ОБ ИСКАНИИ БОГА

(De quaerendo deum)

Удовлетворяя в меру сил твоему желанию, досточтимый брат во Христе,
вкратце попытаюсь теперь ясно повторить на письме то, что я старался
рассказать народу на Богоявленье о смысле имени Бога; пусть это
подтолкнет нас обоих к размышлению, и да преображается в постепенном
умном восхождении от света к свету внутренний человек, пока в ясном
знании через свет божественной славы не войдет в радость своего Господа.

1

Прежде всего, любезный брат, как тебе хорошо известно, апостол Павел, -
который признается, что был восхищен на третье небо и видел сокровенные
тайны, - возвещая в Ареопаге истину знаменитейшим тогда в Афинах
философам, в начале своей речи сказал, что несет им благую весь о
неведомом Боге, которому сами язычники посвятили жертвенник. Приступив к
объяснению этой мысли, он объявил сперва, что Бог от одного человека
сотворил всех и дал им определенное время обитать в этом мире, чтобы они
искали Бога, не ощутят ли они и не найдут ли Его; впрочем, добавил
апостол, Бог недалеко от каждого из нас, ибо мы в Нем существуем, живем
и движемся. Потом, обличая идолопоклонничество, он продолжал, что в
человеческом помысле не может быть ничего подобного божественному.1

Всякий раз, читая Деяния апостолов, я удивляюсь этому переходу. В самом
деле, Павел хочет открыть философам неизвестного Бога, а потом
утверждает, что Его невозможно постичь никаким человеческим умом! Бог
открывается в знании того, что любое понятие бессильно Его изобразить и
представить, а при всем том апостол называет Его «Богом», или
по-гречески Иеьт. Если человек пришел в этот мир для того, чтобы искать
Бога, найдя, прилепиться к Нему и успокоиться в Его близости, но искать
Его и ощущать в этом чувственном и телесном мире не может, раз Бог есть
дух, а не тело, и постичь Его в отвлечении разума тоже не может, раз,
как говорит апостол, нельзя помыслить ничего подобного Богу, то как
можно искать Его и найти? Поистине, если этот мир бесполезен ищущему,
человек напрасно был бы послан в него для искания Бога. Значит, в мире
обязательно должна быть какая-то помощь для искателя. В то же время
искатель должен знать, что ни в мире, ни во всем том, что человек
способен помыслить, ничего подобного Богу нет.

Теперь посмотрим, не послужит ли нам здесь помощью это имя Иеьт, или Бог
(deus). Само имя Иеьт не есть имя Бога; Бог выше всякого понятия, а что
невозможно помыслить, то остается невыразимым. Высказать - значит
словесными или другими символическими знаками показать вовне внутреннюю
мысль, и чье подобие нельзя помыслить, того и имя неизвестно. Значит,
Иеьт есть имя Бога, лишь поскольку человек ищет Его в этом мире. Поэтому
ищущий должен внимательно рассмотреть, как в этом имени, Иеьт, свернуто
содержится некий путь искания, идя которым, можно ощутимо найти Бога.
Слово Иеьт происходит от Иещсю, что значит «видеть» и «бежать».2 Ищущий
должен бежать взором, чтобы приблизиться к всевидящему Богу. Зрение
представляет, таким образом, подобие пути, по которому должен идти
искатель. Мы должны поэтому развернуть перед умственным взором природу
чувственного видения, построив из него как бы лестницу восхождения.

Наше видение возникает от нисхождения некоего светлого и чистого духа из
высшей части мозга в орган зрения и от размножения (multiplicatio)
расцвеченным предметом в тот же орган видов своего подобия при
содействии внешнего света.3 В области видимого нет ничего, кроме цвета.
Зрение не от области видимого; оно стоит выше всего видимого. Не
принадлежа к области цветного, зрение не имеет цвета. Чтобы видеть любой
цвет, оно не определено (contractus) ни в один из них; чтобы его
суждение было истинным и свободным, оно ни одному цвету не ближе, чем
другому; чтобы его потенция распространялась на всякий цвет, оно не
ограничено никаким: зрение не смешано с цветом, и потому его видение
истинно. Мы знаем на опыте, что зрение обманывается, когда смотрит через
цветную среду, стекло, прозрачный камень или что другое. Зрение
настолько чисто и не запятнано ничем из видимого, что все видимое в
сравнении с ним есть некий мрак, и в сравнении с духом зрения как бы
телесная густота.

