от последовательности, и составляет время,
которое, будучи созерцаемо извне, имеет только одно измерение. 

Однако противоположные направления могут оказаться в последовательности
лишь в результате того, что Я, будучи вынуждено переходить от В к С,
одновременно отбрасывается назад к В; ибо тогда противоположные
направления снимут друг друга, последовательность будет фиксирована, а
тем самым — и субстанция. Однако нет сомнения в том, что Я может быть
отброшено от С к В только таким же образом, как оно отбрасывалось от В к
С. А именно, так же как в В содержалось основание для определения С, в С
должно в свою очередь содержаться основание для определения В. Однако в
В такого определения не могло быть, пока не было С, ибо основание этого
должно ведь содержаться в акцидентальности С, а С возникает для Я в
качестве этого определенного только в настоящий момент; быть может, в
качестве субстанции С было и раньше, но об этом Я теперь ничего не
знает. С для него возникает вообще только тогда, когда оно возникает для
него в качестве этого определенного, следовательно, и упомянутое
определение в В, основание которого должно заключаться в С, должно
возникнуть только в этот момент. Таким образом, в один и тот же
нераздельный момент, в который С определяется посредством В, и В должно
быть определено посредством С. Однако в сознании В и С противополагались
друг другу, следовательно, полагание в С необходимо должно быть не
полагание в В, и наоборот, так что если принять, что определение С
посредством В носит положительный характер, то определение В посредством
С должно быть положено отрицательным по отношению к нему. 

Вряд ли необходимо напоминать, что в предшествующем 

350 

изложении мы дедуцировали все определения отношения взаимодействия. Без
взаимодействия вообще нельзя конструировать причинное отношение, ибо
если субстанции не фиксированы друг другом в качестве субстратов
отношения, то соотнести действие с причиной, т. е. осуществить требуемое
выше противополагание, невозможно. Но фиксированы субстанции могут быть
лишь в том случае, если отношение причинности обоюдно. Ибо если
субстанции не находятся во взаимодействии, то обе они, правда, могут
быть положены в сознание, но только таким образом, что одна полагается,
если другая не полагается, и наоборот, но не так, чтобы в один и тот же
неделимый момент, в который положена одна, полагалась и другая; между
тем это необходимо для того, чтобы Я признало их в качестве находящихся
в причинном отношении. Что обе полагаются,— не сначала одна, потом
другая, но одновременно,— мыслимо лишь в том случае, если они полагаются
друг другом, т. е. если каждая служит основанием такого определения в
другой, которое пропорционально и противоположно определению,
положенному в ней самой, т. е. если две субстанции находятся во
взаимодействии друг с другом. 

Взаимодействием фиксируется последовательность, восстанавливается
настоящее, а тем самым и одновременность субстанции и акциденции в
объекте, В и С одновременно являются причиной и действием. В качестве
причины каждое из них есть субстанция, ибо причиной оно может быть
признано лишь постольку, поскольку оно созерцается пребывающим; в
качестве действия оно — акциденция. Следовательно, посредством
взаимодействия субстанция и акциденция опять синтетически объединяются.
Возможность признать объект в качестве такового поэтому обусловлена для
Я необходимостью последовательности и взаимодействия, причем первая
снимает настоящее (чтобы Я могло выйти за пределы объекта), а второе
восстанавливает его. 

Однако этим еще не выведено, что В и С, которые в один и тот же момент
служат основанием для определения друг друга, одновременны и вне этого
момента. Для самой интеллигенции эта одновременность длится лишь момент,
ибо, поскольку интеллигенция производит беспрерывно и до сих пор не дано
основание, посредством которого само продуцирование в свою очередь
подвергалось бы ограничению, она все время будет вовлекаться в поток
последовательности. Следовательно, еще не дано объяснение тому, 

3 5 1 

каким образом интеллигенция признает совместность всех субстанций в
мире, т. е. всеобщее взаимодействие. 

Вместе с взаимодействием выведено и понятие сосуществования. Для всякой
одновременности необходимо действование интеллигенции, и сосуществование
есть только условие изначальной последовательности наших представлений.
Субстанции не являются чемто отличным от сосуществования. То, что
субстанции фиксируются в качестве субстанций, означает: полагается
сосуществование, и, наоборот, сосуществование есть не что иное, как
взаимное фиксирование субстанций друг другом. Если это действование
интеллигенции воспроизводится идеально, т. е. сознательно, то тем самым
для меня возникает пространство в качестве простой формы
сосуществования, или одновременности. Пространство вообще становится
формой сосуществования только посредством категории взаимодействия, в
категории же субстанции оно выступает лишь как форма экстенсивности.
Следовательно, само пространство — не что иное, как действование
интеллигенции. Пространство можно определить как застывшее время, время
же, напротив, как текущее пространство. В пространстве, рассматриваемом
само по себе, всё — только друг подле друга, тогда как в
объективировавшемся времени всё следует друг за другом. Следовательно, и
пространство, и время могут стать объектом лишь в последовательности как
таковой, поскольку в ней пространство покоится, а время течет. Будучи
объединены в синтезе, и пространство, и объективировавшееся время
предстают во взаимодействии. Одновременность и есть это объединение;
сосуществование в пространстве превращается, если привходит определение
времени, в одновременность. То же относится и к последовательности во
времени, если привходит определение пространства. Изначально направление
присуще только времени, хотя точка, указывающая ему направление,
находится в бесконечности; однако именно потому, что времени изначально
присуще направление, в нем различается только одно направление. В
пространстве изначально нет направления, так как в нем все направления
снимают друг друга; в качестве идеального субстрата всякой
последовательности оно — абсолютный покой, абсолютное отсутствие
интенсивности и, следовательно,— ничто. С давних пор философов в
понимании пространства смущало то, что оно обладает всеми предикатами
ничто и все-таки не может рассматриваться как ничто. Именно потому, что
в пространстве изначально нет направления, в нем, как только 

352 

в него привходит направление, оказываются все направления. Однако
отношение причинности дает только одно направление, Я может перейти
только от А к В, но не от В к Л, и только посредством категории
взаимодействия становятся одинаково возможны все направления. 

В предшествующем исследовании содержится полная дедукция категорий
отношения, и, поскольку изначально других не существует, дедукция всех
категорий — не для самой интеллигенции (ибо, каким образом она признает
их в качестве таковых, может быть объяснено лишь в последующей эпохе),
но для философа. Рассматривая таблицу категорий Канта, мы обнаруживаем,
что обе первые категории каждого класса всегда противоположны друг
другу, а третья объединяет их. Так, например, отношением субстанции и
акциденции определяется лишь один объект, отношением причины и действия
— множество объектов, посредством взаимодействия все они вновь
объединяются в единый объект. В первом отношении нечто положено в
качестве объединенного, во втором отношении оно снимается и только в
третьем опять объединяется в синтезе. Далее, две первые категории — лишь
идеальные факторы, и только объединяющая их третья реальна.
Следовательно, в изначальном сознании, или в самой интеллигенции,
поскольку она вовлечена в механизм представлений, не может встречаться
ни единичный объект в качестве субстанции и акциденции, ни отношение
причинности в чистом виде (в котором последовательность шла бы в одном
направлении); только посредством категории в заимодействия объект
становится для Я одновременно субстанцией и акциденцией, причиной и
действием. Поскольку объект есть синтез внутреннего и внешнего чувства,
он необходимо соприкасается с предшествующим и последующим моментами. В
причинном отношении этот синтез снимается, так как субстанции пребывают
для внешнего чувства, тогда как акциденции проходят перед внутренним
чувством. Однако само отношение причинности не может быть признано в
качестве такового, так чтобы две действующие в нем субстанции не были
вновь объединены в единую субстанцию, и этот синтез продолжается, пока
не доходит до идеи природы, в которой все субстанции наконец
объединяются в единую субстанцию, находящуюся во взаимодействии только с
самой собой. 

Посредством этого абсолютного синтеза фиксировалась бы вся
непроизвольная последовательность представлений. Однако поскольку мы до
сих пор еще не можем обосновать, 

12 Ф. Шеллинг, т. 1 

353 

как Я способно полностью выйти из этой последовательности, и так как мы
постигаем только относительные синтезы, а не абсолютный синтез, то
заранее можно предвидеть, что представление о природе как абсолютной
совокупности, где все противоположности сняты, а вся последовательность
причин и действий объединена в единый организм, возможно не посредством
изначального механизма представлений, который ведет лишь от объекта к
объекту и внутри которого синтез всегда носит лишь относительный
характер, а только посредством свободного акта интеллигенции,
остающегося для нас до сих пор еще непостижимым. 

В ходе нашего исследования мы намеренно не затрагивали ряд отдельных
моментов, чтобы по возможности не нарушать ход дедукции; однако теперь
необходимо уделить им внимание. Так, например, до сих пор просто
допускалось, что основание для непрерывного продуцирования заключено в
самой интеллигенции. Ибо основание для того, что Я вообще продолжало
производить, не могло заключаться в первом продуцировании, но должно
было быть присуще интеллигенции вообще. Это основание должно содержаться
уже в тех основоположейиях, которые были выдвинуты нами выше. 

Я продуктивно не изначально и не произвольно. Сущность и природа
интеллигенции конструируется изначальной противоположностью. Однако
изначально Я — чистое и абсолютное тождество, вернуться к которому оно
постоянно должно стремиться; но возвращение к этому тождеству тесно
связано с изначальной двойственностью в качестве никогда полностью не
снимаемого условия. Как только дано условие продуцирования —
двойственность, — Я должно производить, и столь же несомненно, как оно
есть изначальное тождество, оно вынуждено производить. Следовательно,
если в Я заключено постоянное продуцирование, то это возможно лишь
потому, что условие всякого продуцирования, вышеназванная изначальная
борьба противоположных деятельностей, бесконечно восстанавливается в Я.
Однако ведь эта борьба в продуктивном созерцании должна завершиться. Но
если она действительно завершится, то интеллигенция целиком и полностью
перейдет в объект; тогда есть объект, но нет интеллигенции.
Интеллигенция есть интеллигенция, только пока продолжается эта борьба;
как только борьба завершится, интеллигенция — уже не интеллигенция, а
материя, объект. Следовательно, столь же несомненно, как все знание
вообще 

354 

основано на этой противоположности между интеллигенцией и объектом, эта
противоположность не может быть снята ни в одном отдельном объекте.
Объяснить, как же все-таки возникает конечный объект, совершенно
невозможно, если не признать, что каждый объект лишь кажется нам
отдельным и может быть произведен только как часть бесконечного целого.
Но что противоположность снимается лишь в бесконечном объекте, мыслимо
только в том случае, если она сама бесконечна, так что возможны лишь
опосредствующие звенья синтеза, а два крайних фактора этого
противоположения перейти друг в друга никогда не смогут. 

Но неужели действительно нельзя показать, что эта противоположность
должна быть бесконечной, поскольку борьба двух деятельностей, на которой
она основана, необходимым образом носит вечный характер? Интеллигенция
не может распространиться в бесконечность, так как этому препятствует ее
стремление возвращаться к себе. Но она не может и абсолютно вернуться к
самой себе, ибо этому препятствует присущая ей тенденция быть
бесконечной. Следовательно, опосредствование здесь невозможно, и синтез
будет всегда лишь относительным. 

Если же попытаться определить механизм продуцирования более точно, то
его можно мыслить только следующим образом. При невозможности снять
абсолютную противоположность, с одной стороны, и необходимости снять ее
— с другой, возникнет продукт, но в этом продукте противоположность
может быть снята не абсолютно, а лишь частично; вне противоположности,
снятой в этом продукте, будет находиться другая, еще не снятая, которая
в свою очередь может быть снята во втором продукте. Таким образом,
каждый возникающий продукт вследствие того, что он снимает бесконечное
противоположение лишь частично, будет условием следующего продукта,
который, поскольку он также снимает противоположность лишь частично,
будет условием третьего. Все эти продукты подчинены друг другу и в своей
совокупности — первому, так как каждый предшествующий продукт содержит
противоположность, которая служит условием следующего. Если мы примем во
внимание, что сила, соответствующая продуктивной деятельности, есть
подлинно синтетическая сила природы или сила тяжести, то мы убедимся в
том, что это подчинение — не что иное, как подчинение друг другу
небесных тел, которое происходит в универсуме таким образом, что его
организация в виде систем, где бытие одной сохраняется посредством
другой, есть не что иное, как 

355 

организация самой интеллигенции, которая, проходя через все эти
продукты, все время ищет точку абсолютного равновесия с самой собой,
точку, находящуюся в бесконечности. 

Однако именно это объяснение механизма продуцирования, осуществляемого
интеллигенцией, непосредственно приводит нас к новой трудности. Всякое
эмпирическое сознание начинается с наличного объекта, и вместе с
возникновением сознания интеллигенция оказывается вовлеченной в
определенную последовательность представлений. Однако отдельный объект
возможен лишь как часть универсума, а последовательность на основании
отношения причинности уже сама предполагает не только множество
субстанций, но и их взаимодействие, или одновременное динамическое
бытие. Противоречие, следовательно, заключается в том, что
интеллигенция, осознавая себя, может вступить только в определенную
точку последовательного ряда, что, осознавая себя, она уже должна
предположить в качестве условий возможной последовательности независимо
от себя субстанций и их всеобщее взаимодействие. 

Это противоречие может быть разрешено только посредством различения
абсолютной и конечной интеллигенции, и оно служит одновременно новым
доказательством того, что мы, не ведая того, уже положили производящее Я
во второе, или определенное, ограничение. Точнее это можно определить
следующим образом. 

Если Я вообще изначально ограничено, то необходимо, чтобы универсум, т.
е. всеобщее взаимодействие субстанций, существовал. Посредством этого
изначального ограничения, или, что то же самое, посредством изначальной
борьбы в самосознании, для Я возникает универсум не постепенно, а в силу
единого абсолютного синтеза. Однако это изначальное или первое
ограничение, которое в самом деле может быть объяснено исходя из
самосознания, не объясняет мне особенное ограничение, которое исходя из
самосознания уже объяснено быть не может и, следовательно, вообще
объяснено быть не может. Особенное, или, как мы впоследствии будем его
также называть, второе ограничение, есть именно то, посредством которого
интеллигенция уже с самого начала эмпирического сознания должна
представляться себе существующей в настоящем, в определенном моменте
временного ряда. Все то, что происходит в этом ряду второго ограничения,
уже положено первым, с той только разницей, что первым ограничением
положено все одновременно и абсолютный синтез возника 

356 

ет для Я не посредством составления из частей, но в качестве целого и не
во времени, так как время вообще полагается только этим синтезом, тогда
как в эмпирическом сознании это целое может быть лишь постепенным
синтезированием частей, следовательно, только последовательностью
представлений. Поскольку интеллигенция существует не во времени, а от
века, она — не что иное, как сам этот абсолютный синтез, и поэтому она
не начинала производить и не может перестать производить. Но, поскольку
интеллигенция ограничена, она может явить себя только в качестве
вступающей во временной ряд в определенной его точке. Не надо думать,
что бесконечная интеллигенция отлична от конечной, что помимо конечной
интеллигенции есть интеллигенция бесконечная. Ибо, если я устраняю
особенное ограничение конечной интеллигенции, она оказывается самой
абсолютной интеллигенцией. Если же я полагаю это ограничение, то именно
этим абсолютная интеллигенция снимается в качестве абсолютной и теперь
остается только конечная интеллигенция. Не нужно также представлять себе
данное отношение так, будто абсолютный синтез и вступление в
определенную точку его эволюции — два различных действия; напротив, в
одном и том же изначальном действии для интеллигенции одновременно
возникает универсум и та определенная точка эволюции, с которой связано
ее эмпирическое сознание, или, короче, посредством одного и того же акта
для интеллигенции возникает первое и второе ограничение. Второе
представляется нам непостижимым только потому, что оно полагается
одновременно с первым, но выведено из него в своей определенности быть
не может. Следовательно, эта определенность представится в качестве
чегото, полностью и во всех отношениях случайного; идеалист может
объяснить это только абсолютным действованием интеллигенции, реалист —
исходя из того, что он называет провидением или судьбой. Между тем легко
понять, почему точка, с которой начинается сознание интеллигенции,
должна представляться ей в качестве определенной без всякого ее
содействия; ибо именно потому, что только в этой точке возникает
сознание, а с ним и свобода, все то, что находится по ту сторону этой
точки, должно представляться совершенно независимым от свободы. 

Теперь мы настолько продвинулись в истории интеллигенции, что уже
ограничили ее определенным последовательным рядом, в который ее сознание
может вступить лишь в определенной точке. Проведенное нами только что 

357 

исследование касалось лишь вопроса, как интеллигенция могла вступить в
этот ряд; поскольку же мы обнаружили, что для интеллигенции одновременно
с первым ограничением должно возникнуть и второе, мы теперь видим, что
при первом же пробуждении сознания мы могли обнаружить интеллигенцию
только такой, какой действительно ее и обнаружили, т. е. в качестве
находящейся в определенном последовательном ряду. Благодаря этим
исследованиям подлинная задача трансцендентальной философии в
значительной мере прояснилась. Каждый может рассматривать самого себя
как предмет таких исследований. Однако для того, чтобы объяснить себе
самого себя, он должен сначала полностью отвлечься от своей
индивидуальности, ибо это и надлежит объяснить. При устранении всех
границ индивидуальности остается только абсолютная интеллигенция. При
устранении же и границ интеллигенции остается только абсолютное Я.
Задача, следовательно, такова: показать, как из действования абсолютного
Я может быть объяснена абсолютная интеллигенция, а из действования
абсолютной интеллигенции — вся система ограничения, которое
конституирует мою индивидуальность. Однако если устранены все границы
интеллигенции, то что же останется в качестве основания для объяснения
определенного действования? Я замечаю, что, даже устраняя из Я всякую
индивидуальность и сами границы, в силу которых оно есть интеллигенция,
я все-таки не могу устранить основную особенность Я, заключающуюся в
том, % оно есть одновременно субъект и объект для самого себя.
Следовательно, Я само по себе и по своей природе изначально ограничено в
своем действовании — еще до того, как оно особым образом
ограничивается,— уже потому, что оно есть объект для самого себя. Из
первого, или изначального, ограничения его действования для Я
непосредственно возникает абсолютный синтез того бесконечного
противоборства, который служит основанием этой ограниченности. Если бы
интеллигенция пребывала единой с абсолютным синтезом, то универсум бы,
правда, был, но интеллигенции бы не было. Для того чтобы была
интеллигенция, она должна иметь возможность выйти из этого синтеза,
чтобы затем воссоздать его сознательно, но и это невозможно, если к
первому ограничению не присоединяется особенное, или второе,
ограничение, которое уже не может состоять в том, что интеллигенция
вообще созерцает универсум, но требует, чтобы она созерцала универсум
именно с этой определенной точки. Следовательно, трудность, на первый
взгляд 

358 

неразрешимая, а именно что все существующее должно быть объяснено из
действования Я и что вместе с тем интеллигенция может вступить только в
определенную точку уже ранее детерминированного последовательного ряда,
разрешается посредством различения между абсолютной и определенной
интеллигенциями. Последовательный ряд, в который вступило твое сознание,
определен не тобой в той мере, в какой ты являешься этим индивидуумом,
ибо, будучи таковым, ты не производишь, а сам принадлежишь к
произведенному. Данный последовательный ряд есть лишь развертывание
абсолютного синтеза, которым уже положено все, что происходит или
произойдет. То, что ты представляешь именно этот определенный
последовательный ряд, необходимо для того, чтобы ты был именно этой
определенной интеллигенцией. Необходимо, чтобы этот ряд представлялся
тебе предопределенным независимо от тебя, таким, который ты произвести с
самого начала не можешь. Не то чтобы этот ряд развертывался сам по себе;
ибо в том то и заключается твоя особенная ограниченность, что все,
находящееся по ту сторону твоего сознания, представляется тебе
независимым от тебя. Если эта ограниченность устранена, то прошлого нет,
если положена, то прошлое столь же необходимо и столь же, т. е. не
менее, но и не более, реально, чем эта ограниченность. Вне определенной
ограниченности лежит сфера абсолютной интеллигенции, для которой ничего
не начинается и не становится, так как для нее всё есть одновременно,
или, вернее, она сама есть всё. Таким образом, абсолютную интеллигенцию,
не сознающую себя таковой, и интеллигенцию, обладающую сознанием,
разграничивает время. Для чистого разума времени не существует, для него
всё есть и всё одновременно; для разума, поскольку он эмпиричен, все
возникает, и все, что возникает, возникает последовательно. 

Прежде чем мы приступим к дальнейшему рассмотрению истории
интеллигенции, следует уделить внимание ряду более точных определений
названной последовательности, которые даны нам вместе с ее дедукцией и
из которых, как можно заранее предвидеть, нам удастся вывести ряд
дальнейших заключений. 

а) Последовательный ряд есть, как нам известно, не что иное, как
развертывание изначального и абсолютного синтеза; следовательно, все,
что в этом ряду встречается, уже заранее определено этим синтезом.
Первым ограничением положены все определения универсума, вторым,
посредством 

359 

которого я есть эта интеллигенция,— все определения, с которыми этот
объект входит в мое сознание. 

Ь) Абсолютный синтез есть действие, которое происходит вне всякого
времени. С каждым эмпирическим сознанием время как бы начинается заново;
но каждое эмпирическое сознание предполагает, что до него какое-то время
уже протекло, так как это сознание может начаться только в определенной
точке эволюции. Поэтому для эмпирического сознания время никогда не
может начаться, и для эмпирической интеллигенции нет иного начала во
времени, кроме того, которое дается абсолютной свободой. Поэтому можно
сказать, что каждая интеллигенция — только не для самой себя, а в
объективном рассмотрении — есть абсолютное начало во времени, абсолютная
точка, как бы брошенная и положенная во вневременности бесконечности,
точка, с которой только и начинается всякая бесконечность во времени. 

Обычное возражение против идеализма состоит в том, что представления о
внешних вещах возникают у нас совершенно непроизвольно, что мы никак не
можем их не получать и не только не производим их, но вынуждены
принимать их такими, как они нам даны. Однако то, что представления
должны являться нам таким образом, можно вывести из самого идеализма.
Для того чтобы вообще созерцать объект в качестве такового, Я должно
положить предшествующий момент в основание настоящего момента;
следовательно, прошлое всегда возникает только в силу действования
интеллигенции и необходимо лишь постольку, поскольку необходимо это
движение Я назад. Основание же того, что для меня в настоящий момент не
может возникнуть ничего другого, кроме того, что возникает, следует
искать единственно в бесконечной последовательности духа. Для меня
теперь может возникнуть объект только с этими, а не с какими-либо
другими определениями потому, что в предшествующий момент я произвел
такой объект, в котором содержалось основание именно для этих, а не для
других определений. Как интеллигенция одним актом продуцирования сразу
же может оказаться вовлеченной в целую систему вещей, легко объяснить по
аналогии с бесчисленными другими случаями, когда разум в силу присущей
ему последовательности, приняв какую-либо одну предпосылку, оказывается
втянутым в сложнейшую систему даже в том случае, если эта предпосылка
была принята совершенно произвольно. Так, например, нет более сложной
системы, чем система гравитации; для ее 

360 

создания потребовалось величайшее напряжение человеческого духа, а между
тем ввел астронома в этот лабиринт движений и вывел его оттуда весьма
простой закон. Нет сомнения в том, что наша десятичная система счета
принята совершенно произвольно, между тем одной этой предпосылкой
математик оказывается вовлеченным в такую систему следствий, которые
(как, например, поразительные свойства десятичных дробей), быть может,
полностью еще никто не раскрыл. 

Следовательно, в продуцировании, происходящем в данный момент,
интеллигенция никогда не бывает свободной, потому что она производила и
в предшествующий момент. Первым продуцированием свобода продуцирования
как бы навсегда утрачена. Однако для Я не существует первого
продуцирования, ибо то, что интеллигенция является себе так, будто она
вообще только начала представлять, также относится только к ее особой
ограниченности. Если отвлечься от этой ограниченности, то интеллигенция
извечна, и для нее никогда не было начала продуцирования. Когда
высказывается суждение, что интеллигенция начала производить, это всегда
означает, что она сама составляет такое суждение на основании
определенного закона; отсюда следует, что интеллигенция начинает
представлять полностью для самой себя, но это отнюдь не означает, что
она начинает представлять объективно или сама по себе. 

Вопрос, которого не может избежать идеалист, заключается в том, как же
он признает наличие прошлого и что служит ему гарантией этого наличия?
Настоящее каждый объясняет, исходя из своего продуцирования, но что
заставляет его признать существование чего то до того, как он начал
производить? Существовало ли прошлое само по себе — вопрос столь же
трансцендентный, как вопрос, существует ли вещь сама по себе. Прошлое
есть лишь посредством настоящего, следовательно, для каждого — только
посредством его изначальной ограниченности; если отвлечься от этой
ограниченности, то все, что происходило, и все, что происходит,— продукт
одной только интеллигенции, которая в своем бытии не имеет ни начала, на
конца. 

Если вообще пытаться определить во времени абсолютную интеллигенцию,
которой присуща не эмпирическая, а абсолютная вечность, то следует
сказать, что она — все, что есть, что было и что будет. Эмпирическая же
интеллигенция, чтобы быть чем то, т. е. быть определенной, должна 

361 

перестать быть всем и вне времени. Для нее изначально существует только
настоящее; в силу ее бесконечного стремления настоящий момент становится
для нее залогом будущего, но эта бесконечность уже не абсолютная, т. е.
не вневременная, а эмпирическая, созданная последовательностью
представлений. Интеллигенция стремится, правда, в каждый данный момент
создавать представление об абсолютном синтезе; по словам Лейбница, душа
создает в каждый момент представление об универсуме. Однако, поскольку
осуществить это посредством абсолютного действования она не может, она
пытается достигнуть этого путем последовательных, развертывающихся во
времени актов. 

с) Поскольку время само по себе и для себя, или изначально, обозначает
только границу, то, будучи созерцаемо извне, т. е. в связи с
пространством, оно может созерцаться только в виде движущейся точки, т.
е. линии. Но линия есть самое изначальное созерцание движения; всякое
движение созерцается как движение, лишь поскольку оно созерцается как
линия. Следовательно, изначальная последовательность представлений,
созерцаемая извне, есть движение. Но так как интеллигенция ищет во всем
ряду последовательностей собственное тождество и так как это тождество в
каждый момент снималось бы при переходе от представления к
представлению, если бы интеллигенция не стремилась все время
восстанавливать его, то переход от представления к представлению должен
осуществляться посредством непрерывной величины, т. е. такой, каждая
частица которой не является абсолютно наименьшей. 

Между тем переход этот совершается во времени, следовательно, такой
величиной будет время. И поскольку всякая изначальная последовательность
в интеллигенции представляется извне как движение, то закон
непрерывности есть основной закон всякого движения. 

Аналогичное свойство пространства доказывается подобным же образом. 

Так как последовательность и все изменения во времени — не что иное, как
развертывание абсолютного синтеза, которым все заранее предопределено,
то последнее основание всякого движения следует искать в факторах самого
этого синтеза; между тем эти факторы — не что иное, как факторы
изначальной противоположности, следовательно, и основание всякого
движения надлежит искать в факторах этой противоположности. Изначальная
противоположность может быть снята только в бесконечном синтезе, в
конечном 

362 

же объекте — только на мгновение. Противоположность в каждый момент
заново возникает и в каждый момент вновь снимается. Это постоянное
возникновение и постоянное снятие противоположности в каждый момент
должно быть последним основанием всякого движения. Данное положение,
которое является принципом динамической физики, находит себе место,
подобно всем другим принципам подчиненных наук, в трансцендентальной
философии. 

IV 

В описанной здесь последовательности интеллигенция занята не ею, ибо эта
последовательность совершенно непроизвольна, а сама собой. Она ищет саму
себя, но именно тем самым бежит от самой себя. Вступив в эту
последовательность, она уже не может созерцать себя иной, чем
действующей в этой последовательности. Однако мы уже дедуцировали
самосозерцание интеллигенции в этой последовательности, и дедуцировали
его посредством взаимодействия. До сих пор мы могли пояснять
взаимодействие только как относительный, а не как абсолютный синтез, т.
е. не в качестве созерцания всей последовательности представлений.
Совершенно невозможно мыслить, как вся последовательность может стать
объектом, если эта последовательность не ограничивается. 

Здесь, следовательно, мы приходим к необходимости третьего ограничения,
которое помещает интеллигенцию в еще более узкую сферу, чем все
предыдущие; но пока нам приходится довольствоваться тем, что мы его
только постулируем. Первое ограничение Я состояло в том, что оно вообще
становилось интеллигенцией, второе — что оно должно исходить из
наличного момента или может вступать только в определенную точку
последовательного ряда. Но, начиная уже с этой точки, ряд мог уходить в
бесконечность. Однако если эта бесконечность в свою очередь не
подвергнется ограничению, то невозможно понять, как интеллигенция может
выйти из совершаемого ею продуцирования и созерцать саму себя в качестве
производящей. До сих пор интеллигенция и сама последовательность были
едины; теперь же интеллигенция должна противопоставить себе
последовательность, чтобы созерцать себя в ней. Однако
последовательность являет себя только в смене акциденций, а созерцаема
она может быть лишь в том случае, если субстанциальное в ней будет
созерцаться в качестве пребывающего. Но субстанциальное в этой
бесконечной последовательности 

363 

— по что иное, как сам абсолютный синтез, который не возник, а
существует от века. Между тем интеллигенция не может созерцать
абсолютный синтез, т. е. универсум, если он не становится для нее
конечным. Следовательно, интеллигенция не может созерцать и
последовательность, если универсум не ограничивается для нее в
созерцании. 

Однако интеллигенция так же не может перестать производить, как не может
перестать быть интеллигенцией. Поэтому названная последовательность
представлений не может быть подвергнута для нее ограничению, не
оставаясь и в этом ограничении бесконечной. Для того чтобы сразу
пояснить это, укажем на то, что во внешнем мире существует постоянная
смена изменений, которые, однако, не теряются в бесконечности, но
ограничиваются определенным циклом и постоянно его повторяют.
Следовательно, эта смена изменений конечна и бесконечна одновременно;
конечна, поскольку она никогда не переходит определенную границу,
бесконечна, поскольку она постоянно возвращается к самой себе.
Окружность — это изначальный синтез конечности и бесконечности, в
который должна переходить и прямая линия. То, что последовательность
идет по прямой, лишь видимость, так как она постоянно возвращается к
самой себе. 

Но интеллигенция должна созерцать последовательность в качестве
возвращающейся к самой себе; в силу этого созерцания для нее, без
сомнения, возникнет новый продукт, и она вновь не сможет созерцать
последовательность, так как вместо последовательности для нее возникнет
нечто совсем иное. Вопрос в том, каков же будет этот продукт. 

Можно смело сказать, что органическая природа дает нам наиболее
очевидное доказательство в пользу трансцендентального идеализма, ибо
каждое растение может служить символом интеллигенции. Для растения
усваиваемый или впитываемый им в определенной форме материал
преобразован в окружающей природной среде, но откуда же может он взяться
для интеллигенции, абсолютной и единственной? Следовательно, поскольку
интеллигенция производит материал и форму из себя самой, она абсолютно
органична. В изначальной последовательности представлений она являет
себя нам как деятельность, которая непрерывно служит одновременно
причиной и действием самой себя; причиной — поскольку она производит,
действием — поскольку она есть произведенное. Полагая, что в
интеллигенцию 

364 

все привходит извне, эмпиризм по существу объясняет ее природу чисто
механически. Если интеллигенция вообще органична, а она такова, то все
внешнее по отношению к ней она привносит изнутри и универсум для нее
лишь более грубый и отдаленный орган самосознания, тогда как
индивидуальный организм — более тонкий и непосредственный его орган. 

В дедукции органической природы следует прежде всего ответить на четыре
вопроса. 

1) Почему вообще необходима органическая природа? 

2) Почему в органической природе необходима последовательность ступеней?


3) Почему существует различие между одушевленной 

и неодушевленной организацией? 

4) В чем основная особенность всякой организации? 

1) Необходимость органической природы дедуцируетс 

следующим образом. 

Интеллигенция должна созерцать саму себя в своем продуктивном переходе
от причины к действию, или в последовательности своих представлений,
которая возвращается к самой себе. Однако она не в состоянии сделать
это, не придавая данной последовательности постоянство, или не
представляя ее в покое. Такая возвращающаяся к самой себе,
представленная в покое последовательность и есть организация. Понятие
организации не исключает всякое понятие последовательности. Организация
— это заключенная в границы и представленная фиксированной
последовательность. Выражением органического образования является покой,
хотя такое постоянное воспроизведение покоящегося образования возможно
только при непрерывном внутреннем изменении. Следовательно, столь же
несомненно как то, что интеллигенция в изначальной последовательности
представлений есть одновременно причина и действие самой себя, и как то,
что эта последовательность ограничена, несомненно также и то, что
последовательность должна стать для интеллигенции объектом в качестве
организации; это первое разрешение нашей проблемы — показать, как
интеллигенция созерцает саму себя продуктивной. 

2) Однако внутри своих границ последовательность бесконечна.
Следовательно, интеллигенция есть бесконечное стремление организоваться.
Поэтому и во всей системе интеллигенции все будет стремиться к
организации, и такое общее стремление к организации должно
распространиться на ее внешний мир. Поэтому необходима и
последовательность 

365 

ступеней в организации. Ибо интеллигенции в ее эмпиричности присуще
постоянное стремление создавать, хотя бы последовательно во времени,
универсум, представить который посредством абсолютного синтеза она не
может. Таким образом, последовательность в изначальных представлениях
интеллигенции — не что иное, как последовательное изображение, или
развертывание, абсолютного синтеза, но и это развертывание может
посредством третьего ограничения дойти только до известной границы. Эта
ограниченная и созерцаемая ограниченной эволюция есть организация. 

Следовательно, организация в общем — не что иное, как уменьшенный и как
бы сжатый образ универсума. Однако сама последовательность постепенна,
т. е. не может полностью развернуться в какой-либо отдельный момент. Но
чем дальше продвигается последовательность, тем больше развертывается
универсум. Поэтому по мере того, как продвигается последовательность,
получает большее распространение и организация, представляя собой все
большую часть универсума. Это приведет к градации ступеней, параллельной
развертыванию универсума. Закон этой градации состоит в том, что
организация постоянно расширяет свою сферу, так же как постоянно
расширяет свою сферу интеллигенция. Если бы это расширение, или эта
эволюция универсума, продолжалось бесконечно, то бесконечно расширяла бы
свою сферу и организация; граница первой является и границей второй.
Пояснением может служить следующее. Чем ниже мы спускаемся в
органической природе, тем уже становится мир, который представляет
организация, тем меньше часть универсума, которая сжимается в
организации. Наиболее узок мир растений, так как в его сферу вообще не
попадает множество изменений, происходящих в природе. Шире, хотя он еще
очень ограничен, круг изменений, которые находят себе отражение в низших
видах животного мира, ибо здесь еще отсутствуют наиболее благородные
чувства, такие, как слух и зрение, и едва только возникает осязание, т.
е. рецептивность непосредственно наличного. То, что мы называем у
животных чувством, означает не способность получать представления
посредством внешних впечатлений, а только их отношение к универсуму,
которое может быть более полным или более ограниченным. Как же вообще
следует рассматривать животных, явствует из того, что ими обозначен в
природе тот момент сознания, на котором теперь находится наша дедукция.
Поднимаясь но ступеням ряда организаций, мы 

366 

обнаруживаем, что чувства постепенно развиваются в том порядке, в каком
благодаря им расширяется мир организаций *. Так, например, раньше других
появляется слух, поскольку благодаря ему мир организма расширяется
только на очень небольшое расстояние; значительно позже возникает
божественное чувство зрения, ибо с его помощью мир распространяется до
таких пределов, которые не способно измерить даже воображение. Лейбниц,
придавая особое значение свету, приписывает животным более высокие
представления только потому, что они способны воспринимать воздействие
света. Однако даже там, где внешние признаки этого чувства существуют,
все еще остается неопределенным, в какой степени действует само чувство
и не является ли свет светом лишь для высшей организации. 

3) Организация вообще есть только заторможенная в своем движении и как
бы застывшая последовательность. Но ведь интеллигенция должна была
созерцать не только последовательность своих представлений вообще, но и
саму себя, притом в качестве действующей в этой последовательности. Для
того чтобы стать самой себе объектом в качестве действующей (разумеется,
извне, ибо теперь интеллигенция есть созерцающая лишь извне), она должна
созерцать последовательность как поддерживаемую внутренним принципом
деятельности. Однако внутренняя последовательность, созерцаемая извне,
есть движение. Следовательно, интеллигенция сможет созерцать себя только
в таком объекте, который в самом себе содержит внутренний принцип
движения. Такой объект называется живым. Таким образом, интеллигенция
должна созерцать саму себя не только как организацию вообще, а как живую
организацию. 

Из этой дедукции жизни явствует, что жизнь должна быть во всей
органической природе всеобщей, что различия между одушевленными и
неодушевленными организациями в самой природе, следовательно, быть не
может. Поскольку интеллигенция должна созерцать саму себя в качестве
действующей в последовательности, то каждая организация в широком смысле
слова должна содержать в самой себе жизнь, т. е. внутренний принцип
движения. Жизнь может быть более или менее ограниченной; следовательно,
вопрос, откуда это различие, сводится к предшествующему 

* По поводу этого закона я должен сослаться на речь Кильмайера о
соотношении органических сил, где этот закон рассматривается и
доказывается 13. 

367 

вопросу: откуда в органической природе последовательность ступеней? 

Эта последовательность организаций обозначает лишь различные моменты в
эволюции универсума. Подобно тому как интеллигенция постоянно стремится
изобразить посредством последовательности абсолютный синтез,
органическая природа постоянно будет являть себя как стремящаяся к
всеобщему организму в борьбе с неорганической природой. Граница
последовательности в представлениях интеллигенции будет и границей
организации. Однако ведь должна существовать абсолютная граница
созерцания, осуществляемого интеллигенцией; эта граница для нас свет.
Ибо, хотя свет почти неизмеримо расширяет сферу нашего созерцания,
граница света все-таки не может быть границей универсума, и нельзя
считать просто гипотезой, что за пределом светового космоса сияет
неведомым нам светом иной мир, который уже не попадает в сферу нашего
созерцания. Итак, если интеллигенция созерцает эволюцию универсума в той
мере, в какой она доступна ее созерцанию в виде организации, то
созерцать эту организацию она будет как тождественную самой себе. Ибо
интеллигенция стремится увидеть себя отраженной в своей продуктивности
во всех лабиринтах и извилинах органической природы. Но ни в одной из
подчиненных организаций интеллигенция не воплощает себя полностью.
Только если она достигнет совершеннейшей организации, где в сжатом виде
отразится весь ее мир, она признает эту организацию тождественной себе.
Поэтому интеллигенция явится себе тогда не просто органической, а
находящейся на вершине организации. Все остальные организации она может
рассматривать просто как промежуточные звенья, проходя сквозь которые
постепенно освобождается от уз материи совершеннейшая организация или
посредством которых сама интеллигенция полностью становится объектом для
самой себя. Следовательно, она и не признает все остальные организации
равными себе по достоинству. 

