63



История Церкви. №12.

1. Зарождение доктрины (лжеучения) монофизитов в недрах Александрийской
богословской школы (и у Египетских монахов).

Предсоборный период перед IV-м Вселенским Собором. 444 – 451 г.г.

2. Разбойничий собор в августе 449 г. в Эфесе. Свидетельство святителя
Льва Великого – папы Римского.

3. Подготовка и проведение Халкидонского Собора.

444 г. – год кончины Кирилла Александрийского и после его,
богодуховенных, уже пошли рассуждения человеческие. Именно после этого
ересь и пустила ход. Предсоборный период длился только 6-ть лет.

8 октября (по ст. ст.) 451 г. – открыт IV-й Вселенский Собор.

Святитель Кирилл свидетельствовал о преображении человечества Христова и
тела человеческого при принятии Святых Таин и именно с этого момента и
начинается новое расхождение. Началось как бы с богословского нечувствия
преображения Христова, а поэтому и нашего, человечества, по мере нашего
соединения со Христом и освящении Им. Вместо преображения предлагается,
что человеческое естество как бы испарялось, поглощалось божеством, не
могло соседствовать с божеством. Диоскор, следующий после Кирилла,
патриарх Александрийский, говорил: “… из двух естеств я принимаю, а в
двух естествах Познаваемого – не приемлю…”. Таким образом, до соединения
человечество было, а после соединения – оно исчезает, не буквально, но
тело человеческое не действенно, пассивно, не самодвижно – не цветет, не
раскрывается. Христово человечество они понимают в смысле не -
действенности. И в смысле сотериологии, то есть православного учения о
спасении, получается, что если человеческая личность во Христе не
преображается, а только подавляется, то уж тем более наше, и,
следовательно, - нет обожения; и они так и считают.

У монофизитов идет не преображение, а растворение воли и личности
человека в аскетическом самоумервщлении; именно поэтому эту ересь
поддержали монахи – то есть человеческое естество признается безнадежно
греховным, причем несмотря на таинство крещения, на таинство причащения,
да и аскетическая практика тоже дает некое основание. Особенно если
бесстрастие понимать как пассивность, то тут можно далеко пойти. Монахи
Египта оказались оплотом этого лжеучения, а епископы Александрийского
диатеза говорят: “…человечество во Христе есть, но пассивно…” при этом
отрицают свободу во Христе - и это есть уныние. И так, “человечество во
Христе есть, но пассивно”.

В это время нет еще христианской антропологии – нет М. Исповедника – это
будет только через ~ 200 лет. Максим Исповедник покажет, что воля
связана с естеством, а не с личностью и поэтому - во Христе – две
естественных воли. У монофизитов нет человеческой свободы во Христе, но
как в таком случае быть с Евангельским и Апостольским учением, где
говорится о Христовом послушании?

Послушание – это преклонение воли Христовой к воле Отца - “…не якоже Аз
хощу, но якоже Ты…”. Чья же воля преклоняется, если нет человеческой
воли? Если – это воля Слова, то мы впадаем в арианство, а этого вряд ли
кто бы захотел. Но на их взгляд это не есть добровольное послушание, - а
подавление, то есть внутри одной личности – подавление человечества во
Христе. Здесь помогло учение Бл. Августина о неопредолимой благодати –
неопредолимая благодать божества делает человеческую волю поневоле
послушной и которая действует -  “…как капля воды на сковородке…”.

Ни одна ересь не имеет последователей, если ей не присущ пафос
исповедания и глубокого убеждения. И дело здесь не сколько в мысленном
рассуждении, сколько в религиозном чувстве – “не только в богомыслии, но
и в богочувствии”.

На Халкидонском Соборе монофизиты получили только предостережение – нет
санкций, тем более – нет анафемы, но они сами не покорились и ушли в
раскол. Пафос монофизитов – признание внутренней безнадежности в
преображении во Христе, но не о спасении.  Пафос их – в самоуничижении и
в преодолении человечества как такового.

И сейчас еще полно монофизитов, например, когда утверждается, что
преображение возможно только монахам, то есть, чтобы спастись – надо
идти в монахи.

Из Египта это движение быстро перекинулось на восток в Сирию. Монофизиты
– копты, армяне и т.д.

Но это же противоречит оросу III-го Вселенского Собора! Однако,
монофизиты, ссылаясь на святителя Кирилла, утверждают, что это только по
домостроительству, что это – человекоподобие, а не истинное
человечество. И именно в этом человекоподобии недаром православные их
обвиняли в докетизме. Докетизм в этом случае – что человечество Христово
вот-вот станет кажущимся, оно не действует само – оно только объект!

Докетизм (от греч. Dokeo - казаться) – христианин действует не сам, а
есть объект для воздействия божества. Мол, тело Христово не похоже на
наше, то есть тело Христово не подвержено человеческим страданиям. А что
же тогда? А плач над гробом Лазаря? А кровавый пот? и т.д., то есть –
Христос актер, что ли? И истинно ли была богооставленность!?

Таков путь антропологического минимализма. И здесь жизнь во Христе
оказывается не преображением и соработничеством Господу – “…работайте
Господеви со страхом и радуйтесь Ему с трепетом…”, а именно -
растворение и самоуничижение личности человеческой – аскетика до
самобичевания и надрыва – фатализм – подчинение обстоятельствам,
трактуемым как воля Божия. Фатализм часто выражается в эсхатологических
срывах, то есть в пассивном ожидании конца света. Такая же философия у
Франциска (+1226 г.) – будь послушен, как труп, а с трупом делай, что
хочешь – “…посади – он сидит, положи – он лежит…“.

Монофизитство идет как бы исторически. После Халкидона – разбивается на
ряд течений (толков). Часть умеренных монофизитов вернулось после VI
Вселенского Собора и решением Трульского Собора в 692 г. их принимают их
по 3-му чину, как сейчас католиков, то есть через покаяние и отвержением
ложных воззрений.

В 448 г. – постоянный Собор запрещает Евтихия (Константинопольского
придворного пресвитера) (постоянный Собор образовался после
Халкидонского Собора из членов этого Собора и остался работать при
императоре на постоянной основе).

И в 449 г. разбойничий собор (председательствовал патриарх Диоскор
Александрийский) восстановил Евтихия и низложил Флавиана – патриарха
Константинополя. Все это делалось столь нагло, что ли, что через год от
этого скончался патриарх Флавиан; и Диоскора позднее судили не за ересь,
а за человекоубийство. В это же время низлагают Феодорита Кирского и
посмертно анафематствуют Диодора Тарского. Ороса собор не выпустил.

