Неосуждение.

Осуждение – следствие отсутствия любви.

Любовь все покрывает. Это свойство любви имеет близкое родство с
милосердием. Если любящий сострадает внешнему бедствию ближнего, то он
ни в каком случае не может радоваться душевной беде ближнего - греху,
ошибке и падению. Осуждающий ближнего свидетельствует тем свою к нему
нелюбовь. Порок осуждения более зловреден, чем можно предположить без
внимательного рассуждения. Едва ли человеческое милосердие покрывает
столько горя и скорби, сколько порождает осуждение. Порок этот всеобщий
и давний. Несу я поношение, плакался пред Богом псалмопевец, и
бесчестием покрывают лицо мое. О мне толкуют сидящие у ворот, и поют в
песнях пьющие вино (Пс. LХIII, 8 и 13).

И Спаситель, и апостолы неоднократно увещевали неосуждать, так что
теперь всякому христианину известно, что осуждать грешно и стыдно. Не
смотря на то, осуждение весьма распространено и поныне, хотя принимает в
иных кругах более утонченные, лукавые формы: приправляют осуждение то
похвалами осуждаемому, то ненужным снисхождением, то притворным
сожалением; но все же осуждают, преувеличивают, осмеивают, уничижают.
Утомленный этим неумолкающим шумом осуждения, один англичанин положил в
карман жилета червонец, обещал дать этот червонец первому человеку,
чуждому порока осуждения. Тринадцать лет  червонец оставался в кармане
англичанина...

Не соблюдается в этом осуждении ни справедливости, ни меры. Напротив,
«каждый, забыв собственные погрешности, чрезвычайно великие и часто
незаслуживающие прощения, пересуждает погрешности ближних, гораздо
меньшие и часто извинения достойные; со скукою помышляет о своих и
прыгает от радости, когда говорит о чужих, и на то, чтобы пересуживать и
переценивать поступки других, тратить все свое время».

Где нарушается любовь, там не будет и правды. Поэтому судящие поступают
не по правде. Неправда осуждения ясно  видна даже по сравнению с судом
юридическим.

Там судят по долгу, призванные к этому делу, подготовленные судьи и
начальники. Осуждающие же самозвано берут на себя судейское дело и
говорят об обстоятельствах, их не касающихся.

«Как неприлично и весьма стыдно мимоходом заглядывать в дом и подмечать,
что в нем делается, так крайне неблагородно и любопытствовать о чужой
жизни». Напрасно осуждающие прикрываются тем, что они говорят истину.
«Хотя бы в твоем злословии и была истина, и в таком случае оно
преступно. Фарисей, злословя Мытаря, говорил истину, но это не принесло
ему никакой пользы. В самом деле, скажи мне, разве Мытарь не был мытарь
и грешник? Но при всем том Фарисей, осуждая его, потерял все. Хочешь
исправить брата, - поплачь, помолись Богу, дай ему увещание наедине,
посоветуй, попроси». Ведь, не осуждать не значит закрывать глаза, но
значит покрывать неисправности других своею любовью. В этом смысле и
Спаситель сказал жене, ятой в любодеянии: и Я тебя не осуждаю, то есть
зная твой грех, не лишаю Своей любви. Этому правилу умели следовать
христианские подвижники, всю жизнь посвятившие борьбе со грехом. Так,
святому авве Аммону братья с беспокойством сказали: «поди, посмотри,
авва, у этого брата в келье женщина». Догадавшись, что женщина спрятана
под кадкою, святой авва сел на кадку и велел искать по всей келье. Когда
они не нашли, святой пристыдил их и дал наставление вперед не верить
худому слуху на брата. И брата того исправил, ибо не только прикрыл
проступок его, но и сделал ему выговор, как скоро нашел к тому случай.
Оставшись с прегрешившим наедине, взял его за руку и сказал: «позаботься
о себе, брат». Тот сейчас же устыдился и умилился, тронутый любовью
старца. Так поступали имевшее право судить и обличать, а самозваные
судьи чужды этой снисходительности, потому что в них нет любви
всепокрывающей.

Осуждением нарушается и формальная правда. На узаконенном суде дают
слово обвиняемому, допрашивают свидетелей, исследуют обстоятельства
совершения проступка, когда же праздные люди соберутся для осуждения
ближних, они не приглашают к ответу обвиняемого, не требуют свидетелей,
не изучают обстоятельств дела. Это суд всегда пристрастный, всегда
неправедный. «Об отсутствующем брате не должно ничего говорить с
намерением очернить: это есть клевета, хотя бы сказанное и было
справедливо. Надобно отвращаться от человека, который наговаривает на
брата». Осуждающие подобны мухам, жадно садящимся «на чужие раны».

Самая проницательность осуждающих, их способность подмечать дурное
говорит далеко не в их пользу. Это сорадование неправде свидетельствует,
что и в душе осуждающего жив и действен вкус ко греху. «Добрый человек
всех людей видит добрыми, а злой и лукавый не только криво, но и прямо
ходящих подозревает, укоряет, осуждает и злословит». В силу этого
свойства не только отдельные люди, но и все общество, целый народ могут
погрешать в своих суждениях. Тертуллиан сообщает, что в первые века
христиан называли стадом ослов, пустыми людьми, едящими человеческое
мясо и пьющими человеческую кровь. Это было общее убеждение, а между тем
- как оно далеко было от истины! «Не верю, не хочу слышать», - вот ответ
христианина на хульные речи.

Цель суда государственного - торжество правды и наказание зла. Этой же
целью иногда прикрываются осуждающие, но неудачно. Ненависть к злу
заключается не в высматривании его в потемках чужой души, но в том,
«если кто возненавидит грехи свои и осудит себя, а ближняго оправдает».
Осуждающему Спаситель говорил: лицемер, потому что осуждение есть
лицемерная борьба со злом, показная ненависть к греху. «Спаситель не
запрещает судить, но прежде велит изъять бревно из собственнаго глаза, и
тогда уже исправлять согрешения других. Ибо всякий свое знает лучше,
нежели чужое, и лучше видит большее, нежели меньшее и наконец себя
самого больше любит, нежели ближняго. Посему, если ты судишь других,
желая им добра, то прежде пожелай его себе, котораго грех и очевиднее, и
более; если же не радишь о себе самом, то, очевидно, что и брата своего
судишь не из доброжелательства к нему, но из ненависти и желания
опозорить его».

При каждом осуждении делается смелое заключение от проступка к личности,
его совершившей; между тем следовало бы наоборот: от состояния личности
в минуту совершения проступка заключать к преступности совершенного.
Грех не есть величина, независимая от состояния согрешающаго
(объективная), но измеряется даже на суде человеческом обстоятельствами,
предварявшими и сопровождавшими его совершение. Принимается во внимание
даже состояние виновного после совершения проступка, т. е. раскаивается
он, или упорствует. Совершенно иной способ заключения у осуждающего. Для
него - величина греха есть нечто твердое и установившееся без всякого
отношения к личности погрешающего. И от этой величины осуждающий делает
смелый вывод к качеству личности. Поэтому осуждающий всегда виновен
против девятой заповеди, так как дает свидетельство ложное, за
истинность которого он не может ручаться.

Как по одному листу нельзя делать заключения о величине и качестве
целого леса, где сорван этот лист, так по проступку нельзя судить о
человеке. «Нить праведника без греха; нет и грешника без всякаго добра.
Что было нечестивее Ахава? Он сделал и похищение, и убийство; однако,
так как он стал сокрушаться, Бог говорит Илие: видел ли еси, как
умилился Ахав (3 Царств, XXI, 29)? Видишь ли в какой бездне грехов
нашлось еще некоторое малое добро? Что хуже Иуды предателя, пленившагося
сребролюбием? Однако и он сделал потом некоторое, хотя малое добро:
согрешил говорит он, предав кровь неповинную (Ме. XXVII, 4). Порочность
не такова по свойству своему, чтобы добродетель при ней не имела места.
Овца никогда не может быть свирепою, потому что она от природы кротка;
волк никогда не может сделаться кротким, потому что он свиреп от
природы. Законы природы не нарушаются и не колеблются, но остаются
неизменными. Но во мне этого нет. Я бываю свирепым, когда захочу, и
кротким, когда пожелаю, потому что я не связан природою, но одарен
свободным произволением».