Граница ее мира, или, что то же самое, граница последовательности ее
представлений, есть для интеллигенции и граница организации. Таким
образом, ограничение, которое мы назвали третьим, состоит в том, что
интеллигенция должна являться самой себе в качестве органического
индивидуума. Вследствие необходимости созерцать себя как органический
индивидуум ее мир для нее полностью ограничивается, и, наоборот,
вследствие того что последовательность 

368 

ее представлений становится ограниченной, она сама становится
органическим индивидуумом. 

4) Основное свойство организации заключается в том, что она, будучи как
бы изъята из механизма, пребывает не только как причина или действие, но
— поскольку она для себя то и другое одновременно — и посредством самой
себя. Сначала мы определили объект как субстанцию и акциденцию, однако
он не мог созерцаться в качестве такового, не будучи также причиной и
действием, и вместе с тем не мог созерцаться в качестве причины и
действия, если субстанции не фиксированы. Но где же начинается
субстанция и где она кончается? Одновременное существование всех
субстанций превращает их все в единую субстанцию, пребывающую в вечном
взаимодействии с самой собой; это — абсолютная организация.
Следовательно, организация — это высшая потенция категории
взаимодействия; мыслимая в общей форме, эта категория ведет к понятию
природы или всеобщей организации, по отношению к которой все единичные
организации являются акциденциями. Таким образом, главная особенность
организации заключается в том, что она состоит во взаимодействии с самой
собой, являет собой одновременно производящее и продукт, и это понятие
есть принцип всего учения об органической природе, из которого априорно
могут быть выведены все дальнейшие определения организации. 

Поскольку мы теперь находимся на вершине продуцирования вообще, а именно
на ступени органического продуцирования, мы считаем возможным бросить
ретроспективный взгляд на весь ряд. Мы можем различить в природе три
потенции созерцания: простая — тот материал, который положен в природу
ощущением; вторая, или материя, которая полагается продуктивным
созерцанием; и, наконец, третья, охарактеризованная нами как
организация. 

Поскольку организация есть только продуктивное созерцание, взятое во
второй потенции, то и категории конструкции материи вообще, или общей
физики, будут также категориями органической конструкции и учения об
органической природе, однако здесь они также должны мыслиться
потенцированными. Далее, подобно тому как посредством трех категорий
общей физики определены три измерения материи, посредством трех
категорий органической физики определены три измерения органического
продукта. И если гальванизм, как было сказано, служит общим выражением
процесса, переходящего в продукт, а магнетизм, электричество и
химическая сила, потенцированные 

369 

в продукте, дают три категории органической физики, то гальванизм мы
должны представлять себе как мост, по которому всеобщие силы природы
переходят в чувствительность, раздражимость и стремление к формированию.


Основное свойство жизни состоит прежде всего в том, что она есть
возвращающаяся в саму себя, фиксированная и основывающаяся на некоем
внутреннем принципе последовательность, и, подобно тому как
интеллектуальная жизнь, прообразом которой она является, или тождество
сознания, поддерживается только непрерывностью представлений, жизнь
поддерживается лишь непрерывностью внутренних движений, и так же, как
интеллигенция в последовательности своих представлений постоянно борется
за сознание, жизнь должна мыслиться в постоянной борьбе с круговоротом
природы или в стремлении утвердить свое тождество в противовес ему. 

После того как мы ответили на основные вопросы, которые могут быть
заданы в связи с дедукцией органической природы, мы обратим наше
внимание еще на один результат этой дедукции, а именно на то, что в
последовательности ступеней организаций необходимо должна встретиться
такая организация, которую интеллигенция вынуждена будет созерцать как
тождественную самой себе. Если интеллигенция — не что иное, как эволюция
изначальных представлений, и если эта последовательность должна получить
свое отображение в организме, то та организация, которую интеллигенция
должна признать тождественной самой себе, будет в каждый данный момент
полным выражением ее внутренней сущности. Там, где отсутствуют
соответствующие представлениям изменения организма, не могут стать
объектом и представления интеллигенции. В понятиях трансцендентальной
философии это можно пояснить следующим образом: с точки зрения внешнего
наблюдателя, слепорожденный имеет представление о свете, так как для
этого требуется лишь способность внутреннего созерцания, но это
представление не становится для него объектом; несмотря на то что в Я
нет ничего такого, чего бы оно само в себе не созерцало, с
трансцендентальной точки зрения этого представления у него действительно
нет. Организм — это необходимое условие, при котором интеллигенция
только и может отличать себя в качестве субстанции или субъекта
последовательности от самой последовательности или при котором эта
последовательность только и может стать чем то независимым от 

370 

интеллигенции. Когда нам кажется, будто существует некий переход от
организма к интеллигенции, причем таким образом, что в результате
аффинирования организма возникает представление в интеллигенции, то это
лишь иллюзия; поскольку мы ничего не можем знать о представлении, прежде
чем оно посредством организма не стало для нас объектом, аффинирование
нас объектом предшествует в сознании представлению и, таким образом,
должно казаться нам не обусловленным представлением, а его условием. Не
само представление, а его осознанность обусловлена аффицированием,
осуществленным объектом, и если эмпиризм ограничивается этим
утверждением, то нам нечего ему возразить. 

Следовательно, если вообще может идти речь о переходе там, где вовсе нет
двух противоположных объектов, а есть, собственно говоря, только один
объект, то скорее можно говорить о переходе от интеллигенции к
организму, нежели об обратном. Ибо поскольку самый организм есть лишь
род созерцания, присущий интеллигенции, то для нее все, что в ней есть,
необходимо должно стать объектом непосредственно в организме. Вся так
называемая зависимость духовного от материального проистекает только из
этой необходимости созерцать все, что в нас есть, следовательно, и
представление как таковое, а не только его объект в качестве
находящегося вне нас. Как только, например, организм перестает быть
полным отражением нашего универсума, он уже не может служить нам органом
самосозерцания, т. е. он болен; мы сами чувствуем себя больными только
вследствие этой абсолютной тождественности организма с нами. Но сам
организм может быть болен лишь в соответствии с законами природы, т. е.
в соответствии с законами самой интеллигенции. Ибо интеллигенция в своем
продуцировании не свободна, а ограничена и стеснена законами.
Следовательно, в тех случаях, когда мой организм должен быте по законам
природы болен, я вынужден созерцать его таковым. Чувство болезни
возникает только из нарушения тождества между интеллигенцией и ее
организмом, напротив, чувство здоровья, если только вообще можно назвать
чувством совершенно пустое ощущение, есть чувство полного растворения
интеллигенции в организме, или как сказал один замечательный писатель
прозрачность организма для духа. 

К этой зависимости от физического не самого духовного, а осознания
духовного относится и увеличение или уменьшение наших духовных сил в
зависимости от оргазма 

371 

сил и даже необходимость представлять себя появившимся на свет. Я в
качестве этого определенного индивидуума вообще не был, пока не стал
созерцать себя в качестве этого, и перестану им быть, как только
прекратится это созерцание. Поскольку в соответствии с законами природы
неизбежно должен наступить такой момент, когда организм, постепенно
разрушающийся под действием собственных сил, перестанет быть отражением
внешнего мира, то абсолютное уничтожение тождества между организмом и
интеллигенцией — в болезни оно было лишь частичным,— т. е. смерть, есть
явление природы, которое само входит в изначальный ряд представлений,
присущих интеллигенции. 

То, что относится к слепой деятельности интеллигенции, а именно что
организм есть ее постоянный слепок, должно относиться и к ее свободной
деятельности, если таковая существует в интеллигенции, что до сих пор
нами еще не дедуцировано. Следовательно, каждой свободной
последовательности представлений в интеллигенции должно соответствовать
свободное движение в ее организме, причем сюда следует отнести не только
так называемое произвольное движение в узком смысле слова, но и жесты,
язык, короче говоря, все, что служит выражением внутреннего состояния.
Но вопрос, как представление, свободно принятое интеллигенцией,
переходит во внешнее движение, вопрос, который относится к области
практической философии и затронут здесь лишь потому, что ответ на него
все-таки может быть дан только на основании изложенных в данной связи
принципов,— требует совсем иного решения, чем обратный: как изменением в
организме может быть обусловлено представление в интеллигенции. Ибо,
пока интеллигенция производит бессознательно, ее организм
непосредственно тождественней, и все то, что она созерцает вовне,
отражается организмом без дальнейшего опосредствования. Например, по
законам природы необходимо, чтобы при тех или иных условиях, например
при наличии факторов всеобщего раздражения, организм представлялся
больным; если эти условия даны, интеллигенция уже не свободна
представлять или не представлять себе то, что обусловлено; организм
становится больным, потому что интеллигенция должна представлять его
таковым. Однако от интеллигенции в той мере, в какой она действует
свободно, ее организм отличается; таким образом, из представления
интеллигенции непосредственно не следует бытие организма. Причинная
связь между свободной деятельностью 

372 

интеллигенции и движением ее организма столь же немыслима, как и
обратное, поскольку они противоположны друг другу совсем не
действительно, а только идеально. Следовательно, не остается ничего
другого, как предположить наличие гармонии между интеллигенцией,
поскольку она действует свободно, и интеллигенцией, поскольку она
бессознательно созерцает, и эта гармония необходимо должна быть
предустановленной. Следовательно, и трансцендентальный идеализм
нуждается в предустановленной гармонии, хотя и не для того, чтобы
объяснить совпадение изменений в организме с непроизвольными
представлениями, а для того, чтобы объяснить совпадение органических
изменений с произвольными представлениями; причем нуждается он не в
предустановленной гармонии непосредственно между интеллигенцией и
организмом, как ее обычно толкуют интерпретаторы Лейбница, а в такой,
которая существует между свободной деятельностью и деятельностью,
производящей бессознательно, ибо только такого рода гармония необходима
для объяснения перехода от интеллигенции к внешнему миру. 

Однако каким образом такая гармония возможна, мы, находясь на данной
стадии исследования, понять не можем, да в этом еще и нет необходимости.


V 

Из полностью дедуцированного теперь отношения интеллигенции к организму
очевидно, что в настоящий момент сознания она растворяется в своем
организме, который она созерцает как полностью тождественный себе и,
следовательно, опять не достигает созерцания самой себя. 

Но именно потому, что для интеллигенции весь ее мир сконцентрирован в
организме, круг продуцирования оказывается для нее замкнутым. Тем самым
последнее действие, которым в интеллигенции полагается полное сознание
(ибо обнаружить это действие было нашей единственной задачей; все
остальное, что попало в наше поле зрения при решении этой задачи,
возникало для нас как бы попутно и так же непреднамеренно, как для самой
интеллигенции), должно совершенно выпадать из сферы продуцирования, т.
е. для того, чтобы возникло сознание, сама интеллигенция должна
полностью оторваться от продуцирования, что, без сомнения, станет
возможным также только посредством ряда действий. Но прежде чем мы
сможем дедуцировать 

373 

эти действия, необходимо хотя бы в общих чертах ознакомиться с той
сферой, к которой относятся эти противоположные продуцированию действия.
Ибо то, что эти действия должны быть противоположны продуцированию,
можно заключить из того, что они должны его ограничивать. 

Следовательно, мы задаем вопрос, встречалось ли нам где-либо в
предшествующем изложении действие, противоположное продуцированию? Когда
мы выводили ряд продуцирований, посредством которых Я постепенно
достигало созерцания себя в качестве продуктивного, нам, правда, не
встречалась деятельность, с помощью которой интеллигенция вообще
оторвалась бы от продуцирования, однако полагание каждого
дедуцированного продукта в собственное сознание интеллигенции могло быть
объяснено только постоянным рефлектированием интеллигенцией того, что ею
произведено, а для нас каждое такое рефлектирование служило условием
дальнейшего продуцирования. Следовательно, для объяснения прогресса в
продуцировании мы должны были положить в наш объект деятельность,
посредством которой он стремится выйти за пределы каждого отдельного
продуцирования, но этим стремлением сам все больше втягивается в новые
продуцирования. Поэтому можно заранее предвидеть, что постулированный
нами здесь ряд действий вообще должен относиться к сфере рефлексии. 

Однако теперь продуцирование для интеллигенции завершено, и она уже не
может вернуться в эту сферу с помощью какой бы то ни было новой
рефлексии. Следовательно, то рефлектирование, к дедукции которого мы
теперь приступаем, должно быть совершенно иным, чем то, которое
постоянно шло параллельно продуцированию, и если бы это рефлектирование
необходимо сопровождалось продуцированием, что вполне возможно, то это
продуцирование в противоположность первому, необходимому, должно было бы
быть свободным. И наоборот, если рефлектирование, сопутствовавшее
бессознательному продуцированию, было необходимым, то рефлектирование,
которое мы ищем теперь, должно быть свободный. Посредством этого
рефлектирование интеллигенция ограничит не только свое отдельное
продуцирование, но и продуцирование вообще — целиком и полностью. 

Противоположность между продуцированием и рефлектированием станет
наиболее отчетливой в силу того, что все, виденное нами до сих пор с
точки зрения созерцания, 

374 

предстанет перед нами совсем иным с точки зрения рефлексии. 

Теперь мы хотя бы в общих чертах заранее ознакомились с той сферой, к
которой вообще относится ряд действий, позволяющих интеллигенции
оторваться от продуцирования, т.е. со сферой свободной рефлексии. И для
того чтобы эта свободная рефлексия была связана с тем, что дедуцировано
нами ранее, ее основание должно необходимо находиться в третьем
ограничении, которое таким же образом приведет нас к эпохе рефлексии,
как второе ограничение привело к эпохе продуцирования. Однако
действительно установить эту связь мы еще совершенно не способны и можем
лишь утверждать, что она существует. 

Общие замечания ко второй эпохе 

Для полного понимания связи между действиями, выведенными во второй
эпохе, необходимо отчетливо представлять себе различие между тем, что мы
называли первым или изначальным ограничением, и ограничением вторым или
особенным. 

Изначальная граница была положена в Я идеальной деятельностью уже в
первом акте самосознания, или, как это потом представилось Я, вещью
самой по себе. Однако вещью самой по себе ограничивалось только
объективное, или реальное, Я. Между тем, производя, т. е. на протяжении
всего второго периода, Я уже не только реально, но идеально и реально
одновременно. Следовательно, теперь производящее Я в качестве такового
не может чувствовать себя ограниченным той изначальной границей также и
потому, что эта граница теперь перешла в объект, который служит общим
выражением Я и вещи самой по себе; поэтому в нем и следует искать ту
изначальную границу, которая положена вещью самой по себе, и она
действительно в нем обнаруживается. 

Если, следовательно, Я еще теперь чувствует себя ограниченным, то
ограниченным оно может чувствовать себя только в качестве производящего,
а это в свою очередь возможно только посредством второй границы, которая
должна служить границей как для вещи, так и для Я. 

Эта граница должна была бы быть границей страдательности в Я, но таковая
она лишь для реального и объективного Я и именно потому она — граница
активности для Я идеального, или субъективного. Что вещь сама по себе 

375 

ограничивается, означает: ограничивается идеальное Я. Таким образом,
очевидно, что посредством продуцирования граница действительно перешла в
идеальное Я. Та же граница, которая ограничивает идеальное Я в его
деятельности, ограничивает реальное Я в его страдательности.
Противоположением между идеальной и реальной деятельностями вообще
положено первое ограничение; мерой, или границей, этого
противоположения, которое, будучи признано в качестве такового — что
происходит в продуктивном созерцании,— необходимо должно быть
определенным, положено второе ограничение. 

Таким образом, Я тем, что оно стало производящим, было непосредственно
подвергнуто, не ведая того, второму ограничению, т. е. ограниченной
оказалась и его идеальная деятельность. Для Я, которое само по себе не
допускает ограничения, это второе ограничение необходимо должно быть
совершенно случайным. Что оно совершенно случайно, означает: его
основание заключено в абсолютно свободном действовании самого Я.
Объективное Я ограничено этим определенным образом потому, что идеальное
Я действовало именно этим определенным образом. Однако то, что идеальное
Я действовало этим определенным образом, само уже предполагает наличие в
нем некой определенности. Следовательно, эта вторая граница должна
представляться Я одновременно зависимой и независимой от его
деятельности. Это противоречие может быть разрешено лишь тем, что второе
ограничение существует только в настоящем и, следовательно, должно иметь
свое основание в предшествующей деятельности Я. Поскольку рефлектируется
то, что граница существует в настоящем, эта граница независима от Я;
поскольку же рефлектируется то, что она вообще есть, она положена
действованием самого Я. Поэтому ограничение идеальной деятельности может
представляться Я лишь как ограничение в настоящем; следовательно,
непосредственно в силу того, что Я становится сознательно ощущающим, для
него возникает время в качестве абсолютной границы, посредством которой
оно в качестве сознательно ощущающего, т. е. в качестве внутреннего
чувства, становится для себя объектом. Однако в предшествующем действии
(в действии продуцирования) Я было не только внутренним чувством, но и
(что видит, впрочем, только философ) внутренним и внешним чувством
одновременно, ибо оно было идеальной и реальной деятельностью
одновременно. Следовательно, оно не может стать для себя объектом в
качестве внутреннего чувства, 

376 

так чтобы для него одновременно не стало объектом и внешнее чувство, и
если внутреннее чувство созерцается как абсолютная граница, то внешнее
чувство может созерцаться только как идущая во всех направлениях
бесконечная деятельность. 

Таким образом, непосредственно в силу того, что в продуцировании
идеальная деятельность ограничивается, внутреннее чувство становится для
Я объектом посредством времени в его независимости от пространства,
внешнее чувство — посредством пространства в его независимости от
времени; следовательно, они существуют в сознании не в качестве
созерцаний, которые Я осознать не может, а только в качестве
созерцаемых. 

Однако время и пространство в свою очередь должны стать объектами для Я,
что составляет второй род созерцания в этой эпохе; благодаря ему в Я
полагается новое определение, а именно последовательность представлений,
посредством которой для Я вообще не может быть первого объекта,
поскольку оно изначально в состоянии осознать только второй объект в его
противоположении первому, ограничивающему его. Тем самым, следовательно,
второе ограничение полностью полагается в сознание. 

Однако и само причинное отношение должно стать объектом для Я, что
происходит посредством взаимодействия, третьего типа созерцания в этой
эпохе. 

Следовательно, три созерцания этой эпохи — не что иное, как основные
категории всякого знания, а именно категории отношения. 

Взаимодействие невозможно, так чтобы для Я сама последовательность не
стала ограниченной, что происходит посредством организации, которая в
качестве высшей точки продуцирования и условия третьего ограничения
заставляет перейти к новому ряду действий. 

ТРЕТЬЯ ЭПОХА ОТ РЕФЛЕКСИИ ДО АБСОЛЮТНОГО АКТА ВОЛИ 

I 

В ряду выведенных до сих пор синтетических действий не было ни одного,
посредством которого Я непосредственно достигло бы осознания своей
деятельности. Поскольку же круг синтетических действий теперь замкнут и
полностью исчерпан предшествующими дедукциями, то действие или ряд
действий, посредством которых осознание 

377 

дедуцированного полагается в само Я, может носить не синтетический, а
только аналитический характер. Следовательно, точка зрения рефлексии
тождественна аналитической точке зрения и, таким образом, с помощью
анализа в Я не может быть обнаружено какое-либо действие, которое не
было бы уже положено в него синтетически. Но каким образом само Я
достигает точки зрения рефлексии, до сих пор не выяснено и, пожалуй,
вообще в рамках теоретической философии выяснено быть не может. Тем, что
мы обнаруживаем то действие, посредством которого рефлексия полагается в
Я, мы продолжаем линию синтетического исследования, которая, вне всякого
сомнения, уводит нас из этой точки в бесконечность. 

Поскольку интеллигенция, пока она созерцающая, едина с созерцаемым и
ничем от него не отличается, она не сможет прийти к созерцанию самой
себя посредством продуктов, прежде чем сама не обособится от продуктов,
а так как она сама — не что иное, как определенный способ действия,
посредством которого возникает объект, то она сможет достигнуть самой
себя, только обособив свое действие как таковое от того, что в этом
действовании для нее возникает, или, что то же самое, от произведенного
ею. 

До сих пор мы еще просто не можем знать, возможно ли вообще или
происходит ли в интеллигенции такого рода обособление; спрашивается, что
при таком предположении произойдет в интеллигенции? 

Подобное обособление действования от произведенного именуется в обычном
словоупотреблении абстракцией. Таким образом, первым условием рефлексии
является абстракция. Пока интеллигенция ничем не отличается от своего
действия, осознание его невозможно. Посредством абстракции она
становится чем то отличным от произведенного ею, которое, однако, именно
поэтому теперь является уже не как действование, а лишь как
произведенное. 

Между тем интеллигенция, т. е. это действование, и объект изначально
едины. Объект есть этот определенный потому, что интеллигенция
производила именно так, а не иначе. Тем самым объект, с одной стороны, и
действование интеллигенции — с другой, поскольку они друг друга
исчерпывают и полностью друг с другом совпадают, вновь соединятся в
одном и том же сознании. То, что мы получаем, обособляя действование как
таковое от того, что возникло, называется понятием. Следовательно, с
трансцендентальной точки зрения вопрос, как наши понятия соответствуют
предметам, не имеет смысла, так как этот 

378 

вопрос предполагает изначальное различие между ними. Вне сознания объект
и его понятие и, наоборот, понятие и предмет — одно и то же, и их
разъединение возникает лишь вместе с возникновением сознания. Поэтому
философия, отправляющаяся от сознания, никогда не сможет объяснить это
соответствие между понятием и объектом: объяснить его вообще невозможно
без изначальной тождественности, принцип которой необходимым образом
находится вне сознания. 

В самом продуцировании, когда объект в качестве такового еще вообще не
существует, само действование тождественно тому, что возникает. Это
состояние Я можно объяснить посредством аналогичных состояний, при
которых никакой внешний объект как таковой не достигает сознания, хотя Я
не перестает производить, или созерцать. Так, например, во сне
изначальное продуцирование не прекращается, прерывается только вместе с
сознанием своей индивидуальности свободная рефлексия. Объект и
созерцание полностью растворены друг в друге, и именно поэтому в
интеллигенции самой для себя не существует ни того ни другого. Если бы
интеллигенция не была всем только для самой себя, она представлялась бы
интеллигенции, находящейся вне ее, созерцающей, но для самой себя она не
такова и, следовательно, вообще не такова. Это — состояние нашего
объекта, дедуцированное нами до сих пор. 

Пока действие продуцирования в чистом виде в обособлении от
произведенного не становится для нас объектом, все существует только в
нас, и без этого разделения мы действительно полагали бы, что созерцаем
всё только в самих себе. Ибо то, что мы созерцаем объекты в
пространстве, еще не означает, что мы созерцаем их вне нас, так как мы
могли бы и пространство созерцать лишь в себе, и изначально мы
действительно созерцаем его лишь в себе. Интеллигенция есть там, где она
созерцает; каким же образом она созерцает объекты вне себя? Нет никаких
препятствий к тому, чтобы мы воспринимали весь внешний мир как свой
организм, в котором мы, как нам представляется, непосредственно
присутствуем повсюду, где мы ощущаем. Подобно тому как мы, даже после
того как внешние вещи отделились от нас, обычно не созерцаем наш
организм вне нас, если он не различен от нас особой абстракцией, мы не
могли бы без изначальной абстракции видеть и вещи отличными от нас.
Следовательно, то, что они как бы отделяются от души и переходят в
пространство вне нас, вообще 

3 7 9 

возможно только в силу отделения понятия от продукта, т. е.
субъективного от объективного. 

Однако если понятие и объект изначально настолько совпадают, что в
каждом из них содержится ровно столько, сколько в другом, то разделение
их совершенно непонятно без особого действия, которым они
противополагаются друг другу в сознании. Это действие очень выразительно
определяется словом «суждение» (Urteil 14), поскольку суждением впервые
разделяется то, что до сих пор было неразрывно связано,— понятие и
созерцание. Ибо в суждении не понятие сопоставляется с понятием, а
понятия сопоставляются с созерцаниями. Предикат сам по себе не
отличается от субъекта, так как в суждении ведь утверждается их
тождество. Следовательно, разделение субъекта и предиката вообще
возможно лишь в силу того, что первый представляет созерцание, а второй
— понятие. Таким образом, в суждении понятие и объект должны быть
сначала положены противоположными друг другу, затем вновь соотнесены
друг с другом и положены в качестве равных друг другу. Но такое
взаимоотношение возможно только посредством созерцания. Это созерцание
не может быть таким же, как продуктивное созерцание, ибо в этом случае
мы бы не продвинулись ни на шаг; оно должно быть совершенно неизвестным
нам до сих пор видом созерцания, который еще предстоит дедуцировать. 

Поскольку с его помощью объект и понятие должны быть соотнесены друг с
другом, это созерцание должно быть таким, чтобы одной стороной граничить
с понятием, другой — с объектом. Поскольку понятие есть образ действия,
посредством которого для созерцания вообще возникает объект, и,
следовательно, оно есть правило, в соответствии с которым вообще
конструируется объект, а объект, напротив,— не правило, а выражение
самого правила, то должно быть найдено действие, в котором само правило
созерцается как объект или, наоборот, объект — как правило конструкции
вообще. 

Подобное созерцание есть схематизм, ознакомиться с которым каждый может
только на основании собственного внутреннего опыта и который можно лишь
описать и отделить от всего с ним сходного, чтобы тем самым сделать его
доступным пониманию и помочь в проведении опыта. 

Схему следует отличать как от изображения, так и от символа, с которым
ее часто путают. Изображение всегда всесторонне настолько определено,
что для полного тождества 

380 

его с предметом недостает лишь определенной части пространства, в
которой находится предмет. Напротив, схема есть не всесторонне
определенное представление, а только созерцание правила, по которому
может быть создан определенный предмет. Следовательно, схема —
созерцание, а не понятие, ибо она является тем, что служит
опосредствованием между понятием и предметом. Но схема не есть и
созерцание самого предмета, а только созерцание правила, по которому
может быть создан предмет. 

Яснее всего можно представить себе, что такое схема, на примере
механически работающего ремесленника, который создает предмет
определенной формы в соответствии с определенным понятием. Ему
сообщается только понятие предмета, однако было бы совершенно непонятно,
как без какого-либо образца ему удается постепенно создавать форму,
связанную с понятием, если бы он не руководствовался при этом
внутренним, хотя и чувственно созерцаемым правилом. Это правило и есть
схема, в которой нет совершенно ничего индивидуального и которая вместе
с тем не есть и общее понятие, руководствуясь которым мастер ничего бы
не мог создать. По этой схеме он делает сначала лишь грубый набросок
целого, затем переходит к выполнению отдельных частей, и постепенно в
его внутреннем созерцании схема приблизится к образу, который будет
сопутствовать ему в работе до тех пор, пока с полностью сложившимся
определением образа не будет закончено и само произведение. 

С точки зрения обыденного рассудка схема является общим промежуточным
звеном в признании каждого предмета в качестве определенного. То, что я,
увидев треугольник любого рода, в тот же момент выношу суждение «Эта
фигура является треугольником», предполагает созерцание треугольника, не
тупоугольного, остроугольного или прямоугольного, а треугольника вообще,
что было бы невозможно посредством одного только понятия треугольника
или только посредством его образа; ибо поскольку образ с необходимостью
должен быть определенным, то совпадение между действительным и
воображаемым треугольником, если бы оно и существовало, носило бы чисто
случайный характер, что для образования суждения недостаточно. 

Из этой необходимости схематизма можно умозаключить, что на нем основан
весь механизм языка. Допустим, например, что некоему совершенно
незнакомому со школьными понятиями человеку известны лишь некоторые
особи или породы определенного вида животных; однако, увидев 

381 

животное неизвестной ему породы того же биологического вида, он сразу
вынесет суждение, что животное относится к данному виду; он не мог бы
опираться при этом на общее понятие; да и откуда могло бы быть у него
общее понятие, если даже естествоиспытатели часто с трудом приходят к
согласию по вопросу об общих понятиях какого либо биологического вида? 

Применение учения об изначальном схематизме к изучению структуры
праязыков, древнейших воззрений на природу, следы которых дошли до нас в
мифологиях древних народов, наконец, к критике научного языка, почти все
термины которого свидетельствуют о своем происхождении из схематизма,
показало бы, какое всеобъемлющее значение этот метод имеет во всех
областях человеческого духа. Для того чтобы исчерпать все, что можно
сказать о природе схемы, следует еще заметить, что схема является для
понятий тем, чем символ — для идей. Поэтому схема всегда необходимо
относится к эмпирическому предмету, либо действительному, либо тому,
который должен быть создан. Так, например, возможна лишь схема какого бы
то ни было органического образа, в том числе образа человека, тогда как
красота, вечность и т. и. могут быть выражены только в символах.
Поскольку же художник отправляется в своем творчестве только от идей и
тем не менее, создавая произведение искусства в эмпирических условиях,
не может обойтись без знания техники своего искусства, то очевидно, что
для него последовательность ступеней от идей к предмету является двойной
по сравнению с той, которую проходит механически работающий ремесленник.
После того как понятие схемы нами полностью определено (она является
чувственно созерцаемым правилом, необходимым для создания эмпирического
предмета), мы можем вернуться к ходу нашего исследования. 

Мы поставили перед собой задачу объяснить, каким образом Я созерцает
самого себя деятельным в продуцировании. Это было объяснено с помощью
абстракции. Способ действования, посредством которого возникает объект,
должен быть отделен от того, что возникло. Это произошло с помощью
суждения. Однако само суждение невозможно без схематизма. Ибо в суждении
созерцание приравнивается к понятию; для этого должно быть нечто,
осуществляющее их опосредствование, и этим может быть только схема. 

Однако посредством этой способности абстрагироваться от отдельного
объекта, или, что то же самое, посредством 

382 

способности к эмпирической абстракции, интеллигенции никогда не удастся
оторваться от объекта; ибо именно с помощью схематизма понятие и объект
вновь объединяются. Следовательно, эта способность к абстракции
предполагает наличие в самой интеллигенции чего то более высокого, чтобы
результат такой абстракции был осознан. Эмпирическая абстракция вообще
может быть фиксирована лишь с помощью способности отличать от самого
объекта не только образ действия, посредством которого возникает
определенный объект, но и образ действия, посредством которого вообще
возникает объект. 

II 

Рассмотрим ряд вопросов, которые позволят нам точнее охарактеризовать
эту более высокую абстракцию. 

а) Что произойдет с созерцанием, если из него устранить всякое понятие
(ибо изначально в объекте созерцание и понятие объединены, теперь же мы
абстрагируемся от образа действия вообще, следовательно, из объекта
устраняется всякое понятие). 

В каждом созерцании следует различать два момента: созерцание как
таковое, или созерцание, поскольку оно вообще есть действование, и
определяющее в созерцании, благодаря чему оно превращается в созерцание
объекта, одним словом, понятие созерцания. 

Объект есть этот определенный объект потому, что я действовал этим
определенным образом, но это определенное действование и есть понятие;
следовательно, объект определяется понятием; тем самым изначально
понятие предшествует объекту, правда, не во времени, а по значимости.
Понятие являет собой определяющее, объект — определяемое. 

Таким образом, понятие есть не всеобщее, как обычно предполагают, а
правило, ограничивающее, определяющее созерцание, и если понятие можно
называть неопределенным, то лишь постольку, поскольку оно является не
определяемым, а определяющим. Всеобщее есть, следовательно, созерцание,
или продуцирование, и только благодаря тому, что в это само по себе
неопределенное созерцание привходит понятие, оно становится созерцанием
объекта. Нетрудно показать, насколько поверхностно обычное объяснение
происхождения понятий в том случае, если оно не сводится просто к
объяснению их эмпирического происхождения; согласно этому объяснению,
понятие возникает 

383 

тогда, когда из ряда отдельных созерцаний Я устраняется все определенное
и сохраняется только всеобщее. Ведь для того, чтобы произвести подобную
операцию, я, несомненно, должен сравнить эти созерцания друг с другом,
но как же это сделать, если я при этом уже не руководствуюсь понятием? И
откуда бы нам знать, что эти отдельные данные нам объекты однородны,
если первый из них уже не стал для нас понятием? Следовательно, эта
эмпирическая операция — выявить в ряде отдельных объектов общее им всем
— уже предполагает правило такого постижения, т. е. понятие, и,
следовательно, нечто более высокое, чем упомянутая способность к
эмпирической абстракции. 

Итак, мы различаем в созерцании само созерцание и понятие, или то, что
определяет созерцание. В изначальном созерцании то и другое объединены.
Следовательно, если с помощью более высокой абстракции, которую мы в
отличие от эмпирической назовем трансцендентальной, из созерцания будет
устранено всякое понятие, то созерцание станет как бы свободным, так как
всякое ограничение привносит в него только понятие. Будучи совершенно
свободно от понятия, созерцание станет полностью и во всех отношениях
неопределенным. 

Если же созерцание станет совершенно неопределенным, абсолютно лишенным
понятия, то от него не останется ничего, кроме общего созерцания,
которое, будучи в свою очередь созерцаемо, есть пространство. 

Пространство — это лишенное понятия созерцание, следовательно, вообще не
понятие, которое было бы абстрагировано от отношений между вещами; ибо,
хотя пространство возникает для меня в результате абстракции, оно тем не
менее не есть абстрактное понятие ни в том смысле, в каком таковыми
являются категории, ни в смысле эмпирических или родовых понятий. Ведь
если бы существовало родовое понятие пространства, то было бы множество
пространств, тогда как существует только одно бесконечное пространство,
наличие которого уже предполагается каждым ограничением в пространстве,
т. е. каждым отдельным пространством. Поскольку пространство есть только
созерцание, то оно необходимым образом есть бесконечное созерцание, и
поэтому даже малейшая часть пространства сама еще является созерцанием,
т. е. пространством, а не просто границей,— на этом и основана
бесконечная делимость пространства. Наконец, общепризнано и не требует
дальнейших доказательств то обстоятельство, что именно этому свойству
пространства обязана своим существованием 

384 

геометрия, которая выводит свои доказательства из созерцания, но с такой
же степенью всеобщности, как из понятий. 

Ь) Что произойдет с понятием, если из него устранить всякое созерцание? 

Вследствие того что изначальный схематизм снимается трансцендентальной
абстракцией, происходит следующее: если на одном полюсе возникает
лишенное понятия созерцание, то на другом должно одновременно возникнуть
лишенное созерцания понятие. Поскольку категории, как это было выведено
в предшествующей эпохе, являют собой определенные способы созерцания,
присущие интеллигенции, то теперь, когда они освобождены от созерцания,
должна остаться только чистая определенность. Именно она и выражается
логическим понятием. Таким образом, если философ изначально стоит только
на точке зрения рефлексии, или анализа, то он сможет и категории
дедуцировать лишь в качестве формальных понятий, т. е. только логическим
путем. Однако, даже оставляя в стороне, что различные функции суждения в
логике сами еще нуждаются в дедукции и что не трансцендентальная
философия абстрагируется из логики, а логика должна быть абстрагирована
из трансцендентальной философии,— представление, что категории, будучи
отделены от схематизма созерцания, еще остаются в качестве реальных
понятий, является иллюзорным, ибо без созерцания они являются просто
логическими понятиями, в соединении же с созерцанием они уже не просто
понятия, а подлинные формы созерцания. Несостоятельность подобной
дедукции выражается и в ряде других недостатков, например в том, что она
может выявить механизм категорий, как частный, так и общий, несмотря на
всю его очевидность. Бросающимся в глаза свойством так называемых
динамических категорий действительно является то, что все они корректны,
тогда как математические категории этим свойством не обладают,—
особенность, объяснить которую очень просто, если знать, что в
динамических категориях внутреннее и внешнее чувства еще не разделены, в
математических же одна категория связана только с внутренним, другая —
только с внешним чувством. То, что повсюду в каждом классе
обнаруживаются три категории, из которых две первые противоположны друг
другу, а третья является их синтезом, также доказывает, что общий
механизм категорий зиждется на более глубокой противоположности, которая
не постигается с точки зрения рефлексии и для которой, 

13 ф. Шеллинг, т. 1 

385 

следовательно, должно существовать более глубокое и отдаленное
основание. Поскольку же эта противоположность проходит через все
категории и в основе всех их лежит один тип, то, вне сомнения,
существует и одна категория, а поскольку из изначального механизма
созерцания мы могли вывести лишь одну категорию, категорию отношения, то
следует ожидать, что она и есть та единственная, изначальная; ближайшее
рассмотрение это действительно подтверждает. Если удастся доказать, что
до или вне рефлексии объект совсем не определяется математическими
категориями, что, напротив, ими определяется лишь субъект, будь то в
качестве созерцающего или в качестве ощущающего, подобно тому как,
например, объект един ведь не сам по себе, а лишь в соотнесении с
субъектом, одновременно созерцающим и рефлектирующим; если, с другой
стороны, удастся доказать, что объект уже в первом созерцании и, не
будучи подвергнут рефлексии, должен быть определен как субстанция и
акциденция, то из этого будет следовать, что математические категории
вообще подчинены категориям динамическим, или что динамические им
предшествуют; именно поэтому математические категории могут представлять
лишь разрозненным то, что динамические представляют в единстве, ибо
категория, возникающая только на уровне рефлексии,— до тех пор пока и
здесь не возникнет противоположение между внешним и внутренним чувством,
что происходит в категориях модальности,— может принадлежать либо только
внутреннему, либо только внешнему чувству и поэтому не может иметь
коррелята. Короче доказать это можно было бы исходя из того, что в
изначальном механизме созерцания обе первые категории выступают лишь
благодаря третьей, а третья из математических категорий всегда уже
предполагает взаимодействие, поскольку немыслима, например, ни все
полнота объектов, если объекты не предполагают друг друга, ни
ограничение отдельного объекта, если объекты не ограничивают друг друга,
т. е. не состоят во взаимодействии. Следовательно, из четырех классов
категорий остаются в качестве изначальных только динамические, и если
удастся показать, что и категории модальности не могут быть категориями
в таком же смысле, т. е. столь же изначально, как категории отношения,
то единственными основными категориями окажутся категории отношения. И
действительно, в изначальном механизме созерцания объект не бывает
возможным или невозможным, подобно тому как каждый объект являет собой
субстанцию и акциденцию. Возможны 

386 

ми, действительными и необходимыми объекты представляются лишь
посредством высшего акта рефлексии, до сих пор нами еще даже не
выведенного. Категории отношения выражают только отношение объекта к
познавательной способности в целом (к внутреннему и внешнему чувствам)
таким образом, что ни понятием возможности, ни понятием действительности
в сам предмет не полагается какая-либо определенность. Но такое
отношение объекта к познавательной способности в целом, без сомнения,
возможно только в том случае, если Я полностью отрывается от объекта, т.
е. от своей одновременно идеальной и реальной деятельности, другими
словами, только посредством высшего акта рефлексии. По отношению к этому
акту категории модальности могут опять именоваться высшими, подобно тому
как категории отношения — но отношению к синтезу продуктивного
созерцания, из чего становится ясным, что они — не категории, изначально
данные в первом созерцании. 

