Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения. Антология. / Пер. с англ., нем., фр. Сост. и общ. ред. А. Н. Красникова. – М.: Канон+, 1998. – 432 с. – (История философии в памятниках) Перевод выполнен А. Н. Бартко по изданию: Spencer H. The Principles of Sociology. Vol. 1., New York, 1899. Герберт Спенсер ПРИНЦИПЫ СОЦИОЛОГИИ Глава ХХ. ПОКЛОНЕНИЕ ПРЕДКАМ ВООБЩЕ § 146. Из всех частей света, и притом очевидцами, принадлежащими к различным национальностям и различным вероисповеданиям, доставляются нам факты, Свидетельствующие о существовании таких человеческих [5] сообществ, которые или вовсе лишены каких бы то ни было идей о сверхъестественных существах, или у которых такие идеи отличаются крайней смутностью. «Когда отец Юниперо Серра основал в 1776 г. миссию в Долоресе, берега залива Сан-Франциско были густо населены ауоштиями, оулонами, алтамосами, романонами, туоломосами и другими племенами. Почтенный отец нашел поле совершенно необработанным, так как в словарях этих людей не оказалось ни одного слова для обозначения бога, ангела или дьявола, кроме того, они не имели никакого учения о происхождении мира и о человеческой судьбе». Это свидетельство, приводимое Банкрофтом о калифорнийских индейцах, вполне согласуется со свидетельствами старинных испанских писателей, относящимися к некоторым южно-американским народам. Гарсилассо говорит, что «чиригуанасы и туземцы мыса Пасау... не имели никакого влечения к поклонению кому бы то ни было наверху или внизу ни из корыстных побуждений, ни из страха»; Бальбоа упоминает о племенах, виденных инкою Юпанкви и не имевших никакой религии, а Авенданьо утверждает, что в его время у аншисов не было никакого богослужения. Многие подобные примеры приведены у сэра Джона Леббока; немало примеров этого рода можно найти также и в «Первобытной культуре» Тайлора. Но я согласен с Тайлором, что из всех этих свидетельств можно обыкновенно заключить о существовании у этих народов некоторого, хотя бы колеблющегося и противоречивого, понятия об оживающем другом я. Там, где это понятие не приняло еще формы определенного верования, истинный смысл его, хотя бы лишь в самых существенных чертах, все-таки обнаруживается из погребальных обрядов и из боязни умерших. Оставляя в стороне нерешенным вопрос о том, существуют ли такие люди, у которых сновидения не порождали бы понятия о двойнике, и другого, вытекающего из первого, понятия, что со смертью этот блуждающий двойник покидает тело, – мы можем, однако утверждать как установленный факт, что первое представление о сверхъестественном существе, к которому мы приходим, спускаясь в глубь истории первобытного человечества, есть представление о тени усопшего. Это представление существует даже там, где нет еще другой идеи этого [6] порядка; и оно же существует там, где уже есть многочисленные другие идеи этого порядка. То обстоятельство, что вера в переживающего человека двойника возникает среди дикарей и затем постоянно воспроизводится у цивилизованных народов, представляет факт огромного значения. Все, что составляет общую черту для умственного строя людей на всех ступенях развития, должно корениться в мысли гораздо глубже, чем то, что является специфическим для умственного строя людей на более высоких ступенях; и если более поздний продукт мысли, может быть, достигнут видоизменением и разрастанием более раннего ее продукта, то следует заключить, что он был, достигнут именно этим путем. Допустив это заключение, мы скоро увидим, до какой степени те факты, которые нам предстоит теперь рассмотреть, оправдывают такое допущение. § 147. По мере того как понятие о духе усопшего вырастает из первичной смутности и неустойчивости, на которые было указано выше, в определенную и общепризнанную идею, в людях естественно возникает желание и стремление умилостивлять этого духа. Вследствие этого мы должны ожидать встретить более или менее развитое поклонение предкам почти столь же широко распространенным, как и сама вера в тени умерших. Это мы действительно и находим. Теперь я должен, вкратце, прибавить прямые доказательства к уже приведенным мною в предыдущих главах косвенным. Там, где и умственная природа, и общественный прогресс стоят на самом низком уровне, мы обыкновенно находим, вместе с отсутствием религиозных идей вообще, отсутствие поклонения предкам, или очень слабое его развитие. Типичный случай такого рода представляют юанги, одно из диких племен Бенгалии, у которых, судя по описаниям, нет никакого слова для обозначения бога, никакой идеи о будущей жизни, никаких религиозных церемоний и у которых, судя по тем же описаниям, не замечено также и «никаких следов поклонения предкам». Кук, рассказывая о том, каковы были огнеземельцы до того времени, когда соприкосновение с европейцами внесло к ним чужеземные идеи, говорит, что у них не было заметно внешних проявлений какой-либо религии, и ни он, ни другие не говорят, что огнеземельцы покло- [7] нялись предкам. То же самое, по-видимому, можно было бы сказать и об андаманцах, насколько можно положиться в этом случае на имеющиеся у нас скудные свидетельства. Австралийцы и тасманийцы, хотя и верили в духов усопших, не показывают нам большого усердия к умилостивлению этих духов. У веддахов, хотя и стоящих действительно на чрезвычайно низкой ступени развития, существует деятельное, хотя и простое, поклонение предкам, которое составляет здесь единственную или почти единственную религию; но здесь одною из причин появления такого поклонения было по всей вероятности соприкосновение с более цивилизованными сингалезами. Однако, когда от кочевых общественных групп, оставляющих далеко за собой те места, где захоронены их умершие члены, мы перейдем к оседлым группам, у которых места погребения находятся