Не многие люди выражаются в своих делах вполне, но чаще всего люди или
хуже своих дел, или лучше. Спокойное и приличное поведение в источнике
своем может иметь сатанинскую злобу и коварство. Убийца во гневе и
укравший под давлением обстоятельств - могут быть нравственно выше того,
кто спокойно подтачивает жизнь семейных и ближних. Ошибочный поступок и
предосудительное поведение часто происходят не от злой воли, но от
пылкости характера. «Богу единому принадлежит и оправдать и осудить,
Который ведает и состояние каждаго и силу, действие и дарования. Бывает,
точно, что брат делает иные дела небрежно; но имеет одно дело, которое
Богу угоднее всей твоей жизни; а ты, сидя, осуждаешь его и готовишь
мучение душе своей. Если и случилось бы ему уклониться от пути прямого,
почему ты знаешь, сколько он подвизался, сколько пролил кроваваго пота
прежде, нежели сделал проступок, так что, может быть, прегрешение его
почти как праведное дело в очах Божьих? Ибо Бог видит труд его и скорбь,
подъятые им прежде, нежели сделал проступок, и милует его; а ты знаешь
только проступок его... Можешь ли ты знать, сколько и слез пролил он о
сем пред Богом? Тебе грех его известен, а покаяние неизвестно».

Греческому мудрецу Солону приписывают изречение: «не произноси
решительного суждения о человеке, прежде последнего часа его». Но эту
осторожность следует провести еще далее: признай, что ты не можешь
произнести непогрешительного суждения ни об одном человеке. Чтобы судить
человека, нужно знать и внешнюю, и внутреннюю жизнь человека от утробы
матери до последнего скончания, нужно знать не только его, но и всех его
окружавших людей, всю среду его жизни. Это - дело возможное только для
Бога, Который судит людей не одинаково, по внутреннему и внешнему их
состоянию. «Иначе Бог судит епископа и иначе властителя мирскаго, иначе
наставника и иначе ученика, иначе старца и иначе молодого, иначе
немощнаго и иначе здорового. И кто может знать сии суды? Приплыло к
одному городу судно с невольниками. В городе том жила одна святая дева.
Ей давно хотелось купить себе какую-нибудь маленькую девочку. Она
размышляла: возьму и воспитаю ее, как мне хочется, чтобы она не знала
никак их пороков мира сего. Призывает она к себе хозяина судна того и
узнает, что у него есть две маленькие девочки. Немедленно дает ему плату
и берет себе одну девочку. Вслед затем встречается с продавцом распутная
женщина и покупает оставшуюся девочку. Видите тайну, видите суд Божий?
Кто может проникнуть в оные? Итак, святая дева воспитывает ту маленькую
в страхе Божием, упражняет во всяком добром деле, а распутная соделала
ту несчастную сосудом дьявола. И чему иному могла ее научить эта
неистовая, как не погублению души своей? Итак, что мы можем сказать о
сем страшном суде Божием? Обе были малы, обе были проданы, не зная, куда
ведут их, и одна - в руках Божьих, а другая попала в руки дьявола. Можно
ли сказать, что Бог такого же потребует отчета от второй, какого и от
первой? Может ли это быть? Если обе впадут в блуд или другое
преступление, то неужели можно сказать, что они одинаково виновны, хотя
обеих одинаково преступление?». Нет. Различие воспитания должно быть
принимаемо во внимание при суждении о людях. «Иной согрешил, будучи
сначала воспитан худо, потому что и родителей имел неправедных, и рос,
слыша и видя речи и поступки беззаконные, а у другого было многое, что
призывало его к добродетели - честное воспитание, советы родителей,
взыскательность учителей, слышание слов Божих, образ жизни упорядоченный
и все прочее, чем душа руководится к добродетели; но и он впоследствии
поползнулся в подобный грех: таковой не по справедливости ли может быть
признан достойным тягчайшаго наказания? Один будет осужден за то, что не
воспользовался здраво спасительными побуждениями, всеянными в умы наши,
а другой сверх сего и за то, что сделал напрасными все данные ему
пособия и по невнимательности увлекся в порочную жизнь».

Но как бы ни была тяжка вина лица, подвергшегося пересудам, эта вина не
исключает возможности снисхождения и не объемлет всю душу преступника.
Мы видели уже, что св. Иоанн Златоуст находит добро и в душе предателя
Иуды, и слабохарактерного Ахава. Велик был проступок осуждавших Иисуса
на смерть, но и участники этого осуждения заслуживают снисхождения.
Пилат пытался освободить Узника, воины ругались и бичевали Его, потому
что им было приказано; архиереи и книжники стояли, за благо отечества,
как они его понимали, и за предания. Человек - образ и подобие Божие, и
черты богоподобия не утрачиваются и самым худым человеком. На этом и
основано требование любви к врагам: оплакивай во врагах худое, но люби
божественное.

Осуждающее же осуждают не проступок, но всего человека. Добрая слава
лежит, а худая бежит. В силу этого они способны осудить и того человека,
который стоит по степени нравственного совершенства несравнимо выше
осуждающих, в том, что «настоящий век есть зима для праведных, которые,
живя с грешниками, по-видимому, не различаются от них. Как во время зимы
все деревья с отпадшими листьями сходны между собою, и не видно, какие
из них действительно засохли и какие свежи; так точно в настоящем веке
нельзя распознать праведников и грешников, но все похожи один на
других».

Не только о внутреннем достоинстве человека осуждающий не может
правильно судить по его поступкам, но и в оценке поступков осуждающий
следует произволу, не имея такого руководства к правильному суждению,
какое судья имеет в уголовном законе. Поэтому в пересудах судят вкривь и
вкось: добро называют злом, благочестие - ханжеством, ревность к вере -
нетерпимостью, требование точности в слове и деле мелочностью,
немстительность - отсутствием чести; умеренность - скупостью,
молчаливость приписываюсь гордости. Словом, пересуды нередко переходят в
своего рода гонение на добродетель, в розыск темных пятен на чистом
платье невинности.

Осуждение вредно для осуждающих, для слышащих и для осуждаемых.

Осуждение является судом самочинным и несправедливым. Но этого мало:
осуждение есть суд весьма вредный и для осуждающих, и для осуждаемых, и
для слышащих, и для всей Церкви Христовой.

Пересуды вредны для осуждающих: «оттого, что кто-нибудь допустил в себе
возникнуть хотя малому подозрению на ближняго, и успокаивает себя: что
за беда, если я скажу это одно слово? что за беда, если я послушаю, что
говорит сей брат, или посмотрю, что делает тот незнакомец? - от этого ум
начинает оставлять без внимания свои грехи и наконец впадает в те самые
грехи, которые осуждает». «Мы и братья - две картины. Когда человек
обращает внимание на себя и обвиняет себя, брат его представляется ему
почтенным. А когда он сам себе хорошим кажется, тогда брата своего
находит дурным пред собою».

«Признак искажения совести есть уклонение суда от себя на других.
Совесть нам дана затем, чтоб судить нас самих; если она судит других,
надобно сказать, что она не свое дело стала делать. На осуждение других
можно теперь смотреть, как на указание того, каков бы должен быть суд
наш над нами самими, и как на обличение постоянной неверности сего
последнего. Так в осуждении других суд обыкновенно бывает скор,
мгновенен, тогда как над самими собой он медлен, отсрочивается, а
следовало бы наоборот. Суд о других бывает неумолимо строг, тогда как
суд о себе всегда прикрывается снисходительностью. Как строго купец
судит о делах правоведа, светский - о духовных».

Люди с чуткою совестью, при виде и слышании чужих грехов, умеют обращать
внимание на собственное душевное состояние. Так, когда авва Агаоон видел
что предосудительное и помысл побуждал его к осуждению, говорил в себе:
Агаоон не сделай сам того, - и помысл проходил. Преподобный Макарий
Египетский, увидев человека грешащего, сказал сам себе: «он хоть и
согрешил, но сумеет покаяться, а ты если согрешишь, то покаяться не
сумеешь». Подобно этому католический подвижник Бернард Клервосский,
встречая бедняка, говорил: «по истине, Бернард, этот человёк терпеливее
несет свой крест, чем ты». Встречая же богатого, он вразумлял себя:
«Все-таки, Бернард, у этого человека под его пышной одеждой душа лучше,
чем под твоим монашеским рубищем».

Пересуды вредны и для осуждаемых, хотя нередко считают их средством для
исправления нравственности. Такое последствие пересуды могли бы иметь
лишь в том случае, если бы они были проявлением любви, а не вражды.
Осуждение отвращает осуждаемого от осуждающих и от тех начал, во имя
которых осуждают, и вообще озлобляет осуждаемого. «Может быть, оттого
развелось так много подлых и презренных людей, что сурово и бесчеловечно
их оттолкнули лучшие и прекраснейшие люди и тем заставили пуще
ожесточиться.

Будто бы легко выносить к себе презрение! Бог весть, может быть, иной
совсем был не рожден бесчестным человеком; может быть, бедная душа его,
бессильная сражаться с соблазнами, просила и молила о помощи и готова
была облобызать руку и ноги того, кто подвигнутый жалостью душевною
поддержал бы ее на краю пропасти. Может быть, одной капли любви к нему
было достаточно для того, чтобы возвратить его на прямой путь. И
разбойник благодарен за любовь, и зверь помнит ласкавшую его руку!». Но
наше осуждение для падшего является оправданием и примером зла, потому
что оно порождено злорадованием. Мы осуждаем, а осуждаемый думает: «и ты
таков же, только ты - лицемер». Исправлять надобно в духе кротости (Гал.
VI, 1), щадя согрешившего и веруя в его человеческое достоинство. Ни
один человек не хочет быть ниже сложившегося о нем мнения; поэтому
дурная молва о человеке может только принизить нравственность
обесславленного.

