ЧАСТЬ III. СОВЕТСКИЙ КОММУНИЗМ КАК ОТВЕТ НА РОССИЙСКИЙ

                       ИДЕЙНЫЙ КРИЗИС.

                       СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ.

                       Почему не был построен коммунизм?

 

 

Нам предстоит ответить на следующие вопросы:

Был ли актуален лозунг «Землю – крестьянам»?

Почему на месте исторической России образовался  Союз ССР.  

Почему Октябрьская революция привела к отказу от русской идеи?

Почему Россия стала страной разделённой во времени? Что такое «красный
фундамент»? 

Почему советское государство стало не рабоче-крестьянским, а 
бюрократическим? 

Что утверждала новая власть – коммунистическую идею или коммунистическую
идеологию? 

Что есть «комидеология» в узком и в широком смысле?

В чём минусы и плюсы «комидеологии»? 

Почему Союз ССР распался?

Какова историческая оценка роли Ленина и Сталина?

 

 

 

 

                   Попытка построить рай на земле неизменно порождает
ад.

                                   

                                                                        
                              К. Поппер.

 

 

 

Спор между сторонниками реформирования страны и сторонниками отказа от
русской идеи был завершён в 1917 году победой радикалов. Главным ключом
к пониманию Российской истории ХХ века, несомненно, является трактовка
событий, начатых в феврале–октябре 1917 года. Советский подход, по
инерции воспроизводимый по сей день, состоит в том, что Октябрь 1917-го
представляется как пролетарская революция, как смена общественных
формаций, как переход от капитализма к социализму. На самом же деле,
тезис о социалистической революции мало что объясняет или просто не
работает. Подробнее об этом мы поговорим чуть позже.  Сейчас же поясню –
наша задача состоит не столько в отбрасывании прежних воззрений, сколько
в представлении новых. Предлагаемая концепция будет приемлемой только в
случае, если окажется аргументированной, лишенной внутренних
противоречий и, что крайне важно, будет способна убедительно объяснить
прошлое и  предсказать будущее.

Период февраля–октября 1917 года мы понимаем как время действительно
революционных, глубинных преобразований, как отказ от прежней
идентичности, от попавшей в полосу кризиса национальной идеи и её замены
новой идеей, как разрыв с исторической Россией. Февральско-октябрьская
революция – это выход из идейного кризиса через радикальный переход к
принципиально новой идее.  

 

 

 

Политические причины русских революций.

Требование увеличить земельные наделы как пример политической
мистификацией.

Выделенный жирным шрифтом вывод и заголовок необходимо обосновать и
доказать. Перейдём к выполнению этой работы. Начнём с демистификации
главного предреволюционного требования о перераспределении помещичьей
земли и увеличении семейных наделов

В российском общественном сознании начала века эта проблема, наряду с
проблемой демократизации, считалась самой актуальной. В ходе революции
1905–1907 годов седьмая часть всех помещичьих хозяйств была крестьянами
сожжена и разграблена. На этом фоне и началась земельная реформа,
подготовленная датским агрономом Коффодом, хорошо знавшим как
скандинавский и немецкий, так и российский аграрный сектор. В подготовке
реформы важную роль сыграл С.Ю. Витте, а непосредственно  внедрял в
жизнь, как уже отмечалось, П.А. Столыпин. Осенью 1906 года подписывается
Указ о праве выхода из общины каждого крестьянина вместе с его земельным
наделом. Понятно, что поднять самостоятельное фермерское, выражаясь
современным языком,  хозяйство было по силам лишь наиболее крепким,
обеспеченным семьям. Постепенно их количество увеличивалось и за
десятилетие – к 1915 году почти половина всех крестьян-домохозяев подала
заявление о намерении провести землеустроительные мероприятия или уже
начала их. 

Реформа реально разрешала аграрную проблему, хотя одновременно вела к
дифференциации крестьянских доходов. Социальное напряжение между бедными
и богатыми возрастало. Если одна часть крестьян переходила к
интенсивному ведению хозяйства, используя качественно новые технологии,
то другая требовала количественного увеличения наделов.  Некоторые
продавали свою землю и уходили на заработки в город.  Надо признать, что
повсеместное требование увеличения земельных наделов было столь же
популярным, сколь необоснованным и нереализуемым. После отмены
крепостного права каждая семья уже получила примерно по 2,5 гектара
земли (это вам не знакомые большинству современных горожан 6 соток –
0,06 га). Для обеспечения всех по предлагаемой новой «трудовой норме»
требовалось 200 млн. десятин, реально же можно было перераспределить
только 40 млн. десятин.  Когда в 1918 году, перераспределение земель
действительно произошло, крестьянские землевладения увеличились в
среднем лишь на 16% на человека. При этом сбор зерновых сократился на
30–40%, поскольку крупные землевладения были сразу разорены, а мелкие не
могли быстро подняться. (Подробнее о происходивших преобразованиях можно
также прочитать в монографии С.Г.Пушкарёва «Россия 1801-1917: власть и
общество», М., 2001 и в работе заведующего статистическим отделом
Наркомзема Б.Н. Книповича «Очерк деятельности Народного комиссариата
земледелия за три года». М., 1920)

Необходимость перехода от количественного к качественному росту страны,
в том числе, перехода от экстенсивного к интенсивному ведению сельского
хозяйства осознавалась далеко не всеми. Ряд левых политических партий
раздул вопрос о земле, точнее о её переделе, до вселенских размеров.
Историк С.Г. Пушкарёв справедливо отмечает, что крестьяне не были
знакомы с аграрной статистикой, они не знали, что делёжка «господских»
земель принципиально не увеличит их землепользование.  Иначе крестьяне
старались бы улучшить качество собственных хозяйств. Созданный левыми
партиями миф о фантастических возможностях, даваемых «прирезкой» новой
пахоты, – ничто иное, как историческое заблуждение, внушённое
крестьянству политиками. Но именно этот миф оказался одним из самых
действенных факторов слома существовавшей государственной власти.
Большевики развернули на своих знамёнах украденный у эсеров призыв
«Земля – крестьянам». В ответ миллионы русских крестьян, сидевших в
окопах Первой мировой войны, побросав винтовки, отправились по домам.
Ведь ленинцы пообещали еще и «Мир – народам».

Несоответствие декларируемой и реально осуществляемой аграрной политики
новой власти было показателем её стратегии. До сих пор многие политологи
утверждают, что жёсткость большевистских преобразований – это плата за
модернизацию экономики страны. Объективный анализ, тем не менее,
показывает обратное. Победа Октября прервала успешную экономическую
модернизацию. Укрепление и, так сказать, тоталитаризация новой власти
шла параллельно с двумя другими процессами – разрывом с российской
системой ценностей и началом фатального, стратегического экономического
отставания.

 

 

    Февральско-Октябрьская революция как отказ от русской идеи.     

     

Посмотрим, как происходил ценностный разрыв, как новая власть отнеслась
к находившейся в полосе кризиса русской идее.

Основой российской системы ценностей, напомним еще раз, было
православие. С конца XIX века церковь стала разъедаться сектантством и
атеизмом. Своеобразным ответом на этот процесс было появление среди
интеллигенции богоискателей и богостроителей, стремившихся реформировать
церковь и вписать её в меняющуюся социальную реальность.   

В возникшей общественной дискуссии позиция революционеров была
однозначной. Большевистское отношение к церкви, как известно, было
абсолютно негативным. Прежде, даже в давние времена татаро-монгольского
ига, храмы и монастыри нормально функционировали и не испытывали
политического давления.  А теперь, лишь только новая власть укрепилась
на местах, церковь подверглась самым страшным в своей истории гонениям и
притеснениям. Из 80 тысяч храмов в СССР сохранилось менее 10%. Остальные
были разрушены, взорваны, превращены в склады, а в некоторых даже
открыли музеи атеизма. Около полумиллиона священников подверглось
репрессиям, 200 тысяч было уничтожено физически. На смену богоискателям
и богостроителям пришло «Общество воинствующих безбожников». Драматизм
происходившего становится более понятным, если учесть, что церковные
храмы по своему значению были сопоставимы с культовыми пирамидами
Древнего Египта. Некоторые грандиозные религиозные сооружения,
возведённые в пустынных, уединенных местах, с особой силой
свидетельствовали о небывалой российской возвышенности духа. 
(Иллюстрация – Вид монастыря преп. Нила Столобенского на озере Селигер,
фото – С.М. Прокудина-Горского.).    

Репрессиям были подвергнуты и все другие конфессии, и сохранившееся в
отдельных регионах язычество. Позднее аналогичные процессы происходили и
в других социалистических странах, а в некоторых, скажем в КНДР,
происходят и сейчас. Впрочем, в каждой из них проявлялась своя
национальная специфика. Например, в «народной Польше» запрет костёла
оказался бы равносильным запрету самой Польши, поэтому коммунисты не
запрещали католицизм, но члены ПОРП не могли себя публично признавать
верующими. В Монголии, напротив, буддизм искоренялся полностью, в стране
не осталось ни одного буддийского ламы!     

Непримиримая борьба советской власти с религией не была случайностью или
ошибкой. Она осуществлялись совершенно сознательно. Новое государство
утверждало абсолютную, безальтернативную власть и идеологию. Какой-либо
плюрализм мнений, как и многобожие, оказывались здесь совершенно
недопустимыми. В бога стремились превратить самого действующего вождя,
Библию заменял марксов «Капитал», место церквей заняли «ленинские
комнаты», райкомы и дворцы съездов. Вместо христианской веры следовало
утвердить веру в коммунизм.  Если проводившиеся Петром Первым в XVII
веке реформы означали несомненное сохранение церкви, хотя и меняли её
социальный статус, то преобразования большевиков вели к возможно
быстрому уничтожению церкви как таковой.

     

Теперь посмотрим, что произошло с исчерпавшим себя собиранием земель и
экспансией. В качестве теории и программы всех своих действий новая
власть провозгласила марксизм. Согласно марксизму, революционный переход
от капитализма к социализму есть универсальный закон истории, этим
маршрутом, рано или поздно, должны пройти все страны и народы. Правда,
по Марксу подобные преобразования не могут быть искусственно навязаны
или спровоцированы. Они носят объективно-исторический характер и
возможны только после созревания соответствующих социальных предпосылок.
Между тем, в Советской России вера в неизбежность мировой революции
достигаемой с помощью вооружённой экспансии, мысль о её неодолимости
быстро и энергично внедрялись в сознание народных масс.

               Мы раздуем пожар мировой

               Церкви и тюрьмы сровняем с землёй

               Ведь от тайги до Британских морей

               Красная армия всех сильней, – 

пели красноармейцы 20-х годов.

Тезис об экспансии не был простой словесной страшилкой, он активно
воплощался в жизнь. Молодая Советская Республика оказывала идейную,
экономическую, военную помощь своим единомышленникам во всех тех
случаях, когда подобная помощь вообще могла быть оказана. Механизмом
осуществления такого влияния стал, в частности, Коммунистический
Интернационал, созданный в Москве в 1919 году. И уже в1920 году Иосиф
Сталин подготовил проект конституции социалистической федерации, в
которую на первых порах предполагалось включить четыре государства –
Россию, Польшу, Венгрию и Баварию. В трёх из них коммунисты были близки
к победе или побеждали, но надолго взять власть не смогли. И только
изнуряющая Гражданская война, противостояние красным белого движения
помогло Европе на время заслониться от экспансии большевиков.  Именно в
таком контексте воспринимал гражданскую войну Ленин, который в сентябре
1919 года писал: «Не понять даже теперь, что идёт в России (и во всём
мире начинается или зреет) гражданская война пролетариата с буржуазией,
мог бы лишь круглый идиот» (Ленин В.И. Соч., изд. 2-е, М., 1926-32. т.
24. с.с.459-460).

Однако планы, которые не удалось реализовать в 20-е годы, были отчасти
осуществлены позднее, после победы Советского Союза над фашистской
Германией. В 50-е годы был создан «мировой социалистический лагерь», в
который входили полтора десятка стран. Красный флаг развевался над
Пекином и Тираной, над Берлином и Ханоем… Коммунистические партии и
организации, иногда малочисленные, подпольные, а иногда и столь
влиятельные, что были представлены в парламентах, существовали почти во
всех странах мира. Коммунистическая экспансия продолжалась в 60-е, 70-е
и даже 80-е годы. Она распространилась на страны Африки, Азии,
Центральной и Латинской Америки.  

Можно ли считать, что распространение Московского влияния означало
своеобразное продолжение русской идеи в советских условиях? Вовсе нет,
ведь собирание земель у нас происходило в XV–XVIII, начале XIX веков,
т.е. в период, когда государства лишь формировались. В те времена не
существовало международного права, а нормы, которые складывались в
Европе, как раз предполагали возможность взаимопоглощения и интеграции.
Россия собирала различные земли и территории, помогая их становлению в
рамках единой и общей (а не сугубо русской или православной) империи. В
отличие от этого Советский Союз направлял свою армию в другие, уже
сложившиеся государства, нарушая их суверенитет и требуя, чтобы они шли
с ним в едином строю. Ещё более важным, напомню, было то, что Россия с
середины XIX века начала сворачивать  экспансию, переходя к
преимущественно качественному развитию. Поэтому говорить о расширении
советского влияния как о продолжении русской идеи собирания земель
невозможно.  

 

Третьей составляющей русской идеи был, как мы помним, общинный
коллективизм. Менялось ли что-то в этой сфере? В Советском Союзе
коллективизм официально и открыто признавался важнейшей общественной
нормой. Он считался одной из главных черт советского человека. На первый
взгляд может показаться, что советский коллективизм есть прямое
продолжение российской традиции. Однако в действительности «крестьянский
мир» и «советский коллектив» отличаются принципиально. Община вырастала
снизу, она служила своеобразным социальным ответом на вызов природы, на
сложные для земледельцев погодные условия. А советский коллективизм
насаждался сверху, его цель заключалась в повседневном контроле власти
над личностью.

В СССР каждый человек с самого детства оказывался в коллективе – в
школьном, пионерском, комсомольском. В зрелом возрасте также никто не
мог  укрыться в одиночестве: советские люди существовали в трудовых,
партийных, творческих, воинских, спортивных, научных и т.п. коллективах.
Социологи делят коллективы (точнее группы) на неформальные (их правила
формируют сами участники) и формальные (действуют, в основном, по нормам
и правилам созданным вне данной группы, контролируемым, в конечном
счёте, государством). Все советские коллективы были формальными, их
руководители, от самых маленьких до самых высших, были обязаны сверять
высказывания и действия каждого члена группы с официальными нормами и
правилами. Коллектив подчинялся руководителю, а руководитель –
государству.     

Конечно, определить коллектив как формальный, вовсе не значит выставить
ему отрицательную оценку. Но такая задача и не ставится, наша цель –
показать принципиальное отличие общинного коллективизма и коллективизма
советского. Какие именно нормы и ценности утверждал советский
коллективизм, мы определим позднее. Замечу только, что первый кинофильм,
показавший, как может быть прав отдельный человек, а не коллектив, в
котором он пребывает, вышел у нас в канун перестройки, – это картина
Ролана Быкова «Чучело». Прежде же сомневаться в том, что «Я – последняя
буква алфавита» было нельзя, и школьники как непреложный императив
зазубривали строчки В. Маяковского «Единица – вздор, единица – ноль…»…

Набирая на компьютере этот текст, я вспоминаю другую давнюю историю о
формальном характере советского коллектива, историю, которая произошла
не в кино, а на самом деле. В канун нового, 1969 года редколлегия
курсовой стенгазеты философского факультета, где я учился, решила
сделать ударный номер. Наряду с прочими обратились и ко мне с просьбой
написать о событиях в Чехословакии. Сделать это было очень сложно,
поскольку мои взгляды противоречили официальной советской позиции. Как
быть? Вариант с обманом и подстраиванием под линию партии я для себя
исключал. Невыполнение поручения, а речь шла о задании, данном моим
коллективом, тоже не устраивало. В конце концов, я решил написать то,
что думаю, т.е. не соврать, и выполнить поручение. При этом я был почти
уверен, что такую заметку всё равно не опубликуют. 

Однако, члены редколлегии тоже не растерялись – они опубликовали очерк,
сделав приписку «Редакция не согласна с мнением студента И.Чубайса».
Стенгазета провисела на факультете ровно один перерыв, и потом куда-то
исчезла. Через четыре месяца, в апреле 1969 года наша учебная группа,
как, впрочем, и весь факультет, университет, город и страна в целом,
собралась для получения «ленинского зачёта». На это заурядное
идеологическое мероприятие к нам почему-то пришли секретарь парткома
факультета и прочее начальство. Когда очередь дошла до моей кандидатуры,
вся группа была «за», а партийный секретарь  – против. Ещё через пару
дней я случайно узнал, что меня отчисляют из Университета (С членами
редколлегии провели собеседование в парткоме.). Спас меня тогда отец,
который работал начальником кафедры философии в военном вузе. Он написал
от моего имени покаянное письмо в деканат. У отца потом тоже были
неприятности, но это уже другая история. 

Мог ли тогда коллектив не подчиниться официальным правилам, могла ли
формальная группа стать неформальной?  Нет, не могла, ведь даже самый
маленький советский коллектив, самый что ни на есть первичный и
незаметный, был под контролем государства и не мог отступить от
официальной линии ни на шаг. Потому, что формировался он не снизу, а
сверху.

    

Итак, мы вправе сделать вывод: новое государство отвергло прежнюю
систему ценностей. То, что нуждалось в поддержке, было отброшено, то,
что исчерпало себя, насильственно продолжили, а то, что работало, 
вывернули наизнанку.

 

 

Октябрьская революция как разрыв исторического времени.

Россия – разделённая страна.

 

Процесс отказа от прежних ценностей и разрыва времени происходил,
фактически, на всех уровнях  социальной организации. Вернёмся в первые
послереволюционные годы и посмотрим, как именно это происходило. Но
сначала сделаем ещё одно отступление и поясним, что тезис о
разделённости России во времени, мысль о том, что историческая Россия и
Россия советская – это разные государства, является одной из самых
главных составляющих представляемой в книге концепции. Почему этот тезис
так важен, будет показано в следующей части работы, сейчас только
обратим на него особое внимание и разберём его неспешно,
последовательно, по пунктам. 

Поскольку мне приходилось выступать в самых разных аудиториях без
преувеличения сотни раз, я привык, что люди постарше, как правило, ни о
каком разрыве слышать не хотят. СССР они воспринимают как естественное и
органичное продолжение дооктябрьской  России. Публикуя пару лет назад
статью в журнале «Вопросы философии», я, каюсь, был вынужден написать,
что ещё Н. Бердяев справедливо показал российскую разорванность во
времени. Без этой вынужденной мистификации мои  рассуждения
представлялись редактору то ли неубедительными, то ли излишне
радикальными. Мысль о разделённости страны во времени неведома и
западным россиеведам. Для молодой же, студенческо-аспирантской
аудитории, напротив, непонятно о чём спор. Для них два разных
государственных образования – т.н. «царская Россия» и СССР несовместимы
и несочетаемы. 