поблизости от их жилищ и у которых становится, таким образом, возможным развитие погребальных обрядов, мы найдем, что умилостивление умерших родственников делается здесь прочно установленным обычаем. Все разновидности человеческого рода свидетельствуют нам об этом. Обратимся, прежде всего, к негритянским племенам; мы читаем, что «у фиджийцев их любимые родители, немедленно после своей смерти, занимают место среди семейных богов. В память их воздвигают буры, или храмы». Относительно таннезийцев мы узнаем, что «то слово, которое они, по-видимому, употребляют вообще для обозначения богов, есть аремба; слово это имеет значение "умерший человек"». Подобные же вещи сообщают нам и о других народах Новой Каледонии. У более передовых малайце-полинезийцев мы находим тоже самое, с той поправкой, что здесь простое поклонение предкам обыкновенно сосуществует с развитым поклонением более отдаленным предкам, превратившимся в божества. Принося жертвы своим богам, таитяне приносили также жертвы духам усопших вождей и родственников. Подобные же свидетельства мы имеем и в отношении туземцев Сандвичевых Островов, самоанцев, малагасийцев и суматранцев; об этих последних Марсден говорит, что хотя «они не поклоняются ни богу, ни дьяволу, ни идолам», однако они «почитают почти до степени религиозного поклонения гробницы и маны своих усопших предков». Тоже самое имеет место в Аф- [8] рике. Обитатели Анголы «постоянно умилостивляют гнев усопших душ», а бамбири «молятся усопшим вождям и родственникам». Подобным же образом кафры души умерших «фактически возвысили до степени божеств». Похожие свидетельства мы имеем по отношению к жителям Балонды, к племени ваника и к обитателям Конго. Хотя низшие азиатские расы совершенно отличны по своему типу от предыдущих, тем не менее, они доставляют нам близкие примеры. Поклонение предкам встречается здесь у бхилов, бгаиев, каренов и кондов. Религия санталов «основана на семейном начале», но «в добавление к семейному богу каждое хозяйство поклоняется еще и духам своих предков». И если бы у нас оставалось еще какое-нибудь сомнение относительно того, каким образом возник этот семейный бог, то такое сомнение рассеялось бы показанием Макферсона о поклонении предкам у кондов. «Все наиболее известные отцы племени, его ответвлений и его дальнейших подразделений помнятся жрецами; причем их святость возрастает пропорционально давности их смерти». Из северо-азиатских племен, подобные примеры доставляют нам киргизы и остяки; что же касается туркменов, то они еще совсем недавно служили примером того, каким образом это поклонение умершим сохраняется до позднейших времен и спокойно уживается рядом с номинальным монотеизмом. Затем, перенесясь в Америку, мы найдем, что точно такие же явления обнаруживаются здесь от крайнего Севера до крайнего Юга, от эскимосов до патагонцев, достигая, как мы уже это видели выше, своего самого утонченного развития у древних цивилизованных народов этого континента. Выше было уже показано, что у египтян, которые, живя в долине Нила, первыми довели цивилизацию до очень высокой ступени, поклонение предкам не только господствовало, но и развилось в очень сложные формы. Переходя к другому обширному государству, лежащему на отдаленном Востоке и достигшему значительной высоты культуры еще в то время, когда Европа была населена варварами, мы едва ли имеем нужду напоминать читателю, что поклонение предкам существовало там издавна и существует даже до сих пор. Не менее Достоверен, хотя и менее известен, тот факт, что оно характеризовало собою и цивилизацию индусов все вре- [9] мя ее существования. В Индии, рядом с ее высокоразвитыми религиозными системами, существует ежедневное возникновение новых божеств из умерших людей. Так, А. К.Лайель рассказывает: «Насколько я был способен проследить происхождение наиболее известных малых провинциальных божеств, это обыкновенно люди прошлых поколений, заслужившие особенное отличие и привилегированный сан между бестелесными тенями какими-либо особыми поступками или случаями в их жизни или при их смерти... Бунджвары, племя, преданное дорожному разбою, боготворят бандита... Раймонд, французский главнокомандующий, умерший в Хайдарабаде, был там канонизирован по обычаю страны... Но наибольшая часть многочисленных местных богов, относительно, которых известно, что они были когда-то живыми людьми, берет свое начало из обыкновенной канонизации личностей известных святостью своей жизни... Число алтарей, воздвигнутых таким образом в Бераре одним только этим отшельникам и людям, умершим святою кончиной, очень велико и притом постоянно возрастает. Некоторые из них даже дошли до степени храмов». Рассмотрев, таким образом, естественный генезис поклонения предкам, его обширное распространение по всему свету и ту живучесть, с какой оно продолжает существовать у передовых народов, бок о бок с более, развитыми формами богопоклонения, обратимся теперь от его внешней стороны к внутренней. Попробуем взглянуть на него, насколько это возможно для нас, с точки зрения тех, которые практикуют такое поклонение. К счастью, мы имеем два примера такого поклонения, один из которых изображает его менее развитую форму, а другой – его более развитую форму, причем, оба эти примера выражены словами самих людей, поклоняющихся своим предкам. § 148. Первый пример доставляют нам наши старые знакомые, амазулу, идеи которых были тщательно собраны из их собственных уст. Вот несколько отличные в частностях, но вполне сходные во всем существенном, показания различных свидетелей: «Древние говорили, что Ункулункулу был тот, кто дал начало людям и всему остальному, как домашнему скоту, так и диким животным». [10] «Солнце и месяц мы приписываем Ункулункулу, также и все вещи этого света; тому же