Вредны пересуды и для слышащих. «Злоречие, которым некоторые думают
исправлять зло, - неверное для этого врачество. Зло не исправляется
злом, а добром. Как загрязненную одежду нельзя чисто вымыть грязною
водою, так описаниями порока, столь же нечистыми и смрадными, как он
сам, нельзя очистить людей от порока. Умножение пред глазами народа
изображений порока и преступлений уменьшает ужас преступления и
отвращение от порока, и порочный при виде таких изображений говорит: «не
я один, таких много; не очень стыдно». Если слышащий слово осуждения
«грешник, то он делается более беспечным, нашедши себе сообщника в
грехе, а если праведник, то впадает в гордость и надмевается из-за
чужого греха, получая повод высоко думать о себе самом». Отсюда вытекает
обязанность христианина останавливать злословящих по примеру пророка,
«который говорит: оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгоняй
(Псал. С 5). Скажи ближнему: «что за польза для меня узнать, что
такой-то злой человек? Напротив, отсюда величайший вред и крайний урон.
Скажи ему: позаботимся о себе самих о том, как нам дать ответ за свои
грехи; и обратим на собственную жизнь эту пытливость и это беспокойное
выведывание». Поэтому «не желай слышать рассказа о согрешениях ближнего:
в таком слышании напечатлеваются образы сих согрешений. От дурного
слышания дурное происходит и в слушателе». «Когда кто, желая доставить
тебе удовольствие, начнет смеяться над другим, то ты поставь себя на
место осмеиваемого, дабы насмешки показались как можно более
огорчительными для тебя».

Вредны пересуды и для всей Церкви Христовой. «Дурная, истинно дурная
привычка только поносить братьев, но не заботиться о них. Разглашающие
делают то, что, хоть согрешивших немного, однако считается много. Не
слышал ли ты, что говорил Давид, оплакивая Саула: како падоша сильнее?
Не возвещайте в Гевее, ниже поведайте на исходищах Аскалоних, да не
возвеселятся дщери иноплеменницы, да не возрадуются дщери необрезанных
(2 Царств I, 19 - 20). Если же Давид не хотел, чтобы разглашалось дело
явное, дабы не радовались неприятели; тем более не должно доводит о
грехе христиан до слуха не только чужих, но даже и наших; чтобы и враги,
слыша о том, не радовались, и свои, узнавая, не падали. Не говори мне: я
сказал лишь такому-то; удержи слово у себя, потому что как ты не
вытерпел смолчать, так и он не сдержит себя». Все же, услыхавшие о
проступках, «не грешника осуждают, но поражают укоризнами весь народ
христианский. Не слышно, чтобы неверные говорили, что такой-то - блудник
и развратник; но вместо виновного они поносят всех христиан».

Источник осуждения и мнимая цель его.

В осуждении всегда слышится очень высокая нота превозношения над
ближним, от чего не свободна даже и похвала. Поэтому «не порицай и (без
нужды) не хвали никого. То и другое - суд, воспрещенный Богом и
выражение превозношения над ближним». И это превозношение обыкновенно не
имеет для себя оснований в достоинстве судящих. Самыми строгими судьями
являются часто те, которые сами не хотят жить по руководству Евангелия!
Не напрасно Господь «грех ближняго уподобил соринке, а осуждение -
бревну».

Но, может быть, право осуждения, не находя себе опоры в достоинствах
осуждающих, имеет таковую опору в цели осуждения? И этого нет.
Единственно возможная благородная цель осуждения заключается в
исправлении погрешающего, но эта цель удобно достигается кротким
обличением наедине. «Исправляющий брата наедине исцеляет себя от
собственных грехов, а обличающий другого при собрании умножает себе
раны. Кто врачует брата своего скрытно, тот выказывает силу любви своей;
а кто стыдит его при других, тот обнаруживает силу ненависти своей к
нему».

«Если ты, брат, будешь хранить свой язык, то дастся тебе от Бога дар
тишины сердца, при коей усмотришь душу твою и войдешь в радость духа;
если же язык твой одолевает тебя, то поверь моему слову, что ты никогда
не освободишься из мрака. Ежели не имеешь чистого сердца, то имей, по
крайней мере, чистые уста».

«Ты скажешь: если кто прелюбодействует, неужели я не должен сказать, что
прелюбодеяние есть зло и неужели не должен исправить делающего
прелюбодеяние? Исправь, но не как неприятель, не как враг, подвергая его
наказанию, но как врач, прилагающий лекарство. Ибо Спаситель не сказал:
не останавливай согрешающего, но сказал: не суди, то есть, не будь
жестоким судьею; при том же это сказано не о важных и явно запрещенных
грехах, но о таких, которые и не почитаются грехами, почему и говорить о
сучце, а не о бревне в глазу брата твоего». «Господь не запрещает суда
благонамеряннаго, но запрещает осуждение немилосердое».

«Если кто при тебе будет осуждать ближнего, советует преподобный Гоанн
Лествичник, скажи ему: «перестань, брат; я каждый   день   впадаю   в 
тяжкие грехи: как же я могу осуждать брата?»

К преп. Пимену однажды пришли еретики и стали осуждать архиепископа
Александрийского, Старец молчал, потом позвал брата и сказал: «угости их
и отпусти с миром».

Смирение.

Смиренный умножает таланты, а тщеславный губит те, которые имеет.

Любовь не превозносится. Этому мы уже научились, рассматривая черты
неосуждающих. Но непревозносится еще не достаточно. «Иное дело -
превозноситься, иное - непревозноситься и иное - смиряться. Находясь в
первом устроении, мы судим и осуждаем ближних в течение всего дня;
находясь во втором, не судим и не осуждаем ни других, ни себя; в
третьем, будучи оправданы Богом, осуждаем себя непрестанно».

Смирение - добродетель существенно христианская, проистекающая от
сознания своего бессилия к добру и необходимости благодатной помощи.
Язычник мог только порицать ложное тщеславие, но где он замечал истинное
достоинство, там он не считал гордость предосудительною.

Христианин же чувствует, что гордый не приобретает, но теряет, что имел,
ибо Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Гак. IV, 6). «Кто
превозносится природными дарованиями, - счастливым умом, высокою
образованностью, чтением, приятным произношением и другими подобными
качествами, которые легко приобретаются, тот никогда не приобретет даров
сверхъестественных. Ибо кто в малом не верен, тот и во многом будет
неверен и тщеславен. Часто случается, что сам Бог смиряет тщеславных,
посылая неожиданное бесчестие. Возносяяйся смирится даже здесь, прежде
будущего века. Когда хвалители или - лучше - льстецы начнут хвалить нас,
тотчас приведем себе на память все беззакония свои и найдем, что вовсе
не стоим мы того, что нам приписывают».

Даже   и  достигшие   благодатной помощи Божией в своем делании,
утрачивают приобретенное, если не имеют смирения. Кто, например,
«принуждает себя к молитве, а к смирению и прочим добродетелям не
принуждает и не подвизается в них, тот достигнет наконец того, что к
нему по его прошению приходит иногда благодать Божия. Но так как он не
привык к добродетелям, не занимался ими прилежно и не упражнялся в них,
то или лишается благодати, которую получил и впадает в гордость, или не
прибавляет к ней ничего и не возрастает в ней. Ибо, так сказать, жилище
и комната св. Духа есть смирение, любовь, кротость и прочия св.
заповеди. Смиренный, поэтому, никогда не падает, - да и куда упадет тот,
кто сам по себе ниже всех?». «То и дивно в деле спасения, что чем более
кто преуспевает в нем, тем более видит себя уничиженным и худым, так
что, идя к лучшему, он будто все более и более погружается в худшее, и
видит себя непотребнейшим, хоть и не отчаивается в своем спасении. В
сказаниях о подвижничестве святых об одном величайшем подвижнике
замечено, что он во всю жизнь свою говаривал о себе: в тину я погряз по
самую шею, и только уста остались еще у меня свободными, чтобы вопиять:
Боже, помилуй меня! У св. Антония замечено, что Бог сам закрывает
преспеяние от глаз преуспевающих и внешним уничижением их, и попущением
внутренних нестроений. Смиренное и самоуничиженное исповедание и есть
самый верный признак доброго течения и преуспеяния. Кто-то из святых
заметил: смотри, коль скоро начнешь поддаваться на праведность, знай,
что ты начал сбиваться с пути, ибо верный признак спасительнаго шествия
есть смирение и самоуничижение». Кого Бог приблизил к себе, кому явил
неисчерпаемый источник благодати, тот неизбежно приобретает для себя
высшую мерку верности Богу. Самодовольство доброделанием - это труба,
запрещенная Господом, и удержание этой трубы означает твою духовную
6едность: сделал малое, и трубишь. Кто богат, тот на малое и не
радуется; не радуется, напр., приобретение рубля, новой рубашке». Где
скуден посев добродетелей, там возле них много места для произрастания
тщеславия, «которое не отстает от добродетелей, доколе не истребитъ их
силу. Худой карман не сберегает того, что в него положено, и тщеславие
погубляет награду добродетелей. Тщеславие - подводный камень. Если
ударишься об него, то погубишь груз. Добродетель тщеславного есть
сокрушенная жертва (Лев. XXII, 22), и не может быть возложена на
жертвенник Божий». «В душу тщеславнаго опять возвращаются страсти, уже
побежденные и вышедшия из нея».