Но если мы рассмотрим умом видимый мир и спросим, есть ли у него знание
зрения, окажется, что всему миру цвета зрение неведомо, потому что он не
улавливает ничего не-цветного. Если мы скажем, что зрение существует и
что оно не цветное, мир видимых вещей, желая создать себе о нем
уподобительный образ, не найдет ни в одном своем понятии ничего
подобного зрению, ведь его понятие не может быть без цвета, и, не находя
во всем пространстве своей области ни зрения, ни чего-либо подобного и
сообразного ему, мир цвета не может его и постичь. Больше того, ничего
не постигая вне цвета, он не может постичь даже того, что зрение есть, а
считает, что не-цветное вообще не есть нечто.4 Зрению не подходит
поэтому ни одно из имен, какие могут быть даны в области видимого: ни
имя белизны, ни черноты, ни каких-либо смешанных цветов, раз уж [не
подходит имя] ни белизны и небелизны вместе (copulative), ни черноты и
не-черноты вместе. Перечислять ли все имена этой области по отдельности
как взаимоисключающие (disiunctive), брать ли названия противоположных
цветов в сочетании, рассматривать ли сочетание всех возможных имен -
ничто из этого не будет именем и сущностью зрения.

Если мы обнаружим таким путем, что цвет различается и познается не сам
собой, а от более высокой причины, зрения, и спросим у всех вещей
видимого мира, верно ли это и как они понимают такую причину, они
ответят, что наделившее их именами высшее начало, каковым является
зрение, есть нечто наилучшее и прекраснейшее во всех мыслимых
отношениях. Но, приступая к понятию этого наилучшего и прекраснейшего,
они снова возвращаются к цвету, без которого не могут построить ни
одного понятия, почему и говорят, что зрение прекраснее, чем любой ясный
цвет, раз в области цвета нет столь прекрасного цвета, чтобы не могло
быть прекраснее, и столь сияющего и яркого, чтобы не могло быть ярче.
Видимый мир не сочтет своим царем никакой из цветов своей области,
актуально существующий среди видимого в этой области, а скажет, что этот
царь есть высшая потенция красоты яснейшего и совершеннейшего цвета.5

Ты видишь, брат, истину всего этого, как и многих подобных вещей. От
зрения в сходном соотношении перейди к слуху, вкусу, обонянию, осязанию,
потом к общему чувству6, которое расположено над всяким чувством, как
слух над слышимым, вкус над вкушаемым, обоняние над обоняемым, осязание
над осязаемым.

Затем поднимись к интеллекту, который выше всего понимаемого, то есть
рационального (rationabilia). Рациональное понимается интеллектом, но
интеллекта в области рационального не найти, ведь интеллект - тоже как
бы глаз, а рассудочное - цвета. При желании рассмотри это подробнее и
ясно увидишь, что интеллект есть как бы свободное видение, истинный и
простой судья всех рассуждений, не смешанный ни с какими видами
рассуждений, так что его интуитивное суждение разнообразием рациональной
области не замутняется.7 Интеллект судит и заключает, что это вот
рассудочное положение необходимо, другое возможно, третье случайно,
четвертое невозможно, пятое доказательно, шестое софистично и мнимо,
седьмое представляет собой общее место и так далее, подобно тому как
зрение судит и заключает, что этот вот цвет светлый, другой не светлый,
а темный, третий скорее светлый, чем темный, и так далее. Ничто во всей
области рассуждений не видит интеллекта, но если мир, или Вселенная
рассудочных сущностей, пожелает вообразить этого своего правителя, главу
и судью, то назовет его пределом и крайней вершиной совершенства.

