Часть У.   НОВАЯ РОССИЯ КАК ИДЕЯ, или 

                   КАКАЯ РОССИЯ НАМ НУЖНА.

 

 

В этой части книги мы ответим на вопросы:

Какие идеи можно взять из российского и советского прошлого?

Являются ли язык и нация  ценностями, которые сплачивают и сегодня?

Какие новые идеи нам нужны?

В чём сила и бессилие свободы?

Как эволюционировала общеевропейская система ценностей?

В чём состоит возрождённая российская идея? 

 

 

 

                                                                     
Восхода не видел, но понял,

                                                                     
Вот–вот – и взойдёт.

 

                                                                        
                           В. Высоцкий

                                                      

 

 

 

Ещё раз о веке  двадцатом. Судьба России в ХХ веке оказалась весьма
драматичной. Я уже говорил об огромной цене Петровских преобразований,
но их плодами мы пользуемся по сей день. Жертвы, принесённые российским
народом в прошедшем столетии тоже не были напрасными, в истории, как и в
природе, ничто не возникает ниоткуда и не уходит в никуда. Но в ушедшем
веке результаты наших действий часто оказывались недоступными нам самим.
В Первой мировой войне Россия участвовала в союзе с Англией и Францией,
3 миллиона российских солдат полегло на полях сражений. В результате
Антанта победила, но сама Россия не устояла в этой борьбе и превратилась
в Советский Союз. 

С победой Октября, революционный процесс начал разгораться по всей
Европе, Советская Россия старалась всеми способами его приумножить. III
интернационал мечтал распространить свой контроль на центр и запад
континента. Но в стране началась  Гражданская война, унесшая 15
миллионов жизней. В результате вопрос об экспорте революции был Москвой
снят на два десятилетия. Белое движение, сгорев в пожаре войны, спасло
Запад от красного тоталитаризма.

С началом Второй мировой войны почти вся Европа оказалась под пятой
фашизма. Вступив в войну с Германией, СССР одержал историческую победу.
Наш народ принёс на её алтарь 27 миллионов жизней. В итоге запад
континента избавился от коричневой чумы, но в самом Советском Союзе и в
Центральной Европе тоталитаризм оказался законсервированным ещё на
полвека. 

Сознавая силу «руки Москвы», опасность  советской пропаганды,
руководители Запада внимательно следили за тем, чтобы уровень жизни
трудящихся их стран постоянно повышался, чтобы демократия
функционировала эффективно. В самом же СССР затёртая пластинка об
успехах мирового коммунизма звучала всё громче, но положение граждан
становилось всё более нетерпимым. Сопровождавшаяся перестройкой,
гражданская революция в Советском Союзе привела к освобождению из
«соцлагеря», к утверждению демократических начал в Центральной Европе и
Балтии. За её успех пришлось заплатить трагическим распадом страны, но
сам российский народ – источник и цель всех преобразований, до сих пор
остаётся обделённым. Историческая справедливость должна быть, наконец,
восстановлена. Наш народ выстрадал достойную жизнь в своей стране. При 
этом мы, опираясь на собственную активность, вправе рассчитывать и на
моральную поддержку всех европейцев.        

    

Хотя у прошлого нет сослагательного наклонения, а у будущего –
повелительного, наша задача теперь составить прогноз: куда же должна
идти современная Россия. Писатель-пророк Фёдор Михайлович Достоевский
предсказал революционные потрясения, которые действительно постигли нашу
страну в начале ХХ века, но во всей русской классике не найти ответа на
вопрос: а что же дальше, куда нам следует идти после преодоления
красного тоталитаризма? Впрочем, ответ на этот вопрос даёт совокупно вся
наша литература, культура и история. Если главная причина наших бед –
экономических, социокультурных, политических – разрыв с историей, отказ
от собственной идентичности, забвение российской общенациональной идеи,
то  выход из кризиса находится на пути возвращения к истокам,
возрождения и восстановления российскости. При этом должно быть
изначально ясно, что, ставя целью самовоссоединение с тысячелетней
Россией, мы не должны возвращаться в прошлое, речь не идёт о
механическом повторении прошедшего. Да это и невозможно сделать.
Необходимо распознать сигналы из истории и вписать их в современность,
необходимо использовать то из тысячелетнего опыта, что может быть
адаптировано и вписано в сегодня, что может быть полезно и будет
работать в новых условиях. Причём отвергнуть и забыть полностью
советское прошлое тоже невозможно, да и не нужно. Вот во всей этой
ситуации мы и начнём теперь разбираться. 

    

Выстраивая обновлённую российскую систему ценностей, уточним принципы и
правила, по которым она должна форомироваться. Для такой огромной страны
как Россия, система интегрирующих начал не может быть простой. Скорее,
она должна походить на некое разветвлённое древо, многомерную структуру.
Назову здесь три основных посылки, которых буду придерживаться. 