Итак, задумаемся над характером, содержанием, философским смыслом тех
процессов, которые начались на огромных пространствах хмурым ноябрьским
днём, впечатанным в историю холостым выстрелом кормового орудия крейсера
«Аврора».

 

Разрыв произошёл на уровне государственного устройства. Думская монархия
превратилась в республику рабочих и крестьян, в государство советов.
Место царских чиновников заняли партийные выдвиженцы, персональный
состав правящего класса совершенно изменился. Были отвергнуты старые и
утверждены новые символы государства – флаг, герб, гимн, изменилось до
неузнаваемости само его название. Вместо девиза «С нами Бог!»
утвердилась формула «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Советские
энциклопедии справедливо характеризовали Ленина не только как создателя
нового учения и новой партии, но и как создателя нового государства. Но
это одновременно означало, что речь идет о разрушителе государства
прежнего. Произошёл перенос столицы с запада на восток – из Петрограда в
Москву. Значительная часть западных территорий (Польша, Финляндия,
Эстония, Латвия, Литва, часть Грузии и Армении) была утрачена. В целом,
территориальные преобразования носили более сложный характер, например,
по так называемому «Брестскому миру» формально образовывалась Украинская
республика, но в    действительности, это был лишь способ негласно
отдать Малороссию Германии, которая тут же её оккупировала. Мы не будем
здесь более подробно останавливаться на множестве исторических деталей,
для  нас важно разобраться в проблеме в целом, философски.

 

Полный разрыв произошёл на правовом уровне. 30 ноября 1917 года
Председатель Совнаркома В. Ленин издал декрет, отменяющий и запрещающий 
употребление всего формировавшегося тысячу лет корпуса российских
законов. От российского суда присяжных страна перешла к т.н.
пролетарскому правосудию. Между тем, новые законы не формируются так
быстро, как отменяются прежние. Образовавшийся правовой вакуум очень
устраивал новую власть. Вместо старых законов, она призывала
апеллировать к революционной воле, к пролетарскому сознанию, к законам
Парижской коммуны и т.д. и т.п. Любая апелляция к прежнему российскому
законодательству считалась преступлением, а виновные приговаривались к
«лишению всего имущества».

Спустя семьдесят лет, в разгар перестройки, М. Горбачёв призвал
построить правовое государство, тем самым, признав, что с 1917 года мы
находимся в государстве не правовом. Кстати, в правовое государство мы
не вернулись и по сей день. В рамках международного права Советская
Россия действовала в том же ключе, отказавшись от правопреемства с
исторической Россией. Это послужило новой власти основанием для отказа
от выплаты как внутренних, так и внешних долгов. Правда, никто особо не
задумался над тем, что вопрос о многомиллиардной российской
собственности за рубежом в результате этих действий повис в воздухе.
(Актуальность проблемы усугубляется тем, что в 1992 году Россия объявила
себя правопреемницей СССР, а не Российской империи. К этой теме мы
вернемся позднее.)    Вопрос о правовом разрыве сам по себе очень широк.
Отмечая только некоторые узловые моменты, не могу не указать еще на
несколько существенных обстоятельств.

Выйдя из правового пространства, новое государство, а можно сказать,
квазигосударство, стало с неизбежностью нарушать не только российское
законодательство, но и те правовые нормы, которые само же декларировало.
Оно порывало с самим собой  и разрушало само себя. Запрещенными,
помещаемыми в спецхран становились не только свободные издания Запада,
но и собственные партийные газеты 15–20-летней давности. Первое
большевицкое правительство называлось «Временное рабоче-крестьянское
правительство». Было объявлено, что эта власть действует только  до
созыва Учредительного собрания. И действительно, всего через 17 дней
после захвата Зимнего, состоялись свободные выборы в Учредительное
собрание. Но его первое заседание, прошедшее 18 января 1918 года, стало
и последним. Депутаты, отказавшиеся признавать советские декреты, были 
разогнаны.  А «Временное правительство» преобразовано в Совнарком,
который с марта 1946 года переименован в Совет министров,
просуществовавший до распада СССР. Об обещании прислушаться к решению
Учредительного собрания так никто и не вспомнил.

Такая же нелегитимность присутствовала и в деятельности правящей партии.
Десятый съезд РКП (б), проходивший в марте 1921 года, временно, на
период действия чрезвычайной ситуации, – в дни его работы начался
Кронштадский мятеж – запретил создание фракций. В апреле 1990 года из
КПСС был исключён ряд наиболее активных членов «Демократической
платформы» – сторонников создания социал-демократической фракции.
Образование фракции и было причиной их исключения. Это решение,
осуществленное по команде Е. Лигачева, фактически означало, что
чрезвычайная ситуация сохранялась в партии все 70 лет существования
СССР. 

 

Моральный разрыв стал продолжением и завершением разрыва правового. Если
в исторической России в основе моральных норм стояли библейские
заповеди, то  советское государство такого потерпеть не могло. И Ленин
на III съезде комсомола провозглашает новые критерии и новые
нравственные принципы. Отныне морально то, что способствует победе
мировой революции, что содействует победе коммунизма. В новом советском
иконостасе соответствующее место занял Павлик Морозов, ребёнок,
отказавшийся чтить отца своего и донёсший на него. Новую мораль,
означающую полный разрыв с прошлым, как никто другой удачно
символизировал этот образ пионера-героя.

 

Разрыв на уровне социальной структуры и собственности. Важнейшим
декларированным принципом новой власти был, как всегда, принцип отмены
привилегий. Его реализация предполагала отмену всех существовавших в
стране сословий. Лозунги социальной справедливости, равенства
вдохновляли миллионы людей на активные действия. В результате реализации
этой программы общество стало действительно однородным. Летом 1918 года
был расстрелян Император с супругой и детьми. Одновременно или несколько
позже новая власть экономически, политически, а частично и физически
ликвидировала дворянство, купечество, духовенство, царское офицерство,
интеллигенцию. Казачество подверглось расказачиванию, кулачество –
раскулачиванию. 

Последним ликвидированным а, отчасти, коллективизированным на советский
лад сословием стало крестьянство. Землю после революции крестьяне
действительно получили, но три года гражданской войны они были обязаны
отдавать почти весь урожай по продразвёрстке. После введения НЭПа и
отмены развёрстки положение сельских жителей значительно улучшилось. Но
в 1933 году началось создание колхозов и массовая коллективизация в
сельском хозяйстве. Загнать свободных крестьян в колхозы большевики
смогли только под страхом голодной смерти. В зиму 1932-33 года в стране
было уморено с голоду приблизительно 6 миллионов человек. Уцелевшие
весной 1933 года вступили в колхозы.

Значительно раньше, уже в 1918 году большевики провели национализацию и
передали в собственность государства все банки, заводы, фабрики,
транспорт, недвижимость и т.п. Вся собственность (кроме личной)
объявлялась общенародной. В результате произошла радикальная
трансформация всей социальной структуры общества. Кто был ничем – стал
всем, а кто был всем – стал ничем. Соответственно менялись на
противоположные знаки всей системы социальных поощрений и наказаний.
Дети прежней интеллигенции и других имущих классов лишались права на
получение образования, царские ордена и награды носить было нельзя,
государственные преступники далекого и недавнего прошлого Российской
империи становились героями... 

Между тем, несмотря на все производившиеся преобразования, общество
равных так и не было создано. Вместе с победой Октября возникло новое
социальное деление; рядом с трудящимися и простым народом из бывших
«профессиональных революционеров» и новых партийцев быстро формировался
класс номенклатуры, тайно наделявший себя всеми возможными привилегиями.
Само существование этого класса в СССР было тайной, а термин
номенклатура никогда не использовался в советских научных изданиях. 

   

Особенности тоталитарного государства. То, что начало происходить в
нашей стране после  октября 1917 года имело свои особенности, своё
специфическое лицо, но было во всём этом и общее, универсальное. Всякая
тоталитарная, абсолютистская власть всегда и непременно порывает с
прошлым. История не ведёт к тоталитаризму, и потому тоталитаризм с
историей не совместим. Прошлое в такой системе всегда отбрасывается за
ненадобностью. Новая власть начинает свой собственный отсчёт времени,
объявляя себя вечной. Подлинная история объявляется начинающейся именно
с неё. Поэтому советские календари, указывая номер наступившего года,
всегда указывали и какой это год от Октябрьской революции. Так поступают
и в Северной Корее, на Кубе, так же поступали и в Третьем рейхе  и т.д.
Со времён Фултонской речи У. Черчилля, произнесённой в 1946 году, мир
стал говорить о железном занавесе, опустившемся над социалистическим
лагерем. (Впервые этот термин употребил в одном из своих
послеоктябрьских стихотворений Василий Розанов.) Но мы до сих пор плохо
осознали, что были оторваны не только от внешнего мира, но и от
собственных корней. Между СССР и исторической Россией был вбит красный
фундамент, который до сих пор не вполне демонтирован.

 

 Невозможно переоценить важность и актуальность проблемы исторического
разрыва. Ведь если разделённости эпох не было, то и говорить не о чем,
пенять не на кого, исторической ответственности ни у кого ни перед кем
не возникает. А если разрыв был, остро встает фундаментальная проблема
сегодняшнего дня – как к нему относиться, можно ли его преодолеть и
нужно ли это делать? Какой должна быть стратегия постсоветского
государства? Эти вопросы очень сложны и остры, поскольку задевают
каждого жителя страны. Ведь все мы и наши близкие родом из СССР, любой
ответ влияет на наше социальное самочувствие, на нашу самоидентификацию.
Между тем, уход от ответа не меньше влияет на каждого из нас и на страну
в целом. Поэтому в предстоящем поиске следует проявить и терпение и
настойчивость, нам необходимо найти объективный и достоверный ответ.

Добавлю несколько соображений, адресованных, прежде всего, тем уважаемым
читателям, которые искренне придерживаются левых убеждений. Во всех
дискуссиях, в которых я принимал участие, коммунисты категорически
отрицают какой-либо разрыв в нашей истории. Но ведь ответ на этот вопрос
сформулирован ещё в работах Ленина. Как спорить со всем здесь сказанным,
если по обсуждаемой теме Ленин написал специальный труд, в котором ясно
сформулировал своё, точнее марксистское, понимание проблемы. Летом 1917
года, готовясь и приближая бурные события, он  работал над книгой
«Государство и революция». Вот что в ней говорится: «... все прежние
революции усовершенствовали государственную машину, а её надо разбить,
сломать.

Этот вывод есть главное, основное в учении марксизма о государстве»
(В.И. Ленин, ПСС, т. 33, с. 28).  Сказать яснее, на мой взгляд, просто
невозможно.  

Тема исторического разрыва неисчерпаема, список аргументов можно
продолжить. Но если кто-то с этой идеей абсолютно не согласен, его уже
никак не переубедить. Даже если вспомнить, что с тех времён в наш язык
вошли соответствующие клише «новое время», «молодая советская
республика», в книгах стали писать о «родоначальниках советской поэзии,
цирка, театра», а анекдот сообщал, имитируя голос радиодиктора, – «Мы
передавали музыку, а сейчас послушайте произведения советских
композиторов».  

И все-таки, теперь уже мне самому не понятно, как можно игнорировать
разрыв, если  происходившее в Петрограде, а затем охватившее всю
остальную страну никто не называл «планово-легитимным переходом к новому
государственному статусу». Если поначалу события 25 октября считали
вооружённым переворотом, то позже их стали официально именовать Великой
Октябрьской социалистической революцией.

 Если большое видится на расстоянии, давайте взглянем на себя со
стороны. Представьте, что из недели в неделю телевидение информирует нам
о бурных событиях в каком-нибудь европейском государстве. (Заранее
извиняюсь за неприятный для её граждан пример). Скажем, сообщается, что
в Риме некие восставшие синекарабинеры низвергли правительство и
президента, разогнали парламент, национализировали собственность,
выслали из страны интеллигенцию, переименовали государство, перенесли
столицу, отменили Конституцию, отказались от правопреемства с
Итальянской республикой, репрессировали генералов, офицеров, всех
прежних собственников и политиков, вышли из всех международных
договоров, объявили о предстоящем захвате всего мира, а также ежедневно
расстреливали, расстреливали, расстреливали. Если это не разрыв с
прежней историей, тогда что же такое разрыв?

Некоторые оппоненты, не вникая в приводимые аргументы, продолжают не
принимать идею разрыва.  Ну разве власть генсека не похожа на полномочия
императора, а отсюда и все вытекающее… Верно, что в практике СССР
повторялись некоторые российские образцы, но, повторялось, увы, то, что
устарело и нуждалось в модернизации, что начинало реформироваться ещё в
дофевральские времена. Способность к изменениям есть суть и условие
существования любой живой системы. Символично, что советской святыней
стал мавзолей – место, где сохранялась «посмертная жизнь», где
увековечивалось, консервировалось ушедшее.

Если вы приходите в дом, где месяц назад родился ребёнок, и видите, как
младенец пьет молоко матери – у вас возникает чувство радости – крепкий
малыш растёт. И если вы приходите в тот же дом через пол года и видите
сходную картину – чувство радости за друзей лишь увеличится. Но если вы
придёте в этот дом лет через пятнадцать  и увидите прильнувшего к
материнской груди усатого юнца – у вас волосы встанут дыбом. Всё надо
делать вовремя, не запаздывая, само развитие не может происходить строго
линейно.  И если в XVIII веке имперское устройство России было
естественно и органично, то его воспроизведение в советское время было
противоестественно. Поэтому трактовка отдельных совпадений как аргумент
в пользу советского продолжения России оказывается серьёзным
заблуждением.  

Возвращаясь к рассматриваемым событиям, надо сознавать, что разрыв с
собственными корнями неизбежно порождал и разрыв с общеевропейской
традицией, с включённостью в европейскую цивилизацию. Россия не просто
отступила на восток, она уходила в некий ирреальный условный мир. Именно
после 1917 года деление на Восток и Запад стало не просто заглавным, оно
стало системой координат, а слова эти – базовыми категориями
социально-философской и политологической картины мира. На протяжении
всего своего существования СССР не сближался с Европой, не выстраивал
новые мосты, не вступал в настоящий диалог и не искал честных
компромиссов. Оторвавшись от Европы, он постоянно стремился вновь туда
вернуться, но лишь для того, чтобы полностью её переделать и оторвать от
собственной европейской традиции так же, как был оторван от российской
традиции Советский Союз. СССР всеми способами навязывал ей
советско-коммунистическую идентичность и идеологию.

  

Разрыв с собственными корнями, начатый в 17-м году, вызвал глубочайший
раскол в российском обществе. Он породил Гражданскую войну,
продолжавшуюся 4 года и унёсшую до 17 миллионов жизней. (За три года
участия в Первой мировой Россия потеряла по разным данным от 3 до 5
миллионов человек.) Теоретический диалог о судьбе русской идеи, начатый
Ф.Достоевским и В.Соловьёвым, перерос в губительный для любого общества,
кровавый выбор – либо реформирование исторической России, либо
революционное отбрасывание тысячелетнего наследия. Победили, как
известно,  предсказанные Достоевским  бесы,  а страна не услышала
провидческое предупреждение.

Конечно, надо сознавать, что действительно полный, абсолютный, стерильно
чистый социальный разрыв невозможен и никогда нигде не происходил.
Никакой коммунистический бронепоезд не мог перерезать всю ткань
российской истории. (Даже в послевоенном Кенигсберге, переименованном в
Калининград, где вся топонимика была целенаправленно изменена, две улицы
всё-таки сохранили прежние названия – Артиллерийская и Литовский вал, да
и название реки Прегеле не менялось). Прежде всего, мы сохранили родной
язык (немецкий язык, как и его носители в Калининграде не сохранились), 
который следует считать – до сих пор мы об этом почти не говорили –
четвёртым важнейшим компонентом русской идеи. Уже это обстоятельство
даёт шанс на самовоссоединение с собственной историей. Сохранились и
некоторые культурные, исторические и иные символы, знаки и ценности,
такие как Эрмитаж, музей П.И.Чайковского, часть русской музыки,
литературы. Впрочем, их статус был противоречивым, как пел В. Высоцкий
«Они – богатства нашего народа, хотя и пережиток старины».

      

Бюрократия как основа и социальная база советского государства.
Последствия происходивших в России изменений были многоплановыми.
Подчеркну и выделю одно из наиболее важных. Начавшиеся изменения меняли,
мягко говоря, в худшую сторону статус всех устойчивых социальных слоёв и
сословий, кроме люмпенства. Радикальность революционных призывов и их
несовместимость с российской социально-исторической культурной традицией
могла разрешиться двумя путями – либо отказом от этих призывов и
возвращением к модернизированной традиции, либо сотрясением самих устоев
и превращением маргинальности в норму. На практике именно вторая
тенденция восторжествовала и поэтому левая власть, уничтожившая или
радикально деформировавшая все существовавшие социальные слои и группы,
остро нуждалась в создании новой, собственной, надежной социальной базы.
И такая база возникла, ею стали сами преобразователи. Бюрократия стала
основой и опорой нового якобы рабоче-крестьянского, но в
действительности абсолютно бюрократического, точнее
бюрократически-идеологического государства. Чиновничество перестало
служить обществу, оно поставило общество себе в услужение. Численность
бюрократии и бюрократических учреждений стала расти сразу после Октября,
но и спустя десятилетия появлялись новые, прежде неведомые структуры,
какие-то там Главспичпромы, Мосгорлаборпоомкоопсоюз и т.д. и т.п. 
Чиновники в домоуправлении и в Кремле, в Верховном, городских и районных
советах, в погонах и без, в Академии Наук и Союзе писателей,  в
парткомах, профкомах, фабкомах, женкомах,  комбедах и бесконечном 
количестве других «комов» заполонили и опутали всю страну, разрастаясь
как страшная опухоль, направляемая политбюрократими и лично секретарём
(первым или генеральным) правящей партии. Спустя тридцать–сорок лет тоже
самое происходило и в других странах Европы и Азии, идущих по так
называемому социалистическому пути или «выбиравших» в Африке и в той же
Азии  некапиталистический путь развития. Перерождение власти было
причиной, следствием и зримым проявлением  происходившего разрыва во
времени.

                

Мысль о вбитом красном фундаменте, о разрыве с прошлым нуждается в
развитии и дальнейшем осмыслении. Но уже сейчас она начинает находить
своеобразное выражение и подтверждение в  постсоветском искусстве.
Недавно в Москве, во МХАТе им. Чехова, в постановке режиссёра М.
Женовача, вышел спектакль по известной пьесе М. Булгакова «Белая
гвардия». Новизна и своеобразие постановки проявляются,  в частности, в
том, что действие спектакля происходит не на ровной поверхности, а на
наклонной и изломанной сцене. Впрочем, свобода трактовки остаётся за
зрителем.    

