Карл Поппер

ТЕОРЕТИКО-ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ ЭВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ

Априори-апостериори

Для начала я хочу сказать несколько слов об априоризме. Во-первых,
никому не дано мне предписывать, какой терминологией пользоваться.
Главное, чтобы эта терминология была понятной. И термин “генетическое
априори” совершенно ясен, по крайней мере с моей точки зрения. Он
означает, что нечто уже здесь есть, до апостериори, до восприятия. Кроме
того, слово “априори” необходимо употреблять и шире, поскольку оно имеет
весьма определенное отношение к кантианству.'Я полагаю, Кант будет
намного понятнее, если прояснить себе, что он довольно часто, если не
всегда, имел в виду “генетическое априори”, хотя говорил, конечно, об
“априорно подходящем”.

Во-вторых, хочу отметить: мое понимание априори полностью отличается как
от понимания Канта, так и от развивающегося много лет подряд мнения
Конрада Лоренца. Я довольно часто говорил с Конрадом Лоренцом на эту
тему, но не знаю, каково его мнение сейчас. Тогда же, когда он писал о
кантианстве и его интерпретация была опубликована, мнение было таково:
наши далекие-далекие предки изучили вещи посредством восприятий и
закрепили когда-либо что-то полученное генетически, и так появилось наше
априори, собственно генетическое априори. Я придерживаюсь другого
мнения. Употребление понятий абсолютно одинаково, разнятся только
теории. А теории во сто раз важ- . нее понятий. (Теории могут быть
истинными и ложными. Понятия в лучшем случае могут быть адекватными, а в
худшем — вводящими в заблуждение. По сравнению с теориями они не столь
важны.)

Разумеется, я утверждаю, что все, что мы знаем, является генетически
априорным. Апостериорное — это отобранное из того, что мы •сами нашли
априори. Нам, как и всем прочим организмам, которые имеют что-то вроде
восприятий и умеют эти восприятия применять, чтобы выучиться, из, них
чему-нибудь, необходимо перед этим обладать —

'   .    ;                                                 1т-

и обладать генетически априорно — способностью упорядочивать и
интерпретировать воздействие на наши органы чувств. Но это то же самое,
что и кантовское априорное знание, и это становится особенно явственным,
когда мы размышляем над его теориями пространства и времени.           '

А говорить, подобно Конраду Лоренцу, что кантовское врожденное априорное
знание первоначально было знанием из восприятия, что оно врождено нам,
ибо было унаследовано от далеких-далеких предков, означает игнорировать
основополагающее и бесконечно важное воззрение Канта: знание из
восприятия невозможно без априорного знания. • На самом деле мы не имеем
права попробовать объяснить кантовское априорное знание через знание из
восприятия. Величайшее достижение Канта в том и состоит, что он показал,
что всякое знание, из восприятия предлагает априорное знание.          
'        .

Необходимой предпосылкой существования апостериорного знания является
знание априорное, и Кант был первым, кто продумал это. Однако из
“необходимости” априорного знания для. возможности знания из восприятия
не следует “необходимость” в смысле логической модальности. И и этом
пункте я расхожусь с Кантом: если гипотетично наше знание 'из
восприятия, то априорное знание имеет право быть тоже только гипотезой.
Так дело и обстоит. Объясним это на важном примере. Чтобы
проинтерпретировать наше восприятие, нам нужна геометрия, которая по
меньшей мере приближается к Евклидовой, по крайней мере во всем, что нас
окружает. Является ли пространство за пределами Земли и Луны Евклидовым
— это уже другой вопрос; здесь наше знание гипотетично и зависит от
других достижений. Кантово же воззрение, что априорное знание
“необходимо” потому, что оно не “гипотетично, а аподиктично”, я нахожу
весьма удобным для понимания, однако необоснованным и потому вводящим в
заблуждение.

По этой и множеству других причин я принимаю суждение, прямо
противоположное кантовской предпосылке, а именно: наше априорное знание,
к примеру, в геометрии, гипотетично (или зависимо от других знаний,
достижений). Оно, согласно принятой мной предпосылке, гене-^    тически
априорно, но не априорно годно;'не необходимое априори, не аподиктично.