На соборе уже был свиток папы Льва в форме послания патриарху
Константинополя Флавиану – в нем заключено торжественное исповедание в
противовес монофизитству, но на него не обратили внимания. Начинает Лев
Великий прямо с сотериологии. “… Если человечество Христа не подлинно,
то, что такое наше спасение, ибо, что не воспринято, то не спасено” (он
прямо ссылается на Григория Богослова). Не только образ человека, но и
бытийно человечество, воспринятое Христом от Девы Марии, - только оно
позволяет Христу вознести на крест наши грехи. И если мы читаем в
послании к Фил. (Фил.2,8) “… смирил Себя, быв послушным” – то это есть
волевой акт.

Послушание не есть подавление и в послушании есть свобода и остается
действенной (и наша тоже), но, соединенная по любви с Божественным
Промыслом, она преображается светом Христовым.

Лев Великий торжественно исповедал евангельские места, которые
свидетельствуют о человеческой плоти, человеческой душе, человеческом
духе в Господе Иисусе Христе. Усталость, жажда, сон – все это
принадлежит Господу и душевные страдания - “… Душа Моя скорбит
смертельно…”.

(Мк.14, 33-36) – о молитве в Гефсимании – ужас, тоска и страх -
принадлежат Господу, ибо истинное человечество Он принимает в Себя. И
дух человеческий - тоже принимает “…ибо дня Судного не ведают ни ангелы,
ни Сын Человеческий…” – это-то и есть исповедание человеческого духа.
Равно как “… и Отец более Меня есть…” – это тоже человеческий дух
свидетельствует о Нем.

Отцами Халкидонского Собора свиток Льва был воспринят с восторгом – Лев
де смотрит, как Кирилл.

Свиток был написан на латыни, но на Соборе был Феодорит Кирский,
известный тем, что написал сочинение против 12-ти анафематствований
Кирилла Александрийского. Епископы Египта не хотели с ним заседать, но
вступились императорские чиновники, заявив, что он явился на Собор, т.к.
несправедливо низложен разбойничьим собором и приехал восстанавливать
свое достоинство. На 8-м заседании Собора Феодорит Кирский был принят в
общение, принеся на лжеучение Евтихия вполне искреннее осуждение.
Феодорит Кирский и сделал необходимые богословские выводы из свитка Льва
Великого – латынь он знал в совершенстве. И он же указал, что фундамент
послания Льва глубже, чем просто комментарий к Кириллу Александрийскому
– это есть раскрытие положения Григория Богослова – что не воспринято,
то не спасено.

Господь воспринял человечество в полноте, ибо и спасает его в полноте. И
только такое восприятие и исповедание нашего естества в полноте дает нам
реальную возможность, а не декларированную, победы над грехом и смертью.

Таким образом, пафос послания Льва Великого имел сотериологическую
подоплеку. Пишет так: “…И одинаково опасно исповедывать Господа Иисуса
Христа только Богом без человечества и только человеком без божества” -
это против несториан. Ибо тогда Его подвиг не имеет к нам отношения, мы
не сможем идти следом за Ним. Но в воплощении, продолжает Лев, Он
истинно един и нет в этом единстве никакого обмана.

У Льва были еще огрехи, как бы связанные с огрехами латинского языка.
Например, он употребил слово “персона” – лицо и нигде эта персона не
названа ипостасью Слова, поэтому по некоторым свидетельствам, Несторий,
не доживший до Халкидонского Собора, но переживший разбойничий собор,
так и воспринял – “а я что говорил?”.

Халкидонский Собор был длительный. И там, например, Феодорит Кирский
сказал: “…Анафема на еретика еще не говорит о православии отлучающего”.

Халкидонскому оросу присуща явная асимметрия, т.е. лицо – ипостась –
одно, а природы две.

Природа божественная имеет конкретное раскрытие в лице Слова, а природа
человеческая, ипостаси не имеет, по крайнем мере – эта ипостась выявлена
не была и что там вместо ипостаси.

На Соборе и не могло быть полного восстановления церковного общения,
т.к. оставались провалы. Но это для православных было то, что еще не
раскрыто, еще не познано, еще не принято.

Пафос Собора – его исповедование – Господь Бог Слово стал человеком, но
Он не человек, а Бог – это Его лицо – Ипостась Слова. Есть человеческие
свойства, а человеческой личности нет.

После раскола на Халкидонском Соборе монофизиты сразу распадаются на
толки (так всегда бывает с любой ересью) и, главное, не приемлют ни
Халкидонского апофатизма (о способе соединения божества и человечества
во Христе) – не слитно, не разлучно, не раздельно, не изменно, ни
Халкидонского парадоксального исповедования – вопрос поставлен и
оставлен без разрешения.

А дело в том, что в это время Церковное сознание смешивало естество и
ипостась.

Естество – природа – физис

Ипостась – юпостасис

Природа – общее, ипостась – конкретика (Максим Исповедник). Максим
Исповедник только через 200 лет как бы спросит – как возможно
безипостасное существование? И ответит – да никак. Но только Максим
Исповедник сформулировал, что существует ипостасность – самостоятельное
существование и существует небезипостасность (как в математике –
неотрицательная величина).

Впоследствии Леонтий Византийский (VI-й век – Юстиниановы времена)
разработал термин воипостасность – то, что имеет свое бытие в другом, на
другом, благодаря другому.

Если по Павлу, то это будет “природное” и “привитое”, привитая ветвь не
имеет корня, но прививается к стволу; к стволу божества Христова –
привито Его человечество, но оно отнюдь не пассивно. Также как привитая
ветвь цветет своим цветом, так и Христово человечество, преображенное и
обоженное, выявляет во Христе свои человеческие свойства. (Бывают
растения, например, орхидея, которая не имеет корней, но цветет на
других деревьях).

Попытка преодолеть недосказанность Халкидонского ороса приводит к тому,
что монофизиты пытаются найти решение прежде времени. Например, идеолог
умеренного монофизитства Севир предлагает термин и понятие – “составного
естества”, чтобы не признавать нам единосущного по человечеству.

Но зато, когда Максим Исповедник разработал в полноте и довел до конца
все эти вопросы, то только окраина империи – Армения, Африка – копты,
часть Сирии, отказавшись от присоединения, формулируют это только как
отказ от греческого богословия – от греческого богословского напряжения.
И предпочтут жить – как повелось и как они привыкли.

Фактически после раскола некоторое время в Церкви не разгорается
напряжение, благодаря присутствию святых патриархов на
Константинопольской кафедре – председательствует на Халкидонском Соборе
– Анатолий Константинопольский и сопредседатель – император Маркиан.