 

Почему разрыв стал возможен? Утверждая мысль об историческом разрыве,
мы, одновременно, порождаем серию новых загадок. Например, типичный
вопрос, который возникает в этой связи,  – а как все это могло
произойти, чьими руками всё было сделано? Ведь не марсиане же разрывали
на части тысячелетнюю Россию?  Марсиан, разумеется, не было. Хотя
численность иностранных наёмников в Красной армии  (китайцев, венгров,
немцев, латышей, чехов, словаков, сербов и т.д.) доходила до миллиона
человек, т.е. составляла около трети её личного состава. Собственно, это
обстоятельство и побудило большевиков раздувать миф о капиталистической
интервенции, которой фактически не было.

Между тем, короткий ответ на поставленный вопрос с позиций обывателя и
здравого смысла мы находим в книге отца белого генерала Н.Е. Врангеля
«Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003»  Николай
Егорович пишет:

«…неоднократно и от иностранцев, и от русских приходилось слышать
вопрос: «Как могло многомиллионное население подпасть под иго ничтожного
меньшинства, даже не меньшинства, а горстки негодяев?» Можно ответить
коротко: благодаря равнодушию большинства и темноте остальных.

Когда с террасы дома Кшесинской ленинские молодцы, одетые в непривычные
для русского глаза швейцарского фасона платья, явились народу и с
нерусскими ужимками начали выкрикивать свои непривычные для русского уха
слова, над ними трунили.

-         Ишь его разбирает, сердечного! Точно кликуша на церковной
паперти.

-          А из каких они, батюшка, будут? – спрашивает старуха. –
Тальянцы, что ли? 

-         А Бог их знает! Не то тальянцы, не то французы…

-         Шуты гороховые, вот кто!- веско говорит чиновник. Почти то же
думали многие обыватели, и когда большевики стали у власти, страшного в
них на вид ничего не было.» (с. 371).

Действительно, проблемы начались несколько позже.

Я уже писал, что в начале прошлого века наша страна нуждалась в
серьезных, качественных изменениях. Российское общество – и
крестьянство, и интеллигенция, и политически активные слои – было готово
к преобразованиям и ожидало их. Поэтому бурные потрясения 1917 года не
были какой-то случайностью, как считает академик А.Н.  Яковлев. Но
отношение к произошедшему очень быстро раскололо страну. И большевикам
необходимо было удержать контроль над теми, кто их не принял. Добиться
этого было не просто, весь набор методов и приёмов предстоит ещё
внимательно изучить и проанализировать, поскольку на протяжении семи
десятилетий весь этот процесс описывался совсем с иных позиций. 

Подходя к проблеме достаточно схематично, я бы выделил в этом контексте
несколько важных обстоятельств. Прежде всего, будущая власть
провозгласила привлекательные и понятные лозунги, гарантируя всем мир,
землю, фабрики...   Хотя ещё в начале 17-го года призыв к миру и
поражению своего правительства в войне привлекал небольшую часть
деморализованных люмпенов, за 10 месяцев непрерывной пропаганды
настроение людей удалось переломить. (Через неделю после приезда Ленина
из Швейцарии в Россию, большевики начали издавать 250 новых газет. Не
трудно догадаться, на чьи деньги это делалось).  Так что, представив
себе общественное настроение тех времён, нетрудно понять, кто вливался в
ряды красноармейцев и краснофлотцев.        

Другой фактор, несомненно содействовавший удержанию власти, – прямая
социальная демагогия, апелляция к низменным человеческим чувствам.
Призыв экспроприировать экспроприаторов, переведённый для простоты на
русский как – «Грабь награбленное», привлёк в революционную массу
активных сторонников. Я уж не говорю о декрете, отменившем сухой закон.
В следующие после Октября месяцы, годы и десятилетия, по мере усиления
контроля над рычагами управления, по мере укрепления нового чиновничьего
класса и осознания себя действительными, реальными хозяевами огромного
государства с его несметными сокровищами, ленинцы, не колеблясь, и от
обещаний отказывались, и лозунги регулярно меняли. Никакие фабрики
рабочие не получили, а крестьяне, взявшие землю, вскоре об этом горько
пожалели. Тем временем власть становилась всё более монолитной и
сплочённой. 

Активисты октябрьских событий 17-го года  и в страшном сне не могли
представить то, что произойдет в 30-х. Если бы стране сразу пообещали
ГУЛАГ, голод и уничтожение церкви, шансы ленинцев были бы равны нулю.
Внутри слоя, оказавшегося непосредственно во власти, также шёл сложный
процесс размежеваний и дифференциации. Постепенно разочаровываясь в
происходящем, часть партийцев пыталась создавать внутри ВКП(б)
альтернативные группы, оппозиционные объединения, платформы, стремилась
организовать свободную дискуссию.

Поэтому, в конце 30-х годов Сталину пришлось вести борьбу на уничтожение
с инакомыслящими внутри самой правящей партии. Больше половины (по
другим данным более 70%) делегатов проходившего в январе-феврале 1934
года 17 съезда ВКП(б), было затем репрессировано и физически уничтожено.
К 1940-му году в компартии практически не осталось никого из тех, кто
вступал в неё в годы революции и гражданской войны. Установители новой
власти были репрессированы и уничтожены своими преемниками. (Похожие
процессы, но без физических репрессий, происходили во времена
перестройки и демократизации. Многие участники и активисты
демократического движения 1986-91 годов либо не пошли во власть, либо,
придя туда, в скором времени оказались для неё лишними и не нужными.
Тёплые места заняли совсем другие люди.)

Анализируя причины укрепления новой власти, необходимо учитывать
специфику организационного устройства советской компартии, которая,
среди прочего, отличалась от нормальной политической партии особой
жесткостью. В КПСС трудно было вступить и невозможно свободно, без
последствий выйти. Провозглашённый в уставе принцип «демократического
централизма» на практике означал абсолютный централизм без демократии.
Рядовые партийцы были полностью подчинены правящему номенклатурному
слою, а тот, в свою очередь, жёстко зависел от состоящей из 10 – 15
человек высшей руководящей группы. Всё было устроено таким образом, что
воля вождя легко транслировалась партийной массе, формально являвшейся
авангардом всего четвертьмиллиардного населением страны.         

Важным приемом из большевистского арсенала, служащего сохранению власти,
был механизм гласных, официальных запретов и ограничений. Иначе говоря,
власть открыто опиралась на силу. В считанные дни и часы после
октябрьских событий были запрещены и прекратили существование
оппозиционные газеты. Была введена цензура, полностью низвергнутая перед
этим февральской революцией. Несогласные с РСДРП(б) партии, а ими, как
очень быстро выяснилось, оказались все остальные российские партии,
лишились возможности функционировать легально.

   Между тем, новые высшие руководители РКП, хорошо ориентировавшиеся в
ситуации, понимали, что всю Россию зомбировать невозможно. Поэтому самым
важным фактором удержания власти с самого начала стало  насилие.
Характерное наблюдение  находим у писателя Владимира Солоухина. Правда
он не указывает источник приводимых сведений, а я нигде более с таким
материалом не сталкивался. Тем не менее, свидетельства писателя
представляются достаточно вероятными. В книге «При свете дня» (М., 1992)
В. Солоухин пишет, что к лету 18–го года для Ленина стало очевидно –
Россия не принимает его программы и тогда вождь начал обдумывать план
бегства из страны. Положение Ленина и всей правящей группы действительно
не раз и не два оказывалось висящим на волоске, никакой фатальной
предзаданности сохранения власти большевиков, конечно же, не
существовало. Узнав о планах вождя, к нему пришли Троцкий и Свердлов, 
вместе они нашли выход – было принято решение о переходе к массовому
красному террору.

Сам Ленин прямо и открыто писал о роли насилия в управлении советским
государством. Созданный большевиками новый государственный строй они
назвали диктатурой пролетариата.  Такую диктатуру Ленин определял как
власть «… ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно
правилами не стеснённую, непосредственно на насилие опирающуюся»  (В.И.
Ленин, Собр. соч., т. 41, с. 383). Чтобы лучше понять, чем отличалась
старая и новая власть, сопоставим два факта. В 1887 году группа
народовольцев совершила неудачное покушение на императора Александра
III. Власти провели расследование, судебное разбирательство и пять
человек, чья вина была доказана, приговорили к смертной казни… В 1918
году в Петрограде был убит начальник местной ЧК Урицкий. В ответ на это
в течение трёх суток по всем городам и весям без суда и следствия было
схвачено и расстреляно 10 000 человек.    

 

   

Советский проект как  декларирование  коммунистической идеи.

Что такое коммунистическая идея?

 

Описав происходившее после 1917 года как глубокий «разрыв с
переворотом», а точнее – революционный переворот с разрывом – мы
приходим к новой проблеме. Если старые ценности  столь радикально
отбрасывались, что же было помещено на опустевший пьедестал? Ведь
общество, как и природа, не терпит пустоты, и страна в целом не может
сохранять себя без серьезной сплачивающей идеи. Новая власть не могла
заниматься только отрицанием, ей требовалось какое-то оправдание и
обоснование своих действий. Ворвавшись в правительственные кабинеты с
помощью вооружённого восстания, отбросив все существовавшие до того
правила и нормы, революционеры не могли оправдать свои действия
существующими законами, не могли ссылаться на конституцию или итоги
выборов. Захват власти невозможно было оправдать ссылками на какие-то
более общие основания – например, на защиту народных традиций. Никак не
подходила и апелляция к принятым и усвоенным в прежней России
социально-политическим правилам, – монархии, Временного правительства, –
 против которых РСДРП призывала бороться. Большевики нуждались в
принципиально новых идеях, и эти идеи были у них изначально, причём не
какие-то кустарные, доморощенные. В дело пошли весьма серьёзные,
признанные, значимые, получившие распространение в Европе и за её
пределами тезисы об исторической роли пролетариата, о борьбе с
эксплуататорами, о всеобщем равенстве и свободе от наживы. Лозунги
эффектно адаптировались к российской специфике: хлеб – голодным, мир –
хижинам, война – дворцам и т.д. Всё вместе это составляло основу русской
коммунистической идеи и выглядело вполне убедительно и привлекательно.
Впрочем, почти с самого начала русская версия коммунизма предполагала
необходимость насилия над «классовым врагом». Причём  принцип насилия
трактовался так широко, что в 30-е годы врагом народа, по словам А.
Солженицына, оказался сам народ. Итак, на месте русской идеи вскоре была
возведена коммунистическая идея и некая  коммунистическая идеология. 

Определим сначала более точно, что называют коммунистической идеей. 
Никаких сенсаций, конечно, нас не ждёт, докапываться до «тайного» смысла
интересующего нас термина вовсе не придётся. Значение этого понятия
постоянно раскрывали не только специальные партийные документы, но и все
советские газеты, журналы, а также телевидение, радио и кино. 

И хотя на протяжении семи десятилетий декларировавшаяся цель и смысл
существования советского государства – коммунистическая идея – несколько
изменялась и модернизировалась, никаких принципиальных её переосмыслений
не происходило. В третьей и последней программе КПСС, принятой XXII
съездом в 1961 году, она  сформулирована наиболее кратко и сводится к
следующему – «коммунизм утверждает на земле мир, труд, свободу,
равенство, братство и счастье всех народов». 

 Некоторую эволюцию представлений о коммунистической идее можно выявить,
 анализируя,  как в советском искусстве из десятилетия в десятилетие
менялись образы вождей – Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, а также
выясняя,  как менялись акценты  внутри могучей четвёрки. Если в первой
редакции картины М. Ромма «Ленин в 1918  году», вышедшей на экраны за
два года до начала Великой Отечественной войны, вождь неоднократно
призывает «расстрелять врага», то в более поздних редакциях того же
фильма эти фразы вырезаны. В художественных произведениях 30-х годов
Ленин предстаёт не просто сторонником жестоких мер, он безжалостно
критикует тех своих сторонников, которые проявляют нездоровую
сдержанность в борьбе с врагом. (В 1921 году, после победы в Крыму над
армией Врангеля,  большевистский вождь Л. Троцкий потребовал расстрелять
40 000 белых офицеров. Все они добровольно сдались в плен под честное
слово М. Фрунзе, обещавшего сохранить им жизнь. И все эти люди не в
кино, а в действительности, были расстреляны.)   

Во время Отечественной войны советское искусство, в соответствии с
указаниями действующего вождя, совершило резкий маневр в сторону
патриотизма. Первым образы Родины и Сталина объединил А. Толстой.
Провозглашая тост на юбилее генсека в 1939 году, он оставил в подарок
потомкам чеканную формулу «За Родину! За Сталина!», затем многократно
растиражированную. На киноэкранах вождь стал появляться, как правило,
вовсе не с Лениным, а в том или ином сочетании с Суворовым, Кутузовым,
Нахимовым и даже с Александром Невским.

В трудные послевоенные годы коммунизм изображался как воплощение вечной
мечты о достатке и изобилии. В годы Хрущёвской оттепели был создан новый
миф – о хорошем дедушке Ленине и очень, очень плохом Сталине. Ленин
превратился в «самого человечного человека», стал символом гуманизма,
правда, гуманизм мог быть только «подлинным и социалистическим». В
брежневский застой коммунизм в первую очередь означал борьбу за мир,
против военной угрозой. Тогда же друзей Москвы, «борцов за мир» стали
ежегодно награждать «международной ленинской премией». В период
перестройки образ  Ленина снова меняется. В театрах ставится новая пьеса
М. Шатрова с характерным названием «Диктатура совести». В ней Ленин и
его соратники изображались как абсолютно честные, порядочные люди,
утверждающие общечеловеческую мораль и справедливость. Вождь партии
представал перед зрителем как настоящий новый Христос. (Правда, М.Шатров
не отвечал на вопрос – зачем же в таком случае большевики уничтожали
церковь?) Важной особенностью всех вариаций было то, что при любых
модификациях Ленин оставался «вечно живым».

Итак, в разные периоды советской государственности коммунистическая идея
и её глашатаи трактовались несколько по-разному, при этом почти всегда
представляя собой  набор наиболее значимых, общепризнанных, высоких
ценностей. Этот букет представлял собой компиляцию из Библии и Маркса,
дополненную лозунгами политико-прагматического характера. (К примеру,
норма из «морального кодекса строителя коммунизма» – «Кто не работает,
тот не ест» на самом деле есть слова из новозаветного послания апостола
Павла коринфянам.) «Комидея» изображалась достаточно привлекательно и, в
принципе, могла успешно пропагандироваться как внутри страны, так и за
рубежом.        

 

Неразгаданная доселе загадка состояла не в «комидее», а в том, что рука
об руку с ней всегда шла «комидеология». Было ли второе слово простым
синонимом первого, или оно обладало неким самостоятельным значением, в
чём его суть? – На эти вопросы нам теперь и предстоит дать ответ. 

 

 

Советский проект как реализация коммунистической идеологии.

Что такое коммунистическая идеология? 

 

Раскрыв любую советскую газету, вы встретите многократное повторение
термина «коммунистическая идеология», при этом вы никогда не увидите
раскрытие его содержания. Ссылки газет на статьи и речи Ленина тоже были
постоянными,  но книги  Ленина желающий мог прочитать, а книги под
названием «Коммунистическая идеология» не было ни в одной библиотеке.
Правда, какие-то «идеологические отблески» можно отыскать в советских
учебниках по историческому материализму, в словарях и энциклопедиях, но
все эти краткие ответы оказываются крайне невнятными, замутнёнными и
маловразумительными. Например, в «Философском словаре», изданном в
Москве в 1980 году, мы находим – «идеология – система взглядов и идей:
(вот спасибо!) политических, правовых, нравственных, эстетических,
религиозных, философских» (с. 123). Дальше говорится про надстройку,
научность и ненаучность и прочую дребедень.  Что-то действительно понять
про «комидеологию» из этих дефиниций совершенно невозможно.

Если за разъяснением обратиться к классикам нового учения, интрига ещё
больше обострится, поскольку именно К. Марксу принадлежит работа
«Немецкая идеология» (Соч., т. 3), впервые изданная в СССР в 1956 году,
в которой он показывает, что всякая идеология есть искажённая,
деформированная картина реальности. Что же до термина «коммунистическая
идеология», таковой никогда не употреблялся ни автором «Капитала», ни
его единомышленником Фридрихом Энгельсом и был им абсолютно неведом.

    

Стремясь избавиться от гнетущего невежества, найдя странный ответ у
якобы самого создателя «комидеологии», я обратился к трудам ведущего
западного специалиста по проблеме идеологии, немецкого философа Карлу
Манхейму. Внимательно перечитав его работу «Идеология и утопия», я
сделал из неё всего одну выписку: «В каждом обществе есть социальные
группы, главная задача которых заключается в том, чтобы создавать для
данного общества интерпретацию мира. Мы называем эти группы
«интеллигенцией» (К.Манхейм. Диагноз нашего времени. М., 1994. Идеология
и утопия, с. 15). Сказано точно, но это ответ не на наш вопрос.
Внимательно изучив ещё 300 страниц текста, я с сожалением констатировал,
что и на сей раз, практически ничего про «комидеологию» не узнал или,
точнее, узнал то, чего не ожидал. Стало понятно, что идеология вообще и
советская коммунистическая идеология – это очень разные, не совпадающие
феномены.

Тогда я решил поискать работы западных авторов, написанные специально о
коммунистической идеологии. Книга Алена Безансона «Интеллектуальные
истоки ленинизма» вышла в Москве в 1998 году, через год после публикации
во Франции. Её первая глава так и называется «Идеология». Увы,
убедительного ответа я не нашёл и здесь, хотя разные удачные наблюдения
и характеристики у А.Безансона встречаются. Специфика «комидеологии»
хорошо схвачена, например, в таком тезисе: «Идеология – это форма
верования, в котором больше нет ничего религиозного, и она всеми силами
отрицает, что она является верованием» (с. 26).       

В постперестроечное время я иногда оказывался на встречах и
конференциях, где присутствовали также главные идеологи компартии
последних лет. Люди, прежде абсолютно недоступные, оказывались рядом со
мной. Пользуясь случаем, я всегда задавал им один и тот же вопрос – что
такое «комидеология»?

21 февраля 2002 года в Санкт-Петербурге проходил гражданский форум. На
нём присутствовал бывший секретарь ЦК КПСС по идеологии В.А. Медведев. В
ответ на мой вопрос, Вадим Андреевич иронично улыбнулся, пожал мне руку
и ответил «Игорь, я занимался только идеологией перестройки». Несмотря
на мои настойчивые просьбы, добавить к сказанному он ничего не захотел. 
 

28 ноября 2003 года на презентации книги А.Н. Яковлева «Свобода – моя
религия» в Центральном доме литераторов в Москве на мой традиционный
вопрос бывший член Политбюро ЦК КПСС ответил без запинок –
«Нетерпимость! Это нетерпимость».  А потом добавил, – «нам нужно
вырваться из 1000-летнего рабства».   