Но и после этого исправления огромное значение кантовского априоризма не
умаляется. И я хочу четко сказать, что являюсь радикальным априористом
(в смысле генетического априори), гораздо более ра-' дикальным, чем
Кант, ибо мой априоризм гипотетический, взаимосвязанный с другими
знаниями, достижениями.    -,.         .

Всем теориям познания со времен Джона Локка, "включая и Канта,, я
противопоставляю следующее: все знание по своему содержанию априорно,
собственно априорно генетически. И поэтому все знание гипотетично и
взаимосвязано; это наша гипотеза. Апостериори же — искоренение гипотез:
столкновение гипотез с действительностью. Отсюда и только отсюда
происходит элемент опыта в нашем знании. И этого достаточно, чтобы
учиться из опыта; этого достаточно, чтобы, быть эм-пиристом.          . 
 -                •

Сформулируем по-другому. Мы учимся только через попытки и ошибки. Но
наши попытки суть всегда наши гипотезы. Они исходят от нас — не от
внешнего мира. Из внешнего мира мы учимся только тому, что определенные
попытки являются заблуждениями.

Начиная с доисторических животных, с самых-самых первых клеток,
приспособление является находкой для живых существ; живые существа
приспосабливаются и улучшают приспосбление. Эта теория,.

18           „,.             '                                          
                         ••:..

на мой взгляд, ведет к огромным трудностям. Эти трудности возникают не
из-за того, что теория сложна, но из-за того, что мы знаем слишком мало.
О становлении жизни и о приспособлении мы не знаем почти ничего. Я
вернусь к этому несколько позже.

Дарвинизм

В значительной степени я по-новому формулирую положения Дарвина,
собственно, ту его теорию, которая объясняет приспособление к среде
через селекцию. Согласно данной теории, более приспособленные
.индивидуумы, имеют больший шанс оставить потомство.

У самого Дарвина сформулировано именно -гак 'и'— я говорю на основании
опыта истории — это в большей степени соответствует теории, чем когда
говорят о “селекции” или “естественном выведении”, или “естественном
отборе”, или “борьбе за существование” и прочем.

Борьба за существование, естественное выведение — громкие метафоры, а не
теории; ведь ничего подобного не существует. Есть только индивидуумы,
оставляющие потомство; и в этом заключается собственно дарвиновская
теория, говорящая, что лучше приспособленные имеют лучший шанс оставить
потомство. Но в этой формулировке ясно просматриваются границы
дарвинизма. Необходимо предпослать ему, что уже есть приспособленные,
“соразмеренные” индивиды. А это в то же время проблема становления
жизни, о чем мы действительно, к сожалению, знаем еще очень мало.

Приспособление и дарнивизм: мысленный эксперимент

Мысленный эксперимент: я предполагаю, что 'в пробирке, в некоем
испытательном сосуде (а под испытательным сосудом я понимаю именно
испытательный сосуд, а не сложное устройство) можно произ^ вести жизнь.
По-моему, не так уж это сверх невозможно, если мы приблизительно знаем,
как взаимосвязаны вещи. А если мы этого не знаем, то узнаем в ближайшие
сто или тысячу лет.

Итак, в испытательном сосуде мы произвели жизнь, собственно жизнь в
форме одного или нескольких генов; я беру один довольно простой ген,
который удваивается и т. д. Это мысленный эксперимент искусственного
произведения жизни из неживых входящих. Я знаю, что это не так вероятно
и довольно сложно, и Моно мимоходом просчитал? эту почти-невероятность.
Однако предположим; что мы можем это сделать. Сложно, почти невероятно
опять же допустить, что произведенная нами жизнь и дальше будет
существовать. И именно .потому, что нет никаких причин предполагать, что
нами произведенная жизнь приспособлена к испытательному сосуду.        
~ " '

Ведь этот сосуд — слишком убогая среда для жизни, чтобы сохранить жизни
жизнь; мы будем вынуждены начать делать все более усложняющееся
устройство. Мы должны будем приспособить среду к жизни (приспособление
основано на обоюдности). Чтобы приспособить среду к жизни, необходимо
возвести по меньшей мере супермаркет для обеспечения пропитания. Нужна
система водоснабжения для циркули-рования воды. Необходимо организовать
школы, чтобы формировать подрастающее поколение, — это цель школ. Надо
обеспечить регулирование рождаемости, иначе зародившаяся в пробирке
жизнь задохнется под грузом своего потомства.