1. Сплачивающая система норм должна быть трёхуровневой. Базовый слой
включает нормы и традиции, сформированные в каждом отдельном
культурно-территориальном регионе нашей страны. Эти нормы продолжает
следующий уровень – символы, интегрирующие государство в целом. И всё
это дополняется третьим рядом – ценностями, соединяющими нас с мировым
сообществом. Сразу поясню, что в этой книге не предполагается
рассматривать специфические ценности каждого российского региона, это
отдельная задача, которую решат другие авторы. Мы же будем говорить по
преимуществу об идеях, которые сплачивают в единое целое всю нашу
страну, наш народ.

2. Интегрирующие начала должны соединять Россию по трём временным
составляющим – связь прошлого с настоящим (А), интеграция настоящего
социокультурного времени (Б), сплачивание во времени из «сегодня» в
«завтра» (В). 

3. Важнейший методологический принцип состоит в следующем – новые идеи
возникают не произвольно, они выстраиваются не из субъективных
спекуляций, но на фундаменте ценностей, которые у нас уже существовали.
Новые принципы основываются на старых, хотя и не обязаны быть их точной
копией, они могут развивать, преодолевать, «снимать» и продолжать наш
исторический опыт.   

 

 

                  

 

Ценностная система, вектор прошлого.    

 

Первая ось древа ценностей – из времени прошедшего. Мы начнём с анализа
и инвентаризации того, что сплачивало нашу страну с момента её
зарождения до наших дней. Нетрудно заметить – общим стержнем для всех
поколений является отечественная история. В момент идейного кризиса,
когда интегрирующих, всеми признаваемых и общезначимых ценностей явно
недостаёт, особенно актуальным становится осознание общности прошлого.
Независимо от субъективных оценок и личных настроений, всех россиян
реально объединяет общая история и возвращаемый историзм мышления. 

Кризисные  процессы в современной культуре проявляются в релятивизации
всех ценностей, расшатывании всяческих правил и норм, в постоянной и,
порой, бездумной иронии в отношении всего, что прежде казалось вечным и
незыблемым. Нынешнее телевидение не устаёт хохотать с самого утра до
глубокой ночи. Тогда как задача подлинного возрождения состоит не в
разрушении и нивелировании различных систем ценностей, но в выявлении,
проверке и отборе надёжных, устойчивых, органичных норм и правил.
Десакрализация культуры ведёт к её распаду. Поэтому в основе
общественно-государственной иерархии идей, если мы хотим сделать её
стабильной, должны находиться святыни. Пирамида ценностей тем
устойчивей, чем шире её основание. Поскольку самым широким основанием
является совокупный исторический опыт народа, историзм в возрождаемой
российской идее и должен занять особое, фундаментообразующее место.

Другой важнейший фактор, порождающий особое отношение к истории, был
выявлен уже в самом начале этой книги. Мы показали, что на нашей
территории существовали в ХХ веке, сменяя друг друга, три разных
государства. Причём второе – СССР – строилось на максимальном
противопоставлении первому – Российской империи. У нас были даже две
разные науки – история СССР и история России. Могут ли разделённые части
срастись? Возможно ли преодоление российской разделённости во времени? 

Самовоссоединение и возможно, и необходимо. При этом, всё, что
способствует преодолению разрыва, что работает на восстановление нашего
более чем десятивекового опыта, на возрождение нашей самоидентификации,
работает на нас. Мы уже вернули свой флаг и герб. Несмотря на семьдесят
лет потрясений и испытаний, сохранились и здравствуют законные
наследники дома Романовых. У России есть живые символы, живые выразители
преемства нашей истории. Удивительно, что по сей день часть общества так
и не разглядела то, что столь желанно и необходимо для нас. Время
самодержавных монархий, конечно же, давно ушло, но как важно для
благополучных бельгийцев, норвежцев, шведов, англичан видеть
здравствующими своих королей, как способных они объединять и вдохновлять
народ! Не в этом ли одна из причин стабильности, успешности,
благополучия наших соседей?! Что же мешает нам, кроме нежелания властей,
придать потомкам Романовых официальный статус и дать им возможность
вернуться на родину? А непогребённый труп, лежащий в центре столицы,
давно пора захоронить. И чем скорее это произойдёт, тем лучше.