5 января 2004 года в посольстве Швейцарии в Москве проходил неформальный
музыкальный вечер, где присутствовал М.С. Горбачёв. Когда начался
фуршет, я подошёл к Михаилу Сергеевичу, чтобы и ему задать свой вопрос,
но начал издалека. Напомнил, как в апреле 1990 года за создание
Демократической платформы в КПСС я был по команде из Политбюро исключён
из партии, а спустя 10 лет, вместе с приехавшим к нам на годовщину
Горбачёвым, отмечал демплатформовский юбилей…  Наконец, добрался и до
главного вопроса. «Да вы сами всё знаете и в книжках пишете, – стал
уходить от ответа бывший генсек. Но потом все-таки согласился пояснить.
«Комидеология – это попытка превзойти даже религию, исключить все другие
точки зрения и позиции», – сказал Михаил Сергеевич и дальше продолжал
развивать и растолковывать эту мысль.

По правде говоря, ко времени этих бесед, у меня уже был ответ на
ключевой вопрос. Но  хотелось себя проверить, вдруг «первоисточники»
раскроют что-то такое, чего мне в голову не приходило. Увы, никаких
откровений не случилось, впрочем, это показательно само по себе. Поэтому
вернусь к прерванному поиску, чтобы затем сформулировать и само решение.

 

В отличие от русской идеи, разобраться с «комидеологией» не   удавалось
ни через анализ семантического поля советской поэзии, ни через
контент-анализ партийной периодики… Тогда я попытался подойти к проблеме
с  другой стороны. Может быть, значение интересующего нас понятия
раскроется не через то, что в тексте присутствует, а через то, чему в
тексте присутствовать не позволяется? И ещё один нетрадиционный приём:
поскольку обращение к ранее проведённым научным исследованиям результата
не давало, следовало его поискать в художественной литературе и
искусстве. Известно, что серьезные художники, писатели часто раньше
других видят или, может быть, чувствуют закономерности, ни кем до них не
подмеченные.

В.М. Шукшин в своих дневниках как-то заметил: «Если бы половина всех
советских лозунгов была реализована, жизнь была бы уже раем». В 60-70-е
годы в оборот вошла такая характерная идиома – «не выдавайте желаемое за
действительное». В вышедшем в годы перестройки фильме Э. Рязанова
«Забытая мелодия для флейты» запомнилась специфическая сцена: по вагону
электрички идут с гармошкой два отставных идеологических работника и
поют развесёлую песню:

Мы не сеем, не пашем, не строим,

Мы гордимся общественным строем.

Мы бумажные важные люди,

И мы были, мы есть и мы будем.

Всё это, наконец, и привело к долгожданному выводу. В СССР  специально и
сознательно создавался разрыв между официальной картиной
действительности и самой этой действительностью, между жизнью и её
идеологической моделью. Картина жизни, представленная коммунистической
идеологией, всегда соответствовала коммунистической идее, а сама жизнь
ей противоречила! Теперь можно, наконец, понять, чем занималась огромная
армия идеологов от соответствующего отдела ЦК и курирующего его
секретаря ЦК, через ЦК всех союзных республик, через идеологические
отделы обкомов, горкомов и райкомов партии (плюс те же отделы в
комсомоле) до секретарей парткомов и цеховых секретарей всех предприятий
и учреждений.     

Коммунистическая идеология –  это искажение подлинной картины реальных
социальных процессов через полное утаивание от общества информации,
через её искажение с целью поддержания мифа о строительстве коммунизма.
Коммунистический миф, в свою очередь, был необходим как главный фактор
легитимации и сохранения существующей власти.

  «Комидеология» – это, фактически, самая широкая и всеобъемлющая
государственная цензура. Можно ещё уточнить: «комидеология» – это
совокупность тайных, никогда не объявлявшихся обществу принципов и
методов, в соответствии с которыми цензурируется весь доступный высшей
власти информационный поток, а также результат такого цензурирования,
т.е. сама препарированная информация. Поясню еще раз, «комидеология» –
это тайные принципы искажения информации а также  сама информационная
картина, являющаяся результатом такой обработки.

 

Итак, с помощью огромной идеологической машины, вся циркулирующая в
стране информация оказывалась под полным контролем государства. О том,
как именно этот контроль осуществлялся, я расскажу коротко. (Люди
постарше вряд ли об этом забыли, но нынешние среднее и младшее
поколение, как правило, не имеют никакого представления о
«комидеологии».)

Поставленные властями цели достигались несколькими способами. Весь
информационный поток, направляемый в страну из-за рубежа, немедленно
пресекался. Система радиоглушения лишала возможности нормально слушать
западные радиостанции, на западные газеты подписаться было нельзя, и
внутри страны они не продавались (за исключением нескольких столичных
гостиниц). Переписка с Западом фактически пресекалась. Причём само
существование системы информационного контроля (кроме глушения) власти
не признавали. Вспоминаю, в этой связи, историю одного хитроумного
француза, который постоянно отправлял на московские адреса заказные
письма антисоветского содержания с уведомлением о вручении. Письма,
разумеется, не доходили до адресата, уведомление не возвращалось во
Францию, и отсылавший регулярно получал хорошую финансовую компенсацию
за пропажу отправлений от Международной организации почтовой связи, в
которую входила и советская почта.     

Не менее жестко, чем внешняя, контролировалась информация и внутри
страны. Любой текст перед печатанием в типографии проходил цензуру,
которая официально не существовала и называлась Главлитом (полное
наименование этой организации, имевшей хорошо разветвленную структуру,
звучало так: «Комитет по охране государственных тайн в печати при Совете
Министров СССР»). В советских газетах, журналах, в книгах в выходных
данных почти всегда указывался не только тираж, объем и т.п., здесь
ставилась также буква и рядом с ней непонятные 5 цифр (например
Л-73771). Это и есть цензорный знак (в СССР не было периода без цензуры,
но был период, когда сам знак не ставился). Абсолютная цензурируемость
советских СМИ приводила к тому, что страна жила с отставанием на сутки
от всего остального мира. Кое-что из того, что они из выпусков новостей
знали сегодня,  мы узнавали только завтра.

Идеологическая обработка происходила повсеместно; на улицах вывешивались
соответствующие плакаты и лозунги. Все трудящиеся (не только члены
партии) должны были проходить через систему партийно-политической учёбы
и  регулярно повышали свой «идейно-политический уровень» по месту
работы, а иногда и с отрывом от производства. Каждый работник был обязан
усвоить официальную трактовку происходящих в стране и за рубежом
событий. В канун и во время советских праздников, юбилеев (100-летие
Ленина, 50-летие Октября и т.п.) идеологическая обработка резко
усиливалась. 

Индивидуальные поездки за рубеж практически не существовали, разрешались
только поездки в составе группы, где был соответствующий руководитель.
Для вхождения в такую группу требовалась, прежде всего, не виза другого
государства, а виза-разрешение советской госбезопасности – на право
выезда из своей страны. Для этого надо было иметь не только
соответствующую биографию, положительную характеристику с места работы,
но и пройти через гласный контроль-собеседование партийных органов и
негласный контроль органов КГБ. Несмотря на все эти меры, количество
невозвращенцев и перебежчиков постоянно увеличивалось.         

Описывать все ветви огромного идеологического древа – дело долгое, но не
могу не сказать об особой сфере деятельности – о людях творческих
профессий. Здесь контроль властей носил особо тяжёлый, драматический, а
иногда и просто трагический характер. Всякая написанная художником
картина, что бы быть выставленной в галерее, должна была получить визу
«выставкома», пьеса, чтобы быть поставленной в театре, а затем, чтобы
быть включённой в репертуар, должна была иметь разрешение «реперткома».
Аналогичный механизм существовал в отношении музыки, кино, литературы и
т.д. Что бы режиссёр мог начать съемку фильма – запустить его в
производство – требовалось пройти 14 цензурных инстанций, чтобы
законченная картина вышла в прокат, необходимо было получить ещё 7
цензурных разрешений.  Не должно удивлять, но и  не должно быть никогда
забыто, что Владимир Высоцкий за свою творческую жизнь ни разу не
выступил под отпечатанную афишу, зато посмертно, в разгар перестройки
был награждён «ленинской?!? премией». Василий Шукшин так и не снял свой
главный, задуманный за 10 лет до кончины фильм «Я пришёл дать вам волю».
Сколько книг не было написано, сколько рукописей сгорело, сколько
спектаклей не поставлено, сколько кинокартин оставалось на полках.
Сколько живых, творческих судеб было искромсано  идеологической
мясорубкой!

Продолжительное использование  «комидеологии» привело к тому, что в
70–80-е годы стало уже просто невозможно выступать на телевидении,
печататься в газете и при этом говорить своим голосом, высказывать своё
собственное мнение. Важнейшей проблемой, порождённой введением
«комидеологии», стала проблема свободы, прежде всего, свободы слова.
Свободную человеческую мысль сжимали страшные идеологические тиски.
Одновременно, «комидеология» была своеобразной «фабрикой грез»,
заменявшей и приукрашивающей реальность. Не религия, а «комидеология»
была духовным опиумом для народа. Духовные потребности, не
удовлетворяемые в реальной жизни, суррогатно компенсировались через
теле- и кинопрограммы. Причем, чем меньше действительность походила на
её идеологическую модель, тем активней и интенсивней становилась
идеологическая работа, или, точнее, обработка населения.

Во всех крупных библиотеках существовал тайный отдел, т.н. «спецхран» в
который не допускались обычные читатели. Здесь находилась свободная
западная, «самиздатская» и «тамиздатская» литература и здесь должны 
были «оттачивать» своё мастерство идеологи разного уровня. В результате
свободно высказываться, писать, творить в СССР стало, фактически,
невозможно. Через игольное ушко цензуры удавалось, не запятнав себя,
пройти лишь тем, кто в совершенстве овладевал эзоповым языком, кому
удавалось объясняться намёками. Вы помните как в последних кадрах фильма
«Доживём до понедельника» к зрителю обращается учительница? Она
обсуждает с коллегой–историком судьбу сгоревших школьных сочинений.
Оказывается, одно из них она успела прочитать и знает что в нём было
написано.  В этот момент оператор снимает лицо  крупным планом – мы
видим во весь экран глаза учительницы, которая говорит: «Счастье – это
когда тебя понимают».

«Комидеология» была в СССР главным нормообразующим институтом. Потому и
самым страшным преступлением в Советском Союзе были не какие-нибудь
банальные убийства, грабежи или изнасилования. Самыми страшными были
попытки преодоления цензуры, инакомыслие, диссидентство и самиздат, т.е.
внецензурное, свободное представление своих воззрений.

Слово «диссидент», т.е. человек не согласный  с коммунистической
идеологией, вошло в советский лексикон в начале 70-х годов прошлого
века, но люди, негативно относящиеся к происходившим в стране
изменениям, заявили о себе сразу, как только  эти изменения начались.
Власти с самого начала понимали, что воздействие на информацию, любое её
искажение, запрещение, подтасовывание не может стать абсолютной
гарантией лояльности общества. Поэтому, одновременно с созданием
коммунистической идеологии в узком смысле, т.е. устройства по
препарированию информации, была создана идеологическая система в широком
смысле –  аппарат воздействия непосредственно на людей. Всех, кто мог
оказаться опасным для новой власти, тем более реально ей
противодействовал, ждала разветвленная система предупреждений, наказаний
и санкций – от выговора, исключения из партии, понижения по службе,
увольнения до отправки в ГУЛАГ (Главное управление лагерей) на
принудительные работы без права переписки и с высшей мерой наказания.
Система ГУЛАГа описана Александром Исаевичем Солженицыным в его
запрещённом в СССР и  переведённом на десятки языков мира исследовании
«Архипелаг ГУЛАГ». Между тем, далеко не все страницы этой трагической
части советской истории перевёрнуты. Известна официальная цифра погибших
в Великой Отечественной войне – Советский Союз потерял 27 миллионов
человек. Количество погибших в результате ленинско-сталинских репрессий
до сих пор официально не названо, хотя по оценкам демографов, историков
и других специалистов оно превышает количество погибших в войну. Сколько
людей вообще пострадало от незаконных репрессий – не известно даже
приблизительно. Работавшая более 10 лет государственная Комиссия по
реабилитации жертв политических репрессий при президенте СССР, а затем –
при президенте РФ во главе с неизменно возглавлявшим ее А. Яковлевым,
подобные отчёты не представила.

Подытоживая, можно сказать, что в широком смысле слова идеологическую
работу, сознавая или даже не сознавая это, выполняли миллионы людей,
среди них – пограничники и «глушилщики», октябрятские вожатые и газетные
редакторы, сочинители песен и охранники ГУЛАГа. И все это делалось ради
настойчивого напоминания альтернативы: веришь в советский коммунизм –
будешь достойным обитателем «соцлагеря», не хочешь верить – отправляйся
в лагерь исправительный. Вся эта огромная, многоуровневая, всё
пронизывающая скрыто-открытая разветвлённая система существовала как
добавление к коммунистической идее, её и следует называть
коммунистической идеологией. 

Рассуждая об идеологии, советские учебники совершенно справедливо
отмечали, что господствующая идеология – это воля господствующего
класса, возведённая в закон. Спрашивается, кому была нужна
мифологизированная, абсолютистская картина мира, согласно которой «там»
всё умирало и загнивало, а «тут» всё было самым передовым и
прогрессивным? В сохранении «комидеологии» была кровно заинтересована
реальная власть, никогда не называвшая себя вслух по имени –
«партгосноменклатура». 

Созданная «комидеологией» модель делала власть правящего класса
абсолютной и неприкасаемой. Ему она и была нужна. Власть была
сконструирована таким образом, что требовалось её непрерывно восхвалять.
Сколько-нибудь серьезный и объективный разбор её природы, критика её
основ или просто критика власти становилась не просто невозможной, она
объявлялась антисоветским преступлением. Ведь критиковать самое
передовое могут только заклятые враги трудового народа, по отношению к
которым Ленин призывал быть абсолютно безжалостным! Собственно говоря,
по официальной «комидеологической» версии никакой специфической власти
вообще не было, был просто «авангард рабочего класса и колхозного
крестьянства». Таким образом, система самозамыкалась, постоянно
воспроизводя самое себя.            

Вопрос об устройстве и функционировании «партгосноменклатуры» – это
отдельная большая тема, исследование которой, кроме упоминавшейся работы
М. Восленского, у нас почти не проводилось. Приведу здесь только самые
краткие выводы из нее. Номенклатура – ограниченный круг руководящих
чиновников – имела своё специфическое строение. Высшее руководство,
например, Политбюро, утверждали список руководителей следующего уровня,
которых оно назначало. Этот второй уровень начальников подбирал и
назначал свой слой чиновников более низкого ранга и т.д.  Правила
назначения, перемещения, повышения по службе никак не зависели от тех,
кем руководят. Всё определял тот, кто руководит. Главным достоинством
чиновника были не профессионализм и квалификация, а его преданность
вышестоящему боссу. Поэтому министром культуры мог быть химик, а
министром коммунального хозяйства – однополчанин генсека, работавший до
этого директором бани. 

Провалив работу на своём посту (ведь указания сверху были в интересах
верха, а не в интересах народа и государства), номенклатурщик не мог
быть снят, его перемещали на другой пост в другом регионе страны, часто
с повышением. Главным стимулом чиновника к выполнению вышестоящих
указаний была тайная, строго ранжированная система привилегий, которая
делала жизнь властителей совершенно непохожей на жизнь обычных советских
людей. Попав в эту систему и вкусив её прелести, номенклатурщик
оказывался абсолютно деморализованным, не способным говорить правду,
принимать эффективные решения. Самым страшным для него было выпасть из
системы  и лишиться льгот. Аналогии здесь просматриваются не только с
Киевской Русью, но, увы, и с  современностью, с Россией постсоветской.
По данным М. Восленского, численность советской номенклатуры составляла
приблизительно 2 миллиона человек.    

 

Почему коммунистическая идеология  -  это ложь. 

 

Мы выпустили массу критических стрел в адрес «комидеологии». Однако наш
воображаемый оппонент может возразить, что все это больше напоминает
житейские рассуждения,  чем научный аргументированный анализ. Да и
существуют ли объективные основания, для того, чтобы считать эту
идеологию несостоятельной? А может быть мы действительно «… впервые в
мире» шли «… по непроторённым маршрутам», «но враги клеветали», «а
прогрессивное человечество», несмотря на  «временные трудности» 
приближались-таки к заветной цели?  Давайте разберёмся в этом философски
беспристрастно. Прежде всего, я предлагаю вступить в дискуссию честным и
принципиальным оппонентам. 

Главный тезис «комидеологии» состоял в том, что победа коммунизма
объявлялась неизбежной, причём во всемирном масштабе (На самом деле,
увы, мы являемся свидетелями всемирного поражения коммунизма). Что же
касается нашей страны, то здесь, как утверждалось, одерживая одну победу
за другой, уверенной поступью наступал социализм. За семьдесят лет о
построении социализма официально объявлялось трижды. В марте 1939 года в
Москве прошёл ХVIII съезд ВКП(б).  Его делегаты подвели итоги 2-й
пятилетки и отметили, что социализм у нас в основном построен.  Утвердив
3-й пятилетний план, съезд констатировал вступление страны в полосу
завершения социалистического строительства. Несколько раньше, в декабре
1936 года (в разгар проводимых НКВД репрессий), была принята сталинская
конституция, провозгласившая СССР социалистическим государством. Через
20 лет, в конце 1950-х годов, руководство партии объявило, что социализм
у нас победил полностью и окончательно. А ещё через десять лет
генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев опубликовал статью, в которой
делился с читателями выводом о построении в СССР развитого
социалистического общества. Задолго до написания этой статьи, в речи на
III съезде комсомола Ленин обещал построить коммунизм в 30–40-е годы, но
заявление лидера большевиков никогда не комментировалось партийным
руководством, зато в 1961 году очередной съезд загодя объявил 1980 год
временем построения коммунизма в СССР. Впрочем, серьезные трудности и
неясности возникли задолго до объявленной даты.   

Несмотря на все цитировавшиеся документы и заявления, можно утверждать,
что ни коммунизм, ни социализм,(развитой или неразвитой) в Советском
Союзе построены не были, и что «комидеологи», как им и было положено,
занимались мистификацией. Чтобы это доказать, необходимо разобраться ещё
в одном запутанном вопросе – что же такое социализм. Дело в том, что как
его критики, так и сторонники понимают социализм по-разному. Известный
антисоциалистический теоретик и Нобелевский лауреат, австрийский
профессор Фридрих Хаек пишет, что социализм – это, прежде всего,
плановая, управляемая государством экономика и отсутствие рынка. (См. Ф.
Хаек. Дорога к рабству. Лондон, 1983). Лидер КПРФ, доктор философских
наук Г. Зюганов считает, что социализм – это коллективизм, а поскольку в
России испокон веков существовала община, значит, не только мы, но и
наши предки были социалистами. Можно привести и другие соображения.