Цель моего мысленного эксперимента двойная. Во-первых, я хочу обратить
внимание на то, что просто чистое становление жизни

•                                                                       
19

не решает проблему. Почему эта зародившаяся жизнь приспособлена к своей
среде? Я предполагаю, что жизнь возникала миллион раз, прежде чем нашла
среду, к которой оказалась приспособлена. То, что она возникла в
результате какого-то химического процесса, о котором мы не знаем, не
значит, что она возникла в той среде, в которой могла жить дальше.

Вероятность встречи жизни и возможной, т. е. подходящей для нее среды,
столь ничтожна, сколь и вероятность возникновения самой жизни. Насколько
я знаю, этот момент еще не обговаривался. Я выдвигаю его здесь в связи с
проблемой познания.

Ведь приспособление жизни к среде является своего рода познани-., ем.
Без этого минимального познания жизнь не может продолжать становление.
Это познание — познание весьма общих условий жизни. .И необходимы либо
приспособленность условий, о которых я говорил, т. е. окружающей среды,,
к жизни, либо жизни к этим условиям. Все здесь. обоюдно.           "

Если эти .условия в определенной степени нестабильны, то'можно быть
уверенным: неминуема катастрофа окружающей среды — и жизнь исчезает. Под
катастрофой окружающей среды я подразумеваю изменение ее в аспектах,
подходящих для жизни. Когда среда таким образом изменяется, исчезает
жизнь; произошла катастрофа, и все должно начинаться с самого начала.
Следовательно, когда условия в определенной степени нестабильны, тогда
можно предположить, что они были недостаточны для сохранения в жизни
жизни; история должна начаться вновь.

Необходима определенная стабильность окружающей среды, чтобы имело место
приспособление, и знание: априори, с самого начала жизнь должна знать
столько про окружающую среду, сколько мы в нашем мысленном эксперименте
знали про нашу произведенную жизнь и условия для жизни жизни;
приспособление есть одна из форм априорного знания.

Все, что я здесь говорил, я говорил не столько ради мысленного
эксперимента самого по себе, сколько ради той роли, которую играет
априорное знание в моей эволюционной теории познания, не мной так
названной. Уже отмечено выше — не я, другие называют мою теорию познания
эволюционной. Но в любом случае она отличается от других эволюционных
теорий познания.

Таким образом, я исхожу из того, что в жизнь с самого начала должно быть
встроено предвосхищение условий окружающей среды на довольно длительное
время. Она должна быть приспособленной к условиям окружающей среды, не
только в настоящий момент, но в течение довольно длительного промежутка
времени. И это, по-видимому,. предполагает, что условия окружающей среды
должны быть относительно стабильными. Может случиться, что жизнь с
самого начала предугадывает изменение условий окружающей среды, но-это
уж слишком невероятно.                             . '    '  ! "'•

Итак, можно заключить: жизнь должна с самого начала предугадать будущее
окружающей ее среды, т. е. все будущие об-стоятельства окружающей среды.
Причем речь здесь, может- идти как о нескольких часах,, так и о
миллионах лет. Она должна быть приспособлена к будущим условиям
окружающей среды; и в этом смысле всеобщее знание наличествует раньше,
чем текущее, особенное знание. С самого начала в жизнь встроено всеобщее
знание; знание, которое мы обычно называем знанием законов природы. Само
собой разумеется, это не знание в смысле осознанного знания. Осознанное
— это совсем другое де-

20



ло. Таким образом, я подошел к выписыванию предсущности' знания. Это,
очевидно, идея из области антропоморфизма.   • •

На этом антропоморфизме я и хочу сейчас коротко остановиться.