III 

Трансцендентальная абстракция является условием суждения, но не самим
суждением. Она только объясняет, каким образом интеллигенция разделяет
объект и понятие, но не объясняет, как она вновь соединяет их в
суждении. Постигнуть, как само по себе совершенно лишенное созерцания
понятие вновь соединяется в объекте с самим по себе совершенно лишенным
понятия созерцанием пространства, без опосредствования невозможно.
Опосредствует же вообще понятие и созерцание схема. Следовательно,
трансцендентальная абстракция также в свою очередь снимается
схематизмом, который мы в отличие от выведенного нами раньше назовем
трансцендентальным. 

Эмпирическую схему мы уподобили в нашем объяснении чувственно
созерцаемому правилу, в соответствии с которым может быть эмпирически
создан предмет. Следовательно, трансцендентальной схемой будет
чувственно созерцаемое правило, в соответствии с которым может быть
создан объект вообще, т. е. трансцендентально. Поскольку в схеме
содержится правило, она — только объект внутреннего созерцания,
поскольку же она — правило конструкции объекта, она должна созерцаться
также и внешне в качестве чего то обозначенного в пространстве. Таким
образом, схема есть вообще то, что служит опосредствованием внутреннего
и внешнего чувства. Трансцендентальная же схема должна быть объяснена
как нечто, самым 

13 * 

387 

изначальным образом опосредствующее внутреннее и внешнее чувства. 

Но то, что самым изначальным образом опосредствует внутреннее и внешнее
чувства, есть время, не поскольку оно — только внутреннее чувство, т. е.
абсолютная граница, а поскольку оно само вновь становится объектом
внешнего созерцания, следовательно, время, поскольку оно есть линия, т.
е. распространяющаяся в одном направлении величина. 

Мы остановимся на этом, чтобы точнее определить подлинный характер
времени. 

С точки зрения рефлексии время изначально есть лишь форма созерцания,
присущая внутреннему чувству, поскольку время присутствует только в
последовательности наших представлений, которая с этой точки зрения
существует только в нас, тогда как одновременность субстанций,
составляющую условие внутреннего и внешнего чувств, мы можем созерцать
только вне нас. Напротив, с точки зрения созерцания время уже изначально
есть внешнее созерцание, так как с этой точки зрения между
представлениями и предметами нет различия. Таким образом, если для
рефлексии время — только форма внутреннего созерцания, то для созерцания
оно — внутреннее и внешнее одновременно. Это свойство времени позволяет
в числе прочего понять также и то, почему оно является субстратом всей
математики, тогда как пространство — лишь субстратом геометрии и почему
вся геометрия может быть сведена к анализу; именно это объясняет также
отношение между геометрическим методом древних и аналитическим методом
нового времени; будучи противоположны друг другу, они приводят к
совершенно одинаковому результату. 

Исключительно на этой особенности времени — принадлежности одновременно
как внутреннему, так и внешнему чувству — основано то, что оно является
общим промежуточным звеном между понятием и созерцанием, или
трансцендентальной схемой. Поскольку категории изначально являются
способами созерцания, следовательно, не отделены от схематизма,— а такое
отделение происходит только посредством трансцендентальной абстракции,—
то из этого следует: 

1) что время уже изначально входит в продуктивное созерцание, или
конструкцию объекта; это уже было доказано в предшествующей эпохе; 

2) что из этого отношения времени к чистым понятиям, с одной стороны, и
к чистому созерцанию или пространству 

388 

— с другой, может быть выведен весь механизм категорий; 

3) что в случае устранения трансцендентальной абстракцией изначального
схематизма должно возникнуть совершенно измененное представление и об
изначальной конструкции объекта; поскольку же эта абстракция есть
условие всякого сознания, указанное представление об изначальной
конструкции объекта окажется единственным, которое может дойти до
сознания. Следовательно, продуктивное созерцание теряет свою характерную
особенность под действием той среды, сквозь которую оно должно пройти на
своем пути к сознанию. 

Приведем для пояснения последнего пункта несколько примеров. 

При каждом изменении осуществляется переход из одного состояния в
контрадикторное противоположное ему, например в том случае, если некое
тело, движущееся в направлении Л, переходит в движение в направлении —
Л. В интеллигенции, тождественной самой себе и всегда стремящейся к
тождеству сознания, такое соединение контрадикторное противоположных
состояний возможно только посредством схематизма времени. Созерцание
производит время как находящееся постоянно на стадии перехода от Л к —
Л, чтобы тем самым опосредствовать противоречие между
противоположностями. Посредством абстракции снимается схематизм, а с ним
и время. Известен софизм, при помощи которого в древности оспаривалась
возможность сообщить телу движение. Возьмите, утверждалось, последний
момент пребывания тела в покое и первый момент его движения, между тем и
другим нет опосредствующего звена. (Действительно, с точки зрения
рефлексии это совершенно справедливо.) Следовательно, тело может быть
приведено в движение либо в последний момент покоя, либо в первый момент
движения, но первое невозможно, так как оно еще покоится, второе — так
как оно уже движется. Для решения этого софизма с точки зрения рефлексии
— а изначально он решен продуктивным созерцанием — в механике
изобретаются всевозможные ухищрения; поскольку в механике переход тела
из одного состояния в другое, например из состояния покоя в состояние
движения, т. е. соединение контрадикторное противоположных состояний,
мыслим только в качестве опосредствованного бесконечностью, а
продуктивное созерцание здесь устранено, тогда как только оно может
представить бесконечное в конечном, т. е. величину, в которой, хотя сама
она кончина, 

389 

но может существовать бесконечно малая часть, то между двумя состояниями
приходится вводить бесконечный ряд внеположных друг другу отрезков
времени, каждый из которых бесконечно мал. Поскольку же подобный
переход, например от одного направления к противоположному, должен
происходить в конечное время, хотя и путем бесконечного
опосредствования, что изначально возможно лишь благодаря непрерывности,
то и движение, сообщенное телу в какой то момент, может быть лишь
выведением из состояния покоя посредством толчка, так как в противном
случае в конечное время возникла бы бесконечная скорость. Все эти
странные понятия стали необходимы только из-за устранения изначального
схематизма созерцании. Что же касается движения вообще, то конструкция
его с точки зрения рефлексии невозможна, так как между двумя точками
линии следует мыслить бесконечное множество других точек; именно поэтому
в геометрии линия постулируется, т. е. выдвигается требование, чтобы
каждый сам создал ее с помощью продуктивного созерцания, что,
безусловно, было бы ненужным, если бы возникновение линии можно было
представить в понятиях. Из свойства времени служить трансцендентальной
схемой явствует, что оно не есть просто понятие, ни абстрагируемое
эмпирически, ни абстрагируемое трансцендентально. Ибо все то, от чего
можно было бы абстрагировать время, уже предполагает его в качестве
условия. Если же время было бы трансцендентальной абстракцией, подобно
рассудочным понятиям, то так же, как существует, например, множество
субстанций, должно было бы существовать и множество времен; однако время
едино, и то, что называют разным временем,— лишь различные ограничения
абсолютного времени. Поэтому из чистых понятий и нельзя вывести
какую-либо аксиому времени, например что два разных времени не могут
быть раздольны или одновременны, или какое-либо арифметическое
положение, хотя арифметика полностью опирается на форму времени. 

После того как нами дедуцирован трансцендентальный схематизм, мы считаем
возможным полностью разъяснить весь механизм категорий. 

Первой категорией, лежащей в основе всех остальных, единственной,
посредством которой объект определен уже в продуцировании, является, как
мы знаем, категория отношения; будучи единственной категорией
созерцания, она только и представляет внешнее и внутреннее чувства
соединенными. 

390 

Первая в ряду категорий отношения, субстанция и акциденция, определяет
первый синтез внутреннего, и внешнего чувств. Но если из понятия
субстанции, а также из понятия акциденции устранить трансцендентальный
схематизм, то не останется ничего, кроме чисто логического понятия
субъекта и предиката. Если же из обеих устранить понятие, то субстанция
предстанет в качестве чистой экстенсивности, или пространства,
акциденция — в качестве абсолютной границы, или времени, в той мере, в
какой оно есть только внутреннее чувство и совершенно не зависит от
пространства. 

Но каким образом само по себе совершенно свободное от созерцания понятие
логического субъекта и также свободное от созерцания понятие логического
предиката соответственно станут субстанцией и акциденцией, можно
объяснить лишь тем, что в то и другое привходит определение времени. 

Однако привходит оно только с помощью второй категории, ибо только с ее
помощью (в нашей дедукции она — созерцание первой) то, что в первой есть
внутреннее чувство, становится временем для Я. Следовательно, первая
категория вообще созерцаема только благодаря второй, что в свое время и
было доказано; основанием этого, как теперь очевидно, служит то, что
только посредством второй категории привносится трансцендентальная схема
времени. 

Субстанция как таковая может созерцаться лишь потому, что она
созерцается в качестве пребывающей во времени: однако созерцаться
пребывающей она не может так, чтобы время, обозначавшее до сих пор
только абсолютную границу, не текло (распространялось в одном
измерении), что происходит только посредством последовательности в
рамках причинной связи. Однако, с другой стороны, созерцать, что
какая-либо последовательность происходит во времени, можно только в
противоположении этой последовательности чему то в ней или, поскольку
задержанное в своем течении время есть пространство — в противоположении
чему то пребывающему в пространстве, что и есть субстанция.
Следовательно, обе эти категории возможны лишь во взаимосвязи, т. е.
лишь в третьей, которая и есть взаимодействие. 

Из этой дедукции можно абстрагировать два следующих положения, которые
поясняют механизм всех остальных категорий. 

1) Противоположность, существующая между двум 

3 9 1 

первыми категориями, та же, которая изначально существует между
пространством и временем. 

2) Вторая категория в каждом классе необходима только потому, что она
привносит в первую трансцендентальную схему. 

Не желая предвосхищать что-либо еще не выведенное нами, а просто для
того, чтобы, развивая эти положения, сделать их более понятными, мы
покажем, как они применяются к так называемым математическим категориям,
хотя они еще не дедуцированы в качестве таковых. 

Мы уже отмечали, что математические категории не являются категориями
созерцания, поскольку они возникают только на уровне рефлексии. Однако
вместе с возникновением рефлексии уничтожается единство внешнего и
внутреннего чувств и тем самым единая основная категория отношения
распадается на две противоположные, одна из которых обозначает только
то, что в объекте относится к внешнему чувству, тогда как другая
выражает только то, что в объекте связано с созерцаемым извне внутренним
чувством. 

Если из категории единства, первой в разделе количества, устранить
всякое созерцание, то останется только логическое единство. Для того
чтобы соединить его с созерцанием, необходимо ввести определение
времени. Но величина, соединенная со временем, есть число.
Следовательно, определение времени привносится лишь посредством второй
категории (множества), ибо считать мы можем только при наличии
множества. Там, где существует только одно, я не считаю. Единство
становится числом лишь благодаря множеству. (Что время и множество
появляются только вместе, очевидно также из того, что множество объектов
определяется лишь второй категорией отношения, той, посредством которой
для Я впервые возникает время во внешнем созерцании. Даже в произвольной
последовательности представлений множество объектов возникает для меня
только благодаря тому, что я постигаю их один за другим, т. е. вообще
только во времени. В числовом ряду 1 становится единством, т. е.
выражением конечности вообще, лишь благодаря множеству. Доказать это
можно следующим образом. Если 1 является конечным числом, то для нее
должен быть делитель, но х/1 = 1, следовательно, 1 может делиться только
на 2, на 3 и т. д., т. е. на множество вообще; без него 1 составляет %,
т. е. бесконечность.) 

Однако так же, как единство не может созерцаться без 

392 

множества, не может созерцаться и множество без единства, следовательно,
они предполагают друг друга, т. е. возможны только посредством третьей,
общей им категории. 

Тот же механизм обнаруживается и в категориях качества. Если я устраню
из реальности созерцание пространства, что достигается с помощью
трансцендентальной абстракции, то у меня не останется ничего, кроме
чисто логического понятия положения вообще. Если же я вновь соединяю это
понятие с созерцанием пространства, то у меня возникает наполнение
пространства, которое, однако, не может быть созерцаемо без наличия
степени, т. е. величины во времени. Но степень, т. е. определение
временем, привносится только второй категорией, категорией отрицания.
Следовательно, вторая категория и здесь необходима только потому, что
благодаря ей первая становится доступной созерцанию, или потому, что она
привносит в первую категорию трансцендентальную схему. 

Яснее, быть может, это следует выразить таким образом. Если я мыслю
реальное в объектах неограниченным, то оно распространится в
бесконечность, а поскольку, как было доказано, интенсивность обратно
пропорциональна экстенсивности, то не останется ничего, кроме
бесконечной экстенсивности без какой бы то ни было интенсивности, т. е.
абсолютного пространства. Если же, напротив, мыслить неограниченным
отрицание, то не останется ничего, кроме безграничной интенсивности без
экстенсивности, т. е. точки, или внутреннего чувства, в той мере, в
какой оно есть только внутреннее чувство. Таким образом, если я устраню
вторую категорию, сохранив одну первую, то у меня останется абсолютное
пространство, если я устраню первую, сохранив вторую, то у меня
останется абсолютное время (т. е. время только как внутреннее чувство). 

В изначальном созерцании у нас не возникает отдельно и обособленно ни
понятие, ни пространство, ни время, но все они одновременно. Так же как
наш объект, Я, бессознательно и как бы непроизвольно объединяет эти три
определения в объект, поступили и мы в дедукции продуктивного
созерцания. Посредством трансцендентальной абстракции, которая и состоит
в устранении того третьего, вносящего в созерцание единство, у нас
остались в качестве его составных частей только лишенное созерцания
понятие и лишенное понятия созерцание. С этой точки зрения вопрос, как
возможен объект, надлежит формулировать следующим образом: как
совершенно лишенные созерцания понятия, которые мы находим в себе в
качестве априорных, 

393 

могут быть столь нерасторжимо соединены с созерцаемым или переходить в
него, что становятся совершенно неотделимы от объекта? Поскольку же этот
переход возможен лишь с помощью схематизма времени, мы приходим к
выводу, что и время должно было уже входить в изначальный синтез. Тем
самым полностью меняется тот порядок конструкции, которому мы следовали
в предшествующей эпохе, однако только трансцендентальная абстракция
позволяет нам, полностью это осознавая, разложить механизм изначального
синтеза. 

IV 

Трансцендентальная абстракция постулировалась как условие эмпирической
абстракции, а эмпирическая абстракция — как условие суждения.
Следовательно, в основе каждого суждения, даже самого обыденного, лежит
трансцендентальная абстракция и способность к трансцендентальной
абстракции, или к априорным понятиям, столь же необходима в каждой
интеллигенции, как самосознание. 

Однако условие не осознается до возникновения обусловленного, и
трансцендентальная абстракция теряется в суждении, или в эмпирической
абстракции, которая вместе со своим результатом возвышается
трансцендентальной абстракцией до сознания. 

Поскольку нам известно, что в обыденном сознании не присутствует
необходимо ни трансцендентальная абстракция, ни ее результат, а если
что-либо относящееся к этому встречается, то совершенно случайно, можно
заранее предположить, что трансцендентальная абстракция и ее результат
могут быть вновь осознаны только посредством такого действия, которое не
может быть необходимым для обыденного сознания (ибо в противном случае и
результат этого действия должен был бы в нем всегда необходимо
встречаться); это должно быть действием, которое не следует из
какого-либо другого действия самой интеллигенции (а из действия вне ее)
и которое, таким образом, для самой интеллигенции абсолютно. Чтобы
осознать эмпирическую абстракцию и ее результат, достаточно обыденного
сознания, ибо это обеспечивается трансцендентальной абстракцией,
которая, быть может, именно потому, что ею полагается все, что вообще
встречается в эмпирическом сознании, сама уже не необходима и если
осознается, то лишь случайно. 

Однако очевидно, что, только осознавая и трансцендентальную абстракцию,
Я может для самого себя абсолютно 

394 

возвыситься над объектом (ибо с помощью эмпирической абстракции оно
отрывается лишь от определенного объекта) и что познать самого себя в
качестве интеллигенции оно может, лишь возвысившись над объектом вообще.
Поскольку же это действие, будучи абсолютной абстракцией, именно потому,
что оно абсолютно, не может быть объяснено исходя из какого-либо другого
действия интеллигенции, здесь цепь теоретической философии обрывается;
остается только одно абсолютное требование: в интеллигенции должно быть
такое действие. Однако тем самым теоретическая философия уже выходит за
свои границы и вступает в область практической философии, которой одной
только присущи категорические требования. 

Возможно ли такое действие и каким образом — этот вопрос уже не
относится к области теоретического исследования, но на один вопрос оно
еще должно ответить. Какой предстанет интеллигенция самой себе и каким
предстанет ей мир объектов, если мы гипотетически допустим в ней наличие
такого действия? Посредством этого действия для нее, несомненно,
возникнет то, что для нас было положено уже трансцендентальной
абстракцией, и, таким образом, вступая в область практической философии,
мы наконец приводим наш объект к той точке, которую мы оставляем,
переходя в область практической философии. 

С помощью абсолютного действия интеллигенция поднимается над всем
объективным. В этом действии для нее исчезло бы все объективное, если бы
не сохранялась изначальная ограниченность, но она должна сохраняться;
ибо, для того чтобы совершалась абстракция, должно сохраняться то, от
чего абстрагируются. Поскольку интеллигенция чувствует себя в своей
абстрагирующей деятельности абсолютно свободной и вместе с тем под
действием изначальной ограниченности — как бы некой интеллектуальной
тяжести — оттянутой в созерцание, то лишь в этом действии она
ограничивается для самой себя в качестве интеллигенции, следовательно,
уже не только в качестве реальной деятельности, как в ощущении, и не
только в качестве идеальной, как в продуктивном созерцании, но в
качестве того и другого одновременно, т. е. становится объектом.
Интеллигенция представляется себе в качестве ограниченной продуктивным
созерцанием. Однако созерцание как акт утонуло в сознании, и Остался
один продукт. «Она познает себя ограниченной продуктивным созерцанием» —
это означает то же, что она познает себя ограниченной объективным миром.
Следовательно, здесь впервые 

395 

объективный мир и интеллигенция противостоят друг другу в самом
сознании, так же, как мы обнаруживаем это в сознании посредством первой
философской абстракции. Интеллигенция может фиксировать
трансцендентальную абстракцию, что, однако, осуществляется уже с помощью
свободы, причем с помощью особой направленности свободы. Этим
объясняется, почему априорные понятия встречаются не во всяком сознании
и почему они ни в одном сознании не встречаются всегда и необходимо. Они
могут, но не должны встречаться в сознании. 

Поскольку трансцендентальной абстракцией разъединяется все то, что было
объединено в изначальном синтезе созерцания, то все это, хотя всегда
посредством свободы, становится для интеллигенции объектом в качестве
разъединенного, например время, обособленное от пространства и объекта,
пространство как форма одновременного бытия, объекты как определяющие
место друг друга в пространстве; при этом, однако, интеллигенция
обнаруживает себя совершенно свободной по отношению к объекту, от
которого исходит определенность. 

Вообще же ее рефлексия направляется либо на объект, вследствие чего
возникает уже выведенная нами категория созерцания, или отношения, либо
на саму себя. Если она одновременно рефлектирует и созерцает, то у нее
возникает категория количества, которая, будучи соединена со схемой,
есть число, но именно поэтому эта категория не изначальна. 

Если же интеллигенция одновременно рефлектирует и ощущает, или
рефлектирует степень, в которой для нее наполнено время, то возникает
категория качества. 

Наконец, в высшем акте рефлексии интеллигенция рефлектирует одновременно
объект и саму себя, будучи одновременно идеальной и реальной
деятельностью. Если она одновременно рефлектирует объект и себя в
качестве реальной (свободной) деятельности, у нее возникает категория
возможности; если она рефлектирует одновременно и объект, и себя в
качестве идеальной (ограниченной) деятельности, то у нее таким образом
возникает категория действительности. 

И здесь определение времени привходит в первую категорию только с
помощью второй. Ибо ограниченность идеальной деятельности, согласно
дедуцированному нами в предшествующей эпохе, состоит именно в том, что
она познает объект как наличный в настоящем. Следовательно, действителен
тот объект, который положен в определенный 

396 

момент времени; возможен, напротив, тот, который положен и как бы брошен
во время рефлектированием, направленным на реальную деятельность. 

Если интеллигенция разрешает и это противоречие между реальной и
идеальной деятельностью, у нее возникает понятие необходимости.
Необходимо то, что полагается навсегда; но «навсегда» есть синтез для
времени вообще и для определенного времени, ибо то, что положено
навсегда, положено столь же определенно, как и положенное на
определенное время, и вместе с тем столь же свободно, как и положенное
во время вообще. 

Отрицательные корреляты категорий этого класса не соответствуют по
своему характеру коррелятам категорий отношения, ибо o существу не
коррелятивны, а контрадикторно противоположны положительным. К тому же
они не являются действительными категориями, т. е. понятиями, которыми
объект созерцания определялся бы хотя бы для рефлексии; напротив, если
положительные категории этого класса являются наивысшими для рефлексии
или эллипсисом 15 всех остальных, то те (отрицательные) абсолютно
противоположны всей совокупности категорий. 

Поскольку понятия возможности, действительности и необходимости
возникают в силу высшего акта рефлексии, ими необходимо должен
завершаться весь свод теоретической философии. Что эти понятия стоят на
переходе от теоретической философии к практической, читатели теперь уже,
вероятно, предвидят, но поймут это еще яснее, когда мы построим саму
систему практической философии. 

Общие замечания к третьей эпохе 

Последним вопросом, исследование которого должно завершить всю
теоретическую философию, является, без сомнения, различие между
априорными и апостериорными понятиями, что вряд ли может быть понято без
выявления их истоков в самой интеллигенции. Своеобразие
трансцендентального идеализма в решении этого вопроса заключается в том,
что он способен установить происхождение и так называемых априорных
понятий; правда, возможно это лишь посредством перенесения в сферу,
находящуюся вне обыденного сознания, тогда как философия,
ограничивающаяся обыденным сознанием, может обнаружить эти понятия лишь
как наличные и как бы данные, что вовлекает ее в неразрешимые трудности,
на которые издавна указывали сторонникам этих понятий. 

397 

Благодаря тому что мы переносим происхождение так называемых априорных
понятий по ту сторону сознания, куда мы относим и происхождение всего
объективного мира, мы можем с одинаковой очевидностью и с одинаковым
правом утверждать, что наше познание изначально целиком и полностью
эмпирично и целиком и полностью априорно. 

Наше познание изначально эмпирично именно потому, что понятие и объект
возникают для нас нераздельно и одновременно. Ибо если бы мы изначально
обладали априорным знанием, то у нас сначала возникало бы понятие
объекта, а затем уже соответственно ему сам объект, что только и
создавало бы возможность действительного априорного знания объекта. И
наоборот, эмпирическим называется знание, которое возникает без всякого
участия с моей стороны, например в ходе физического эксперимента,
результат которого я не мог знать заранее. Между тем все наше знание
объектов изначально настолько независимо от нас, что мы создаем понятие
о нем лишь тогда, когда оно уже существует, причем сообщить само это
понятие можем только посредством совершенно непроизвольного созерцания.
Следовательно, все познание изначально чисто эмпирично. 

Однако именно потому, что все наше познание изначально целиком и
полностью эмпирично, оно целиком и полностью априорно. Ибо если бы оно
не было целиком произведено нами, то либо все наше знание было бы дано
нам извне, что невозможно, так как тогда в нашем знании не было бы
ничего необходимого и общезначимого, либо остается только считать, что
частично знание приходит к нам извне, а частично находится в нас самих.
Следовательно, целиком и полностью эмпиричным наше знание может быть
только в том случае, если оно целиком и полностью исходит из нас самих,
т. е. если оно целиком и полностью априорно. 

Так как Я производит все из себя, то все — не только то или иное понятие
или только форма мышления, но все наше знание в его единстве и
нераздельности — априорно. Поскольку же мы это продуцирование не
сознаем, в нас нет ничего априорного, все апостериорно. Для того чтобы
осознать наше познание как априорное, мы должны осознать действие
продуцирования вообще, отдельно от произведенного. Однако именно в этой
операции мы теряем, как это было выведено выше, все материальное (все
созерцание) в понятии, и остаться может только чиста 

398 

форма. Поэтому априорные понятия для нас, правда, существуют, притом
чисто формальные, но существуют эти понятия лишь постольку, поскольку мы
постигаем, поскольку мы совершаем вышеуказанным образом определенную
абстракцию, следовательно, не без нашего содействия, а посредством
особой направленности свободы. 

Значит, существуют априорные понятия, хотя понятий врожденных и не
существует. Врожденными являются для нас не понятия, а наша собственная
природа со всем ее механизмом. Эта природа носит определенный характер и
действует определенным образом, хотя и совершенно бессознательно, ибо
она сама не что иное, как это действование; понятие этого действования
не в ней, ибо тогда она должна была бы быть изначально чем то отличным
от этого действования, а если это понятие в нее привходит, то лишь
посредством нового действования, которое превращает то, первое, в свой
объект. 

Однако эта изначальная тождественность действования и бытия, которая
мыслится нами в понятии Я, показывает не только полную несостоятельность
представления о врожденных понятиях, от чего давно уже пришлось
отказаться, после того как было открыто, что во всех понятиях есть нечто
деятельное, но и несостоятельность еще и теперь часто встречающегося
представления о наличном бытии этих понятий в качестве неких изначальных
данностей, поскольку оно основано исключительно на понимании Я как
особого, отличного от своей деятельности субстрата. Ибо тот, кто
утверждает, что не мыслит деятельность без субстрата, тем самым
признает, что этот предполагаемый субстрат мышления сам есть лишь
продукт его воображения, т. е. его собственное мышление, которое он,
отодвигая таким образом назад в бесконечность, вынужден предположить
самостоятельным. Предположение, что в объекте, после того как отняты все
присущие ему предикаты, нечто, неизвестно что, еще остается,— не более
чем иллюзия, созданная воображением. Ведь никто не станет, например,
утверждать, что непроницаемость введена в материю, так как
непроницаемость и есть сама материя. Почему же в таком случае говорят о
понятиях, введенных в интеллигенцию, если эти понятия и суть сама
интеллигенция? Последователи Аристотеля сравнивали душу с чистой доской,
на которой запечатлеваются черты внешних вещей. Однако если душа и не
чистая доска, то значит ли это, что она должна быть покрыта письменами? 

Если понятия в нас суть априорные данности, то сразу 

399 

же возникает представление о внешнем толчке, который необходим для
развития этих данностей. Интеллигенция — покоящаяся способность, на
которую внешние вещи воздействуют в качестве неких побуждающих к
деятельности причин или раздражителей. Однако интеллигенция не есть
такая покоящаяся способность, которая только еще должна быть приведена в
действие, ибо в противном случае она должна была бы быть еще чем то
другим кроме деятельности, деятельностью, соединенной с продуктом,
примерно подобно тому, как организм есть уже потенцированное созерцание,
осуществленное интеллигенцией. К тому же для того неведомого, от
которого исходит толчок, вообще больше не остается объективных
предикатов после того, как у него были отняты все априорные понятия;
следовательно, этот Х надо либо поместить в интеллигенцию, как это
делает Мальбранш, который предлагает нам все видеть в Боге, либо
следовать глубокомысленному Беркли, который называет свет разговором
души с Богом; однако опровергать эти идеи в век, который их даже не
понимает, нет никакой необходимости. 

Если, таким образом, под априорными понятиями понимать некие изначальные
данности в Я, то тогда уж предпочтительнее мысль, что все понятия
возникают посредством внешних впечатлений, не потому, что это позволяет
мыслить нечто разумное, а потому, что в этом случае в нашем познании
были бы по крайней мере единство и целостность. Локк, главный сторонник
этого мнения, возражает против фантастических представлений о врожденных
понятиях, которые он приписывал Лейбницу, в действительности весьма
далекому от этого; при этом Локк не замечает, что, считаем ли мы идеи
изначально запечатленными в душе или полагаем, что они запечатлеваются
под воздействием объектов, то и другое одинаково непонятно. Он даже не
помышляет задать себе вопрос, существуют ли вообще идеи такого рода, не
только врожденные, но какие бы то ни было идеи, возникшие под
воздействием чего бы то ни было на 

Душу. 

Вся эта путаница разрешается одним положением, 

согласно которому наше познание изначально столь же не априорно, как и
не апостериорно, поскольку все это различие делается только
применительно к философскому сознанию. По той же причине, а именно
потому, что познание изначально, т. е. применительно к объекту
философии, к Я, не может быть ни тем ни другим, оно не может быть также
частично одним, частично другим, ибо подобное утверждение. 

400 

безусловно, делает невозможной какую бы то ни было истину и
объективность априорного познания. Дело не только в том, что тогда было
бы полностью уничтожено тождество представления и предмета, так как
действие и причина никогда не могут быть тождественны, но пришлось бы
предположить либо что вещи в качестве некоего бесформенного материала
сообразуются с изначально существующими в нас формами, либо, напротив,
что эти формы применяются к вещам, теряя тем самым всякую необходимость.
Ибо третье возможное предположение, рассматривающее объективный мир и
интеллигенцию как бы в виде двух часовых механизмов, которые, ничего
друг о друге не зная и будучи полностью обособлены друг от друга, именно
в силу того, что каждый идет своим равномерным ходом, совпадают,— это
предположение вводит нечто совершенно излишнее и нарушает основной
принцип всякого объяснения: не объяснять многим то, что может быть
объяснено одним; не говоря уже о том, что и этот лежащий вне всяких
представлений интеллигенции объективный мир тем не менее, будучи
выражением понятий, также может существовать только посредством
интеллигенции и для нее. 

ЧЕТВЕРТЫЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

СИСТЕМА ПРАКТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ СОГЛАСНО ПРИНЦИПАМ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО
ИДЕАЛИЗМА 

Нам представляется нелишним заранее напомнить читателям, что в наше
намерение входит дать не систему моральной философии, а
трансцендентальную дедукцию мыслимости и объяснимости моральных понятий
вообще; следует также иметь в виду, что все содержание моральной
философии, которое подлежит ведению трансцендентальной философии, будет
рассмотрено в самых общих чертах, так что вся проблематика в целом
сведется к немногим основным положениям и проблемам. Применение же их к
отдельным вопросам мы предоставляем читателю — это будет для него и
наиболее простым способом убедиться, что он не только постиг сущность
трансцендентального идеализма, но, что самое главное, научился
пользоваться этой философией как орудием исследования. 

Первое положение. Абсолютная абстракция, т. е. начало сознания,
объяснима только из самоопределения, или действования интеллигенции,
направленного само на себя. 

401 

Доказательство. Мы предполагаем известным, что понимается под абсолютной
абстракцией. Это — действие, посредством которого интеллигенция
абсолютно возвышается над объективным. Поскольку это действие абсолютно,
оно не может быть обусловлено каким-либо предшествующим действием;
значит, им как бы обрывается связь, в которой необходимость каждого
действия обусловливается предшествующим, и начинается новый ряд. 

Что действие интеллигенции не следует из ее предшествующего действия,
означает: оно не может быть объяснено исходя из интеллигенции в той
мере, в какой она есть эта определенная интеллигенция, в какой она
действует определенным образом; но так как это действие все-таки должно
быть объяснимо, то оно может быть объяснено только посредством
абсолютного в самой интеллигенции, посредством последнего принципа всей
ее деятельности. 

Что действие может быть объяснено только посредством последнего
основания интеллигенции, должно (поскольку таковое есть в интеллигенции
не что иное, как ее изначальная двойственность) означать следующее:
интеллигенция должна определить к этому действию саму себя.
Следовательно, действие в самом деле может быть объяснено, но только не
из бытия интеллигенции в ее определенности, а из ее непосредственного
самоопределения. 

Но действие, которым интеллигенция саму себя определяет, есть действие,
направленное само на себя. Следовательно, абсолютная абстракция может
быть объяснена только исходя из подобного действования интеллигенции,
направленного само на себя: а поскольку абсолютная абстракция есть
начало всякого сознания во времени, то и первоначало сознания может быть
объяснено только посредством такого действования, что и требовалось
доказать. 

Выводы 

1. Такое самоопределение интеллигенции называется волением в самом общем
значении этого слова. Что в каждом волении заключено самоопределение,
что оно во всяком случае являет себя таковым, в этом может убедиться
каждый с помощью внутреннего созерцания; истинно ли это явление или
ложно, нас в данном случае не интересует. Речь здесь идет не об
определенном волении, в котором уже заключено понятие объекта, а о
трансцендентальном самоопределении, об изначальном акте свободы.
Объяснить же, 

402 

что такое это самоопределение, тому, кому оно неведомо на основе
собственного созерцания, невозможно. 

2. Если это самоопределение есть изначальное волнение, то из этого
следует, что интеллигенция становится сама для себя объектом только
посредством волнения. 

Таким образом, акт воли дает полное решение нашей проблемы — как
интеллигенция познает себя в качестве созерцающей. Теоретическая
философия была завершена в трех основных актах. В первом, еще
бессознательном акте самосознания Я было субъект объектом, не будучи
таковым для самого себя. Во втором, в акте ощущения, объектом для него
стала только его объективная деятельность. В третьем, в акте
продуктивного созерцания, оно стало для себя объектом в качестве
ощущающего, т. е. в качестве субъекта. Пока Я — только производящее, оно
не объективно в качестве Я именно потому, что созерцающее всегда
направлено на нечто другое, а не на себя, и, будучи тем, для чего все
остальное объективно, само объективным не становится; поэтому мы на
протяжении всей этой эпохи продуцирования не могли достигнуть того,
чтобы производящее, созерцающее стало для себя объектом в качестве
такового. Потенцировано могло быть только продуктивное созерцание
(например, посредством организации), но не самосозерцание самого Я. Лишь
в волнении и это самосозерцание возводится в высшую потенцию, так как
посредством волнения Я становится для себя объектом в качестве целого,
т. е. того, что оно есть, в качестве субъекта и объекта одновременно или
в качестве производящего. Это производящее как бы отделяется от лишь
идеального Я и уже никогда больше не сможет стать идеальным, но остается
вечно и абсолютно объективным для самого Я. 

3. Поскольку Я посредством акта самоопределения становится для себя
объектом в качестве Я, возникает вопрос, как этот акт относится к
изначальному акту само 

сознания, который, будучи также самоопределением, не достигает такого же
результата. 

В предыдущем изложении уже дан отличительный признак этих двух актов. В
первом акте была только простая противоположность между определяющим и
определяемым, равная противоположности между созерцающим и созерцаемым.
В данном же акте заключена не эта простая противоположность, здесь
определяющему и определяемому вместе противостоит созерцающее, а
созерцаемое и созерцающее первого акта вместе составляют здесь
созерцаемое. 

403 

Основание этого различия состоит в следующем. В том первом акте Я вообще
было только в становлении, ибо оно было не чем иным, как становившимся
само для себя объектом; следовательно, в Я еще не было идеальной
деятельности, которая одновременно могла бы рефлектировать то, что
возникает. В данном же акте Я уже есть, и речь идет уже лишь о том, что
оно становится для себя объектом в качестве того, что оно уже есть.
Следовательно, с объективной точки зрения этот второй акт
самоопределения действительно совершенно такой же, как первый,
изначальный, только с той разницей, что в нем вся целостность первого
становится объектом для Я, тогда как в первом акте объектом для Я
становилось лишь объективное в Я. 

Здесь, без сомнения, удобнее всего остановиться и на часто возникающем
вопросе: какой же общий принцип объединяет теоретическую и практическую
философию? 

Этим принципом является автономия, которую обычно кладут в основу одной
практической философии, но, будучи рассмотрена как принцип всей
философии в целом, она в ее последовательном развитии есть
трансцендентальный идеализм. Различие между изначальной автономией и
той, о которой идет речь в практической философии, заключается в
следующем: посредством изначальной автономии Я есть абсолютно само себя
определяющее, не будучи таковым для самого себя. В одном и том же
действии Я дает себе закон и осуществляет его, вследствие чего оно и не
различает самого себя в качестве источника закона, но видит законы лишь
в своих продуктах, как в зеркале; напротив, в практической философии Я
противоположно в качестве идеального не реальному, а одновременно
идеальному и реальному Я, и именно поэтому оно уже не идеальное, а
идеализирующее. Но по той же причине, по которой идеальному и реальному,
т. е. производящему, Я противоположно идеализирующее Я, первое в
практической философии есть уже не созерцающее, т. е. бессознательное, а
сознательно производящее, т. е. реализующее. 

Таким образом, практическая философия полностью покоится на
двойственности идеализирующего (намечающего идеалы) и реализующего Я.
Между тем реализация есть также продуцирование, т. е. то же, что в
теоретической философии — созерцание, с той только разницей, что здесь Я
производит сознательно; и, с другой стороны, в теоретической философии Я
— также и идеализирующее, только здесь понятие и действие, замысел и
реализация совпадают. 

Из этой противоположности между теоретической и 

404 

практической философией можно сразу же сделать ряд важных выводов. Мы
остановимся лишь на самых главных. 

a) В теоретической философии, т. е. по ту сторону сознания, объект
возникает для меня совершенно так же, как он возникает для меня в
практической философии, 

т. е. по эту сторону сознания. Различие между созерцанием и свободной
деятельностью заключается лишь в том, что в последней Я есть
производящее для самого себя. 

