Жан-Франсуа. Заметка о смыслах "пост"
Ж.-Ф. ЛИОТАР
Заметка о смыслах "пост" *
Джессамин Блау
Милуоки, 1 мая 1985 г.
Я хотел бы изложить тебе несколько своих соображений, единственная
цель
которых -- выделить ряд проблем, связанных с термином "постмодерн",
не
пытаясь разрешить их. Поступая таким образом, я не стремлюсь
закрыть
обсуждение этих проблем, а скорее направляю его в надлежащее русло,
дабы
избежать путаницы и двусмысленности. Ограничусь тремя пунктами.
1. Начнем с противопоставления постмодернизма и модернизма,
или
Mouvement moderne (1910-- 1945), в архитектуре. Согласно Портогези,
прорыв
от модерна к постмодерну стал возможен благодаря тому, что была
отменена
гегемония Евклидовой геометрии, например в пластической поэтике
группы
"Stijl". Если верить Греготти, то различие между
модернизмом и
постмодернизмом состоит, прежде всего, в исчезновении тесных
уз,
связывавших архитектурный проект модерна с идеей прогрессивной
реализации
социального и индивидуального освобождения в масштабах всего
человечества.
Получилось так, что постсовременная архитектура обречена
продуцировать
серию каких-то незначительных модификаций в унаследованном от
современности
пространстве и отказаться от глобальной реконструкции
пространства,
обитаемого человеком. В этом смысле глазам постсовременного
человека, в
частности архитектора, открывается вид на широко раскинувшийся ландшафт,
уже
не определяемый горизонтом универсальности или универсализации,
всеобщего
освобождения. Исчезновение Идеи прогрессивного развития рациональности
и
свободы может объяснить известный "тон" архитектуры постмодерна, ее
особый
стиль или манеру, я бы сказал -- своеобразный "бриколаж": изобилие цитат
--
элементов, заимствованных из предшествующих стилей и периодов,
как
классических, так и современных; недостаточное внимание к окружению и
т.д.
Одно замечание по поводу вот какого аспекта проблемы: приставка
"пост"
в слове "постмодернизм" понимается этими авторами в таком смысле, будто
речь
идет о простой преемственности, какой-то диахронической
последовательности
периодов, каждый из которых можно четко идентифицировать. "Пост" в
таком
случае обозначает нечто вроде конверсии: какое-то новое направление
сменяет
предшествующее.
Однако эта идея линейной хронологии всецело "современна". Она
присуща
одновременно христианству, картезианству, якобинству: раз мы зачинаем
нечто
совершенно новое, значит, надлежит перевести стрелки часов на
нулевую
отметку. Сама идея такой современности теснейшим образом
соотнесена с
принципом возможности и необходимости разрыва с традицией и
установления
какого-то абсолютно нового образа жизни или мышления.
Сегодня мы начинаем подозревать, что подобный "разрыв"
предполагает не
преодоление прошлого, а скорее его забвение или подавление, иначе
говоря --
повторение.
Хотел бы отметить, что цитирование в "новой" архитектуре
элементов,
заимствованных из предшествующих архитектурных стилей,
обусловлено
процедурой, аналогичной использованию в работе сновидений -- следов
дневных
впечатлений, восходящих к пережитому, как это описывается
Фрейдом в
"Traumdeutung".[1] Это роковое повторение и/или цитирование,
принимается ли
оно с иронией, цинизмом или попросту бездумно, представляется
совершенно
очевидным, стоит лишь обратить внимание на господствующие ныне в
живописи
течения, носящие имена "трансавангардизма", "неоэкспрессионизма" и
т.п.
Несколько ниже я еще вернусь к этому.
2. Отправившись от "постмодернизма" архитектурного, я подошел
теперь ко
второму значению термина "постсовременный"; должен тебе признаться,
что
полной ясности в этом пункте у меня нет.
Общая идея тривиальна: сегодня мы можем наблюдать своеобразный
упадок
того доверия, которое западный человек на протяжении последних двух
столетий
питал к принципу всеобщего прогресса человечества. Эта идея
возможного,
вероятного или необходимого прогресса основывалась на твердой
уверенности,
что развитие искусств, технологий, знания и свободы полезны
человечеству в
его совокупности. Оставался, конечно, вопрос о том, кто является
подлинным
субъектом и жертвой недоразвитости -- бедняки, или рабочие,
или
безграмотные... Либералы, консерваторы и левые постоянно задавались
этим
вопросом как в прошлом, так и в нынешнем веке, затевая между собой, как
ты
знаешь, ученые споры и даже настоящие войны из-за подлинного имени
субъекта,
которому надлежало помочь освободиться. И тем не менее самые
разные
политические течения объединяла вера в то, что все начинания,
открытия,
установления правомочны лишь постольку, поскольку способствуют
освобождению
человечества.
По прошествии этих двух столетий мы стали проявлять большее
внимание к
знакам, указывающим на движение, которое противоречит этой общей
установке.
Ни либерализму, экономическому или политическому, ни различным
течениям
внутри марксизма не удалось выйти из этих двух кровавых столетий,
избежав
обвинений в преступлениях против человечества. Мы можем перечислить ряд
имен
собственных, топонимов, имен исторических деятелей, дат, которые
способны
z
ъ
.