Гомология, знание и приспособление

Заставить исчезнуть из биологии весь антропоморфизм — на мой' взгляд,
лишенное смысла занятие. Размышляя о гомологичности, мы можем подходить
к ней, как и во всех других случаях, эволюционно.

Если я нахожу свой нос гомологичным носу собаки, я делаю первый шаг в
направлении эволюционной теории. Вовсе не само собой ра-' зумеется, что
у собаки есть нос, — это наша теория, причем принадлежит она, видимо,
уже предчеловеку. Он находил свой нос гомологичным носу собаки; но йм^же
и замечено, что у собаки и у большинства обезьян есть хвосты, а у него
самого нет. Подобный подход в гомологии — предпосылка эволюционного
мышления. Однако если человек мыслит эволюционно, то он должен принять
гомологичность наших рук и крыльев птицы, наших ног и их ног, нашего
носа и носа собаки. Это составляет суть гипотез эволюционной теории: наш
нос и нос собаки эволюционно гомологичны.                              
'

Данное представление о гомологичности необходимо распространить и на
наше знание, как на все добытое, так и на знание вообще. Ведь
действительно, собаки и обезьяны имеют нечто, соответствующее • нашему
человеческому знанию о них. Одна из причин тупости бихевиоризма
заключается в том, что бихевиористы не видят, что уже тогда, когда они
говорят о поведении человека, предпалагается гомологичность его
поведения и поведения животных, и без этой гипотезы у них ничего не
получится. Поэтому человек без долгих размышлений вправе распространить
гипотезу о гомологии и на другие свои представления.

Мой основополагающий тезис в теории познания: знание обладает высокой
степенью всеобщности, является предугадывающим, предугадывающим надолго
вперед окружающую среду. К примеру, знание о смене дня и ночи, которые
мы по гомологии находим у цветов (они закрываются на ночь и т. д.).
Таким образом, цветы “знают” что-то о всеобщих закономерностях. Это
вовсе не означает, что они понимают; это означает лишь, что они
соответствующим образом приспособлены. Здесь все дело состоит в
растягивании и сжатии тканей, это понятно. Но в любом случае они к этому
приспособлены своим строением ткани:

они пред-полагают эти законосообразности.

Мой тезис в теории познания отличен от предложений всех других
теоретиков. Как его рассматривать, — только как эволюционный или
кантианский, или, может быть, вовсе не эволюционный, — все равно. Итак,
приспособления в настоящий момент предполагают всеобщие приспособления,
которые уже есть первоначально. Они априорны.

Ожидание

Перед тем как привести некоторые примеры, мне хотелось бы ввес-. ти одно
обозначение. Это знание или это приспособление, особенно у животных,
обозначим как ожидания.

Собака ожидает возвращения своего хозяина в пол-шестого. Она будет
беспокоиться, будет заметно, что она заранее готовится к прихо-?      
ду хозяина в пол-шестого. Это ведь форма знания, и все -формы знания
суть ожидания. Так, цветок ожидает, что вечером станет холоднее; он
заранее готовится к этому.

3 ВМУ, № 5, философия                                                   
           21

Мы, не будучи слепы, воспринимаем что-то глазами. Но ведь для этого
надо иметь глаза. А ведь глаза — это тоже ожидание, т. е. форма наших
знаний. То есть элемент приспособления уже имеется у нас вместе с
глазами. И это очень хорошо видно на примере мексиканской личинки
амбистомы. Она вырастает в норе, и глаза у нее недоразвиты-У нее нет тех
ожиданий, которые заставляют наши глаза эволюционировать, и глаза не
играют больше никакой роли.

Глаза — ожидание жизни в таком мире, в котором, по меньшей мере, время
от времени есть свет, и глаза могут как-то использовать этот свет. Это
то ожидание, которое врождено нам вместе с глазами. С эволюционной точки
зрения глаз появляется до восприятия лиц, и он, как и другие виды
восприятия, есть род биологического знания, ибо" он — предугадывание,
ожидание.