Однако духовные интеллектуальные природы тоже не могут отрицать, что над
ними главенствует свой царь и правитель. И как зримые природы называют
этим стоящим над ними царем крайнюю вершину всякого зримого
превосходства, так интеллектуальные природы, то есть природы, способные
к созерцанию истинного, объявляют этим своим правителем и царем вершину
всякого совершенства всевидения и именуют ее Иепт, Богом, который есть
как бы само созерцание или умозрение в полноте своего всевидящего
совершенства. Во всей области интеллектуальных сил нет вещи, которой был
бы подобен этот царь и правитель, и во всей области разума не может
возникнуть понятия о том, чему Он может быть подобен: Бог выше всего,
что можно помыслить и понять, и Его имя непостижимо, хотя оно все
именует и различает в умной области. Его природа бесконечно превосходит
всякую интеллектуальную мудрость глубиной, простотой, силой, потенцией,
красотой и благом, а все обитатели интеллектуальной природы в сравнении
с ним тень, скудость потенции, нищета знания и так далее без конца.

Итак, ты можешь пробегать этим путем, на котором Бог открывается выше
всякого видения, слышания, вкуса, осязания, обоняния, слова, чувства,
рассудка и интеллекта - открывается, что Бог богов и царь царей не
что-либо из всего этого, но над всем, ибо царь интеллектуального мира
есть царь царей и господь господствующих во Вселенной. В самом деле, Он
царь интеллектуальной природы, а она правит в рациональной; в свою
очередь рациональная природа правит в чувственной, а чувственная - в
мире ощущаемых вещей, где главенствуют как правители зрение, слух, вкус,
осязание и обоняние. Все эти цари занимаются различением, рассуждением
или созерцанием вплоть до царя царей и господа господствующих, который
есть само по себе созерцание, сам по себе vеьт, или Бог, который держит
в своей власти всех царей и правителей и от которого все цари и
правители имеют то, что имеют: власть, красоту, бытие, веселье, радость,
жизнь и всякое благо.

Поэтому всякое украшение видимых форм в царстве верховного и величайшего
царя - пестрота цвета, приятная соразмерность, блеск драгоценных камней,
зелень трав, жар золота, вообще все, что услаждает взор и в чем взор
черпает радость, успокаиваясь как бы в созерцании сокровищ своего
царства, - все при дворе великого царя почитается ни во что, как
последняя рассыпанная под ногами солома. Точно так же согласное звучание
всевозможных голосов и их сладостная в царстве слуха гармония,
неисчислимое разнообразие всевозможных музыкальных орудий, мелодии
золотых труб, пение сирен. Филомелы и все прочие изысканные богатства
царства слуха - сор, прибитый к мостовой во дворе великого и
превосходного царя царей. И так же вся сладость, терпкость и приятность
для вкуса огромных райских яблок, сочных плодов, Енгедского винограда,
кипрского вина, аттического меда8, пшеничного хлеба, масла и всего, что
предлагают для освежения и вкушения Индия и весь этот мир, его рощи и
воды, ничего не стоят во дворце могущественного государя Вселенной. И
запахи умащений, ладана, смирны, мускуса, все благовония, обитающие в
царстве обоняния, не имеют никакой ценности в великом чертоге
высочайшего царя, тем более - все то, что своей мягкостью услаждает
чувство осязания, ибо широкой и простершейся по Вселенной кажется
держава царя осязания, но она не представляет и едва ощутимого
булавочного укола рядом с царством господина Вселенной. Великим кажется
царь, который правит всеми сказанными царями и у которого они служат
вассалами, то есть общее чувство, в своем владычестве свертывающее всю
власть упомянутых царей, но он - купленный раб и последний служитель в
царстве всевидящего и вседержащего царя.

Интеллектуальной природе досталось в удел царство, несравненно
возвышающееся над всем только что сказанным; от ее силы зависят все
названные и описанные царства, и она властно правит ими. Однако
правители интеллектуальной природы ходят в дворне величайшего государя,
рады записаться в его воинство и не хотят ничего иного, кроме как
получить какой-либо чин при дворе своего господина, где они могли бы в
интеллектуальном созерцании питаться от того, чье имя Иеьт. И все
населяющее перечисленные царства ни о чем не заботится, кроме блага,
которое видит в своем государе, равно как и ничего собой не представляет
в сравнении с ним. В нем достигает полноты, божественного и
всесовершенного пребывания в самом себе все то, что у других царей не
только существует несовершенным образом и вовне себя, как тень и
подобие, но и ограничено в несравнимо и несоизмеримо далеком [от истины]
определении.