Монофизитство в греческом ареале оказались сравнительно не долговечно,
но окраины империи оказались зараженными надолго. Поэтому будущая
униоюальная политика византийских императоров вплоть до Юстиниана имеет
не только Церковную, но и государственную подоплеку, то есть императоры
опасались, что Церковное разномыслие может привести к разномыслию
гражданскому и, поэтому, монофизиты не будут достаточно энергично
защищать границы империи.

Истоpия Цеpкви. №13.

I

1 Начало монашеского служения в Церкви;

2 Служение пустынножительства, его характеристики;

3 Служение затворничества, столпничества, схимы;

II

Великие отцы пустынники, преподобные: Павел Фивейский (память 15
января), Антоний Великий, Макарий Великий, Мария Египетская, Кира и
Марина, Пелагия и иные. Служение и подвиг преподобных.

Монашество началось с пустынножительства – с какой целью?

Люди удаляются в пустыню не для того, чтобы спасти душу. После
искупления Господнего нас всех нет в мире места, в котором было бы
нельзя или неудобно было бы спастись и нет также и такой эпохи.

Господь сказал: “Се Аз с вами до скончания века…” (Мф.28,20). Поэтому
думать, что там-то при таких-то обстоятельствах, в такие-то эпохи
спастись почти невозможно – это не только неверие во всемилостивую
помощь Божию, но это и явное нечестие. Почему? Да потому, что - это
чистый детерминизм, это значит, что мы считаем человека не образом
Божиим, не свободной тварью, а продуктом обстоятельств. И этим мы
повторяем нечестие Адама первозданного, уже согрешившего “… жена, ее же
Ты мне дал, вот она мне дала и я ел”. Так и мы: семья и дети мешают мне
прилепляться ко Господу умом, духом – всем; соседи, которых я тоже себе
не выбираю, сослуживцы, потому что у меня нет другой работы, сограждане
– страну я тоже себе не выбираю, – их же нам дал Господь, и вот они-то
мешают нам прилепляться к Богу. (Никак не мешают). Такая мысль -
заведомо ложная, ибо в ней неверие, нечестие, да еще прикрытое
лицемерием.

Зачем люди уходят в пустыню? – значит, не для того, чтобы спастись.
Второй, как бы, вопрос - а может быть мы бежим от лицезрения людских
пороков?! На начальных ступенях это бывает.

Из истории РПЦ известно, что Антоний Печерский, уже по возвращении с
Афона, по Божьему изволению явно возвещенном, но после смуты 1015 г.,
после убиения Бориса и Глеба в ужасе и скорби удалился опять на Афон.

Иоанн Златоуст тоже думал примерно так: ”Я часто молил, чтобы миновалась
нужда в монастырях и настал и в городах такой добрый порядок, чтобы
никому никогда не нужно было убегать в пустыню”. (И все же – при самых
добрых порядках кто-то должен быть и в пустыне).

В самих же монастырях выработано убеждение - место не спасает – Иуда был
возле Самого Христа и не спасся!

Уходя в пустыню действительно по Промыслу Божию, человек не удаляется от
человеческих пороков – людские пороки, несчастья, страдания проходят
через его сердце, ибо пустынник есть молитвенник за весь мир. Обычному
человеку молиться за весь мир нельзя! – это только для богатырей духа,
для совершенных.

Отец Софроний (Сахаров) – сотаинник о. Силуана, автор книги “Силуан
Афонский” во время II-ой мировой войны был одним из духовников Святой
Горы Афонской, жил в калибке, т.е. не в Карее, не в общежитейном
монастыре, а анахоретом – как пустынник. Так вот во время ночных молитв
ему в яве через сердце были слышны прямо вопли, стоны, слезы,
неисчислимые страдания, которые совершались на войне и, вообще, в
результате войны. (Афон не терпел даже материальных недостатков во время
войны, отчасти благодаря хозяйству).

Не в воображении, а реально людские грехи, пороки и страдания предстоят
и предстают сердцу пустынника!

Сергий преподобный во время Куликовской битвы видел перед собой павших в
момент отделения души от тела. Преподобный Серафим Саровский во время
польской войны 1831 г. и многие еще.

Таким образом, молитва за весь мир наоборот делает человека ближе
людским страданиям.

Третья возможность. Тот же самый отец Софроний (Сахаров) в своем докладе
на монашеском съезде в 1952 г. высказал такое предположение по поводу
столпничества и т.д., что может быть это сбываются пророчества
Апокалипсиса гл.12, ст.6 – “жена убежала в пустыню.” Жена – Церковь,
т.е. может быть это сама Церковь убежала в пустыню в эпоху Константина
(монашество начинается в пост-констатиновскую эпоху) и это, как бы,
вместо мученичества. Но если Церковь убежала в пустыню то, что же
осталось в населенных пунктах, притом людных - –то значило бы рассекать
Церковь надвое, что глубоко не верно. Тем более что сами пустынники
остаются всегда преданными и послушными членами Церкви. Более того, в
большинстве они, даже и мужчины, не имеют сана пресвитера, а потому не
могут сами совершать литургию и принимают Святые Дары от пресвитера,
пришедшего из близлежащего селения. Значит – это тоже не причина.

В четвертых. А что такое монашество в социальном аспекте, ведь это явно
уход из социума. Человек рвет связи семейные, - если даже неженатый, то
умирает для своих родителей, - сословные, имущественные, гражданские –
он умирает для отечества. Между прочим, всевозможные православные
отечества никогда с этим не смирялись: в Византии император Юстиниан
настойчиво законодательствует по монашеским делам; у нас в России
Силуана Афонского чуть не призвали на японскую войну, как бывшего
солдата и т.д.

Монашество – это уход из социума, но не в пустоту, а в какой-то новый
социум. В монашестве существует явный социальный аспект – не
географический, а социальный – здесь центр тяжести.

Иоанн Златоуст выдвинул такой термин - “Бегство от благополучия, не
потому, что в благополучии и достатке нельзя спастись, а потому что к
нему не лежит душа”, но он не настаивал, что, где бы то ни было
благополучие вредно. Пишет так: “Из числа столь многих тысяч христиан
нельзя найти больше 100 спасаемых, да и в том сомневаюсь. Безопасность
от гонений есть величайшее из гонений на благочестие, хуже всякого
гонения. Никто не понимает, не чувствует опасности. Безопасность рождает
беспечность, расслабляет и усыпляет души, а диавол умервшляет спящих”.

Что об этом сказать?! Положим, что к благополучию не лежит душа, но ведь
его можно не замечать. Апостол Павел пишет: “Умею жить в скудости, умею
жить и в довольствии”. Не прилепляться – это как раз общее для всех
христиан делание. Другое дело – имеем ли мы решимость для этого делания,
но это уже зависит от нас.