Насколько я знаю, все теоретики познания (в том числе и Конрад Лоренц,
которым я восхищаюсь) исходят из того, что мое знание — следствие
восприятий. И сегодня мы прослушали лекцию, в которой показано, как
исправленное восприятие ведет к лучшему знанию. Но с моей точки зрения,
после исправления все обстоит совершенно иначе.. Ведь восприятия — лишь
тропинки знания. И не контроль окружающей среды, которая и дает нам
иметь восприятия, в настоящий момент — главное. Знание, фундаментальное
знание — это готовность восприятий, щупальца, которые мы протягиваем во
всех направлениях. Фундаментальное мое знание, когда я здесь, таково: я
знаю, что я нахожусь ;в Вене, в Австр^ии, и все возможное в таком роде.
Это то знание, которое важнее, чем восприятие в настоящий момент. Я знаю
также, что я присутствую на лекции, и т. д.

Мы исходим из моей версии эволюционной теории познания. Мы исходим из
всеобщего знания и приходим к осознанию весьма определенных вещей.
Примерно так, как я здесь вижу некоторых знакомых мне людей, и т. д. Я
могу увидеть лица своих друзей в этом зале среди множества лиц
незнакомых мне людей, и это — функция восприятия в настоящий момент:
только Для меня и только сейчас. Но эта функция для меня в настоящий
момент менее важна, чем общая ориентация, которая руководит мною в том,
что я сейчас говорю и что я сейчас делаю. А эти знания, знания из
восприятий, могут вновь ввести и вводят в заблуждение.

Не только данное нам анатомически и физиологически руководит нашим
знанием из восприятий, не тот способ, каким наш мозг отбирает все ему
нужное и, позволим себе это сказать, объединяет. Цели и намерения
руководят нами прежде всего.

Конрад Лоренц рассказал здесь много историй, расскажу и я одну.
Много-много лет назад, наверное, 65, а может, и больше, я сидел на крыше
и искал ту зазубринку, по которой можно было бы ориентироваться при
переходе через замерзшее озеро. Но спустился туман, и в густом тумане я
долго-долго искал и увидел наконец что-то похожее. И я, разумеется,
уверовал, что нашел столь желаемую зазубринку. Однако, подойдя ближе,
увидел, что это упал камень, ледок вокруг него-утонул, образовав
полынью.            ' .               • '

Я рассказал эту историю, ибо она показывает, как восприятие определяет и
наши ожидания и наши интересы. И поэтому мы непрерывно активны. Все
разговоры о гештальт-восприятиях и тому подобном я Не воспринимаю
всерьез. Мне говорят: наше восприятие есть что-то вроде фотографии. Но
ведь я активен и ищу что-либо, и пока я что-то ищу,-я интерпретирую
определенные пещи определенным образом, часто в соответствии с
преследуемыми мной целями и с моими желаниями. Од-

22

нако эти желания обычно владеют мной долго. Целый час я искал
за-зубринку, которую в конце концов нашел, но выглядела она совсем
иначе, чем я ожидал. И в жизни, и в восприятии наши цели, желания и
склонности играют огромную роль. Они определяют, как мы
проинтерпретируем все. И эти интерпретации мы впоследствии проверяем,
верифицируем или фальсифицируем. .

Далее. Здесь говорилось о проблеме реальности. И эту проблему я вижу
по-другому. Реальность для всех нас проблематична. Мы все непрерывно
посылаем сигналы, чтобы увериться, что мы не спим и живем в реальном
мире. Мы все, как летучие мыши. Мы и сами посылаем сигналы. Даже если
это наше умение отличается от умения летучих мышей, это все равно то же
умение. Например, я надолго уезжаю жить в другое место. Умение здесь
состоит в том, чтобы из посылаемых различными способами и приходящих
обратно сигналов, которые я интегрирую, активно интегрирую, понять, что
я не сплю, и это впечатление, отличающееся от того, к которому я привык,
по крайней мере в последние годы, — впечатление окружающей меня
реальности.    . .

