Графика русского языка до и после Кирилла Вопрос о происхождении графики будоражит умы ученых и любознательных людей с того момента, когда на язык как таковой было обращено внимание, т. е. его стали осознавать и замечать, а потом и изучать как отдельное явление. Однако эта проблема оказалась наиболее трудной для разрешения, если иметь в виду происхождение буквы как таковой (происхождение пиктограммы или иероглифа как рисунка ситуации или предмета понятно само по себе). И трудность, с которой сталкивалось и сталкивается решение этой проблемы, будет в какой-то степени понятна, если мы учтем тот факт, что различие между такими феноменами языка, как буква и звук, очень трудно давалось не только простым грамотным людям, но и профессиональным лингвистам. Можно сказать, что вплоть до конца 19 века смешение звука и буквы было массовым явлением в ученых трудах языковедов, т. е. смешивалась первичная звуковая семиотическая система языка и его поздняя вторичная семиотическая система — письмо. Более того, колоссальное направление в лингвистике — сравнительно-исторический метод и лингвистика построены на априорном допущении, что древняя буква точно передает звук. Можно предположить, что древнейшая протобуква (самая первая буква) действительно соответствовала звуку (хотя это совсем не обязательное условие), однако даже если это так, все-таки сразу же мы сталкиваемся с проблемами орфографии: система письма не обязательно должна быть транскрипцией даже в начальный период развития письменности, из чего следует, что слово звучащее и написанное могли не соответствовать друг другу уже в момент возникновения письменности. Так, например, в северосемитских языках, из двадцатидвухбуквенной азбуки которых позже произошли многие другие азбуки, гласные звуки просто не отражались на письме, однако в языке они были и в речи также звучали. Подобным алфавитом был и финикийский алфавит (древнейшая надпись датируется 11 веком до н. э.) — в этом алфавите было 22 буквы, передающие только согласные звуки (Потапов, с. 176). И. А. Бодуэн де Куртенэ первым в мировой лингвистике провел отчетливую грань между буквой и звуком, а затем прибавил к этим чисто материальным лингвистическим объектам и ментальные соответствия: звуку соответствовала фонема, букве — графема. О различии между «произносительно-слуховой и писанно-зрительной» формой речевой деятельности Бодуэн писал в работе «Об отношении русского письма к русскому языку» (1963, т. II. С. 209–235). Но к одному различию и противопоставлению в теории Бодуэна дело не сводилось, он также аргументированно объяснил взаимосвязь между ними. Так, он пишет: «Действительная связь между письмом и языком может быть связью единственно психическою. При такой постановке вопроса как письмо и его элементы, так и язык и его элементы превращаются в психические величины, в психические ценности. А так как и преходящие звуки языка во всем их разнообразии, и остающиеся буквы мы должны представлять себе происходящими и существующими во внешнем мире, то, когда дело доходит до психических величин и психических ценностей, и буквы и звуки надо заменить их психическими источниками (точнее, эквивалентами. — Е. К.), т. е. представлениями звуков и букв, существующими и действующими постоянно и беспрерывно в индивидуальной человеческой психике» (Бодуэн, 963. С. 210). Заметим, что несколько архаизированный язык И. А. Бодуэна де Куртенэ требует комментария. Сам по себе психический подход Бодуэна к элементам языка следует понимать в ментальном смысле, т. е. его термин «психическое» в современном метаязыке может соответствовать термину «ментальное», «образное». И в целом подход Бодуэна к языку может соответствовать когнитивной идеологии описания языка. В этом случае «психические ценности» означают не что иное, как образно-ментальные величины и ценности. Важнейшим термином в системе Бодуэна является «представление», — этот термин нельзя понимать иначе, как образ, т.е ментальная копия материального предмета в сознании. Так звук или буква, как артефакты материальные, отображаются в сознании, точнее, в его лингвистическом блоке в виде ментальных копий, образов, непрерывно и постоянно существующих в лингвистическом секторе сознания человека. Итак, в приведенных выше словах в кратком виде изложена суть устройства механизма графической системы языка. И. А. Бодуэн де Куртенэ далее замечает: «Между психическими элементами языка, т. е. произносительно-слухового языкового мышления, и между психическими элементами письма, т. е. писанно-зрительного языкового мышления, нет никакой необходимой «естественной связи», а имеется только случайное сцепление, называемое ассоциацией» (Там же. С. 210–211). Другими словами, между формой буквы и самим звуком никакой естественной связи нет, эта связь произвольная, что превращает букву в произвольный знак звука (не-символ). И это так в какой-то степени в настоящее время, но это не могло быть так в момент возникновения письма. Из положений, выдвинутых Бодуэном, следует, что графическая система соответствует как вторичная знаковая система фонетической (звуковой) системе языка и поэтому существуют две ассоциированных единицы — фонема (звукопредставление) и графема («буквопредставление», т. е. образ буквы), при этом графема — это чистый знак звука, т. е. не-символ. По отношению к фонемам Бодуэн усматривает возможность их расщепления на более мелкие атомарные единицы — кинемы и акусмы (впоследствии Р. Якобсон и Н. Трубецкой предложили термин «различительный признак» фонемы, который и вытеснил терминологию Бодуэна, однако эта замена «выплеснула ребенка»), — букве же в такой возможности деконструкции совершенно несправедливо было отказано. Итак, Бодуэн не считает, что буква способна к разложимости на конструктивно составляющие элементы, которые терминологически можно было бы обозначить как, например, «штрихемы» — в параллель с кинемами и акусмами. Так, он пишет: «Следует считать признаком графем их неразложимость... При этом напомню, что обнаруженная графема становится буквою, точно так же, как и обнаруженная фонема становится звуком» (там же. С. 213–214). Опять заметим, что слово «обнаруженная» использовано Бодуэном в смысле «реализованная», «воплощенная в реальности». Костяк общей теории письма, созданный Бодуэном, обрастал частностями, хотя в основе своей сохранился и не потерял теоретической ценности до сих пор, хотя в последнее время была даже создана графическая лингвистика с графемикой как ее особым разделом (Амирова 1985), основанная на иных теоретических положениях. Тем не менее стало ясным, что при очень хорошей степени владений языком могут возникать прямые ассоциации между значением слова и его графическим экспонентом при быстром чтении. С другой стороны, при научении чтению и медленном (не в смысле Л. В. Щербы) чтении, если иметь в виду индивидуальный язык (идиолект), то такая связь звука и буквы возможна только через ступень графемно-фонемных ассоциаций, что доказывается микродвижениями органов речи при медленном чтении. Характеризуя ситуацию быстрого чтения, Д. Нериус пишет: «Письменный язык из первоначальной вторичной знаковой системы, которая служила лишь для передачи звучания, превращается в первичную знаковую систему, элементы которой, как и элементы устной речи, функционируют как формы материализации значений» (цит. по: Зиндер, 1967. С. 12). Л. Р. Зиндер поставил и такой вопрос: возможно ли влияние написания на произносительную норму и ответил на него положительно, приведя в качестве примеров русскую орфоэпическую огласовку фамилий Гегель, Гирт, которые по-немецки звучат одинаково с начальным (h). Можно добавить в качестве примера петербуржское произношение слов что, конечно без диссимиляции (т. е. с аффрикатой вместо шипящего звука, как в московской норме), которое также навеяно их письменной формой. В последующем изучении русского письма был преодолен запрет Бодуэна на расчленения букв на составляющие элементарные частицы, названные здесь штрихетами (условимся, что штрихета — это горизонтальная, вертикальная или закругленная черта как часть буквы). З. М. Волоцкая, Т. Н. Молошная и Т. М. Николаева (1964), вопреки мнению Бодуэна, предприняли попытку расчленить буквы на дифференциальные признаки, подобно фонемам, — и эта попытка оказалась более чем удачной по отношению к современным буквам русского кириллического алфавита. Нам представляется, что вопрос о дифференциальных признаках (штрихетах) онтографем (древнейших или самых первых из возникших