Созерцающее, как всегда, когда объектом ему служит только Я,— лишь
идеально, созерцаемое есть Я в его целостности, т. е. одновременно
реальное и идеальное. То, что действует в нас, когда мы действуем
свободно, есть то же, что созерцает в нас, или, другими словами,
созерцающая и практическая деятельности едины. Этот замечательный
результат трансцендентального идеализма позволяет сделать важнейшие
выводы как о природе созерцания, так и о природе деятельности. 

b) Абсолютный акт самоопределения постулировался для того, чтобы
показать, как интеллигенция становится сама для себя созерцающей.
Соответственно тому, в чем мы 

неоднократно убеждались на опыте, нас не должно удивлять, что и в
результате этого акта возникает нечто совсем иное, чем мы предполагали.
На протяжении всей теоретической философии мы видели, как стремление
интеллигенции осознать свою деятельность в качестве таковой постоянно
оканчивалось неудачей. То же происходит и 

здесь. Однако именно на этой неудаче, именно на том, что интеллигенция,
созерцая себя производящей, одновременно обретает и полное сознание,
основано то, что мир 

становится для нее действительно объективным. Ибо именно в силу того,
что интеллигенция созерцает себя в качестве производящей, чисто
идеальное Я отделяется от того Я, которое одновременно идеально и
реально, а следовательно, теперь полностью объективно и совершенно
независимо от чисто идеального. В том же созерцании интеллигенция
становится сознательно производящей, но она должна осознать саму себя в
качестве бессознательно производящей. Это невозможно, и только потому
мир представляется ей в качестве действительно объективного, т. е.
наличествующего без ее содействия. Теперь интеллигенция не перестает
производить, но она производит сознательно, следователь но, здесь
начинается совершенно новый мир, который 

отсюда будет уходить в бесконечность. Первый мир, если позволено дать
ему такое наименование, т. е. мир, возникший в ходе бессознательного
продуцирования, оказываетс 

405 

в своих истоках как бы вне сознания. Поэтому интеллигенция никогда не
сможет непосредственно понять, что она совершенно так же производит из
себя тот первый мир, как этот второй, созидание которого начинается с
сознания. Подобно тому как из изначального акта самосознания развилась
вся природа, из второго акта, акта свободного самоопределения, выйдет
вторая природа, дедукцирования которой и составит предмет нашего
дальнейшего исследования. 

До сих пор объектом нашей рефлексии было лишь тождество акта
самоопределения и изначального акта самосознания и только один признак
их различия, который сводится к тому, что один акт сознателен, другой
бессознателен; однако необходимо остановиться еще на одном очень важном
моменте, которому будет уделено внимание в дальнейшем, а именно на том,
что изначальный акт самосознания происходит вне всякого времени, тогда
как второй, составляющий уже не трансцендентальное, а эмпирическое
начало сознания, необходимо совершается в определенный момент сознания. 

Однако каждое действие интеллигенции, происходящее для нее в
определенный момент времени, должно быть в соответствии с изначальным
механизмом мышления объяснено. Вместе с тем нельзя отрицать, что
действие самоопределения, о котором здесь идет речь, не может быть
объяснено каким либо предшествующим ему действием интеллигенции, ибо мы
искали в нем объясняющего основания, т. е. подошли к нему идеально, а не
реально, или так, чтобы оно с необходимостью следовало из
предшествующего действия. Вообще, напомним об этом мимоходом, пока мы
следовали за интеллигенцией в ее продуцировании, каждое последующее
действие было обусловлено предыдущим, но, как только мы вышли за пределы
этой сферы, все совершенно изменилось, и нам пришлось умозаключать от
обусловленного к его условию и, следовательно, неизбежно в конечном
итоге достигнуть чегото безусловного, т. е. необъяснимого. Однако этого
не может быть, так как это противоречит собственным законам мышления
интеллигенции, и с такой же несомненностью, как то, что это действие
приходится на определенный момент времени. 

Противоречие состоит в том, что действие должно быть одновременно
объяснимым и необъяснимым. Для разрешения этого противоречия должно быть
найдено опосредствующее понятие, причем такое, которого мы до сих пор
вообще не встречали в сфере нашего знания. При решении 

406 

этой проблемы мы действуем так же, как действовали при решении других
проблем, т. е. будем все более точно определять нашу задачу, пока не
окажется возможным лишь одно ее решение. 

«Действие интеллигенции необъяснимо» — это означает: оно не может быть
объяснено из какого-либо предшествующего действования интеллигенции;
поскольку же нам сейчас известно только одно действование интеллигенции,
а именно продуцирование, то это значит, что действие не макет быть
объяснено исходя из предшествующего продуцирования интеллигенции.
Положение «действие необъяснимо исходя из продуцирования» не означает,
что оно абсолютно необъяснимо. Однако поскольку в интеллигенции вообще
нет ничего, кроме производимого ею, то упомянутое нечто, если оно не
есть продуцирование, не может быть в интеллигенции, и все-таки оно
должно быть в ней, так как оно должно объяснять действие в ней. Таким
образом, действие должно быть объяснимо исходя из чего то, что
одновременно есть и не есть продуцирование, осуществляемое
интеллигенцией. 

Это противоречие может быть опосредствовано только одним способом:
упомянутое нечто, в котором содержится основание свободного
самоопределения, должно быть продуцированием интеллигенции, а
отрицательное условие этого продуцирования должно находиться вне ее,
первое, несомненно, потому, что в интеллигенцию все проникает только
посредством ее собственного действования, второе — потому, что
упомянутое действие само по себе необъяснимо, если исходить из самой
интеллигенции. Вместе с тем отрицательное условие этого нечто вне
интеллигенции должно быть определением самой интеллигенции, конечно,
определением отрицательным, а поскольку интеллигенция есть только
действование, оно должно быть не действованием интеллигенции. 

Поскольку это нечто обусловлено не действованием интеллигенции, причем
не действованием определенным, оно есть нечто такое, что может быть
исключено и может стать невозможным посредством действования
интеллигенции, следовательно, оно само есть действование, притом
действование определенное. Следовательно, интеллигенция должна созерцать
действование в качестве происходящего, как и все остальное, посредством
продуцирования из самой себя; таким образом, на интеллигенцию не должно
быть оказано какое-либо непосредственное воздействие, вне ее не должно
быть какого-либо положительного условия ее 

407 

созерцания, она должна быть по-прежнему полностью замкнута в самой себе;
вместе с тем она не должна быть причиной упомянутого действования, а
должна только содержать его отрицательное условие, и оно должно,
следовательно, происходить совершенно независимо от нее. Одним словом,
это действование не должно быть непосредственным основанием
продуцирования в интеллигенции, но и, наоборот, интеллигенция не должна
быть непосредственным основанием этого действования; тем не менее
представление в интеллигенции о подобном действовании как о независимом
от нее и само действование вне интеллигенции должны сосуществовать таким
образом, как будто одно определено другим. 

Подобное соотношение мыслимо только посредством предустановленной
гармонии. Действование вне интеллигенции развертывается полностью само
собой, в интеллигенции содержится только его отрицательное условие, т.
е. если бы интеллигенция действовала определенным образом, то этого
действования не было бы, но посредством простого бездействия она не
становится прямой или положительной причиной этого действования, ибо это
действие не могло бы произойти только из-за того, что она не действует,
если бы вне интеллигенции не было еще нечто, в чем содержалось бы
основание этого действования. И наоборот, представление об этом
действовании, или его понятие, входит в интеллигенцию полностью из нее
самой, как будто вне ее нет ничего, и все-таки это действование не могло
бы быть в ней, если бы оно не происходило действительно и независимо от
нее; следовательно, это действование — также лишь косвенная причина
того, что в интеллигенции существует данное представление. Такого рода
косвенное взаимодействие и есть то, что мы называем предустановленной
гармонией. 

Однако такое взаимодействие мыслимо лишь между субъектами одинаковой
реальности, следовательно, действование вне интеллигенции должно было бы
исходить от субъекта, которому свойственна совершенно такая же
реальность, как самой интеллигенции, т. е. должна была бы исходить от
интеллигенции, находящейся вне ее. Таким образом, вышеуказанное
противоречие приводит нас к новому положению. 

Второе положение. Акт самоопределения, или свободное действование
интеллигенции, направленное само на себя, может быть объяснен только
исходя из определенного действования интеллигенции, находящейся вне ее. 

408 

Доказательство. Оно содержится в только что данной дедукции и основано
только на тех двух положениях, согласно которым самоопределение должно
быть одновременно объяснимо и необъяснимо из продуцирования,
совершаемого интеллигенцией. Поэтому, не задерживаясь на доказательстве,
мы сразу же переходим к тем проблемам, которые возникают из этого
положения и из его доказательства. 

Прежде всего мы видим, что определенное действование интеллигенции вне
нас есть необходимое условие акта самоопределения и тем самым акта
сознания, однако нам остается неизвестным, как и каким способом подобное
действование вне нас может быть, пусть даже косвенной, причиной
свободного самоопределения в нас. 

Во-вторых. Мы не постигаем того, как на интеллигенцию вообще может быть
оказано какое-либо воздействие извне, следовательно, и того, как
возможно воздействие на нее другой интеллигенции. С этой трудностью мы
уже в ходе нашей дедукции встречались и преодолели ее, дедуцируя
действование вне интеллигенции только как косвенное основание
действования в ней. Однако как мыслимо подобное косвенное соотношение,
или подобная предустановленная гармония, между самими различными
интеллигенциями? 

В-третьих. Если эта предустановленная гармония может быть объяснена,
скажем, тем, что вследствие определенного бездействия во мне для меня
необходимо положена определенная деятельность интеллигенции вне меня, то
следует ожидать, что эта последняя, будучи связана со случайным условием
(с моим не действованием), окажется свободной, что, следовательно, и не
действование во мне будет свободно. Но это не действование должно быть
условием действования, посредством которого для меня только и возникает
сознание, а вместе с ним и свобода; как же мыслить подобное свободное
бездействие до того, как возникла свобода? 

Прежде чем мы продолжим наше исследование, необходимо решить эти три
проблемы. 

Решение первой проблемы. Посредством акта самоопределения я должен
возникнуть для самого себя в качестве Я, т. е. в качестве
субъектобъекта. Далее, этот акт должен быть свободным; основание того,
что я самого себя определяю, должно находиться единственно,
исключительно во мне самом. Если упомянутое действие свободно, то я
должен был хотеть именно то, что возникает для меня в результате 

409 

этого действия, и оно должно дли меня возникнуть, потому что я этого
хотел. Однако то, что возникает во мне посредством этого действия, и
есть само волнение (ибо Я есть изначальное волнение). Следовательно. Я
должно было уже хотеть свое волнение, до того как я могу свободно
действовать, и тем не менее понятие волнения вместе с понятием Я
возникает для меня только посредством этого действия. 

Из этого порочного круга можно выйти только в том случае, если волнение
может стать для меня объектом до волнения. Сам я это совершить не могу,
следовательно, именно это понятие волнения должно было у меня возникнуть
посредством действования иной интеллигенции. 

Следовательно, только подобное действование вне интеллигенции может
стать для нее косвенным основанием самоопределения, посредством которого
у нее возникает понятие волнения; теперь наша задача — ответить на
вопрос: посредством какого действования может возникнуть для
интеллигенции понятие волнения? 

Это не может быть действованием, в силу которого для нее возникает
понятие действительного объекта, ибо тем самым она вернулась бы к той
точке, которую только что оставила. Следовательно, это должно быть
понятием возможного объекта, т. е. Чего то, чего сейчас нет, но что в
ближайший момент может быть. Но посредством этого понятие волнения еще
не возникает. Оно должно быть понятием объекта, который может быть лишь
в том случае, если его реализует интеллигенция. Только посредством
понятия подобного объекта в Я может для самого Я разъединиться то, что
разъединяется в волении; ибо, если для Я возникает понятие объекта, Я
только идеально, если же это понятие возникает для него в качестве
понятия объекта, который должен быть реализован его деятельностью, Я
становится для самого себя идеальным и реальным одновременно.
Следовательно, с помощью этого понятия Я во всяком случае может стать
для себя объектом в качестве интеллигенции. Но только может. Для того
чтобы оно действительно явилось себе таковым, оно должно
противопоставить наличный момент (момент идеальной ограниченности)
последующему моменту (производящему) и соотнести их друг с другом. Я
может быть вынуждено к этому только тем, что упомянутое действование
есть требование реализовать объект. Лишь посредством понятия
долженствования возникает противоположение между идеальным и
производящим Я. Произойдет ли действительно действие, 

410 

с помощью которого реализуется требуемое, достоверно неизвестно, ибо то
условие действия, которое дано (понятие воления), есть условие этого
действия в качестве свободного', однако условие не может противоречить
обусловленному, так что если положено условие, то действие должно быть
необходимым. Само волнение всегда остается свободным и должно оставаться
таковым, если оно не перестает быть волением. Только условие возможности
воления должно быть создано в Я без его содействия. Таким образом, мы
одновременно видим полностью разрешенным противоречие, которое состоит в
том, что одно и то же действие интеллигенции должно быть одновременно
объяснимо и необъяснимо. Промежуточное понятие этого противоречия есть
понятие требования, так как посредством требования действие объясняется,
если оно происходит, однако это не значит, что оно должно произойти. Оно
может произойти, как только в Я возникнет понятие воления или как только
оно обратит рефлексию на самого себя, узрит себя в отражении другой
интеллигенции,— но необходимым образом произойти это действие не должно.


Мы не можем сразу же перейти к дальнейшим выводам, к которым ведет это
разрешение нашей проблемы, так как нам прежде всего надлежит ответить на
вопрос, каким же образом это требование интеллигенции, внешней Я, может
дойти до Я. Выраженный в более общей форме, этот вопрос означает
следующее: как же вообще интеллигенции могут воздействовать друг на
друга? 

Решение второй проблемы. Сначала мы рассмотрим этот вопрос в самой общей
форме и безотносительно к данному особенному случаю; общее решение
распространится на него само собой. 

Что непосредственное воздействие интеллигенции друг на друга в
соответствии с принципами трансцендентального идеализма невозможно, в
доказательстве не нуждается, и объяснить его не могла до сих пор еще ни
одна философия. Уже по одному тому, следовательно, единственно возможное
— принять наличие косвенного воздействия различных интеллигенции друг на
друга, и здесь речь только и пойдет об условиях такой возможности. 

Прежде всего между интеллигенциями, которые должны посредством свободы
воздействовать друг на друга, должна существовать предустановленная
гармония в общем им представлении о мире. Ибо поскольку всякая
определенность привходит в интеллигенцию только посредством
определенности ее представлений, то интеллигенции, 

411 

зультате этого действия, и оно должно для меня возникнуть, потому что я
этого хотел. Однако то, что возникает во мне посредством этого действия,
и есть само волнение (ибо Я есть изначальное волнение). Следовательно, Я
должно было уже хотеть свое волнение, до того как я могу свободно
действовать, и, тем не менее, понятие волнения вместе с понятием Я
возникает для меня только посредством этого действия. 

Из этого порочного круга можно выйти только в том случае, если волнение
может стать для меня объектом до волнения. Сам я это совершить не могу,
следовательно, именно это понятие волнения должно было у меня возникнуть
посредством действования иной интеллигенции. 

Следовательно, только подобное действование вне интеллигенции может
стать для нее косвенным основанием самоопределения, посредством которого
у нее возникает понятие волнения; теперь наша задача – ответить на
вопрос: посредством какого действования может возникнуть для
интеллигенции понятие волнения? 

Это не может быть действование, в силу которого для нее возникает
понятие действительного объекта, ибо тем самым она вернулась бы к той
точке, которую только что оставила. Следовательно, это должно быть
понятием возможного объекта, т. е. чего-то, чего сейчас нет, но что в
ближайший момент может быть. Но посредством этого понятие волнения еще
не возникает. Оно должно быть понятием объекта, который может быть лишь
в том случае, если его реализует интеллигенция. Только посредством
понятия подобного объекта в Я может для самого Я разъединиться то, что
разъединяется в волнении; ибо, если для Я возникает понятие объекта, Я
только идеально, если же это понятие возникает для него в качестве
понятия объекта, который должен быть реализован его деятельностью, Я
становится для самого себя идеальным и реальным одновременно.
Следовательно, с помощью этого понятия Я во всяком случае может стать
для себя объектом в качестве интеллигенции. Но только может. Для того
чтобы оно действительно явилось себе таковым, оно должно
противопоставить наличный момент (момент идеальной ограниченности)
последующему моменту (производящему) и соотнести их друг с другом. Я
может быть вынуждено к этому только тем, что упомянутое действование
есть требование реализовать объект. Лишь посредством понятия
долженствования возникает противоположение между идеальным и
производящим Я. Произойдет ли действительно действие. 

410 

с помощью которого реализуется требуемое, достоверно неизвестно, ибо то
условие действия, которое дано (понятие волнения), есть условие этого
действия в качестве свободного -, однако условие не может противоречить
обусловленному, так что если положено условие, то действие должно быть
необходимым. Само волнение всегда остается свободным и должно оставаться
таковым, если оно не перестает быть волнением. Только условие
возможности волнения должно быть создано в Я без его содействия. Таким
образом, мы одновременно видим полностью разрешенным противоречие,
которое состоит в том, что одно и то же действие интеллигенции должно
быть одновременно объяснимо и необъяснимо. Промежуточное понятие этого
противоречия есть понятие требования, так посредством требования
действие объясняется, если оно происходит, однако это не значит, что оно
должно произойти. Оно может произойти, как только в Я возникнет понятие
волнения или как только оно обратит рефлексию на самого себя, узрит себя
в отражении другой интеллигенции,– но необходимым образом произойти это
действие не должно. 

Мы не можем сразу же перейти к дальнейшим выводам, к которым ведет это
разрешение нашей проблемы, так как нам прежде всего надлежит ответить на
вопрос, каким же образом это требование интеллигенции, внешней Я, может
дойти до Я. Выраженный в более общей форме, этот вопрос означает
следующее: как же вообще интеллигенции могут воздействовать друг на
друга? 

Решение второй проблемы. Сначала мы рассмотрим этот вопрос в самой общей
форме и безотносительно к данному особенному случаю; общее решение
распространится на него само собой. 

Что непосредственное воздействие интеллигенции друг на друга в
соответствии с принципами трансцендентального идеализма невозможно, в
доказательстве не нуждается, и объяснить его не могла до сих пор еще ни
одна философия. Уже по одному тому, следовательно, единственно возможное
– принять наличие косвенного воздействия различных интеллигенции друг на
друга, и здесь речь только и пойдет об условиях такой возможности. 

Прежде всего между интеллигенциями, которые должны посредством свободы
воздействовать друг на друга, должна существовать предустановленная
гармония в общем им представлении о мире. Ибо поскольку всякая
определенность привходит в интеллигенцию только посредством
определенности ее представлений, то интеллигенции, 

411 

которые созерцали бы совершенно различные миры, вообще не имели бы
ничего общего и никаких точек соприкосновения друг с другом. Поскольку
понятие интеллигенции я черпаю только из самого себя, то интеллигенция,
которую мне надлежит признать в качестве таковой, должна в своем
созерцании мира находиться в одинаковых условиях со мной; а так как
различие между нею и мной вызвано лишь нашими индивидуальностями, то
оставшееся, если я устраняю определенность этой индивидуальности, должно
быть общим для нас обоих, т. е. мы должны быть равны в отношении к
первому, второму и даже третьему ограничению, если отвлечься от
определенности последнего. 

Однако если интеллигенция создает все объективное из самой себя и общего
прообраза представлений, который мы созерцали бы вне себя, не
существует, то совпадение в представлениях различных интеллигенции, как
в отношении объективного мира в целом, так и в отношении единичных вещей
и изменений в одном и том же пространстве и времени – а именно это
совпадение и заставляет нас приписывать нашим представлениям объективную
истину,– объясняется просто общностью нашей природы или тождеством как
нашего первоначального, так и нашего дедуцированного ограничения. Ибо
так же, как для отдельной интеллигенции все, что может попасть в сферу
ее представлений, предопределено изначальным ограничением,
предопределено единством упомянутого ограничения и полное совпадение в
представлениях отдельных интеллигенции. Это общее созерцание служит
основой и как бы почвой, на которой происходит все взаимодействие между
интеллигенциями, субстратом, к которому они именно поэтому постоянно
возвращаются, как только между ними возникает дисгармония по поводу
того, что не определено непосредственно созерцанием. Мы не отважимся
довести наше объяснение до установления абсолютного начала, которое,
будучи как бы общим фокусом интеллигенции или творцом и единым их
устроителем (понятия, для нас совершенно непостижимые), могло бы
содержать в себе общее основание для совпадения их объективных
представлений. Но столь же достоверно, как-то, что есть отдельная
интеллигенция со всеми дедуцированными нами определениями ее сознания,
достоверно и существование других интеллигенции с такими же
определениями, ибо они суть условия сознания первой и наоборот. Однако
общими для различных интеллигенций могут 

412 

быть только первое и второе ограничения, третье же лишь постольку,
поскольку оно вообще им всем присуще, ибо именно третье ограничение
превращает интеллигенцию в определенный индивидуум. Поэтому может
представиться, что именно третьим ограничением, поскольку оно носит
определенный характер, полностью устраняется общность между
интеллигенциями. Между тем именно этим ограничением, создающим
индивидуальность, может быть вновь обусловлена предустановленная
гармония, если мы только захотим увидеть в ней нечто противоположное
предшествующей. Ибо если той предустановленной гармонией, которая
находит свое выражение в совпадении объективных представлений
интеллигенции, в них полагается некая общность, то третьим ограничением,
напротив, в каждый индивидуум полагается нечто такое, что именно поэтому
отрицается всеми другими; все они могут созерцать это нечто не как их
действование, следовательно, только как не их действование. т. е. как
действование интеллигенции вне них. 

Таким образом, мы утверждаем следующее: непосредственно индивидуальным
ограничением каждой интеллигенции, непосредственно отрицанием известной
деятельности в ней эта деятельность полагается в качестве деятельности
интеллигенции вне ее, что являет собой, следовательно, предустановленную
гармонию отрицательного рода. 

Для обоснования этого должны быть доказаны два положения: 

1) я должен рассматривать то, что не есть моя деятельность, именно
потому, что это не есть моя деятельность, как деятельность
интеллигенции, находящейся вне меня, и без всякого воздействия на меня
извне; 

2) непосредственно полеганием моей индивидуальности без дальнейшего
ограничения извне в меня полошено отри мание деятельности. 

Что касается первого положения, то следует заметить, что речь идет
только о сознательных или свободных действиях; правда, интеллигенция
ограничена в своей свободе объективным миром, что в общей форме было уже
доказано в предшествующем изложении, однако в пределах этой
ограниченности она вместе с тем не ограничена, так что ее деятельность
может быть направлена, например, на любой объект; предположим, что она
начинает действовать, тогда ее деятельность должна быть необходимо
направлена на определенный объект, так что все остальные объекты
останутся свободными и как бы не затронутыми ею. Однако 

413 

понять, как ее изначально совершенно неопределенная деятельность
ограничивается подобным образом, можно только в том случае, если
направленность в сторону других объектов для нее совершенно невозможна,
а это, как нам теперь известно, возможно лишь посредством интеллигенции
вне нее. Следовательно, условие самосознания состоит в том, что я вообще
созерцаю, деятельность интеллигенции вне меня (ибо до сих пор наше
исследование еще носит совершенно общий характер), так как условием
самосознания является, чтобы моя деятельность направлялась на
определенный объект. Однако именно эта направленность моей деятельности
есть нечто, уже положенное и предопределенное синтезом моей
индивидуальности. Следовательно, этим синтезом для меня уже положены
другие интеллигенции, из-за которых я созерцаю себя ограниченным в моем
свободном действовании, тем самым для меня положены и определенные
действия этих интеллигенции, так что для этого не требуется какое-либо
особое их воздействие на меня. 

Мы не будем здесь показывать, как это решение применяется к отдельным
случаям, или останавливаться на возражениях, которые можно заранее
предвидеть, а попытаемся прежде всего пояснить примерами само данное
здесь решение. 

Приведем для пояснения следующее. К числу изначальных стремлений
интеллигенции принадлежит и стремление к познанию, и познание есть также
один из объектов, на который может быть направлена ее деятельность.
Допустим, что это происходит, произойти же это может лишь при том
условии, что все непосредственные объекты деятельности ей уже
недоступны; таким образом, ее деятельность именно этим уже ограничена;
однако этот объект сам по себе также бесконечен, следовательно, она и
здесь должна подвергнуться новому ограничению. Допустим, что ее
деятельность направлена на определенный объект знания. Тогда она либо
откроет науку этого объекта, либо изучит ее, т. е. достигнет этого рода
знания под чужим воздействием. Чем же положено здесь это чужое
воздействие? Только отрицанием в самой интеллигенции, так как она либо
вообще не способна что-либо открыть вследствие своей индивидуальной
ограниченности, либо это открытие уже сделано; тогда это также положено
синтезом ее индивидуальности, в который входит и то, что начало ее
бытия, относится именно к данной определенной эпохе. Следовательно, она
вообще доступна и как бы открыта чужому 

414 

воздействию только посредством отрицания своей собственной деятельности.


Теперь, однако, возникает новый вопрос, наиболее важный для данного
исследования: как посредством одного только отрицания может быть
положено нечто положительное, вследствие чего я должен созерцать то, что
не есть моя деятельность, только потому, что это не моя деятельность,
как деятельность интеллигенции вне меня? Ответ таков: для того чтобы
вообще хотеть, я должен хотеть нечто определенное, однако я не мог бы
хотеть нечто определенное, если бы я мог хотеть все; поэтому уже
непроизвольным созерцанием для меня должна быть устранена возможность
хотеть всего,– что, однако, немыслимо, если самой 

моей индивидуальностью следовательно моим самосозерцанием, поскольку оно
есть полностью определенное, уже не положены границы моей свободной
деятельности, а ими могут быть не лишенные самости объекты, а только
другие свободные деятельности, т. е. действия интеллигенции вне меня. 

Если, следовательно, смысл вопроса таков: почему же то, что происходит
не благодаря мне, вообще должно произойти (к чему в действительности
сводится смысл нашего утверждения, так как непосредственно через
отрицание определенной деятельности в одной интеллигенции мы допускаем,
что эта деятельность позитивно положена в другую интеллигенцию), то мы
отвечаем: в силу того, что царство возможностей бесконечно, все, что при
известных обстоятельствах вообще возможно благодаря свободе, должно
действительно быть, если для этого одна интеллигенция и должна быть
реально ограничена в своем свободном действовании, причем действительно
интеллигенциями вне ее, и, таким образом, ей остается только один
определенный объект, на который она направляет свою деятельность. 

Если же в виде возражения нам будет указано на совершенную
непреднамеренность действий, на это мы ответим, что подобные действия
вообще не относятся к свободным, следовательно, не относятся и к тем,
которые по своей возможности предопределены в мире морального, а суть
лишь следствия, вытекающие из природы вещей, или явления, которые,
подобно всем другим, уже заранее предопределены абсолютным синтезом. 

Можно также предположить, что аргументация будет следующей: допустим,
что синтезом моей индивидуальности уже определено, что я созерцаю данное
действие как 

415 

действие другой интеллигенции, но этим ведь не определено, что его
совершит именно данный индивидуум; тогда мы в свою очередь зададим
вопрос: что же такое этот индивидуум, если не действующий именно так, а
не иначе, или: из чего составлено твое понятие о нем, если не из его
способа действования? Синтезом твоей индивидуальности для тебя, правда,
было определено только то, что эту определенную деятельность вообще
осуществляет другой; однако именно вследствие того, что он ее
осуществляет, этот другой становится тем определенным, каким ты его
мыслишь. Следовательно, то, что ты созерцаешь эту деятельность как
деятельность этого определенного индивидуума, было определено не твоей,
а его индивидуальностью, хотя основание этого ты можешь искать только в
его свободном самоопределении. Вследствие чего тебе и должно казаться
совершенно случайным, что данную деятельность осуществляет именно этот
индивидуум. 

Выведенная здесь гармония, которая теперь, вне всякого сомнения, должна
стать понятной, заключается, следовательно, в том, что непосредственным
полеганием во мне пассивности, необходимой для свободы,– так как
достигнуть свободы я могу лишь с помощью определенного аффинирования
меня извне,– вне меня в качестве необходимого коррелята и для моего
собственного созерцания положена активность. 

Таким образом, эта теория является обратной по отношению к обычной, и
вообще трансцендентальный идеализм возникает в результате полного
переворота в прежних способах философского объяснения. Согласно
обыденному представлению, активностью вне меня полагается пассивность во
мне, таким образом, первая изначальна, вторая – производна. Согласно
нашей теории, пассивность, положенная непосредственно моей
индивидуальностью, является условием активности, которую я созерцаю вне
меня. Предположим, что на всю совокупность разумных существ
распространяется как бы известное количество активности; каждое из них
обладает одинаковым правом на всю активность в целом, однако для того,
чтобы вообще быть активным, оно должно быть деятельным определенным
образом; если бы оно могло взять всю активность, то на долю всех других
разумных существ досталась бы лишь абсолютная пассивность.
Следовательно, отрицанием в нем активности непосредственно (т. е. не
только в мыслях, но и в созерцании, поскольку все, являющееся условием
сознания, должно созерцаться извне) полагаетс 

416 

активность вне этого существа, причем именно в таком количестве, в каком
она снимается в нем. 

Перейдем ко второму, еще не получившему ответа вопросу, а именно; в
какой мере непосредственно полеганием индивидуальности необходимо
полагается и отрицание деятельности? Ответ на этот вопрос в значительной
степени уже дан предшествующим рассмотрением. 

В индивидуальность входит не только ее наличное бытие в определенное
время и все остальные ограничения, положенные органическим
существованием; но ее ограничивает и само ее действование; действуя,
индивидуальность вновь ограничивает себя, вследствие чего в известном
смысле можно сказать, что индивидуум становится тем менее свободным, чем
больше он действует. 

Однако даже для того, чтобы начать действовать, я должен быть уже
ограниченным. То, что моя свободная деятельность изначально направлена
только на определенный объект, было выше пояснено тем, что наличие
других интеллигенции уже лишает меня возможности хотеть всего. Однако
наличие многих интеллигенции не может воспрепятствовать тому, чтобы я
хотел много объектов; поэтому последняя причина того, что из ряда
объектов В, С, D я выбираю именно С, должна заключаться во мне самом.
Однако это основание не может заключаться в моей свободе, ибо только
посредством этого ограничения свободной деятельности определенным
объектом я осознаю себя, следовательно, становлюсь свободным, тем самым
моя свобода должна быть ограничена еще до того, как я становлюсь
свободным, т. е. осознаю свою свободу, и известные свободные действия
должны быть для меня невозможными еще до того, как я стал свободным.
Сюда относится, например, то, что называют талантом или гением, причем
гениальной одаренностью не только в области искусства или науки, но и в
действиях. Трудно отрицать истинность сурового суждения, что, так же как
несметное число людей изначально не способно к высшим функциям духа,
несметное число людей не способно свободно и с величием духа действовать
в сфере закона, что является уделом лишь немногих избранных. Именно то,
что свободные действия уже изначально становятся невозможны в силу
неведомой нам необходимости, заставляет людей то сетовать на природу и
судьбу за посланные им испытания, то превозносить их благосклонность. 

Результат всего исследования можно предельно кратко сформулировать таким
образом. Для изначального самосозерцани 

14 Ф. Шеллинг, т. 1 

417 

моей свободной деятельности эта свободная деятельность может быть
положена только количественно, т. е. с ограничениями, которые, поскольку
эта деятельность свободна и осознана, возможны только посредством
интеллигенции вне меня, причем так, что я вижу в воздействии этих
интеллигенций на меня только изначальные границы моей собственной
индивидуальности и должен был бы созерцать их и в том случае, если бы
действительно вне меня не было никаких других интеллигенций. Тому, что
я, хотя другие интеллигенции положены в меня только отрицанием, тем не
менее должен признавать их существующими независимо от меня, не следует
удивляться, так как для этого достаточно представить себе, что это
отношение совершенно взаимно и что ни одно разумное существо не может
утвердиться в качестве такового без признания других в качестве таковых.


Применив это объяснение общего характера к данному случаю, мы придем к
решению третьей проблемы. 

Если воздействие всех разумных существ на меня положено отрицанием
свободной деятельности во мне и вместе с тем это первое воздействие,
составляющее условие сознания, может произойти лишь до того, как я стану
свободным (ибо свобода возникает только с сознанием), то спрашивается,
как может быть свобода ограничена во мне еще до сознания свободы. Ответ
на этот вопрос отчасти уже дан в предшествующем изложении, и здесь мы
лишь добавим, что воздействие, которое составляет условие сознания,
следует мыслить не как отдельный акт, а как нечто длительное, ибо
необходимость длительности сознания есть не следствие только наличия
объективного мира или первого воздействия другого разумного существа –
постоянное воздействие требуется для того, чтобы все вновь и вновь
обретать ориентацию в интеллектуальном мире, а это происходит благодаря
тому, что под воздействием разумного существа рефлектируется в себе и
свободно объективируется не бессознательная, а сознательная и свободная
деятельность, которая лишь мерцает сквозь объективный мир. Это постоянно
продолжающееся воздействие есть то, что называют воспитанием в самом
широком смысле слова: такое воспитание никогда не завершается, по,
будучи условием постоянно действующего сознания, продолжается постоянно.
Однако непонятно, как такое воздействие может быть необходимо
постоянным, если для каждого индивидуума еще до того, как он становится
свободным, не отрицается известное количество свободных действий (дл 

418 

краткости мы считаем дозволенным пользоваться этим выражением).
Следовательно, никогда не прекращающееся, несмотря на увеличивающуюся
свободу, взаимодействие разумных существ возможно только благодаря тому,
что именуется различием способностей и характеров, и это различие, сколь
бы оно ни казалось враждебным стремлению к свободе, необходимо как
условие сознания. Однако как это изначальное ограниченно соединяется со
свободой даже в области моральных действий, в силу чего, например,
невозможно, чтобы человек в течение всей своей жизни достиг известной
степени совершенства или освободился от зависимости от других,– этому
трансцендентальная философия не должна уделять внимание; ее дело повсюду
дедуцировать явления, и даже сама свобода для нее – не что иное, как
необходимое явление, условии которого именно поэтому должны быть столь
же необходимы. Что же касается того, объективны ли и истинны ли эти
явления сами по себе, то этот вопрос столь же бессмыслен, как
теоретический вопрос, существуют ли вещи сами по себе. 

Следовательно, решение третьей проблемы состоит в том, что во мне уже
изначально должно быть свободное, хотя и бессознательное не
действование, т. е. отрицание деятельности, которая, не будь она
изначально снята, была бы свободной и осознать которую я в качестве
таковой не могу, поскольку она снята. 

Второе положение возвращает нас к прерванному нами выше синтетическому
исследованию. Как уже было указано, основание того действия, которым Я
полагается для самого себя созерцающим, должно содержаться в третьем
ограничении. Но именно это третье ограничение было ограничением
индивидуальности, ограничением, которым заранее были предопределены
наличное бытие и воздействие других разумных существ на интеллигенцию, а
вместе с тем и свобода, способность подвергать рефлексии объект,
осознавать саму себя и весь ряд свободных и сознательных действий.
Следовательно, третье ограничение, или ограничение индивидуальности,
есть синтетический пункт или поворотный пункт от теоретической к
практической философии; только теперь мы, собственно говоря, достигли
области практической философии и начинаем вновь наше синтетическое
исследование. 

Поскольку ограничение индивидуальности, а тем самым и свободы изначально
было положено только необходимостью интеллигенции созерцать себя в
качестве органического индивидуума, в этом усматривают основание того, 

14* 

419 

почему непроизвольно и как бы в силу общего инстинкта в том. Что в
организации случайно,– в своеобразном строении и форме, особенно
наиболее благородных органов,– обнаруживают как бы видимое выражение или
хотя бы возможность предположить наличие таланта и даже определенного
характера. 

Дополнени 

В проведенном нами только что исследовании мы намеренно не затронули ряд
побочных вопросов, на которые теперь, когда исследование в целом
завершено, должен быть дан ответ. 

1. Утверждалось, что воздействие на объект других интеллигенции делает
невозможной бессознательную направленность на него свободной
деятельности. Тем самым уже заранее предполагалось, что объект сам по
себе не способен возвысить направленную на него деятельность до уровня
сознательной, и не потому, что объект абсолютно пассивен по отношению к
моему действования, чего, хотя и обратное еще не доказано, с
уверенностью предположить нельзя, а только потому, что для себя и без
предшествующего воздействия интеллигенции объект не способен подвергнуть
в себе рефлексии свободную деятельность как таковую. Что же такое
привходит в объект под воздействием интеллигенции, чего он сам по себе и
для себя лишен? 

Для ответа на этот вопрос предшествующее изложение дает нам по крайней
мере одно указание. 

Волнение в отличие от продуцирования основано не на простой
противоположности между идеальной и реальной деятельностями, а на
двойной противоположности: между идеальной деятельностью, с одной
стороны, идеальной и реальной – с другой. В волнении интеллигенция есть
одновременно идеализирующая и реализующая. Если бы она была только
реализующей, то, поскольку во всякой реализации помимо реальной
деятельности всегда присутствует и идеальная, она выражала бы в объекте
понятие. Но так как она не только реализующая, но. кроме того, и
независимо от реализации идеальная, то она не только может выразить в
объекте понятие, но и должна посредством свободного действовання
выразить в нем понятие понятия. Поскольку же продуцирование основано
только на простой противоположности между идеальной и реальной
деятельностями, понятие должно настолько принадлежать 

420 

к сущности самого объекта, чтобы быть совершенно неотличимым от него;
понятие не выходит за границы объекта, они должны исчерпывать друг
друга. Напротив, в продуцировании, в котором содержится идеальная
деятельность идеальной интеллигенции, понятие необходимо должно выходить
за пределы объекта или как бы возвышаться над ним. Но это возможно лишь
в том случае, если понятие, выходящее за пределы объекта, может быть
исчерпано чем-то другим, внешним ему, т. е. если первый объект относится
к чему-то другому как средство к цели. Следовательно, свободным
продуцированием в объект привносится понятие понятия, а это и есть
понятие цели вне объекта. Ибо сам по себе объект никогда не имеет цели
вне себя, так как если и существуют целенаправленные объекты, то они
могут быть таковыми лишь по отношению к самим себе, они суть своя
собственная цель. Лишь произведение искусства в широком смысле слова
имеет цель вне себя. Следовательно, столь же несомненно, как то, что
интеллигенции должны в своем действование ограничивать друг друга, а это
так же необходимо, как само сознание, должны присутствовать в сфере
наших внешних созерцаний и произведения искусства. Однако этим еще не
дан ответ на важный для трансцендентального идеализма вопрос, как
возможны произведения искусства. 