Цвет, ощущаемый зрением в видимом царстве, не видит, а только видим; у
него нет жизни и жизненного движения, то есть нет ни полноты жизненного
корня9, ни самостоятельной - формы. Наоборот, располагающиеся в царстве
общего чувства органы ощущения, частные чувства, имеют природу,
свертывающую внутри себя в жизненности и познавательной силе ощущающего
духа форму ощущаемого мира. Поэтому царство чувств не беднее царства
ощущаемого, а только все, что развернуто существует в царстве
ощущаемого, более сильным, жизненным и совершенным образом свернуто
пребывает в царстве чувств, где царство ощущаемого приходит к
успокоению. Точно так же все принадлежащее царству чувств более чистым и
совершенным образом пребывает в том царстве, где оно существует
интеллектуально, и цвет, имеющий в интеллектуальном бытии умного царства
нетленную природу, отличается совершенством от цвета ощущаемого мира,
как вечное от преходящего, умная жизнь от смерти и свет от тьмы.10

Но в царстве всемогущего владыки, где царство есть царь; где все жители
всех царств суть сам оный царь; где цвет не есть цвет ощущаемый или
умопостигаемый, а божественный, вернее же, сам Бог; где все лишенное
движения и жизни в ощущаемом мире и все имеющее растительную,
чувственную, рассудочную или разумную жизнь есть сама божественная
жизнь, то есть само бессмертие, в котором обитает только Бог, а все вещи
суть в Нем Он сам, - там веселье всех радостей, почерпаемых взором,
слухом, осязанием, обонянием, чувством, жизнью, движением, рассудком и
интеллектом, веселье вечное, божественное и невыразимое, покой, полный
всевозможного ликования и наслаждения, ибо там все есть сам Иеьт, Бог -
видение и бег, который все видит, во все проникает, все обегает
(discurrit). На Него все взирает как на царя, по Его велению все бежит и
движется, и всякий бег - к Нему, цели успокоения, так что все - Иеьт,
начало похождения (effluxus), средина, в которой мы движемся, и конечная
цель возвращения (refluxus).

На таком-то пути, брат мой, в неустанном размышлении с высшим старанием
ищи Бога, потому что, если правильно искать, нельзя не найти того, кто
везде. И тогда мы поистине будем искать Бога сообразно Его имени, чтобы
сообразно Его имени и слава Его простиралась до конца потенции нашей
земной природы.11

2

Теперь, обратившись ко второй половине нашего вопроса12, рассмотрим
подробнее, каким же образом мы придем к восхождению по ступеням
упомянутого созерцания, если ничто совершенно неизвестное привлекать нас
не может.13 И в этом разыскании тоже возьмем пример зрения.

Прежде всего, для различающего восприятия видимого зрению нужен двоякий
свет. В самом деле, не дух зрения дает имена цветам, а дух его отца,
который в нем14: этот дух, нисходящий из мозга через зрительные жилы
(venas) в глаз, сталкивается с встречным видом (species) объекта, и
возникает слитное ощущение; жизненная сила души удивляется (admiratur)
этому ощущению и стремится различить его. Не тот дух различает, который
в зрительном органе, но через него производит различение (discretionem)
более высокий дух. Мы убеждаемся, что это так, на повседневном опыте:
например, занятые другим, мы часто не замечаем прохожих, виды которых,
множась, доходят (multiplicatae) до глаза, пока не обратим на них
внимания; а когда с нами говорят сразу многие, мы понимаем только кого
слушаем. Это подтверждает нам ту истину, что дух в органе чувства
достигает актуальности своего действия благодаря более высокому свету,
свету рассудка, и когда глаз называет одно красным, другое синим, то
говорит не глаз, а в нем говорит дух его отца, то есть жизненный дух,
орудием которого служит глаз.

Но и так цвет еще не становится видимым, даже при внимании желающего
видеть; надо, чтобы само видимое стало видимым благодаря другому,
освещающему его свету. Во тьме и во мраке видимое не способно быть
увиденным, эту способность ему дает освещающий свет. Раз видимое
способно быть видимым только в свете, поскольку само не может
преднестись (se ingerere) взору, то оно и нуждается в освещении, потому
что у света природа, предносящаяся взору сама по себе15; видимое
предносится взору, лишь оказавшись в свете, в силах которого
предноситься взору самостоятельно. Цвет, однако, пребывает в свете не
как в ином, а как в своем начале, потому что цвет есть лишь предел.
(terminus) света в прозрачной среде, как видим на примере радуги: из-за
того, что солнечный луч определяется (tenninatur) в водянистом облаке
везде по-разному, возникает везде иной цвет. Цвет становится тем самым
видимым в своем начале, свете16, поскольку внешний свет и зрительный дух
сообщаются по своему блеску; свет, освещающий видимое, предносится
сродному с ним свету [глаза] и доводит до него предстоящий (obiectam)
зрению вид цвета.