букв) намного сложнее, и об этом будет особо сказано ниже. И. Е. Гельб книгой «Опыт изучения письма» заложил основы направлению в изучении письменной формы языка, получившему название «грамматология» (см. также работы Т. А. Амировой (1977, 1965), А. А. Волкова (1962). Суть грамматологии сводится к утверждению о том, что первоначально письмо имело независимый от звучащей речи характер, но потребность в адекватной передаче имен собственных привела к развитию фонетизации написаний (Гельб, 1982. С. 73). По нашему мнению, в филогенезе языка все обстояло как раз наоборот, но в любом случае, лучше иметь разные точки зрения, чем не иметь их вообще. И. А. Бодуэн дэ Куртенэ в своей основополагающей работе, упомянутой выше, разделял такие понятия, как алфавит и графика. Это разделение алфавита и графики, на первый взгляд, кажется непонятным, однако в нем есть смысл. Л. Р. Зиндер, характеризуя эту точку зрения Бодуэна, пишет: «Из дальнейшего изложения видно, что и в том и в другом случае речь идёт об отношении между буквой (графемой) и звуком (фонемой), но только с разных точек зрения. Если брать за исходное буквы и устанавливать, какие фонемы ими обозначаются, — это алфавит; если же отправляться от фонем и других звуковых единиц, например, слогов, и определять, при помощи каких графем или их сочетаний они обозначаются, — это графика» (Зиндер, 1988. С. 54). Современные представления теории информации позволяют рассматривать письмо как разновидность кода, переводящего акустический речевой сигнал в оптический, причем обязательным свойством кода является его условность: код создается сознательно и произвольно и его можно произвольно менять, поэтому возможны случаи смены алфавита у одного и того же языка (Зиндер, 1988. С. 43). Например, татарский литературный язык сначала пользовался арабской графикой, затем перешел сначала на латинский алфавит, а затем на кириллицу, которая не менее удобна для отражения звуковых особенностей татарского языка, чем латиница или арабская вязь. Сейчас в Татарстане рассматривается вопрос о переходе с кириллицы на латиницу, и по этому поводу можно выразить лишь сожаление: быть графическим анклавом в кириллическом море экономически нецелесообразно. И все же наибольший интерес представляют вопросы происхождения письма, которое находится в тесной связи с эволюцией языкового строя. К рассмотрению этих важнейших вопросов мы и обратимся в дальнейшем. В эволюции письма и языка можно выделить ряд этапов. Так, древнейший вариант письма — идеография возникла как самый первый и простейший вариант письма, основанного на непосредственном изображении предмета в иероглифической форме. Такая форма письма, как пишет Л. Р. Зиндер, «должна была сохраняться по крайней мере до того этапа развития языка, когда его звуковая сторона приобрела автономность. Естественно, что пока нерасчлененный звуковой комплекс был однозначно связан с соответствующим «смыслом», только передача этого «смысла» без учета его выражения в речи была целью первоначальной стадии развития письма. Эту стадию полностью отражает идеография, приспособленная только к передаче содержания. Можно сказать, что пиктография не передает речь, а замещает ее» (Зиндер, 1988. С. 45, 47). Заметим однако, что идеография как система графики, представляющая собой непосредственный рисунок предмета, не была обязательной стадией в эволюции всех языков индоевропейского ареала. До начала «осевого времени» у многих индоевропейцев просто не было никакой письменности, что не означает, что индоевропейцы не пользовались собственно рисунком для передачи информации. В книге И. К. Кузьмичева описаны типы «пещерных» рисунков, которые обнаруживаются на индоевропейской территории с древнейших времен и которые не только информативны, но и эстетичны (Кузьмичев, 1997). Иероглифическое письмо соответствовало такому типу языка, в котором слово не было и не могло быть производным, разложимым на морфемы, — такое слово вычленялось в речи как целокупная самостоятельная единица. К такому типу языков принадлежат китайский и др. Этот тип языка можно назвать морфемно-внедеривационным (в нем нет морфологического типа словообразования в общепринятом смысле слова, однако широчайшим образом представлено семантическое словопроизводство. Этим языкам характерна такая черта, как равенство слога слову, слова морфеме, — то и другое представлено в изолированном виде «морфемословослога». Безусловно, иероглифическое письмо было прогрессивным для такого типа языка и превосходно справлялось с функцией коммуникации на этапе развития общества, не использующего абстрактную лексику и морфемное словообразование. Поразительным свойством такого письма является удивительная транстемпоральность, — речь идет о способности грамотного человека читать тексты тысячелетней давности как современные, поскольку те и другие написаны на принципиально одной графике. Однако по мере нарастания в подобных языках абстрактных слов типа «дружба», «отношение» и подобных, которые трудно «нарисовать», начался процесс преобразования иероглифического письма, когда во многих случаях иероглиф уже не является рисунком предмета, а обозначает слог или звукокомплекс, хотя до сих пор конкретные предметы в китайском, например, языке просто передаются «на письме» схематичным рисунком, — такими иероглифами являются знаки «человек», «дом» и многие другие. В ряде стран (прежде всего в Японии и в Китае) возникла ситуация графического двоевластия, когда используется иероглифика и латиница параллельно, при этом латиница чаще всего обслуживает язык коммерции и международной рекламы). Качественный скачок в развитии системы письма произошел с появлением современной буквенной системы письма. Основным является вопрос о механизме формирования буквы как языкового знака, поэтому обратим основное внимание на разгадку феномена буквы как таковой, т. е. попытаемся разгадать природу буквы в индоевропейских языках, оставив за пределами рассмотрения клинопись и иероглифику. Более того, сузим ареал рассмотрения только некоторыми дохристианскими и раннехристианскими азбуками, — и прежде всего греческими и славянскими буквами, а также грузинским и армянским письмом. Однако основной интерес после разгадки феномена происхождения буквы как таковой, будет лежать в плоскости проблемы происхождения кириллицы. Другими словами, нас будет интересовать славянская протобуква, которая легла в основу древнейшего славянского письма, а также вопрос о графике, которую создал Константин в 9 веке нашей эры. Как ни странно, но эти вопросы оказываются очень тесно взаимосвязанными. И в этом трудном деле, как всегда, нам помогут сравнения с другими языками и графиками, а также его величество случай. Итак, начнем с открытия поразительного сходства график очень разных языков, которое сделал Н. С. Трубецкой, обнаруживший сходство глаголицы и древнегрузинского письма «Асомтаврули». О таком сходстве писал также В.А. Истрин: «Имеется некоторое сходство и в общем графическом характере грузинского, армянского и глаголического письма» (Истрин 1988, с. 106, сноска). Позже академик Т. В. Гамкрелидзе специально анализировал поразительный факт буквенного сходства трех разных азбук — глаголицы, древнегрузинской азбуки асомтаврули и древнеармянской азбуки еркатагир. Характерно, что асомтаврули и еркатагир с древнейших времен не очень сильно изменились и лежат в основе современных грузинской и армянской азбуки. Т. В. Гамкрелидзе посвятил большую статью формированию некоторых письменных систем раннехристианской эпохи, проанализировав коптскую, готскую, старославянскую, древнегрузинскую и древнеармянскую письменности. Позиция Т.В. Гамкрелидзе по отношению к вопросу о происхождении этих трех азбук с самого начала двойственна. Сначала он допускает, что асомтаврули и еркатагир могли возникнуть под влиянием греческого минускульного письма. Однако в дальнейшем Т. В. Гамкрелизде утверждает, что графические символы древнеармянской письменности «Еркатагир», созданной первоучителем всех армян Месропом Маштоцом, «изобретены в основном независимо от греческой графики в результате оригинального творчества его создателя с использованием различных негреческих образцов. В этом отношении древнеармянская письменность противостоит типологически другим письменным системам, опирающимся на греческую письменность: коптской, готской и старославянской кириллице» (Гамкрелидэе 1988. с.9). К аналогичному выводу Т.