Итак, вследствие направленности свободной и сознательной деятельности на
объект в объект привносится понятие понятия, а в объекте слепого
продуцирования, напротив, понятие непосредственно переходит в объект и
может быть отличено от него только благодаря понятию понятия, которое,
однако, возникает для интеллигенции только через внешнее воздействие;
объект слепого созерцания именно поэтому не сможет продолжать рефлексию,
т. е. направлять ее на нечто от него независимое; следовательно,
интеллигенция остановится на явлении, тогда как произведение искусства,
которое, правда, сначала также есть только мое созерцание, тем, что оно
выражает понятие понятия, ведет рефлексию непосредственно к
интеллигенции вне ее (ибо только такая интеллигенция способна иметь
потенцированное понятие) и, таким образом, к чему-то абсолютно от нее
независимому. Следовательно, только произведение искусства может
привести интеллигенцию к чему-то, что есть не объект, т. е. ее продукт,
а нечто бесконечно более высокое, чем все объекты, а именно к созерцанию
вне ее, которое, поскольку оно никогда не сможет стать созерцаемым, есть
для нее первое абсолютно объективное, 

421 

полностью от нее независимое. Объект, который ведет рефлексию к чему-то
вне всякого объекта находящемуся, оказывает свободному воздействию
невидимое идеальное противодействие, посредством которого именно поэтому
рефлексии в себе подвергается не объективное, производящее воздействие,
а воздействие, идеальное и производящее одновременно. Следовательно, где
противодействие встречает сила, теперь объективная, а после
редуцирования выступающая в качестве физической, там может быть только
природа; там же, где рефлексию обращает на себя сознательная, т. е.
идеальная, деятельность третьей потенции, необходимым образом незримо
присутствует нечто вне объекта, что делает слепую направленность
деятельности на объект совершенно невозможной. 

Следовательно, не может быть и речи о том, что произведенным на объект
воздействием интеллигенции моя свобода по отношению к нему абсолютно
снимается; дело лишь в том, что невидимое противодействие, которое я
встречаю в подобном объекте, принуждает меня к решению, т. е. к
самоограничению, или что деятельность других разумных существ в той
мере, в какой она фиксирована или представлена в объектах, ведет к тому,
чтобы принудить меня к самоопределению. Только это, т. е. как я могу
хотеть нечто определенное, и надлежало нам объяснить. 

2. Только благодаря тому, что вне меня существуют интеллигенции, мир
вообще становится для меня объективным . 

Только что было показано, что лишь воздействие интеллигенции на
чувственный мир заставляет меня принять что-либо в качестве абсолютно
объективного. Здесь речь идет не об этом, а лишь о том, что вся
совокупность объектов становится для меня реальной лишь благодаря тому,
что вне меня существуют интеллигенции. И речь здесь идет не о том, что
возникает в силу привычки или воспитания: мы хотим сказать лишь, что уже
изначально представление об объектах вне меня может у меня возникнуть
только благодаря существованию интеллигенции вне меня. 

Ибо а) то, что представление о чем-то вне меня может возникнуть лишь
благодаря воздействию интеллигенции на меня или на объекты чувственного
мира, которые носят на себе их отпечаток, явствует уже из того, что
объекты сами по себе не существуют вне меня, так как там, где есть
объекты, присутствую и я, и даже пространство, в котором я их созерцаю,
есть изначально только во мне. Единственное изначальное вне меня есть
созерцание вне меня, и это тот 

422 

пункт, где изначальный идеализм впервые превращается в реализм. 

Ь) Однако то, что я принужден представлять объекты в качестве
существующих вне меня и независимо от меня (ибо, что объекты являются
мне таковыми, должно быть дедуцировано в качестве необходимого, если это
вообще может быть дедуцировано) только посредством созерцания вне меня,
надлежит доказать следующим образом. 

Убедиться в том, что объекты действительно существуют вне меня, т. е.
независимо от меня, я могу только в том случае, если они существуют и
тогда, когда я их не созерцаю. Уверенность в том, что вещи существовали
до появления индивидуума, не может быть им достигнута вследствие того,
что он обнаруживает себя вступающим в последовательность лишь в некой
определенной ее точке, ибо это – следствие лишь его второго ограничения.
Единственная объективность, которую мир может иметь для индивидуума,
состоит в том, что мир созерцается интеллигенциями, находящимися вне
его. (Из этого может быть выведено и то, что должны быть состояния
индивидуума, когда он не созерцает.) Следовательно, уже определенную
нами раньше гармонию между непроизвольными представлениями различных
интеллигенции следует дедуцировать одновременно в качестве единственного
условия, при котором мир становится для индивидуума объективным. Для
индивидуума другие интеллигенции суть как бы вечные носители мироздания;
сколько интеллигенции, столько нерушимых зеркал объективного мира. Мир
независим от меня, хотя и положен лишь посредством Я, ибо для меня он
основан лишь на созерцании других интеллигенции, общий мир которых есть
исконный прообраз, совпадение которого с моими представлениями только и
составляет истину. В трансцендентальном исследовании мы будем ссылаться
не на свидетельства опыта, согласно которым несовпадение наших
представлений с представлениями других заставляет нас в какой-либо
момент усомниться в их объективности, и не на то, что своего рода
критерием для объяснения каждого неожиданного явления нам служат
представления других; мы укажем лишь на то, что поскольку и созерцание,
подобно всему другому, может стать объективным для Я только посредством
внешних объектов, которые суть не что иное, как интеллигенции вне нас,
то может быть столько же созерцаний нашего созерцания. 

Таким образом, из всего сказанного, безусловно, следует, что
изолированное разумное не могло бы 

423 

осознать не только свободу, но и объективный мир как таковой что,
следовательно, лишь интеллигенции вне индивидуума и его непрекращающееся
взаимодействие с ними завершают сознание со всеми его определениями. 

Только теперь полностью решена наша задача – объяснить, как Я познает
самого себя созерцающим, Волнение (со всеми определениями, связанными с
ним в соответствии с предшествующим изложением) есть действие,
посредством которого само созерцание полностью полагается в сознание. 

Согласно известному уже методу нашей науки, перед нами стоит теперь
новая задача. 

Е. Задача: 

объяснить, посредством чего волнение вновь становится объективным для Я 

Решение 1 

Третье положение. Волнение изначально необходимо направлено на внешний
объект. 

Доказательство. Свободным актом самоопределения Я как бы уничтожает всю
материю своего представления, обретая полную свободу по отношению к
объективному; и лишь тем самым волнение, собственно говоря, и становится
волнением. Однако Я не могло бы осознать этот акт как таковой, если бы
вяление в свою очередь не становилось для него объектом. Это возможно
лишь в том случае, если объект созерцания становится зримым выражением
его волнения. Однако каждый объект созерцания должен быть определенным.
Следовательно, этим определенным он должен быть лишь потому, что Я
хотело этим определенным образом, и в той мере, в какой Я этого хотело.
Только таким образом Я может быть само причиной материи своего
представления. 

Однако, далее, действие, посредством которого объект становится этим
определенным, не может быть абсолютно тождественным самому объекту, ибо
в противном случае действие было бы слепым продуцированием, только
созерцанием. Следовательно, действие как таковое и объект должны
оставаться различимыми. Однако действие, постигаемое как таковое, есть
понятие. Различимыми же понятие и объект могут оставаться только тогда,
когда объект существует независимо от этого действия, т. е. когда этот
объект 

424 

– внешний.. И обратно, именно поэтому объект становится для меня внешним
лишь благодаря волнению. ибо волнение есть волнение лишь постольку,
поскольку оно направлено на нечто независимое от него. 

Здесь уже объяснено то, чему в дальнейшем будет дано более полное
объяснение, а именно почему Я не может являться себе в качестве
создающего объект в его субстанциальности, почему всякое созидание
принимает в волнении характер лишь формирования или образования объекта.


В ходе нашего доказательства мы действительно установили, что волнение
как таковое может стать для Я объективным только в силу его
направленности на внешний объект, однако этим еще не показано, откуда
берется сама 

При постановке этого вопроса уже предполагается, что продуктивное
созерцание сохраняется, поскольку я хочу, или что в самом волнении я
вынужден представлять определенные объекты. Не будь действительности, не
было бы в волнения. Следовательно, вследствие волнения непосредственно
возникает противоположность, поскольку в результате его я, с одной
стороны, осознаю свободу, а тем самым и бесконечность, с другой – будучи
вынужден иметь представление, постоянно насильственно возвращаюсь к
конечности. При наличии подобного противоречия должна возникнуть
деятельность, парящая на равном расстоянии между бесконечностью и
конечностью. Только для краткости мы назовем здесь эту деятельность
воображением, не стремясь тем самым бездоказательно утверждать, будто
то, что обычно называют воображением, и есть такая деятельность, которая
парит между конечностью и бесконечностью, или, что то же самое,
опосредствует теоретическую и практическую сферы; всему этому будет дано
доказательство ниже. Следовательно, способность, которую мы пока
называем воображением, также необходимо произведет в этом парении нечто,
что само будет парить между бесконечностью и конечностью и поэтому также
может быть воспринято только в качестве такового. Продукты такого рода
суть то, что в противоположность понятиям называют идеями, и именно
поэтому воображение являет собой в этом парении не рассудок, а разум, и,
с другой стороны, то, что обычно называют теоретическим разумом, есть не
что иное, как воображение на службе свободы. Что идеи суть просто
объекты воображении, существующие только в названном парении между
конечностью и бесконечностью, явствует из того, что, будучи превращены в
объекты рассудка, они 

425 

ведут к тем неразрешимым противоречиям, определенным Кантом как
антиномии разума, существование которых основано только на том, что
рефлектируется либо объект – и в этом случае он с необходимостью
конечен, либо сама рефлексия, в результате чего объект вновь
непосредственно становится бесконечным. Поскольку же очевидно, что
объект идеи конечен или бесконечен только в зависимости от свободной
направленности рефлексии, а сам по себе объект не может быть ни тем ни
другим, то эти идеи должны быть только продуктами воображения, т. е.
такой деятельности, которая не производит ни конечное, ни бесконечное. 

Однако, как Я в волнении, пусть даже только мысленно, совершает переход
от идеи к определенному объекту (ибо вопрос, как подобный переход
возложен объективно, здесь 

еще не ставится), понять невозможно, если здесь не существует нечто
опосредствующее, которое для действования есть именно то, что в мышления
есть для идеи символ, для понятий – схема. Это опосредствующее есть
идеал. 

Вследствие противоположности между идеалом и объектом для Я впервые
возникает противоположность между объектом, требуемым идеализирующей
деятельностью, и объектом, существующим в вынужденном мышлении; но в
силу этой противоположности непосредственно возникает стремление
превратить объект из такого, какой он есть, в такой, каким он должен был
бы быть. Возникающую здесь деятельность мы называем влечением, так как
она, будучи свободной, вместе с тем проистекает непосредственно и без
какой-либо рефлексии из чувства, и два этих момента в совокупности дают
завершенное понятие влечения. Именно это состояние Я, парящего между
идеалом и объектом, и есть состояние чувства, ибо это есть состояние
ограниченности для самого себя. Однако в каждом чувстве чувствуется
противоречие и чувствоваться может вообще только внутреннее противоречие
в нас самих. Каждым противоречием непосредственно дано условие
деятельности; деятельность возникает, как только дано ее условие, без
какой-либо дальнейшей рефлексии, и если она одновременно есть свободная
деятельность, чем, например, продуцирование не является, то именно
потому и лишь постольку она есть влечение. 

Следовательно, направленность на внешний объект находит свое выражение
во влечении, и это влечение возникает непосредственно из противоречия
между идеализирующим Я и созерцающим Я и ведет непосредственно к
восстановлению снятого тождества Я. Это влечение не обходимо 

426 

должно быть связано с отношением причинности для того, чтобы
самосознание сохранялось (ибо мы все еще дедуцируем все действия Я в
качестве условий самосознания, поскольку посредством одного только
объективного мира самосознание не завершается, а лишь доводится до
определенной точки, с которой оно может начаться, продолжаться же оно
может только посредством свободных действий): спрашивается только: каким
образом это влечение может быть связано с причинностью? 

Здесь совершенно очевидно постулируется переход от (чисто) идеального к
объективному (идеальному и реальному одновременно). Попытаемся
установить сначала отрицательные условия такого перехода, а затем
перейдем к положительным, г. е. ь таким, при которых этот переход
действительно осуществляется. 

А 

а) Свободой для идеального Я непосредственно открывается бесконечность,
так как несомненно, что ограничение придано ему только объективным
миром; однако сделать своим объектом бесконечность оно не может, не
ограничив ее; вместе с тем бесконечность может быть ограничена не
абсолютно, а только для действования, таким образом, что, как только
идеал реализован, идея может устремляться далее, и так до бесконечности.
Следовательно, идеал значим всегда только для данного момента
действования, сама же идея, которая в рефлексии, обращенной на
действование, все вновь и вновь становится бесконечной, может быть
реализована только в бесконечном продвижении. Лишь благодаря тому, что
свобода каждый момент ограничивается и вместе с тем вновь становится
бесконечной в своем стремлении, возможно сознание свободы, т. е.
продолжение самого самосознания. Ибо именно свобода обеспечивает
непрерывность самосознания. Если я подвергаю рефлексии продуцирование
времени в моем действовавши, то время становится для меня прерывающейся,
составленной из отдельных моментов величиной. Однако в самом
действовании время для меня всегда непрерывно, и тем более непрерывно,
чем больше я действую и чем меньше рефлектирую. Следовательно,
упомянутое стремление может получить свое выражение в рамках причинного
отношения только во времени, что служит первым определением упомянутого
перехода. Поскольку же течение времени объективно может мыслиться только
в последовательности представлений 

427 

каждое из которых определено предшествующим, то в этом свободном
продуцировании также должна иметь место подобная последовательность с
той только разницей, что представления будут относиться друг к другу не
как причина и действие, а, поскольку в каждом сознательном действовании
содержится понятие понятия, т. е. понятие цели, как средство и цель; оба
этих понятия относятся к понятиям причины и действия так, как понятие
понятия относится вообще к простым понятиям. Именно из этого явствует,
что сознание свободы обусловлено тем, что я могу достигнуть реализации
каждой цели не непосредственно, а только через ряд промежуточных
звеньев. 

Ь) Мы установили, что действие не должно абсолютно переходить в объект,
ибо в противном случае оно было бы созерцанием, объект же всегда должен
оставаться внешним, т. е. отличным от моего действия. Как это мыслимо? 

Согласно а) влечение может обрести причинное выражение только во
времени. Объект же есть нечто противоположное свободе; между тем он
должен быть определен свободой; следовательно, здесь заключено
противоречие. Предположим, что в объекте содержится определение, равное
а, свобода же требует противоположного определения, равного – а. Для
свободы это не противоречие, по это противоречие для созерцания. Для
него противоречие может быть устранено только вообще опосредствующим, т.
е. временем. Если бы я мог создать – а вне всякого времени, то переход
от а к – а невозможно было бы представить, так как а и – а существовали
бы одновременно. Однако в последующий момент должно быть нечто, чего нет
теперь, лишь тогда возможно сознание свободы. Последовательность во
времени не может быть воспринята без наличия чего-то постоянно
пребывающего. Переход в моих представлениях от а к–а снимает тождество
сознания, следовательно, в процессе перехода тождество должно быть вновь
произведено. Это произведенное в процессе перехода тождество есть
субстанция; именно это – момент, когда данное понятие, как и другие
категории отношения, полагается посредством необходимой рефлексии в
обыденное сознание. В действовании я являюсь себе совершенно свободным
изменить все определения вещей: но объект не есть нечто отличное от
своих определений, и тем не менее мы мыслим объект, невзирая на все
изменения его определений, как тождественный себе, т. г. как субстанцию.
Следовательно, субстанция ест;, не что иное, как то, что несет все эти
определения, и, собственно говоря,– лишь 

428 

выражение постоянной рефлексии, направленной на становление объекта.
Поскольку, представляя себя воздействующими на объекты, мы необходимо
должны мыслить переход объекта из одного состояния в противоположное, мы
можем являться себе лишь в качестве изменяющих случайные определения
вещей, а не их субстанциальность. 

с) Только что было высказано следующее утверждение: если я изменяю
случайные определения вещей, то мое действование должно сопровождаться
постоянным рефлектированием изменяющегося объекта. Но рефлексии без
сопротивления не бывает. Следовательно, для того чтобы свободная
деятельность происходила при постоянной рефлексии, эти случайные
определения должны изменяться без сопротивления. Из этого явствует
также, что случайные определения вещей составляют в них то, что
ограничивает меня в действовании, и именно это объясняет, почему эти
вторичные свойства вещей {которые служат выражением определенной
ограниченности), например твердость, мягкость и т. д., вообще не
существуют для чистого созерцания. 

Выведенные до сих пор отрицательные условия перехода из субъективного в
объективное все еще не объясняют, как же действительно происходит этот
переход, т. е. каким образом и при каких условиях я вынужден его себе
представлять. Само собой разумеется, что подобный переход вообще не мог
бы произойти без постоянного соотношения между идеалом и определенным в
соответствии с ним объектом, а это соотношение возможно лишь посредством
созерцания, которое само, однако, не проистекает из Я, а только парит
между двумя противоположными представлениями Я: представлением, свободно
очерченным, и представлением объективным. Поэтому мы сразу же переходим
к главной задаче нашего исследования. 

В 

Для проведения этого исследования мы возвращаемся к нашему первому
требованию. Свободной деятельностью что-то должно быть определено в
объективном мире. 

В объективном мире все существует только постольку, поскольку это
созерцает в нем Я. Следовательно, утверждение «что-то меняется в
объективном мире» означает то же, что утверждение «что-то меняется в
моем созерцании», а упомянутое требование равнозначно следующему:
посредством свободной деятельности во мне должно быть нечто определено в
моем внешнем созерцании. 

429 

Как из свободы можно перейти в объективный мир, было бы совершенно
непостижимо, если бы этот мир был чем-то в себе пребывающим; непостижимо
даже при помощи предустановленной гармонии, также возможной лишь
посредством некоего третьего, модификации которого суть как
интеллигенция, так и объективный мир; следовательно, это возможно только
при помощи чего-то, посредством чего была бы снята вся свобода в
действовавши. То, что сам мир есть лишь модификация Я, придает
исследованию совершенно иной характер. 

Вопрос теперь гласит: как что-то может быть определено во мне
посредством свободной деятельности, если я не свободен, если я созерцаю?
Утверждение «моя деятельность осуществляется в рамках причинности»
означает: я созерцаю ее в качестве таковой. Я действующее отличено от Я
созерцающего; тем не менее в отношении к объекту они должны быть
тождественны; то, что положено в объект действующим Я, должно быть
положено и в созерцающее Я, действующее Я должно определять созерцающее
Я. Ибо, что я ем то, что теперь действует, мне известно только благодаря
тождеству этого Я с тем, которое созерцает действие, осознает действие.
Действующее Я (как кажется) не знает, оно лишь действует, оно лишь
объект; только созерцающее Я знает, и именно поэтому оно только субъект.
Как же осуществляется здесь такое тождество, при котором в объекте
положено именно то, что в субъекте, а в субъекте именно то, что в
объекте? 

Предварительно мы ответим на этот вопрос лишь в общей форме, более
подробное пояснение отдельных моментов будет дано в дальнейшем. 

Свободно действующим Я нечто должно быть определено в Я объективно
созерцающем. Но что же такое свободно действующее Я? Всякое свободное
действование основано, как мы знаем, на двойной противоположности между
идеальным Я, с одной стороны, и Я, идеальным и реальным одновременно,– с
другой. Но что же такое созерцающее Я? Именно это идеальное и реальное
одновременно, которое являет собой в свободном действовании объективное.
Следовательно, Я, свободно действующее, и Я созерцающее различны, если
положена идеальная деятельность, противостоящая производящей
деятельности; они едины, если эта деятельность мысленно устраняется.
Это, без сомнения, и есть то, на что должно быть прежде всего направлено
наше внимание и в чем следует искать основание 

постулированного 

430 

нами тождества между Я, свободно действующим, и Я, объективно
созерцающим. 

Однако для полного уяснения этого следует вновь напомнить, что все,
выведенное нами до сих пор, относится только к явлению, или составляет
только условие, при котором Я должно являться самому себе,–
следовательно, не обладает реальностью, одинаковой с реальностью самого
Я. То, что мы пытаемся объяснить теперь, а именно как посредством Я,
поскольку оно действует, может быть что-то определено в Я, поскольку оно
знает,– вся эта противоположность между Я действующим и Я созерцающим,
несомненно, также относится только к явлению Я, а не к самому Я. Я
должно являться самому себе так, будто в его созерцании или, поскольку
оно его не осознает, во внешнем мире что-то определяется его
действованием. Если принять эту предпосылку, то все дальнейшее
объяснение должно быть достаточно понятным. 

Мы установили противоположность между Я, свободно действующим, и Я,
объективно созерцающим. Однако эта противоположность существует не
объективно, т. е. не в Я самом по себе, ибо действующее Я само есть и
созерцающее, только здесь оно одновременно и созерцаемое, объективное и
тем самым ставшее действующим Я. Если бы Я (с его деятельностью,
идеальной и реальной одновременно), которое созерцает, не было здесь
одновременно и созерцаемым, то действование все еще являлось бы как
созерцание, и, наоборот, то, что созерцание является в качестве
действования, имеет свое основание только в том, что Я здесь не только
созерцающее, но и созерцается в качестве созерцающего. Созерцающее,
будучи созерцаемо, и есть само действование. Следовательно, между
действующим и внешне созерцающим нет опосредствования, а значит,
немыслимо и опосредствование между свободно действующим и внешним миром.
Более того, было бы совершенно непонятно, как действованием Я могло бы
быть определено внешнее созерцание, если бы действование и созерцание не
были изначально едины. Мое действование, когда я, например, строю
объект, должно одновременно быть и созерцанием, и обратно, мое
созерцание должно быть в данном случае одновременно и действованием;
только Я этого тождества видеть не может, так как для Я объективно
созерцающее здесь – не созерцающее, а созерцаемое, следовательно, для Я
тождество между действующим и созерцающим снято. Изменение, вызванное во
внешнем мире свободным действованием, должно происходить в полном
соответствии 

431 

с законами продуктивного созерцания, так, будто свобода не играет здесь
никакой роли. Продуктивное созерцание действует как бы совершенно
изолированно и производит в соответствии со своими специфическими
законами то, что именно теперь происходит. То, что для Я это
продуцирование не выступает в качестве созерцания, основано только на
том, что понятие (идеальная деятельность) противоположно здесь объекту
(объективной деятельности), тогда как в созерцании субъективная и
объективная деятельности едины. Однако то, что понятие здесь
предшествует объекту, также объясняется тем, что здесь мы имеем дело с
явлением. Если же понятие предшествует объекту только в явлении, а не
объективно, или действительно, то и свое деиствованяе как таковое
относится только к явлению, и единственно объективное есть созерцающее.
Следовательно, подобно тому как можно сказать, что я, полагая, что
созерцаю, в действительности был действующим, можно сказать, что я
теперь, полагая, что воздействую па внешний мир, в действительности
остаюсь созерцающим и все то, что встречается в действовании, вне
созерцания, по существу относится только к явлению единственно
объективного, созерцания; и обратно, если мы устраним из действования
все относящееся к явлению, останется только созерцание. 

Попытаемся теперь рассмотреть в других аспектах и еще более пояснить уже
в достаточной мере доказанный, как мы полагаем, результат проведенной
нами дедукции. 

Когда сторонник трансцендентального идеализма утверждает, что никакого
перехода из объективного в субъективное не существует, что то и другое
изначально едины и объективное есть лишь ставшее объектом субъективное,
то основным вопросом, на который он должен ответить, является следующий:
как же возможно обратное, переход из субъективного в объективное, что,
как мы должны признать, происходит в действовании. Если в каждом
действовании свободно созданное нами понятие должно переходить в
независимо от нас существующую природу, а эта природа в действительности
независимо от нас не существует, то как может быть мыслим подобный
переход? 

Без сомнения, лишь посредством того, что мы именно этим нашим
действованием заставляем мир обрести для нас объективность. Мы действуем
свободно, и мир становится существующим независимо от нас – два этих
положения должны быть синтезированы. 

Если мир – не что иное, как наше созерцание, то 

432 

несомненно, что мир становится для нас объективным, если объективным
становится для нас наше созерцание. Между тем утверждается, что наше
созерцание становится для нас объективным только посредством
деиствования и то, что мы называем действованием, есть не что иное, как
явление нашего созерцания. При такой предпосылке нас уже не удивит
следующее положение: «То, что представляется нам воздействием на внешний
мир. с идеалистической точки зрения – не что иное, как продолжающееся
созерцание». Следовательно, если, например, в результате деиствования
произойдет какое-либо изменение во внешнем мире, то это изменение,
рассматриваемое само по себе, есть такое же созерцание, как и любое
другое. Таким образом, объективное здесь – само созерцание то, что лежит
в основе явления: то, что относится здесь к явлению, есть воздействие на
мыслимый нами независимым чувственный мир; следовательно, объективно
здесь нет перехода из субъективного в объективное, так же как не было
перехода из объективного в субъективное. Все дело в том. что я не могу
являться себе созерцающим, не созерцая при этом субъективное переходящим
в объективное. 

Все исследование этого вопроса может быть сведено к общему
основоположению трансцендентального идеализма, согласно которому
субъективное в моем знании никогда не может быть определено объективным.
В действовании объект необходимо мыслится в качестве определенного
причинным отношением, которое я связываю с каким-либо понятием. Но что
заставляет меня мыслить неизбежно таким образом? Даже если я без всякого
объяснения принимаю, что объект непосредственно определен моим
действованием и относится к нему как созданное к созидающему, то как же
он все-таки определен для моего представления, почему я вынужден
созерцать объект именно таким, каким я определил его моим действованием?
Мое действование есть здесь объект, ибо действование противоположно
созерцанию или знанию. Но посредством этого действования, этого
объективного, должно быть что-то определено в моем знании, в моем
созерцании. Это невозможно, так как противоречит приведенному нами выше
основоположению. Действование не может определять мое знание о нем,
напротив, каждое действование, подобно всему объективному, уже
изначально должно быть знанием, созерцанием. Все это настолько ясно и
очевидно, что трудность может заключаться только в понимании того, каким
образом в аспекте являемости следует мыслить превращение в действование 

433 

того, что объективно есть созерцание. Рефлексия должна здесь идти по
трем направлениям. Она будет обращена: 

a) на объективное, на созерцание; 

b) на субъективное, что также есть созерцание, но созерцание созерцания;
первое созерцание мы назовем е отличие от него объективным, второе
идеальным; 

c) на явление объективного. Выше уже было доказано, что объективное,
созерцание, не может являться так, чтобы самому созерцанию не
предшествовало понятие созерцания (идеальное). Однако если понятие
созерцания предшествует самому созерцанию и, таким образом, само
созерцание определяется понятием созерцания, то созерцание есть
продуцирование согласно понятию, т. е. свободное действование. Но
понятие предшествует самому созерцанию только для объективации
созерцания, следовательно, и действование есть только явление
созерцания, а то, что в нем объективно, есть продуцирование само по себе
вне связи с предшествующим ему понятием. 

Попытаемся пояснить это примером. Посредством введения много причинного
ряда во внешнем мире происходит какое-либо изменение. Если сначала
подвергнуть рефлексии только это изменение само по себе, то утверждение
«во внешнем мире что-то происходит», без сомнения, означает то же, что
«я произвожу это»; ибо во внешнем мире вообще нет ничего, не
опосредствованного моим продуцированием. Поскольку это мое
продуцирование есть созерцание, а оно именно таково, понятие изменения
не предшествует самому изменению; поскольку же само это продуцирование
должно в свою очередь стать объектом, понятие должно ему предшествовать.
Объект, который должен здесь явиться, есть само продуцирование.
Следовательно, в самом продуцировании, т. е. в объекте, понятие не
предшествует созерцанию, оно предшествует ему только для идеального Я,
для Я, созерцающего самого себя в качестве созерцающего, т. е. только
для являющегося. 

Здесь одновременно уясняется, откуда у нас теперь впервые появляется
различие между объективным и субъективным, между самим по себе и только
явлением, различие, которого мы до сих пор еще не проводили. Причина
заключается в том, что здесь мы впервые располагаем чем-то подлинно
объективным, а именно тем, в чем содержится основание всего
объективного,– деятельностью, одновременно идеальной и реальной, которая
уже больше никогда не может стать субъективной и которая полностью
обособилась от только идеального Я. В этой деятельности, 

434 

поскольку она объективна, идеальное и реальное одновременны и едины;
поскольку же она выступает как явление и в противоположность чисто
идеальной, созерцающей деятельности, которой она противостоит,
представляет собой теперь только реальную деятельность, понятие ей
предшествует, и лишь постольку она есть действование. 

После этих разъяснений мог бы возникнуть еще только один вопрос: как
интеллигенция вообще может быть созерцающей, после того как мы
установили, что продуцирование для нее завершено в теоретической
философии. На это мы даем следующий ответ: там нашло свое завершение
только продуцирование, поскольку оно было субъективным; интеллигенция,
поскольку она объективна, никогда не может быть иной, чем они есть, и
именно субъектом и объектом одновременно, т. е. производящей; только
продуцирование должно будет происходить в границах идеальной
деятельности, противостоящей производящей деятельности, что нами,
однако, еще не дедуцировано. 

Однако для того, чтобы не расходиться с обыденным сознанием, мы
зададимся также вопросом, почему мы считаем возможным считать упомянутое
действующее объективное свободным, если оно выступает в дедукции как
совершенно слепая деятельность. Это происходит в силу той же иллюзии,
которая заставляет нас считать объективным и объективный мир. Ибо то,
что само это действование относится лишь к объективному миру (и потому
так же реально, как этот мир), следует из того, что оно становится
действованием лишь посредством объективации. Исходя из этого можно
по-новому осветить даже теоретический идеализм. Если объективный мир
есть только явление, таково и объективное в нашем действовании, и
обратно, только если мир обладает реальностью, ею обладает и объективное
в действовании. Следовательно, в объективном мире и в нашем воздействии
на чувственный мир мы видим одну и ту же реальность. Это
сосуществование, более того, эта взаимообусловленность объективного
действования и реальности мира – результат одного трансцендентального
идеализма, не доступный никакой иной философской системе. 

Каким же образом Я все-таки оказывается действующим во внешнем мире? Оно
таково только вследствие того тождества бытия, которое выражено уже в
самосознании. Я есть лишь посредством того, что оно является себе, его
знание есть бытие. Положение Я=Я означает не что иное, как: Я, которое
знает, есть то же, что 

435 

Я, которое существует, мое знание и мое бытие исчерпывают друг друга,
субъект сознания и субъект деятельности едины, Вследствие того же
тождества мое знание и свободное действование также тождественны самому
свободному действованию, или положение «я созерцаю себя объективно
действующим» равнозначно положению «я есть объективно действующий. 

II 

Если, как мы только что вывели и доказали, являющее себя действованием
есть само по себе лишь созерцание, то из этого следует, что всякое
действование должно постоянно ограничиваться законами созерцания, и то,
возможность чего исключается законами природы, не может созерцаться как
результат свободного действования, что служит еще одним доказательством
упомянутого тождества. Однако переход из субъективного в объективное,
который, пусть только в сфере явления, действительно осуществляется, и
сам содержит противоречие законам природы. То, что должно созерцаться
как воздействующее на реальное, само должно являть себя реальным.
Поэтому я не могу созерцать себя непосредственно воздействующим на
объект, а только воздействующим через посредство материи, которую,
однако, я должен, действуя, созерцать в качестве тождественной с самим
собой. Материя как непосредственный орган свободной, обращенной вовне
деятельности есть органическое тело, которое поэтому должно являть себя
способным к свободным и по видимости произвольным движениям. То
влечение, которое я в своем действовании подчиняю причинности,
объективно должно являться в качестве естественного влечения, которое
стало бы действовать и без всякой свободы, создавая для себя то, что оно
как будто создает посредством свободы. Однако для того, чтобы я мог
созерцать это влечение как естественное, я должен объективно казаться
себе побуждаемым ко всякому действованию принуждением со стороны
организации (страданием в самом общем смысле слова), и всякое
действование, чтобы быть объективным, должно, сколько бы промежуточных
звеньев для этого ни потребовалось, быть связано с физическим
принуждением, которое само необходимо в качестве условия явления
свободы. 

Далее, предполагаемое изменение во внешнем мире происходит лишь при
постоянном сопротивлении объектов, т. е. последовательно. Если изменение
обозначить как D, то 

436 

оно будет обусловлено изменением С в качестве его причины, а С –
посредством В и т. д. Таким образом, конечному изменению D должен
предшествовать весь этот ряд изменений. Полный успех может наступить
лишь в тот момент, когда во внешнем мире даны все его условия, в
противном случае возникнет противоречие законам природы. То, для чего в
природе вообще не могут быть даны условия, должно быть просто
невозможным. Между тем если свобода, для того чтобы быть объективной,
должна быть совершенно тождественна созерцанию и полностью подчинена его
законам, то именно те условия, при которых возможно явление свободы,
снимают саму свободу; вследствие того что свобода выступает в своем
выражении в качестве явления природы, она становится объяснимой по
законам природы и именно поэтому снимается в качестве свободы. 

Таким образом, поставленная нами выше задача объяснить, как само
волнение вновь становится объективным для Я, причем в качестве волнения,
предшествующим изложением не решена, ибо именно вследствие того, что
волнение становится объективным, оно перестает быть волнением.
Следовательно, явления абсолютной свободы (в абсолютной воле) вообще
быть не может, если, кроме объективной свободы, не существует другая
свобода, которая есть не что иное, как естественное влечение. 

Причина же этого противоречия состоит только в том, что мы до сих пор
подвергали рефлексии только объективное, обращенное вовне волнение,
которое, будучи, как мы теперь знаем, изначально лишь созерцанием и,
следовательно, объективно вообще не волнением, переходит во внешний мир
без какого-либо опосредствования. Если же речь идет о том, как для Я
становится объектом все волнение в целом (не только та объективная,
одновременно идеальная и реальная деятельность, которая в нем
осуществляется и которая в соответствии с произведенной выше дедукцией
не может быть свободной, но и противоположная ей, идеальная), то должно
быть найдено такое явление, в котором обе они присутствуют в качестве
противоположных. 

Однако деятельность, составляющая в волнении объективное, будучи сама
созерцающей, необходимо направлена на что-то внешнее. Субъективное же в
волнении. пли чисто идеальная деятельность, имеет своим непосредственным
предметом именно ту одновременно идеальную и реальную деятельность,
которая поэтому и есть объективное в самом волнении и вследствие этого
обращена не на внешнее, 

437 

а только на соприсутствующее в самом волнении объективное. 

Идеальная, соприсутствующая в волнении деятельность может, таким
образом, стать для Я объективной только в качестве деятельности,
направленной на объективное в волнении самом по себе, а само это
объективное – только в качестве деятельности, направленной на внешнее,
отличное от волнения. 

Но объективная деятельность в волнении самом по себе, т. е.
рассматриваемая в ее чистом виде (а только в качестве таковой она и
объективна для идеальной деятельности), есть не что иное, как
самоопределение вообще. Следовательно, объект идеальной деятельности в
волнении есть не что иное, как чистое самоопределение или само Я. Идея
соприсутствующая в волнении деятельность, таким образом, становится для
Я объективной тем, что она обретает для него объективность в качестве
деятельности, направленной только на чистое самоопределение само по
себе, объективная же деятельность, напротив,– лишь тем, что она обретает
для него объективность в качестве деятельности, направленной, причем
направленной слепо (ибо лишь постольку она созерцающая), на внешнее. 

Следовательно, для того чтобы обнаружить явление, посредством которого
для Я все волнение становится объектом, мы должны: 

1) Подвергнуть рефлексии деятельность, направленную только на чистое
самоопределение само по себе, и задаться вопросом, как такая
деятельность может стать объектом для Я. 

Чистое самоопределение само по себе, абстрагированное от всего
случайного, которое привходит в него лишь вследствие направленности на
внешнее той созерцающей, здесь объективной, деятельности, есть, как уже
было сказано, не что иное, как само чистое Я, т. е. то общее, на которое
как бы нанесены все интеллигенции, единственное само по себе, общее для
всех интеллигенции. Следовательно, в том изначальном и абсолютном
волевом акте, который был нами постулирован в качестве условия сознания
вообще, чистое самоопределение непосредственно становится объектом для
Я, и ничего больше в этом акте не содержится. Однако этот изначальный
волевой акт уже сам абсолютно свободен, значит, еще менее вероятно, что
можно теоретически (в качестве необходимого) дедуцировать акт,
посредством которого для Я вновь становится объектом тот первый акт, или
при помощи которого оно само вновь осознает 

438 

деятельность, направленную на чистое самоопределение. Тем не менее этот
акт служит условием продолжающегося сознания. Следовательно,
объективация идеальной деятельности может быть объяснена только
требованием. Идеальная, направленная только на чистое самоопределение
деятельность должна стать для Я объектом посредством требования, которое
может быть лишь таковым: Я не должно хотеть ничего другого, кроме самого
чистого самоопределения, ибо вследствие этого требования его объектом
станет чистая деятельность, направленная только на самоопределение само
по себе. Само же это требование есть не что иное, как категорический
императив, или нравственный закон, который Кант формулирует следующим
образом: ты должен хотеть только то, что могут хотеть все 

интеллигенции. Однако то, что могут хотеть все интеллигенции, есть лишь
чистое самоопределение, чистая закономерность. Следовательно, в
соответствии с нравственным законом для Я становится объектом чистое
самоопределение, чисто объективное в волнении, поскольку оно только
объективно, а не становится само вновь созерцающим, т.е. направленным на
внешнее (эмпирическое). И лишь постольку в трансцендентальной философии
идет речь о нравственном законе, ибо и нравственный закон дедуцируется
только как условие самосознания. Этот закон изначально обращен не ко мне
в той мере, в какой я – эта определенная интеллигенция; напротив, он
стирает все, что относится к индивидуальности, полностью уничтожает ее.
Он обращен ко мне как к интеллигенции вообще, к тому, непосредственным
объектом чего служит чисто объективное во мне, вечное, а не к самому
этому объективному, поскольку оно направлено на отличное и независимое
от Я случайное, и именно поэтому данный закон и есть то единственное
условие, при котором интеллигенция осознает свое сознание. 

2) Теперь рефлексия должна быть обращена на объективную деятельность,
направленную на внешнее, находящееся вне сферы самого воления, и вопрос
будет состоять в том, как эта деятельность становится объектом для Я. 

Впрочем, в предыдущем изложении на это уже в значительной степени дан
ответ, и здесь мы попытаемся лишь рассмотреть его под новым углом
зрения. 

Объективная деятельность, направленная на нечто отличное от воления и
находящееся вне его, должна быть в сознании противоположна идеальной
деятельности, направленной именно на эту объективную деятельность как 

439 

таковую и в той мере, в какой она есть чистое самоопределение. 