Видимо, не опасность довольства и достатка все-таки играет здесь ведущую
роль, а Божий призыв, как у Арсения Великого – “Бегай людей и спасешься”
– ослушаться он не мог, т.к. Божий призыв проходит через сердце раба
Божия и становится его жизнью.

В пятых. Предположение Ключевского Василия Осиповича, высказанное им на
юбилейном докладе в честь 500-летия преподобного Сергия Радонежского в
1892 г. Он пытается представить дело так, что в пустыне люди выполняют
духовные задачи для мира не доступные. И это тоже не верно, т.к. даже по
смыслу крещальных обетов, совершенство христианское в миру так же
необходимо, как и в пустыне. И не к пустынникам обращены слова Христовы:
”Да будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный” (Мф.5,48), а ко
всем.

Примеры.

Как засвидетельствовал Силуан Афонский: “Иоанн Кронштадский постоянно
был с народом, но был в Боге больше, чем многие пустынники”. Хотя Иоанн
Кронштадский имел богатый гардероб, фотографировался, лошади – в
удобствах, в общем.

Да и сам Силуан Афонский всю жизнь прожил в общежительном монастыре, а
когда выпросился в пустыню, то не только не получил пользы, а еще и
получил болезнь до конца жизни (головные боли) специально, чтобы не
забывал своего греха.

Наконец, Афонское предание. После смерти преподобного Силуана один
афонский монах приходит на духовный собор и подает прошение о разрешении
удалиться в пустыню. Его призывают и спрашивают: “Зачем?” Отвечает: “Я
думаю, что это полезно моей душе” И один из отцов ему отвечает: “А разве
неудобно спасаться и здесь. У нас в монастыре провел всю жизнь покойный
отец Силуан и разве вы найдете в пустыне кого-нибудь большего?”.

Таким образом, все пять вопросов не дают ответа; и если все-таки
вернуться к социальному аспекту монашества и именно пустынножительства,
то многое нам станет понятнее, т.к. можно иначе сформулировать вопрос.

Монах, даже если явно слышит призыв Божий, уходит от благополучия, но у
этой медали есть обратная сторона – он уходит от тягот земного
устроения. Характернейший пример Павла Фивейского. Последней каплей,
предопределившей его уход – это тяжба, затеянная его зятем из-за
наследства – все отдал и оказался свободным.

Большинство из первых пустынников – или из придворной среды, как Арсений
Великий, или из очень обеспеченных семейств, как три великих святителя и
учителя, т.е. Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст.
Василий Великий – один из теоретиков общежительного монашества, но в
пустыне пробыл долго. Иоанн Златоуст, хотя и не возлюбил пустыни, но
провел в ней 4 года, как бы для закалки.

Монах – это не просто блюститель строгой жизни. По смыслу крещальных
обетов и, прежде всего, отречение от сатаны и предания себя целиком на
волю Божию, совершенство христианина действительно необходимо в миру так
же, как где бы то ни было.

Социальные связи, гражданские, семейные обязанности, социальные
обязанности – они для всех и рвать их можно  только тогда, когда
получаешь призыв свыше! Поэтому, монах-пустынники не только бежит от
мира, а он умирает для мира – умереть помимо воли Божией совсем нельзя!

Как говорил Серафим Саровский, когда его спросили богомольцы на вопрос:
“Что передать вашему братцу в Курске?” ответил, показывая на святые
иконы: “Вот мои родные, а для живых родных я уже живой мертвец”.

Василий Великий: “Монах должен быть вполне бездомен”.

(слово экономия – ойкономия- домостроительство, домашние порядки; ойкос
– лишенный дома, бездомный)

Монах не уходит в социальное никуда.

Поэтому - в седьмых. Что есть пустыннический социум? – это новое
жительство, которое на земле, но не от мира. Монахи, даже отшельники, 
жили в особых скоплениях. Мария Египетская – абсолютно одна, но это
исключение, подтверждающее правило.

Обыкновенно это не то, чтобы некое братство, а это множество детей
вокруг одного отца – духовного руководителя. Между собой эти дети не
общаются, кроме как по повелению старца. Домишки их сами собой
свидетельствуют полную бренность земного – шалашики, землянки.

Антоний Великий и, тем более, Макарий Великий окружены учениками. У
Сергия Радонежского тоже собираются ученики для духовного руководства.

В пустыне начинается новое общество, но на новых, как бы, основаниях.
Отсечение воли – основной принцип этого общества. И отсечение воли
таково, что монах взыскует Божьего участия в своих отношениях с
руководителем, со старцем – иначе не выполнить всех послушаний.

Например, Павлу Препростому было приказано поливать сухую палку, а воду
приходилось носить издалека (жара, зной). Он ее поливает долго, но Сам
Господь удостоверяет нужность этого подвига для Церкви в Его
домостроительстве Господнем, поэтому палка пускает корни, дает лист и
приносит нездешние плоды. И тогда уже нездешние плоды его старец
(наставник) дает другим ученикам со словами: “Едите плод послушания”.

В таком же роде пример у Серафима Саровского с дивеевскими
первоначальными – он в Дивееве никогда не был, кроме как таинственно,
т.е. его замещал ангел. А сестры диеевские бегали к нему за 15 км –
столько, сколько он скажет, но и пройдя 15 км, им надо было еще стоять
на морозе у порога кельи – кому полчаса, кому – час, кому – больше – в
зависимости от расположения, продвинутости и т.д.

Поскольку Серафим в это время жил уже в общежительном монастыре, т.е.
всем видно, один сосед по келье решил исправить, по его мнению, это
самодурство и стал оказывать благодеяния монашкам, мол, что это вас
старик морит да морозит, идите хоть ко мне в сени, да погрейтесь. Больше
никакой задней мысли у него не было, но, когда об этом узнал
преподобный, то вогнал его в запой и его выгнали из Сарова.

Послушание – общий принцип монашества, а для того, чтобы жизнь в пустыне
под руководством старца была на пользу, нужно иметь еще и особый
духовный вкус, который чутко реагирует на две духовные сладости:
сладость покаяния и сладость послушания.

Сладость келии, духовный вкус к уединению – без этого никакого проку.

Как писал преподобный Феодор Фермейский: “Человек, познавший сладость
кельи, избегает ближнего своего”. Или преподобный Антоний: “Если не
скажет в своем сердце человек – в мире я один и Бог, не найдет
успокоения”.

Только некоторые люди призываются к такому уединению в Боге, но это
тогда, когда их вся жизнь превращается в молитву – им не надо понуждать
себя на молитвенное делание, молитва идет сама, а это – Божий дар.