Для самовоссоединения необходимо не только написать единую историю,
немало таких книг уже написано и пишутся новые. Необходимо сделать их
достоянием общества,  частью общественного сознания, скажу больше,
активной и приоритетной частью. Если мы хотим вернуться к себе и
опираться на весь накопленный за тысячу с лишним лет опыт, в нашей
духовной жизни необходимо утвердить культ Российской истории. Говоря
точнее, нужна не история как хронология, нужна определённая её
концепция, нужны историософия и философия России. Собственно говоря,
происходящая общественная дискуссия и есть своеобразный неформальный
конкурс на наиболее востребованную трактовку собственной истории, на её
историософско-философскую интерпретацию. 

Признание значимости истории означает, что люди всех возрастов, и
особенно входящая в жизнь молодёжь, должны получать разнообразные
исторические сведения через информационные каналы и образовательные
учреждения. В советской системе образования был всем известный главный
предмет – т.н. марксизм-ленинизм с его многочисленными разновидностями
от «научного атеизма» до не менее «научного» коммунизма. Всех школьников
и студентов в первую очередь готовили как сознательных строителей нового
общества.  Сегодня нет ни коммунизма, ни соответствующего специального
учебного предмета, хотя такого рода дисциплина необходима. Она
существует в учебных заведениях многих странах – «америкенстадис»,
«европиенстадис», «индиенстадис», «арабиенстадис» и т.п. И в наших
школах следует ввести «Отечествоведение», как это было в российских
гимназиях, а в вузах – «Россиеведение». Основой этих дисциплин должно
стать философское и историософское осмысление российской цивилизации. И
такой эксперимент начат в Калининградской области, где учащиеся
выпускных классов тридцати двух школ уже изучают новый предмет –
«Отечествоведение». 

Если с самого детства ребёнок будет знакомиться с сюжетами и героями из
нашего прошлого, если появятся школы с отечествоведческим – в 
добавление к физическому, математическому и прочим  уклонам, если на ТВ
и в других СМИ содержание будет  основываться не на принципе
«развлечение – прежде всего», но на культе собственной истории, если в
литературе и искусстве в ряд таких классических произведений, как «Слово
о полку Игореве», «Борис Годунов», «Война и мир», «Пётр I», «Доктор
Живаго», «Жизнь и судьба», будут прибывать новые и новые, тогда шанс
соединить разделённое, вернуть знания и опыт предков, восстановить
самоидентификацию не окажется упущенным.

Государство обязано привлечь внимание общества к этой проблематике.
Пусть для детей появится специальная серия «Моя первая книжка по истории
Родины». От затянувшихся споров об учебниках истории надо перейти к
открытому конкурсу на лучший учебник. Этот конкурс должен быть гласным и
фокусирующим внимание общества. Живая содержательная книга, телесериал,
киноцикл  по истории страны нужны и для взрослых, особенно для тех, кто
связан со сферами управления и культуры. И здесь нужны внимание и
поддержка государства, нужен общероссийский конкурс, т.е. гласное,
открытое состязание авторов.    Нельзя не заметить, что интерес к
исторической теме и литературе растёт и без должного государственного
внимания, – столько книг на историческую тему, сколько опубликовано у
нас после1990-го года, не издавалось прежде за многие десятилетия.

Опора на историзм, как, в широком смысле слова, наиболее эффективный
механизм восстановления утраченной идентичности, может иметь и другие
положительные последствия. Многие возникающие в современной России
проблемы кажутся человеку, далёкому от истории, новыми и непонятными. А
в действительности сплошь и рядом речь идёт о трудностях, которые умело
и эффективно преодолевались ещё в прошлые века. Русские вне России,
сосуществование разных этносов и культур внутри одной страны, освоение
новых районов, иммиграция в Россию, создание государством правовых и
политических условий для мощного экономического рывка и многое-многое
другое – здесь очень полезно знание собственной истории. Не входя в
детали, скажу кратко – огромная сила и мощь России заключена не только в
её золотом запасе, но в её огромном историческом потенциале.

Отмечу ещё одно обстоятельство. Интерес и уважение каждого человека к
прежним поколениям своей семьи может существенно дополнить этот широкий
историзм,  сделать картину прошлого своей страны более живой,
личностной, неформальной. В такой ситуации у нас появится больше шансов
крепко встать на ноги и не повторять прежние ошибки. В атмосфере
укрепления семейно-родовых связей возникает новый важный механизм
общественной регуляции, который работает против асоциального и
непатриотического поведения. Человек, живущий одним днем, чувствует себя
ни от кого не зависимым, никому не обязанным и не подконтрольным. Его
поведение становится индивидуалистичным и внесоциальным. Иначе действует
тот, кто сознаёт себя продолжением, кто помнит 10–15–20 поколений
предков. Человек, укоренённый в культуру, понимая, что и о нём вспомнят 
через 300 и 500 лет, становится более ответственным. На его поступки
влияет не формально-милицейский контроль, но нормы и правила, созданные
всем его родом. Надо заметить, что духовная связь с прежними поколениями
поощряется как в традиционных обществах, так и в современных культурах.
Знание прошлого своих семей устойчиво воспроизводится на Кавказе,
например в чеченских тейпах, но аналогичное правило существует и у
английских лордов, и у потомков русских дворян и др. Эту преемственность
подтверждает и такая небезынтересная деталь. Руководителями разведслужб
в Англии традиционно назначаются только представители знатных семей
лордов, имеющих богатую родословную. И такой подход ни разу не подводил
британцев!