Ункулункулу приписываем мы и небо». «Когда черный человек говорит Ункулункулу, или Утланга Каноник Коллеуэй рассказывает нам, что «Утланга» значит тростник, или, строго говоря, то, что способно «разрастаться», давая побеги, и он думает, что в силу этой метафоры данное слово употребляется «для обозначения источника всего сущего». Впоследствии мы увидим, что это предание произошло вовсе не вследствие такой отдаленной метафоры, а гораздо более простым путем., или творец, то они обозначают одну и ту же вещь». «Говорят, что Ункулункулу явился на свет и породил людей; он дал им жизнь; он породил их». «Он породил древних давным-давно; они умерли, оставив своих детей; эти дети породили других детей, своих сыновей, которые тоже умерли; эти новые породили других детей; таким образом, мы, наконец, услышали об Ункулункулу». «Ункулункулу уже нет более. Он был первый человек; он явился в самом начале». «Ункулункулу сказал людям: "я также вышел из тростниковой кочки"». «Ункулункулу был черный человек, так как мы видим, что все люди, от которых мы произошли, черны, и волосы у них черные». Заметив мимоходом, что в этих отрывках, равно как и в опущенных нами показаниях, встречаются некоторые противоречия (так, например, Ункулункулу берет свое начало временами из тростника, а временами из тростниковой кочки); а, также указав на то обстоятельство, что в этом первобытном веровании произошли некоторые видоизменения со времени европейской иммиграции, как это обнаруживается из следующего свидетельства: «вначале были в тростниковой кочке две женщины: одна дала жизнь белому человеку, а другая черному»; мы перейдем теперь к рассмотрению значения слова Ункулункулу. Это слово, объясняет нам каноник Коллеуэй, «означает древность, преклонный возраст, или буквально – старый-престарый, причем это повторение совершенно соответствует повторению частицы пра в нашем слове пра-прадед». Так что верование амазулусов, выра- [11] женное в самой краткой форме, состоит в том, что из тростника или из тростниковой кочки явился самый отдаленный их предок, давший начало всем другим вещам. Впрочем, амазулусы признают этого самого отдаленного предка лишь номинально. Они ограничивают совершаемые ими умилостивления своими ближайшими предками, которые суть второстепенные Ункулункулусы, называемые в некоторых случаях Онкулункулусами. Чтобы дать представление об идеях туземцев относительно более отдаленных и более близких предков, а также об их образе действий по отношению к тем и другим, приведем следующие отрывки: «Говорят, что Ункулункулу, который вышел из тростниковой кочки, давно мертв». «Из этого стало очевидным, что Ункулункулу не имел уже более сына, который мог бы поклоняться и служить ему... хвалебные имена Ункулункулу утратились». «Все народы (т. е. племена) имеют своих собственных Ункулункулу. Каждый из них имеет своего отдельного Ункулункулу». «Утшанге есть хвалебное имя нашего дома; он был первый человек в нашем семействе, – наш Ункулункулу, кто основал наш дом». «Мы поклоняемся тем, кого мы видели собственными глазами, которые провели свою жизнь между нами и умерли на наших глазах. «Все, что мы знаем, это то, что и молодой, и старый умирают и что тень человека уходит прочь. У нас, черных людей, Ункулункулу есть тот, которому мы молимся о нашем скоте и которому мы поклоняемся, говоря: "Отец!" Мы говорим: "Удламини! Уггадебе! Умутимкулу! Утломо! сделай так, чтобы я получил то, чего желаю! Господи! сделай так, чтобы я не умер, но жил, и долго еще ходил по земле". Старики видят его по ночам во сне». Здесь, следовательно, мы видим поклонение предкам в его слаборазвитой форме, или доисторическое поклонение предкам. Тут не возникло еще выдающихся личностей, которые настолько сильно превышали бы остальных и господствовали бы над ними, чтобы удержать свою особую индивидуальность в течение нескольких поколений и подчинить себе менее выраженные индивидуальности. [12] § 149. Народы, еще более оседлые и еще дальше продвинувшиеся вперед, показывают нам известный прогресс. Вместе с поклонением недавно умершим и местным предкам здесь существует также поклонение предкам, которые умерли в более отдаленные времена и которые, сохраняясь в памяти потомков, вследствие своего могущества или особого общественного положения, приобрели в сознании общества известное верховенство. Эта истина мало нуждается в пояснительных примерах, поскольку обычаи античных народов делают их хорошо знакомыми. Так, Грот говорит: «В ретроспективной вере грека представления о богопоклонении и о предках совпали: каждая общественная – группа, большая или малая, которая сознавала свою имеющуюся налицо связь, возводила эту связь к какому-либо общему прародителю; и этот прародитель был опять-таки или тем общим им всем богом, которому они поклонялись, или каким-либо полубожественным существом, находившимся в близком родстве с этим общим богом». Эта ступень развития, – где рядом с поклонением предкам, которых можно проследить, восходя по родословной их потомков в течение известного числа поколений, существует более широко распространенное поклонение некоторым предкам, родство с которыми теряется в отдаленном прошлом,– не стоит обособленным примером, а находит параллельные себе явления и в других местах, как, например, в Перу. Здесь поклонение Солнцу и инкам было соединено с деятельным местным поклонением предкам. Авенданьо, повторяя утвердительные ответы на его вопросы, говорит: «Каждый из ваших предков... поклонялся маркайоку, который был основателем или старейшиной деревни и от которого вы произошли. Но индейцы другой деревни не поклонялись ему, так как они имели другого мархайока». Главное внимание должно быть обращено здесь на то обстоятельство, что эти оседлые расы Америки, при лучшем