Отвергая возможности одну за другой, апофатическим методом, приходим к
положительному, катафатическому результату. Пустынничество – это путь
уединенного внутреннего подвига, это и духовное творчество, ибо человек
предоставлен самому себе (он советуется, но время от времени), а с Богом
он должен быть каждую секунду.

Этот подвиг чрезвычайно труден, потому что Господь постоянно назирает
Своего раба, человек постоянно взыскует Божьего участия, но постоянно и
тут же находится и “третий лишний”, т.е. враг нашего спасения – бес и
ничем его не остановишь – он тут – это попущено. Поэтому – это подвиг
для богатырей духа, кстати, как и подвиг Христа ради юродства. Этот
подвиг изначально требует огромной выносливости, светлого ума и хороших
физических сил. Монашество – призвание, но у монаха вся жизнь – молитва,
а молитва – это дар Божий.

В чем же дар уединенного внутреннего подвига? Божий дар – это высочайшая
свобода. Даже в монастырь можно постричь насильно, а в пустыню насильно
не выгонишь. Духовная свобода – это обратная сторона пустынничества.

В чем церковное служение отшельничества или пустынножительства?

Пустынник – молитвенник за весь мир. Они в больших подробностях знают
заботы мира. Не только страдания проходят через сердце молитвенника, но
и, вообще, все заботы мира. Находясь в пустыне, они принимают участие в
делах мира, но в определенном смысле – со стороны. Дело в том, что
богатыри духа в апостольской терминологии – это люди, пришедшие в полный
возраст Христов (к Еф.4,13), а молятся и наблюдают они за младенцами во
Христе, за малыми сими. Теперь и понятно, почему они должны быть
поодаль, потому что так же, как взрослые люди, не все могут играть с
детьми в лапту или в дочки-матери, а только некоторые, но для этого надо
иметь чрезвычайный педагогический талант, а вообще не получается – будет
фальшь. Точно также, существуют взрослые игры – партии политические или
придворные, митинги, придворный этикет.

Григорий Богослов, совершив свое дело, подготовку и проведение II-го
Вселенского Собора, взмолился, т.к. вынести придворного этикета не мог –
и то, что он должен был иметь приличный стол, и то, что перед ним
расступаются, как перед диким зверем (как он выразился) – это для него
было совершенно невыносимо. Другие могут: Нектарий, Максимиан (после
Нестория), “муж святой простоты и простой святости”. Иоанн Постник,
например, отказывался от патриаршего престола – тогда его арестовали во
дворце, а в соседней комнате собрали собор и выбрали его в патриархи. Он
покорился, но предупредил – все дела только после 3-х часов, до 3-х –я
пребываю в непрерывной молитве.

Тихон Московский – когда к нему приходили, то получали в ответ –
Святейший молится.

Таким образом, некоторые “взрослые” могут жить в миру, но для этого надо
иметь особый дар – дар духовной педагогики, а если его нет, то и не
нужно взрослому человеку участвовать в детском обиходе. Игра в банки, в
коммерцию, в науку, в искусство – детские игры. Пустынник может понимать
в искусстве, но сам он играть в эти игрушки не может.

Но ведь помощь взрослых людей детям нужна. И Симеон Столпник, пока жил в
общежительном монастыре, мучил братию, как раз, чрезвычайностью своего
подвига (они видели и им было тяжело). Как только он оказался на столпе,
то он сходит со столпа на 3 часа в день – принимает народ, утешает,
ободряет, защищает обиженных, императоры просят его присоединиться к
решениям Вселенского Собора. Другими словами, взрослые наблюдают за
жизнью детей поодаль, но следят, чтобы дети друг друга не обижали.

Мария Египетская, когда ее нашел в пустыне Зосима, первое, что она
спрашивает: “Как там у вас? Мирно ли? Благополучно ли? Как императоры?”
Зосима отвечает ей как бы по уставу: “Господь по твоим молитвам даровал
нам прочный мир.”

Проблема Иоанна Златоуста.

Добрый порядок не определяет мирную жизнь, ведь гонителем Иоанна
Златоуста был другой епископ старшей кафедры Феофил Александрийский,
прославленный Александрийским патриархатом до сих пор. Феофил
Александрийский фигурирует в правилах святых отец.

Оказывается, что вот эта безусловная свобода высокого пустынника,
соработника и друга Господня именно не связанная (отсутствие всяких пут,
в том числе и церковных), эта-то свобода делает пустынника авторитетом
для всех.

Поэтому для живого Иоанна Златоуста защитником явился Нил Синайский
против императора Аркадия, для мертвого Иоанна Златоуста (а другой
святитель Кирилл Александрийский называл его иудой) авторитетом явился
преподобный Исидор Пелусиот.

Таким образом, пустынники и выступают в своем церковном служении как
абсолютно независимый третейский церковный авторитет. Позднее это
служение примут юродивые – перед ними митрополиты изливают душу именно
потому, что юродивый ничем не связан, только с Богом. Это и есть
сокровенный смысл отшельничества.

Разрыв всех социальных связей оборачивается ни с чем не сравнимой
свободой (по слову апостола: “Мы нищи, но многих обогащаем, мы ничего не
имеем, но всем обладаем” (2 Кор.6,10)

Характеристика нового социума будет не полной, если упустить из виду
других субъектов пустынножительского социума, а именно ангелов. В
кондаке преподобным (всем) сказано: “….наставниче монахов и собеседниче
ангелов”. Ангельское собеседование - вот что входит в
пустынножительство. Ангелы, как непременные участники и вестники воли
Божией, корректируют поведение отшельника, его мысли, движение души.

Например, одного отшельника выбрали настоятелем монастыря. Прислали ему
покорнейшее, коленопреклоненное решение духовного собора. Он по правилам
просил сутки на размышления. В течение этих суток к нему закралась мысль
– может быть, напрасно я думаю, что ни на что не годен, ведь есть же во
мне что-то хорошее, если выбрали меня. И тут же сподобляется ангельского
собеседования. Ему было сказано: “Рядниче (рядовой монах), там люди
нагрешили и Бог вложил им в сердце избрать тебя, потому что уж хуже тебя
не нашлось”. Но как нужно любить Бога, чтобы эту святую истину
немедленно вложить в сердце и после этого согласиться, но уже совершенно
искренне считая себя ничем.

Мария Египетская. Когда ее обрел преподобный Зосима, то он немедленно
различил в ее словах стихи из Псалтири, притом без единой запинки. Мария
была не грамотная и с голосу Псалтири никто ее не учил – знала, конечно,
от ангелов.