В. Гамкрелидзе пришел и по отношению к древнегрузинскому письму «Асомтаврули», созданному неизвестным автором в период до 5 века н. э. (первые образцы «Асомтаврули» датируются 5 в.н.э.). Так, Т. В. Гамкрелидзе пишет: «Составитель древнегрузинского алфавита создает самобытную национальную письменность, и это положение подтверждается рядом обстоятельств: во-первых, в древнегрузинской письменности очень много букв, образующих специфическую систему, не соотносимую ни с какой другой графической системой — это буквы, символизирующие звуки (с), (3)...(х)...(з)...; во-вторых, названия букв древнегрузинского алфавита не повторяют наименований соответствующих знаков греческой системы-прототипа (или какой-либо другой письменной системы)» (Гамкрелидзе 1988, с. 192). Однако по отношению к глаголице, к сожалению, подобного вывода в статье Т.В. Гамкрелидзе сделано не было, т.е. не было подчеркнуто, что и глаголица была образована самостоятельно и независимо ни от какой азбуки, хотя оснований для этого предостаточно: многие исследователи отмечают оригинальность внешнего вида букв глаголицы. Далее Т. В. Гамкрелидзе анализирует возможность влияния греческого уставного письма на эти три азбуки — глаголицу, древнеармянскую и древнегрузинскую азбуку — и приходит к выводу, что такое влияние было уже в момент их возникновения, но речь должна идти об общем принципе, а не прямом заимствовании. Т. В. Гамкрелидзе хорошо сформулировал принцип, который объединяет эти три древнейшие раннехристианские азбуки: «Кроме сходства парадигматической структуры, древнегрузинскую письменность «Асомтаврули» и старославянскую «Глаголицу» объединяет также общий принцип отдаления графики вновь создаваемой письменности от графики системы прототипа (речь идет о греческом минускульном письме. — Е. К.), с тем, чтобы возникшая система характеризовалась всеми чертами «независимой национальной письменности», не похожей внешне на другие современные ей системы письма. Крайним проявлением этого принципа явилась созданная Месропсм Маштоцом древнеармянская письменность с полностью отличной от греческого прототипа графикой» (Гамкрелизде 1988, с. 29). Из этой сентенции Т. В. Гамкрелидзе следует, что все эти три названных азбуки осевого времени были связаны в момент возникновения с греческим прототипом, и с этим мы не можем согласиться. Все же нужно поискать другие причины сходства трех азбук друг с другом и не связывать это сходство с единым греческим первоисточником. Более того, возможно, следует вести речь о сходстве не только трех названных, а очень многих азбук, которые не могут не быть сходными, но не потому, что происходят из общего источника. Таким образом, мы утверждаем: все три системы письменности — еркатагир, асомтаврули и глаголица были совершенно оригинальными и создавались независимо от древнегреческого алфавита. Во весь рост встает проблема объяснения черт их сходства,но на данном этапе рассуждений для нас важнее всего является утверждение о том, что, вероятнее всего, что все упомянутые древнейшие письменности — подчеркнем еще раз — представляли собой сугубо оригинальные азбуки, поэтому попытки выводить одну письменность из другой, например, грузинскую из армянской, как предлагает С. Н. Муравьев (1962), или армянскую из грузинской, как предлагает Р. Патаридзе (1972), иди даже глаголицу связывать с «Асомтаврули», как предлагает Н. Трубецкой (1954), абсолютно бесперспективны, хотя черты сходства между совершенно разными древнейшими письменностями обязательно должны быть, и ниже мы скажем о причинах этого поразительного феномена особо. Итак, Н. С. Трубецкой, В. А. Истрин, Т. В. Гамкрелидзе и другие исследователи поставили важнейшую научную проблему: имеется три азбуки, которые похожи друг на друга — это глаголица, еркатагир и асомтаврули (на самом деле похожих друг на друга азбук должно быть намного больше), но все они были очень далеки от решения этой проблемы. Возникает вопрос: почему глаголица, еркатагир и асомтаврули похожи друг на друга, если встать на точку зрения, что о взаимовлиянии речи идти не может. По нашему глубокому убеждению, эту проблему следует решать в два этапа, правильно поставив вопросы: а) было ли сходство в момент возникновения этих трех азбук; б) появилось ли сходство с греческим прототипом в процессе совершенствования и преобразования азбук в осевое время христианизации народов? Мы готовы ответить положительно на первый вопрос: сходство разных азбук в момент возникновения должно обязательно быть, но совсем не потому, что одна азбука влияла на другие. Другими словами, вполне закономерным было сходство всех трех азбук в момент их возникновения, иначе и быть не могло, но при этом – подчеркнем особо — они не влияли друг на друга, а были созданы каждая самостоятельно и независимо друг от друга. Мы ответим положительно и на второй вопрос, подчеркнув, что влияние греческой азбуки на другие было значительным после принятия христианства у славянских и кавказских народов, но это влияние греческой азбуки осуществлялось на уже существующие оригинальные национальные системы письма — уже после их возникновения. Влияние греческой азбуки в осевое время усиливалось вместе с распространением христианства, и греческая азбука воспринималась как один из его атрибутов. Суть деяния Кирилла и Мефодия сводится к тому, что они заменили существовавшую издревле у славян глаголицу новой азбукой, созданной на основе греческой азбуки и частично более древней глаголицы. Естественно, что эту новую азбуку, созданную Кириллом, потомки назвали кириллицей, она и вытеснила древнейшую дохристианскую глаголицу в последующие века развития и расширения православия на южно — и восточнославянских землях. У западных славян победу одержала римская латиница, также пришедшая на смену более древней глаголице, хотя использование глаголицы у южных славян было более длительным, даже до сих пор можно встретить ее использование в Боснии и Черногории в сакральных целях. Итак, возникновение буквенного письма — это величайшая информационная революция в истории человечества. Мы осмелимся утверждать, что именно она сделала возможным возникновение христианства и его распространение как мировой религии. Эта революция создала новое осевое время и нового человека, многократно увеличившего объем передаваемой и накапливаемой информации. Фактически с этого момента начался век информации, и следующее великое открытие, ознаменовавшее второй этап информационной революции, — печатный станок- обозначило то, что Маршалл Маклюэн назвал гуттенберговой галактикой, в которой мы живем по сей день. В конце прошлого века свершился третий этап информационной революции, ознаменовавший возникновение глобального информационного интернет-сообщества. Так информационные подсистемы объединились в глобальную сеть, а информация превратилась в самый ценный товар. Не вызывает сомнения, что начало современной информационной эпохи было положено открытием буквы, и наибольший интерес в этой связи вызывает сам механизм возникновения буквы. Решение проблемы происхождения буквы в значительной степени продвинулось, благодаря догадке В. И. Ролич, разгадавшей, как могла возникнуть первая буква (заметим в скобках, что автор данной статьи также самостоятельно догадался об этом и поделился своей догадкой с московскими коллегами, которые и обнаружили тезисы В. И. Ролич и позже познакомили с ними автора). Итак, в небольших одностраничных тезисах, озаглавленных «О психофизической сущности фонемы» и опубликованных в сборнике тезисов конференции в РУДН, В. И. Ролич пишет: «Анализируя буквы русской азбуки (особенно в начальном ее варианте), мы обнаружили в начертании всех букв изображение основного момента в их артикулировании. Подобная, но менее строгая картина в латинском алфавите. Мы думаем, что это явление объясняется непроизвольным (а может, и сознательным) проецированием психофизического образа фонемы при ее символическом изображении» (Ролич 1973. С. 73). Не совсем понятно, что понимает В. И. Ролич под термином «психофизический образ фонемы», однако мы склонны считать, что первая часть и контекст этого высказывания в целом может быть сведён к абсолютно истинному утверждению, что буква графически отображает некоторые черты артикуляции звука речи. Еще точнее: мы уверены, что протобуква возникла как рисунок, как своеобразный иероглиф, но не предмета или сценки из жизни, а артикуляции звука, артикуляционной фигуры, которая образуется из органов речи в момент произнесения звука (назовем эту вполне материальную, зримую артикуляционную конфигурацию артикулятетой звука, помня