Трудность борьбы с тщеславием.

Коль скоро человек смирил себя пред Богом, то ни успех в делах, ни почет
от людей не могут вытеснить из души его смиренного сознания своего
ничтожества. Внешние перемены жизни, лесть и почет могут изменить
душенастроение только тех людей, которых смирение происходило не от
близости их к Богу, но от других чисто внешних причин. Поэтому умно
сказал греческий мудрец Питтак: «дай человеку власть, и узнаешь, что он
такое».

Борьба с превозношением при успехе дело нелегкое даже и для сильных
духом. «Признаюсь, писал св. папа Григорий Двоеслов, что, успевая во
внешнем, много потерял я во внутреннем и потому страшусь, не принадлежу
ли я к числу тех, о которых написано: ты низверг их, когда они
возносились». Едва ли найдется человек, который мог бы вынести честь без
изменения внутреннего. «Вас хвалят, писал подвижник своей духовной
дочери. Что тут дивнаго? На безрыбьи и рак рыба. Это однако же очень
рекомендует наше общество, что в нем есть сочувствие даже к тени добра.
Между тем это для вас очень невыгодно. Капля пробивает камень частым
падением. По частичке от каждой похвалы падает на червяк самолюбия и
питает его».

Тщеславие нередко гоняется и за таким человеком, который стремится
сообразовать свои действия с требованиями Евангелия. От лица такого
учитель монахов говорит: «тщеславлюсь, когда пощусь; но когда разрешаю
пост, чтобы скрыть свое воздержание, опять тщеславлюсь, считая себя
мудрым. Побеждаюсь тщеславием, одевшись в хорошия одежды, но и в худыя
одеваясь, также тщеславлюсь. Стану говорить, побеждаюсь тщеславием;
замолчу, и опять им же побежден». Подобное самооболыцение зависит от
недостатка самопознания, от того, что человек в данную минуту видит
только одну грань своей многогранной души. «Уразумение своей природы
сокращает надменность души, делает человека учеником Господа». Во всякой
душе есть многое, достойное скорби и слез. Глубоко справедлива
шотландская пословица, что, если бы у добродетельного человека на лбу
были написаны пороки, он не снимал бы шляпы. Но при малом самопознании и
порочный человек считает себя не хуже, но далее лучше других. Наоборот,
самопознание делает людей великой души смиренными и робкими, как,
например, дивного апостола Павла, который был среди Коринеян в немощи, и
в страхе, и в великом трепете (1 Кор. II, 3), или св. Игнатия Богоносца;
который, наставляя паству, смиренно оговаривался: «не так заповедаю вам,
как бы я ничто значил. Ибо, хотя я и во узах за имя Иисуса Христа,
однако еще не совершился в Нем. Теперь начинаю быть учеником и говорю с
вами, как с обществом наставников моих».

Высокость смирения.

Смирение не есть безнадежная приниженность, но только правильная
самооценка, желание больше быть, чем казаться. Для смиренного более
значит «быть последним у Бога, чем первым у царя». Он стремится «не быть
рабом чего-либо постыднаго, но блюсти душу в свободе и чистой жизни».
Тогда как тщеславный рабствует миру и самому себе, смиренный на высоте
стоит и презирает ложное самоутверждение. Так здесь еще сбывается слово
Господа: смиряющийся возвысится. Хули смиреннаго, он стерпит. Временное,
житейское, ум, красоту он ценит меньше твоего. Но не касайся его
небесных сокровищ, - не унижай веру, не оскорбляй Бога; иначе ты
услышишь от него смелый ответ: «во всех других случаях мы бываем кротки,
смиреннее всякаго. Но когда дело идет о славе Божией, - тогда все прочее
для нас ничто, и только на нее одну смотрим». Смиренный апостол Павел
настолько дорожил правильным мнением о себе, как проповедник 5
Евангелия, что написал: для меня лучше умереть, нежели чтобы кто
уничтожил похвалу мою (1 Кор. IX, 15). «Такая высота духа столько же
отлична от кичливаго надмения, как истинное здоровье от опухлости тела в
водяной болезни».

Вне внутренней жизни веры, смиренный «на всякое слово, какое бы ни
услышал, готов сказать: прости меня». Он ни на кого «не гневается и
никого не приводит в гнев. Смирение защищает душу от всякой страсти, от
всякаго искушения. Когда св. Антоний увидел умственно все расставленныя
сети дьявола и, вздохнувши, спросил Бога: кто избегнет их, то что
отвечал ему Бог? - Что смирение избегнет их и что он и не прикоснутся к
смиренному. Ежели со смиренным случится что-нибудь прискорбное, то он
тотчас обращается к себе самому; тотчас осуждает самого себя, что он
достоин того; не станет ни на кого роптать, не станет слагать вину на
других и таким образом переноситъ все без смущения, без скорби, а потому
и не гневается и много не раздражается.

Таков смиренный в несчастиях. Но смиренного можно узнать и в обыденной
жизни. Он всегда заботится, чтобы «наружный вид, и одежда, и поступ, и
седалище, и состав пищи, и приготовление постели, и все домашние сосуды
доведены были до того, чтобы в этом не было излишеств; и слово, и песнь,
и обращение с ближними он направляет более к скромности, нежели к
надмению. Нет у него софистических прикрас в слове, чрезмернаго
сладкогласия в пении, речей горделивых и высокомерных, но он во всем
отсекает величавость. Он добр с другом, кроток со слугою, непамятозлобив
к дерзким человеколюбив к смиренным, совершенно никого не презирает,
отвечает с светлым лицом, ко всем благосклонен, доступен, не пускается в
похвалы себе самому, не вынуждает и других говорить о себе, не допускает
неприличнаго слова, прикрывает, сколько возможно, свои преимущества, а в
грехах сам себя обличает. Он не тяжел в выговорах, обличает не скоро и
не со страстным движением, ибо это признак высокомерия; не осуждает за
маловажное, так как не выдает себя за строгаго праведника».

Гордость разъединяет человека и от ближних и от Бога.

Насколько смирение есть начало, объединяющее людей и облегчающее им
жизнь, настолько тщеславие разъединяет людей и затрудняет человеческое
общежитие. «О, если бы не было ни председательства, ни предпочтения
мест, ни мучительных преимуществ, и нас различали по одной добродетели!
А нынешний порядок - стать справа, слева, в средине, выше и ниже, идти
впереди или рядом, - произвел у нас много напрасных замешательств,
многих низринул в пропасть и поставил на стороне козлищ». «Страсть
тщеславия наиболее возжигает огонь; она всюду простирает власть свою.
Она ниспровергла целыя церкви; она вредит делам гражданским; она
разоряет целые домы, города, народы, племена. Она проникает в пустыни».
Метко сказал Маколей: «нет ничего справедливее слов бедняги Ричарда:
наше тщеславие взимает с нас пошлину, которая вдвое обременительнее
налагаемой правительством».

Но этим не ограничивается тщеславие: оно делает захваты и в области
веры. По тщеславному желанно показать силу и самобытность своего ума,
гордый способен измыслить или принять новыя мнения в вопросах веры. Для
него бесславно веровать в то, во что веруют миллионы и быть одних
убеждений с простецами. Он думает, чго много знает, хотя ничего не
знает, как должно знать, и заражен страстью к состязаниям и словопрениям
(1 Кор. VIII, 2. 1 Тим. VI, 4).

Гордость есть состояние постепенного удаления человека от Бога. Как, по
мере удаления солнца с зениты, увеличиваются тени, так, по мере удаления
Бога от человека, человек возносится, величается, гордится.

Гордость есть самообожание, посягательство на права Божии. «Вы будете,
как боги» (Быт III, 5), - это и до ныне князь мира сего нашептывает
своим подданным. И они верят. Там, где их гордость встречает поддержку в
силе, гордые прямо-таки и объявляют себя богами, повелевают воздавать
себе божеское поклонение. Так было с Навуходоносором, так было с
римскими кесарями, так будет с человеком греха, сыном погибели;
противящийся и превозносящийся выше всего называемаго Богом, или
святынею, в храме Божьем сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога (2
Солун. II, 4).