Однако эта идеальная деятельность может стать для Я объектом только
посредством требования. Следовательно, для того чтобы противоположность
была полной, объективная деятельность должна объективироваться сама
собой, т. е. без какого-либо требования, и то, что она объективируется,
должно быть принято в качестве предпосылки. То, посредством чего она
объективируется для Я в качестве деятельности, направленной на внешнее,
к которому она относится так же, как идеальная деятельность относится к
ней, должно быть чем-то необходимым, а так как оно все-таки может быть
только деятельностью, то оно должно быть лишь природным влечением, как
мы это вывели в предшествующем изложении (1), естественным влечением,
которое действует, подобно продуктивному созерцанию, совершенно слепо и
само по себе вообще не есть воление, а становится таковым лишь в своей
противоположности чистому волнению, направленному только на
самоопределение само по себе. Поскольку в силу этого влечения я сознаю
себя только в качестве индивидуума, оно есть то, что в морали именуется
эгоизмом, а его объект – то, что называют счастьем в самом широком
смысле этого слова. 

Предписания, императива счастья не существует. Бессмысленно даже
предполагать что-либо подобное, ибо то, что происходит само собой, т. е.
по закону природы, не нуждается в предписании. Это влечение к счастью
(мы назовем его здесь так для краткости, дальнейшее же развитие этого
понятия относится к области морали) – не что иное, как вновь ставшая для
Я объективной, направленная на независимое от воления объективная
деятельность, влечение, столь же необходимое, как само сознание свободы.
Таким образом, деятельность, непосредственный объект которой есть само
чистое самоопределение, может быть осознана только в противоположении
деятельности, слепо направленной на внешнее в качестве своего объекта.
Следовательно, противоположность между тем, что требует деятельность,
становящаяся для себя объектом в силу нравственного закона и
направленная только на самоопределение само по себе, и тем, что требует
природное влечение, столь же необходима, как то, что существует сознание
воления. Это противоположение должно быть реальным, т. е. оба действия –
то, которое диктует объективировавшаяся чистая воля, и то, которого
требует естественное 

440 

течение, – должны присутствовать в сознании как в одинаковой степени
возможные. Следовательно, по законам природы ни одно из этих действий не
могло бы произойти, ибо они снимают друг друга. Таким образом, если
какое-либо действие происходит – а это столь же несомненно, как то, что
продолжается сознание,– то происходит это действие не по законам
природы, т. е. не необходимо, а лишь посредством свободного
самоопределения, т. е. посредством такой деятельности Я, которая, паря
между деятельностью, названной нами ранее субъективной, и деятельностью
объективной и определяя объективную деятельность субъективной, а
субъективную – объективной, не будучи при этом сама определена, создает
условия, при наличии которых действование всегда только определен но,
осуществляется совершенно слепо и как бы само собой. Таким образом,
наличие в сознании противоположности одинаково возможных действий служит
единственным условием, при котором самый акт абсолютной воли может стать
объектом для Я. Однако именно эта противоположность и есть то, что
превращает абсолютную волю в произвол, следовательно, произвол и есть
искомое нами явление абсолютной воли – не само изначальное воление, а
объективировавшийся абсолютный акт свободы, с которого начинается всякое
сознание. 

Обыденное сознание убеждается в том, что существует свобода воли только
благодаря произволу, т. е. благодаря тому, что в каждом волнении мы
осознаем возможность выбора между противоположными решениями. Однако мы
ведь утверждаем, что произвол есть не сама абсолютная воля – ибо она,
как было доказано выше, направлена только на чистое самоопределение само
по себе,– а явление абсолютной воли. Следовательно, если свобода равна
произволу, то и свобода не есть сама абсолютная воля, а лишь ее явление.
Значит, об абсолютно мыслимой воле нельзя сказать ни то, что она
свободна, ни то, что она несвободна, ибо абсолютное не может быть
мыслимо действующим в соответствии с каким-либо законом, который не
вытекает из внутренней необходимости его природы. Поскольку для Я в акте
абсолютной воли объект есть только самоопределение как таковое, для
абсолютно мыслимой воли отклонение от самоопределения невозможно, и,
следовательно, в том случае, если ее можно именовать свободной, она
абсолютно свободна, ибо то, что для явления воли есть предписание, для
абсолютной воли есть закон, с необходимостью вытекающий из ее природы.
Для того же, чтобы 

441 

абсолютное явилось самому себе, оно должно явить себя в своем
объективном аспекте зависимым от чего-то другого, чужеродного. Однако
такая зависимость относится не к самому абсолютному, а только к его
явлению. Это чужеродное, от чего абсолютная воля зависит в своей
являемости, есть природное влечение, в противоположении которому закон
чистой воли только и превращается в императив. Воля же, рассматриваемая
абсолютно, изначально имеет своим объектом только чистое
самоопределение, т. е. саму себя. Поэтому для нее не может быть
долженствования, или закона, который бы требовал, чтобы она сама была
для себя объектом. Следовательно, нравственный закон и свобода,
поскольку она заключена в произволе, также служат лишь условием
являемости той абсолютной во все сознание, а тем самым и условием
становящегося для самого себя объектом сознания. 

Достигнув этого результата, мы, собственно говоря, непреднамеренно
решили одновременно и ту интересную проблему, которая до сих пор не
только не была решена, но даже не была в достаточной степени понята; я
имею в виду проблему трансцендентальной свободы. Здесь речь идет не о
том, абсолютно ли Я, а о том, свободно ли оно, поскольку оно не
абсолютно, поскольку оно эмпирично. Наше решение показывает, что воля
может быть названа свободной в трансцендентальном смысле именно лишь
постольку, поскольку она эмпирична или являет себя. Ибо воля, поскольку
она абсолютна, возвышается даже над свободой и, ни в коей мере не
подчиняясь какому-либо закону, сама есть источник всех законов.
Поскольку же абсолютная воля выступает в качестве явления, она, для того
чтобы явиться абсолютной, может явиться только посредством произвола.
Этот феномен, произвол, поэтому не может быть подробнее объяснен
объективно, ибо он не есть что-либо объективное, имеющее реальность в
себе, не есть только абсолютно субъективное, созерцание самой абсолютной
воли, которая посредством этого созерцания бесконечно становится
объектом для самой себя. Однако именно это явление абсолютной воли и
есть подлинная свобода или то, что обычно понимают под свободой.
Поскольку Я в свободном действовании бесконечно созерцает самого себя
как абсолютную волю и в высшей потенции само есть не что иное, как это
созерцание абсолютной воли, то и это явление произвола столь же
бесспорно и несомненно, как само Я. И обратно, феномен произвола мыслим
только как абсолютная воля, которая, однако, являет себя в границах
конечности и есть 

442 

поэтому вечно возобновляющееся в нас откровение абсолютной воли. Однако
вполне возможно, что, пытаясь в построении умозаключения ретроспективно
идти от феномена произвола к тому, что лежит в его основе, едва ли можно
было бы прийти к правильному пониманию; правда, Кант в своем учении о
праве наметил если не истинное отношение между свободной волей и
произволом, то по крайней мере противоположность между ними. Решение
этой проблемы служит еще одним доказательством превосходства того
метода, который состоит в том, что ни один феномен не принимается в
качестве данного, а изучается в его основе, как будто он совершенно
неизвестен. 

Тем самым устраняются и все сомнения, которые на 

основании общей предпосылки о свободе воли могли бы 

быть выдвинуты против высказанного выше утверждения, что Я объективное,
являющее себя деятельным само по себе, есть лишь созерцающее. Ибо
предикат свободы приписывается не тому только объективному Я,
выступающему совершенно механически в действовании и в созерцании,
определенному в каждом свободном действовании,– свобода приписывается и
может быть приписана тому Я, которое парит между субъективным и
объективным в волнении, определяет одно посредством другого или
определяет самого себя во второй потенции, тогда как объективное Я,
которое в отношении свободы есть лишь определенное, само по себе и для
себя или вне определяющего Я остается тем, чем оно было ранее, а именно
только созерцанием. Следовательно, если я подвергаю рефлексии лишь
объективную деятельность как таковую, то в Я содержится только природная
необходимость; если же я подвергаю рефлексии только субъективную
деятельность, то в Я содержится только абсолютное воление, которое по
самой своей природе может иметь объектом лишь самоопределение само по
себе; наконец, если я подвергаю рефлексии деятельность, возвышающуюся
над обеими, определяющую одновременно деятельности субъективную и
объективную, то в Я окажется произвол, а с ним и свобода воли. Из этих
различных направлений рефлексии возникают различные системы,
рассматривающие проблему свободы; так, одна из них вообще отрицает
свободу, другая полагает ее в чистый разум, т. е. в идеальную,
направленную непосредственно на самоопределение деятельность (тем самым
при всех действиях, определенных как противоречащие разуму, придется
считать, что разум пребывает в полном бездействии, что, однако,
совершенно устраняет свободу воли), треть 

443 

же дедуцирует деятельность, выходящую за пределы обеих, идеальной и
объективной, в качестве той, которой только и может быть присуща
свобода. 

Для этого полностью определяющего Я предопределения не существует, оно
существует только для Я созерцающего, объективного. То, что для
последнего предопределено всякое действование, поскольку оно переходит
во внешний мир, в такой же мере не ущемляет Я, которое, возвышаясь над
явлением, есть абсолютно определяющее, как и предопределенность всего в
природе, ибо названное объективное Я но отношению к свободному есть
только являющееся, само по себе не обладающее реальностью и, подобно
природе, служащее лишь внешней основой его действования. Ибо на
основании того, что действие предопределено для явления, или для одной
созерцающей деятельности, я не могу умозаключить, что оно таково и для
свободной деятельности, поскольку они совершенно различны по своему
достоинству, так что если только являющееся совершенно независимо от
определяющего, не являющегося, то и, наоборот, столь же независимо и
определяющее от являющегося; каждое из них действует для себя – одно по
свободному произволу, а другое потому, что оно именно так определено,
следовательно, в полном соответствии со своими специфическими законами,
и такая независимость их друг от друга при полном их соответствии
возможна лишь благодаря предустановленной гармонии. Здесь,
следовательно, тот момент, когда впервые выступает уже ранее выведенная
и определенная нами гармония между свободно определяющим и созерцающим,
причем каждое так отделено от другого, что взаимовлияние их было бы
невозможно, если бы согласование их не достигалось посредством чего-то,
находящегося вне обоих. Что такое это третье, мы еще до сих пор
объяснить не можем и должны пока, удовлетворившись тем, что наметили и
указали этот момент, наивысший во всем исследовании, ожидать дальнейшего
выяснения в ходе последующего изложения. 

Заметим еще только, что если для свободно определяющего и существует,
как мы утверждали выше, предопределение, с необходимостью требуя
изначального отрицания свободы в качестве условия индивидуальности и –
косвенно – взаимодействия между интеллигенциями, то само это
предопределение мыслимо лишь посредством единого изначального акта
свободы, который, правда, не осознается. По этому вопросу мы отсылаем
наших читателей к исследованиям Канта о радикальном зле 16. 

444 

Обозревая еще раз весь ход нашего исследования, мы видим, что сначала
делалась попытка объяснить предпосылку обыденного сознания, которое,
находясь на низшей ступени абстракции, различает объект воздействия и
воздействующее или действующее; в связи с этим возник вопрос, как объект
может быть определен посредством действующего на него. На это мы
отвечаем: объект, на который действуют, и само действование едины, а
именно оба они – только созерцание. Тем самым мы достигли того, что
имели в волнении лишь одно определенное, а именно созерцающее, которое
есть одновременно и действующее. Следовательно, это действующее
объективное и внешний мир изначально существовали не независимо друг от
друга, и то, что было положено в одно, было тем самым положено и б
другое. Однако этому чисто объективному противостояло в сознании
субъективное, которое в силу абсолютного требования становится для Я
объектом, тогда как то, чисто объективное, объективировалось вовне в
направлении, совершенно не зависящем от Я. Следовательно, не могло быть
действования, посредством которого для Я стало бы объектом все волнение
без некоего самоопределяющего, которое, возвышаясь над субъективной и
объективной деятельностями, впервые могло привести нас к постановке
вопроса, как же посредством этого только определяющего, выходящего за
пределы всего объективного, могло быть определено объективное, или
созерцающее. 

Дополнени 

Однако до рассмотрения этого вопроса нам необходимо остановиться на
другом, а именно: поскольку направленная вовне деятельность (влечение),
как бы Я ни определяло самого себя, объективное ли в себе субъективным
или субъективное объективным, во всяком случае остается единственным
средством, с помощью которого что-либо из Я может достигнуть внешнего
мира, то и самоопределением это влечение снято быть не может.
Следовательно, возникает вопрос, как относится влечение, направляемое
вовне нравственным законом, к идеальной, обращенной только на чистое
самоопределение деятельности. 

Мы можем указать лишь основные моменты ответа на этот вопрос, поскольку
в нашем исследовании он является лишь промежуточным звеном. Чистая воля
не может стать объектом для Я, не имея одновременно сама внешнего
объекта. Однако, как только что было выведено, этот внешний 

445 

объект сам по себе не обладает реальностью, но служит лишь средством
являемости для чистой воли, будучи не чем иным, как ее выражением во
внешнем мире. Таким образом, чистая воля не может стать для самой себя
объектом. не отождествляя с собой внешнего мира. Однако при тщательном
анализе понятия счастья обнаруживается, что в нем содержится не что
иное, как именно это тождество того, что независимо от воления, с самим
воленизм. Следовательно, счастье, объект естественного влечения, должно
быть лишь явлением чистой воли, т. е. одним и тем же объектом с самой
чистой волей. Они должны быть совершенно едины, причем так, чтобы между
ними было невозможно такое синтетическое отношение, как, например, между
обусловливающим и обусловленным, но чтобы независимо друг от друга они
вообще не могли существовать. Если под счастьем подразумевается нечто,
возможное и независимо от чистой воли, то такого просто быть не должно.
Если же счастье только тождество внешнего мира и чистой воли, то они
составляют один и тот же объект, лишь рассматриваемый с разных сторон.
Но как счастье не может быть независимым от свободной воли, так же
немыслимо, чтобы конечное существо стремилось к чисто формальной
нравственности, ибо сама нравственность может стать для него объективной
лишь посредством внешнего мира. Непосредственный объект влечения – не
чистая воля и не счастье, а внешний объект в качестве выражения чистой
воли. Это совершенно тождественное, чистая воля, господствующая во
внешнем мире, и есть единственное наивысшее благо. 

Хотя природа и не относится к действованию абсолютно пассивно, она тем
не менее не может абсолютно противостоять достижению высшей цели.
Природа не способна действовать в подлинном смысле этого слова. Но
разумные существа могут действовать, и взаимодействие между ними в
объективном мире как необходимой для этого среде составляет даже условие
свободы. Ограничивают ли все разумные существа свою деятельность
возможностью свободной деятельности других или нет, зависит от
абсолютной случайности, от произвола. Однако так быть не может. Самое
священное не должно быть делом случайности. Силой нерушимого закона
следует воспрепятствовать тому, чтобы во всеобщем взаимодействии
ущемлялась свобода индивидуума. Эта принудительная сила закона не может,
правда, направляться непосредственно против свободы, так как разумное
существо не может быть принуждено, 

446 

а может быть лишь определено само принудить себя; к тому же это
принуждение может быть направлено не против чистой воли, единственный
объект которой есть общее всем разумным существам самоопределение само
по себе, а только против исходящего от индивидуума и возвращающегося к
нему эгоистического влечения. В качестве же средства принуждения или
оружия, направленного против этого влечения, не может быть использовано
ничего иного, кроме него самого. Внешний мир должен был бы быть
организован таким образом, чтобы в тех случаях, когда это влечение
преступает свою границу, принуждать его противодействовать самому себе и
противополагать ему нечто такое, чего свободное существо может желать в
качестве существа разумного, а не природного; в результате этого
действующий оказывается в противоречии с самим собой и может хотя бы
заметить наличие в самом себе внутреннего раздвоения. 

В объективном мире самом по себе не может содержаться основание для
подобного противоречия, ибо он пребывает в полной индифферентности по
отношению к действиям свободных существ как таковых; следовательно,
основание этого противоречия по отношению к своекорыстным стремлениям
может быть заложено в него только разумными существами. 

Над первой природой должна быть как бы воздвигнута вторая, и высшая, в
которой господствует закон природы, но совсем иной, чем в зримой
природе, а именно закон, необходимый для свободы. Неуклонно и со столь
же железной необходимостью, с которой в чувственной природе за причиной
следует действие, в этой второй природе за посягательством на свободу
другого мгновенно должно возникать препятствие эгоистическому влечению.
Таким описанным здесь законом природы является правовой закон, вторая же
природа, в которой этот закон господствует,– правовой строй,
дедуцированный поэтому в качестве условия продолжающегося сознания. 

Из этой дедукции явствует, что учение о праве следует считать не
разделом морали или практической наукой вообще, а наукой чисто
теоретической, которая является для свободы тем, чем механика является
для движения, поскольку эта наука дедуцирует тот механизм природы, при
наличии которого свободные существа как таковые могут мыслиться во
взаимодействии, механизм, который сам, без сомнения, может быть создан
лишь свободой без какого-либо участия природы. Ибо, как говорит поэт,
«не 

447 

ведает природа чувств высоких», а в Евангелии сказано, что солнце
господа светит как праведным, так и неправедным 17. Однако именно из
того, что правовой строй должен быть только дополнением зримой природы,
следует, что правопорядок – не моральное, а чисто природное устройство,
над которым свобода столь же не властна, как и над чувственной природой.
Поэтому неудивительно, что все попытки преобразовать этот порядок в
моральный оказываются неприемлемыми из-за проявляющегося в них неразумия
и его непосредственного следствия – чудовищного деспотизма. Ибо, хотя
правовой порядок по содержанию как будто осуществляет то же, чего мы
ждем от провидения, и вообще является наилучшей теодицеей, на которую
способен человек, тем не менее по форме он не осуществляет то же, что
провидение, и во всяком случае не так, как провидение, т. е. не с такой
обдуманностью и осмотрительностью. Правовой строй следует рассматривать
как машину, устройство которой заранее рассчитано на определенные случаи
и которая сама, т. е. совершенно слепо, приходит в действие, как только
эти случаи даны; и, хотя эта машина создана и пущена в ход руками
человека, она и после того, как создавший ее человек оставляет ее,
продолжает, подобно зримой природе, действовать независимо в
соответствии со своими законами, так, словно она обязана своим
существованием только себе. Поэтому если правовой строй, по мере того
как он приближается к естественному порядку вещей, становится все более
совершенным, то в таком правовом устройстве, где господствует не закон,
а деспотическая воля судьи, который осуществляет право с неумолимостью
провидения, проникает в суть вещей и постоянно нарушает при этом
естественный ход правового процесса, перед нашим взором возникает самое
неприглядное зрелище, возмущающее каждого, кому священно право. 

Однако если правовой строй служит необходимым условием существующей во
внешнем мире свободы, то, несомненно, важной проблемой является
следующая: как вообще может мыслиться его возникновение, поскольку воля
индивидуума здесь совершенна бессильно и в качестве необходимого
дополнения предполагает нечто от него не зависящее, а именно волю всех
остальных. 

Можно предположить, что само возникновение правового порядка было не
делом случая, а непременным следствием естественного хода вещей, под
давлением которого люди для прекращения повсеместно совершаемого насилия
вы- 

448 

нуждены были, не осознавая полностью значения своего решения, установить
подобный порядок, причем первое же его действие явилось для них
неожиданностью. 

Однако нетрудно понять, что порядок, вызванный необходимостью, не может
быть прочным отчасти потому, что созданное в силу необходимости
рассчитано на удовлетворение ближайших потребностей, отчасти же потому,
что механизм государственного устройства осуществляет принуждение
свободных существ, которые терпят это лишь до тех пор, пока находят в
этом какие-либо преимущества для себя; объединение их под действием
единого механизма принадлежит – поскольку в сфере свободы не существует
априорных решений – к числу тех проблем, которые могут быть решены
только посредством бесконечного числа попыток, прежде всею потому, что
механизм, которым движимо само устройство и от которого оно сильно
отличается, является чем-то средним между идеей государственного
устройства и ее действительным осуществлением, модифицируясь в
зависимости от степени культуры, национального характера и т. д. Поэтому
следует ожидать, что сначала возникнут лишь временные государственные
устройства, каждое из которых будет нести в себе зародыш своей гибели;
поскольку же они изначально созданы не разумом, а под давлением
обстоятельств, они рано или поздно распадутся, так как вполне
естественно, что под давлением обстоятельств народ может отказаться от
некоторых своих прав, лишиться которых навечно он не склонен и
возвращения которых он рано или поздно потребует; тогда ниспровержение
данного строя неизбежно, и тем более неизбежно, чем совершеннее он в
формальном отношении, так как в этом случае правящая власть, несомненно,
добровольно не откажется от своих прав, что само по себе
свидетельствовало бы о внутренней слабости государства. 

Если, однако, каким бы то ни было образом наконец будет осуществлен
строй, действительно правовой, а не основанный только на угнетении, как
это неизбежно происходило вначале, то не опыт, ибо даже бесконечного
числа его свидетельств недостаточно для доказательства какого-либо
общего положения, а убедительные умозаключения доказывают, что
существование даже такого строя, который можно считать для данного
государства, насколько это вообще возможно, наиболее совершенным,
безусловно, зависит от случайности. 

Если по примеру природы, которая не создает ничего самостоятельного,
никакой самодовлеющей системы, где 

15 449 

в качестве основы не было бы трех независимых друг от друга сил,
правомочность государственного строя также будет обеспечиваться
разделением трех независимых друг от друга властей, то именно нападки на
этот принцип – справедливые, хотя необходимость его в правовом строе
отрицать невозможно,– доказывают все несовершенство такого строя,
причина которого не может заключаться в самом этом строе и которую
следует искать вне его. Поскольку безопасность каждого государства и
защита его от возможных посягательств других государств неизбежно
создают решительный перевес исполнительной власти над двумя другими,
особенно над законодательной властью, этой сдерживающей силой
государственной машины, то в конечном счете существование целого будет
основано не на соперничестве противоположных другу властей, этой весьма
неосновательной гарантии сохранения государственного строя, а только на
доброй воле тех, в чьих руках находится верховная власть. Однако то, что
служит защите и обеспечению права, не должно зависеть от случая. Но
сделать устойчивость существующего строя не зависящей от доброй воли
можно также лишь посредством принуждения; основание его должно, конечно,
находиться не в самом государственном устройстве, ибо тогда необходима
была бы четвертая власть, которой пришлось бы либо передать все
полномочия – в этом случае она стала бы исполнительной властью,– либо
сделать ее совершенно бессильной – тогда ее деятельность полностью
зависела бы от случая и даже при наиболее благоприятном для нее
положении вещей, если народ перешел бы на ее сторону, результатом могло
бы быть только восстание, что в хорошо функционирующем государстве
должно быть столь же невозможно, как нарушение взаимодействия частей в
машине. 

Следовательно, представить себе гарантированное существование даже
отдельного государственного устройства, пусть даже совершенного по своей
идее, невозможно без организации, стоящей над отдельными государствами,
без федерации всех государств, гарантирующих друг другу нерушимость их
строя; однако подобная взаимная гарантия в свою очередь невозможна,
прежде чем, во-первых, не будут повсеместно распространены принципы
подлинного правового устройства, чтобы все отдельные государства были
одинаково заинтересованы в сохранении строя всех государств, и прежде
чем, во-вторых, все эти государства не подчинятся общему закону, так же
как раньше при образовании государства это сделали отдельные
индивидуумы; 

450 

тем самым отдельные государства будут входить в государство государств,
и для устранения столкновений между народами будет действовать общий
ареопаг народов, состоящий из представителей всех культурных наций, в
распоряжении которого против каждого отдельного восставшего
государственного индивидуума будет совместная мощь всех остальных
государств. 

Понять, как может быть реализовано подобное правовое устройство, которое
охватывает отдельные государства и способствует тому, что они выходят из
своего прежнего естественного состояния по отношению друг к другу,
понять, как это может быть реализовано посредством свободы, которая
именно во взаимоотношениях между государствами ведет свою дерзостную и
ничем не ограничиваемую игру, было бы совершенно не возможно, не
признав, что именно в этой игре свободы, ход которой и есть история,
господствует слепая необходимость, объективно привносящая в свободу то,
чего свобода сама никогда бы достигнуть не могла. 

Таким образом, ход наших рассуждений вернул нас к поставленному выше
вопросу об основании тождества между свободой, поскольку она выражает
себя в произволе, с одной стороны, и объективным, или законным,– с
другой. Теперь этот вопрос обретает несравненно более важное значение и
требует ответа во всей своей всеобщности. 

III 

Возникновение всеобщего правового строя не должно быть делом случая, и
все-таки оно может быть только результатом свободной игры сил,
наблюдаемой нами в истории. Поэтому возникает вопрос, заслуживает ли
вообще наименования истории ряд событий, лишенных плана и цели, и не
заключено ли уже в самом понятии истории понятие необходимости,
подчиняться которой вынужден даже произвол. 

Здесь прежде всего следует точно установить смысл понятия истории. 

Не все, что происходит, есть вследствие этого объект истории; так,
например, явления природы могут носить исторический характер только в
том случае, если они оказывают влияние на человеческую деятельность. Еще
в меньшей степени считается объектом истории то, что происходит согласно
познанному правилу, периодически повторяется или вообще являет собой
какой-либо априорно 

15* 451 

определяемый результат. Если говорить об истории природы в подлинном
смысле этого слова, то природу следовало бы представлять себе так,
словно, будучи по видимости свободной в своем продуцировании, она
постепенно производит свои продукты во всем их многообразии посредством
постоянного отклонения от одного изначального прообраза, а это было бы
не историей объектов природы (таковой является, собственно говоря,
описание природы), а историей самой производящей природы. Какой увидели
бы мы природу в такой истории? Мы увидели бы, что она различным образом
распоряжается как бы одной и той же суммой, или соотношением сил, выйти
за пределы которой она не может; увидели бы, что в своем созидании она
свободна, но отнюдь не стоит вне всякой закономерности. Следовательно,
природа стала бы для нас объектом истории, с одной стороны, из-за
видимости свободы в ее продуцировании, так как мы не можем априорно
определить направления ее продуктивной деятельности, несмотря на то что
эти направления, несомненно, подчинены определенному закону, с другой
стороны – из-за ограниченности и закономерности, которые заложены в нее
соотношением находящихся в ее распоряжении сил; из всего этого явствует,
что история не протекает ни с абсолютной закономерностью, ни с
абсолютной свободой, но есть лишь там, где с бесконечными отклонениями
реализуется единый идеал, причем так, что с ним совпадают если не
отдельные черты, то весь образ в целом. 

Однако подобную последовательную реализацию идеала, когда к нему ведет
только некое прогрессивное движение в целом, являющее собой как бы
объект интеллектуала ного созерцания, можно мыслить лишь в применении к
таким существам, которые образуют род, ибо индивидуум именно потому, что
он таков, не способен достигнуть идеала, идеал же, будучи с
необходимостью определенным, должен быть реализован. Таким образом, мы
пришли к новому пониманию истории, а именно к тому, что существует лишь
история таких существ, которые видят перед собой идеал, недостижимый для
индивидуума, но достижимый для рода. Из этого следует, что каждый
индивидуум должен вступать именно там, где остановился предшествующий,
чтобы в последовательности индивидуумов не было перерыва, и если то, что
должно быть реализовано в историческом процессе, может быть реализовано
лишь посредством разума и свободы, то должны быть возможны также
традиция и передача достигнутого. 

452 

Дедукция понятия истории уясняет, что ни абсолютно лишенный
закономерности, ни абсолютно закономерный ход событий не заслуживает
наименования истории; из этого следует: 

a) что прогрессивный процесс, который мыслится во всякой истории, не
допускает закономерности такого рода, которая ограничивала бы свободную
деятельность рамками определенной, все время возвращающейся к самой себе
последовательности действий; 

b) что вообще все, происходящее в соответствии с определенным механизмом
или с априорной теорией, не является объектом истории. Теория и история
в корне противоположны друг другу. Человек лишь потому имеет историю,
что его поступки не могут быть заранее определены какой-либо теорией.
Следовательно, историей правит произвол. В мифологии история начинается
с перехода от господства инстинкта к царству свободы, с конца золотого
века, или с грехопадения, т. е. с первого проявления произвола. В идеях
философов история завершается возникновением царства разума, т. е.
золотого века права, когда на земле исчезнет произвол и человек вернется
благодаря свободе к тому состоянию, которое ему изначально было дано
природой и из которого он вышел, когда началась история; 

c) что наименования истории также не заслуживает нечто абсолютно
лишенное закономерности, или ряд событий, протекающих без плана и цели,
и что своеобразие истории составляет только сочетание свободы и
закономерности, или постепенная реализация индивидуумами всего рода в
целом никогда полностью не утрачиваемого идеала. 

После того как мы вывели основные свойства истории, следует подробнее
остановиться на ее трансцендентальных возможностях, что приведет нас к
философии истории, которая является для практической философии тем, чем
является природа для теоретической философии. 

А 

Первым вопросом, который с полным правом может быть задан философии
истории, является, несомненно, следующий: как вообще мыслима история,
если все, что есть, положено для каждого лишь его сознанием, и вся
предшествующая история также, следовательно, может быть для каждого
положена лишь его сознанием. Действительно, мы утверждаем, что ни одно
индивидуальное 

453 

сознание не могло бы быть положено со всеми своими определениями, с
которыми оно необходимо положено и которые ему принадлежат, если бы
этому не предшествовала вся история, что легко можно было бы показать на
примерах, если бы в этом была необходимость. Правда, вся прошедшая
история относится только к сфере явлений, так же как и сама
индивидуальность сознания, следовательно, она для каждого человека не
более, но и не менее реальна, чем его собственная индивидуальность. Эта
определенная индивидуальность предполагает эту определенную эпоху именно
такого характера, такого уровня культуры и т. д., однако такая эпоха не
была бы возможна без всей предшествующей истории. Историческое
повествование, для которого вообще единственным объектом является
объяснение данного состояние в мире, могло бы с таким же успехом
выносить суждение о прошлом исходя из настоящего, и попытка показать,
как из современности можно со строгой необходимостью вывести прошлое,
была бы не лишена интереса. 

В ответ на это разъяснение нам могут возразить, что прошедшая история
полагается ведь не каждым индивидуальным сознанием и уж ни в одном
сознании не положено все прошлое, а только главные его события, которые
в качестве таковых только потому и могут быть познаны, что они
продолжают оказывать влияние вплоть до настоящего времени, воздействуя и
на индивидуальность каждого отдельного человека; на это мы ответим, что,
во-первых, и для него история существует лишь постольку, поскольку
прошлое воздействовало именно на него, и в той мере, в какой оно на него
воздействовало; во-вторых, все то, что когда-либо было в истории,
действительно связано или может быть связано с индивидуальным сознанием
каждого, но не непосредственно, а через бесконечное множество
промежуточных звеньев, причем таким образом, что, если бы можно было
выявить эти промежуточные звенья, стала бы очевидной необходимость всего
прошлого для формирования именно этого сознания. Вместе с тем, однако,
несомненно, что, подобно тому как большая часть людей каждой эпохи
никогда не существовала в том мире, к которому, собственно говоря,
относится история, не существовало в ней и множество событий. Ибо
совершенно так же, как не могут быть увековечены в памяти потомства
физическая причина и физическое воздействие, не может обрести
существование в истории и то, что служит лишь интеллектуальным продуктом
или только промежуточным звеном, посредством 

454 

которого будущим поколениям передается культурное наследие прошлого и
которое само не является причиной нового в будущем. Следовательно,
сознанием каждой индивидуальности полагается лишь то, что продолжало
действовать вплоть до настоящего момента, но именно это и есть то
единственное, что принадлежит истории и было в истории. Что же касается
трансцендентальной необходимости истории, то выше уже была дана ее
дедукция, состоявшая в том, что перед разумными существами поставлена
проблема всеобщего правового устройства и что решена эта проблема может
быть только родом, т. е. только историей. Здесь же нам представляется
достаточным ограничиться выводом, согласно которому единственным
подлинным объектом исторического повествования может быть постепенное
формирование всемирного гражданского устройства, ибо именно оно и есть
единственное основание истории. Любая история, которая не является
всемирной, может быть только прагматической, т. е. в соответствии с
установленным еще в древности понятием преследовать определенную
эмпирическую цель. Понятие же прагматической всемирной истории внутренне
противоречиво. Все остальное, что обычно входит в историческое
повествование,– развитие искусства, науки и т. д.– либо вообще по
существу не относится к историческому повествованию, либо служит просто
документом или промежуточным звеном, ибо открытия в области науки и
техники способствуют росту прогресса человечества в деле создания
всеобщего правового порядка главным образом тем, что умножают и
усиливают средства вредить друг другу и создают множество неведомых
ранее бед. 

В 

В предшествующем изложении было в достаточной мере доказано, что в
понятии истории заключено понятие бесконечного прогресса. Из этого,
правда, нельзя сделать непосредственный вывод о способности
человеческого рода к бесконечному совершенствованию, ибо те, кто это
отрицает, могут с равным основанием утверждать, что у человека, как и у
животного, нет истории, что он замкнут в вечном круговороте действий,
которые он бесконечно повторяет, подобно Иксиону, вращающемуся на своем
колесе 19, и при постоянных колебаниях, а подчас и кажущихся отклонениях
от заданной кривой неизменно возвращается к своей исходной точке.
Разумное решение этого вопроса усложняетс 

455 

тем, что сторонники и противники веры в совершенствование человечества
полностью запутались в том, что следует считать критерием прогресса;
одни рассуждают о прогрессе человечества в области морали, критерием
чего мы рады были бы обладать, другие – о прогрессе науки и техники,
который, однако, с исторической (практической ) точки зрения является
скорее регрессом или во всяком случае прогрессом, антиисторическим по
своему характеру, для подтверждения чего достаточно обратиться к самой
истории и сослаться на суждения и пример тех народов, которые могут
считаться в историческом смысле классическими (например, римлян). Однако
если единственным объектом истории является постепенная реализация
правового устройства, то критерием в установлении исторического
прогресса человеческого рода нам может служить только постепенное
приближение к этой цели. Ее полное достижение мы не можем ни предсказать
на основании опыта, которым мы к настоящему моменту располагаем, ни
априорно доказать теоретически. Эта цель остается вечным символом веры
творящего и действующего человека. 

С 

Теперь мы переходим к основной особенности истории, которая заключается
в том, что она должна отражать свободу и необходимость в их соединении и
сама возможна лишь посредством этого соединения. 

Это соединение свободы и необходимости в действовавши мы уже
дедуцировали в качестве обязательного в совсем другом аспекте, вне связи
с понятием истории. 

Всеобщее правовое устройство является условием свободы, так как без него
свобода гарантирована быть не может. Ибо свобода, которая не
гарантирована общим естественным порядком, непрочна, и в большинстве
современных государств она подобна некоему паразитирующему растению,
которое в общем терпят в силу неизбежной непоследовательности, но так,
что отдельный индивидуум никогда не может быть уверен в своей свободе.
Так быть не должно. Свобода не должна быть милостью или благом, которым
можно пользоваться только как запретным плодом. Свобода должна быть
гарантирована порядком, столь же явным и неизменным, как законы природы.


Однако этот порядок может быть реализован только свободой, и его
создание является целиком и полностью делом свободы. Но в этом заключено
противоречие. То, что 

456 

служит первым условием внешней свободы, именно поэтому столь же
необходимо, как сама свобода. Но осуществить это можно только
посредством свободы, т. е. возникновение такого условия зависит от
случайности. Как же соединить эти противоречивые положения? 

Соединить их можно только в том случае, если в самой свободе уже
заключена необходимость; по как же мыслить подобное соединение? 

Мы пришли к важнейшей проблеме трансцендентальной философии, выше (II),
правда, уже попутно сформулированной, но еще не решенной. 

Свобода должна быть необходимостью, необходимость – свободой. Но
необходимость в противоположность свободе есть не что иное, как
бессознательное. То, что во мне бессознательно, непроизвольно, то, что
сознательно, вызвано во мне моим волнением. 

Следовательно, утверждение «в свободе должна быть необходимость»
означает то же, что и утверждение «посредством самой свободы и когда я
считаю, что действую свободно, бессознательно, т. е. без моего участия,
возникает нечто, мною не предполагаемое»; иными словами, сознательной,
т. е. той свободно определяющей деятельности, которую мы вывели раньше,
должна противостоять деятельность бессознательная, посредством которой,
невзирая на самое неограниченное проявление свободы, совершенно
непроизвольно и, быть может, даже помимо воли действующего возникает
нечто такое, что он сам своим волнением никогда бы не мог осуществить.
Это положение, сколь бы парадоксальным оно ни представлялось, есть не
что иное, как трансцендентальное выражение всеми признанного и всеми
предполагаемого отношения свободы к скрытой необходимости, которую
называют то судьбой, то провидением, хотя при этом не мыслится ничего
определенного; это и есть то отношение, в силу которого люди, действуя
свободно, должны помимо своей воли становиться причиной чего-то, к чему
они никогда не стремились, или, наоборот, в силу которого совершенно не
удается и позорно проваливается то, к чему они в своей свободной
деятельности стремились, напрягая все свои силы. 

Подобное вторжение скрытой необходимости в человеческую свободу
предполагается не только искусством трагедии, полностью основанным на
этой предпосылке, но и в действиях и поступках обыденной жизни. Это
предпосылка, без которой вообще нельзя было бы желать ничего
заслуживающего внимания, без которой человека не могло 

457 

бы воодушевить мужество, заставляющее его действовать, как повелевает
ему долг, не заботясь о последствиях; ведь самопожертвование немыслимо
без уверенности в том, что род, к которому принадлежит человек, никогда
не остановится в своем продвижении, а разве возможна подобная
уверенность, если она основана только на свободе? Здесь должно
присутствовать нечто более высокое, чем человеческая свобода, на что
только и можно с уверенностью рассчитывать в наших поступках и
действиях. Без этого человек никогда бы не решился предпринять что-либо,
чреватое серьезными последствиями, так как даже самый совершенный расчет
может быть настолько нарушен вторжением чужой свободы, что результат его
действий окажется совершенно иным, чем он предполагал. Даже чувство
долга, застававшее меня принять решение, не могло бы внушить мне
спокойствие относительно возможных последствий моих действий, если бы,
невзирая на то что мои поступки зависят от моей свободы, последствия
моих действий, или то, что вытекает из них для всего моего рода, не
являлись бы следствием отнюдь не моей свободы, а чего-то совсем иного и
более высокого. 