Надо ещё раз напомнить, что историю не случайно считают самой важной из
наук, более активное обращение к ней могло бы избавить и россиян от ряда
совершаемых  нынче ошибок. Мы уже не раз апеллировали к возрасту нашей
страны, но и этот багаж можно растранжирить впустую. Каким наимудрейшим
могло быть государство, если бы знало, учитывало, использовало свой
собственный почти двенадцативековой опыт! Ведь всякий здравомыслящий
человек с возрастом, с каждым прожитым годом становится мудрее. Не
случайно учителями российских императоров в XIX веке были лучшие
отечественные историки. Почему же так не происходит в нынешнем
государстве? Почему гуманитарное знание, исторический капитал остаётся
невостребованным? 

Здесь есть и субъективные, и объективные причины. Интересы правящего
слоя далеко не всегда совпадают с исторически обусловленными интересами
самой страны. Но чем демократичнее государство, тем проще обществу через
интеллигенцию, независимых профессионалов вступать в диалог с властью,
осуществлять общественный контроль над управленцами. Когда такой
контроль оказывается невозможным, власть либо отметает историю как
таковую, либо навязывает обществу выгодную ей, «единственно правильную
трактовку».  

Продолжим исследование российских ценностей и обратимся к категории
времени.  Культ воссоединённой истории, несомненно, поможет вернуться к
себе, обрести устойчивость. Восстановив историческую связь, посмотрим,
что возвращается к нам из прошлого, как вписать в современность русскую
идею, сплачивавшую страну в прошлые столетия. Пришло время, наконец, 
найти теоретический выход из идейного кризиса, в котором Россия
оказалась с конца XIX века и который безуспешно пыталась преодолеть
Октябрьским «разрывом с переворотом». Второе издание одного и того же
кризиса, второй его акт, начавшийся вместе с распадом «комидеологии»,
должен стать заключительным. Необходимо найти органичное решение,
правильный выход в образовавшемся лабиринте идей.

Начнём с анализа важнейшей составляющей русской идеи – с православия.
Процесс его активного возрождения, хотя и не свободен от ряда
противоречий, в целом представляется вполне позитивным. Также
положительным можно считать возрождение других традиционных для
российского общества форм верований – ислама, буддизма, иудаизма.
Определённый дисбаланс, возникающий между перечисленными конфессиями,
между их приходами, должен разрешаться, прежде всего, в переговорах
руководителей самих конфессий. При этом прежний статус православия, как
государствообразующей религии не должен вновь воспроизводиться самим же
государством. Формируемый властями приоритет одной из конфессий – это
явная и затянувшаяся ошибка роста. И поскольку подобная практика, в
конечном счёте, работает на дезинтеграцию общества, её следует деликатно
преодолеть. 

Между тем, нельзя не видеть, что православие в России – больше чем
религия. Это наш алфавит, от которого, в отличие от соседей, мы никогда
не отказывались, наш образ мысли, стиль поведения, культура, это
историческая основа нашей государственности. Если поставить вопросы
более конкретно – что именно утверждает православие, в чём его специфика
в сравнении с другими вероисповеданиями, в чём особенность православия,
если смотреть на него не глазами верующего, и не глазами неверующего, но
с позиций культурологии и аксиологии, ответ будет следующим. Для всех
религий общим является вера в спасение после смерти, в существование
высшего надприродного начала. Но у каждой есть и своя специфика,
отличающая одну конфессию от других. Буддист верит в своё единство с
окружающей природой, протестантизм отличает индивидуалистическая
трудовая мораль. Приоритет православия – утверждение особой значимости
нравственных и духовных начал. Эти нормы были и остаются в России
ценностями общезначимыми. Они не вступают в противоречие с нормами иных
конфессий, разделяются представителями других верований и атеистами. И
хотя за последние семь–восемь десятилетий в области нравов, как и в
других секторах социокультурного пространства, произошли заметные
изменения, нельзя сказать, что этические начала оказались вовсе
отторгнутыми, стали не узнаваемыми и не воспринимаемыми. Можно сказать,
что православная культура сохранялась в советско-атеистическом
государстве в снятой форме – в виде формально провозглашаемой властью и
принимаемой обществом нравственно и духовно ориентированной системы
ценностей.   