?oe

?oe

„

Ћ

љ

Т

?oe

?oe

?oe

Pплуатации человека человеком. Иначе говоря, рабовладелец, как и феодал,
и капиталист, присваивает себе часть продуктов, произведённых
подвластным классом. Эксплуатируемые, соответственно, недополучают часть
того, что сами производят. А вот социализм, согласно Марксу, есть первая
в истории человечества формация, утверждающая социальную справедливость.
При социализме нет враждебных классов, и потому никто не может
использовать продукты чужого труда. Именно этот принцип вызывал огромную
симпатию трудящихся разных стран.

Лев Троцкий, главный соратник и единомышленник Ленина, изгнанный
Сталиным из страны, в 1936 году опубликовал книгу «Преданная революция»,
которую принято считать его главной теоретической работой. В этом
исследовании Троцкий, на основании имевшейся у него статистики и других
источников, пожалуй, впервые  показал, что эксплуатация в Советском
Союзе существует. Позднее, уже в 80-е годы, некоторые
диссиденты-экономисты в СССР и других социалистических странах выявили,
что эксплуатация здесь не просто существует, её уровень оказался заметно
выше, чем в так называемых странах капитала. Существовал и класс,
который присваивал чужой труд. Югославский учёный Милован Джилас и, уже
упоминавшийся эмигрировавший из Советского Союза профессор Михаил
Восленский подробно исследовали и описали этот класс, который теперь
принято называть номенклатурой. Несмотря на то, что публикация подобных
исследований и даже ссылка на них в советское время была категорически
запрещена, общество и без того правильно ориентировалось в происходящих
процессах. Не случайно в канун официального построения коммунизма в
стране был популярен такой анекдот. 

Армянское радио спрашивали: 

– Ч то такое капитализм?

– Это эксплуатация человека человеком, - отвечали из Еревана.

– А что такое социализм?

– Это когда всё наоборот.

 

Современная европейская социал-демократия, а социалисты находились или
находятся у власти почти во всех странах западной Европы, подходит к
определению интересующего нас понятие несколько иначе. Социнтерн
согласен с тем, что отказ от эксплуатации представляется весьма
привлекательным, но на практике он едва ли достижим. Коллективная
собственность, отказ от эксплуатации, справедливое распределение
заработанного возможны в рамках отдельных предприятий и производственных
коллективов (так происходит в израильских кибуцах, в испанском
кооперативе Мандрагона и т.д.).

Но создать целое государство без эксплуатации едва ли кому удастся,
считают современные социалисты. Поэтому, не отказываясь от замечательной
идеи, они стремятся к её реализации другими способами. Справедливость
государственного устройства регулируется через справедливые налоги и
многочисленные социальные программы. Считается, что правильная налоговая
шкала должна иметь нарастающий характер: выше доходы – выше налоги. Те,
кто нуждается в помощи – инвалиды, старики, многодетные семьи, молодежь
могут рассчитывать на поддержку государства.  Все эти
социально-политические программы осуществляются европейскими
социалистами многие десятилетия. Характерно, что в богатом Евросоюзе
численность миллиардеров не велика, к тому же она сокращается. Зато
много миллиардеров имеется в США и их число возрастает в современной
России, где, по официальным данным, треть населения находится за чертой
бедности.   

 Тем не менее, некоторые исследователи делают вывод, что в СССР всё-таки
существовал социализм, ведь кроме зарплаты, люди получали поддержку из
так называемых «общественных фондов потребления». Бесплатное обучение
дополняло бесплатное здравоохранение, жилье также большинство граждан
получало совершенно бесплатно. 

В действительности в плане социальных гарантий  СССР только на первый
взгляд близок к обществу справедливости. Если высчитать зарплату граждан
с поправкой на упомянутые льготы, окажется, что СССР и здесь был
уникален. Дело в том, что Советское государство в первую очередь
помогало богатым, а не бедным. Например, в 1970-е годы бюджет
обслуживавшего только высший слой номенклатуры 4-го главного управления
Минздрава СССР равнялся половине всего бюджета этого министерства. А как
было с жильём? Токарь Петров мог стоять в очереди на квартиру всю свою
жизнь, а секретарь обкома Степанов получал её сразу, в лучшем доме и в
лучшем районе. То же происходило с льготными путёвками, возможностью
обучения в престижных вузах, работой за рубежом и т.п. и т.д. Дефицитные
товары, продукты без ограничений, да ещё и по льготным ценам
номенклатура получала в закрытых распределителях. Потребности обычных
трудящихся обеспечивались на самом низком и некачественном уровне.

 

Можно определить социализм ещё по-другому. Анализируя пять формаций – от
первобытной общины до коммунизма, – И. Сталин в своей работе «Вопросы
ленинизма» указывал, что «при рабовладельческом строе основой
производственных отношений является собственность рабовладельца…, при
феодальном строе основой производственных отношений является
собственность феодала…» и т.д. (126) Соответственно при социализме
экономическим и политическим хозяином страны должен быть социум, то есть
общество, народ. Однако, всем известно, что никакой демократии и
народовластия в тоталитарном Советском государстве не было, значит и в
этом смысле говорить о социализме не приходится.

Можно искать ещё какие-то дефиниции и пытаться применить их к нашему
недавнему прошлому – и всё равно с социализмом ничего не получается. Всё
тот же Ленин писал о более высокой производительности труда как главном
условии победы нового общественного строя. В СССР, как и в других
соцстранах, производительность труда всегда оставалась ниже, чем в
странах запада.

 

 От всех этих рассуждений читатель может совсем запутаться – где
социализм был и где его не было? Какое понимание этого термина
правильное, а какое нет и вообще, социалисты – это что-то положительное
или отрицательное? Терминологическая каша, понятийный винегрет
присутствует во всей нашей периодике, публицистике и даже в научной
литературе. Невозможно вести сколько-нибудь серьезное обсуждение
вопроса, если в исходные термины вкладывается разный, тем более,
противоположный смысл.  На сегодняшний день понятие «социализм»
сделалось слишком многозначным. Кроме вышеназванных, говорят ещё о
русском, арабском, кампучийском социализме и т.д. и т.п. Я убеждён, что
ситуацию необходимо и можно прояснить, а для этого полезно выделить три
основных значения термина.

1.      Марксов социализм с преодолением эксплуатации и отчуждения, с
особой ролью пролетариата и с социальной справедливостью, социализм и
коммунизм как начало подлинной истории человечества, как выход из
предыстории – это понятие чисто теоретическое и гипотетическое, в полном
объеме никогда и нигде не реализовывавшееся. Трудно спорить с тем, что в
начале XXI века принцип – «каждому по потребности» воспринимается как
утопический, но ведь история ещё не закончилась. Добавлю, что сама по
себе разработанная Марксом и его предшественниками коммунистическая идея
может быть оценена вместе с христианской, гуманистической идеями, как
самый светлый проект, как самая замечательная утопия, порожденная
человеческим разумом.

 

2.      Социализм европейской социал-демократии, социализм Вилли Брандта
и Улофа Пальме представляет собой честную попытку реализовать
абстрактный замысел. Стремление к социальной справедливости,
перераспределение доходов очень привлекательны, хотя они непременно
порождают негативно-проблемный момент. Они всегда ведут к росту
бюрократии, на долю которой и выпадает учёт и перераспределение доходов.
Но если бюрократия находится под надёжным общественным контролем, можно
говорить об удачном воплощении замысла и о втором типе социализма.

 

3.      Социализм Советского Союза и социалистических стран лишь по
названию напоминает утопию Маркса. Миф о строительстве социализма в СССР
– самая большая мистификация ХХ века. На практике мы имели дело с
номенклатурно-тоталитарным государством, вталкивавшим своих подданных в
жёсткие рамки коммунистической идеологической цензуры. Ответственность
за происходившее в первую очередь несёт власть, хотя в целом решение
проблемы ответственности очень непростое. Кроме того, для полноты
картины надо иметь в виду, что даже чисто лозунговая ориентация на
великие идеи имела отдельные позитивные последствия, некоторые из
которых мы ещё будем обсуждать.   

    

С учётом сказанного, полезно немного отступить от жёсткой логики
повествования и сделать некоторые промежуточные выводы. После
радикальных властных перестановок, кульминация которых пришлась на 1991
год, общество, приученное советским руководством к формулированию целей
движения, долгое время ждало ответа на вопрос – куда мы теперь идём? По
сей день ни менявшиеся главы нашего государства и  правительства, ни
другие высшие руководители ни разу на этот вопрос не ответили. Такое
положение не является результатом случайного недосмотра. Ответ на этот
вопрос оказывается крайне затруднительным не в научно-теоретическом, а в
конкретно политическом контексте.  Если объявить, что мы идём к
капитализму, всякий обучавшийся в советском вузе спросит – а зачем же
идти от социализма к капитализму?  Если объявить, что мы идём к
социализму, возникает ещё более недоуменный вопрос – зачем же идти от
социализма к социализму? 

Корень проблемы на самом деле глубже, трудность связана не с ответом на
вопрос, куда мы идём, а с ответом на вопрос, откуда мы идём. Если
признать, что никакого социализма в СССР никогда не было, возникает
множество разноплановых следствий. Это петровские реформы, как бы дорого
они не стоили, проводились во имя России. А ради чего разрушалась
историческая Россия, зачем уничтожалась церковь, ради чего миллионы
отправлялись в ГУЛАГ, репрессировались народы, создавался мировой
социалистический лагерь?  Кто будет выносить юридическую оценку
вселенского обмана, совершённого руководством большевиков? Очевидно, что
наше общество претерпело слишком много стрессов, эмоциональных испытаний
и разочарований. Ворошить ушедшее или не совсем ушедшее прошлое очень
больно и неприятно. И все-таки, не нагнетая новые страсти, стоит
набраться мужества и найти правильный и честный ответ, соразмерный с
нынешним положением и состоянием нашего общества. Оставлять открытым
вопрос о нашем будущем и нашем прошлом   далее невозможно, ибо это
обрекает страну на бессмысленное отставание и плутание в полумраке, это
лишает возможности совершить столь необходимый России духовный и
экономический прорыв.

     

На этих страницах я подверг системному анализу и критике
коммунистическую идеологию. Понимаю, что не все оппоненты согласятся со
сказанным. Поэтому приведу ещё несколько аргументов, которые не
являются, так сказать, последовательными звеньями некоей железной
логики. Это «идеологические антифакты», которые когда-то поразили меня
самого.

В Советском Союзе, после объявления о победе и построении социализма,
репрессиям, как известно, подвергались не только миллионы отдельных
граждан, существовали также целые «репрессированные народы». Трудно быть
кратким и беспристрастным при обсуждении таких тем, и всё-таки, нельзя
не подчеркнуть, что народ, согласно той же марксистской доктрине,
является подлинным творцом и хозяином истории, а противостоят ему
враждебные эксплуататорские классы. Все народы, трудящиеся всех стран –
это братья по классу. И объявлять целый народ врагом может только
глубоко антинародная власть.

Недоумение остается и в связи с «реабилитацией репрессированных
народов», происходившей после 1991 года. Выходит, что данный конкретный
народ невиновен, но  какой-то другой народ может быть объявлен
виноватым. На самом деле нам нужны юридические определения в отношении
тех, кто творил беззаконие, а не только оправдание невинных.

         

Еще одно соображение. В начале 1979 года четыре месяца я провёл в
командировке в Варшаве, заканчивал работу над кандидатской диссертацией
о польской социологии телевидения. Побывав во многих книжных магазинах,
я с интересом обнаружил фактически запретные в СССР издания Библии,
причём на разных языках – английском, французском и даже армянском. В
выходных данных указывалось, что книги отпечатаны в Южной Корее. Я
задавал себе вопрос – откуда в Сеуле нашлись такие специалисты по
армянскому языку и христианству? Через некоторое время удалось выяснить,
что книги отпечатаны в Советском Союзе и снабжены фиктивными выходными
данными. Как говорится, деньги не пахнут, за рубежом номенклатура охотно
зарабатывала на том, с чем дома принципиально и непримиримо боролась.

А вот другой сюжет. В Советском Союзе существовала своеобразная традиция
- проходившие в Кремле партийные съезды всякий раз приветствовали
пионеры-ленинцы. Под бой барабанов и звуки горнов они входили в зал и
читали наизусть идеологические четверостишия. На самом деле всю эту
мистификацию исполняли солдаты кремлёвского полка, которым
предварительно брили ноги и повязывали пионерские галстуки.

Ситуации идеологического цинизма далеко не всегда заставляют улыбаться.
Приведу пример совсем другого рода. Вскоре после прихода Гитлера к
власти, в Германии начались гонения и преследования коммунистов. Части
из них удалось бежать из  страны, большинство добралось и скрылось в
государстве их мечты – в Советском Союзе. Между тем, отношение Сталина к
Гитлеру менялось. В 1939 году в Москве был подписан печально знаменитый
договор Молотова – Риббентропа. После его подписания Сталин приказал
передать всех бежавших в СССР антифашистов своему новому немецкому
другу. Памятный скорбный знак этой нечеловеческой лживости и жестокости
по сей день ни в Москве, ни в Берлине не поставлен.

      

Проанализировав крайне важное для нас и не проясненное прежде понятие
«коммунистическая идеология», мы продолжим его исследование. Нам
предстоит рассмотреть идеологию в узком смысле, как систему тотального
информационного контроля, выяснить принципы её устройства и способы
действия. 

 

 

Основные свойства и характеристики «комидеологии».

       

Идеологическое пространство.  Выяснив, что такое «комидеология»,
разобраться в «комидеологическом пространстве» не составит большого
труда. Главная его особенность  состояла во всеохватности. В СССР не
было такой части общественной или личной жизни, интеллектуальной
активности, духовного проявления, где можно было бы сказать – «здесь
идеология не действует». Она контролировала всё в доме и на работе, в
лесах и в полях, на земле, под водой и в космосе, в детстве, в зрелости
и в старости… Над страной в целом и над каждым её подданным опустился
железный идеологический занавес. Правильнее даже говорить не об
идеологическом пространстве, а об идеологическом объеме. О том, как
отсекалась внешняя информация и контролировалась внутренняя, я уже
писал. Замечу только, что последствия вырванности советских людей из
мировой истории и культуры проявляются по сей день, и представляют
отдельную серьёзную проблему. Сделав некоторые пояснения, остановимся на
том, к каким результатам приводила идеологическая всеохватность. 

Жизнь каждого индивида, независимо от его желания,  приобретала
невидимый, но, самый значимый для власти, идеологический компонент. Во
всей своей деятельности человек терял свободу и самостоятельность, он
должен был всегда соответствовать и во всём руководствоваться… Партия,
как высшая идеологическая инстанция, была руководящей, точнее, тотально
руководящей и всенаправляющей силой. В таком пространстве главная
задача, скажем, высшей школы состояла не в подготовке квалифицированных
специалистов – это дело второе, а в подготовке убеждённых борцов за
правое дело. Участники спортивных соревнований не просто бегали и
прыгали, но обязаны были высоко нести честь советского спорта. В армии
главной была не боевая, а политическая подготовка. Космические ракеты
взлетали у нас не просто с космодромов, они опирались на
социалистический строй. Ежеквартальный план осеменения овцематок в
каждом колхозе утверждал райком партии! И это, уверяю, никакой не
анекдот и не розыгрыш. Оттого и всякий неуспех в учёбе, неудача в
космосе, проигрыш в спорте были не просто поражением, но приобретали
идеологический статус. О возникавших в разных местах чрезвычайных
ситуациях говорить сколько-нибудь подробно не полагалось или вообще
запрещалось. Агентство ТАСС обычно не информировало о стихийных
бедствиях, транспортных авариях, эпидемиях и т.п., «поскольку диабета в
стране советской нет!»,  саркастично замечал изгнанный из этой самой
страны А. Галич.

Каждый, кто преуспевал в деле идеологизации, получал специальное
поощрение – от повышенной ленинской стипендии, до высшей государственной
премии, разумеется, тоже ленинской. Оплата в «стране победившего
социализма» была вовсе не по труду, как призывали классики, а по
идеологической ангажированности.  Особые идеологические заслуги
отмечались даже после ухода в мир иной, – соответствующему активу отвели
кремлёвскую стену и другие привилегированные места захоронения по всей
стране.    

Между тем, сделав идеологическое пространство безграничным и
всеохватным, номенклатура породила тем самым множество проблем. Объявив
идеологический скрежет подлинным голосом трудового народа, идеологи
попадали в крайне неприятное положение, когда глас народа действительно
прорывался, и люди видели жизнь такой, какой она на самом деле была.
Подобные ситуации возникали изредка, но оставались в памяти надолго.
Например, в 1980-1981 годах в Польше за считанные недели возник
10-миллионный профсоюз «Солидарность» во главе с рабочим гданьской
судоверфи Лехом Валенсой. Власти ввели военное положение, были приняты
дополнительные ограничения на деятельность партий, на работу СМИ. Даже
члены ПОРП (польской компартии) не могли проводить партсобрания, работа
первичных ячеек была заморожена. Однако Политбюро ЦК ПОРП, как ни в чём
не бывало, продолжало выступать от имени всего народа, подтверждая
устремлённость страны в светлое будущее. Как говорится, если мы идём к
светлому будущему, то не от хорошей жизни. Подобные акции, конечно же,
не могли проходить бесследно. Они наносили удар и работали на распад
самой коммунистической идеологии.

А вот другой круг проблем. Наука, в отличие от идеологии, признаёт как
наличие познанного, так и существование белых пятен неизвестного.
Процесс познания бесконечен, он никогда не может завершиться.  А идеолог
был вынужден на любой вопрос давать ясный и однозначный ответ,
какие-либо сомнения исключались,  ответ «не знаю» не допускался. В
результате, когда выявлялись некие феномены с непонятным статусом, они
становились запретными и говорить о них было невозможно. Именно поэтому
в СССР не разрешались публикации об НЛО, биополях, экстрасенсах,
астрологии, парапсихологии… Эти темы обсуждать было нельзя, а разного
рода целители подвергались уголовным преследованиям. Правда, власти не
могли объяснить, за что они их наказывают, ведь биополя не существуют?!

Категоричность идеологических оценок исключала возможность существования
каких либо иных взглядов и позиций, кроме официальных. Это
обстоятельство, в свою очередь, делало невозможным существование
нормальных общественных дискуссий, без чего невозможен поиск истины.
Изредка организуемые в прессе худосочные полемики – от спора между
физиками и лириками до всенародного обсуждения брежневской конституции –
носили угрюмо искусственный, ограниченный характер. Абсолютизация
идеологии вела в тупик, ибо она означала остановку процесса познания в
бесконечно меняющемся мире. Гуманитарные и общественные науки в полной
мере существовать в СССР вообще не могли, ибо задача исследователя
сводилась к доказательству заранее известного идеологического тезиса, а
не к выявлению чего-то принципиально нового. Одной из первых жертв
идеологии стало само      коммунистическое учение. С тех пор, как в
1930-е годы марксизм перестал быть сферой полемики и дискуссии и
превратился в мертвый монолит, он перестал быть и научной теорией. За 70
лет победившего марксизма  советская социальная наука не сделали ни
одного признанного в мире открытия. Она не внесла ничего нового в
понимание бурно меняющейся социальной реальности. Более того, идеология
оказывалась непреодолимым тормозом на пути новых теорий и концепций.
Поскольку марксизм объявлялся единственно верным учением, всякий
не-марксизм – оказывался изначально неверным, а все вытекающие из
«не-марксизма» выводы в сфере психологии, медицины и т.д. тоже
оказывались неприемлемыми. Это обстоятельство привело, например, к
запрету в СССР школы психоанализа. В современном сложном
постиндустриальном обществе значительная часть людей сталкивается с
различными психическими проблемами, эффективно разрешаемыми методами
психоанализа. Но из-за абсолютистского характера идеологии, неизвестно
какое количество граждан СССР было лишено возможности получать
соответствующую помощь. 