сохранении у них преданий, яснее обнаруживают в исповедуемых ими религиях постепенное преобразование их наиболее отдаленных прародителей в божества. У амазулу «старый-престарый» их преданий, хотя считается давшим начало им самим и всем другим вещам, но не вызывает по отношению к себе религиозного [13] поклонения: он уже окончательно умер, и его сыновья, которые в свое время поклонялись ему, также окончательно умерли; а все поклонение сосредоточивается на тех позднейших его потомках, которые считаются, по воспоминаниям различных племен, их ближайшими основателями. Но у этих более передовых народов Америки самые древние люди, считаются все еще живущими где-то в другом месте, вызывают к себе поклонение, подчиняющее и отодвигающее на второй план поклонение непосредственным предкам. […] Приведенные нами свидетельства, подобно остальным, показывают достаточно ясно, что наиболее отдаленные предки, сохранившиеся в памяти своих потомков, становятся их божествами, оставаясь человеческими существами в физических и душевных свойствах и отличаясь от людей лишь своим могуществом; что, признаваясь, на основании преданий, прародителями, или причинами, существующих ныне людей, они, в качестве единственных известных причин всего, начинают безмолвно признаваться причинами и всех других вещей Во время исправления корректурного оттиска этой главы, я натолкнулся на ясный пример того пути, по которому недостаточно дифференцированные представления и слова первобытных народов приводят к путаницам такого рода. Доктор Мур, говоря в своих «Санскритских текстах» о том, что древние ришисы приписывали себе составление гимнов Вед, сводит вместе все те различные случаи, в которых было употреблено какое-либо слово, указывающее на такое составление. Различные слова, употребленные в различных случаях для обозначения этого составления, суть: «делание», «составление», «порождение, или произведение». Но если в таком сравнительно развитом языке эти слова специализированы так еще несовершенно, что могут быть употребляемы безразлично для обозначения одного и того же действия, то мы можем легко понять, до какой степени более грубые языки должны оказаться неспособными для выражения различия между порождением, деланием и сотворением., и что они обитают в той стране, из которой пришел данный народ и которая представляет тот другой свет, куда отправляются члены этого народа. Определенные утверждения представителей этих народов прямо указывают на то самое превращение предков в божества, которое как мы видели полностью предполагалось развитием погребальных обрядов в поклонение умершим и, в конце концов, в религиозное поклонение. [14] § 150. Однако многие думают, что поклонение предкам составляет особенность одних только низших рас. Я нередко встречал косвенно, слышал в устных беседах и, наконец, имею сейчас в печатном виде перед собой утверждение, что «ни один индоевропейский или семитский народ, насколько нам известно, видимо не создавал религию из поклонения умершим». И предполагаемый вывод состоит в том, что эти высшие расы, обладавшие в самые древние времена, о каких мы только имеем какие-либо сведения, более высокими формами богопоклонения, также не поклонялись предкам и в еще более древние времена. Вовсе не является неестественным, что приверженцы иной теории могут истолковывать, таким образом, имеющиеся свидетельства. Любая гипотеза стремится усвоить те факты, которые подтверждают ее, и отбросить те, которые не согласовываются с ней. Но то, что сторонники эволюционного учения допускают такое глубокое отличие между интеллектами различных человеческих рас, поистине удивительно. Те, кто придерживается креационистской концепции, могут вполне последовательно считать, что арийцы и семиты были изначально одарены более возвышенными представлениями, чем туранцы. Если разновидности животных были сотворены отдельно и одарены основными различиями, то и разновидности человека могут быть созданы точно таким же образом. Но утверждать, что человеческий тип развился из более низких типов, и в то же время отвергать, что высшие человеческие расы развились, как физически, так и интеллектуально, из низших, и что они должны были когда-то обладать теми же самыми общими представлениями, которые отличают еще и до сих пор низшие расы, это, значит, показывать пример изумительной непоследовательности. Даже при отсутствии свидетельств подобное мнение было бы поразительным, но оно еще поразительней, когда имеются свидетельства противоположного свойства. Самые развитые племена арийского происхождения, в наиболее прогрессивные периоды их истории, поклоняясь своим великим божествам, одновременно поклонялись и предкам, которые, соответственно со степенью своей древности, считались то божествами, то полубо- [15] жествами, то людьми; должны ли мы в таком случае заключать отсюда, что, следуя по пути прогресса эти племена, усвоили себе это поклонение предкам от низших рас? Обнаруживая у греков, что их герои, от которых обитатели каждой отдельной местности выводили свое происхождение, были объектами религиозного поклонения, точно так же, как это было у туземных перуанцев и других древних народов; должны ли мы сказать, что греки, становясь цивилизованным народом, привили к своей более высокой религии эту более низкую религию? Когда мы припоминаем факты, что помимо жертвоприношений теням своих недавних умерших римляне приносили также жертвы и теням своих более древних умерших, считавшихся основателями различных семейств, т. е. поступали точно так же, как поступают теперь амазулу; должны ли мы заключать, что, будучи еще азиатскими кочевниками, эти римляне не обладали таким поклонением предкам, а поклонялись только некоторым олицетворенным силам природы, и что они усвоили себе религию