Остановимся на этой проблеме несколько подробней. Сравним две культурные
традиции – западноевропейскую и восточноевропейскую, т.е. российскую.
Сразу договоримся, что сравнение не должно носить эмоционально-оценочный
характер, его не следует переводить в плоскость категорий «правильно –
неправильно». Здесь полезно проявить сдержанность, объективность и
беспристрастность. Но начнем с ещё более обобщённой контроверсии – с
краткого сравнения культур Востока и Запада.

И российская, и западноевропейская культурные традиции отличаются от
культур Востока, где исходным оказывается образное видение мира,
противостоящее европейскому, преимущественно рационально-знаковому его
осмыслению. Этот контраст выражается уже в специфике двух видов
письменности. Китайский иероглиф, обозначающий понятие «человек», похож
на самого человека «___», в иероглифе «лес» – «___» легко увидеть
несколько деревьев, стоящих вместе. При чтении китаец буквально видит
значение письменного знака. Не случайно на востоке очень ценится
искусство каллиграфии, ведь слово – это картинка, рисунок отображаемого
им предмета. В отличие от китайского, западное мышление
рационально-знаковое, в европейских языках слово – не образ, а знак
объекта. Русское написание слова «лес» или немецкое «der Wald», как и
английское «The wood»  это знаки, но никак не образы самого леса.
Поэтому в европейском мышлении, будь то мышление россиянина, венгра или
испанца особую роль играет дешифровка, рациональное истолкование. Чтобы
понять смысл слова, европейцу надо сначала его раскодировать. Поэтому
европейский рациональный знак, выражающий  идею, противостоит
прозрачному восточному образу.  

Между тем, внутри Европы сложилось своё культурно-ценностное разделение.
Для  запада континента отправной стала пришедшая из Рима идея права,
российский приоритет – духовно-нравственная идея. Это различие
проявляется во многих социокультурных образованиях. А.И. Солженицын в
одной из своих работ справедливо отмечал, что герои западной литературы
отстаивают ценности власти, карьеры, денег, любви, у нас же
положительные герои стоят за нравственность, справедливость и любовь.
Русский герой, как правило, правдоборец и правдоискатель. Похожие
наблюдения есть и у В.М. Шукшина, писавшего, что за свою историю русский
народ отобрал, сохранил, возвёл в степень уважения человеческие
качества, не подлежащие пересмотру, – честность, совестливость,
трудолюбие и доброту. Можно сказать, что законно-правовое и
духовно-нравственное – две координатные системы, две имманентные
традиции европейской  культуры.

Отчего так получилось, почему Европа разделилась именно таким образом?
Понятно, что подобное деление не абсолютно жёстко, оно является
результатом действия множества причин, сталкивающихся в многомерном
историческом пространстве. И на Руси, как минимум со времён Ярослава
Мудрого, действовал оригинальный свод законов под названием «Русская
правда» (все же «право» происходит у нас от правды, т.е. моральное
начало первично), и Запад знает немало мучеников за справедливость. И
всё же… запад Европы с эпохи Возрождения, со времени великих
географических открытий, утверждал капиталистические отношения.
Испанские конкистадоры привезли в Старый Свет так много индейского
золота, что это изменило все правила банковско-хозяйственной
деятельности. Европейцы впервые стали давать деньги в долг и в кредит
под процент. До этого христианство, а ислам и поныне, запрещали подобные
действия, лишь иудаизм позволял кредитование клиента в рост. 

В изначальном замысле, в исходных принципах суть капитализма ясна и
понятна: главный жизненный приоритет – это деньги. Абсолютизация
золотого тельца, несомненно, подстёгивает экономическое развитие. Но она
приводит к тому, что всё, включая время, любовь, власть, всё приобретает
денежный эквивалент, а это ведёт к огромному социальному напряжению, к
обострению межличностных конфликтов. Чтобы регулировать и эффективно
управлять таким социумом, чтобы уменьшать количество возможных
преступных конфликтов и столкновений, необходим какой-то жёсткий
регулятор. Именно эту роль и выполняет право. Между тем, в России
экономическая ситуация была иной и ещё гениальный Пушкин показал в
«Пиковой даме» тупик, к которому ведёт неуёмная погоня за деньгами.
Действия немца Германна, стремящегося  во что бы то ни стало
разбогатеть, приводят старую княжну к смерти, её служанку повергают в
шок, а сам Германн, проиграв в карты, сходит с ума.    