Я утверждаю, что все живые существа активны, ибо они ощупывают все во.
всех направлениях, как осьминоги щупальцами. Мы вчувст-воваемся в вещи
всеми средствами, какими только располагаем. Если мы не слепы, то
главенствуют глаза; если мы слепы, но хорошо слышим, — уши; но в любом
случае бывает так, что мы прибегаем к помощи пальцев.                   
           '

Я расскажу вам притчу. К ужасу своему я заметил (речь идет о притчах,
которые я рассказываю время от времени), что слушатели мои видят в этом
шутку, но я говорю совершенно серьезно: наше поколение сходно с
положением черного человека, который в черной комнате ищет черную шляпу,
которой там, может быть, и нет. Мы постоянно не-знающие, мы пытаемся
раз-обраться с помощью рук, ног, ушей, глаз, с помощью всего, что есть в
'наших органах чувств, что мы используем,-чтобы непрерывно
удостоверяться в реальности происходящего вокруг нас.

Моя теория знания или познания является революционной и переворачивает
все сказанное моими предшественниками. Мы активны, -мы, постоянно все
испробуем, мы все время используем метод проб и ошибок.

И это единственный метод, который есть у нас. И это единственный метод,
который, возможно, был у далеких предков животных и растений. Они
постоянно двигаются, как то описывал уже Конрад Лоренц, делая одно или
несколько важных дел; с помощью движений-проб эти предки животных
пытаются что-то как-то улучшить, оптими-, зировать. Скорее всего речь
идет о вз-вешивании, доступном их чувствам. Может быть, речь идет всего
лишь о том, что лучше для механизма, который они являют, и здесь нет ни
грани психологического. Они ищут и находят; да, эти предки животных уже
пребывают в поиске луч-/ шей окружающей среды, лучшего мира. И в этом
поиске они активны. И в этом поиске, как я уже говорил, они должны быть
к чему-то приспособлены: они должны иметь определенное всеобщее знание.
Только после этого подключаются мутации и новые приспособления. И это —
эмпирия, попытки и заблуждения.                 '

Эмпирия — то, что говорит “нет”. Неудачные попытки всегда исключают. И
это исключение ведет разными путями к новым попыткам. а лавную роль при
этом играют мутации и другие пути изменений дезок-сирибонуклсиновой
кислоты (ДНК).

Однако сходные результаты могут быть обусловлены не только ге-

23

•нетическй, но и традиционно'. Лоренц показал, что то, что одним дается
генетически (например, серому гусю — распознавание врагов), у других
(галок) обусловлено традицией. Он дал блестящее сопоставление.

Опровержение индукции

Жизнь, таким образом, применяет подобные, функционально го-мологичные,
но генетически не гомологичные меры. С этой точки зрения я утверждаю, к
примеру, что нет индукции. Мне это кажется тривиальным, но, опасаюсь,
нет никого, кто со мной в этом согласится. Идея индукции взаимосвязана с
широко распространенным предрассудком, для которого “что мы знаем” — это
вопрос.

Традиционный вопрос: “Я открываю глаза и смотрю вокруг, потом:

знаю”.                                       - •

Эту идею оправдания знания можно найти/почти у всех теоретиков познания.
К примеру, Рудольф Карнап пишет:

“Что вы знаете” — вопрос.

“Какие восприятия лежат в основе ваших воззрений” — вопрос..

Второй вопрос для Карнапа — лишь переписка первого.

Принимается как само собой разумеющееся, что для начала у меня есть
восприятия, и они — источник моего познания. Я же утверждаю, что наши
знания на 99%, или, скажем лучше, на 999% биологически врождены. Остаток
— постоянные модификации, революционные ниспровержения какого-либо
предшествовавшего знания, которое в. свою очередь было ниспровержением
чего-либо ему предшествовавшего, и т. д. Но в конце концов все знание
сводится к врожденному знанию.

Врожденное, но не самодостоверное знание. Самодостоверного знания нет. Я
не могу знать, сплю я или пет, не делая постоянно проб. Мы должны
постоянно у-досто-верять-ся в реальности путем всевозможных проб. Все,
что существует, — знание предположительное.