Для того чтобы правящая в СССР номенклатура могла из десятилетия в
десятилетие сохранять свою власть, информационный поток необходимо было
не только всеохватно контролировать, но и вписывать его в специфическое
идеологическое время. Посмотрим, что оно собой представляло.

 

Идеологическое время. История человеческой культуры знает три модели
социального времени – круговую, точечную (дискретную) и линейную. Чтобы
понять специфику комидеологического времени, имеет смысл прежде
остановиться на характеристике указанных культурно- временных
модификаций. 

 

Древнейшие народы, которые жили 10, 20, 30 тысяч лет тому назад, были
убеждены, что всё в этом мире повторяется и происходит по кругу. Цикл
повторения может быть коротким – как вдох и выдох, как смена дня и ночи,
прилива и отлива; может быть по длиннее – как биоциклы в организме
человека, как смена фаз луны. Интервалы могут быть  ещё более
продолжительными – как чередование засушливого сезона и сезона дождей,
как смена времён года. В конечном счёте – об этом повествуют
древнеиндийские Ригведы – сама Вселенная, состоящая из галактик, звёзд,
космического пространства, – есть пульсирующий огонь. Чуть позже, в VI
веке до н.э. древнегреческий мудрец Гераклит писал: «Этот мир не создал
никакой Бог и никакой герой, но всегда он был, есть и будет огнём,
мерами загорающим и мерами потухающим». Короче говоря, древним мир
представлялся как совокупность замкнутых циклов разной
продолжительности, из чего следовало, что никакой открытости,
неизвестности, непознанности не существует. Как говорят американские
индейцы, «завтра» – это просто новое имя для «сегодня». Сама глагольная
форма будущего времени появилась в языке относительно недавно,
значительно позже возникновения форм прошлого и настоящего времени. 

Представления о замкнутости времени сохранялись так долго, что частично
дошли до наших дней и отразились в современной культуре. Например, новый
год, каким бы по счёту он не был, изображается во всех странах
младенцем, а человека отмечающего 20-й,  50-й или 70-й день рождения
иногда дергают за уши, требуя, чтобы он кричал как малыш и изображал
новорожденного. Дескать, всё повторяется и начинается заново.    

   

Вторая модель – точечно-дискретная – возникла на обломках круговой. В
VI-V веках до нашей эры жители древнегреческих полисов стали приходить к
убеждению, что на самом деле не всё повторяется и не всё происходит по
кругу. Случаются и неожиданные, неритмичные, разовые, а значит не
предсказуемые явления. Стало понятно, что мир изменяется, а не движется
по кругу, но оставалось не ясно, в каком же направлении происходят
изменения.  Тогда всё происходящее греки стали воспринимать как
происходящее здесь и сейчас, как точку, как событие одноразовое. В
результате циклическую модель мира сменила точечная. Такой подход
сегодня тоже можно встретить. О человеке, который во всём разочаровался,
обычно говорят – он живёт одним днём. В известной песне поётся: «есть
только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь».

  

Начало нового летоисчисления связано с тем, что древние евреи принесли в
Европу линейную модель времени. В тот период люди пришли к заключению,
что у каждого процесса есть прошлое, оно может быть прослежено, есть
существующее сейчас настоящее и будет некое заранее неведомое будущее.
Восприятие мирового процесса как процесса перехода от прошлого через
настоящее в неизвестное завтра – есть суть линейной модели времени.
Переходом к линейной модели обусловлено возникновение науки, в частности
истории. С тех пор, как образовалась амбразура будущей неизвестности, её
стремятся закрыть телом научного прогноза и предвидения.

 

Теперь пора выяснить, в чём же особенность «комидеологического» времени.
Во-первых, это время без открытого будущего. Для идеологии никакой
принципиальной неизвестности не существовало, заранее было ясно, что
«силы мира победят», что «планы партии будут выполнены», что «победа
коммунизма неизбежна». И вообще, все советские люди обязаны были жить «с
верой в светлое будущее». Такое замкнуто-остановившееся время, когда «и
дольше века длиться день», а действительно новый день не может наступить
в принципе, наносило страшный удар по изначальному смыслу человеческого
существования.

Можно сказать точнее и жёстче – существование человека оказывалось
просто бессмысленным. Что бы вы ни делали в такой «временнОй тюрьме» -
ударным трудом крепили оборону или, наоборот, вынашивали милитаристские
замыслы против первого в мире государства рабочих и крестьян – всё равно
планы реакции были «обречены на провал», а «силы мира – победят».
Бессмысленность, заидеологизированность существования приводила, по
мнению некоторых психологов и социологов, к возрастанию в СССР числа
самоубийств.  В конечном счёте, она привела к самоубийству самого
государства, ибо ни один «советский обществовед» в принципе не мог выйти
за рамки закрытого времени и предсказать кризис. В противном случае он
становился «антисоветчиком» и тут же попадал в объятия «идеологии в
широком смысле слова».  Цели социальных наук заключались в подтверждении
заранее известных идеологических тезисов, но ни в коем случае не в споре
с ними.

Поскольку реальное будущее всегда отличалось от идеологически
предсказанного, идеологам постоянно приходилось отыскивать причины и
находить объяснение несвершившемуся. Решение этого парадокса, в условиях
сохранения идеологии, состояло как в постоянном поиске врагов, так и в
непрерывном пересмотре и переинтерпретации прошлого, в пересмотре
«исходных позиций». Оба эти приёма часто сочетались и врагов находили в
прошлом. Такой процесс особенно характерен для сталинских времён, когда
сегодняшних героев завтра приходилось объявлять врагами. Теоретическое
обоснование этого подхода сформулировал сам вождь, который предупреждал,
что и вредитель может замаскироваться и прикинуться ударником.  Надо
заметить, что этот принцип применялся не только к руководителям второго
или третьего эшелона, он действовал в отношении всех первых лиц партии,
кроме самого Ленина (Впрочем, некоторые авторы считают, что смерть
Ленина была искусственно ускорена действиями его единомышленников).
Каждый генсек объявлялся учеником и продолжателем дела великого Ленина.
Но после его смерти или отстранения от власти, оказывалось, что на самом
деле деятельность Сталина была отягощёна культом личности, Хрущёва –
волюнтаризмом, Брежнева – консерватизмом и застоем…

Как вытекает из всего сказанного, «комидеологическая» модель времени не
совпадает ни с одной существовавшей в истории временной модификацией,
вместе с тем, она включает элементы каждой из них, образуя некое
парадоксальное целое. В этом целом – закрытое будущее, и в каждой
конкретной точке, и только в ней, открытое прошлое. СССР вполне
справедливо называли страной с непредсказуемым прошлым и, добавим, с не
изменяющимся будущим. «Комидеологическое» время - это обратно-открытое
время, время наглухо закрытого будущего и постоянно изменяемого
прошлого. 

Описанная здесь ситуация была поэтически выразительно представлена в
одном из стихотворений  режиссёра Эльдара Рязанова:

Почему же истории нет у России?

Почему у нас только текущий момент?

 

 

Идеология и язык. «Комидеология» основательно воздействовала на сам
русский язык, на языки других живших в СССР народов, а через них – на
сознание и мышление. В советских СМИ шёл постепенный, непрерывный
процесс подчинения русской лексики идеологизмам и «новоязу». В
результате, на каком-то этапе у постороннего наблюдателя могло
возникнуть ощущение, что вся бесконечно разноплановая жизнь человека и
общества сводится в СССР к пяти – шести проявлениям. Все советские люди
«с честью несли», «достойно встречали», «крепили оборону», «боролись за
мир» и беспрерывно «всё теснее сплачивались». Одновременно мы узнавали,
что там, в джунглях капитала, все загнивали, паразитировали, нещадно
эксплуатировались и готовились «разжечь пожар третьей мировой»… 

Поскольку брешь, отделяющая идеологический миф от советской реальности
непрерывно расширялась, это получало своё отражение в языке.
Идеологический язык становился всё более обозленным, агрессивным,
военизированным. Поэтому наши рабочие преобразовывались в гвардейцев
пятилетки, берущих за рубежом рубеж, за высотой – высоту. Крестьянство
вело непрерывную битву за урожай, а животноводство (в условиях
постоянного дефицита мясных продуктов) превращалось в ударный фронт.
Армия работников науки, как и армия работников искусств,  тоже с кем-то
вела постоянные сражения. И пролетарский поэт в исступлении умолял:  «я
прошу, чтоб к штыку приравняли перо!».

Другая особенность идеологического языка состояла в беспардонном
паразитировании на всём, что было наработано в языке неидеологическом.
Отказ от веры не мешал партии называть рубежи родины священными, но
термин «одержимый», в религии неприемлемый, становился у
«компропагандистов» поощрительным.  Апелляция к нормальным человеческим
чувствам позволяла идеологам называть политбюро и советское
правительство родными. Партийные идеологи запретили секс, лица женского
пола лишались половой принадлежности, в советских песнях их называли
«девчата» или «девчонки», но никак не девочки. Разрешены были ещё и
«мальчишки». И только В. Высоцкий в не публиковавшейся песне о Нинке
умудрялся публично и доверительно сообщать – «А мне плевать, мне очень
хочется». Зато всем советским людям, выслушивавшим очередное выступление
генсека, предписывалось это делать с «чувством глубокого
удовлетворения». Ну а те, кто нарушали идеологические догматы, делали ни
что иное, как «грубо извращали марксизм». Неожиданно признанные
крамольными, например, генетика и кибернетика, тут же нарекались
«продажными девками  американского империализма».   

Чтобы подчеркнуть, что советские люди живут в каком-то особом мире, с
особыми правилами, что нам никто не указ, что мы сами знаем, что и как,
большинство социально значимых понятий употреблялось только вместе с
идеологическими довесками. Концепты родина, человек, труд, демократия,
справедливость, законность, мораль, искусство и т.п. приобретали
весомость, только став  либо советскими, либо социалистическими. Без
этих прилагательных они не употреблялись, либо приобретали какой-то
непонятный, чаще всего враждебный, оттенок. Но прежде, чем осваивать
первые социально-политические термины, советский человек должен был
усвоить саму идеологизированную систему координат, исходные правила
построения картины реальности, которая жёстко разрывала единый мир
пополам и настраивала  его на конфронтацию. Радио и телевидение, газеты
и журналы постоянно повторяли чеканные формулировки – два мира – две
системы, два мира – две морали, два мира – две идеологии.   Мир капитала
в представлениях советского  человека противостоял миру социализма.

Описанные преобразования часто приводили к тому, что смысл ключевых слов
 приобретал значение, противоположное исходному. Как писал автор
романа-антиутопии «Восемьдесят четвёртый» английский писатель Д. Оруэлл,
свобода – это рабство,  мир – это война, любовь – это ненависть… Та же
мысль выражена в известной песне А. Галича:

Мы стоим в защиту мира - мы готовимся к войне,

Ты же хочешь, как Шапиро, прохлаждаться в стороне.

Собственностью советского государства стали не только поля и леса,
заводы и фабрики, но и сам язык, а значит – человеческая мысль! 

 

Были ли у «комидеологии» позитивные стороны? Да, конечно! Рассматривая
различные свойства и характеристики «комидеологии», их нельзя не
отметить. Например, всеохватность идеологии имела некоторую оборотную
сторону. Она состояла в том, что всегда,  везде и по всем вопросам
должна была присутствовать «наша», иначе, единственно правильная
позиция. Одним из позитивных следствий такого всеприсутствия стала
бесперебойная работа издательства «Советская энциклопедия». Чего-чего, а
словарей и энциклопедий издавалось в СССР видимо-невидимо – по всем
областям и сферам жизни.

Неверно было бы считать, что «комидеология» поддерживалась в советском
государстве  только силой, и у неё не было никаких сторонников. В стране
действительно существовали Павки Корчагины, правда, с десятилетиями их
становилось все меньше и меньше. Люди, верившие в коммунистическое
будущее, стремившиеся к нему и старавшиеся его приблизить, были и в
других  социалистических странах. Они остались и сегодня, и когда мы
видим стариков с красными флагами, над которыми так любит смеяться наша
пресса, им хочется посочувствовать. Это люди, которые, несмотря на все
беды и выпавшие на их головы испытания, верят не в деньги и другие
сомнительные ценности. Это, может быть, несколько наивные, но
несгибаемые люди, верящие в справедливость и коммунистическую идею. 

Между тем, общество, которое лишено каких-либо сплачивающих начал,
оказывается в наиболее сложном положении. В СССР эти начала были и,
перефразируя известное выражение, можно сказать: худые ценности лучше
плохого отсутствия всяких ценностей. Несомненная сила «комидеологии»
вытекала уже из самой природы сплачивающих и интегрирующих идей. Она
позволяла объединять огромное сообщество людей. Особенно остро это
проявилось в экстремальной ситуации. Про всякую армию справедливо
говорят, что она сильна не только и не столько своей огневой мощью,
сколько силой  убеждений, своим моральным духом. Вспомним лозунги
Великой Отечественной. Ради высших идей люди готовы были идти на смерть.
Поскольку девиз «За веру, царя и Отечество» трансформировался в «За
Родину, за Сталина», с этими словами воины и шли в последний бой.
Трагический парадокс ситуации состоял в том, что одни и те же слова
давали номенклатуре право на карьерный рост, привилегии и личный уют  и
поднимали рядовых партийцев и беспартийных в атаку, заставляли забыть о
всяком личном благополучии и комфорте ради страны и всемирной
справедливости. Тысячи и тысячи людей в СССР не понаслышке знали о
героическом труде, они действительно своими руками, ценой собственного
здоровья совершали беспримерные трудовые подвиги.

У «комидеологии» было, как минимум, ещё одно чрезвычайно положительное
качество. «Партидеологи» были обязаны пропагандировать всеми возможными 
способами только положительные примеры и образцы. Героями советских
фильмов, романов, телепрограмм были люди труда, люди чести. Газетные
репортажи рассказывали нам о передовых шахтёрах и комбайнёрах, о лучших
учителях, врачах, строителях, лётчиках, машинистах… Героями советских
СМИ никогда не могли быть бандиты, проститутки, толстосумы, наркоманы,
«менты» и т.п. Эти принципы оставались действенными до самого момента
распада «комидеологии», они касались всех советских людей, и не
распространялись только на тайные, негласные правил внутренней жизни
самой номенклатуры. 

Конечно, красивый миф о «народе – хозяине и депутате – слуге народа»
совершенно не соответствовал действительности. Всё возрастающая часть
общества это сознавала, одновременно усиливалось отчуждению общества от
власти и отвращение к официальной лжи. 

   

    

 

Почему ценностная система, построенная на «комидеологии» была обречена?

Как  «комидеология» эволюционировала?

 

Исчерпаем или неисчерпаем ресурс «комидеологии», должна ли она когда-то
закончиться? Поскольку эта система правил находится за рамками морали,
ответ является самоочевидным. Но ответ с позиций этики, хотя и верен,
многим представляется не убедительным. Да и сама идеология  –  феномен
многослойный, потому и ответ на поставленный вопрос должен быть более
широким.

Обречённость «комидеологии» выявляется уже при обращении к фольклору.
Идеология - это обман, а «у лжи короткие ноги». Оппоненты идеологов
обязаны победить уже потому, что «одно слово правды весь мир перетянет».
В самом деле, что получится, если пилот самолёта под названием «СССР»
продаст билеты до аэропорта «Коммунизм», куда мечтают попасть все
пассажиры, но реально поведёт машину совсем в другую сторону? Оказаться
в объявленном пункте никому не удастся. Причём, по ходу рейса ситуация
будет непрерывно усложняться из-за того, что пилот не только не может
объявить каков реальный маршрут, он вынужден постоянно уверять, что цель
становится всё ближе. (Если он  скажет правду, то тут же лишится
штурвала - власти и всех полагающихся ему привилегий). С какого-то
времени пассажиры, подсматривающие в иллюминаторы, полностью перестают
доверять информации, распространяемой экипажем и цель, объявленная
командой лайнера, оказывается недостижимой. 

«Комидеология», действительно, устроена таким образом, что её
приходилось постоянно углублять и расширять. Если после Октябрьского
переворота были запрещены только буржуазные газеты, то в 70-е годы
запрещать приходилось и поп-музыку, и западную моду, и абстрактную
живопись, и собственные газеты пятнадцатилетней давности.
Последовательное настаивание на одном лживом тезисе постепенно ведёт к
утверждению абсолютной лжи, которая неизбежно разрушает самое себя.
Говоря точнее, так происходит не в силу устройства «комидеологии», а в
силу устройства окружающего мира, в котором действует принцип всеобщей
связи.   

С годами идеология в СССР всё больше напоминала невероятное
наркотическое зелье, а страна походила на посаженного на иглу наркомана.
В 70–80-е годы партия принимала однообразные постановления об
идеологической работе, которые начинались одними и теми же словами – «О 
дальнейшем углублении и расширении». Это и был знак неизлечимой болезни.
Размер идеологической дозы постоянно увеличивался, приближаясь к
самоубийственному, но эффект коммунистической нирваны возникал всё реже.
Весь вопрос был в том, когда, наконец, начнётся пресловутая
идеологическая ломка. Казалось, она должна была случится в середине
70-х, нет, говорили другие, подождём ещё года три, нет, – ещё чуть-чуть…
 Все жили с ощущением, что кризис наступил, просто говорить об этом пока
нельзя, да и непонятно – как именно об этом говорить. Вспоминаю такую
трагикомическую сцену, свидетелем которой был в 1984-м году. Тогда я
постоянно работал в библиотеке  Института научной информации по
общественным наукам Академии наук СССР. В огромном здании института
собиралось множество людей и в крайне редких, экстренных ситуациях
администрация включала радиотрансляцию, чтобы все могли узнать важные
новости. Сутки назад прозвучало сообщение о смерти Ю. Андропова. Все
ждали, кто будет следующим генсеком. Радио транслировало итоги пленума
ЦК.  Сотни людей, не сговариваясь, вышли в фойе института и напряженно
вслушивались в слова диктора.  И когда сообщение дошло до фразы
«Генеральным секретарём избран товарищ Н.У. Черненко», все собравшиеся,
не сговариваясь, моментально, как по команде, молча разворачиваются и
возвращаются на свои рабочие места. Тогда всеобщее разочарование можно
было свободно выразить только таким стихийно непреднамеренным образом.