Отсюда, брат, выведи путь твоего бега в исследовании того, как неведомый
нам Бог доставляет все средства для влечения к Нему. В самом деле, хотя,
как тебе уже ясно, жизненный дух действует как различительная сила в
духе зрения, а внешний свет дает видимому способность быть видимым,
однако зрение не воспринимает ни самого этого действующего в нем духа,
ни света: свет не из области цвета, раз он не цветной, и поэтому его нет
нигде в подначальной глазу области. Свет оку неведом; тем не менее он
приятен для взора. Как сила, различающая в зрении видимые вещи, есть
способный к различению рассудок, так понимающая сила в рассудке есть
интеллектуальный дух, а то, чем освещается интеллект, - божественный
дух. Различительный жизненный дух в зрении, слухе, на языке, в носу и в
осязательном нерве есть единый свет, разнообразно принятый разными
органами, чтобы соответственно различию органов разнообразно различать
вещи ощущаемого мира. Этот свет есть начало, середина (medium) и
конечная цель чувства: у чувств нет другой цели, кроме распознания
ощущаемого, они существуют не от чего иного, как от этого духа, и
движутся не в иной среде, как в нем. В нем же все чувства и живут17;
ведь жизнь зрения есть видение, жизнь слуха - слышание, и совершенство
этой жизни зависит от различительной способности чувств - скажем,
зрение, более совершенное в различении видимого, совершенней, то же
слух, - так что жизнь и совершенство, радость, успокоение и все желанное
каждому чувству заключено в различающем духе. От него чувства имеют все,
что имеют, и, когда их органы поражены и в них иссякает деятельная
жизнь, она не иссякает в различающем духе, откуда они снова принимают ту
же жизнь, когда проходят помрачение или болезнь.

Равным образом думай то же об интеллекте, который есть свет различающего
рассудка, а от него восходи к Богу, свету интеллекта.

Двигаясь так в своем беге путем, открывшимся на примере зрения, ты
обнаружишь, что наш вовеки благословенный Бог есть так же все бытие
любой существующей вещи, как различительный свет есть все бытие
ощущений, а интеллектуальный свет - все бытие рациональной сферы; что
только от него у творения есть существование, жизнь и движение. Через
его свет - и все наше познание, так что не мы по-настоящему познаем, а
скорее он в нас. И когда мы восходим к его познанию, то хоть он нам
неведом, однако мы движемся не в чем ином, как в его свете,
предносящемся нашему духу, а в его свете приступаем и к нему. От него
зависит не только бытие, но равным образом и познание, как от телесного
света зависит бытие цвета и от того же света зависит познание цвета, о
чем сказано выше.

Заметим себе, что среди своих чудных дел Бог создал свет, превосходящий
простотой прочие телесные создания и служащий той серединой между
духовной и телесной природой, через посредство которой этот телесный
мир, как бы через свое простое [начало], восходит в духовный мир. В
самом деле, свет переносит образы в зрение, благодаря чему форма
чувственного мира восходит к рассудку и интеллекту и через интеллект
достигает в Боге своей цели. Исхождение мира в бытие тоже произошло
таким образом, что этот телесный мир стал чем он есть через причастность
свету, и телесные вещи считаются тем более совершенными в телесном роде,
чем больше они причастны свету, как видно в четырех первоэлементах.
Точно также творение, обладающее духом жизни, тем совершеннее, чем
больше причастно свету жизни, а творение, [обладающее духом]
интеллектуальной жизни, - чем больше причастно свету интеллектуальной
жизни. Бог есть неприобщаемый бесконечный свет, так же светящий во всем,
как различительный свет в чувствах; и разнообразное определение
(terminatio) этого неделимого и беспримесного света являет разнообразие
творений так же, как разнообразное определение света в прозрачной среде
являет разнообразные цвета, хотя сам свет с цветом не смешивается.

