ется, многое я делаю гораздо скорее, чем это было в начале моей
канцелярской карьеры, но все же я канцелярист еще неважный, а
посему и много работаю, а результаты слабые; мешают болезни,
кроме неопытности и непривычки... А так я стараюсь проходить
свою школу с терпением; если она мне дана, то, очевидно, для
моей пользы, для большего моего смирения, для укрепления в
терпении, как новое поприще для самоотвержения, для обрете
ния опытности и многого другого, что мне и неизвестно. Живу и
не ропщу; по поводу своих страданий и оставленности размыш
ляю так: если они за мои грехи, то по поводу себя и тех, кто не за
бывает меня, я припоминаю притчу о милосердном самарянине и
теперь вместе с законником говорю, что тот мне близкий, кто
оказывает милость ко мне; припоминаю слова, которые и ранее я
повторял нередко, слова оптинского старца Амвросия иной от
меня за десятки, сотни верст, а на деле ближе живущего со мной
рядом. Если же мои страдания Голгофа, то вспоминаются сло
ва Христа в Гефсиманском саду о тех, кто и одного часа не мог по
бодрствовать с Ним; припоминаю и то, что после бегства учени
ков при Кресте стояли Мария Магдалина, кроме Матери Его,
Иоанна, и еще десятка полтора других жен... Конечно, действи
тельность заставляет меня постоянно не забывать о моих немо
щах и физических и духовных. Я стараюсь бодриться и бодрюсь,
часто бываю и радостен, но особенно утром до работы. Знаю, что
это не от меня и не от моих достоинств, эта радость... Иногда, и
нередко, ощущаю и торжество в сердце, и силу, и полноту... но
изношенный старый организм постоянно напоминает о несчаст
ной зависимости моей от достаточного сна и достаточного пита
ния... Не подает нам Провидение быть искушенными более, чем
мы можем понести, а так вообще я никак не могу отделаться от
сознания, что по человечеству и гражданству я страдаю совер
шенно безвинно, потому что принадлежу к типу тех верующих,
которые проявляли и проявляют по отношению к нашей совре
менной власти максимум благожелательности и за это достойны