начал рассеиваться, но не исчез еще окончательно. Владимир
Алексеевич много переживал, видя, как он говорил, позор ака
демии, променявшей светлые ризы чистой и трезвой науки на яр
кие, но грязные разноцветные лохмотья уличной политики, по
зор той академии, которую он любил, как свою возлюбленную
невесту... Но гроза прошла не без пользы для Владимира Алексе
евича: его всеанализирующий ум не мог успокоиться, пока не
отыскал причины, почему пронесшийся шквал захватил столь
широкие круги образованного русского общества: одним из глав
нейших условий, определивших такой масштаб движения, была,
по его пониманию, бесцерковность общества, утратившего связь
с Церковью, порвавшего с ее исконными традициями... Как толь
ко это определилось для него с достаточной ясностью, он стал по
свящать почти все свои сочинения разработке вопроса о Церкви
и церковности.
жения и целостности истины, которая может быть только в Пра
вославии (а все, что отделяется от него, лукаво советует идти сво
им путем, вне Православия, все это от пленяющего душу греха,
человеческой узости и несвободы, не имущей в себе любви и сво
боды Христовых), и сделало его пребывание в академии необы
чайно важным и ценным для него. Здесь он нашел то, что ис
кал, истину. Но поиски не лишены были трудностей и разоча
рований. В академии ему пришлось столкнуться с плодами уче
ности Запада, излагавшего свои представления о Боге. Ничего
более по сути своей безбожного и иссушающего душу он не чи
тал. И насколько это разнилось с трудами святых отцов, писав
ших о том, что было для них смыслом всей жизни, более того, во
просом вечной жизни или вечной погибели, к чему невозможно
было подходить лишь как к системе исключительно умственных
построений. То и хорошо в Православии, что оно есть явленная
истина и не требует каких либо логических натяжек или лукавых