Столкнувшись с негативным влиянием законов рынка, Запад уже к началу
прошлого столетия разработал механизм сдержек и противовесов, главным
компонентом которого оказалось именно право. Западные государства – это,
прежде всего, государства правовые. Здесь юридически стремятся
регулировать всё – от управления страной,  до управления космическим
кораблём и поведением влюблённых. У нас же пока сохраняется нравственный
приоритет, что нагляднее всего подтверждает язык.  Приведу такой пример.
 Спустя 60 лет после войны, наша пресса всё ещё употребляет идиому «я бы
с ним в разведку пошёл или, напротив, не пошёл». Как-то это выражение
мне пришлось разъяснять голландскому журналисту. Он никак не соглашался
видеть здесь некую российскую специфику. «Я тоже, – говорил он, – могу
найти в Амстердаме компаньона – разведчика. Мы с ним сходим к нотариусу,
подпишем контракт, застрахуем риски… и вперёд! Он никак не мог понять,
почему в России слово, честь остаются более важными аргументами, чем
бумажка с печатями. Характерно, что именно на западе появились  брачные
контракты, не очень понятные и почти не распространяющиеся в современной
России.  

 

От общих тезисов мы перешли к конкретным сюжетам, но теперь вновь пора
вернуться к теории и сделать выводы. На востоке континента право никогда
не было столь приоритетным, как на западе, духовно-нравственная
регуляция оказывалась здесь более значимой. К примеру, в XIX веке
большая часть крестьянских протестов заканчивалась просто-напросто
обращением помещика к работникам, разговором по душам. Отношения между
людьми были у нас более тёплыми и менее формальными, чем на западе.
Особое место в отечественном искусстве не случайно занимает балет, как
сфера, где в наиболее чистом виде воплощается нравственно-эстетический
идеал. В отличие от французской драматургии, сюжет русских пьес не
вращается в трех случаях из четырёх вокруг наследства. Когда на Западе
уходит из жизни известный человек, в его память создаётся финансовый
фонд (Нобеля, Форда, Эберта и др.), в России в аналогичных случаях
ставится Храм. Только в России существует жанр бардовской песни, не
известный на западе.

И за всё это мы должны благодарить нашу церковь.  Её коренное
культурологическое качество, её «снятая сущность» – приоритет
нравственного и духовного в очень специфической форме сохраняло даже
искусственно «обезбоженное» советское общество. Тот, кто стремится
оставить в социуме только голый финансовый и политический интерес, кто
разрушает семью, гражданские объединения, гасит память о прошлом, тот
превращает народ в аморфный конгломерат чужих друг для друга людей.

Нравственность и духовность для нас жизненно необходимы. И если мы хотим
оставаться у себя дома, хотим быть самими собой и сохранять свою
идентичность, эти качества мы должны культивировать и сегодня. Как
относиться к самой церкви, к православию – это вопрос, который каждый
решает сам, он обсуждается в специальной, а не светской литературе.
Впрочем, можно заметить, что более убедителен тот, кто и ведёт себя
более последовательно.

Вновь обращаясь к Западу, следует уточнить, что там тоже никогда не
строили «чистый» капитализм. Христианские заповеди,
социал-демократические программы поддержки, взаимопомощи, социальных
гарантий облагораживали общество, символом которого не может считаться
только денежный знак. Да и сам культурный смысл денег имеет в разных
обществах различное значение. К примеру, немцы после окончания Второй
мировой войны много сил потратили для того, чтобы сделать марку
стабильной, надёжной, мировой валютой. И это им вполне удалось. Потому
вполне понятны их переживания, связанные с недавним переходом на евро и
отказом от DM. Впрочем, в обществах, являющихся относительно молодыми
продолжателями западноевропейской системы ценностей – в австралийском,
американском – социальная значимость денег оказывается выше, чем на
исторической родине осевших там европейских переселенцев. Даже
деятельность в сфере литературы и искусства носит за океаном
преимущественно коммерческий, кассовый, а не исповедальный характер.
Искусство и наука рассматриваются здесь, в отличие от России, просто как
наиболее рискованные сферы бизнеса, а самая талантливая книга называется
бестселлером, т.е. лучше продаваемой.

К вопросам правового регулирования мы вернёмся позднее, а что касается
церкви, несколько небольших уточнений можно сделать уже сейчас. Нельзя
не видеть, что возрождение религиозных конфессий может породить, да и
порождает определённые проблемы. И проблем этих будет меньше, если
церковные иерархи станут, наконец, независимыми и будут держаться
подальше от государственно-политического механизма. Кроме того, разные
конфессии, содействующие формированию новой ценностной системы,
оставаясь высшими религиозно-духовными институтами общества, не должны
превращаться в единственный и все определяющий компонент нового
мировоззрения.     