о том, что у нее есть и ментальная копия, которую назовем артикулятемой, исходя из общепринятого уже разделения единиц языка на этические и эмические). Итак, для нас стало очевидным, что вновь возникшая древнейшая буква представляет собой не что иное, как схематичное графическое изображение артикуляции, т. е. соположения речевых органов при произнесении того или иного эвукотипа. И такое положение в определенной степени сохранилось по сей день, т. е. и сейчас в графическом облике буквы мы можем обнаружить схематический рисунок артикулятеты, т. е. конфигурации органов речи, необходимой, чтобы при продувании воздушной струи через эту артикулятету получился звук. Если мы обратимся к букве (о) в почти любой из европейских азбук, то достаточно одного взгляда в зеркало, чтобы убедиться, что эта буква точно рисует положение губ из положения анфас. Другими словами, эта буква схематически изображает округлое губное отверстие, которое изоморфно самой букве в ее графическом представлении. Не является исключением и греческая омега, которая также схематически обрисовывает округлое положение губ, которое хорошо заметно в положении анфас. Из сказанного следует, что если в разных языках звук произносился примерно одинаково, то и рисунок артикуляционной фигуры в виде буквы должен получиться в разных алфавитах примерно одинаковым — именно в этом причина сходства букв самых разных азбук, включая глаголицу, асомтаврули и еркатагир. Важно подчеркнуть, что эти азбуки создавались самостоятельно, но результаты получились подобными, потому что использовался один и тот же принцип обрисовки органов речи при их схематическом изображении в виде буквы. Имя этому принципу — рисунок анфас, т. е. автор азбуки рисовал своеобразный иероглиф лица в проекции анфас, точнее части лица и видимых органов речи (губ, языка, носа). Греческая азбука построена, исходя из другого принципа — это рисунок в профиль, что было более перспективно, поскольку получающийся рисунок в виде буквы был более разнообразным и информативным. Итак, становится ясным, что языки, имеющие приблизительно одинаковые звуки, могли совершенно изолированно друг от друга развить графику, в той иди иной мере одинаково изображающую артикуляционные фигуры (артикулятеты) звуков в виде букв. Так становится понятным — повторим еще раз — феномен полного или частичного совпадения букв в графиках разных языков, которые не имели или прервали родственные связи задолго до возникновения у них письменности. Поэтому феномен схожести между раннехристианскими письменностями «Еркатагир», «Асомтаврули» и «Глаголицей» в момент их зарождения объясняется очень просто — он обусловлен сходством артикуляционных фигур и их рисунков в виде букв в самых разных языках. В этом разгадка феномена схожести график разных языков, которая была неизбежна при общем принципе обрисовки артикуляции звуков, которые звучали более или менее подобно, что и вело к более или менее подобной схематизации в буквах геометрических моментов артикуляции. Таким образом, каждый из трех вышеупомянутых алфавитов был создан на национальной почве и в момент возникновения не испытывал какого-либо влияния извне. Что же касается второго вопроса о влиянии греческого алфавита в процессе совершенствования графики того или иного языка, то возможность влияния на них греческого алфавита отрицать нельзя. И в этой связи встает вопрос о том, что же создали в 863 году н.э. Константин — кириллицу или глаголицу, и какая из график была первичной по отношению к другой. Этот вопрос может показаться странным: что же иное мог создать Кирилл при помощи брата Мефодия, кроме кириллицы (иначе бы эта азбука так не называлась)? Тем не менее, как бы это ни показалось абсурдным, этот вопрос дискутируется, более того, доминирующим в современной палеографии является мнение, что Кирилл создал глаголицу, а кириллицу так назвали по ошибке. Дискуссия на эту тему идет уже не одно столетие, и мы не будем пересказывать ее перипетии. Сразу обозначим свою позицию: мы будем придерживаться точки зрения, что до приезда солунских братьев в Моравию у славян уже была письменность, и этой письменностью была глаголица. Рассмотрим аргументы, подтверждающие эту теорию, а также контраргументы, приводимые учеными, считающими, что солунские братья или их ученики создали глаголицу. Первыми, кто утверждал, что у славян еще в дохристианский период было самобытное письмо — глаголица, были чешские ученые Лингардт и Антон (Anton,1789), которые считали, что глаголица возникла еще в 5–6 вв. у западных славян. Подобных взглядов придерживался П. Я. Черных (Черных, 1950 и др.), Н. А. Константинов, Е. М. Эпштейн и некоторые другие ученые. П. Я. Черных писал: «Можно говорить о непрерывной (с доисторических времен) письменной традиции на территории Древней Руси» (Черных 1950, с. 18). Мы также принимаем эту точку зрения, будучи глубоко убеждены в том, что глаголица возникла в дохристианское время не только у западных, но у всех славян, в том числе и у восточных, — в очень древнее время. В середине 19 века чешский лингвист Й. Добровольский предположил, что Кирилл создал кириллицу, но позже его ученики переработали кириллицу в глаголицу, чтобы избежать преследования со стороны католического духовенства. Эту гипотезу развивали также И. И. Срезневский, А. И. Соболевский, Е. Ф. Карский. В конце 19 века В. Ф. Миллер и П. В. Голубовский выдвинули гипотезу о том, что Константин и Мефодий создали в Моравии глаголицу, эту точку зрения поддержал болгарский академик Е. Георгиев (Георгиев 1952). В. А. Истрин, также сторонник этой гипотезы, в качестве аргумента приводит следующий: «Кириллица несомненно происходит из византийского уставного письма и легко могла развиться из него чисто эволюционным путем, путем графических видоизменений или лигатурных сочетаний византийских букв, а также путем заимствования двух-трех недостающих букв из еврейской азбуки. Глаголица же не может быть полностью выведена из какой-либо другой системы письма и больше всего походит на искусственно созданную систему» (Истрин, 1988. с. 78; в этой книге приведены и другие аргументы в пользу гипотезы о том, что Константин создал глаголицу: см. стр. 145–149). Эти бесспорно верные факты следует интерпретировать с точностью до наоборот: глаголица как уникальная, древняя и самобытная азбука самостоятельно развивалась из протоглаголического письма, сформировавшегося у древних славян в дохристианскую эпоху эволюционным путем. В работах И. А. Фигуровского мы находим описание протоглаголического алфавита, восстановленного на основе надписей на баклажках из Новочеркасского музея и на камнях и стенах Маяцкого городища на Дону. Кроме этого, имеется надпись, воспроизведенная арабским путешественником Ибн-аль-Недимом, а также надпись на глинянном сосуде 10 века (открыта В. А. Городцовым в 1897 г. в раскопе у с. Алексаново под Рязанью). Как пишет В. А. Истрин, близки по форме к алексановским надписям и знаки на горшках из бывшего Тверского музея, а также на медных бляхах из тверских курганов 11 века (Истрин 1988, с. 125). Б. А. Рыбаков считает, что некоторые из этих знаков подобны глаголическим буквам (Рыбаков 1940). К перечисленным примерам следует добавить и знаки, обнаруженные на свинцовых пломбах 10–14 веков на Западном Буге у села Дрогичина: на одной стороне такой пломбы видна кириллическая буква, на обратной — предположительно — протоглаголическая буква (Истрин 1988, с. 126). Мнение о том, что у славян до Кирилла было письмо, подтверждено документально. Именно об этом писал Черноризец Храбр, говоря, что у славян было письмо в дохристианскую эпоху («черты и резы»). Кроме этого, сам Константин говорит об этом: «Я рад поехать туда, если только они имеют письмена для языка своего». Другими словами, он не согласился бы ехать в Моравию, если бы на этой земле не существовала письменность, которую можно было бы взять за основу для создания славянской азбуки. Кроме этого, еще до поездки в Моравию Константин уже читал и говорил на русском языке и был знаком с древнейшей русской азбукой, — весьма вероятно, что это была глаголица. Познакомился же он с русским письмом и языком, задержавшись почти на целый год в Херсонесе по дороге на знаменитый хазарский диспут с иудейскими и мусульманским проповедниками, о чем рассказано во всех без исключения списках «Жития Кирилла» (Гошев, 1962). Рассмотрим аргументы, которые приводит В. А. Истрин, в подтверждение тому факту, что Кирилл создал кириллицу. . F ым распространением связанной