 

Я кратко представил обоснование фатальности и обречённости
«комидеологической» ориентации. Вообще, надо заметить, что, в отличие от
коммунистической идеи, которая почти не менялась, «комидеология» за
время существования советского государства трансформировалась весьма
основательно. Однако, поскольку само понятие «комидеология», как мы уже
убедились, оставалось до недавнего времени не прояснённым, ещё сложнее,
оказывается, изучать его историю и эволюцию.    

Тем не менее, мы остановимся на этой теме и, хотя бы бегло, посмотрим,
как трансформировалась и адаптировалась идеологическая машина за семь
советских десятилетий. В 20–30-е  годы обстановка послевоенной
конфронтации в обществе сохранялась. Борьба с «классовым врагом» не
затухала, ГУЛАГ, изобретённый Лениным  и основанный ЧК ещё в 1920 году,
продолжал разрастаться. В нашей литературе невозможно найти убедительный
ответ на вопрос: зачем вообще проводились многомиллионные репрессии?
Ведь красные победили в Гражданской войне, но, одержав победу, они не
успокоились, а, напротив, усилили жестокую расправу с собственным
народом. Ответ на этот  вопрос найти трудно уже потому, что сам вопрос
почти никем не ставится. Одна из немногих дискуссий на эту тему
проходила в Польском культурном центре в Москве в декабре 2002 года,  на
презентации книги историка Павла Вечоркевича «Цепь смерти». Его объёмное
исследование посвящено изучению чистки в Красной Армии в 1937–1939
годах. Как оказалось, поляки в этих вопросах разобрались лучше, чем
отечественные историки.

По мнению польских участников дискуссии, получалось, что Сталин хотел
выкорчевать чуждое, вражеское влияние, чтобы теснее сплотить страну. По
мнению немецкого эксперта, репрессии против маршалов – это ответ на
успешное проникновение немецкой разведки в советский генералитет.
Существует и такая точка зрения: поскольку Троцкий провокационно
подчёркивал в открытых письмах и статьях возможности своего огромного
влияния на ситуацию в СССР, поскольку он заявлял, что стоит ему пальцем
пошевелить, и десятки тысяч военных встанут под его знамёна, Сталин
сделал всё возможное, что бы это влияние минимизировать. Александр
Исаевич Солженицын высказывал мнение об абсурдности и бессмысленности
репрессий. Сколько парней поднялось бы из окопа, пошло бы за тебя в
атаку, ты же погубил их впустую, напрасно, обращает он в одной из своих
работ с риторическим вопросом к вождю. Высказывается и такая точка
зрения: ГУЛАГ – это бесплатный труд, если подходить к репрессиям чисто
экономически, он оказывается для государства выгодным и оправданным.
Такой аргумент имел некоторое значение, но он никогда не был главным. О
том, что заключённые могут создавать новые промышленные объекты,
руководство страны узнало не до начала репрессий, а уже развернув
разветвлённую сеть лагерей. С таким предложением к Сталину обратился
Нафталий Френкель в начале 30-х годов, и оно было поддержано. (В 1923 -
1927 годах сам Френкель отбывал наказание по ст. 98 УК за мошенничество
в отношении госсобственности.) 

Если комментировать аргументы, приведённые чуть ранее, остаётся
непонятным, о каком проникновении и влиянии вообще идёт речь. Если
немыслимо согласиться с тем, что все пострадавшие по статьям «шпионаж»,
«вредительство», «диверсия» действительно были шпионами, вредителями и
диверсантами, то нельзя согласиться и с тем, что репрессированные были
ни в чём не виноваты. Происходила невероятная, дьявольская деятельность
по искоренению русской идеи, «российскости» и её носителей и по вбиванию
новой системы ценностей, по вколачиванию в людей «советскости». Те, кто
не принимал предательство собственных корней, или мог их не принять,
тот, кто противостоял внедрению новой идеологии, тех и отправляли на
конвейер сталинских репрессий. Пострадавшие были действительно виновны в
неподчинении  новому тоталитарному государству, но они не виноваты перед
тысячелетней Россией. Революция продолжалась, разрыв во времени
усиливался. Происходило укрепление абсолютистской, тоталитарной власти.
Впрочем, исследование этой трагической темы должно быть продолжено. 

 

Посмотрим теперь, как менялся идеологический язык, и что происходило за
стенами  советских концлагерей. Многие из тех, кто находился вне ГУЛАГа,
испытывал эмоциональный подъем и энтузиазм. Энергия оптимизма
присутствует в идеологических  лозунгах и призывах 30-х годов. Все эти
«даёшь», «обгоним», «выполним досрочно» проходят красной нитью через
советские кинофильмы, газеты, журналы того времени.    Причины
общественного энтузиазма, который вовсе не был мистификацией,
убедительно объясняет Александр Солженицын. В стране была инициирована,
выражаясь словами социологов,  огромная вертикальная мобильность. Место
низвергнутых социальных слоёв, место тех, кто попал под дамоклов меч
репрессий, занимали новые выдвиженцы из народа. Люди, ещё недавно
пребывавшие на третьестепенных социальных позициях, неожиданно
становились лидерами и хозяевами страны. Их оптимистическое мировидение
и передают песни, лозунги, названия улиц тех времён.   

Если в 1950-е годы ещё можно было рассчитывать на то, что планы партии
мы «выполним» и «перевыполним», то позднее о перевыполнении речь уже не
шла, его сменило безликое «выполняются». Меняющаяся терминология
показывала бессилие власти, её неспособность идеологически поработить
общество. Вообще следует разобраться в вопросе – почему массовые
репрессии сотрясали страну в  30-е годы, но их масштаб в 60–80-е был
несравнимо более умеренным? Может быть, общество оказалось уже
сломленным, и террор стал просто излишним? 

Причины создавшейся ситуации были в другом. В стране наступил период
своеобразного равновесия или равнобессилия – власть уже не могла
оказывать на общество большее давление, чем она оказывала, а общество, в
свою очередь, приспособилось жить двойной жизнью – внешне как бы
принимая игру в строительство коммунизма, а внутренне оставаясь к
партийной болтовне и демагогии совершенно  безучастным.

Чтобы лучше понять, почему идеология сохранялась у нас 70 лет,
необходимо учитывать её способность к мимикрии. На сохранение
идеологического государства была направлена вся его мощь. Для
правильного понимания ситуации очень важен анализ преобразований,
произведённых в период перехода власти от Сталина к Хрущёву. В
большинстве исследований на эту тему подчеркиваются безмерная жестокость
и тирания первого, либерализм и мягкость второго. Несомненно,
разоблачение сталинских преступлений ХХ съездом, к которому Н.С. Хрущёв
шёл несколько лет, хотя речь шла исключительно о репрессиях в отношении
номенклатуры, и с сегодняшних позиций можно только приветствовать. Но мы
и по сей день не информированы о подлинных мотивах и истинных причинах
такого шага.

Тогда как поворот, произошедший в организации советской
государственности,  изменения в параметрах его «комидеологической»
машины после 1953 года были принципиальными.  Широкозахватная
«комидеология» с прямым силовым воздействием на каждого человека была
заменена опосредованной, с воздействием на сознание каждого человека
через информационные каналы. Все те, кто был подвергнут репрессиям при
Сталине, и выжил, были к 1956 году выпущены на свободу, а сама система
лагерей прекратила существование. Тоталитарное государство осуществило
«самолиберализацию». Такие процессы происходят крайне редко, они не
могут быть результатом  случайного стечения обстоятельств и нуждаются во
внимательном изучении. Обычно хрущёвскую оттепель связывают с характером
и личными качествами самого её творца. Но всё ли объясняют особенности
первого руководителя? И почему до 1953 году этот же самый человек
проявлял совершенно другие качества? Будучи в 30-е годы партийным
руководителем на Украине, именно Хрущев подписывал карательные приговоры
в отношении множества местных «врагов народа».  В своих мемуарах он
признавал, что его руки были «по локоть в крови».       

 

    Наша гипотеза состоит в следующем. Смена стратегии и тактики
«комидеологии» была не случайной и не субъективной. Её трансформация
представляла собой реакцию на хотя и известные, но недостаточно
проанализированные события.  Тоталитарная власть реагирует только на
адекватное силовое противодействие и такое противодействие было. Осенью
1989 года в Москве проходила учредительная конференция общества
«Мемориал». Среди выступавших, был гость из Днепропетровска Игорь
Михайлович Доброштан, судимость с которого так и не была снята. Игорь
Михайлович рассказал  что в 1953 году в Воркуте работал в 1 лаготделе
шахты «Капитальная», тогда он и стал одним из руководителей стотысячного
восстания заключенных. Зеки прекратили работу, им удалось захватить
территорию нескольких лагерей и взять её под собственный контроль.
Восставших пытались уничтожить войска НКВД, против них была поднята
военная авиация, но бунт продолжался. Штаб повстанцев был самолётом
доставлен в Москву на переговоры с членами Политбюро. Частично
требования штаба были  выполнены, частично их обманули. В конце концов,
восстание было прекращено. Часть заключённых бежала в тайгу. Некоторые
погибли из-за нападения волчьих стай. Обглоданные трупы охранники потом
демонстративно возили по лагерям, популярно объясняя, что будет с
репрессированными, поднимись они ещё раз. 

Никак не информируя граждан страны о происшедшем (фильм «Холодное лето
53-го года» не в счёт, здесь акцент смещен в совершенно иную плоскость –
противостояние не власти и лагерников, а «плохих» уголовников и
«хороших» политических), сам господствовавший режим располагал всей
полнотой данных и  вполне мог сделать должные выводы. Вождям стало ясно,
что продолжать массовые репрессии невозможно, поскольку в следующий раз
не спасут ни лагерные, ни кремлёвские стены. А.Солженицын в «Архипелаге
ГУЛАГ» также описывает три произошедших после смерти Сталина восстания
заключённых Воркуты, Норильска и Кенгира. В октябре 2004 года в Москве,
в обществе «Мемориал»,  проходила небольшая конференция участников
Кенгирского востания-забастовки. Свидетельства кенгирцев также убеждают
автора в правомерности высказанного здесь предположения.   После этих
массовых бунтов  и началась либерализация, хрущёвская оттепель, массовое
жилищное строительство и переселение из лагерей в пятиэтажки, много
позже названные «хрущёбами».

Между тем, закрыв сталинские лагеря, партия на этом не остановилась.  В
марте 1954 года Пленум ЦК КПСС принимает постановление «О дальнейшем
увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных
земель». Эпоху ГУЛАГа сменяет эпоха ударных комсомольских строек. Первые
секретные и теперь открытые  документы ЦК о предстоящем освоении целины
датированы октябрём 1953 года. (Возможно, этот вопрос обсуждался в
партийном руководстве и раньше.) А уже весной 1954 года в Западную и
Восточную Сибирь, на Урал, и, прежде всего, в северный Казахстан по
комсомольским путёвкам направляется более 500 тысяч человек. К этому
времени в местах расположения целинников не были подготовлены ни жильё,
ни бани (!), не организована система торговли, не достаёт ни продуктов,
ни промтоваров.  Не достаёт также техники, складов, элеваторов. В письме
от 15 декабря 1954 года, направленном Председателю Президиума Верховного
Совета СССР К.Е. Ворошилову, целинники жалуются, что живут в старых
землянках по 3 – 4 семьи, освещения – нет, отопления – нет, положенные
одежда и продукты не выданы. (В числе прочих документов это письмо было
представлено летом 2004 года в Центральном экспозиционном зале
федеральных архивов   на выставке, посвящённой 50-летию освоения целины
).                

Возможность бесплатно использовать труд заключенных была исчерпана и ей
на смену пришла выдуманная идеологами «романтика ударных комсомольских».
Власть и на этот раз проявила неспособность перейти к интенсивному
ведению хозяйства, вместо качественного развития в стране продолжала
действовать стратегия экстенсивного роста. С точки зрения экономической
эффективности невозможно понять, почему силы были брошены не на подъем
богатейшего российского Черноземья, а на освоение полунепригодных для
земледелия территорий. И по сей день, когда средний урожай зерновых в
Европе равен  шестидесяти-семидесяти центнерам с гектара, когда у нас
средние показатели превышают двадцать центнеров, на бывшей целине они
едва преодолевают уровень в десять центнеров с гектара. 

Но и само экстенсивное развитие выглядело очень странным. Программы
освоения запущенных земель не выполнялись по всем позициям, кроме одной
– количество отмобилизованных и направленных в новые районы людей всегда
соответствовало или превышало плановые показатели. За несколько лет на
новые земли было отправлено 2 миллиона человек! И опять же, самим
целинникам можно лишь в ноги поклонится, они добровольно отдали свою
молодость, свою энергию подъёму сельского хозяйства, сознательно
разрушенного в ходе коллективизации и борьбы с кулачеством. Но власти
именно этого и добивались, два миллиона молодых энергичных людей увязли
в борьбе со стихией, им было уже не до политической активности и не до
гражданских протестов. Освоение целины – это лишь в третью очередь
экономический проект, в первую и во вторую – это сознательная
политико-идеологическая акция. В Политбюро очень не хотели иметь дело с
новыми Игорями Доброштанами.  

И по сей день уничтожение российского сельского хозяйства,
коллективизация, раскулачивание, гибель от голода миллионов людей не
стали трагической меткой нашего календаря, за это никто не ответил.
Однако 50-летие варварского освоения целины отмечалось на самом высоком
уровне. Думаю, ещё найдутся у нас исследователи, которые продолжат
«Архипелаг ГУЛАГ» и напишут «Архипелаг Целина».    

С середины 50-х годов на смену физическому воздействию на граждан,
ставшему для власти слишком опасным, на первый план вышел контроль за
мыслью и словом. Идеология адаптировалась. В 60-е годы язык всех газет,
радио, устных докладов и выступлений на собраниях, а они должны были
писаться заранее, стал настолько трафаретным, настолько «отшлифованным»
цензурой всех уровней, что это  превышало чисто психологические
способности людей выдерживать подобное давление. Отовсюду слышно было
только «Слава КПСС». Впрочем, эта дурная слава обществу опостылела, и
люди искали способы как от неё избавиться.

Вспоминаю сюжет фильма,    вышедшего в середине 60-х годов. Формально
это была картина о военных летчиках, об аварии самолета. Почти все
экранное время комиссия, исследующая чёрный ящик, старается расшифровать
непонятные слова пилота. В конце концов выясняется, что это не секретное
сообщение, не последний приказ, а простая не предписанная уставом
народная присказка, которую время от времени произносил офицер. Вокруг
этих простых слов и строится весь сценарий.  В детстве я жил с
родителями в маленьком военном городке в Белоруссии и у меня в памяти
осталась целая коллекция «словесных побегов», смысл которых раскрылся
мне много позже. Помню, как  в 58-м году на местном стадионе комдив
открывал спортивные соревнования. Он выступал с заранее написанной
речью, благодарил за всё партию, но, в конце концов, попытался вырваться
из языкового капкана и вместо того, что бы поздравить присутствующих с
открытием спартакиады, поздравил их с открытием «спортивной киады»?!
Тотальный идеологический контроль над языком породил не забытое по сей
день двустишие:

Прошла зима, настало лето –

Спасибо партии за это!        

Вспоминается ещё и «райкомовский тост», который любили разыгрывать в
компании друзей. Хозяин дома не спеша поднимался из-за стола и чеканил –
Есть мнение… Все гости дружно вскакивали с налитыми рюмками, и кричали,
не давая продолжить – нет возражений. «Беспробудное единство» советского
народа до самой перестройки и отмены цензуры сопровождали скрытые
языковые бунты. Они проходили в разной форме. Здесь и начавшиеся после
ХХ партсъезда неформальные поэтические вечера у памятника Маяковскому в
Москве. И фильмы А. Тарковского, правда их лексика настолько усложнена,
что оставалась непонятой как цензорам, так и зрителям. Один из лидеров
диссидентского движения Людмила Алексеева пишет, что само это движение
зародилось как своеобразное продолжение языка и повествования русской
классической литературы. Лицедеи из замечательная группа клоунов,
демонстрируя несогласие с лишением нас речи, выразительно говорили на
сцене, не употребляя при этом ни одного нормального слова, а только
«асясяй» и «сясяй».   

Своеобразный удар по мёртвому идеологическому языку и мышлению
неосознанно  наносили даже первые лица партии. Официальная
идеологическая картина мира выстраивалась достаточно просто: все люди
делятся на хороших и плохих. Хорошие – это трудящиеся, коммунисты, их
вожди, а также рабочий класс в странах запада. Плохие – это
антикоммунисты, антисоветчики и эксплуататоры. В 1962 году при посещении
 художественной выставки в московском манеже, Н. Хрущёв, увидел картины
абстракционистов и не выдержал,  взорвался, разразился грубой руганью.
При этом неугодных  художников он публично назвал не «лакеями
империализма», не «классово чуждыми», а, извините, «пидерасами». Это
означало введение какого-то непонятного и нового цвета в жёсткую, строго
поляризованную идеологическую модель реальности. Фактически был нанесён
неосознанный удар по этой самой модели, ибо идеологически-классовая
картина мира была принципиально несовместима с половыми различиями и
особенностями. Через двадцать с лишним лет нечто похожее был вынужден
сделать Ю. Андропов, заступивший на пост генсека. Придя на вершину
власти, он развернул борьбу со своими противниками, обвиняя их не в
антипартийной деятельности, как было положено, не в извращении
марксизма, а в коррупции и незаконном обогащении.

Впрочем, если говорить о руководителях советского государства, то каждый
из них внёс свой специфический вклад как в становление, так и в
разрушение идеологической гильотины. Создателем «комидеологии» был В.
Ленин, именно он посадил государство на «идеологическую иглу» и тем
самым обрёк своё детище на крах. Спор о том, что бы было, если бы он
действительно руководствовался коммунистической или социалистической
идеей и не создавал систему подавления человека и его мысли, может быть
долгим и неоднозначным. Спор же о том, к чему приводит ориентация на
«комидеологию», уже представлен на этих страницах и однозначно
подытожен: такая ориентация приводит к катастрофе. 

Огромную лепту в разрушение советской системы внёс Н.С. Хрущёв. В 1961
году он заставил партию принять программу, рассчитанную на 20 лет, чётко
и ясно гарантировавшую построение коммунизма в СССР в 1980 году.
67-летний Хрущёв на весь мир огласил сроки, даты, десятки конкретных
социально-экономических показателей, которые предстояло достичь, и
которые достичь было невозможно. Хрущёв поступил как настоящий
номенклатурный коммунист, для которого главное – власть, а вовсе не
коммунизм. То, что для Никиты Сергеевича было способом удержания власти,
для его последователей стало удавкой. Власть КПСС была действительно
легитимирована на ближайшие годы, и полностью делегитимирована и
дискредитирована по мере  приближения к  «некоммунизму» 1980 года. В
намеченный срок ни один показатель этой      программы (выплавка 250
миллионов тонн стали; производство 3 млрд. квтч. электроэнергии; отмена
денег, о которой впрямую не говорили, но подразумевали, ибо коммунизм
это и реализация принципа «всем по потребностям») не был достигнут.
Более того, принятие III программы партии в 1961 году означало, что её
II Программа выполнена, однако отчёта о выполнении II программы не
последовало и последовать не могло, ибо те немногие конкретные
социальные показатели, которые в ней присутствовали, за прошедшие после
принятия 40 лет также не были достигнуты. Принятая 28-м горбачёвским
съездом т.н. «новая редакция» III программы, вынужденная переместить
построение коммунизма неведомо куда, уже не решала никаких
партийно-номенклатурных проблем и была как «мертвому припарки». 