менее культурных народов только тогда, когда сами стали более культурными? Такие предположения были бы неприемлемыми, даже если бы мы не имели никаких указаний на первоначальные арийские верования; и они еще более неприемлемы, когда мы знаем, каковыми были эти первоначальные арийские верования. Эти верования, выраженные в их священных книгах, были существенно сходны с теми, которые мы находим у живущих ныне варваров. «Герой Индра, который наслаждается восхвалениями» и которому «воспеваются при жертвоприношении» гимны, в надежде побудить «хорошо снаряженного и оглушительно гремящего явиться к нам на помощь», есть просто предок, принявший постепенно в представлении своих потомков значительно преувеличенные формы; а такие слова арийского риши: «Друзья, гоните сюда молочную корову с новым гимном»,– могли с таким же успехом выйти из уст зулусского вождя, готовящегося принести жертву. Если человеческое происхождение Индры нуждается еще в дополнительных доказательствах, то мы находим его в утверждении, касающегося опьяняющего напитка, изготовленного из определенного священного растения: «Сома не веселит Индру, пока она не будет пролита»; очевидно, [16] что это точно такое же верование, какое мы видели в Африке относительно возлияния пива духу-предку. Из Ригведы мы узнаем, что люди, которые своими добродетелями заслужили себе доступ на небеса, вели там существование, совершенно сходное с существованием божеств; и к этим «древним благочестивым мудрецам», «делившим радости богов», были обращены молитвы живых о «милости» и покровительстве. Еще более характерными являются отрывки из законов Ману. Мы находим здесь утверждение, что маны едят за погребальной тризной; мы находим также здесь наставление главе семейства приносить ежедневную жертву для приобретения себе благорасположения своих манов, а также приносить им еще особую ежемесячную жертву. Здесь же мы находим еще одно предписание, которое, по своей идее, представляет несомненную параллель идеям дикарей, верховные боги которых суть лишь наиболее могущественные тени умерших; я говорю о том требовании, которое, в целях обеспечения за манами пользования приносимыми им жертвами, предписывает главе дома начинать всегда с жертвоприношения богам, с тем намерением, чтобы последние не присвоили себе того, что он рассчитывает принести в жертву своим манам! Следует ли признать, что семитские народы составляют единственное исключение из общего правила? Чтобы признать подобную исключительность, должны быть установлены неопровержимые свидетельства, но такие свидетельства пока отсутствуют. Напротив, те положительные факты, которые мы накапливаем, имеют противоположное значение. А, помня, что кочевой образ жизни не благоприятствует развитию учения о тенях усопших, для нас станет очевидным, что если древние евреи, подобно некоторым из ныне существующих народов, не достигли представления о тени усопшего, продолжающей существовать после его смерти, вследствие чего, конечно, у них не могло установиться и поклонение предкам, то это случилось не потому, что такое представление было ниже их, а потому, что не существовало всех необходимых условий для возникновения такого представления. Далее, мы должны отметить, что молчание их легенд есть лишь отрицательный факт, который столько же способен приводить к ошибочным заключе- [17] ниям, как и все вообще отрицательные факты; впрочем, даже помимо этого общего соображения, мы имеем и некоторые резоны, чтобы подозревать обманчивость именно этого отрицательного факта. Например, у других народов, мы находим, что их предания не дают описания обычаев, которые не только существовали у этих народов, но были у них преобладающими; причина, этого заключается в том, что предания обычно повествуют только о чрезвычайных происшествиях, а вовсе не о явлениях обыденных. Их содержание составляют интересные личные приключения, а не общественные обычаи, которые в лучшем случае прослеживаются по смыслу и которые в сжатом повествовании могут не оставлять вовсе никаких следов. Так, легенды полинезийцев говорят о поклонении предкам едва ли больше, чем Библия, а между тем поклонение предкам находилось у них в полном развитии. Опять же следует помнить, что священные книги номинально исповедуемой религии могут давать очень неверные представления о действительных верованиях исповедующего эту религию народа. Два факта, уже названные нами, показывают это, между прочим, достаточно ясно. Туркмены – ревностные магометане, и, несмотря на это, предпринимая паломничество к гробницам канонизированных разбойников, они молятся там духам своих усопших. Точно также исповедование магометанства не удерживает бедуинов от принесения жертв на могилах своих предков. В обоих случаях обыкновенно делается то, что не должно было бы делаться, на наш взгляд, если основываться на предписаниях Корана. Когда, после таких соображений, мы обратимся снова к еврейским книгам, и именно к обличениям еврейских пророков, направленным против тех форм богослужения, которые были общими для евреев и других народов, то мы увидим в этих обличениях указание на то, что религия, воплощенная в Библии, отличалась в значительной степени от народной религии. Не говоря уже об идолопоклонстве, которое продолжало держаться, несмотря не все обличения, у евреев существовало поклонение деревьям, а их церемонии были столь же низкими, как и церемонии всех вообще полуцивилизованных народов; они включали в себя даже проституцию при храмах. Кроме того, связь траурной одежды с соблюдением по- [18] ста, равно как и закон против выпускания из себя крови и пострижения волос в честь умерших, указывают на первобытные погребальные обряды, сходные с такими же обрядами всех людей, поклоняющихся предкам. Но это еще не все. При принесении