с этой религией системы письма. «Так, западное христианство всегда вводилось у различных народов вместе с латинским письмом; мусульманство — вместе с арабским письмом; буддизм на среднем Востоке — вместе с индийскими системами письма (брахми, деванагари и др.), а на Дальнем Востоке — вместе с китайской иероглификой; религия Зороастра — вместе с алфавитом Авесты»(Истрин 1988, с. 149). Не была исключением и восточная православная церковь, которая несла слово Божие вместе с греческой азбукой. Вспомним при этом, что Константин не согласился бы поехать в Моравию, если бы уже там не было самобытного письма как основы для азбукотворчества. Из этого следует, что Константин взял за основу самобытную глаголицу и создал на ее основе и основе греческой азбуки некую синтетическую письменность, названную впоследствии кириллицей, в которой греческие буквы были приспособлены для передачи славянских звуков, но часть букв была попросту позаимствована из глаголицы, что мы покажем ниже. О создании Константином азбуки по греческому образцу при сохранении ряда древнейших славянских букв прямо пишет Черноризец Храбр: «Прежде оубо словене не имеху книгъ но чрътами и резами чьтеху и гатааху погани суще. Крестивше же ся римсками и гръчьскыми письмены нуждаахуся писати словенску речь без оустроениа но како может ся писати добре гръчьскыми писмены Бъ илиживот или зело или црковь или чаание или широта или ядь или ждоу или юность или язык и инаа побнаа сим и тако беша многа лета. Потом же члколюбецъ Бъ строжи все и не оставлеу члча рода безь разоума но вся къ разоумоу приводя и спсению помиловавь род словенскыи посл им стго Константина философа нарицаемого Кирила мужа праведна и истинна и сътвори имъ л. писмена и осьмь ова убо по чину гръчьскыхъ писменъ ова же по словенстеи речи От пръваго же наченъ по гръчьскоу они оубо алфа а сь азь от аза начать обое... Стый Кирилъ створи пръвое (првее) писмя азь но яко и пръвомоу сущоу писмени азь и от Ба даноу родоу словенскому на отвръстие оуст...» (Истрин 1988, с. 153–154, слова под титлом подчеркнуты). Вполне ясно Черноризец Храбр говорит здесь о том, что часть букв Константин взял в греческой азбуке (по чину греческих письмен), а часть букв взял в славянской — «ова же по словенстеи речи», но начал азбуку Константин с буквы аз, как и в греческой. Более того, в списке текста Черноризца Храбра «Сказание о письменах», хранящегося в Московской духовной акдемии (список 15 века) имеется просто однозначная запись: «глашати а, б, в, д, юс-большой, от сих суть кд побна гречьскым писменем. Суть же си. А, в, г, д, е, з, и, и-дес., К, л, м, н, о, п, р, с, т, оу, ф, х, омега, и ... по словенску языку». Здесь речь идет о том, как произносить буквы новой азбуки. По свидетельству всех без исключения списков «Жития Кирилла», Константин во время путешествия к хазарам в Херсонесе обнаружил Евангелие и Псалтырь, написанные русскими письменами. Вот как повествуется об этом в «Паннонском житии»: «обрете же ту евангелие и псалтырь русьскыми письмены писано, и человека обретъ глаголюща тою беседою, и беседова с нимъ и силу речи приимъ, своей беседе прикладаа различнаа писмена, гласнаа и согласнаа, и к богу молитву творя, вскоре начать чести и сказати, и мнози ся ему дивляху..» (Истрин 1988, с. 111). Трудно трактовать это свидетельство как-то двояко. Здесь идет речь о том, что Константин обнаружил в Херсонесе священные книги на русском языке, нашел человека, глаголюща тою беседою (говорящего на том языке), сопоставил различные буквы — гласные и согласные — своего и русского языка и вскоре научился читать и говорить по — русски, чему многие удивлялись. Из сказанного также следует, что русские принимали христианство и переводили греческие книги еще до 988 года, — об этом есть также свидетельство арабского источника. В 907 году был заключен первый договор с Византией, о чем свидетельствует договорная грамота, не дошедшая до нас, но сохранившаяся в «Повести временных лет» в пересказе. За первым договором последовали и другие. Понятно, что договорная грамота была составлена на греческом языке, с одной стороны, и на древнерусском языке, с другой стороны. Вполне понятно, что для этого использовалась русская азбука, которой в этот период могла быть только глаголица. Цифровая система глаголицы последовательна: первая буква = 1, вторая буква = 2 и т. д., что свидетельствует о том, что она была исходной системой счета. Что же касается кириллицы, то в ней все смешалось и порядок следования букв не соответствует натуральному ряду чисел, есть буквы, которые употребляются только как цифры. Такое положение дел в кириллице возникло потому, что она синтезирует греческую азбуку и глаголицу, т. е. включает буквы из разных азбук. Гречечские буквы пси и кси практически всегда употреблялись как цифры, очень редко их можно было встретить в собственных именах АлеХандръ, ХсерХъ (Ксеркс), иногда в словах типа псалом (с первой буквой пси). У южных славян есть легенда, повествующая о том, что у них с древних времен существовало письмо. В. А. Истрин и П. Я. Черных приводят и такие аргументы: если считать, что письмо у славян не существовало еще задолго до принятия ими христианства, то не понятен и неожиданно высокий расцвет болгарской литературы в конце 9 — начале 10 в., а также позже древнерусской литературы («Слово о полку Игореве», как и «Моление Даниила Заточника», «Русская Правда» написаны на древнерусском, а не старославянском языке), не будет также понятным широркое распространение письменности в быту восточных славян 10–11 вв., и высокое мастерство, которого достигло на Руси уже к 11 в. искусство письма и книжное оформление (пример — «Остромирово евангелие») (Истрин 1988, с. 104; Черных 1954, с. 96). Итак, наиболее непротиворечивой и документально подтвержденной версией возникновения кириллицы становится версия создания кириллицы путем замены большинства букв древнейшей глаголицы на греческие. Однако часть букв, которые обозначали звуки, отсутствующие в греческом языке, перешли в кириллицу из глаголицы. Рассмотрим подробнее, какие буквы глаголицы были устранены и какие при некоторой перелицовки и подгонки к греческому канону сохранились. Итак, Храбр говорить, что Кирилл создал «л. письмена и осемь», т. е. 30 и 8 = 38 букв. Из них 24 буквы восходят к греческому алфавиту (аз, веди, глаголь, добро, есть, земля, иже, и, како, люди, мыслете, наш, он, покой, рцы, слово, твердо, ферт, ха, омега, пси, кси, фита, ижица), при этом кси и пси не существовали ранее в глаголице. Однако следует отметить, что из перечисленных выше 24 букв имеется в кириллице группа букв, внешне похожих как на буквы глаголицы, так и на греческие буквы, поэтому такие буквы, можно сказать, имеют двойную мотивацию внешней формы: это буквы добро и дельта, есть и эпсилон, люди и ламбда, мыслете и ми, рцы и ро (рцы — перевернутая ро), твердо и тау, ферт и фи, о и омега, о и о-микрон. Таким образом, из 38 букв кириллицы собственно и только греческими по происхождению можно признать 14 букв: аз, веди, глаголь, зело (из греческой дигаммы), иже, како, наш, покой, слово, ха, омега, — плюс к этому ижица, пси, кси, две последние из которых практически как буквы не употреблялись (ижица имела зачение (и) или (у) с умляутом и употреблялась противоречиво и непоследовательно). Значительная часть кириллицы фактически заимствует буквы из древнейшей глаголицы, однако Константин подогнал эти буквы под общую стилистику греческой азбуки, убрав некоторую витиеватость. Тем не менее любому непосвященному в таинства графемики видно, что глаголические буквы цы, червь, ша, шта, ер, ерь, ю, просто перешли в кириллицу при минимальном внешнем изменении. Глаголические буквы юс-большой и юс- малый, а также эти же юсы йотированные при переходе в кириллицу были просто повернуты на 90 градусов и с «боку» поставлены «на ноги», — это было сделано Константином, чтобы придать им удобный для скорописи вид. Что касается буквы ять, то следует признать, что она возникла при увеличении ера (Ь) и придании ему черты в верхней части. Очевидно, что эта буква была просто придумана Константином, который решил не использовать глаголический ять из-за его графической сложности (треугольник с внутренним разделением тремя чертами) — и сделал правильно, поскольку преследовалась и чисто технологическая цель — азбука, позволяющая писать быстро на скорописи, что было необходимо для скорейшего распространения христианских книг и православия на славянских землях. Этот гигантский ер (Ь) был