Наоборот, если монах, пусть даже плененный духовной красотой
отшельнического подвига, но не получивший Божьего мановения свыше на
удаление в пустыню, тем не менее предпринимает попытку, тогда он
становится добычей бесов. Например, в конце XIX века один епископ на
покое, взяв благословение Синода, удалился в пустыню в Сирийских горах.
Через некоторое время его вывезли оттуда совершенно расслабленного, т.е.
в параличе. Некоторые думали, что нашему времени не дано таких подвигов;
но дело не во времени, а в том, что он самовольно предпринял это дело,
не будучи к нему призван. Таких примеров много.

Преподобный Серафим Саровский провел в затворе 21 год и вышел только по
повелению Матери Божией, но сам он никогда не советовал уходить в
пустыню одному – уж если очень тебя разнимает, то хотя бы чтобы было
двое-трое. Всегда предупреждал – в общежительном монастыре мы боремся с
врагами как с голубями (помыслы, которые надо учиться отсекать), а в
пустыне, как со львами и леопардами. (на Афоне и в келью даже ломятся).

Подводя итоги длительного периода монашества (~1500 лет), Серафим
Саровский говорил: существует три служения, за которые нельзя браться
без особого призвания Божия. Это суть: служение отшельничества, служение
Христа ради юродства и служение настоятельства.

Закончим все же катафатическим восхвалением. “Собеседники ангелов” - а в
чем?

Предупреждение и корректив ангельский – это, ведь, дело отрицательное
тоже, т.к. при ошибке, спотыкании, при преткновении, а настоящее дело –
это совместное славословие Творца и ангельская дружба. Ангелы, ведь,
друг другу припевают “Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь неба и
земли, славы Твоея… Осанна в вышних…” Так и пустынники во время своих
редких свиданий, как собеседники ангелов, совершают, главным образом,
хвалу. Это внутреннее возвращение к статусу первенствующей Церкви до
великого рассеяния. Это блаженное состояние, когда молитва перестает
быть прошением, а становится славословием и хвалой.



История Церкви. №14.

1 Новое монашеское служение Церкви. Монастырское монашество.

2 Монастырь – как духовная семья. Значение устава и дисциплины.
Монашеская община – киновия.

3 Великие киновиархи: Пахомий Великий, Илларион Великий, Василий
Великий, Савва Освященный, Феодосий Великий и другие.



Монашество начиналось с отшельничества, с уединенного подвига. Антоний
Великий и Пахомий Великий начинали с пустынножительства. Этот подвиг
пустынножительства связан с уединенным духовным творчеством. Какого рода
это творчество? - Это откровения, это какие-то ангельские посещения или
посещения святых. Это богомыслие, никем не проверяемое, и это молитва, в
которой человек предоставлен самому себе и Богу. Монашеское уединение
как раз и определял пафос - одиночество …Кто познал сладость кельи, тому
нечего делать с людьми…/Феодор Фермейский/. И, наконец, откровения,
которые получает отшельник, даже если они истинные, а они могут быть
ложными, остаются его достоянием, т.е. максимум – какое-то свидетельство
получают 2-3 ученика и этот подвиг оказывается опасным. Примеры великого
церковного предания из древнего патерика (патерик – отечник – это
собрание свидетельств об отцах) повествует так. Так и вы, когда
исполните все повеленное вам, говорите: (Лк.17,9) - “мы рабы ничего не
стоящие (по-славянски – не ключимые), потому и сделали, что должны были
сделать”.

Примеры из Церковного Предания. Патерик повествует: “Был болен великий
по имени (так считали все жители города) отшельник. Подвизался он  в
Египте в нижнем течении Нила. О его болезни плакал весь город, ибо все
считали, что только ради его молитв Господь дает жителям города хлеб и
воду и избавляет от бедствий. Но один прозорливый старец, притом живущий
между людьми, получает откровение от Господа - … Эта душа не утешила
Меня ни одного часа (а слова были обращены к ангелу, изхищающему души из
тела) и ты ее не милуй, ибо не получит покоя” и тогда служитель Тартара
много мучил этого “подвижника” благочестия и душа его пошла “вниз”.  

И так, в чем опасность уединенного подвига? У человека может быть вкус
духовный, но в противоположность любви, т.е. ему не нужно никакое земное
стяжание, но любит он в глубине души самого себя, а не Господа, т.е.
развивается гордыня. Но знает об этом в тайниках души он сам и знает об
этом Господь, а всем остальным он кажется праведным. (Как сказал бес
Макарию Великому – “ты постишься, а я совсем ничего не ем”).
Противоядием этому яду гордости – только любовь ко Господу и полное
трезвое сознание своей греховности, потому еще они просили Господа –
дать им созерцание (понимание) своих грехов. Не проступков, а вот этой
внутренней скверны, а проступков нет. Поэтому отшельническая мудрость
говорит: “блажен, кто видел ангела, и трижды блажен, кто видел самого
себя”.

Для таких людей, как преподобная Мария Египетская - для нее броней
служат воспоминания о тяжкой бесстыдной жизни о ее прошлом до 29-ти лет.
Но ведь такая броня есть не у всех. Павел Фивейский – человек редкостной
простоты, но ведь и такая простота есть не у всех. И вот тогда
начинаются соблазны.

Житие Антония Великого нам свидетельствует, что после 70-ти лет
подвижничества он задумался о своем славном старшинстве и ему был дан
голос свыше и велено было идти в Александрию искать сапожника
Александрийского, который превзошел его в духовном делании. Макарий
Великий, воскрешавший мертвых и получавший ответы с того света,
задумался о том, каких еще высот он не достиг, и ему велено было идти в
одно селение, где ему были показаны две женщины, имевшие мужей и ничего
не могущие сказать о своих аскетических достижениях. Но Макарий Великий
по откровению Божию понял, что тайну их любви и веры созерцает только
Господь Иисус Христос. Итак, отсюда вывод, уж если вот этот уединенный,
как бы, но пафос сравнения свойственен великим, но тем более
обыкновенным рядовым.

Пример: из Валаамского патерика середины XIX века. На Валааме в пустыне
жил схимонах уже много лет и его ученик, рясофорный монах, жил в
монастыре и старцу своему носил пищу за три километра. И вот случилось
тому ученику провиниться и с него сняли рясофор – это называется на
современном языке – "раздели" – старец оскорбился и пошел выяснять
отношения с игуменом, даже не одевшись по чину, а в одном подряснике.
Братия ему подсказывала, чтобы он не торопился, оделся, а он, знай,
высказывает негодование. Тогда доложили отцу-игумену, тот пришел, а было
перед самым обедом, подозвал старца и сделал ему замечание, что тот
пришел по-домашнему и спросил: “что ему, схимнику, нужно”? Тот опять
свое. Тогда игумен велел монастырскому эконому отправить старца на
кирпичный завод, тут-то он и смирился и все благодарил, ибо и сам не
знал, какой мечтательности и самомнению предавался.