Тщеславие достоинством предков.

z

|

~

„

М

Ф

м

р

ь

?????????ь

–

?????лучил? А если получил, что хвалишься, как? будто не получил? (1
Кор. IV, 7).

Кто отличает тебя? Смиренный отвечает: Бог по своей благости, а гордый:
я сам. Чтобы видеть безумие этого ответа, покажем, что все, чем гордятся
гордые, они получили от других и от Бога, а потому гордость их не только
не основательна, но и безумна.

Гордятся знатностью и достоинствами предков. Но, ведь, то - предки, а не
ты. Твое «благородство не в знатности предков, но в добрых нравах. Не
говори мне: отец у меня консул. Что мне в этом? Хотя бы твоим отцом был
апостол Павел, а братьями мученики, но если ты не подражаешь их
добродетели, то нет тебе никакой пользы от такого родства, а скорее оно
повредит тебе и послужит осуждению. Мать моя, говоришь, милосердая. А
что от этого тебе, бесчеловечному? Ея человеколюбие увеличивает
виновность твоего злонравия. Что говорил Иоанн Креститель к народу
Иудейсксму? Сотворите плоды, достойные покаяния, и не начинайте
глаголати: отца имамы Авраама (Луки III, 8). Ты имеешь знаменитаго
предка? Если ты будешь подражать ему, получишь пользу; но если не будешь
подражать, то знаменитый предок будет твоим обвинителем за то, что ты от
добраго корня вышел горьким плодом. Не знаменитость предков требуется от
нас, а добродетельный образ жизни; и знатный для меня неблагороден, если
имеет рабскую душу. Я и раба назову благородным и господина достойным
цепей, когда узнаю образ жизни». «Стыдись, когда назовут тебя худым
человеком, а не тогда, когда скажут, что ты - неблагородный. Ибо, что
составляет род? - Предки, давно согнившие. Лучше начать от себя род,
нежели кончить собою. То есть, лучше самому быть благородным, нежели
только родиться от благородных».

Тщеславие силою, красотою, воспитанием, богатством и успехами.

Тщеславятся еще люди силою и красотою. Это - такие дары Божии, которые
весьма мало зависят от воли и самодеятельности человека. При этом сила
собственно не есть человеческое достоинство: она есть, даже в большей
иногда мере, и у животных. Красота - прекрасный дар, но она пошлеет от
твоей кичливости. Разве ты мог воспрепятствовать, чтобы родиться тебе
карлом или горбатым? Что же хвалишься тем, что от тебя независимо?
Вспомни, Иезавель и Авессалом были красавцы, но какова их жизнь и какова
кончина!

Нельзя хвалиться и хорошим воспитанием. Это тебе устроил Бог. Он создал
условия для твоего воспитания; Он же дал и силу уму. Не то было бы, если
бы ты получил воспитание в семье пьяницы или преступника.

Чаще всего хвалятся люди богатством. О достоинстве богатства речь
впереди. Но если ты получил богатство от родителей, то хвали их, что
сберегли. Если же ты и сам приобрел, но не совсем чистыми путями, то это
- не слава, а бесславие. Допустим, наконец, что ты приобрел богатство
умом, трудом и воздержанием и, приобретая, не оставлял дел милосердия.
Но не помогала ли тебе в приобретении невидимая Сила? Все ли умные,
трудящиеся и воздержные обогащаются? Так благодари, а не хвались. Не
забудь и непрочность богатства, красоты и вообще человеческой славы.
Всякая плоть - трава и вся красота ея, как цвет полевой. Засыхает трава,
увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа. (Исаии ХL, 6—7).
Почто гордится земля и пепел?. (Сирах. X, 9). «Что надмеваешься,
человек, что слишком хвалишься? На какую морскую славу и богатство ты
надеешься? Пойдем, прошу тебя к гробам, и увидишь совершающиеся там
таинства, увидишь разрушившееся естество, изъеденныя кости, сгнившия
тела. Если ты мудр, поразмысли, и если разумен, скажи мне, кто тут царь
и кто простолюдин? Кто благородный и кто раб, кто мудрый и кто
неразумный? Где тут красота юности, где привлекательный взгляд, где
миловидныя очи, где прекрасный нос, где розовыя уста, где цвет ланит,
где блестящее чело? Не все ли прах? Не все ли пепел? Не все ли земля? Не
все ли черв и зловоние? Не все ли тленье?».

Не величайся здесь никаким успехом, потому что концы еще не сведены.
Нехорошо «во всем и всегда одерживать победу. Лучше быть побежденным
хорошо, нежели худо победить. Счастливо совершая плавание, не величайся
прежде, нежели пристанешь к берегу. У многих близ самой пристани тонули
корабли, благополучно плававшие. Напротив, многие въехали в пристань
после жестоких бурь».

Возвышающийся будет унижен. Не только будет, но уже теперь и здесь
унижен, потому что не познал, в чем - истинное величие; потому что, как
тать и лжец, похищает славу Божию и других людей. И это унижение, эта
утрата человеческого достоинства сознается или чувствуется всеми
зрителями мнимого величия.

Негневливость.

Истинная причина гнева не вне человека, но в нем самом.

Негневливость   имеет   прочную связь со смирением. В том и другом
качестве души есть нечто детское, та покорность, которую заповедал нам
Спаситель в словах: если не обратитесь, и не будете как дети, не войдете
в царство небесное. (Ме. XVIII, 3). Дитя «не тревожится ревностно; если
возьмут у него что либо, принадлежащее ему, оно не смущается; оно не
судится ни с кем, не вступает ни в какие споры, не ненавидит никого из
человеков; оно не осуждает никого, никем не владеет». Невозможно
человеку питать гнев на ближнего и считать свой гнев делом правды, «если
сперва не вознесется сердце его, если он не уничижит ближняго пред
собою, если не признает себя высшим ближняго».

Часто люди гневаются, как говорят, на слова. Но если одни и теже слова
вложит в уста глупого и умного, высшего и низшего, друга и недруга,
ребенка и взрослого, то гневливый не одинаково отнесется к одним и тем
же словам. Почему? «Обыкновенно возбуждают в нас скорбь не слова, но
презрение к укорившему нас и представление каждаго о самом себе».

При внимании к себе не трудно убедиться, что причина гнева не вне нас,
но в нас самих. Вот «иной, как представляется ему, пребывает в мире и
безмолвии. Пришел брат, сказал ему неприятное слово, и он смутился. На
этом основании полагая скорбь благословною, он говорит; «если бы такой
то не пришел, не сказал мне оскорбительнаго слова, то я не пришел бы в
расстройство. «Это смешно! Это - самообман! Неужели вложил в него
страсть тот, кто сказал ему неприятное слово? сказавший такое слово
только обнаружил таившуюся в нем страсть. Руководствующийся такими
суждениями подобен гнилому хлебу, который с виду хорош, а внутри
заплесневел. Когда разломят его, обнаруживается гнилость его».

Эта зависимость гнева не от внешних обстоятельств, но от душевнаго
состояния гневливых особенно очевидна в тех случаях, когда гнев
возбуждается по поводу каких либо нестоящих внимания мелочей. Подобные
беспричинные, по-видимому, вспышки гнева чаще всего возникают не между
врагами, а между живущими десятки лет под одной кровлей супругами. Один
весьма древний писатель сообщает: «из-за ничего муж или жена сердятся
друг на друга по каким-нибудь житейским делам: или из-за пищи, или
пустого слова, или какого приятеля, или долга, или из-за других таких же
мелочных вещей».

От недостатка смирения в людях рождается нетерпимость к чужим мнениям,
раздражительное недовольство поступками и слабостями ближних. И таков,
кажется, в особенности дух нашего времени. «В настоящее время -
неустройство в целом мире от брожения умов и от чрез меру развитаго
самолюбия; не говоря уже о каких-либо увлеченных людях, видим, что между
самыми благонамеренными людьми редко можно найти двух, во всем
одиномысленных и согласных; но и из таких людей всякий думает по своему,
когда в силах, то - открыто, более же - политически и ухищренно. И так
действуют потому, что иногда уверены в правильности своих убеждений до
папской непогрешимости, иногда же уклоняются в человекоугодие, по
человеческим расчетам».

Бывает, конечно, и вспышка справедливого негодования, но оно в людях
негордых - скоротечно переходит в раскаяние и сожаление. Исчезает гнев
на человека, остается только скорбь о неправде его.

В гневе нет правды.

Как гордость, так и гневливость губит в человеке другие достоинства.
«Творящий блуд или другой какой плотский грех стыдится сам себя и скоро
приходит в покаяние, но злопамятный, ест ли, ходит ли, сидит ли, -
всегда носит зло в сердце своем. Молитва его будет в грехе и все труды
его ни во что. Хотя бы он кровь пролил за Христа, -  его мученичество,
жертва и молитва не будут приняты». «Гневливый человек неприятен Богу,
хотя бы он и мертваго воскресил».