использован Константином для еще одной придуманной им буквы, которая заменила глаголическую букву дервь и была похожа на кириллический ять, но у этого «испорченного ятя» не было снизу черты, — характерно, что этой букве нет соответствия ни в греческой азбуке, ни в глаголице, что приводит к выводу, что эту букву Константин придумал сам. Таким образом, остаются диграфы, т. е. двойные буквы, образованные слиянием двух букв. К таковым в кириллице относится буква еры (ы), йотированные малый и большой юсы, а также буква я (йотированный аз), йотировааная (э). Все перечисленные диграфы были образованы из слияния соответствующих букв с десятеричным и. Двойная буква оу (ук), обозначавшая звук (у) в кириллице, весьма вероятно, появилась как перелицовка глаголической буквы «ук», на которую она похожа, — заметим, что в греческой азбуке не было соответствующей буквы, а в глаголице была. Теперь перейдем к самому главному, т. е. к вопросу о том, не обнаруживаются ли в буквах глаголицы некоторые моменты артикуляции (артикулятемы), а также не переходят ли они в кириллицу «по наследству»? Опять же невооруженному глазу видно, что при обозначении носовых звуков в глаголической букве у нее появляется два рядом расположенных маленьких кружочка, похожих на ноздри, или один кружок, видимо, с такой же символизацией носа. Именно такой вид имеют глаголические буквы мыслете (передает звук (м)), наш (звук (н)), юс-малый (передает звук э-носовой), юс большой (звук о-носовой). Этот кружок или два кружка не сохраняются в кириллице, поскольку они сильно помешали бы для скорописи. Другим иероглифом органов речи в глаголице является буква ферт, однако подобным образом иероглифична и греческая буква фи, также имеющая функцию передачи звука (ф), — она еще более похожа на округлое ротовое отверстие с перемчкой из губ посередине, т. е. еще точнее обрисовывает артикулятету звука (ф). В современной букве (ф) мы до сих пор можем наблюдать хорошо отраженный схематический рисунок положения губ анфас при произнесении звука (ф): во внешнем облике буквы имеются два продолговатых отверстия с перемычкой между ними. О форме буквы о во многих азбуках мы уже говорили выше, не является исключением в этом отношении и глаголица, хотя буква о в ней менее иероглифична, чем в греческой азбуке. Что касается других букв глаголицы в плане схожести их формы с артикуляционной фигурой, то мы посвятим этой проблеме свою будущую работу, в данной статье коснемся в дальнейшем вопросов иероглифичности кирилловских букв, помня о том, что обрисовке подлежит не сам предмет, а артикуляционная фигура (артикулятета) звука. Таким образом, во второй половине IX века н. э. (в 863 году) Константин Философ усовершенствовал и приспособил ряд букв греческой азбуки для передачи славянских звуков, а также видоизменил ряд букв древнейшей глаголицы, таким образом создав альтернативное к глаголице письмо, и на славянских землях эти две азбуки некоторое время сосуществовали. Подчеркнем еще раз, что Константин не изобрел принципиально новую азбуку в строгом смысле этого слова, он взял за основу две уже существующие азбуки и синтезировал их, т. е. он синтезировал глаголицу и греческое письмо и получил азбуку, хорошо передающую славянские звуки. Другими словами, Константин только лишь усовершенствовал древнейшую глаголицу, изменив часть ее букв на греческий лад и введя часть греческих букв взамен глаголических, приспособив полученную азбуку для передачи славянских звуков. Это была азбука для миссионерских целей христианизации язычников, уже много веков пользовавшихся глаголицей. Был, однако, период, когда обе азбуки сосуществуют и обе используются для переписывания богослужебных книг, но близость кириллицы к греческим первоисточникам приводит к постепенному распространению кириллицы и вытеснению ею древнейшей глаголицы. Доказательством этому служит надпись на камне церкви болгарского царя Симеона (около 893 г.), ритуальная часть которой сделана на глаголице как на более древней письменности, а надпись «церковь святого Иоанна делан(а) Паухом Христофулазом», как более современная, сделана на кириллице. Еще один аргумент в пользу существования до кириллицы другого славянского письма приводит В. А. Истрин. Так, он пишет: «О существовании у славян протокирилловского письма свидетельствует и тот чрезвычайно малый срок, который понадобился Константину, согласно его «Житию», для разработки упорядоченной славянской азбуки. Такой короткий срок был возможен лишь при условии, что у Кирилла имелись какие-то исходные материалы» (Истрин, 1988. С. 105). Таким докирилловским славянским письмом была глаголица, что представляется нам более чем вероятным, и еще одним доказательством этому являются так называемые палимпсесты, т. е. кириллические написания по смытому глаголическому тексту (понятно, какой текст является более древним). Имеется и ряд других косвенных свидетельств принятой в этой статье теории. В Новгороде Великом можно на стенах Софийского собора обнаружить глаголические буквы — именно на древнейшей части собора. Это доказывает, что кириллица не создавалась как оригинальная азбука «с нуля», а речь может идти о переделке и приспособлении как глаголических, так и греческих букв для славянской фонетики, хотя «чистая» глаголица также использовалась для написания христианских текстов переводного характера. Тем не менее тень языческого прошлого лежала на глаголице, поэтому в конкурентной борьбе двух азбук победа осталась за новоприобретенной кириллицей, созданной специально для переписывания переведенных с греческого языка богослужебных книг. И если победа кириллической графики в русском социуме — вещь окончательная и давно определенная, то полной победы языческого бессознательного в русском менталитете не произошло и по сей день (в наши дни реализация языческого в русском по преимуществу христианском менталитете ощутима в бранной лексике, в некоторых стереотипах языческого поведения, например, в любви к языческим празднествам — Масленице, дне Янки Купалы). Если обратиться к онтогенетической сущности появления графики в языке, то становится ясным одно обстоятельство: с появлением графики, письменности становятся возможными существенные изменения фонетико-фонологического строя языка, т. к. графема принимает на себя роль хранительницы единства значения морфемы, монополию на которую постепенно начинает утрачивать фонема. Так, если до появления графики можно наблюдать усложнение фонетико-фонологической структуры языка, то после появления графики начинается процесс ее оптимизации и затем и упрощения по закону Бодуэна (гласные упрощаются, согласные оптимизируются и усложняются). Именно после появления графики начались революционные процессы в фонетике славянских языков (падение редуцированных, отпадение конечных согласных, возникновение корреляции по мягкости и др.). Это привело к созданию системы фонем, сохраняющейся в русском языке в своих основных чертах по сей день. Дальнейшее развитие этой системы привело к возникновению слабых позиций и слабых фонем (или архифонем), а также сверхслабых позиций и квазифонем, что было невозможным в дографическую эпоху, поскольку единство морфемы должно было обеспечиваться фонологическими средствами, и для этих целей приходилось пользоваться исключительно сильными позициями в рамках фонемного кода морфемы (на русском Севере такая архаическая система сохранилась в известной мере до сих пор). С появлением письменности графемный код сначала становится вторичным символом фонемного кода, а затем, к моменту формирования общенародного письменно-сублитературного койне (национального социолекта) графемный код начинает первично и самостоятельно символизировать единство морфемы, а фонемный код идет по пути развития слабых позиций и дефонологизации, в реальной речи приводящей к развитию аканья, качественной редукции гласных, оглушения и озвончения согласных, позже (уже к началу 20 века) иканья. Из сказанного можно сделать вывод, что конец общеславянской эпохи обозначен появлением письменности у славян, и появление письменности отнюдь не связано с реформой Кирилла и Мефодия. Другими словами, письменность у славян существовала гораздо ранее 863 года, когда Кирилл и Мефодий осуществили первые переводы христианских текстов на славянский язык в новой графике -кириллице. И этой древнейшей письменностью была славянская глаголица, которая действительно похожа на «черты» и резы». После возникновения глаголицы фонетико-фонологические системы разных