3

Отсюда, брат, тебе, конечно, легко прийти к пониманию того, что, как
цвет видим только через посредство света, или, иначе сказать, как цвет
приходит к успокоению, к своей конечной цели, только в свете своего
начала, так наша интеллектуальная природа не может достичь блаженного
успокоения иначе чем в свете своего интеллектуального начала. Как не
зрение различает, а через него различает различительный дух, так в нашем
интеллекте, имеющем способность понимать от озарения божественным
светом, его началом, не мы понимаем и не мы сами собой живем
интеллектуальной жизнью, а в нас живет Бог, бесконечная жизнь. И вечное
блаженство в том, что вечная духовная жизнь, превосходящая в несказанном
ликовании всякий помысел живых существ, теснейше соединившись с нами,
живет в нас так, как в наших совершеннейших чувствах живет различающий
рассудок, а в чистейшем рассудке - интеллект.

Нам ясно, что неведомый Бог влечет пас к себе, побуждая светом своей
благодати. Его невозможно обрести иначе, чем если Он явит себя сам. Но
Он хочет, чтобы Его искали, и хочет дать ищущим свет, без которого они
не могут Его искать. Хочет, чтобы искали, и хочет, чтобы нашли,
поскольку хочет открыться ищущим и явить сам себя. Его поэтому ищут тоже
с желанием обладать, и бег умозрительного искания ведет бегущего к покою
и конечной цели движения тогда, когда желание ищущего максимально. Мы
верно идем к достижению премудрости, лишь если полны величайшего
стремления к ней; ища так, мы ищем на верном пути, где она несомненно
откроется, явив сама себя18. И нам не дано никакого иного пути, и
никакого другого пути не завещано нам во всем учении стяжавших
премудрость святых.

Гордые, самонадеянные, мудрецы в собственных глазах, полагавшиеся на
свой разум, в надменной заносчивости считавшие себя равными всевышнему,
замахнувшиеся на божественное познание, - все они заблудились, потому
что преградили себе путь к премудрости, решив, что в ней нет ничего
неизмеримого их умом, обессилели в своем суемудрии, привязались к древу
познания, не поняв древа жизни. И для философов, не почтивших Бога, не
было иного конца, кроме гибели в своем тщеславии.

Но кто понял, что достичь премудрости и вечной духовной жизни можно,
лишь если она будет дана даром благодати, и что по великой благости
всемогущего Бога он услышит призывающих Его имя и они будут спасены, -
тот достиг смирения, признал свое незнание и устроил свою жизнь как
подобает стремящимся к вечной премудрости, а это - прославленная святыми
жизнь добродетельных, неотступных в стремлении к другой жизни. У святых
пророков и у получивших в этой жизни благодать божественного света нет
иного учения, кроме того, что желающий прийти к духовной жизни и
бессмертной божественной премудрости прежде всего должен верить в Бога,
подателя совершенных благ, в чьем страхе надо жить и чьей любви
держаться, от кого со всем смирением надо просить бессмертной жизни, с
высшим благоговением и искреннейшим поклонением привязываясь ко всему
служащему ее достижению.

Ты понимаешь тем самым, брат, что никакая добродетель, никакое
благочестие, никакой закон, никакой образ жизни не дает нам праведности,
при которой мы по заслуге получали бы этот высочайший дар. При всем том
добродетельность жизни, соблюдение заповедей, ощутимое благочестие,
умерщвление плоти, презрение к миру и другие такие вещи сопутствуют
правильно ищущему божественную жизнь и вечную премудрость; и у кого
этого нет, тот явно стоит не на пути, а вне его. Из трудов,
сопутствующих верному подвижнику, мы можем почерпать знаки, по которым
узнается не блуждающий, а идущий по пути. Кто всем желанием стремится
познать вечную премудрость, тот ничего не любит больше ее, боится
пренебречь ею, в сравнении с ней все считает ничтожным, вменяет ни во
что и презирает, все силы посвящает тому, чтобы угодить возлюбленной
премудрости, зная, что ей нельзя угодить, если связать себя другой,
преходящей мирской премудростью или чувственными удовольствиями.
Оставляя все, он поэтому спешит к ней в пылу любви; как лань стремится к
потокам вод, так подобная душа к Богу. Тогда не за какие-то совершенные
нами дела мы удостаиваемся несравненного сокровища Его славы, но Он
любит любящих Его, потому что Он есть милость и любовь, и отдает себя
душе, чтобы она вовеки обладала (fruatur) им, наилучшим благом.