В отшельническом подвиге - внутреннее ограничение от увлечений, любовь к
Богу и, при особенном Божием благословлении, еще и ангельские посещения
– на это нельзя расчитывать.

Итак, наконец, опасность уединенного подвига, может быть умерена
ангельским вразумлением. Пример из древнего патерика. Одного отшельника
избрали настоятелем монашеской обители и прислали к нему посланца
просить его на игуменство. Он, по обычаю, просил сутки на размышления и
задумался: “может быть, напрасно я считал себя никуда не годным, ведь во
мне есть что-то и хорошее, если и меня избрали”? И тут же получил через
ангела Божие предостережение – рядниче, там люди нагрешили, и Господь
положил им на сердце избрать тебя в настоятели, ибо уж хуже тебя не
нашлось.

Кто получает такие предостережения? Только человек, который радуется
предостережениям. Только те, которые любят Господа, и, уж разумеется,
гораздо больше, чем себя. И тогда от любимого Господа, человек радуется
любой весточке (а ангел – вестник), весточке от любящего Отца.

Выводы:

Опасность уединенного подвига заключается в том, что при любом
подвижничестве существует инерция и навык – навык поста, навык бдения –
практика, а сердце может остаться не очищенным, и вот в нем-то и
поселяется гордыня, потому что Христа там нет. В этом отношении получает
удивительный смысл евангельская притча о “выметенной горнице
(Лк.11,24-26)” - цитата: “…когда не чистый дух выйдет из человека …” -
это изумительно объясняет опасность уединенного подвига. Поэтому в
пустыню идут только по откровению свыше, как Арсений Великий – бегай от
людей и спасешься.

Серафим Саровский говорил, что есть три служения, за которые нельзя
браться без особого призвания Божия – это:

 –	затворничество (это и есть пустынножительство - аналог),

 –	юродство,

 –	настоятельство. “Кто хотя бы в тайне желает настоятельства, для того
начальнический крест вдвое тяжелее, а кто домогается настоятельства,
того начальнический крест раздавит” - (Амвросий Оптимский).



Все-таки преимущественным типом монашеского служения стали монастыри.

Пахомий Великий, совершая свой уединенный подвиг, сподобился ангельского
посещения. И ангел дал ему устав первого в мире и в Церкви монастыря.
Точно дано было свыше – это и стало архетипом всех последующих
монашеских устроений.

Прежде всего, Господь через ангелов Пахомию Великому открыл, что этот
подвиг неполезен для неофитов (новообращенных христиан), хотя бы и
добродетельных. Повесть Л.Толстого “Отец Сергий” - это то, что Шаховский
назвал “монашеский кошмар”. На самом деле, повесть абсолютна
безграмотная; Отец Сергий, не смирившийся со своей гордостью,
отправляется в пустыню, к которой он абсолютно не готов.

Отшельник предоставлен самому себе в смысле духовного творчества. И вот
здесь, как в любом творчестве, есть уединенная творческая свобода. И в
этом смысле, отшельник похож на лирического поэта, тот же один фон. Вот
тут-то его и стерегут враги нашего спасения – бесы. В этом отношении
целое ожерелье примеров дает нам Киево-Печерский патерик: преподобный
Исакий Печерский и святитель Никита Новгородский, бывший затворник
(затвор, как мы говорили, близок к отшельничеству) и оба потерпели
поражение, были обмануты, и оба спаслись, выйдя из затвора.



Первый общежительский устав.

Ангел возвестил и разъяснил, зачем нужен этот устав – устав дан для тех,
у кого ум еще не зрел, чтобы они выполняя общее правило жизни, как
непокорные рабы, достигали свободу духа - от Бога, конечно; то есть
свобода духа – венец монастырского и монашеского подвига, но изменяется
путь.

Киновия – общежитие.

Монастырский путь:

 1.	отсечение воли и не только воли, как самоволия – порицается
творческая инициатива, хозяйственная инициатива, инициатива хотя бы и по
необходимости.

В пору игуменства Феодосия Печерского нужно было служить службу, а масла
не было. Хозяйственный келарь нажал масла из репейного семени. Тогда
игумен велел масло вылить на землю – этот плод ослушания. Он послушался,
вылил и на дне оказалась крыса, которая привлечена была ароматом масла,
полезла туда и утонула. Но вся братия обрадовалась, что Господь их спас,
а уже когда ударил колокол, пришел обоз из другого княжества, и там было
и масло.

 2.	Поклоны, посты – строго по уставу.

 3.	Послушание – паче поста и молитвы. Вот это правило, как бы ставшее
непонятным в XX веке Силуан Афонский поясняет так, что если человек
берется за подвиг самовольно, то сразу же претерпевает нападение
тщеславных помыслов, которые могут уничтожить все духовные результаты
подвижнического труда. Если же он выполняет повеленное, то он ничего о
себе не думает, как сказано в Евангелии.

А что же служит в монастырях ограждающим началом? Оказывается, что этот
мерный образ жизни предполагает систему надзора и взысканий. И в
монастырях десница Божия непосредственно вразумляет и руководит теми,
кто воистину любит Бога, и она же ограждает (внутренне) от увлечений,
потому что устав надзора и взысканий ограждает только внешне.
(Отказываться в монастырях от послушаний не положено, но всегда, уважая
свободу, спрашивают: "а что бы вы хотели?"). Усиленный молитвенный
подвиг (как бы брать высоты), может привести к плачевным результатам – к
сумашествию и бесовщине.

Во всяком случае, сколько продолжается монастырское монашество, столько
многими примерами подтверждает Господь, что монашеская традиция должна
пребывать неизменно до скончания века.

В связи с этим, монастырская традиция диктует большее снисхождение
слабым и страждущим грешным, чем к самовольникам, хотя бы и стремящиеся
к усиленным добродетелям. Это и подтверждается современными фактами;
люди, которые стремятся к усиленному подвижничеству и не покаявшись, они
уже ни в одном монастыре ужиться не могут. Они переходят в “шаталовсую
епархию”.



2. Монастырское сообщество, духовная семья.

Если пустынничество в качестве духовной радости представляет уединение,
то монастырское монашество обещает другую радость – радость братского
общения.

Поэтому в монастырской жизни, начиная с Пахомия Великого, чувствуется
этот пафос взаимности; особенно утверждал его Василий Великий, который
был теоретиком монастырского монашества и уединенный подвиг считал
урезанным и не полным.