 

Перейдём теперь к анализу другой важнейшей составляющей русской идеи – 
общинного коллективизма. Известно, что община практически перестала
существовать ещё столетие назад, а потому проблематичен ответ на вопрос
– может ли коллективизм стать основой возрождённой российской идеи? Мы
хорошо сознаём, какую приятную общественную атмосферу, какой
психологический комфорт и уверенность в себе порождает укоренившееся в
обществе чувство коллективизма. Напротив, встретив отчуждение, не
получив необходимую моральную поддержку окружающих, человек нередко
испытывает стресс. Однако, с другой стороны, также хорошо известно, что
современные западные общества едва ли смогли бы добиться существенных
экономических успехов, не культивируй они чувство индивидуализма,
ведущее к постоянному противоборству и конкуренции с окружающими. Акцент
на личную инициативу и активность развивает рынок. Между тем, это
известное со времён Макса Вебера и переходящее из книги в книгу
суждение, приобрело характер искажающего реальность мифа, и потому на
нем стоит остановиться более подробно. Дело в том, что в
действительности корреляция между рыночным успехом и
коллективизмом-индивидуализмом оказывается не прямой, а весьма
опосредованной.

Так, например, французские социологи показали, что богатые в этой
стране, как правило, ведут себя солидарно, поддерживают друг друга,
предпочитают селиться рядом, брачных партнёров выбирают из собственной
среды и это только помогает их успеху в бизнесе. Так что коллективизм –
это качество, знакомое не одной только русской деревне. Более того,
анализ показывает, что в обществе с разными культурными традициями
фактор индивидуализма по-разному влияет на экономические процессы.
Например, в США его усиление способствует экономическому росту. Иначе в
традиционно коллективистской Японии, где отношения внутри фирмы
напоминают отношения внутри своеобразной большой семьи. Здесь главная
забота работника – преуспевание компании. Принятый в коллектив человек
приходит в него, практически, навсегда, уволить его – то же самое, что
выгнать из дома. Зато и работают японцы ежедневно по 2–3 часа
сверхурочно, дополнительно и бесплатно, лишь бы фирма процветала. Не
трудно заметить, что в подобном культурном пространстве рост
индивидуализма, который фиксируется в Японии в последние годы, будет
вести к снижению темпов её экономического роста. Таким образом,
распространённое у нас в результате некорректной экстраполяции идей М.
Вебера мнение, что коллективизм и рынок несовместимы, – совершенно
неверно. Отношения между этими двумя составляющими в разных культурах
могут меняться на противоположные.

Вообще стоит хотя бы, так сказать, в первом приближении уточнить смысл
самих исходных понятий «коллективизм» и «индивидуализм», ибо спор о том,
что же нам ближе, часто связан с разным пониманием базовых терминов. При
желании, всякого человека можно считать индивидуалистом, а можно и
коллективистом,  поскольку каждый  делает определённые части своего
поведения доступными, обсуждаемыми для других, а на общественный
просмотр иных сферы собственной активности накладывая жёсткое табу. В
некоторых культурах, традиционно воспринимаемых как
индивидуалистические, табуированных для широкого обсуждения сфер
оказывается больше, а в коллективистских – меньше, хотя возможны
ситуации, при которых то, что табуировано коллективистской культурой,
оказывается  открытым в индивидуалистическом сообществе. Поскольку
всякий человек существует в обществе, можно схематически представить
отдельного индивида, как малую окружность, находящуюся внутри большой
окружности (общества).  В индивидуалистической системе радиус
окружности, изображающей отдельного человека, будет большим (большее
количество вопросов он решает самостоятельно), а в коллективистской –
меньшим (здесь больше «личных» тем, которые открыты и обсуждаемы
обществом).  

Поскольку тоталитаризм стремился взять под контроль всю личную жизнь (в
Северной Корее до сих пор запрещено занавешивать окна), постсоветское
общество на какое-то время шатнулось в сторону индивидуализма. Другая,
крайне мрачная и редко комментируемая особенность советской жизни также
связана с разрушением коллективизма. Речь идёт о практиковавшемся
тоталитарной властью внедрении во все формальные коллективы платных
«стукачей». Трудно измерить масштабы  невидимого социального стресса,
пережитого советскими людьми в результате существовавшего тайного
доносительства. Даже открытые сталинские репрессии не сделали общество в
такой мере лишенным солидарности и разобщённым, как массовая
инфильтрация платных доносчиков.    

Указанные, а также иные действия вели к разрушению некогда весьма
сплочённого российского общества. В начале 70-х годов ХХ века в наш язык
вошла даже новая идиома «это твои проблемы». Невозможно представить,
чтобы так говорили современники Чехова и Толстого. Но теперь это стало
нормой, атомизация общества продолжалась. С распадом СССР и отменой
доносительства глубокая рана постепенно стала зарубцовываться. Теперь, в
частности, в научно-гуманитарном сообществе регулярно проходят вполне
свободные научные дискуссии, обсуждения, круглые столы, которые были бы
немыслимы в обществе, напичканном тайными информаторами. Точно также в
парализованном доносительством социуме невозможно гарантировать
соблюдение тайны исповеди и иных религиозных норм.  Потому не может быть
никакого прощения тем политикам, которые сегодня, под предлогом борьбы с
терроризмом, вновь хотят возродить страшные времена сексотства. 