Понимаешь ты теперь, брат, и для чего пришел в этот мир, как мы говорили
в самом начале: чтобы искать Бога. Из Его имени у ищущих, Иеьт, ты
видишь, что какой-то путь Его поисков существует. Если вступишь на него,
это будет твой путь и ты лучше поймешь, как он отраден своей высшей
красотой и обилием увенчивающих его плодов. Упражняйся же в непрестанных
делах и созерцательных (theoricis) восхождениях, и найдешь пажити все
более богатые, подкрепляющие тебя в пути и день ото дня все более
воспламеняющие твое стремление. Наш разумный дух несет в себе силу огня,
он послан Богом на землю не для чего другого, как чтобы пылать и
возрастать в своем горении. Он возрастает тогда, когда пробуждается
удивлением19, подобно тому как ветер, вея на огонь, раздувает его и
переводит его возможность в действительность: постигая деяния Бога, мы
удивляемся Его вечной премудрости, и внешний ветер этих деяний и
творений столь различной силы и действенности превращает наше стремление
в любовь к создателю и в созерцание Его премудрости, чудесно устроившей
все.

Когда мы рассматриваем крохотное (minimum) горчичное зерно и зрением ума
видим его способность и потенцию, то это нам повод пробудиться в
удивлении перед нашим Богом. При столь малом теле его сила не имеет
предела: в этом зернышке огромное дерево с листвой, ветвями и множеством
новых семян, в которых подобным же образом заключена та же сила сверх
всякого числа. Такой я вижу силу горчичного зерна в уме: если бы ему
предстояло развернуться в действительности, не хватило бы этого
чувственного мира, да что я говорю, не хватило бы ни десяти, ни тысячи,
ни стольких миров, сколько можно перечислить.

Кто в подобных раздумьях не исполнится удивлением, если еще прибавить
сюда, что человеческий интеллект охватывает всю силу зерна и понимает
истину этого, тем самым превосходя по своему охвату любую способность
всего чувственного мира и не одного нашего, а бесконечных миров? Сила
нашего интеллектуального понимания так же охватывает и всякую телесную и
измеримую природу. Какое же величие в нем! А если точечная величина
интеллектуального духа охватывает, бесконечно превосходя вместимостью,
всевозможную чувственную и телесную величину, то сколь велик и славен
господь, чье величие бесконечно выше интеллектуальной величины! Из-за
того, что он так велик, в сравнении с ним все ничто и не может быть в
нем ничем, кроме как самим вовеки благословенным Богом. В подобном
восхождении ты сможешь потом исходить из силы просяного зерна и равным
образом из силы всякого растительного и животного семени. Сила любого
семени не меньше силы горчичного семени, и число подобных семян
бесконечно.

О как велик наш Бог, действительность всякой потенции, ибо предел всякой
потенции, а не только потенции, определившейся в горчичном зерне, или
просяном зерне, или пшеничном зерне, или семени нашего отца Адама, или
других существ и так далее до бесконечности! Ведь если в каждом из них
неизмеримая сила и потенция определены (contracta) сообразно роду
каждого, то в Боге вне какого бы то ни было ограничивающего определения
заключена абсолютная потенция, которая есть вместе и бесконечная
действительность. Кто не придет в удивленное смущение, исследуя таким
путем силу Бога? Кто не воспламенится величайшим пламенем страха и любви
к всемогущему? Кто, рассмотрев потенцию малейшей искры огня, не удивится
Богу выше всяких слов? Ведь если потенция искры такова, что, делаясь
действительной, - а потенциальная искра переводится в действительность
трением железа о кремень - способна все разрешить в свою природу,
переведя в действительность потенциальной огонь везде, где он только
есть в этом мире и во всех бесконечных мирах, то какова же потенция
нашего Бога, огня, поедающего огонь? Если рассмотришь природу и
состояния огня числом двадцать четыре, как это делает высочайший
созерцатель божественного Дионисий в книге об ангельской иерархии20,
тебе откроется удивительный путь искания и обретения Бога. Читай там - и
исполнишься изумлением.