первого приплода в жертву Яхве, от приносящего требовалось заверение, что он не «дал что-либо из этого умершим». Следовательно, вывод должен быть таков, что поклонение предкам было развито настолько, насколько это допускалось их кочевым образом жизни, до того самого времени, когда оно было подавлено более высокой формой поклонения. Но будет ли признано достаточным или недостаточным основание, по которому мы приписываем евреям относительно развитое поклонение предкам, во всяком случае, мы имеем доказательство того, что такое поклонение существовало и теперь еще продолжает существовать у других семитских народов. Ленорман в своей статье под заглавием «Культ обоготворенных предков в провинции Йемен», помещенной в отчетах Французской Академии, в заключение своих рассуждений по поводу некоторых надписей пишет: «Здесь, следовательно, мы имеем перед собой двойное повторение целого ряда человеческих личностей, которые были, несомненно, усопшими предками или родственниками автора посвящения. Их имена сопровождаются теми титулами, какие они носили при жизни. Они призываются своими потомками в то же самое время, в том же самом ранге и с той же самой целью, как и боги (которые тоже упоминаются в той же самой формуле); короче говоря, они становятся совершенно на разную ногу с обитателями небес... Они неоспоримо суть обоготворенные личности, объекты семейного поклонения, боги или духи в верованиях людей этой расы». Подобное же доказательство доставляет нам нижеследующий отрывок из «Опыта истории арабов» Коссен де Персеваля. Говоря о времени Магомета, он замечает, что большинство (т. е. все те, которые не были ни иудаибтами, ни христианами) были язычниками. «Они обладали значительным числом божеств; каждое племя и почти что каждое семейство имели свое божество, которое они особенно чтили. Впрочем, они принимали существование Верховного Бога (Аллаха, пе- [19] ред лицом которого другие божества были могущественными посредниками... Некоторые из них верили, что со смертью кончалось все; другие же верили в воскресение и в иную жизнь». Здесь содержится несколько важных замечаний. Последний из названных здесь фактов напоминает нам о древних евреях, у которых тоже одни верили, а другие не верили в бессмертие души. Далее, существование такого различия во мнениях среди арабов, из которых некоторые были оседлыми, а некоторые кочевниками, вполне гармонирует со сделанным нами выше указанием на то, что кочевой образ жизни менее благоприятен, чем оседлая жизнь, для прочного установления умилостивления усопших со всеми его последствиями. Что касается идеи о Верховном Божестве, сопровождавшей у них поклонение предкам, то для всякого, очевидно, что кочевые орды, приходившие в частые соприкосновения с относительно цивилизованными народами, неизбежно должны были заимствовать от них эту идею, подобно тому, как нынешние дикари заимствуют ее от европейских посетителей. Но что приобретенное таким образом верование смутно, неопределенно и поверхностно, это доказывают нам современные бедуины, магометанство которых, по словам Пальгрева, самого призрачного свойства; между тем как действительность их поклонения предкам доказывается жертвами, которые они «благочестиво» приносят на их могилах. Итак, поклонение предкам столь же мало может быть отрицаемо по отношению к семитам, как и по отношению к арийцам. § 151. Мифологи однако, говорят, что эти обычаи имеют скорее моральную, чем религиозную природу. Рассмотрим это предполагаемое различие в его конкретных аспектах. Когда описывают поклонение никарагуанцев своим богам, являющихся, по их словам, древними людьми, от которых они происходили, мы можем принять этот факт как он есть, ибо эти люди принадлежат к низшей расе; но когда мы читаем в «Своде законов Ману», что «сыновья Маричи и все прочие ришисы (древние мудрецы), являющиеся потомками Ману, сына Брамы, называются собранием питрисов, или "предков"», то мы должны пони- мать такое родство не буквально, а метафорически: ведь [20] эти люди были арийцами. Если один из амазулу, принеся в жертву быка, начинает с приглашения «первого итонго, который ему известен» (самого древнего духа предков), или, в других случаях, он начинает намеренно приглашение с имени того духа, который, по его предположению, гневается на него, потому что он этого духа не умилостивил, то этот факт обнаруживает грубые идеи расы, не способной к высокой цивилизации. Однако, если в «Своде законов Ману» говорится: «Да будет жертвоприношение богам совершаемо в начале и конце каждой sraaddha Поминальная церемония (санск.).– Примеч. перев.: она не должна начинаться и кончаться жертвоприношением предкам; ибо тот, кто начинает и кончает ее приношением питрисам, скоро погибнет со всем своим потомством», то, принимая во внимание, испытанные способности арийского ума, мы должны различать здесь между чисто религиозным чувством, побуждающим к одной части жертвоприношения и чисто нравственным чувством, побуждающим к другой его части. Негры, отправляющиеся, при любом постигшем их бедствии, в лес и молящие о помощи духам умерших родственников, показывают этими действиями низкую природу своей расы; и мы не должны смешивать с их грубыми понятиями те возвышенные понятия иранцев, предполагаемые в Хорда-Авесте, в которой находим молитвенные обращения к душам предков: эти обращения здесь выражали лишь сыновнее чувство. Очевидно, что частые жертвоприношения, которыми египтяне чтили память своих умерших, а именно три «сезонных празднества», двенадцать «месячных празднеств» и двенадцать «полумесячных празднеств», составляли часть их религии; разве отличаются они в этом смысле от туранцев и других народов, поклоняющихся предкам? Но совершенно иначе мы должны объяснять те жертвоприношения, которые