Следовательно, и для самой свободы необходима предпосылка, что человек,
будучи в своем действовании свободен, в конечном результате своих
действий зависит от необходимости, которая стоит над ним и сама
направляет игру его свободы. Эта предпосылка должна теперь получить
трансцендентальное объяснение. Объяснить ее провидением или судьбой –
значит вообще ее не объяснить, ибо провидение и судьба и есть здесь
именно то, что должно быть объяснено. В том, что провидение существует,
мы не сомневаемся, не сомневаемся мы и в существовании того, что вы
называете судьбой, ибо мы ощущаем ее вмешательство в наши действия, ее
влияние на удачу или неудачу наших замыслов. Но что же такое судьба? 

Если мы сведем эту проблему к трансцендентальному выражению, она будет
означать следующее: как может для нас, если мы совершенно свободны, т.
е. действуем сознательно, без участия нашего сознания возникнуть нечто,
никогда не предполагавшееся, нечто такое, что наша свобода, будучи
предоставлена самой себе, никогда бы не совершила? 

То, что возникает для меня непреднамеренно, возникает как объективный
мир; посредством моего свободного действования для меня должно
возникнуть также нечто объективное, вторая природа, правовое устройство.
Однако 

458 

посредством свободного действования для меня ничто объективное
возникнуть не может, ибо объективное как таковое всегда возникает
бессознательно. Следовательно, было бы непонятно, как это второе
объективное может возникнуть посредством свободного действования, если
бы сознательной деятельности не противостояла деятельность
бессознательная. 

Но объективное возникает для меня бессознательно лишь в созерцании;
следовательно, приведенное выше положение означает: объективное в моем
свободном действовании должно быть, собственно говоря, созерцанием; тем
самым мы возвращаемся к приведенному нами раньше положению, отчасти уже
получившему свое объяснение, отчасти лишь теперь обретающему полную
ясность. 

Дело в том, что здесь объективное в действовании получит совсем иное
значение, чем оно имело до сих пор. А именно, все мои действия
направлены на нечто такое, что в качестве конечной цели может быть
осуществлено не отдельным индивидуумом, а только всем родом; во всяком
случае все мои действия должны быть направлены на это. Успех моей
деятельности зависит, таким образом, не от меня, а от воли всех
остальных, и я нисколько не продвинусь к достижению этой цели, если к
ней не будут стремиться все. Но это-то сомнительно и неопределенно,
более того, невозможно, поскольку подавляющее большинство людей далеки
даже от мысли о такой цели. Как же выйти из этого состояния
неуверенности? Можно предположить, что человечество движется
непосредственно к достижению морального миропорядка, и постулировать его
в качестве условия достижения упомянутой цели. Однако как доказать, что
этот моральный миропорядок можно мыслить существующим объективно,
совершенно независимо от свободы? Можно утверждать, что моральный
миропорядок будет существовать, как только мы его установим, но где же
он установлен? Он является результатом действий всех интеллигенции в той
мере, в какой все они непосредственно или опосредствованно не хотят
ничего иного, кроме данного устройства мира. Пока этого нет, мир не
существует. Каждую отдельную интеллигенцию можно рассматривать как
неотъемлемую часть Бога или морального миропорядка. Каждое разумное
существо может сказать самому себе: и мне доверено исполнение закона и
осуществление права в сфере моей деятельности, и на меня частично
возложено моральное управление миром, но что я но сравнению с множеством
других? Этот порядок существует лишь постольку, 

459 

поскольку все остальные мыслят одинаково со мной и каждый осуществляет
дарованное ему божественное право способствовать торжеству
справедливости. 

Итак: либо я ссылаюсь на моральный миропорядок – тогда я не могу его
мыслить абсолютно объективным, либо я требую чего-то совершенно
объективного, которое в полной независимости от свободы обеспечило бы и
как бы гарантировало успех моих действий, направленных на достижение
высшей цели,– тогда, поскольку единственно объективное в волнении есть
бессознательное, я вынужден обратиться к бессознательному, посредством
которого должен быть гарантирован внешний успех всех моих действий. 

Ибо мыслить конечное объединение всех действий для достижения обшей цели
я мпг только в том случае, если в произвольном, т. е, совершенно не
подчиненном закону, действовании людей господствует некая
бессознательная закономерность. Однако закономерность есть только в
созерцании, следовательно, упомянутая выше закономерность невозможна,
если то, что представляется нам свободным действованием, необъективно
или, будучи рассмотрено само по себе, не есть созерцание. 

Однако здесь речь идет не о действовании индивидуума, а о действовании
всего рода в целом. То второе объективное, которое должно для нас
возникнуть, может быть осуществлено только родом, т. е. в истории.
История же в объективном рассмотрении есть не что иное, как ряд событий,
который лишь субъективно представляется рядом свободных действий.
Следовательно, объективное в истории есть, правда, созерцание, но это –
не созерцание индивидуума, ибо в истории действует не индивидуум, а род;
таким образом, созерцающее, или объективное, в истории должно быть
единым для всего рода. 

Однако, хотя объективное во всех интеллигенциях одно и то же, каждый
индивидуум действует абсолютно свободно, и действия различных разумных
существ не обязательно совпадали бы, более того, чем свободнее
индивидуум, тем более возрастала бы противоречивость целого, если бы то
объективное, общее для всех интеллигенции, не составляло абсолютный
синтез, в котором все противоречия уже заранее разрешены и сняты.
Понять, как из совершенно лишенной закономерности игры свободы, когда
каждое свободное существо ведет себя так, как будто вне его вообще
никого нет (это всегда приходится принимать за правило), в конечном
счете возникает нечто разумное 

460 

и внутренне согласованное, что я вынужден предполагать в каждом своем
действии, было бы невозможно, если бы объективное во всех действиях не
составляло некую общность, направляющую действия людей к единой
гармоничной цели, причем таким образом, что, какие бы поступки они ни
совершали и сколь бы безмерен ни был их произвол, они независимо от
своего желания и часто против своей воли действуют под давлением некой
скрытой необходимости; ею заранее определено, что своими беззаконными
действиями, и, чем они беззаконные, тем вернее, они поведут развитие по
пути, избрать который они не могли, и придут к тому, к чему они не
стремились. Сама же эта необходимость может быть мыслима лишь при
абсолютном синтезе всех действий, которыми обусловлено все происходящее,
а следовательно, и вся история; в этом синтезе, поскольку он абсолютен,
все заранее взвешено и рассчитано, и, что бы ни случилось и каким бы
противоречивым и дисгармоничным нам все ни казалось, оно имеет и находит
в нем свою все объединяющую основу. Сам же этот абсолютный синтез должен
быть отнесен к тому абсолютному, которое есть созерцающее, вечно и
всеобще объективное в каждом свободном действовании. 

Все сказанное приводит нас к механизму природы, которым обеспечивается
успешное завершение всех действий и который без какого-либо участия
свободы направляет их к высшей цели, стоящей перед всем родом. Ибо
вечная и единственная объективность для всех интеллигенции и есть
закономерность природы или созерцания, которое в волнении становится
чем-то совершенно независимым от интеллигенции. Это единство
объективного для всех интеллигенции объясняет мне, однако, только
предопределенность всей истории для созерцания посредством абсолютного
синтеза, простое развертывание которого в различных рядах и есть
история; но оно не объясняет, как с этим объективным предопределением
всех действий согласуется сама свобода действования. Следовательно, это
единство объясняет нам только одно определение в понятии истории, а
именно ее закономерность, которая, как теперь ясно, свойственна лишь
объективному в действовании (ибо оно действительно относится к природе,
следовательно, должно быть таким же закономерным, как сама природа;
поэтому было бы совершенно бесполезно стремиться создавать посредством
свободы эту объективную закономерность действования, так как она создает
себя совершенно механически и как бы сама собой). Однако это единство не
объясняет 

461 

мне другое определение, а именно сосуществование с закономерностью
отсутствия закономерности, т. е. свободы, другими словами, оставляет
необъясненным, в силу чего возникает гармония между объективным,
создающим то, что оно создает, совершенно независимо от свободы
посредством собственной закономерности, и свободно определяющим. 

На данной стадии рефлексии друг другу противостоят интеллигенция сама по
себе (абсолютно объективное, общее всем интеллигенциям), с одной
стороны, и свободно определяющее, чисто субъективное – с другой.
Интеллигенцией самой по себе объективная закономерность истории
предопределена раз и навсегда; однако поскольку объективное и свободно
определяющее совершенно независимы друг от друга и каждое зависит только
от самого себя, то как я могу быть уверенным в том, что объективная
предопределенность и бесконечность того, что возможно посредством
свободы, исчерпывают друг друга, что, следовательно, объективное
действительно есть абсолютный синтез для всей целокупности свободных
действий? И если свобода абсолютна и просто не может быть определена
объективным, то чем гарантируется постоянная согласованность между тем и
другим? Если объективное всегда есть определенное, то посредством чего
же оно определено именно так, что оно объективно привносит в свободу,
которая выражает себя лишь в произволе, то, что не может находиться в
ней самой, а именно закономерность? Подобная предустановленная гармония
между объективным (закономерным) и определяющим (свободным) мыслима
только посредством чего-то более высокого, стоящего над обоими, что,
следовательно, есть не интеллигенция и не свобода, а общий источник
разумного и свободного. 

Если это высшее – не что иное, как основание тождества между абсолютно
субъективным и абсолютно объективным, между сознательным и
бессознательным, которые в свободном действии разделяются только для
являемости, то само это высшее не может быть ни субъектом, ни объектом,
ни тем и другим одновременно, но лишь абсолютным тождеством, в котором
нет никакой двойственности и которое именно потому, что условие всякого
сознания есть двойственность, никогда не может быть осознано. Словно
извечное солнце, сияющее в царстве духов немеркнущим светом, это
извечное бессознательное, никогда не становясь объектом, тем не менее
наносит на все свободные действия отпечаток своей тождественности, есть
одновременно 

462 

одно и то же для всех интеллигенции, тот невидимый корень, по отношению
к которому все интеллигенции суть только потенции, вечно опосредствующее
между самим себя определяющим субъективным в нас и объективным, или
созерцающим, одновременно основание закономерности в свободе и свободы в
закономерности объективного. 

Легко понять, что для этого абсолютно тождественного, которое
разделяется уже в первом акте сознания и посредством разделения создает
всю систему конечности, вообще не может быть предикатов, ибо оно есть
абсолютно простое, не может быть для него и предикатов, взятых из сферы
интеллигенции или свободы, следовательно, оно никогда не может быть
объектом знания, но только объектом извечной предпосылки в действовании,
т.е. веры 

Однако если это абсолютное есть подлинное основание гармонии между
объективным и субъективным в свободном действовании не только
индивидуума, но и всего рода, то следы этого вечного неизменного
тождества легче всего обнаружить в той закономерности, которая, подобно
нитям, сотканным неведомой рукой, проходит сквозь всю свободную игру
произвола в истории. 

Если наша рефлексия обратится только на бессознательное, или
объективное, во всяком действовании, то мы должны будем признать, что
все свободные действия, следовательно и история, детерминированы, но не
сознательной, а совершенно слепой предопределенностью, которая находит
свое выражение в темном понятии судьбы; в этом состоит система
фатализма. Если же наша рефлексия обратится только на субъективное,
произвольно определяющее, то возникает система абсолютного беззакония,
система неверия или атеизма, в которой господствует утверждение, что в
поступках и в деятельности нет ни закономерности, ни необходимости. Но
если рефлексия возвысится до абсолюта, который составляет общее
основание гармонии между свободой и разумностью, то возникнет система
провидения, т. е. религии, в единственно истинном значении этого слова. 

Однако, если бы абсолют, который повсеместно может быть лишь
откровением, действительно полностью открылся в истории или вообще
когда-либо открылся, это положило бы конец явлению свободы. Такое полное
откровение наступило бы в том случае, если бы свободное действование
целиком совпало с предопределением. Если бы такое совпадение когда-либо
произошло, т. е. если бы абсолютный синтез когда-либо полностью
осуществился, мы увидели 

463 

бы, что все то, что произошло в ходе истории свободно, было в рамках
этого целого закономерным и что все действия, казавшиеся свободными,
были в действительности необходимы именно для того, чтобы осуществилось
это целое. Противоположность между сознательной деятельностью и
деятельностью бессознательной необходимо бесконечна, так как, будь эта
противоположность когда-либо устранена, было бы устранено и явление
свободы, которое основано исключительно на ней. Следовательно,
невозможно допустить, что наступит время, когда абсолютный синтез, т.
е., выражаясь эмпирически, предначертание провидения, будет полностью
завершен. 

Если мыслить историю как лицедейство, где каждое действующее лицо играет
свою роль совершенно свободно и по своему усмотрению, то разумное
развертывание всего этого путаного действия мыслимо лишь в том случае,
если творит его один дух и если творец, по отношению к которому актеры
являют собой лишь отдельные его части (disjecti membra poetae 20), уже
заранее установил такую гармонию между объективным завершением целого и
свободной игрой отдельных лиц, что из всего этого в конечном итоге
действительно получается нечто разумное. Если бы автор был независим от
своего произведения, то мы оказались бы лишь актерами, изображающими то,
что он сочинил. Если же он не независим от нас, если он просто открывает
и последовательно обнаруживает себя в игре самой нашей свободы, причем
таким образом, что без этой свободы не было бы и его самого, то мы
становимся соучастниками в создании целого и сами придумываем те особые
роли, которые играем. Таким образом, последнее основание гармонии между
свободой и объективным (закономерным) никогда не может быть совершенно
объективным, если должно быть сохранено явление свободы. Посредством
каждой отдельной интеллигенции действует абсолютное, т. е. действование
интеллигенции само абсолютно и поэтому ни свободно, ни несвободно, а то
и другое одновременно, абсолютно свободно, а именно поэтому и
необходимо. Но если интеллигенция выходит из состояния абсолютности, т.
е. из всеобщего тождества, в котором нет различения, и осознает себя
(различает саму себя), что происходит благодаря тому, что ее
действование становится для нее объективным, т. е. переходит в
объективный мир, то свободное и необходимое в ее действовании
разделяются. Свободно оно только в качестве внутреннего явления, поэтому
мы и ощущаем себя внутренне свободными, верим 

464 

то, что мы внутренне всегда свободны, хотя явление нашей свободы или
наша свобода, поскольку она переходит в объективный мир, в такой же
степени подчиняется законам природы, как любое другое событие. 

Из предшествующего явствует, какой взгляд на историю надлежит считать
единственно правильным. История в целом есть продолжающееся, постепенно
обнаруживающее себя откровение абсолюта. Поэтому в истории никогда
нельзя указать на какой-либо отдельный момент, где становятся как бы
зримыми следы вмешательства провидения или даже Бог. Ибо Бога никогда
нет, если бытие есть то, что находит свое выражение в объективном мире;
если бы он был, то не было бы нас; однако он беспрерывно открывает себя
нам. 

Человек проводит в своей истории постоянно осуществляющееся
доказательство бытия божьего, доказательство, завершение которого может
дать лишь история в целом. Все дело в понимании этой альтернативы: если
Бог есть, т. е. если объективный мир есть совершенное отображение Бога,
или, что то же самое, полного совпадения свободного с бессознательным,
то ничто не может быть иным, чем оно есть. Однако ведь объективный мир
не таков. Или он действительно есть полное откровение Бога? Если явление
свободы необходимым образом бесконечно, то бесконечно и полное
развертывание абсолютного синтеза и сама история есть никогда не
завершающееся полностью откровение абсолюта, который для сознания и,
следовательно, также для являющегося разделяется на сознательное и
бессознательное, на свободное и созерцающее, сам же в недоступном свете
своей обители есть вечное тождество и вечная основа гармонии между тем и
другим. 

Можно установить три периода этого откровения и тем самым три периода
истории. Основание для этого деления дают нам две противоположности –
судьба и провидение, между которыми находится природа, совершающая
переход от одного к другому. 

В первый период господствует только судьба, т. е. совершенно слепая
сила, холодно и бессознательно разрушающая все великое и прекрасное. К
этому периоду истории – его можно назвать трагическим – относится
исчезновение блеска и чудес древнего мира, падение тех великих империй,
о которых сохранилось только слабое воспоминание и о былом величии
которых мы судим лишь по дошедшим до нас руинам, гибель благороднейших
представителей человеческого рода, которые когда-либо существовали 

465 

и возвращение которых на землю остается для нас вечной мечтой. 

Во второй период истории то, что являло себя в первом судьбой, т. е.
совершенно слепой силой, открывается как природа, и мрачный закон,
господствовавший в первый период, выступает теперь превращенным в
открытый закон природы, который заставляет свободу и необузданный
произвол служить замыслу природы и таким образом постепенно привносит в
историю хотя бы механическую закономерность. Этот период начинается,
по-видимому, с расширения границ великой Римской республики; с этого
времени разнузданнейший произвол, который выражался во всеобщей жажде
завоеваний и угнетения, впервые объединив народы и приведя r
соприкосновение все то. Что до того существовало обособленно в области
нравов, законов, искусства и науки, вынужден был бессознательно и даже
против своего желания служить выполнению плана природы, который в полном
своем раскрытии должен завершиться созданием всеобщего союза народов и
всемирного государства. 

Все события этого периода надлежит рассматривать просто как результат
действия законов природы, и даже в падении Римской империи не надо
искать ни трагической, ни моральной стороны, а просто видеть в этом
необходимое следствие законов природы и по существу лишь уплаченную
природе дань. В третий период истории то, что являлось нам в
предшествующие периоды в виде судьбы или природы, раскроется как
провидение и тогда станет очевидным, что даже то, что казалось нам
просто вмешательством судьбы или природы, было уже началом открывшегося,
хотя и несовершенным образом, провидения. Когда наступит этот период, мы
сказать не можем. Но, когда он настанет, тогда придет Бог. 

F. Задача: 

объяснить, как само Я может осознать изначальную гармонию между
субъективным и объективным 

Решение 

I 

1. Всякое действование может быть понято только посредством изначального
объединения свободы и необходимости 2|. Доказательством служит то, что
всякое действование как индивидуума, так и всего рода в качестве
действовани 

466 

свободно, в качестве же объективного результата должно мыслиться
подчиненным законам природы. Следовательно, субъективно в сфере
внутренней являемости действуем мы, объективно же никогда не действуем
мы, а действует нечто другое как бы посредством нас. 

2. Это объективное, которое действует посредством меня, должно быть
все-таки Я 2. Однако Я – только сознательное, то, другое, напротив,–
бессознательное. Значит, бессознательное в моем действовании
тождественно сознательному. Однако в самом свободном действовании это
тождество выявлено быть не может, ибо оно снимает себя именно ради
свободного действования (т. е. объективации того объективного) .
Следовательно, это тождество должно быть выявлено вне этой объективации
. Но то. что становится в свободном действовании объективным, от нас не
зависящим, есть по эту сторону явления созерцание, поэтому упомянутое
тождество может быть выявлено в созерцании. 

Однако в самом созерцании его выявить не удается, ибо созерцание либо
совершенно субъективно, следовательно, вообще необъективно, либо оно
становится объективным в действовании), тогда это тождество в нем
снимается именно для объективации. Следовательно, это тождество может
быть выявлено только в продуктах созерцания. 

В объективном второго порядка это тождество выявлено быть не может, так
как объективное осуществляется только посредством снятия тождества и
посредством разделения, которое бесконечно. Это объективное может быть
объяснено только исходя из того, что оно есть нечто изначально
положенное в гармонии, которая разделяется в свободном действовании для
являемости. Однако это тождественное должно быть сначала выявлено для
самого Я, и, поскольку оно – основание для объяснения истории, оно не
может быть доказано исходя из истории. 

Следовательно, это тождество может быть выявлено только в объективном
первого порядка. 

Мы утверждали, что объективный мир возникает посредством совершенно
слепого механизма интеллигенции. Однако, как подобный механизм возможен
в природе, основное свойство которой есть сознание, было бы трудно
понять, если бы этот механизм не был заранее определен свободной и
сознательной деятельностью. Столь же трудно было бы понять, как во
внешнем мире возможно осуществление наших целей посредством сознательной
и свободной деятельности, если бы в мир еще до того, как он 

467 

становится объектом сознательного действования, в силу изначального
тождества бессознательной и сознательной деятельности не было уже
заложено предрасположение к подобному действованию. 

Однако если всякая сознательная деятельность целесообразна, то названное
совпадение сознательной и бессознательной деятельностей может быть
выявлено лишь в таком продукте, который целесообразен, не будучи создан
целесообразно. Подобным продуктом должна быть природа, и именно это
является принципом всякой телеологии, в которой только и можно искать
решения поставленной проблемы 25. 

ПЯТЫЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕЛЕОЛОГИИ СОГЛАСНО ПРИНЦИПАМДРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО
ИДЕАЛИЗМА 

I 

Столь же несомненно, как то, что явление свободы может быть понято лишь
посредством единой тождественной деятельности, которая только для
являющегося разделяется на сознательную и бессознательную деятельности
26, природа в качестве того, что находится вне всякого разделения и что
создано без участия свободы, должна являться как продукт закономерный,
хотя и созданный не в соответствии с какой-либо целью, т. е. как
продукт, который, будучи создан слепым механизмом, тем не менее
воспринимается так, как будто ой создан сознательно. 

Природа должн(а) являться в качестве целесообразного продукта.
Трансцендентальное доказательство 27 исходит из необходимой гармонии
между бессознательной и сознательной деятельностями. Доказательство,
основанное на опыте, неприменимо в трансцендентальной философии, поэтому
мы сразу же переходим ко второму положению, которое гласит: 

Природа не целесообразна по своему продуцированию (созиданию), т. е.,
несмотря на то что ей присущи все признаки целесообразно созданного
продукта, она тем не менее не целесообразна в своих истоках, и все
попытки объяснить ее исходя из целесообразного продуцирования снимают
саму сущность природы, именно то, что делает ее природой. Ибо
своеобразие природы основано именно на 

468 

том, что в своем механизме, и будучи сама не более чем слепой механизм,
она тем не менее целесообразна. Устранив механизм, я устраняю и природу.
Все очарование, которое содержится, например, в органической природе и в
которое можно полностью проникнуть лишь с помощью трансцендентального
идеализма, покоится на противоречии, состоящем в том, что природа,
будучи продуктом слепых сил, тем не менее целиком и полностью
целесообразна. Однако именно это противоречие, которое может быть
априорно дедуцировано с помощью трансцендентальных принципов (принципов
идеализма), устраняется телеологическим объяснением 28. 

Природа в своих целесообразных формах говорит с нами на языке образов,
как указывает Кант, и ключ к расшифровке этой таиниаиин дает нам целение
свободы внутри нас. В продукте природы еще соединено то, что в свободном
действовании разделилось для являемости. Каждое растение совершенно
таково, каким оно должно быть, свободное в нем необходимо, а необходимое
свободно. Человеку же свойственна вечная разорванность, ибо его
действование либо необходимо и тогда не свободно, либо свободно и тогда
не необходимо и не закономерно. Следовательно, полное явление
объединения свободы и необходимости во внешнем мире дает мне только
органическая природа , и этот вывод можно было уже заранее сделать
исходя из того места, которое она занимает в ряду продуцирований,
рассматриваемых теоретической философией; согласно нашим дедукциям, сама
природа есть уже объективировавшееся продуцирование, и тем самым она
граничит со свободным действованием, но вместе с тем она есть и
бессознательное созерцание этого продуцирования и, следовательно,
все-таки остается слепым продуцированием. 

Это противоречие, заключающееся в том, что один и тот же продукт создан
слепой деятельностью и в то же время целесообразен, не объяснено ни
одной системой, за исключением трансцендентального идеализма, ибо все
остальные будут отрицать либо целесообразность продуктов, либо создающий
их механизм, следовательно, именно сосуществование того и другого. Одни
полагают, что материя сама формирует себя в целесообразные продукты,–
тогда по крайней мере становится понятным, каким образом материя и
понятие цели взаимопроникают друг друга в продукте; материи либо
приписывают абсолютную реальность, Как это делается в гилозоизме –
абсурдной системе, котора 

469 

наделяет саму материю разумом, либо отрицают реальность материи, тогда
материя мыслится просто как способ созерцания разумного существа, а
понятие цели и объект проникают друг в друга уже не в материи, а в
созерцании этого существа; тем самым гилозоизм вновь приводит нас к
трансцендентальному идеализму. Другие считают материю совершенно
бездеятельной и полагают, что целесообразность ее продуктов создается
интеллигенцией вне ее, причем таким образом, что понятие этой
целесообразности предшествует самому продуцированию. Однако тогда
непонятно, как понятие и объект находятся в бесконечном
взаимопроникновении, одним словом, каким образом продукт оказывается не
произведением искусства, а произведением природы. Ибо различие между
произведением искусства и произведением природы основано именно на ТОМ,
что в первом понятие налагается лишь на поверхность объекта, а во втором
– переходит в сам объект и оказывается неразрывно связанным с ним. Это
абсолютное тождество понятия цели с самим объектом находит себе
объяснение только в таком продуцировании, в котором сознательная И
бессознательная деятельности соединяются, а это возможно лишь в
интеллигенции. Можно вполне понять, как творческая интеллигенция
способна представить мир самой себе, но непонятно, как она раскрывает
этот мир другим, находящимся вне ее. Таким образом, мы вновь вынуждены
вернуться к трансцендентальному идеализму. Целесообразность природы в
целом и в отдельных ее продуктах может быть понята только из созерцания,
в котором понятие понятия и сам объект изначально и неразличимо
соединены, ибо тогда продукт должен будет, правда, являть себя
целесообразным, поскольку само продуцирование было уже определено
началом, которое для сознания делится на свободное и несвободное, и
все-таки понятие цели не может быть мыслимо предшествующим
продуцированию, поскольку в данном созерцании то и другое было еще
неразличимым. Что все телеологические объяснения, т. е. те, которые
предполагают понятие цели, соответствующее сознательной деятельности,
объекту, соответствующему бессознательной деятельности, в
действительности полностью исключают истинное объяснение природы и тем
самым наносят вред знанию в его подлинности, настолько очевидно из
предшествующего, что не нуждается в дальнейшем объяснении или примерах. 

470 

II 

Природа в ее слепой и механической целесообразности являет мне, правда,
изначальное тождество сознательной и бессознательной деятельности, но
являет мне (все же) это тождество не в качестве такого, последнее
основание которого находится в самом Я. Трансцендентальный философ
видит, что принцип ее (этой гармонии) есть то последнее в нас , что уже
в первом акте самосознания разделяется и на что нанесено все сознание со
всеми его определениями, но само Я этого не видит. Между тем задача всей
нашей науки состояла именно в том, чтобы показать, как для самого Я
становится объективным последнее основание гармонии между субъективным и
объективным. 

Следовательно, в самой интеллигенции должно заключаться такое
созерцание, посредством которого Я в одном и том же явлении для самого
себя сознательно и бессознательно одновременно, и только посредством
такого созерцания мы как бы полностью выводим интеллигенцию из самой
себя, только таким образом оказывается решена вся (величайшая) проблема
трансцендентальной философии (объяснение совпадения субъективного и
объективного). 

Посредством первого определения, а именно того что сознательная и
бессознательная деятельности объективируются в одном и том же
созерцании, это созерцание отличается от того, которое мы дедуцировали в
практической философии, где интеллигенция была сознательной только для
внутреннего созерцания, для внешнего же была бессознательной. 

Посредством второго, определения, а именно что Я становится для самого
себя в одном и том же созерцании сознательным и бессознательным
одновременно, постулированное здесь созерцание отличается от того,
которое мы имеем в продуктах природы, где мы обнаруживаем это тождество,
но не как тождество, принцип которого заключен в самом Я. Каждая
организация есть монограмма исконного тождества, но, для того чтобы
узнать себя в таком отражении, Я должно было уже узнать себя
непосредственно в этом тождестве. 

Для того чтобы обнаружить само это созерцание, достаточно
проанализировать признаки, которыми оно должно обладать в соответствии с
приведенной нами дедукцией. Можно заранее предвидеть, что это будет
эстетическим созерцанием. 

471 

ШЕСТОЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ 

ДЕДУКЦИЯ ВСЕОБЩЕГО ОРГАНОНА ФИЛОСОФИИ, 

ИЛИ ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ФИЛОСОФИИ ИСКУССТВА 

СОГЛАСНО ПРИНЦИПАМ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА 

§ 1. Дедукция произведения искусства вообще 

В постулированном нами созерцании должно быть объединено то, что
существует раздельно в явлении свободы и в созерцании продукта природы,
а именно тождество сознательного и бессознательного в Я и сознание этого
тождества. Следовательно, продукт этого созерцания будет, с одной
стороны, соприкасаться с продуктом природы, а с другой - с продуктом
свободы и соединит в себе черты того и другого. Если вам известен
продукт созерцания, то известно и само созерцание, следовательно, для
того чтобы вывести созерцание, достаточно вывести его продукт. 

Общим с продуктом свободы у этого продукта будет то, что он создан
сознательно, с продуктом природы – что он создан бессознательно.
Вследствие первого он будет обратным органическому продукту природы.
Если в органическом продукте бессознательная (слепая) деятельность
рефлектируется как сознательная, то в продукте, о котором здесь идет
речь, напротив, сознательная деятельность будет рефлектировала как
бессознательная (объективная), иными словами, если в органическом
продукте бессознательная деятельность выступает в рефлексии как
определяемая сознательной, то в дедуцированном здесь продукте, наоборот,
сознательная деятельность выступает в рефлексии как определяемая
бессознательной. Короче говоря, природа начинает бессознательно и
кончает сознательно, ее продуцирование нецелесообразно, но ее продукт
целесообразен. Я, осуществляя деятельность, о которой здесь идет речь,
должно начинать сознательно (субъективно) и кончать бессознательно, или
объективно; Я сознательно в своем продуцировании и бессознательно по
отношению к продукту. 

Но как же нам прийти к трансцендентальному объяснению такого созерцания,
в котором бессознательная деятельность, как бы проникая в сознательную,
достигает полного тождества с ней? Прежде всего сделаем предметом нашей
рефлексии то, что деятельность должна быть сознательной. Однако
сознательно создать что-либо объективное совершенно невозможно, между
тем здесь требуется именно это. 

472 

Объективно лишь то, что возникает бессознательно, следовательно,
подлинно объективное в данном созерцании не может быть привнесено в него
сознательно. Мы можем здесь непосредственно сослаться на примеры,
которые уже приводились в связи со свободным действованием, а именно на
то, что объективное в него привносится чем-то от свободы независимым.
Различие заключается лишь в том, что (а) в свободном действовании
тождество двух деятельностей должно быть снято именно для того, чтобы
действование явило себя свободным (здесь же, напротив, в самом сознании
они должны явить себя без отрицания действования едиными). К тому же в
свободном действовании две деятельности никогда не смогут стать
абсолютно тождественными; поэтому и объект свободного действования
необходимо должен быть бесконечным, никогда полностью не реализуемым,
ибо в противном случае сознательная и объективная деятельности совпали
бы в единстве, а это означало бы исчезновение явления свободы. То, что
было совершенно невозможно посредством свободы, должно стать возможным
посредством постулированного теперь действования, однако ценой того, что
оно перестает быть свободным, превращаясь в такое, где свобода и
необходимость абсолютно соединены. Но ведь продуцирование должно
происходить сознательно, что невозможно, если (две деятельности) не
разъединены. Таким образом, перед нами очевидное противоречие. (Излагаю
его еще раз.) Сознательная и бессознательная деятельности должны быть
абсолютно едины в продукте, именно так, как они едины в органическом
продукте, но это единство должно носить иной характер, они должны быть
едины для самого Я. Это возможно только в том случае, если Я осознает
свой продукт. Однако если Я осознает свой продукт, то две деятельности
должны быть разъединены, ибо это необходимое условие сознательного
продуцирования. Итак, две деятельности должны быть едины, ибо в
противном случае не может быть тождества, и они должны быть разъединены,
ибо в противном случае есть тождество, но не для Я. Как разрешить это
противоречие? 

Две деятельности должны быть раздельные для являющегося, для
объективации продуцированного, совершенно так же, как они должны быть
разделены в свободном действовании для объективации созерцания. Однако
это разделение не может быть бесконечным, как в свободном действовании,
ибо в противном случае объективное никогда не стало бы полным
отображением этого тождества 32. Тождество 

473 

двух деятельностей должно быть снято только для сознания, но создание
продукта должно завершиться в бессознательности. Следовательно, должна
существовать точка, где они составляют единство, и, наоборот, там, где
они составляют единство, продуцирование не должно более представляться
свободным. 

Когда эта точка в продуцировании достигнута, продуцирование должно
полностью прекратиться и для производящего становится невозможным
производить дальше, ибо условие всякого продуцирования есть именно
противоположение сознательной и бессознательной деятельностей, а здесь
они должны абсолютно совпасть, следовательно, в интеллигенции
прекращается борьба и устраняется всякое противоречие. 

Таким образом интеллигенция придет к полному признанию выраженного в
продукте тождества как такового, принцип которого заключен в ней самой,
т. е. придет к совершенному самосозерцанию 35. Поскольку к изначальному
раздвоению в интеллигенции привело свободное стремление к
самосозерцанию, которое было в этом тождестве, то чувством,
сопровождающим созерцание, будет бесконечное умиротворение. С
завершением создания продукта всякое стремление производить замирает,
все противоречия сняты, все загадки решены. Поскольку продуцирование
исходило из свободы, т. е. из бесконечного противоположения двух
деятельностей, то интеллигенция не может приписать свободе то абсолютное
соединение, которым завершается создание продукта, ибо вместе с
завершением продукта устраняется всякое явление свободы; интеллигенция
будет сама поражена и осчастливлена этим соединением, увидит в нем нечто
вроде свободно дарованной милости высшей природы, позволившей ей сделать
невозможное возможным. 

Это неведомое, установившее здесь неожиданную гармонию между объективной
и сознательной деятельностями,– не что иное, как абсолютное, в котором
содержится общая основа предустановленной гармонии между сознательным и
бессознательным. Следовательно, если направить рефлексию на абсолютное в
этом продукте, то оно представится интеллигенции как нечто,
возвышающееся над ней и даже вопреки свободе привносящее
непреднамеренное в то, что было предпринято сознательно и с определенным
намерением. 

Это неизменное тождество, которое никем не может быть осознано и лишь
сияет отраженным светом в произведении, 

474 

представляется производящему тем же, чем действующему представляется
судьба, т. е. темной, неведомой силой, которая привносит в намеченное
свободой творение завершенность, или объективность; и если эту силу,
которая через наше действование без нашего ведома и даже против нашей
воли осуществляет не представляемые нами цели, мы называем судьбой, то
это непостижимое, которое без участия свободы и в известной степени
вопреки свободе - ибо в ней вечно разделяется то, что соединено в этом
продукте, привносит в сознательное объективность, мы определяем
таинственным понятием гения. 

Постулированный нами продукт – не что иное, как продукт гениальности,
или, поскольку гениальность возможна лишь в искусстве, произведение
искусства. 

Дедукция закончена, и теперь нам остается лишь показать путем
исчерпывающего анализа, что все признаки постулированного нами
продуцирования присутствуют в художественном творчестве. 

Что художественное творчество основано на противоположности
деятельностей, можно с полным правом заключить из высказывания самих
художников, утверждающих, что они как бы вынуждены создавать свои
творения, что своим творчеством они следуют неодолимому влечению своей
природы; ибо если влечение всегда исходит из противоречия и при наличии
противоречия свободная деятельность становится непроизвольной, то и
влечение к художественному творчеству должно исходить из подобного
чувства внутреннего противоречия. Это противоречие, поскольку оно
приводит в движение все силы человека, без сомнения, таково, что
проникает до его самых глубоких душевных пластов, до истоков всего его
бытия. Создается впечатление, будто в этих редких натурах, в художниках
в высшем смысле этого слова, то неизменно тождественное, что лежит в
основе всего сущего, сбрасывает оболочку, под которой оно скрыто в
других, и, подобно тому как оно непосредственно аффинируется вещами, в
свою очередь непосредственно оказывает обратное воздействие на все.
Следовательно, только противоречие между сознательным и бессознательным
в свободном действовании может пробуждать творческий импульс художника и
только искусству дано умиротворять наши безмерные порывы и разрешать в
нас последнее, самое глубокое противоречие. 

Если художественное творчество исходит из чувства неразрешимого по своей
видимости противоречия, то завершается оно, по признанию всех художников
и всех тех, 

475 

кто разделяет их любовь к искусству, чувством бесконечной гармонии; а
то, что это чувство, возникающее при завершении творения, сопровождается
растроганностью, служит доказательством того, что художник приписывает
полное разрешение противоречий, которое он видит в своем произведении,
не (только) самому себе, а добровольно дарованной милости своей природы,
которая, неумолимо поставив его в противоречие с самим собой, затем
столь же милостиво освобождает его от страданий, вызываемых этим
противоречием 36. Ибо так же, как художник непроизвольно, даже
преодолевая внутреннее противодействие, приступает к творчеству (этим
объясняется ряд выражений, возникших в древности, таких, как pati Deum
37 и т. д., а также представление о том, что вдохновение возникает в
результате некоего дуновения извне), в ею творение как бы без его
участия, т. е. совершенно объективно, привносится объективное. 

Подобно тому как находящийся во власти рока человек совершает не то, что
он хочет или намерен совершить, а то, что предписывают ему неисповедимые
веления судьбы, во власти которой он находится, и художник, создавая –
пусть даже совершенно намеренно то, что в его творениях истинно
объективно, кажется подчиненным некой силе, обособляющей его от всех
остальных людей и заставляющей его высказывать или изображать то, чего
он и сам полностью не постигает и смысл чего бесконечен по своей
глубине. Поскольку упомянутое абсолютное совпадение двух избегающих друг
друга деятельностей не допускает дальнейшего объяснения и есть просто
явление, которое, хотя оно и непостижимо 38, отрицать невозможно,
искусство остается для нас единственным и вечным откровением, чудом,
даже однократное свершение которого должно было бы нас уверить в
абсолютной реальности высшего бытия. 

Далее, если искусство является результатом двух совершенно различных
деятельностей, то гений есть не та и не другая, а нечто возвышающееся
над обеими. Если в одной из этих деятельностей, а именно в сознательной,
следует видеть то, что принято называть искусством, но что в
действительности является лишь частью его, тем, что совершается
сознательно, обдуманно и рефлектированно, чему можно обучить и
научиться, чего можно достигнуть с помощью традиции и упорной работы, то
в бессознательном, также присутствующем в искусстве, следует видеть то,
чему обучить невозможно, чего нельзя достигнуть трудом или каким-либо
другим способом, что может быть только 

476 

врожденным, свободным даром природы и что мы одним словом называем
поэзией в искусстве. 