славянских языков развивались специфично, т. е. каждая из них пошла своим путем, что и привело к разрушению общеславянского единства и образованию трех групп славянских языков — западной, южной и восточной. Еще раз вернемся к соотношению глаголицы и греческой азбуки. Если взять глаголицу, то становится заметным ее коренное отличие от греческой азбуки: многие буквы в глаголице обрисованы из положения анфас, что приводит к схожести гласных и согласных букв и в целом является большим недостатком данной графической системы. В определенную историческую эпоху происходит поворот точки зрения, и привлекается взгляд и проекция в профиль при схематическом изображении артикуляции в виде буквы. В новой азбуке Кирилла буквы обрисовывают органы речи в профиль, как в греческой азбуке. Кроме этого, часть глаголических букв, которые также обрисовывают артикуляцию в профиль, подобно греческим были перенесены в новую азбуку. И все же в кириллицу были перенесены и исконно глаголические буквы, которые обрисовывали артикуляцию анфас, однако Константин преобразил их в значительной степени. Этот прием мог возникнуть на довольно развитой стадии письменности, когда буква уже превращалась в знак и в известной мере теряла, хотя и не до конца, мотивированную связь с той артикуляционной фигурой (артикулятетой), которую она изображала. Другими словами, поворот в обрисовке букв из положения анфас в положение в профиль означал поворот развития графической системы в сторону профильной семантизации, а также возможного снижения мотивированности буквы артикуляционным профилем. Для представления буквы как артикуляции в профиль была необходима повышенная степень абстрагирования, что соответствовало и повышению общего уровня общественного сознания. Так осуществлялся переход глаголических букв преимущественно из разряда иконических рисунков анфас (иероглифов артикулятеты) в разряд менее мотивированных знаков, что сопряжено с понижением изобразительной мотивированности кириллической буквы для славянского языкового сознания. Новая буква теряет иконичность и все больше превращается из символа в немотивированный знак, но затем возникает новая мотивация, т. е. внутренний взор представляет в рисунке буквы иной тип рисунка артикуляционной фигуры — более сложный, нежели предшествующий. Однако большим выигрышем оказалось повышение информативности буквы в кириллице. Именно эту миссию свершил Константин в Моравии в 863 году, хотя проект перелицовки старой и создания новой славянской азбуки на греческий лад, вероятно, у возник у Константина после знакомства со славянским письмом в Херсонесе во время хазарского путешествия. Кириллическое письмо было более однотипным и одновременно более информативным, поскольку почти все буквы, за исключением «омеги» и «ферта», схематизируют артикулятеты в профиль и подобны профильным рентгенограммам. Подчеркнем особо, что и в кириллице сохранилась иконическая сущность графического знака, а в ряде случаев она даже была усилена, т. е. какие-то черты артикуляций были переданы в нарисованном облике кириллической буквы более точно, и это является достаточным основанием для рассмотрения графических элементов букв с точки зрения их соответствия артикуляционным положениям (кинетам, если дополнить терминологию Бодуэна, который использовал термин «кинема», который, однако, означает в терминосистеме Бодуэна образ положения органа речи, а не само положение органа речи). В этой связи мы вновь возвращаемся к проблеме различительных признаков для букв. Итак, если выделять различительные признаки буквы, то они не могут не быть в какой-то степени похожими (гомоморфными, по терминологии Ю. Гастева) реальным положениям органов речи, которые складываются при произнесении звуков. Именно эти положения органов речи (кинеты) следует рассматривать как специфические прообразы для графических различительных признаков (штрихет) протобуквы. Не подлежит сомнению, что в эволюции славянской графики произошел поворот некоторых букв в плоскости строки (буква «лежала», а затем была поставлена писцом на строке), что разрушало изобразительную связь между артикуляционной фигкрой и графическим обликом буквы (кинетой и графическим штрихом, соответствующим этой кинете в пространстве реальной артикуляционной фигуры). Изоморфность артикуляционной фигуры и буквы вследствие этого значительно редуцировалась, а затем у некоторых артикуляционных фигур и букв и вовсе была разорвана, что привело к преобразованию буквы из иконического знака в символический. К настоящему моменту достаточно надежную связь между кинетой (положение органа речи) и «штрихетой» (геометрически ориентированая часть буквы, например, горизонтальная перекладина у буквы (п)) в кириллице можно наблюдать у ряда гласных артикулятет, например, (о), (А), (э), (и), (ы), (у), в которых заметна иконическая обрисовка в профиль некоторых моментов артикуляции в графическом облике букы. Нарушают иконический принцип йотированные буквы — наследницы юсов: (ю), (я), что является следствием диграфной природы самих юсов (хотя сами юсы представляют собой иконические символы в глаголице, т. е. их буквенный облик «рисует» некоторые моменты артикуляции). Коль скоро в графике языка можно выделить «штрихету», которая позволяет идентифицировать и различать графету (реально видимую букву) при восприятии графических экспонентов слова (буквенных знаков слова), т. е. графических оболочек слов, то в языковом сознании можно обнаружить штрихему, которая помогает распознать графему. Важно установить состав и количестве штрихет для языков, пользующихся одной и той же графикой, и первые шаги в этом направлении по отношению к кириллице были сделаны З. М. Волоцкой, Т. Н. Молошной и Т. М. Николаевой (1964), хотя ими не была учтена возможная связь характера артикуляции звука и формы буквы, что является, на наш взгляд, обязательным в филогенетическом и небесполезным в онтогенетическом аспектах разработки данной проблемы, поскольку своеобразный «графический символизм» во внешней форме кириллических и латинских букв, бесспорно, существует. Причем в латинской, греческой и кириллической азбуке можно даже наблюдать семантико-визуальные соответствия, например, графета (о), артикулятета (о) и звук (о) участвуют в построении слов содержащих семантику круга, окружности. Кстати говоря, и артикулятета (у), участвующая в построении звукового знака для слова круг — в важнейшем положении под ударением передает это же значение. Если предположить, что основными выразителями образного смысла в древнейший период развития индоевропейских языков были гласные фонемы под ударением, а согласные конкретизировали создаваемый звуком или артикуляцией образ, то этот феномен становится вполне понятным, — и это в целом позволяет обнаружить графический символизм в таких древнейших корнях, как дОм, лОг, рОг и т. д., которые в той или иной степени содержат идею круга, оболочки вокруг и т. д. Примером подобного рода могут служить также суффиксы в фамилиях на -ко (Иванен-ко, Петрен-ко и т. д.): идея семейного круга выражена в них звуком, артикулятетой и графетой /о/; идея вхождения в этот круг лиц (или семью) передается предлогом «к», который и сейчас имеет подобное значение принадлежности к чему либо (характерны названия статей «К вопросу о...»). Другой суффикс фамилии -ов также содержит идею семейного круга и идею вхождения в этот круг, которая передается при помощи предлога «в», который по своей семантике ничуть не изменился с древнейших времен. В суффиксе фамилии -ин содержится совсем другая идея: — ин = иной, какой-то, один из; следовательно, Иль-ин — это один из семейства Ильи. Что же касается символизма звуков, артикулятет и графет этого суффикса, то мы не можем сейчас ощутить этот символизм, который может улетучиваться со временем. Возвращаясь к вопросу о различительных признаках графет (т. е. реальных букв, при этом графема — это образ графеты в лингвистическом процессоре человеческого сознания), названных здесь штрихетами, подчеркнем, что стала очевидной невозможность их осознания вне связи артикуляционными реалиями, т. е. со кинетами и артикулятетами (предложенные термины восполняют терминосистему Бодуэна). Не вызывает сомнения, что геометрическое расположение штрихет в кириллических буквах соответствовало ранее и сейчас в значительной степени соответствует положению языка относительно пассивного речевого органа, с одной стороны, или положению губ, с другой стороны. Так, буква (В) схематизирует в профиль сомкнутое положение