В результате всей этой деятельности «ума, чести и совести нашей эпохи»,
как тогда скромно именовали КПСС, «комидеология» и порождаемое ею
государство вступили в полосу глубочайшего кризиса, ибо коммунизма не
было и он не предвиделся. При этом коммунизм был единственным, что могло
легитимировать советское государство. «Комидеологическая» машина
мистификации работала на последнем пределе. Коммунизм надо было
построить, этого ждали коммунисты всех стран, этого ждал весь мир, этого
ждал и советский народ. Руководство партии должно было предъявить
обществу коммунизм на блюдечке, либо получить полное недоверие и утрату
легитимности. Но из троянского коня ленинско-хрущёвского коммунизма
вылезли, наконец, его могильщики. Последний советский генсек Горбачёв
лишился и другого ресурса – каждый прежний партруководитель любые
преступления коммунистов сваливал на предшествующего вождя. К середине
80-х годов и этот ресурс был полностью исчерпан. Известная поговорка
сталинских времен трансформировалась в свою противоположность – жить
становилось всё хуже, жить становилось всё грустнее.

И тогда новый лидер был вынужден пойти на свой вариант «целины», партия
провозгласила переход к политике перестройки. Попытка осуществить
московскую версию пражской весны, стремление модернизировать идеологию и
реформировать нереформируемое, закончилась распадом и идеологии, и
государства, которое эта идеология сплачивала. Конечно, заранее
предвидеть к чему приведут действия властей, было почти невозможно,
поскольку реальным субъектом политической жизни становилось общество,
прежде всего, та его часть, которую называли неформалами и демократами.
Горбачёв был вынужден либерализовывать идеологию. Партия перестала
«улучшать и углублять развитой социализм», власти пытались говорить с
народом нормальным человеческим языком. В ход были пущены лозунги о
гласности, демократизации,  ускорении, новом мышлении, общем доме…

При этом реальная цель партруководства заключалась в модернизации
советского социализма. А гражданское демократическое движение, которое
вывело на митинги и демонстрации сотни тысяч человек, стремилось к
демократии без всяких прилагательных, типа «подлинная» или
«социалистическая». Результат заранее никто не мог предсказать, но
фактически процесс привёл к полному разрушению идеологии и разделению
номенклатуры надвое – на т.н. демократов и т.н. коммунистов. В
критический момент, когда власть осознала, что её призывы никто не
слышит и в диалог с ней никто не вступает, она перешла к «применению
идеологии в широком смысле». Всю Москву, а вслед за ней и всю страну три
дня пытались превратить в ГУЛАГ. Советская столица оказалась под
прицелами советских танков. «Комноменклатура», пришедшая к власти в 1917
году в результате переворота и гражданской войны была готова
организовать самопереворот и новую гражданскую войну модели 1991 года.
Но оказалось, что власти не только никто не верит, у неё уже нет
возможности заставить себе верить. Номенклатура впервые столкнулась с
бессилием своих слов и бессилием своей силы. Народная ненависть была
сильнее страха, и власти потеряли контроль над страной. Распад идеологии
в тоталитарно-идеологическом государстве неизбежно вёл к распаду де
факто, а затем, или параллельно с этим, де юре самого государства. На
месте коммунистической идеи начало формироваться нечто неясное.   

В мире написаны сотни томов о крахе фашизма, о Нюрнбергском процессе. Но
почти все, что связано с распадом советской коммунистической идеологии
осталось не исследованным. Эту работу лишь начали выполнять Владимир
Буковский (см. его книгу «Московский процесс», Париж – Москва, 1996),
Лев Тимофеев, энтузиасты общества «Мемориал» и несколько других бывших
диссидентов-учёных. Современная социальная наука этими вопросами почти
не интересуется. Хотя проблема от этого не исчезает, и от её решения
невозможно уйти. Спор о советском коммунизме – открытый, серьезный,
профессиональный  по-настоящему у нас не ведётся. Многие люди, как
показывают социологические опросы и материалы СМИ, по-прежнему искренне
убеждены, что наиболее яркие вожди советских времён – Ленин и Сталин
входят в число самых выдающихся политиков ХХ века. Так ли это?

Вопрос об исторических оценках является весьма важным, от ответа на него
зависит наше будущее, зависит отношение к нам  остального мира, как
ближнего, так и дальнего. Надо признать, что ответы на эмоционально
перегруженные, многослойные социальные вопросы не могут быть ограничены
и тем более исчерпаны философско-теоретической аргументацией. Люди с
разным жизненным опытом, разным социальным статусом, с разными
биографиями будут давать и разные ответы.  Между тем, вообще без
теоретической аргументации дать серьёзный ответ тоже невозможно. И хотя
бы в молодёжной среде, у поколения, которое сейчас входит в жизнь,
ответы со временем должны стать более однородными, чем в расколотом
обществе их родителей.

Анализируя проблему коммунистической идеи и коммунистической идеологии,
необходимо дать оценку и наиболее значимым коммунистическим лидерам. 
Хотя главное – не просто дать оценку,  а её аргументировать и
обосновать. Итак, представлю свою оценку и три обосновывающих её
аргумента.

Ленин и Сталин не достойны занимать позитивное место в отечественной
истории, потому, что:

Аргумент первый - самый очевидный. Политика, как известно, принято
оценивать не по намерениям, заявлениям или желаниям, а по конкретным
результатам его деятельности. Всё главное, что было намечено Лениным и
Сталиным, несмотря на затраченные колоссальные ресурсы – людские и
материальные, не свершилось или распалось в исторически короткий срок.
III Интернационала, мирового коммунистического движения, мирового
социалистического лагеря, КПСС и самого Союза Советских Социалистических
Республик больше не существует.

Аргумент второй – от Достоевского.  Главная претензия к вождям связана с
тем, что их деятельность привела к гибели десятков миллионов людей. В ХХ
веке ни в одной некоммунистической стране мира не было репрессий по
отношению к собственным гражданам, соизмеримых по масштабу с советскими.
В демократических странах Запада категория «политический преступник»
фактически вообще неизвестна, политические преследования, если и
встречаются, то крайне редко, действительно в исключительных случаях.
Общепризнанным является также тезис о том, что государство, создающее
квазиправовую систему, позволяющую подвергать политическим репрессиям
множество людей, является изначально незаконным и преступным. Но СССР
жил по собственным правилам. Официально количество жертв
Ленинско-Сталинских репрессий (а были ещё и Брежневские, примерно 2
миллиона человек прошло через принудительное психиатрическое лечение) до
сих пор не названо. Это прямо указывает на их размеры. Однако известно,
что потерь в Великой Отечественной войне было меньше. В исторической
России и за пределами «соцлагеря», кроме нацистской Германии, никогда не
было ГУЛАГа или сопоставимых с ним учреждений.   

Разворачивать широкий спор по этому вопросу я считаю неуместным, поэтому
приведу лишь краткую дополнительную аргументацию, сформулированную ещё
Ф.М. Достоевским.             

В нескольких сочинениях, прежде всего в «Преступлении и наказании» и в
«Бесах», Фёдор Михайлович показал себя гениальным провидцем,
предупреждающим Россию. В романе «Бесы» он не только предсказывает
возможность массового террора в стране, но и отвечает устами Шатова на
вопрос «Когда же бесноватые остановятся?» – «Да как миллионов 100
перебьют, так и остановятся». Достоевский был недалёк от истины. Правда,
его современники не оценили роман, он казался им слишком надуманным и
нереалистичным, а потомки, оторванные от российской культурной основы,
также не вполне осознали его роль и значение.    

Глубинный смысл «Преступления и наказания» состоит в следующем. Есть два
типа преступников – бандит с большой дороги, грабитель из подворотни.
Таких, каждый согласится, надо преследовать и наказывать. 

Но есть убийцы с теорией, убийцы, действующие на основании определённой
идеологической доктрины. Такие считают, что ради исторических начинаний
и великих свершений имеют право жертвовать жизнями других людей.  –
«Тварь я дрожащая, или право имею», – повторяет Родион Раскольников. 

В этом романе Ф.М. Достоевский показывает, что никакой принципиальной
разницы между криминальным и идеологическим преступником нет. Убивать
людей не имеет права  ни люмпен, ни идеолог! Убийство в обоих случаях
остаётся убийством. И пока виновный, уголовник или теоретик, не пройдёт
через наказание, искупление и раскаяние, не осознает и не признает
тяжесть совершённого, он не может, не имеет права вернуться в общество
нормальных людей. Он опасен!

Аргумент третий, вовсе не религиозный. В православии существует понятие
«идолопоклонство», речь идёт о людях, которые поклоняются  и боготворят
не Бога, а что-то вполне земное, то, что на самом деле малозначительно и
бренно. Идолопоклонство считается большим грехом и осуждается церковью. 
    

Задумаемся над не религиозным, а общечеловеческим смыслом этого
принципа.  Бог в христианстве есть соединение всего самого позитивного,
ценного, значимого. Бог всемогущ, всеведущ, это верх совершенства. Тогда
как всякий человек несовершенен. Потому в христианской Библии сказано –
не сотвори себе кумира (из числа других людей), так же и в исламском
Коране  – нет Бога кроме Аллаха.

Переходя в мир светский, стоит также признать, что мы не совершенны, но
можем и должны стремиться к совершенному. Однако, водружая на высший
пьедестал не высшее, объявляя неглавное – главным, безудержно стремясь к
неподлинному – будь то ложные социальные модели, люди, деньги, слава –
общество неумолимо становится мнимым и не способным делать счастливыми
составляющих его людей. Чем с большей энергией такие подмены
осуществляются, тем к более негативным последствиям приводят. 

И в конце концов оказывается совершенно неважно, были ли
коммунистические вожди сами по себе кристально чистыми людьми, или
заурядными и ограниченными корыстолюбцами. Это имеет значение только для
их семей и близких. Для их последователей же важно понять другое –
правильно ли выбраны ориентиры. И ответ очевиден – сами цели изначально
были выбраны неправильно. Остаётся констатировать, что идолопоклонство
может быть не только архаической формой религии. Русские пословицы о
вере, русская литература изображают православного человека находящимся в
гармонии с миром. А образ коммуниста в советском искусстве, даже самого
искреннего и честного, это образ человека-страдальца, человека –
носителя конфликта! Что же говорить о руководителях государства,
призывавших осуществить лживо-идеологическое идолопоклонство.  

 

Определив отношение к коммунистическим вождям, можно дать оценку и всему
государственному проекту, построенному на коммунистической идее и
коммунистической идеологии. Какой была Россия, вступая в ХХ век, мы уже
писали, а какой Россия из него выходила? Ни одно поколение советских
людей не жило достойной, спокойной, обеспеченной жизнью. Войны, голод,
репрессии, дефицит в большей или меньшей мере отравляли жизнь все семь
советских десятилетий. За это время сформировался глубокий разрыв между
СССР с другими соцстранами  и остальным миром. Европа разделилась на
Восток и Запад. В Советской России возникло и непрерывно усиливалось
глубокое экономическое отставание от Запада. 

 Пропорции в экономике оказались сознательно нарушенными. Опережающее
развитие в области обороны, безопасности, военной науки, космоса
оборачивалось  острой нехваткой жилья, бытовых товаров, хроническим
кризисом сельского хозяйства. Власть становилась всё более несовместимой
с интеллектом, здравым смыслом и простой человечностью. В номенклатуре
могли оставаться лишь совершенно серые и бесталанные и люди. Разрыв
между обществом и властью возрастал. Лучшие умы были вынуждены вставать
в оппозицию режиму либо нелегально покидать страну. И если становление
Советского государства было связано, так сказать, с малым уходом на
восток, с переносом столицы из Петрограда в Москву, то кризис
«комидеологии» и распад СССР привели к потерям огромных пространств
западных и южных российских земель, к возврату в границы, существовавшие
в середине XVIII века.

      

А через сколько личных бед прошла страна, какую горькую несправедливость
изведала…Если увидеть падающих от голода ленинградских блокадников
сквозь окна кабинета руководителя городской парторганизации Ю.Жданова,
которому самолётом в замерзающую северную столицу доставляли персики, –
ну, была у начальника слабость к фруктам… Если услышать стон миллионов
гулаговских мучеников, увидеть безумные глаза немецких антифашистов,
возвращаемых Сталиным Гитлеру… Если представить роскошь «михалковской»
группки интеллигенции, всегда прославляющей и облизывающей власть, и
увидеть мучеников совести, интеллигентов, для которых и собственная
жизнь значила меньше, чем идеи и нравственные принципы, известных и
неизвестных, в солдатских гимнастёрках, в крестьянских одеждах… Если
представить миллионы молодых энтузиастов, поднимавших целину, строивших
БАМ, отправлявшихся каждое лето в студенческие стройотряды, услышать
негромкие голоса, поющие песни где-то в глубине арбатского двора… Эти
фрагменты сюжетов делают картину недавнего прошлого более живой и менее
схематичной.

  

Но вернёмся к нашим теоретическим построениям и вопросам. Нередко,
рассуждая о «комидеологии», можно услышать возражение – ведь любая
идеология обречена, всякая система взглядов, последовательно
отстаиваемая и насаждаемая, рано или поздно оказывается исчерпанной. И
«комидеология» здесь ничем принципиально не отличается от других
идеологий. 

В общефилософском плане ответить на это возражение не сложно.
Несомненно, что всякая создаваемая человеком или группой людей концепция
рано или поздно наверняка окажется ограниченной, нуждающейся в более или
менее основательной доработке или просто будет исчерпанной.
Нетоталитарные идеологии отличаются от тоталитарных не как ошибочные от
истинных, а как такие, которые признают свою историческую
ограниченность, и такие, которые утверждают свою вечность и
незыблемость. Если, принимая определенную теоретическую, политическую,
социальную  концепцию, её сторонники оставляют двери открытыми для
дискуссии, критики, обсуждения, коррекции – они продлевают жизнь своей
системе взглядов. Тот же, кто изгоняет и преследует всякую оппозицию, на
самом деле роет могилу своему мировоззрению.

В силу тех же причин можно утверждать: чем жёстче политическая система,
тем с большим грохотом она в конце концов разваливается. Гибкая,
демократическая система способна на самореформирование без лишних
потрясений. Неизбежный поиск идеала и справедливости, в рамках жёсткой
системы, приводит сначала к санкциям и репрессиям в отношении ищущих, а
потом – к опрокидыванию самой системы. Строить рай на земле можно только
демократичными, «мягкими» методами. Чтобы избавиться от идолопоклонства,
чтобы освободиться от неверно поставленной цели, необходимо подвергать
эту цель постоянной гражданской ревизии, общественной проверке и
критике. Если бы большевики, пришедшие к власти в 1917 году, были
действительными сторонниками марксизма (впрочем, тогда они не стали бы
захватывать власть), если бы они не создавали систему насилия и цензуры,
называемую «комидеологией», если бы они подвергали свои политические
проекты гражданской критике и дискуссии, Советское государство не только
не представляло угрозу для всего мира и для собственного народа, но и
могло бы постепенно двигаться в сторону социал-демократической
перспективы. Именно таким путём пошла отделившаяся от коммунистической
России «буржуазная» Финляндия. 

    

Итак, мы выяснили, чем в действительности были «комидея» и
«комидеология», как они функционировали, в чём заключалась их сила и их
слабость. Мы говорили и о том, как общество пыталось расширять
навязанные властями рамки, как происходило разного рода неприятие
официальных правил. Надо иметь в виду, что свободная российская мысль,
российская система ценностей, да и просто здравый смысл, хотя они не
совместимы с «комидеологией», все-таки никогда не оказывались в
положении полностью побеждённых. Если дооктябрьское и послеоктябрьское
государства оторваны и отделены друг от друга, то само российское
общество, представлявшее более устойчивую систему отношений, все-таки не
изменилось столь радикально. СССР оставался одеждой с чужого плеча как
для некоторых социальных и этнических групп, так и для отдельных
граждан. Одна из парадоксальных особенностей состояла в том, что
официальных норм жизни в коммунистической стране не придерживался никто
– ни сама номенклатура, ни внешне подвластное ей общество, да это было
вообще невозможно.

В стране существовали и альтернативная духовная жизнь, и нелегальная
теневая экономика. Властям никогда не удавалось полностью искоренить
альтернативные официальной системы ценностей. В книге издательства
«Посев» «Коммунистический режим и народное сопротивление в России
1917–1991» более 20 страниц убористого текста занимает один только
перечень относительно крупных акций протеста, проходивших в СССР
непрерывно все семь десятилетий. Увы, подробности этих событий не
изучаются в системе образования, они незнакомы большинству россиян.
Российское общество всегда сохраняло связь с исторической Россией и
всегда сопротивлялось советизации. Форм и видов противостояния было
множество (В сталинских лагерях возникали даже подпольные
коммунистические ячейки, что ещё раз подтверждает существование разрыва
между «комидеей» и «комидеологией».) 

В Советском Союзе сохранялся ряд форм и групп идейного неприятия
существовавшей системы. Православие, ислам, буддизм, иудаизм, хотя и с
множеством ограничений, все-таки продолжали действовать. Не покидала
страну катакомбная церковь. Уже в 50-е годы появился оппонент официоза в
изобразительном искусстве, диссонансом созданному по команде властей
двумя десятилетиями ранее «соцреализму» зазвучал голос нонконформистов.
Начиная с 60-х годов, всё громче заявляли о себе диссиденты, а с началом
перестройки возникло мощное неформальное демократическое движение.
Крупнейшие писатели, поэты, драматурги, кинорежиссеры, композиторы, не
принимая цензуру, продолжали работать в стране. Уже в 60-е годы появился
«самиздат» и «тамиздат».

Кладезем народной мудрости советских времён, выразителем реальных
взглядов, существовавших в обществе в тот период, были, конечно же,
анекдоты, большинство из которых носили политический характер. И
абсолютно все политические анекдоты были антисоветскими. Именно анекдоты
и сочиняемые известными и неизвестными авторами бардовские песни
позволяют хотя бы отчасти судить о том, что действительно думали
россияне, каких убеждений придерживались, какие ценности отстаивали на
самом деле. Нам ещё предстоит досконально изучить и исследовать эти
материалы.  

 

 

 

 

     

              

 PAGE   

 PAGE   18