Из сказанного совершенно очевидна вся бессмысленность вопроса, какой из
двух составных частей искусства следует отдать предпочтение, так как
каждая из них без другой теряет всякую ценность и лишь вместе они
создают высокое произведение искусства. Ибо, хотя то, чего нельзя
достигнуть трудом, что дано от рождения, всегда считается самым
прекрасным даром, боги столь тесно связали действие этой изначальной
силы с серьезным трудом человека, с его прилежанием и обдумыванием своих
замыслов, что без знания художником законов своего искусства поэзия,
даже врожденная, создает лишь мертвые произведения, которые не могут
доставить наслаждение рассудку человека и действующей в них совершенно
слепой силой отталкивают всякое суждение и даже созерцание. Можно было
бы как будто ожидать обратного, а именно что искусность без поэзии
скорее сумеет что-либо создать, чем поэзия без искусности, отчасти
потому, что нелегко найти человека, полностью лишенного от природы
чувства поэзии, хотя очень многим совершенно неведомы необходимые здесь
навыки, отчасти же потому, что длительное изучение идей великих мастеров
может в известной степени восполнить исконный недостаток объективной
силы; тем не менее в этом случае может возникнуть лишь видимость поэзии,
которую легко распознать по ее поверхностности, столь отличающейся от
бездонной глубины, которую истинный художник невольно придает своему
творению,– несмотря на величайшую продуманность всех своих замыслов,
полностью постигнуть эту глубину не способен ни он сам, ни кто-либо
другой. Распознать видимость поэзии можно и по многим другим признакам,
таким, как излишнее внимание к чисто технической стороне творчества,
бедность создаваемой формы и т. д. 

Таким образом, совершенно очевидно, что, так же как поэзия и искусность
не способны в отдельности и для себя создать нечто совершенное, это
недостижимо и для обособленного существования той и другой, что,
следовательно, поскольку тождество их может быть лишь изначальным, а
посредством свободы оно просто невозможно и недостижимо, то совершенство
доступно лишь гению; для эстетики он – то же, что Я для философии, а
именно наивысшее, абсолютно реальное, которое, никогда не становясь
объективным, служит причиной всего объективного. 

477 

§ 2. Особенности произведения искусства 

a) В произведении искусства отражается тождество сознательной и
бессознательной деятельностей. Однако их противоположность бесконечна, и
снимается она без какого либо участия свободы. Основная особенность
произведения искусства, следовательно,– бессознательная бесконечность
(синтез природы и свободы). Художник как бы инстинктивно привносит в
свое произведение помимо того, что выражено не с явным намерением, некую
бесконечность, полностью раскрыть которую не способен ни один конечный
рассудок. Для пояснения приведем хотя бы один пример. Греческая
мифология, бесспорно содержащая бесконечный по своей глубине смысл и
символы всех идей возникла у определенного народа и определенным
образом, но объяснять этим изобретательность и гармоничность, с которой
все соединяется в ней в единое грандиозное целое, и искать в этом
преднамеренность совершенно не возможно. Так обстоит дело с каждым
истинным произведением искусства; каждое как будто содержит бесконечное
число замыслов, допуская тем самым бесконечное число толкований, и при
этом никогда нельзя установить, заключена ли эта бесконечность в самом
художнике или только в произведении искусства как таковом. Напротив, в
продукте, обладающем лишь видимостью произведения искусства, намерение и
метод лежат на поверхности и представляются столь ограниченными и
очевидными, что такое произведение может рассматриваться только как
точный отпечаток сознательной деятельности художника и объект для
рефлексии, а отнюдь не для созерцания, которое стремится погрузиться в
созерцаемое и лишь в бесконечном способно обрести покой. 

b) Художественное творчество всегда исходит из чувства бесконечного
противоречия, следовательно, чувство, связанное с завершением
художественного произведения, должно быть столь же бесконечным в своей
умиротворенности, и это чувство должно перейти в произведение искусства.
Внешним выражением произведения искусства служат покой и величавая
тишина, даже там, где должно быть выражено величайшее напряжение
страдания или радости. 

c) Художественное творчество всегда исходит из бесконечной самой по себе
разъединенности двух деятельностей, обособленных друг от друга в каждом
свободном продуцировании. Поскольку же в художественном произведении они
должны быть представлены объединенными, то в нем 

478 

бесконечное выражено в конечном. Но бесконечное, выраженное в конечном,
есть красота. Следовательно, основная особенность каждого произведения
искусства, содержащего в себе обе деятельности, есть красота, и там, где
нет красоты, нет и произведения искусства. Ибо хотя и существуют
возвышенные произведения искусства, а красота и возвышенность в
известном отношении противоположны,– так, например, то, что происходит в
природе, может быть прекрасно, не будучи тем самым возвышенным, и
наоборот,– но противоположность между красотой и возвышенностью
существует только применительно к объекту, а не к субъекту созерцания;
различие между прекрасным и возвышенным произведением искусства основано
только на том, что там, где есть красота, бесконечное противоречие снято
в самом объекте, тогда как там, где присутствует возвышенное,
противоречие не снято в самом объекте, а доведено в нем до такой
остроты, при которой оно невольно снимается в созерцании, что по
существу то же самое, как если бы оно было снято в объекте 40. Можно
легко показать, что возвышенность основана на том же противоречии, что и
красота, ибо во всех тех случаях, когда какой-либо объект называют
возвышенным, это означает, что бессознательная деятельность достигла
размеров, недоступных для деятельности сознательной, вследствие чего Я
оказывается в борьбе с самим собой, которая может завершиться лишь в
эстетическом созерцании, придающем обеим деятельностям неожиданную
гармоничность; разница только в том, что созерцание, заключенное здесь
не в художнике, а в самом созерцающем субъекте, совершенно
непроизвольно, поскольку возвышенное (совершенно иначе, чем
фантастическое, также предлагающее силе воображения противоречие, на
разрешение которого, однако, не стоит затрачивать усилия) приводит в
движение все силы души, чтобы разрешить противоречие, ставящее под
угрозу все интеллектуальное существование. 

После того как выведены все особенности произведения искусства,
становится очевидным и его отличие от продуктов всех остальных видов. 

От органического продукта природы произведение искусства отличается в
основном следующим: (а) в органическом существе представлено еще не
разъединенным то, что в художественном произведении выступает, правда,
после разъединения, но уже в единстве; (Ь) органическое продуцирование
исходит не из сознания, следовательно, и не из бесконечного
противоречия, которое является усло- 

479 

вием художественного творчества. Поэтому органический продукт природы не
обязательно должен быть прекрасным <, если красота есть разрешение
бесконечного противоречия), а если он прекрасен, то эта красота,
поскольку ее условие нельзя мыслить существующим в природе,
представляется нам чем-то совершенно случайным; этим объясняется и
своеобразный характер нашего интереса к красоте природы, не как к
красоте вообще, но именно как к красоте природы. Из этого ясно, как
следует относиться к подражанию природе в качестве принципа искусства,
ибо отнюдь не случайная красота природы должна служить нормой в
искусстве, а, напротив, то совершенное, что создает искусство, должно
быть принципом и нормой наших суждений о красоте природы. 

Нетрудно также показать, в чем отличие произведения искусства от
продукта, чисто ремесленного по своему характеру, поскольку эстетическое
творчество должно быть по своему принципу абсолютно свободным; художник
творит, правда, под действием противоречия, но такого, которое заключено
в глубине его собственной натуры, тогда как в основе всякого другого
созидания лежит противоречие, находящееся вне того, кто производит, тем
самым и цель такого созидания всегда будет вне его 4'. Из этой
независимости от внешних целей и возникают святость и чистота искусства,
доходящие до такой степени, которой не только исключается близость
всему, дарующему одно чувственное наслаждение (требовать подобное от
искусства – проявление чистого варварства), или каким-либо соображениям
полезности, что возможно лишь в эпоху, когда высшие усилия человеческого
духа направлены на экономические изобретения, но исключается и
необходимость следовать моральным нормам; даже наука, которая по своему
бескорыстию ближе всего к искусству, остается далеко позади только
потому, что она всегда направлена на внешнюю цель и в конечном итоге
должна сама служить лишь средством для наивысшего (искусства). 

Что же касается, в частности, отношения искусства к науке, то они
настолько противоположны по своим тенденциям, что, если бы наука
когда-либо полностью решила поставленные перед ней задачи, как это
постоянно совершает искусство, наука и искусство совпали бы, переходя
друг в друга, что служит доказательством совершенной противоположности
их направленности. Ибо хотя наука в своей высшей функции ставит перед
собой ту же задачу, что и искусство, но для науки эта задача из-за
способа ее 

480 

решения остается бесконечной; это дает основание утверждать, что
искусство служит прообразом науки, что оно достигло того, к чему наука
только еще должна прийти. Этим можно объяснить и то, почему в науке нет
гениев; дело совсем не в том, что невозможно гениально решить научную
проблему, а в том, что та же задача, решение которой может быть найдено
гением, доступна и механическому решению. Так, например, гравитационная
система Ньютона могла бы быть гениальным открытием и действительно была
таковым у ее первооткрывателя Кеплера, но могла также быть совершенно
обычным результатом научного исследования, чем она и стала благодаря
Ньютону. Лишь то, что создает искусство, может быть единственно только
творением гения, ибо в каждой решенной искусством задаче разрешается
бесконечное противоречие. То, что создается наукой, может быть создано
гением, но это не обязательно. В науке это остается и должно оставаться
проблематичным, т. е. действительно всегда можно с уверенностью
определить, что не создано гением, но никогда нельзя быть уверенным в
обратном. Существует очень немного признаков, исходя из которых в науке
можно сделать вывод о наличии гениальности (то, что такой вывод надо
делать, свидетельствует уже о специфическом характере этого вопроса).
Так, например, гениальность, безусловно, отсутствует там, где некое
целое, каковым является система, создается по частям, как бы
складывается из них. И наоборот, наличие гениальности следует,
по-видимому, предположить там, где идея целого, несомненно, предшествует
возникновению частей. Ибо поскольку идея целого может стать ясной лишь
благодаря тому, что она раскрывается в отдельных частях, а отдельные
части в свою очередь возможны лишь благодаря идее целого, то здесь как
будто присутствует противоречие, которое может быть преодолено лишь
актом гения, т. е. посредством неожиданного совпадения бессознательной
деятельности с деятельностью сознательной. Другим основанием для
предположения о наличии в науке гения может быть то, что человек говорит
или утверждает нечто, смысл чего ему не может быть полностью ясен либо
вследствие условий его времени, либо потому, что это не соответствует
другим его высказываниям; следовательно, он как будто сознательно
высказывает то, что мог бы выразить лишь бессознательно. Однако легко
доказать различными способами, что и эти основания для предположения
такого рода могут оказаться обманчивыми. 

16 481 

Гений отличается от всего того, что не выходит за рамки ' таланта или
умения, своей способностью разрешать противоречие, абсолютное и ничем
иным не преодолимое. Во всяком продуцировании, даже в самом обычном и
повседневном, наряду с сознательной деятельностью присутствует и
деятельность бессознательная; однако лишь то продуцирование, условием
которого служит бесконечное противоречие между ними, является
эстетическим и доступным только гению. 

§ 3. Выводы 

После того как мы дедуцировали сущность и характер произведения
искусства с полнотой, необходимой для данного исследования, нам осталось
только рассмотреть отношение философии искусства к системе философии в
целом. 

1, Философия в целом исходит и должна исходить из начала, которое,
будучи абсолютным тождеством, совершенно необъективно. Но как же это
абсолютно необъективное может быть доведено до сознания и как же может
быть понято, что оно необходимо, если оно служит условием понимания всей
философии? Что оно не может быть ни постигнуто, ни представлено с
помощью понятий, не требует доказательства. Остается, следовательно,
только одна возможность – чтобы оно было представлено в непосредственном
созерцании, которое, однако, в свою очередь само непостижимо, а
поскольку его объект должен быть чем-то совершенно необъективным,
по-видимому, даже внутренне противоречиво. Если, однако, допустить, что
все-таки существует такое созерцание, объект которого есть абсолютно
тождественное, само по себе не субъективное и не объективное, и если мы
в связи с этим созерцанием, которое может быть только интеллектуальным,
сошлемся на непосредственный опыт, то возникнет вопрос, каким образом
это созерцание также может стать объективным, т. е. как устранить
сомнение, не основано ли оно просто на субъективной иллюзии, если не
существует общей и всеми признанной объективности этого созерцания?
Такой общепризнанной объективностью интеллектуального созерцания,
исключающей возможность всякого сомнения, является искусство. Ибо
эстетическое созерцание и есть ставшее объективным интеллектуальное
созерцание 42. Только произведение искусства отражает для меня то, что
ничем иным не отражается, то абсолютно тождественное, которое даже в Я
уже разделено: то, что философ разделяет уже в первом 

482 

акте сознания, что недоступно никакому созерцанию, чудодейственной силой
искусства отражено в продуктах художественного творчества. 

Но не только первоначало философии и первое созерцание, из которого она
исходит, но и весь механизм, который дедуцирует философия и на котором
она основана, объективируется лишь художественным творчеством. 

Философия исходит из бесконечной раздвоенности противоположных
длительностей , но на той же раздвоенности основано и художественное
творчество, и она полностью снимается в каждом отдельном художественном
произведении. Что же представляет собой эта поразительная способность,
которой, по утверждению философа, снимается в продуктивном созерцании
бесконечная противоположность? В предшествующем изложении мы не могли
полностью объяснить этот механизм, ибо полностью раскрыть его может
только художественное дарование. Это именно та продуктивная способность,
посредством которой искусству удается невозможное, а именно снять в
конечном продукте бесконечную противоположность. Поэтический дар в его
первой потенции есть изначальное созерцание, и. наоборот 44,
повторяющееся на высшей ступени продуктивное созерцание есть то, что мы
называем поэтическим даром. В том и другом действует один принцип, то
единственное, что позволяет нам мыслить и сочетать даже противоречивое,
а именно действует воображение. Следовательно, то, что по ту сторону
сознания является нам как действительный мир, а по эту сторону сознания
– как идеальный мир или мир искусства,– продукты одной и той же
деятельности. Однако именно то, что при прочих совершенно равных
условиях их возникновения истоки одних находятся по ту сторону сознания,
а истоки других – по эту сторону сознания, составляет вечное неизбывное
различие между ними. 

Ибо, хотя действительный мир возникает из той же изначальной
противоположности, что и мир искусства, который также надлежит мыслить
как единое великое целое и который во всех своих отдельных продуктах
также отображает лишь единое бесконечное, тем не менее противоположность
по ту сторону бесконечна лишь постольку, поскольку бесконечное
представляется объективным миром в целом и никогда не представляется его
отдельным объектом, тогда как в мире искусства противоположность Дана в
ее бесконечности в каждом отдельном объекте и каждый ее отдельный
продукт представляет бесконечность. 

483 

Ибо если художественное творчество исходит из свободы. а для свободы
противоположность между сознательной' и бессознательной деятельностями
носит абсолютный характер, то существует, собственно говоря, лишь единое
абсолютное произведение искусства, которое может, правда, существовать в
совершенно различных экземплярах, но тем не менее едино, даже если оно
еще и не дано в своем изначальном образе. Возражением против этой точки
зрения не может служить то, что она исключает ту щедрость, с которой мы
расточаем определение художественности в применении к различным
произведениям. Нельзя считать художественным такое произведение, в
котором не присутствует непосредственно или хотя бы в отражении
бесконечное. Разве назовем мы художественным произведением. например,
такие стихотворения, которые по самой своей природе могут выражать лишь
единичное и субъективное? Ведь тогда этот эпитет применим и к любой
эпиграмме, в которой запечатлено лишь мимолетное ощущение, впечатление
момента, тогда как великие мастера писали свои произведения, стремясь
создать объективность лишь всеми своими произведениями в целом,
усматривая в них лишь средство изобразить жизнь во всей ее бесконечности
и отразить ее в множестве зеркал. 

2. Если эстетическое созерцание есть лишь объективировавшееся
трансцендентальное, то само собой разумеется, что искусство есть
единственно истинный и вечный органон, а также документ философии,
который беспрестанно все вновь подтверждает то, чего философия не может
дать во внешнем выражении, а именно наличие бессознательного в его
действовании и продуцировании и его изначальное тождество с
сознательным. Искусство есть для философа наивысшее именно потому, что
оно открывает его взору святая святых, где как бы пламенеет в вечном и
изначальном единении то, что в природе и в истории разделено, что в
жизни и в деятельности, так же как в мышлении, вечно должно избегать
друг друга. Представление о природе. которое искусственно строит
философ, для искусства изначально и естественно. То, что мы называем
природой,– поэма, скрытая от нас таинственными, чудесными письменами. И
если бы загадка могла открыться, мы увидели бы одиссею духа, который,
удивительным образом заблуждаясь, в поисках себя бежит от самого себя,
ибо сквозь чувственный мир за полупроницаемой дымкой тумана лишь
мерцает, как .мерцает смысл в словах, некая страна фантазии, к которой
мы стремимся. Каждая прекрасна 

484 

картина возникает как будто благодаря тому, что устраняется невидимая
преграда, разделяющая действительный мир и мир идеальный; она служит нам
просветом, в котором отчетливо встают образы и области мира фантазии,
лишь тускло просвечивающие сквозь покров действительного мира. Для
художника природа не есть нечто большее, чем для философа; она есть
идеальный мир, являющий себя только в постоянном ограничении, или
несовершенное отражение мира, который существует не вне художника, а в
нем самом. 

Однако на вопрос, откуда же эта противоположность философии и искусства,
несмотря на существующую между ними близость, уже дан достаточно полный
ответ в предшествующем изложении. 

Поэтому заканчиваем наше исследование следующим замечанием: система
завершена, если она возвращается к своей исходной точке. Это и произошло
в нашей системе. Ибо именно та изначальная основа гармонии между
субъективным и объективным, которая в своем изначальном тождестве могла
быть дана лишь посредством интеллектуального созерцания, полностью
выводится в произведении искусства из субъективного и становится
совершенно объективной; таким образом, мы постепенно довели наш объект,
само Я, до той точки, в которой мы находились, когда приступили к
философствованию. 

Однако если только искусство может придать общезначимую объективность
тому, что философ способен изобразить лишь субъективно, то из этого
следует еще один вывод: поскольку философия, а вместе с философией и все
науки, следующие за ней по пути совершенствования, были рождены и
питаемы поэзией, то можно ожидать, что, достигнув своего завершения, они
вернутся отдельными потоками в тот всеобщий океан поэзии, из которого
они вышли. Что окажется тем промежуточным звеном, которое вернет
философию к поэзии, в общем предвидеть нетрудно, так как подобное звено
уже существовало в виде мифологии до того, как произошло это
необратимое, как нам теперь представляется, разделение *. Но как может
возникнуть такая мифология, которая будет открытием не отдельного поэта,
а некоего нового рода, как бы воплощающего в себе единого поэта,– это
проблема, решение которой зависит только от будущих судеб мира и
дальнейшего хода истории. 

* Дальнейшее развитие этой мысли содержится в исследовании о мифологии,
над которым уже в течение ряда лет ведется работа и которое вскоре
выйдет в свет. 

485 

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ КО ВСЕЙ СИСТЕМЕ В ЦЕЛОМ 

Если читатель, внимательно следивший до сих пор за ходом наших мыслей,
еще раз обдумает все сказанное здесь, то он, без сомнения, сделает
замечания такого рода. 

Вся система заключена между двумя крайними полюсами, из которых один
определяется интеллектуальным, другой – эстетическим созерцанием. Тем,
чем интеллектуальное созерцание является для философа, эстетическое
является для его объекта. Первое, будучи необходимо только для особенной
направленности духа, которую он принимает при философствовании, в
обыденном сознании вообще не встречается; второе, будучи не чем иным,
как общезначимым, или объективировавшимся, интеллектуальным созерцанием,
может во всяком случае присутствовать в каждом сознании. Из этого ясно
также, что философия в качестве философии никогда не может быть
общезначимой, и понятно, почему это происходит. Абсолютная объективность
дана одному искусству. Можно смело утверждать: лишите искусство
объективности, и оно перестанет быть тем, что оно есть, и превратится в
философию; придайте философии объективность, и она перестанет быть
философией и превратится в искусство. Философия достигает, правда,
наивысшего, но она приводит к этой точке как бы частицу человека.
Искусство же приводит туда, а именно к познанию наивысшего, всего
человека, каков он есть. и на этом основано извечное своеобразие
искусства и даруемое им чудо. 

Далее, вся внутренняя связь трансцендентальной философии покоится только
на постоянном потенцировании самосозерцания, от первой и простейшей
потенции в самосознании до высшей, эстетической. 

Для того чтобы построить все здание самосознания, объект философии
проходит следующие потенции. 

Акт самосознания, в котором впервые разделяется абсолютное тождество,
ость не что иное, как акт самосозерцания вообще. Следовательно, этим
актом в Я еще не может быть положено ничего определенного, поскольку
именно этим актом полагается вся определенность вообще. В этом первом
акте тождество впервые становится субъектом и объектом одновременно, т.
е. становится вообще Я – не для самого себя, но для философствующей
рефлексии. 

(Мы даже не вправе спрашивать, что такое это тождество, абстрагированное
от этого акта и существующее как 

486 

бы до него. Ибо оно есть то, что может открыться только посредством
самосознания и вообще не может быть отделено от этого акта.) 

Посредством второго самосозерцания Я созерцает определенность,
положенную в объективную сторону его деятельности, что происходит в
ощущении. В этом созерцании Я есть объект для самого себя, тогда как в
предыдущем оно было объектом и субъектом только для философа. 

В третьем самосозерцании Я становится для себя объектом и в качестве
ощущающего, т. е. то, что раньше было в Я субъективным, также
приобретает объективность; следовательно, теперь в Я все объективно, или
Я полностью объективно и в качестве объективного одновременно субъект и
объект. 

Поэтому от этого момента сознания может остаться лишь то, что после
возникновения сознания преднаходится в качестве абсолютно объективного
(внешнего мира). В этом созерцании, уже потенцированном и именно поэтому
продуктивном, кроме объективной деятельности и деятельности субъективной
–- обе они здесь объективны содержится еще третья, собственно
созерцающая, или идеальная, та, которая позже выступит в качестве
сознательной, но, будучи лишь третьей деятельностью по отношению к этим
двум, она не может ни отделиться от них, ни быть противоположена им.
Следовательно, в этом созерцании уже участвует и сознательная
деятельность, другими словами, бессознательное объективное определено
сознательной деятельностью, но только таким образом, что она не
различается в качестве таковой. 

Следующим созерцанием будет то, посредством которого Я созерцает самого
себя в качестве продуктивного. Поскольку, однако, Я теперь только
объективно, то и это созерцание будет только объективным, т. е. вновь
бессознательным. В этом созерцании, правда, присутствует идеальная
деятельность, для которой объектом служит та, созерцающая, также
идеальная деятельность, участвовавшая в предыдущем созерцании; таким
образом, здесь созерцающая деятельность есть идеальная деятельность
второй потенции, т. е. целесообразная, но бессознательно целесообразная
деятельность. То, что останется в сознании от этого созерцания, явит
собой целесообразный, но не созданный в качестве целесообразного
продукт. Такова организация во всей ее широте. 

Прохождением этих четырех ступеней завершается Я в качестве
интеллигенции. Очевидно, что до этого мо- 

487 

мента природа не отстает от Я, и ей, без сомнения, не хватает лишь
последнего, чтобы все эти созерцания обрели для нее такое же значение,
какое они имеют для Я. Что же такое это последнее, станет ясно из
дальнейшего. 

Если бы Я продолжало оставаться только объективным, то потенцирование
самосозерцания могло бы продолжаться до бесконечности, однако тем самым
лишь удлинился бы ряд возникающих в природе продуктов, но никогда не
возникло бы сознание. Сознание возможно лишь благодаря тому, что
упомянутое только объективное в Я станет объективным для самого Я.
Однако основание тому не может находиться в самом Я. Ибо Я абсолютно
тождественно с тем только объективным. Следовательно, это основание
может находиться только вне Я, которое посредством продолжаю щеголя
ограничения постепенно ограничивается до пределов интеллигенции и даже
индивидуальности. Но вне индивидуума, т. е. независимо от него, есть
только сама интеллигенция. Однако сама интеллигенция должна (в
соответствии с дедуцированным механизмом) повсеместно ограничивать себя
до пределов индивидуальности. Таким образом, искомое основание вне
индивидуума может находиться только в другом индивидууме. 

Абсолютно объективное может стать объектом для самого Я только под
воздействием других разумных существ. Однако в них уже должно быть
заложено намерение такого воздействия. Следовательно, свобода в природе
всегда уже предполагается (природа не создает ее), и там, где она не
присутствует уже в качестве первого, она возникнуть не может. Теперь,
следовательно, становится очевидным, что, хотя до этого момента природа
совершенно тождественна интеллигенции и проходит те же потенции, что и
она, все же свобода, если она существует (что она существует,
теоретически доказать невозможно), должна предшествовать природе (natura
prior), 

С этого момента начинается новая последовательность ступеней,
недоступных природе и оставляющих ее позади себя. 

Абсолютно объективное, или закономерность созерцания, становится
объектом для самого Я. Однако созерцание становится объектом для
созерцающего только посредством волнения. Объективное в волнении есть
само созерцание, или чистая закономерность природы; субъективное –
идеальная деятельность, направленная на эту закономерность саму по себе;
акт, в котором это происходит,– абсолютный акт воли. 

488 

Абсолютный акт воли в свою очередь становится объектом для Я посредством
того, что объективное в волнении, направленное вовне, становится для
него объектом в качестве природного влечения; субъективное же,
направленное на закономерность саму по себе,– в качестве абсолютной
воли, т. е. в качестве категорического императива. Но все это также
невозможно без деятельности, стоящей над обоими. Эта деятельность есть
произвол, или сознательно свободная деятельность. 

Однако если и эта сознательно свободная деятельность, в действовании
противоположная объективной, хотя она и должна стать единой с ней,
созерцается в своем изначальном тождестве с объективной деятельностью,
что посредством свободы совершенно невозможно, то в результате этого
наконец возникает высшая потенция самосозерцания; поскольку она сама уже
находится вне пределов условий сознания и, напротив, есть само создающее
себя с самого начала сознание, это созерцание должно всегда казаться
там, где оно есть, совершенно случайным, и это совершенно случайное в
высшей потенции самосозерцания есть то, что определяется как идея
гениальности. 

Таковы неизменные и бесспорные для знания моменты в истории
самосознания, в опыте определяемые как беспрерывная последовательность
ступеней, которую можно выявить и вести от простого вещества к
организации (посредством которой бессознательно творящая природа
возвращается к самой себе), а отсюда посредством разума и произвола – к
высшему единению свободы и необходимости в искусстве (посредством
которого сознательно продуктивная природа замыкается и завершается в
самой себе). 

489 

ПРИЛОЖЕНИЕ 

ОБЗОР СОДЕРЖАНИЯ «СИСТЕМЫ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА» 

В прижизненном издании работы оглавление отсутствует. В основу
публикуемого ниже положен обзор содержания, составленный редактором
Полного собрания сочинений. 

Предисловие 227 

Введен] . 

§ 1. Понятие трансцендентальной философии 232 

§ 2. Выводы 235 

§ 3. Предварительное деление трансцендентальной философии 238 

§ 4. Орган трансцендентальной философии ....... 241 

Первый главный раздел 

О принципе трансцендентального идеализма Первый раздел. О необходимости
и свойствах высшего принципа знания 244 

Второй раздел. Дедукция самого принципа 251 

Пояснения 2.34 

Общие замечания 261 

Второй главный раздел 

Общая дедукция трансцендентального идеализма Предварительные замечания
264 

Третий главный раздел 

Система теоретической философии согласно основоположениям
трансцендентального идеализма Предварительные замечания 273 

I. Дедукция абсолютного синтеза, содержащегося в акте самосознания 275 

II. Дедукция промежуточных звеньев абсолютного синтеза . . 279 

Предварительные замечания 279 

Первая эпоха. От изначального ощущения до продуктивного 

созерцания 283 

A. Задача: объяснить, как Я может созерцать себя ограниченным. Решение
283 

Дополнения 289 

B. Задача: объяснить, как Я созерцает самого себя ощущающим. Объяснение
294 

Решение 295 

C. Теория продуктивного созерцания 308 

Предварительные замечания 308 

I. Дедукция продуктивного созерцания 313 

II. Дедукция материи 320 

Выводы 324 

590 

Общие замечания к первой эпохе 328 

Вторая эпоха. От продуктивного созерцания до рефлексии . . 332 

Предварительные замечания 332 

D. Задача: объяснить, как Я может созерцать самого себя продуктивным.
Решение 334 

Общие замечания ко второй эпохе 375 

Третья эпоха. От рефлексии до абсолютного акта воли . . . 377 

Общие замечания к третьей эпохе 397 

Четвертый главный раздел 

Система практической философии согласно принципам трансцендентального
идеализма 

Выводы 402 

Дополнения 420 

E. Задача: объяснить, посредством чего воление вновь становится
объективным для Я. Решение 424 

Дополнения 445 

F. Задача: объяснить, как само Я может осознать изначальную гармонию
между субъективным и объективным. Решение .... 466 

Пятый главный раздел 

Основные положения телеологии согласно принципам трансцендентального
идеализма 

Шестой главный раздел 

Дедукция всеобщего органона философии, 

или Основные положения философии искусства 

согласно принципам трансцендентального идеализма 

§ 1. Дедукция произведения искусства вообще 472 

§ 2. Особенности произведения искусства 478 

§ 3. Выводы 482 

Общие замечания ко всей системе в целом 486 

ПРИМЕЧАНИЯ 

Полное собрание сочинений (включившее, однако, далеко не все
произведения Шеллинга) вышло посмертно под редакцией сына философа, Ф.
Шеллинга: Samtliche Werke. Bd 1–14. Stuttgart, 1856 – 1861 (в дальнейшем
обозначается SW). Так называемое юбилейное издание – Schellings Werke.
Bd 1 – 12. Munchen, 1927 – 1959 – представляет собой лишь перепечатку
предыдущего (исключение составляет том из наследия, содержащий
неопубликованные ранее варианты труда «Мировые эпохи» (Nachlapband. Die
Weltalter. Fragmente. Munchen, 1946). В настоящее время Баварская
академия наук приступила к выпуску Историко-критического издания,
которое будет включать 80 томов крупного формата. Пока вышли три тома
(Historisch-kritische Aus-gabe. Bd 1-3. Stuttgart, 1976–1982). 

Первые переводы на русский язык появились еще при жизни философа. В 1833
г. в Одессе было издано «Введение к наброску системы натурфилософии»
(под названием «Введение в умозрительную физику»). В журнале «Телескоп»
(1835, часть 25, № 1) был напечатан перевод «Суждения о философии
Кузена»; в «Отечественных записках» (1842, т. 22) – «Первая лекция в
Берлине 15 ноября 1841 г.». Затем уже только в XX в. появились переводы
работ «Философские исследования о сущности человеческой свободы»,
«Бруно», «Философские письма о догматизме и критицизме», «Эммануил
Кант». В послеоктябрьский период были изданы «Система
трансцендентального идеализма», «Об отношении изобразительных искусств к
природе», «Философия искусства». Последняя вышла в серии «Философское
наследие». 

Все работы, включенные в настоящее издание, даны в новом переводе М. И.
Левиной. Сочинение «О мировой душе» публикуется на русском языке
впервые. Переводы выполнены по SW с привлечением Историко-критического
издания Баварской академии наук. 

В угловых скобках в тексте даны замечания Шеллинга на полях авторских
экземпляров его книг. Другая часть приписок Шеллинга помещена в
настоящих Примечаниях (текст в кавычках). 

Примечания составлены А. В. Гулыгой и М. И. Левиной. 

ПРИЛОЖЕНИЕ 

Система трансцендентального идеализма 

System des transcendentally Idealism us 

Работа написана на основе курса трансцендентального идеализма, который
читался Шеллингом одновременно с натурфилософией в ее начиная с зимнего
семестра 1798 г. Из печати книга вышла в апреле 1800 г., вызвав
оживленные отклики (наиболее существенные из них представлены в вышедшем
в ГДР карманном издании труда Шеллинга: F. W. J. Schelling. System des
transcendentally Idealism us. Leipzig, 1979). Фихте внимательно прочитал
«Систему трансцендентального идеализма» и пришел к выводу: «У Шеллинга,
очевидно, иное понятие о трансцендентальном идеализме, чем у меня» 

(Ibid. S. 296). Переписка между Фихте и Шеллингом по этому поводу
привела к окончательному разрыву между ними. 

На русском языке «Система трансцендентального идеализма» впервые вышла в
1936 г. в двух идентичных вариантах – один со вступительной статьей П.
Кучерова, другой – Н. Широкова (перевод В. Колубовского). 

1 Имеется в виду Фихте,– 228. 

2 «Журнал умозрительной физики» («Zeitschrift fur speculative Pbysik»)
выходил под редакцией Шеллинга в 1800–1801 гг.– 234. 

3 Вилой природу гони, она все равно возвратится (лат.). Гораций.
Послание I 10,24.- 236. 

4 Органон (греч. organon) – орудие.– 241. 

5 по преимуществу (греч.).– 256. 

6 принцип, в силу которого нечто должно существовать и быть познанным
(лат.).– 257. 

7 Шеллинг имеет в виду «Zweite Einleitung in die Wissenschaftslehre» 

601 

(Второе введение в наукоучение), опубликованное в «Философском журнале»
Ф. И. Нитхаммера в 1797 г. (рус. пер. см.: Фихте И. Г. Избр. соч. М„
1916. Т. 1. С. 442-506).- 258. 

8 Работа Шеллинга «Общий обзор новейшей философской литературы»
(Allgemeine Obersicht der neucsten philosophischcn Literatur, 1796)
затем получила название «Очерки, поясняющие идеализм наукоучения»
(Abhandlungen zur Erlaulerung des Idealismus der WissenschaUstehre) (SW
Bd 2).-260. 

9 Способность воспроизводить себя до бесконечности (лат.).–292. 

10 потенциально (лат.).– 312. 

11 Гемстергейс Ф. (1720–1790) –голландский философ. Высоко ценился
романтиками, в частности оказал большое влияние на Новалиса.- 331. 

12 предшествует протяженности (лат.).–345. 

13 О Кильмайерс см. прим. 43 к с. 178.– 367. 

14 Немецкое слово Urteil – «суждение» – буквально означает
«перводеление» (erleilen – разделять, наделять).– 380. 

15 Сидлепсис – отношение атрибута или предиката к нескольким субъектам.–
397. 

16 Шеллинг отсылает читателя к 1-й главе труда Канта «Религия в пределах
только разума», которая первоначально вышла как самостоятельная статья.–
444. 

17 Матф. 5, 45.– 448. 

18 См. прим. 5 к с. 256.- 455. 

19 Иксион – царь фессалийских ланифов, осужденный за оскорбление Геры
вечно вращаться на огненном колесе.– 455. 

20 Разъятые члены поэта (лат.). Гораций. Сатиры I 4, 62.– 464. 

21 «Абсолютный постулат всякого действования есть изначальное ». – 466. 

22 «свободное».– 467. 

23 В авторском экземпляре скобки вычеркнуты.– 467. 

24 «Выявлено вне свободного действования, вне точки, в которой
бессознательное представляется мне в качестве объективного».–467. 

25 «И природа, поскольку она такова, служит нам первым ответом на
вопрос: как или посредством чего может вновь стать для нас объективной
та абсолютная гармония необходимости и свободы, которая была
постулирована для возможности действования».– 468. 

26 «Посредством единой абсолютной гармонии, которая для являемости
разделилась на сознательную и бессознательную деятельности».– 468. 

27 «Умозрительное и изначальное доказательство».– 468. 

28 «Ибо в них природа представляется целесообразной в таком смысле,
будто ей свойственно намерение созидать. Между тем главное заключается в
том, что там, где нет никакого намерения, никакой цели, являет себя
высшая целесообразность».– 469. 

29 «в отдельных ее частях или природа в целом, которая есть абсолютно
органическое существо».– 468. 

30 «само по себе сущее, сущность души».– 471. 

31 «от самосознания в свободном действовании».– 471. 

32 «То, что для свободного действования заключено в бесконечном
процессе, должно стать в рассматриваемом созидании настоящим,
действительным, объективным в конечном».– 473. 

33 «Здесь свободная деятельность полностью перешла в объективное,
необходимое. Следовательно, продуцирование вначале свободно, напротив,
продукт его являет себя как абсолютное тождество свободной деятельности
с необходимой».– 474. 

602 

Этот абзац в авторском экземпляре вычеркнут.– 474. 10 «Ибо она сама есть
производящее; вместе с тем это тождество полностью от нее оторвалось:
оно стало совершенно объективным для нее, т. е. она стала для самой себя
совершенно объективной».– 474. 

1 «Но приписывает добровольному дару его природы, т. е. совпадению
бессознательной и сознательной деятельности»,– 476. претерпевать бога,
впасть в руки божьи (лат.).– 476. за «с точки зрения голой рефлексии».–
476. 

«Ни одна из них не обладает приоритетом. Лишь неразличенности обеих
отражается в художественном произведении».– 477. 

«Ибо, хотя и существуют возвышенные произведения искусства и возвышенное
и прекрасное обычно противопоставляют друг другу, между прекрасным и
возвышенным нет истинной противоположности; истинно и абсолютно
прекрасное всегда возвышенно, а возвышенное (если оно действительно
таково) прекрасно».– 479. 

41 «Абсолютный переход в объективное».– 480. 13 «Вся философия исходит и
должна исходить из принципа, который п качестве абсолютного принципа
есть одновременно и совершенно тождественное. Абсолютно простое,
тождественное, не мнил быть сообщено с помощью описания или вообще
посредством понятий. Оно может только созерцаться. Подобное созерцание
есть органон всякой философии. Однако это созерцание, которое есть не
чувственное, а интеллектуальное, предмет которого есть не объективное, а
абсолютно тождественное, само но себе не субъективно и не объективно,
есть лишь внутреннее созерцание и не может стать для самого себя вновь
объективным: объективным оно может стать лишь посредством второго
созерцания. Это второе созерцание есть созерцание эстетическое».– 482. 

4J «Философия выводит весь продукт созерцания из разъединения не
противоположенных ранее деятельностей».– 483. 

41 Это продуктивное созерцание, посредством которого создается объект,
такое же, как то, из которого возникает предмет искусства, только в
первом случае деятельность затуманена – ограниченна, а здесь она чиста и
неограниченна. Способность к поэтическому творчеству, рассмотренная в ее
первой потенции, есть первая способность души к творчеству, выраженная в
конечных и действительных вещах, и наоборот...».- 483.