Я весьма сожалею, что 1<ант, которого я очень люблю 'и которым
восхищаяюь, здесь был, как и почти все философы, не прав. Мы — животные.
Мы, люди, — животные, а у животных не может быть самодостоверного
знания. Это осознали уже греки. Они говорили: “У богов — самодостоверное
знание, ер1з1ете. У людей — только мнения, йоха”. И только Аристотель
извратил это здравое и правильное воззрение. Он сказал, что и нам
доступна ер151ете, самодостоверное знание:

знание, которое можно доказать. Для того чтобы получить самодостоверное
знание, он отыскал индукцию, а вину за то, что здесь он чувствовал себя
неуверенно, свалил на Сократа.

Однако у меня нет возможности останавливаться на этом.

Кант был прав, утверждая, что индукции требуется что-то предшествующее,
что-то общее. Но это всеобщее, буду"чи противоположно всему
эмпирическому, не самодостоверно. Самодостоверного знания нет. Слово
“знание”, по крайней мере в немецком и английском языках, означает
выражение желанного. Согласно семантике слово “знание” предполагает
самодостоверное знание. Нельзя сказать: “Я знаю, что я в. Вене, хотя
только предполагаю это”. Так не скажешь — ведь не бу-

-дешь опускать знания до уровня предположений. Когда я говорю: “Я знаю,
что я в Вене”, я должен удостовериться, что я в Вене, — ведь,. может
быть, мои мечты столь живы! Может быть, это только возможность, которая
играет здесь и сейчас столь важную роль в моей жизни:

может быть, я всего-навсего мечтаю, но это слишком живая мечта; я устал
бы просто неимоверно, если бы все не было так удивительно и

.прекрасно.

24

В английском и немецком языках слово “знание” (“кпо^1е(1^е”;,
“'й^85еп”) означает самодостоверное знание. Однако это не так. Мы имеем
в лучшем случае предположительное знание; и это все, что мы можем иметь.
Наше лучшее, во многих отношениях лучшее знание — знание науки; однако и
это знание предположительно.

Цели, проблемы, ценности                                     ,

Я отношусь критично к одному из замечаний моего друга Ридля. Он лил воду
на мельницу тех, кто недоволен нашим разумом, по крайней мере чуть-чуть.
И он говорил о культурном релятивизме. Я сказал бы совершенно
по-другому.

Задача всех думающих людей — найти правду. Это наша задача'. Правда
абсолютна и объективна, но она — не у нас в кармане. Она относится к тем
вещам, которые постоянно ищут и зачастую редко находят; и мы постоянно
пытаемся максимально приблизиться к правде. Мы не могли бы заблуждаться,
если бы она не была абсолютной я объективной. Ведь тогда наши
заблуждения были бы столь правы, как и правда.

Мы ищем правду так: мы изобретаем — априори— наши теории, наши
обобщения. К ним относятся и гештальт-восприятия. Генштальт-восприятия —
наша гипотеза; мы интерпретируем то, что видим. А интерпретация — это
гипотеза. И мы имеем дело только с предположениями и гипотезами, что
одно и то же. У нас постоянно есть предположения, которые созданы нами
же. Мы пытаемся столкнуть наши предположения с действительностью и затем
улучшить их, сделать их ближе к действительности.

Мне бы очень хотелось, чтобы ученые и вообще интеллектуалы прояснили
себе, как мало мы знаем. О происхождении жизни, к примеру. Наши знания
здесь столь обширны, что мы не знаем воистину ничего. Это те самые
нерешенные проблемы, о которых я говорил. Когда возникает жизнь, то с
какой стати возникает она в согласованности с окружающей средой? Это
очень сложная проблема.

Мы не знаем ничего — это первое.

Поэтому нам надлежит быть скромными — это второе.

Нельзя утверждать, что мы знаем, когда мы не знаем, — это третье.

Вот та установка, которую мне хотелось бы распространить среди людей. И
мало что этому препятствует.

ПереводЮ. Д. 'Артамоновой