делались римлянами их ларам во время календ, нон и ид каждого месяца; ибо здесь это были только знаки должного уважения к предкам. Действие дикаря, который при каждой трапезе бросает в сторону некоторое количество пищи и питья для духов усопших, обнаруживает желание умилостивить их, которое вовсе не испытывалось римлянами, когда они отделяли своим ларам известную часть от [21] каждой своей трапезы. И если, отправляясь в путь, римлянин молился своим ларам о благополучном возвращении, он вовсе не приписывал им той силы, которую приписывает духам усопших родственников индеец или веддах, когда он просит у них помощи, отправляясь на охоту. Еще меньше мы должны предполагать какое-нибудь сходство между идеями кровожадных мексиканцев, перуанцев, чипчасов, дагомейцев, ашантиев и других народов, которые приносили жертвы на похоронах, и идеями тех древних римлян, которые приносили человеческие жертвы на могилах. Принимая во внимание, что римляне принадлежали к одному из благороднейших типов человека, мы должны заключить, что они заимствовали этот обычай от более грубых человеческих типов. Что сказать о подобных способах истолкования фактов? Мы можем сказать, по меньшей мере, что при такой свободе в обращении с фактами и самый слабый диалектик может смело взяться доказать любое суждение, какое только может быть выдвинуто. § 152. Чтобы видеть, до какой степени необоснованно утверждение, что высшие расы никогда не проходили через этот низкий культ, стоит припомнить, что даже в настоящее время поклонение предкам еще держится у самых цивилизованных народов этих рас. Оно все еще обнаруживается, то слабо, то с большей силой, по всей Европе, несмотря на репрессивное воздействие христианства. Даже в протестантском мире могут быть прослежены исконные идеи, чувства и поступки. Я не говорю здесь об украшении гробниц цветами, напоминающее нам приношение цветов на гробницы у народов, поклоняющихся предкам, которые также приносили цветы в жертву своим божествам, так как этот обычай, распространяющийся вместе с ритуалистической реакцией, может быть расценен как частичное возрождение католицизма. Я обращаюсь скорее к фактам, не столь резко бьющим в глаза. Умерших родителей часто представляют у нас как одобряющих или неодобряющих наши поступки. Родные умерших воображают, будто бы эти умершие знают, что делают живые, и что они могут быть неприятно поражены неуважением к их последним наказам. Бывают случаи, когда потомку кажется, что портрет его предка с упреком [22] смотрит на него за то, что он преступил его повеление, и нет никакого сомнения, что опасение нарушить священную волю умершего служит и в наше время мотивом, удерживающим от известных поступков. Таким образом, ясно, что хотя исконные понятия о покорности умершим и об умилостивлении их и приняли довольно неопределенные формы, тем не менее, сами эти понятия далеко не могут еще считаться исчезнувшими совершенно. Однако с наибольшей ясностью обнаруживается эта первобытная религия у католических народов Европы. Те погребальные часовенки, которые строятся на кладбищах на континенте, очевидно, вполне аналогичны гробницам-храмам древних. Если строящаяся часовенка в честь Девы Марии есть акт поклонения, то чувство поклонения не может полностью отсутствовать, когда построенная часовенка находится над могилой умершего родственника. И хотя обыкновенно молитвы в таких часовенках, или над могилами, произносятся только за умершего, я слышал от двух французов-католиков, что в некоторых исключительных случаях,– а именно, когда живые считают себя вправе предполагать, что их умерший благочестивый родственник находился не в чистилище, а в раю,– эти молитвы могут быть обращены и к самому умершему с просьбой о заступничестве. Один из моих французских корреспондентов сомневался, чтобы это было действительно так; но и он допускал, что некоторые люди,– мужчины и женщины,– пользовавшиеся при жизни репутацией святости, становятся в общественном мнении предметами поклонения. «Так, я видел в Бретани гробницу одного очень благочестивого и добродетельного священника: она была покрыта венками, и к ней постоянно стекались толпы, чтобы молить его о покровительстве их детям». Допуская справедливость одного лишь этого последнего показания, мы должны будем признать доказанным, что первобытная религия еще удерживается в нашем обществе. Еще более ясное доказательство того, что эта религия все еще теплится между нами, мы видим в существующих доныне обычаях кормить души покойников, как в годовщину их смерти, так и в другие определенные сроки. Если мы читаем о периодических пиршествах в честь умерших у древних народов или у ныне существу- [23] ющих китайцев и смотрим на данные обычаи как на часть культа предков; и если мы узнаем, что празднество дня поминовения усопших и другие родственные обычаи все еще продолжают существовать в различных частях Европы, как у тевтонов, так и у кельтов, можем ли мы отвергать, что эти обычаи указывают на первоначальное поклонение предкам. Следующий показательный отрывок был переведен для меня с немецкого: «Крестьяне римско-католического вероисповедания в течение целого года не забывают заботиться о благополучии душ своих усопших. Они собирают в течение всей недели крошки, остающиеся на столе, и затем в субботу вечером бросают их в печь, чтобы они могли служить пищей душам на завтрашний праздничный день. Суп, пролитый на столе, также оставляется в пользу бедных душ. Когда женщина замешивает тесто, она всегда бросает себе за спину щепотку муки, а также кидает в печь кусочек самого теста; когда она выпекает печенье, она кладет на сковороду немножко жира и первое печенье бросает в огонь. Дровосеки собирают меленькие кусочки хлеба, слишком зачерствелые для еды, и кладут их на древесные пни: все это для бедных душ... С приближением дня поминовения усопших все эти заботы становятся еще живее. В каждом доме, в продолжение всей ночи, горит свет, причем лампа наливается не постным маслом, а жиром; дверь, или по крайней мере окно, оставляется открытым», ужин остается на столе неубранным на ночь, и даже к нему делаются какие-либо добавления; «люди отправляются спать раньше обычного,– и все это для того, чтобы души умерших могли входить беспрепятственно... Таков обычай у крестьян Тироля, старой Баварии, Верхнего Палатината и немецкой Богемии».