губ, как и буква (Б), но последняя динамична: передает движение верхней губы вверх. Уникальной является буква (Ф), которая анфас передает смычку губ в центре и округлые, как у лежащей цифры восемь, отверстия-проходы по бокам, что хорошо заметно при рассмотрении артикуляции в зеркале. Весьма вероятно, что буквы (к) и (г) также изображают профильное положение губ: (к) — распахнутое положение губ, (г) — выпяченную вперед верхнюю губу. Буква (х) является вариантом (к), схематизируя в профиль такое же, как у (к), положение губ и наличие внутриртового резонатора. Буква (п) схематизирует запертое положение губ, при этом она развернута на четверть круга влево, т. е. не лежит, а стоит на строке. Буква (м) динамична и схематизирует раскрытие губ, т. е. обрисовывает конечную фазу артикуляции, а не начальное замкнутое состояние губ. Таким образом, губные артикулятеты передаются геометрически схожими буквами, изображающими губные артикуляции, поэтому штрихеты в значительной мере коррелируют с кинетами и в какой-то степени являются их графическими рисунками. Группа язычных артикулятет образует свою систему соответствий, где схематизации подвержен главным образом язык как активный речевой орган относительно пассивных, а также схематизируется положение губ. Например, буква (з) в профиль схематизирует два полукружных резонатора: один образуется вогнутым языком снизу, другой — выпяченной вперед верхней губой. Буква (с) схематизирует один резонатор для завихрения воздушной струи, очевидно, образуемый верхней губой, где происходит ощутимое трение воздушной струи. Наконец, перейдем к фрагменту теории штрихет и кинет, которую еще предстоит создать в науке о букве. Итак, примем в качестве аксиом следующие положения: 1. Чтобы получить понятие, адекватное различительному признаку звука, различительный признак буквы должен быть охарактеризован с визуальной точки зрения геометрически. 2. Этот признак обязательно должен присутствовать и повторяться при написании буквы в любом шрифте или почерке. И такое положение дел мы действительно наблюдаем в графике языка: графическое изображение смычки или щели различает геометрические облики букв. Нетрудно заметить, что артикуляционная щель геометрически и графически изображена через элемент округлого (круглую штрихету) в буквах (в) и (ф), (с) и (з), (ж), (ш) и (х). Такой элемент отсутствует в буквах, «рисующих» артикуляции смычных звуков (п), (м), (т), (д), (к), (г). Противоречат обнаруженной закономерности облик буквы (б) (есть округлая штрихета, а звук смычный), однако в данном случае доминирующим графическим элементом оказывается обрисовка положения губ в противоположность графете (п), о чем говорилось выше. Таким образом, можно предположить, что система различительных признаков графет (букв) в определенной степени мотивирована артикуляционными кинетами языка, и такое положение сохраняется в любом самом развитом языке, обладающем фонемографией (точнее было бы в некоторой степени говорить — с позиций вышеизложенного — об артикулятографии). Становится понятным, что графическая система многих современных языков обладает достаточно изоморфным параллелизмом артикуляционной и графической системы. В этой связи можно говорить о костантном графемном шифре написанного означающего, корреспондирующем костантному фонемному шифру озвученного означающего того или иного слова языка. Именно по константе графемного и фонемного шифра означающего слова и происходит идентификация слова. Не полежит сомнению, что константа графемного шифра тождественна константе фонемного шифра означающего, из чего следует, что в индивидуальном языке пишущего слабые позиции для фонем тождественны слабым графемным позициям, где графемы могут нейтрализоваться и часто устраняются в письменной речи малограмотных людей. Показательно, что слово еще можно написать как ищо, исщо — и все равно оно будет понятным, потому что ни в одном из неправильных написаний не затронуты константа фонемного шифра и константа графемного шифра слова (элемент (щ+о)), главным образом обеспечивающая связь с его значением в устном или письменном варианте языка. Фактически речь может идти о существовании архиграфем и квазиграфем, образующих вместе с собственно графемами градационную графемологию языка по образцу градационной фонологии языка (Киров, 1989, 1997). Примером архиграфемы служит написание сабака или симья, где можно выделить архиграфемы (о — а) или (э — а), которые в письменной речи репрезентированы графетами (буквами) (о) или (е). Важно подчеркнуть, что при большой скорости чтения возникает непосредственная связь между значением и графическим обликом слова — минуя его звуковую ипостась. Квазиграфему можно проиллюстрировать написаниями типа лесница, сонце, в которых может быть пропущена буква, но это не приведет к разрушению значения слова и не нарушит его понимания, более того — это даже не будет замечено при быстром чтении. Если для репрезентации гласной квазифонемы (*) в русском языке имеются специфические редуцированные звуки (ъ) и (ь), то для репрезентации квазиграфем нет специальных графет, а используется графический ноль, т. е. отсутствие буквы приобретает статус квазиграфеты. При этом не страдает ни скорость восприятия и распознавания слов, ни их смысловая нагруженность: дело в том, что воспринимающее сознание не учитывает все признаки при идентификации графического экспонента слова, а только наиболее нагруженную информативно часть, т. е. константу. Кроме этого, большое значение имеет опережающее распознавание, которое навевается контекстом. Из этого можно сделать вывод, что графическая форма речи, как и звуковая обладает избыточностью. Древнейшие системы славянского письма, использовавшие титло, были в этом смысле намного прогрессивнее любого современного письма с развернутыми написаниями графических экспонентов слов. Подводя итоги, подчеркнем, что градационная графемология может быть построена как параллельная градационной фонологии разновидность лингвистической дисциплины и принести пользу в решении насущнейшей проблемы совершенствования графики русского (или любого «графически» родственного ему) языка. ЛИТЕРАТУРА Амирова Т. А. Функциональная взаимосвязь письменного и звукового языка. М., 1985. Бодуэн де Куртенэ И. А. Об отношении русского письма к русскому языку // Избранные труды по общему языкознанию. Т. 2. М., 1963. Волоцкая З. М., Молошная Т. Н., Николаева Т. М. Опыт описания русского языка в его письменной форме. М., 1964. Гельб И. Э. Опыт изучения письма (основы грамматологии). М., 1982. Гельб И. Э. Изучение систем письменности у древних славян. М., 1993. Гамкрелидзе Г. В. Системы раннехристианских письменностей // Вопросы языкознания. 1987. № 6. Георгиев Е. Славянская письменность до Кирилла и Мефодия. София, 1952. Гошев И. С какво писмо са били написани две те книги, които създателят на славянското писмо намерил в Херсон. — Език и литература. Т. 13, № 4. София, 1962. Зиндер Л. Р. Из истории письма. Л., 1979. Карский Е. Ф. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928. Киров Е. Ф. Теоретические проблемы моделирования языка. Казань, 1989. Киров Е. Ф. Фонология языка. Ульяновск, 1997. Константинов Н. А. История русской азбуки // Знание — сила. 1953. № 1. Куев К. М. Отново за годината. Когдато е била съставена славянската азбука. София, 1960. Кузьмичев И. К. Введение в эстетику художественного сознания. Нижний Новгород, 1995. Леонтьев А. А. Некоторые вопросы лингвистической теории письма // Вопросы общего языкознания. М., 1964. Лоукотка Ч. Развитие письма. М. 1950 (пер. с чешского). Потапов В. В. Краткий лингвистический справочник. Языки и письменность. М., 1997. Ролич В. И. О психофизической сущности фонемы // Проблемы теоретической и прикладной фонетики и обучение произношению: Тезисы докладов. М., 1973. Рыбаков Б. А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси 10-12 вв. // Советская археология. 1940. № 4. Фигуровский И. А. Расшифровка нескольких древнерусских надписей, сделанных «загадочными знаками» // Уч. зап. Елецкого пединститута. Вып. 2. Липецк, 1957. Фигуровский И. А. Резюме выступления на IV съезде славистов // IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. Т. 1. М., 1962. Черных П. Я. Происхождение русского литературного языка и письма. М., 1950. Черных П. Я. Историческая грамматика русского языка. М., 1954. Эпштейн Е. М. К вопросу о времени происхождения русской письменности // Уч. зап. Ленинградского ун-та по историческим наукам. Вып. 15. Л., 1947.