Христианин тогда только не напрасно носит свое имя, когда   подражает  
Христу, вырабатывает в себе Христово настроение. Но в чем же христианин
может и должен быть подражателем Христу? В разуме Его? В чудотворении? В
трудах? Конечно, и в этом. Но прежде всего в незлобии, в кротости, как и
Сам Спаситель говорит: научитесь от Меня. Чему же? Я кроток и смирен
сердцем. (Ме. XI, 29). Поэтому «когда ты, подвергаясь какому-нибудь
тяжкому и невыносимому оскорблению, станешь приходить в гнев и ярость,
то вспомни кротость Христову, и тотчас сделаешься тихим и кротким, и не
только сам получишь величайшую пользу от кротости, но и доставишь пользу
врагу и научишь его быть добрым. А если ты и сам, предавшись гневу,
будешь стараться воздать врагу тем же, то никогда не будет конца гневу и
вражде». «Когда раб первосвященника ударил Господа, что сказал Он? Аще
зле, глаголах, свидетельствуй о зле; аще ли добре,, что Мя бгеши? (Иоан.
ХУЩ, 23) Если же Владыка ангелов отвечает и оправдывается пред рабом, то
нет нужды говорить более. Храни только эти слова в уме, часто повторяй
их... Представляй себе, Кто говорит это, кому говорит и почему, и будут
для тебя эти слова некоторым божественным и непрестанным припевом,
который в состоянии будет утишить всякое раздражение; представляй
достоинство оскорбленнаго, ничтожество оскорбившаго, чрезмерность
оскорбления. Раб не только поносил, но и ударил, и не просто ударил, но
в ланиту; нет ничего поноснее такого удара, однако Господь все перенес,
чтобы ты наилучшим образом научился смиренномудрию».

По слову Премудраго, и праведный гнев не может быть оправдываем. Это
потому, что гнев не может быть правом человека, так как и сам
гневающийся подвержен ошибкам и проступкам. «Как ты хочешь, чтобы
Господь был к тебе снисходителен и кроток, когда сам ты жесток и
неумолим к подобному тебе рабу? Какое же сравнение между подобным тебе
рабом и Господом? При том, может быть, тот оскорбил тебя, будучи сам
обижен тобою, и ты пришел в раздражение; но сам ты оскорбляешь Господа,
непотерпев от Него вреда и оскорбления, а получая каждодневно
благодеяния. Подумай же, что, если Бог захочет строго взыскивать за все,
что ни делается против Него, мы не проживем и одного дня. Будущее
наказание, если бы постоянно владело нашим умом, изгладило бы из души не
только вражду, но и всякую злую мысль. И что легче, скажи мне, как
перестать гневаться на оскорбившаго? Разве нужно для этого пускаться в
дальний путь? Тратить деньги? Упрашивать других? Довольно только
захотеть, и дело кончено».

«Если и захочет Бог простить твои грехи, то сам ты не позволяешь, не
прощая долгов подобному тебе рабу... Но он жесток, суров, свиреп, - он
жаждет наказания и мести? Поэтому-то особенно и прости. Много ты
потерпел обид и лишений, много бесчестия и вреда в самых важных делах, и
потому хочешь видеть врага наказаннаго? И для этого опять тебе полезно
простить. За что ты сам отмстишь и отплатишь, словами ли или делами, за
то Бог тебя подвергнет наказанию, как оскорбленный тобою. Тебе Он
повелел только молиться за оскорбившаго, а как поступить с ним, это
повелел предоставить Ему».

«Не столько повредит тебе враг, чтобы он ни делал, сколько ты вредишь
самому себе, не примиряясь с ним и попирая законы Божии». От одной
отсрочки примирения «прекращение вражды становится более
затруднительным: прошел один день, стыд уже стал больше; проходит другой
день, стыд еще увеличивается; и наконец рана бывает уже неизлечимою,
потому что чем более проходит времени, тем более расходимся мы друг с
другом».

«Ты много раз просил, и столько же раз был отвергнут? За то большую
получишь награду: чем более он будет упорствовать, а ты станешь
упрашивать, тем более увеличится награда тебе».

Подвиг примирения.

Ищущему мира необходимо знать, что примирение со врагом дело совсем не
легкое. Когда Евангелие и совесть побуждают мириться, голос самолюбия
нашептывает: «не подумал бы враг, что я пришел к нему по страху; не стал
бы он еще более презирать меня». «Эти слова приличны душе детской,
гоняющейся за славою человеческою. Пусть думает враг, что ты пришел по
страху, -  тебе же тогда будет большая награда за то, что ты, и наперед
зная это, все перенес ради страха Божия. Кто для того примиряется, чтобы
получить славу от людей, тот умаляет плод воздаяния; а кто, верно зная,
что многие осмеют и осудят его, не перестает однако искать примирения,
тот получит двойной и тройной венец. Не говори мне, что враг нанес такую
и такую обиду: если бы он выказал на тебе всю злобу человеческую, и в
таком случае Бог повелел тебе простить все».

Тяжесть обиды не должна отклонять тебя от примирения с обидевшим. Чем он
обидел тебя? «Если он назвал тебя нищим, и говорит правду, прими это как
правду, а если лжет, что тебе до сказаннаго им? Не надмевайся похвалами,
которые выше правды; не огорчайся и обидами, которыя не касаются тебя.
Вспомни о своей природе: наг взошел ты в мир, наг и снидешь (Иова I,
21). А что беднее нагаго? Ничего не услышишь обиднаго, если сам себе
усвояешь то, что о тебе говорят. Кого за бедность отводили когда-либо в
темницу? Укоризненно не нищим быть, а не иметь мужества в перенесении
нищеты. Вспомни Владыку: Он, богат сый, нас ради обнища (2 Кор. VIII,
9). А если назовет тебя неразумным и невеждою, вспомни обидныя слова
Иудеев, которыми укоряли истинную Премудрость: самарянин еси Ты, и беса
имаши (Иоан. VIII, 48). Если гневаешься, то сим подтверждаешь укоризну.
Ибо что неразумнее гнева? А если остаешься негневливым, то приводишь в
стыд обидчика, показав целомудрие на самом деле. Ты заушен? Но заушен
был и Господь. Ты оплеван? Но оплеван был и Владыка наш. Тебя
оклеветали? Но оклеветан былъ и Судия. У тебя разодрали рубашку? И с
Господа моего сняли хитон и одежды Его разделили по себе. Ты еще не
осужден, ты еще не распят. Многаго не достает тебе, чтобы дойти до
уподобления Господу».

Примирение должно   состоять   не   в   одном   прекращении гнева на
врага, но в испрошении прощения у враждующего, в восстановлении
единства. «Многие говорят: «я не враждую и не огорчаюсь, да и не имею
ничего общаго с тем-то». Но Бог не это повелел, чтобы не имел ты ничего
общаго с ним, но чтобы многое было у тебя общее с ним. Потому-то он и
брат твой; потому-то Господь не сказал: прости брату твоему, что имеешь
на него, - но что? Шед прежде смирися с ним, - если он имеет что на
тебя, и не отставай, пока не приведешь члена к единению».

Располагать брата к примирению нужно не словами только, но и мирною
настроенностью своего сердца; не только этими двумя средствами, но и
усердным оказанием добра ближнему. «Христос повелел нам считать
друзьями, и друзьями близкими, тех которые худо поступают с нами и
причиняют нам вред, и в деньгах, и в телесном здоровье, и во всем
прочем. Не только, говорит Он, прибавляй хищнику и лихоимцу, но и люби
его любовию самою крепкою и искреннею. Это именно желал Он выразить,
когда сказал: молитеся за творящих вам напасть (Ме. V, 44). Христос
желает, чтобы мы не только прощали, но и принимали врагов в число первых
друзей». Примеров деятельной любви к врагам много можно найти в жизни
угодников Божиих. Из многих примеров возьмем один. Авву Макария одна
забеременевшая женщина обвинила в блудодеянии, Суд подверг его
публичному бесчестию, побоям и обязал выдавать содержание падшей девице.
Преподобный стал работать день и ночь, отсылая свой заработок
оклеветавшей его девице, которую он теперь, по смирению и незлобию,
называл женой. При трудных родах падшая девица созналась в клевете. Все
селение хотело идти просить у подвижника прощения за доверие клевете, но
Макарий, незлобиво переносивший незаслуженные обиды, удалился, чтобы
избежать заслуженного чествования.

Так как сам разум человеческий — за негневливость, высокие примеры
добротворения врагам встречаются и в языческом. Некто в народном
собрании целый день поносил Перикла, а вечером Перикл проводил его со
светильником, «чтобы недаром пропало у него упражнение в любомудрии. Еще
кто-то, рассердившись грозил смертию Евклиду Мегарскому и клялся в этом,
но Евклид сам дал клятву, что умилостивить его и заставить прекратить
свое к нему нерасположение».

Напрасный гнев и ревность по Богу.