И
наше подозрение. Чтобы показать, насколько
расходится новейшая западная история с "современным" проектом
освобождения
человечества, я следом за Теодором Адорно воспользовался
словом-символом
"Освенцим". Какое мышление способно "снять" -- в смысле aufheben --
этот
"Освенцим", включив его в некий всеобщий эмпирический или пусть
даже
мыслительный процесс, ориентированный на всеобщее освобождение?
Тайная
печаль снедает наш Zeitgeist.[2] Он может выражать себя во
всевозможных
реактивных или даже реакционных установках или утопиях, но не
существует
позитивной ориентации, которая могла бы открыть перед нами какую-то
новую
перспективу.
Развитие технонаук сделалось средством усугубления этого недуга,
а не
его смягчения. Мы больше не можем называть это развитие
прогрессом.
Складывается такое впечатление, что оно продолжается независимо от
нас,
само собой, движимое какой-то автономной силой. Оно уже не отвечает
на
запросы, порождаемые человеческими потребностями. Напротив,
создается
впечатление, что результаты и плоды этого развития постоянно
дестабилизируют
человеческую сущность, как социальную, так и индивидуальную. Я имею в
виду
не только материальные результаты, но и духовные, интеллектуальные.
Можно
сказать, что человечество оказалось сегодня в таком положении, когда
ему
приходится догонять опережающий его процесс накопления все новых и
новых
объектов практики и мышления.
Как ты догадываешься, вопрос о причинах этого процесса
усложнения
(complexification), вопрос темный, весьма для меня важен.
Можно
предположить, что некое роковое предназначение помимо нашей воли
увлекает
нас ко все более сложным состояниям. Наши запросы --
безопасность,
идентичность, счастье -- вытекающие из нашего непосредственного
состояния
живых или общественных существ, как будто никак не соотносятся с этим
родом
принуждения, толкающего нас сегодня к усложнению, опосредованию,
исчислению
и синтезированию все равно каких объектов, а также изменению их
масштабов. В
технонаучном мире мы подобны Гулливеру: то слишком велики, то слишком
малы
-- всегда не того масштаба. Если смотреть на вещи с этой точки
зрения, то
требование простоты сегодня покажется вообще-то предвестьем варварства.
Разбирая этот же пункт, следовало бы подробнее разработать
вопрос о
разделении человечества на две части: одна принимает этот вызов
сложности,
другая -- тот древний и грозный вызов, что связан с выживанием
рода
человеческого. Вот, может быть, главная причина провала
проекта
современности, который, напомню тебе, в принципе относился к
человечеству в
его совокупности.
3. Третий пункт, наиболее сложный, я излагаю тебе наиболее
кратко.
Вопрос о постсовременности есть также -- или прежде всего --
вопрос о
различных формах выражения мысли: искусстве, литературе,
философии,
политике.
Известно, что, например, в сфере искусств -- точнее,
визуальных и
пластических искусств -- сегодня господствует представление, будто с
великим
авангардистским движением покончено, и о нем можно забыть. Подтрунивать
или
смеяться над авангардами, которые рассматриваются в качестве отжившей
свое
современности, вошло, так сказать, в моду.
Термин "авангард", с его милитаристским оттенком значения, нравится
мне
не больше, чем другим. Однако я хорошо вижу, чем на самом деле был
истинный
авангардистский процесс -- своего рода работой, долгой,
упорной,
высокоответственной, обращенной к поиску исходных
предпосылок
современности, вплетенных в ее ткань. Я хочу сказать, что для
правильного
понимания творений современных художников -- скажем, от Мане до Дюшана
или
Барнета Ньюмена -- надлежит провести аналогию между их работой и
анамнезом,
в том смысле, который придается этому процессу психоаналитической
терапией.
Пациент психоаналитика пытается переработать расстройство, от которого
он
страдает в настоящем, проводя свободные ассоциации между его
элементами, на
первый взгляд исключенными из всякого контекста, и какими-то
пережитыми в
прошлом ситуациями, что позволяет ему раскрыть тайный смысл своей
жизни,
своего поведения -- и точно так же работа Сезанна, Пикассо,
Делоне,
Кандинского, Клее, Мондриана, Малевича, наконец Дюшана может
рассматриваться
как некая "проработка" (durcharbeiten) современностью собственного
смысла.
Если же кто-то пренебрегает подобной ответственностью, то он
наверняка
обрекает себя на дотошное повторение "современного невроза" --
западной
паранойи, западной шизофрении и т. д. -- источника познанных нами
на
протяжении двух столетий бед.
Тебе должно быть ясно, что приставка "пост" в слове
"постмодерн",
понятая подобным образом, обозначает не движение типа come back, flash
back,
feed back, т.е. движение повторения, но некий "ана-процесс, процесс
анализа,
анамнеза, аналогии и анаморфозы, который перерабатывает
нечто
"первозабытое".
* После времени: французские философы постсовременности'
//
Иностранная литература, 1994, No 1, 54-- 66. Вступление и
перевод с
французского А. В. Гараджи.
[1] "Толкование снов" (нем.).
[2] Дух времени (нем.).