4

Если ищешь еще и другого пути к премудрости нашего Учителя, заметь вот
что. Оком ума ты видишь, что в малом куске дерева, этом небольшом камне,
или в меди, или в слитке золота, либо же в горчичном или просяном зерне
потенциально заложены все искусственные телесные формы: внутри любого
явно заключены круг, треугольник, квадрат, шар, куб и вообще все, о чем
идет речь в геометрии, а также формы всех животных, всех плодов, всех
цветов, кустарников, деревьев, то есть подобие любых форм, существующих
в этом мире и могущих существовать в бесконечных мирах. И вот, если
велик даже художник, который сумеет произвести из малого куска дерева
лик царя, либо царицы, или муравья, или верблюда, то как велик искусник,
могущий в действительности создать все, что есть в любой потенции? Тот
Бог, который из любого малого тела способен сделать все по подобию любых
форм, какие только мыслимы в этом мире и в бесчисленных мирах,
удивителен тонкостью своего искусства. Но еще удивительнее потенцией и
знанием тот, кто создал просяное зерно и вложил в него такую силу.
Поражает величием премудрость, способная пробудить в зерне все возможные
формы не в случайном подобии, а в истине существования. И превышает
всякое понимание и несказанно изумляет то, что Бог может не только
произвести живых людей из камней, но и создать людей - из ничего, и
вызвать к бытию несуществующее так же, как существующее. Если несомненно
то, что всеми тварными искусствами достигается лишь нечто в чем-то
(нечто - то есть нечто от подобия не без изъяна; в чем-то - то есть в
чем-либо сотворенном, например в материн меди, из которой делается
статуя, как-то похожая на человека), то каков же художник, производящий
в бытие не подобие с изъяном, а истинную сущность без всякой исходной
материи?

Подобными вот путями восходят к Богу среди потрясающего удивления, и дух
будет непрестанно гореть тогда стремлением найти Его и томиться любовью,
пока ему не будет явлено высшее спасение.

5

Есть, наконец, и еще путь искания Бога внутри тебя - путь снятия всего
определенного (ablationis terminatorum). Когда художник ищет в массе
дерева лицо царя, он отбрасывает все определенное другим образом, чем
это лицо. Через замысел веры21 он видит в дереве лицо, которое его глаз
хочет увидеть присутствующим явно; для глаза будущим является лицо,
которое благодаря вере уже присутствует в интеллектуальном замысле для
ума. Мысля Бога лучшим из всего, что можно помыслить, ты отбрасываешь
все определенное и ограниченное. Отбрасываешь тело, говоря, что Бог не
есть тело, то есть нечто определенное количеством, местом, фигурой,
положением. Отбрасываешь чувства, раз они определенны: не видишь Бога ни
на горе, ни в потаенных глубинах земли, ни в образе солнечного блеска;
то же в отношении слуха и прочих чувств, поскольку все они определенны в
потенции и силе, а значит, не суть Бог. Отбрасываешь общее чувство,
представление и воображение, поскольку они не выходят за пределы
телесной природы и воображение не постигает ничего нетелесного.
Отбрасываешь рассудок, потому что он часто отказывает и постигает не
все: хочешь знать, почему это - чело век, почему это - камень, и не
находишь никакого рассудочного основания всех деяний Бога; значит, сила
рассудка мала и Бог не есть рассудок. Отбрасываешь интеллект, раз
интеллект тоже определен в своей силе: хоть он охватывает все, однако
чистую суть ни одной вещи он не может постичь в совершенстве и видит,
что все постигаемое им можно постичь еще более совершенным образом;
значит, Бог не есть интеллект. Продолжая искания дальше, ты не находишь
в себе ничего подобного Богу и утверждаешь только, что Бог - над всем
этим как причина, начало и свет жизни твоей мыслящей души.

В веселии ты убедишься, что Он к тебе ближе сокровеннейших глубин твоего
существа как источник блага, из которого тебе изливается все, что
имеешь. Ты обращаешься к Нему, день ото дня вступая все глубже в самого
себя и оставляя все внешнее, чтобы оказаться на том пути, на котором
обретается Бог, и чтобы потом суметь обладать Им в истине, что да пошлет
тебе и мне Он сам, вовеки благословенный, щедро дающий самого себя
любящим Его.