Мы заметили выше, что и праведный гнев не может быть оправдываем. Гнев 
не есть право человека, а право Божие.  Апостол пишет: не мстите за
себя, возлюбленные, но дайте место гневу  Божию.  Ибо написано: Мне
отмщение, Я воздам, говорит   Господь   (Рим. XII, 19). Здесь гнев
понимается, как стремление наказать человека за зло или обиду, смирить
его,  отплатить ему за обиду обидой или бранью. И Господь   в нагорной  
беседе, воспрещая гнев, разумел именно такой вредоносный гнев, носящий в
зародыше убийство,  изливающийся в названиях: рака и безумный, -
унижающих человеческое достоинство прогневившего. Такой гнев есть гнев
напрасный и потому безусловно предосудительный. Мы видели уже в
предшествующих   параграфах, что св. отцы имели очень широкое понятие о
напрасном гневе. Преп. Пимен прямо был спрошен: что значит гневаться на
брата своего напрасно (Мо.  V, 22)? - и отвечал: за все, чего бы ни
лишил тебя брат твой, напрасно сердишься. Хотя бы выколол он правый глаз
у тебя, или отсек правую руку твою, - напрасно на него сердишься. Но
когда он удаляет тебя от Бога,  тогда сердись». Но не на человека, а на
порок. «Движение гнева посеяно в нас с спасительным намерением, то есть,
чтобы мы гневались на порок, а не раздражались против подобных себе.
Всякая досада, ярость и гнев, крик и злоречие и всякая злоба должны быть
удалены от вас (Ефес. IV, 31). Когда апостол сказал всякая, то не
оставил нам никакого предлога к гневу необходимым или благовидным.
Посему желающие исправить согрешающаго брата, или сделать ему выговор
должен стараться сохранить себя в спокойствии, ибо от какой бы то ни
было причины воскипевший гнев ослепляет очи душевныя». «Гнев везде не
уместен, а больше всего в деле правом, потому что затемняет и мутит
его».

Всякий гнев предосудителен, если он противен любви. Но есть гнев
непротивный любви, - это ревность по Богу. Может ли быть гнев,
соединенный с любовью? Непременно: гнев спутник любви. Отец гневается на
порок сына более, чем на порок чужих людей, потому что сына он любит
более. И поэт народной скорби Н. Некрасов подметил это: «кто живёт без
печали и гнева, тот не любит отчизны своей». Гневу, с любовью
соединенному, подвергался и Спаситель: на врагов истины Он смотрел с
гневом, скорбя об ожесточении сердец их (Мрк. III, 5). И апостол Павел
говорит: если я выхожу из себя, то для Бога (2 Кор. V, 13). Свободным от
такого святого гнева может быть лишь тот, кто ни холоден, ни горяч. Но
таким Дух внушает: будь ревностен (Откровение, III, 15 и 19). Кто не с
Христом, тот против Его (Ме. ХII, 30). Христос как бы говорит своим
последователям: «как Я Мои оскорбления пропускаю, а за твои отмщаю, так
и, ты за Мои отмщай, а свои пропускай». Да и в подобном случае не
возрощай гнева своего самооправданием, но лучше помни апостольский
совет: будь медлен на гнев. Гнев человека не творит правды Божией (Иак.
I, 19—20). Особенно же опасайся соединять гнев с каким-либо насилием над
ближним. «Неоказывающаго повиновения слову любви не принуждай с
любопрением к повиновению: твое незлобие принесет больше пользы, нежели
покушение на насильственное исправление».

Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и
им одним: если послушает тебя, то приобрел ты брата своего. Если же не
послушает, возьми с собою еще одного, или двух, дабы устами двух или
трех свидетелей подтвердилось всякое слово. Если же не послушает их,
скажи церкви; а если и церкви не послушает, тогда будет он тебе, как
язычник и мытарь (Ме, XVIII, 15—17).

Так христианин противиться злу, устраняясь от него, когда средства любви
к ослаблению и уничтожению зла оказались недействительными. В таком
случае христианин отрясает прах от ног своих в знак отчуждения от чуждых
Христу, перестает метать бисер правды, любви и всепрощения пред
попирающими этот бисер. Христианин противиться злу, но не злом, а всеми
средствами любви. Увещание Господа – «не противиться злу или злому»,
христианин может понимать только в том смысле, что не должно мстить
злому человеку, воздавать злом за зло, сокрушать глаз за глаз, зуб за
зуб. Самое Евангелие есть призыв к деятельной борьбе со злом и наука
побеждать добром злое. Но кто зло считает средством для борьбы со злом,
тот в понимании нравственнаго закона стоит не выше ветхозаветного еврея,
противостоявшего злу с новым злом.

Господство и служение.

Евангелие и формы общежития.

        Разумность и духовная красота христианских правил неосуждения,
смирения и немстительности очевидны для всякого. Но важный вопрос -
насколько примиримы эти евангельские требования с наличным общественным
строем, с существованием господства и подчинения, суда и наказания,
самозащиты, войны и клятвы? На этот вопрос существуют три ответа. По
одному, идеальные евангельские требования - непримиримы с требованиями и
формами общежития и носят характер неосуществимых мечтаний. По другому,
евангельские требования осуществимы при условии разрушения наличных форм
общественной жизни, будто бы, устаревших, вредных и несправедливых.
Третий ответ заключается в притче Господа о закваске. Царствие Божие
подобно закваске, которую женщина, взявши, положила, в три меры муки,
доколе не вскисло все (Лук. XIII, 21). Какъ въ отдельном человеке
закваска евангельского учения постепенно перерабатывает образ мыслей
этого человека, отражается в словах, поступках, движениях и даже одежде;
так и общественные формы и условия жизни претерпевают существенные
изменения под влиянием евангельской проповеди. Доказательством этого
служит история последних девятнадцати столетий. Апостолы не восставали
против рабства, но оно постепенно и доселе смягчается под влиянием
христианского учения, а некоторые формы рабства уже отжили свой век, так
как мало согласовались с духом христианства. Апостолы не провозглашали
общественного равенства мужа и жены, но христианское учение оказало и
будет оказывать глубокое влияние на уравнение прав женщины и мужчины.
Столь же сильно воздействие христианства на законы, на наказания и
войну. Видоизменяя сравнение Лаодзе, мы можем уподобить христианское
учение воде. Нет препятствий, вода течет; встретится ей на дороге
плотина, она остановится; прорвет плотину, - она снова течет. В
четвероугольном сосуде она - четвероугольна, в круглом она - кругла.

Те, которые считают христианские правила нравственности мечтанием, не
замечают, что в течение девятнадцати веков не было силы в человечестве
могущественнее этих мечтаний. Те, которые хотят зажечь круглые и
четвероугольные сосуды, как стесняющие движение христианской морали, не
догадываются что в этих сосудах содержание сделалось уже на половину
христианским.

Необходимость и полезность неравенства.

В общественном неравенстве есть и отрицательные и положительные стороны.
Вопреки обычному взгляду на дело, это неравенство более полезно и
необходимо для слабых, чем для сильных. «Поелику равенство часто доводит
до ссор, то Бог установил многие виды начальства и подчиненности, как-то
между мужем и женой; между сыном и отцем, между старцем и юношей, между
рабом и свободным, между началъником и подчиненным, между учителем и
учеником. И дивиться ли такому установлению между людьми, когда тоже
самое учредил Бог в теле? Ибо Он так устроил, что не все члены имеют
равное достоинство, но один ниже, другой важнее, и один управляет,
другие стоят под управлением. Тоже самое примечаем и у бессловесных: у
пчел, у журавлей, в стадах диких овец. Даже и море не лишено также
благоустройства, но и там во многих родах рыб одна управляет и
предводительствует прочими, и под ея начальством они отправляются в
отдаленныя путешествия. Напротив, безначалие везде есть зло и производит
замешательство». Неравенству в человеческих обществах обязан своим
существованием закон, определяющий взаимные отношения членов общества.
Закон, с одной стороны закрепляет это неравенство, а с другой, ограждает
слабых от произвола сильных. Без закона сила заняла бы место закона, и
слабым не было бы защиты и убежища.

Неравенство не людьми придумано: причина его в естественном неравенстве
телесных и духовных способностей, сделавшем необходимою зависимость
одного человека от другого. Как в человеческом обществе, так и в общей
экономии мира неравенство имеет смысл и значение. «Без малаго не могло
бы существовать великое. Малорослые злаки для человека и животных
полезнее дремучих лесов. Человек очень часто ошибается в определении
значимости известной вещи или силы: что на первый взгляд ему казалось
ненужным, ничтожным, даже вредным, это при более внимательном и глубоком
взгляде является в высшей степени важным и необходимым. Напр., с перваго
взгляда кажется бесцельным то, что моря занимают огромныя пространства
на земле: только при глубоком и обширном изучении природы можно
приблизительно понять всю необъятную важность и необходимость океана для
земной жизни, Все, дела Господа весьма благотворны, и всякое повеление
Его в свое время исполнится. И нельзя сказать, что это? для чего это?
Ибо все в свое время откроется». (Сир. XXXIX, 21-22) ').