Пафос взаимности – это же не коллектив – братское монашеское общение –
это, прежде всего, взаимное внимание и взаимная забота, хотя буква
устава говорит о том, что не желательно пребывать одному ни в келье, ни
в дороге. Это очень строго возобновил Серафим Саровский в Дивееве.
Затем, ничто ни внешнее, ни внутреннее не должно оставаться утаенным.
Поэтому, если отшельнические кельи на одного и отстоят друг от друга, то
здесь Пахомий Великий вводит жилые корпуса на 40 человек. Затем, общая
молитва, особенно вечерняя – на молитву собираются вместе, исповедь у
монастырского духовника, никакого стороннего руководства, то есть оно
запрещено уставом, чтение книг под руководством и только тех, которые
дает духовник или настоятель. Трапеза, только общая, одежда –
одинаковая, не допускаются подарки со стороны. У Достоевского в
“Дневнике писателя” есть маленькая описанная “История отца Нила” - не
возите монахам конфет – это диавольский соблазн. Покрой монашеской
одежды разработан Пименом Великим и сохранен на 1,5 тыс. лет.



3. Общие черты общежительского устава.

Это, кроме пафоса общности, еще и пафос педагогики и воспитательства.

В монастырь, как было заведено Пахомием Великим, принимались даже
оглашенные, то есть не крещенные. Принимались при полном религиозном
невежестве, даже не знали “Отче наш…” - требовалось одно – чистота и
твердость намерений и готовность пребывать в монастыре неисходно.
Пребывать в монастыре неисходно – человек дает обет, поэтому проситься в
другой монастырь нельзя, можно перевести только насильно.

В Дивеевской обители Елизавета Алексеевна Ушакова, еще не постриженная в
монахини получила приглашение перейти в другую обитель и начальницей,
чтобы ее освободить от Дивеевского начальничества; она сказала: “буду
молиться, чтобы лучше умереть, но не оставить обители”, ибо она была
приведена Божиим Промыслом. И, наконец, прежде пострига требовался
долгий и всесторонний искус. Монашеское искусство – это испытания –
воспитательный пафос монастыря. Поэтому предпочтительней, чтобы в
монастырь приходили еще в молодых летах.

Полное отсутствие образовательного ценза для вновь поступивших,
сохранялось в XIX веке, но только для тех монастырей, которые
создавались прямо по повелению свыше. У каждого монастыря был свой
характер. Варнава Гефсиманский по повелению Богородицы устраивал
Иверский – Выксунский женский монастырь, принимал даже таких, которые не
знали ни одного церковного песнопения. Серафим Саровский принимал в
Дивеево только тех, кого одобряла Божия Матерь, то есть по откровению
свыше, и оказалось, что он набрал не грамотных (грамотных было 5
человек).

У нас после 1946 года ввели образовательный ценз (брать после семинарии)
и пришлось отменить – не прижилось.

Новоначальные поступали под руководство старших по указанию настоятеля,
то есть человек не выбирал себе ни духовного руководителя и, тем более,
духовника.

Итак, первые монастыри вдохновлялись пафосом богоустановленности,
поэтому монашество стало развиваться очень интенсивно. Поэтому Пахомий
Великий основывает 9 киновий и его родная сестра – женскую киновию. К
концу IV века киновиями застроен весь Верхний Египет. В середине IV века
монашество достигает Палестины, и вот там киновиарх преподобный Илларион
Великий и затем преподобный Епифаний, впоследствии епископ Кипрский. К
концу IV века Малая Азия – Капподакия.



Монашеская теория святителя Василия Великого.

Василий Великий создал подробное письменное руководство об устроении
монастырей. Впоследствии его принял на Западе и внедрил Бенедикт и в
начале IX века им пользовался преподобный Феодор Студийский.

Василий Великий прежде всего проводит параллель и как бы выстраивает
аналогию между первоапостольской Иерусалимской общиной и монашеским
общежитием. Поэтому он прямо ссылается на Деяния апостолов гл.2 “… все
же верующие были вместе и имели все общее, и каждый день единодушно
пребывали в храме и преломляли хлеб по домам, принимали пищу в веселии и
простоте сердца…”. Но особенно он указывает на гл.4,32 Деяний – “… у
множества же уверовавших было одно сердце и одна душа ….” - что именно
Василий Великий видит как бы общее зерно, общую сущность.

Общая сущность, как он утверждает, заключается в том, что Евангельский
идеал не отделяет любви к Богу от любви к ближнему. Мы помним, что
отшельник бежит как бы из любви к Богу от любви к ближнему и Василий
Великий спрашивает – не пренебрегает ли он при этом любовью к ближнему.
Затем, кто для монаха ближний, если он рвет все социальные и семейные
связи?! – братия монастыря – это и есть ближние, а старая жизнь умирает.
Насельники одного монастыря все назывались братией. Именно поэтому
Василий Великий считает отшельнический идеал как бы урезанным. Ибо
любовь, по слову Апостола, не ищет своего. По Апостолу – апостольская
любовь все покрывает, все переносит. Но, главное, духовные дары
отшельника остаются бесплодными для братии, т.е. если они открываются
для Церкви, то может пройти значительное время. И, наконец, Василий
Великий эту опасность также знал: легко в одиночестве родиться
самодовольствию. С другой стороны, самодовольство родится в людях прежде
отшельничества.

Пафос общности, это духовные дары одного становятся достоянием общности
всех. Так ли это на деле? – конечно, нет. Слишком велика разница
духовного преуспеяния и духовного состояния. Поэтому великие святые
всегда были на подозрении и уж никак не пользовались любовью братии – те
же Серафим Саровский и Сергий Радонежский.

Итак, получается, созданный Василием Великим идеал в исторической
церковной практике оказался недостижимым.

Радость взаимораскрытия – это редкость – это удел святых. (У Силуана
Афонского что-то подобное находим).



То, что было создано как принцип монастырского жития, оказалось навсегда
и Божии свидетели стояли на страже монастырского устроения. В начале
нынешнего века начались левые настроения, которые предлагали перевести
все монастыри на общины милосердия, особенно женские. Великая княгиня
Александра Петровна была теоретиком этой идеи, но встал на страже
преподобный Варнава Гефсиманский.

Личный аскетический путь был осмыслен как поклоны, посты, молитва – это
все только как средство. А задача христианина – это борьба с самим
собой, с самолюбием, очищение сердца и, наконец, любовь к Богу и
ближнему, но не тому, которого ты выбираешь, а именно кого посылает
Господь.

Василий Великий в монастырях видел духовную закваску всего общества.