– Rocholz, Deutscher Glaube und Brauch, I, s. 323-324. § 153. Посмотрим теперь, как индукция вполне оправдывает дедукцию и как она подтверждает вывод, предложенный в последней главе. Рассматривая всю совокупность человеческих сообществ – племена, объединения, народы – мы находим, что почти все из них, если не буквально все, имеют верование, смутное или отчетливое, в оживающее другое я умершего человека. Внутри этого класса народов мы находим несколько меньший класс, члены которого, обладая вполне определенной верой в другое я умершего человека, предполагают существование этого другого я временным, или постоянным, после смерти. Почти столь же многочислен класс, содержащийся в предыдущем, который показывает нам умилостивление теней усопших, имеющее место не только при погребении, но и в течение некоторого времени после этого. Затем, внутри этого последнего идет более ограниченный класс, состо- [24] ящий из более оседлых прогрессивных народов, которые, наряду с развитым верованием в существующую вечно душу показывают нам постоянное поклонение предкам. После этого мы имеем еще более ограниченный, хотя вовсе не малочисленный, класс народов, у которых поклонение выдающимся предкам начинает подчинять себе поклонение незначительным предкам. И, наконец, такое подчинение, возрастая все более явно, становится наиболее резко заметным там, где эти знаменитые предки были вождями народов-завоевателей. Даже слова, употребляющиеся в более прогрессивных обществах для обозначения различных порядков сверхъестественных существ, указывают первоначальной общностью их значений, что именно таким был путь, которым шел генезис представлений об этих существах. Приведенный выше факт, что у таннезийцев слово, обозначающее бога, означает буквально умерший человек, является типичным фактом, обнаруживаемым повсюду. Душа, дух, демон – имена, прилагаемые сначала к другому я без качественных различий – начинают прилагаться с различным значением, по мере возникновения различий, приписываемых разным другим я: тень врага становится дьяволом, а дружественная тень становится божеством. Там, где представления не развились еще далеко, отсутствуют дифференцированные термины, и различия, сделанные нами, не могут быть выражены. Первые испанские миссионеры в Америке оказались в очень затруднительном положении, узнав, что единственное туземное слово, которым они могли бы передать слово бог, означало одновременно и дьявола. В греческом языке, слова дбЯмщх и иеьт Демон и бог (греч.).– Примеч. перев. могут заменять одно другое. У Эсхила дети Агамемнона представлены взывающими к духу их отца, как к богу. Точно так же было и у римлян. Кроме безразличного употребления слова dae?mon, для обозначения ангела или гения, доброго или злого, мы находим здесь столь же безразличное употребление и слова deus для обозначения бога и духа усопшего. В своих обращениях к манам (духам предков), совершающихся у гробниц, римляне называли их богами; а римский закон говорил прямо, что «права богов манов должны [25] соблюдаться свято». То же самое находим мы и у евреев. Исайя, утверждая, что ему повелено бороться против общераспространенного в его время верования, основанного на отождествлении божества с духами предков, выражается следующим образом: «И когда скажут вам: "посоветуйтесь с духовидцами и волхвами", спрашивающими вас: неужели люди не должны обращаться за советом к своим богам, даже усопшим, на пользу живых?» Когда Саул идет на совещание с тенью Самуила, то выражение, с которым обращается к нему волшебница, таково: «Я видела богов, поднимающихся из земли» бог и дух усопшего употребляются здесь как равнозначные слова. Даже в наши дни их родство может быть прослежено. Утверждение, что Бог есть дух, показывает использование термина, иным способом использованного, но имеющего значение человеческой души. Выражение Святой Дух отличается лишь определяющим эпитетом от выражения дух вообще. Божественное существо, таким образом, все еще выражают словами, первоначально означающими дыхание, которое, как думали, покидая человеческое тело в момент смерти, продолжает свое существование. Не дают ли все эти разнообразные свидетельства достаточного повода, чтобы подозревать, что из духа, понимавшегося вначале вполне единообразно, возникли постепенно все разнообразно понимаемые сверхъестественные существа? Придерживаясь закона развития, мы можем заключить a priori, что, возникшие таким путем представления, первоначально одинаковые, развиваются в столь непохожие представления. Духи усопших, которые у первобытного племени составляют такую идеальную группу, члены которой отличаются друг от друга лишь в очень незначительной степени, будут становиться все более и более обособленными друг от друга. По мере того, как общества будут становиться все более обширными, организованными и сложными, и по мере того, как предания, местные и общие, будут и накопляться и усложняться, эти когда-то похожие человеческие души, приобретая в представлении народа все больше отличий, как со стороны общего характера каждого из них, так и со стороны относительной важности, будут все более расходиться, пока общность их природы сделается почти неузнаваемой. [...]