Для аналогии с человеческим обществом еще более имеет значение
неравенство различных членов в одном организме. Здесь члены тела,
которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее. И которые нам кажутся менее
благородными в теле, о тех более прилагаем попечения. И неблагообразные
наши более благовидно покрываются; а благообразные наши не имеют в том
нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее
попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково
заботились друг о друге (1 Кор. XII, 22—25). Этой ясной аналогией
апостол выясняет, как при разнообразии служения, при неравенстве сил,
способностей и благодатных даров создается церковное единство.

Не без воли Божией возникало неравенство в человеческом обществе. Оно
есть благодетельное средство к установлению порядка в общежитии людей,
далеких от нравственного совершенства и несвязанных между собою узами
дружбы. «В начале Бог установил одну власть, поставил мужа над женою; но
когда род наш пришел в великое расстройство, то Он учредил и другие
власти - господ, правителей, и это также для любви. Злоба развращала и
погубляла род наш. Посему Он посадил среди городов судей, как бы каких
врачей,  дабы они, истребляя злобу, как бы какую заразу любви, собирали
всех в одно»...

Когда уже при начальниках и вооруженных воинах случаются неистовства от
злых людей, «то, если бы не было совсем страха от начальников, до какого
неистовства дошли бы эти люди? Не разрушили ль бы они у нас города до
основания и, перевернув все верх дном, не лишили ль бы нас и самой
жизни? Уничтожь судилище - и уничтожишь всякий порядок в нашей жизни;
удали с корабля кормчаго - и потопишь судно; отними вождя у войска - и
предашь воинов в плен неприятелям. Так, если отнимешь у городов
начальников, мы будем вести себя безумнее бессловесных зверей, станем
друг друга угрызать и снедать (Гал. V, 15): богатый 6еднаго, сильнейший
слабаго, дерзкий кроткаго. Живущие благочестиво, конечно, не имеют нужды
в мерах исправления со стороны начальников: праведнику закон не лежит (1
Тим. 1, 9). Но люди порочные, если бы не были удерживаемы страхом от
начальников, наполнили бы города бесчисленными бедствиями. Что связи из
бревен в домах, то и начальники в городах. Если те уничтожишь, стены,
распавшись, сами собою обрушатся одна на другую: так, если отнять у
вселенной начальников и страх, внушаемый ими,- и домы, и города, и
народы с великою наглостию нападут друг на друга, потому что тогда
некому будет их удерживать и останавливать, и страхом наказания
заставлять быть спокойными».

И так, неравенство - мера необходимая при болезненном состоянии
человечества, но не безусловно благодетельная, а иногда даже вредная,
так как болезнь человечества «настолько усилилась, что превзошла самое
искусство врачей, и вошла в самих судей; и теперь происходит тоже, как
если бы кто, страдая горячкою, водянкою и множеством других жесточайших
болезней, и не одолевая собственных недугов, стал усиливаться избавлять
других, одержимых теми же недугами». Таким больным врачевателем был,
например, Пилат нелишенный сознания правды, но не желавший что либо
потерпеть за правду: боясь доносов, он осудил Невинного. И что же о
власти Пилата над Собою говорит Спаситель? - Ты не имел бы надо мною
никакой власти, если бы не было дано тебе свыше (Иоан. XIX, 11). Итак,
Бог освящает всякую власть, поддерживает даже несовершенный порядок,
чтобы избавить людей от совершенного беспорядка.

Повиновение не нарушает любви.

Отношение служения и послушания само по себе не содержит ничего
противного нравственности и любви. Напротив, любовь всегда побуждает
служить и повиноваться. Неповиновение и неохотное служение всегда почти
свидетельствуют о недостатке любви, если не прямо - о враждебности.
Поэтому не только по отношению к Богу, но и по отношению к утвержденной
Богом человеческой власти справедливы слова пророка Самуила: Послушание
лучше жертвы и повиновение лучше туков овнов. Ибо непокорность есть
такой же грех, что волшебство, и противление – то же, что
идолопоклонство (1 Царств, XV, 22-23). Человеческая нравственность
начинается с послушания: «долг есть именно связь между отдельным
человеком и обществом, но долг требует послушания и самоотречения.
Послушание есть главная добродетель, первая именно, к которой должно
стремиться воспитание». Лишь ослепленные гордостью, язычески настроенные
люди считают унизительным служение и повиновение, «Кто свободен и кто
раб, - это определяется качеством жизни. Христос был в образе раба, но
извел и нас в свободу».

Великое препятствие к охотному послушанию происходит от мнения, что ты
умнее и лучше повелевающих и что твое решение правильнее данного тебе
приказания. В подобном случае «не доверяй своему сердцу, ибо
ослепляешься прежними пристрастиями. Не воображай, чтобы ты думал
основательнее и справедливее повелевающего тобою. Не будь судьею дел
его, ибо в своем исследовании часто можешь обмануться»... Да хотя бы и
плох был твой повелитель, что из того? Велено повиноваться начальникам
не только добрым, но и строптивым (1 Петра II, 18). Один пресвитер
молился, чтобы удалил Господь от начальства строптиваго епископа, и
получил ответ: «ваш город достоин худшаго». Так и ты, имея худого
начальника, считай себя достойным худшаго. Бог и худым часто пользуется
ко благу людей. «Сообразуй желание свое с тем, что бывает, и будешь в
мире со всеми».

«Как должно поступить, если бы случилось, что родители или начальники
потребовали бы чего-либо противнаго вере или закону Божиему? Тогда
должно сказать им, как сказали апостолы начальникам Иудейским: судите,
справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога (Деян. IV, 19)
и должно претерпеть за веру и закон Божий все, чтобы ни последовало».

Но подлежат строгому осуждению церковному те, которые, под предлогом
благочестия, учат рабов презирать господ и уклоняться от служения,
вместо того, чтобы служить с усердием и почтением.

Начальствование в духе христианском.

Одобряя повиновение, христианское нравоучение далеко от одобрения
всякого проявления начальствования. «Законную власть, наставляет Исидор
Пелусиот, не обращай в варварство бесчинными нравами, но украшай
приличными ей делами; с унывающими духом обходись кротко, низших
уравнивай с высшими и тогда возжешь светлый пламенник правосудия».
Негневливость «может украшать всякаго человека, особенно же людей,
облеченных властью; ибо удерживать себя, тогда как власть позволяет
делать все, и иметь руководителем своих действий закон Божий - это
приносит великую «честь и славу».

Что такое рабство и господство? Это не есть что-либо непримиримое,
противоречащее одно другому. То и другое объединяется во Христе. Ученики
почитали Иисуса и повиновались Ему, но и Он служил им, умывал их ноги и
говорил: кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий, как
служащий (Луки XXII. 26). Начальствование и служение - разделение
внешнее и неглубокое. «Один у всех Творец, один закон, один будет и суд.
Итак, смотри на раба, как на сослужителя. Когда разрешишься от земли,
тогда можешь явить свое превосходство». Но тогда-то именно и не будут
почтены «те, которые не подражают детям во взаимном между собою
равенстве».

Не название возвышает начальствующего, но именно умение его благородно
обходиться с подначальными. «Прекрасное обхождение лучше прекраснаго
художественнаго произведения; оно приносит более удовольствия, чем
статуи и картины; оно - изящнейшее из всех изящных искусств» (Эмерсон).

Особенно же начальствующие и служащие объединяются единством веры,
братством во Христе. В древнехристианской письменности встречаем на этот
случай такое наставление: «кто имеет господина верующаго, тот, сохраняя
ему господство, пусть любит его и как господина, и как отца, не как
служащий только в глазах, но как любящий господина, зная, что за
служение Бог даст ему вознаграждение. Точно также и господин, имеющий
слугу верующаго, сохраняя ему служение, пусть любит его, как сына или
как брата, по общению в вере».

Христианин не забывает, что существенное в человеке не его внешнее
положение в обществе, но внутреннее расположение, его жизнь в Боге.
Никакое служение не может унизить достоинство человека, если это не есть
служение греху. Напротив, всякое служение, совершаемое с желанием пользы
ближнему и с любовью к нему, есть служение высокое, хотя бы оно состояло
из таких мелких услуг, какие бывают при уходе за ребенком или тяжким
больным.

Взирая на пример служения Христова, каждый христианин может сказать
себе: если Он, безгрешный и чистый, послужил падшим человекам, то может
ли какой либо род служения быть довольно низким для такого грешника, как
я?

В изречении Господа: кто хочет быть большим между вами, да будет вам
слуга, не заключается отрицание первенства и господства, но утверждается
служебный характер господствования. Смысл господствования состоять в
пользе, приносимой начальником подчиненным, в жертве первого последним.

 PAGE   

 PAGE   35