И все-таки, несмотря на ряд отмеченных проблем, коллективизм вновь может
и должен стать определяющей нормой нашей жизни. Насаждавшуюся в
Советском Союзе пропаганду классовой борьбы и социальных противостояний
должны заменить возвращаемые из истории  принципы взаимопомощи и
сотрудничества. Если немецкая философия видела источник развития в
антагонизме людей, то русская философская традиция источник развития
находила в поиске объединяющего пути. Как показал Достоевский,
обособленный, замкнутый на самого себя индивид есть нравственная
неправда. Наша соборность отражала известный принцип – спасение в
одиночку, за счёт других – невозможно. Спастись можно только
коллективно. Этот императив оказывается вновь востребованным, в
частности, в условиях глобального экологического кризиса. Но для того,
чтобы коллективизм возродился, необходима серьезная работа и
определённые общественные изменения. Прежде всего, необходимо убрать те
искусственные препоны, которые мешают проявлению гражданской
солидарности. Общество сплачивают единые идеалы и ценности, а именно с
ними мы до сих пор не определились. Общество и власть оказываются
вместе, когда отношения между ними открыты, понятны, прозрачны. Такая
ситуация может возникнуть у нас только в будущем. И пока она не
сформирована, общество будет солидарным против власти, а не вместе с
ней.  

 

Следует ещё раз подчеркнуть, что между людьми, честно и, может быть,
несколько наивно принимавшими «комидею», и властью, спекулировавшей и
манипулировавшей этой идеей, существует невидимая пропасть. Вот уже 15
лет наше общество разрывают на коммунистов и демократов, потому что,
разделив народ, и столкнув друг с другом разные части целого, ими легче
управлять. Но достаточно сформулировать несколько проверочно-тестирующих
вопросов, что бы стало ясно – это противостояние в своей основе
искусственно. Задумаемся над несколькими несложными дилеммами. Кто
выиграл от «либерализации цен» и «падения пирамиды ГКО» – коммунисты или
демократы? Кто выиграл от Афганской или Чеченской войн? Кто зарабатывает
на монетизации льгот? Ответ очевиден, ни рядовые коммунисты, ни рядовые
демократы здесь не причём, предложенное деление ничего не проясняет, а
вот деление на народ и власть – объясняет многое. Именно такой тип
структурирования необходимо использовать при изучении советского
прошлого. Анализируя процессы, происходившие в СССР, необходимо
исследовать отдельно – жертвы, подвиги, достижения народа и поведение
власти.     

Говоря о советском прошлом, нам всё ещё трудно извлечь из него
окончательные уроки и расставить оценки, в частности, и потому, что
раскрыта далеко не вся правда о нём. Правда сознательно скрывается.
Как-то в прямом эфире я участвовал в дискуссии с внуком Л. Брежнева
Юрием. Речь зашла о жертвах массовых сталинских репрессий, вновь был
поставлен вопрос о том, что спустя 50 лет количество погибших официально
так и не названо. «А оно и не будет названо, народу это  знать не
нужно», – спокойно ответил внук. Видимо называемая учёными цифра в 40–50
миллионов погибших так пугает власти, что они по сей день не решаются её
признать. Но как можно дать адекватную оценку социальной системе,
которая то ли погубила в два раза больше соотечественников, чем
фашистское нашествие, то ли нет? Оценить можно лишь сам тот факт, что
власть категорически отказывается назвать эту цифру. Разобраться в
прошлом нынешняя власть мешает и потому, что постоянно
переинтерпретирует и переоценивает одни и те же события и факты.
Оценивать историю должен народ, интеллигенция, учёные-гуманитарии, их
суждения должны быть основой для действий власти. У нас же до сих пор
оценку заказывает и выставляет чиновничество, и эта оценка определяется
не правдой жизни, а интересами бюрократии. Поэтому роль Сталина
переоценивалась после Октябрьского переворота столько раз, сколько раз
менялись группировки, стоящие у руля власти. 

Однако если мы не хотим быть отторгнутыми из мирового сообщества, если
мы не хотим вновь жить по принципу «весь мир идёт не в ногу, а мы в
ногу», нам следует всерьез и по-настоящему разобраться в нашем недавнем
прошлом. Проблема эта действительно и социально, и психологически очень
сложная, глубокая, достаточно острая, потому, что затрагивает интересы
не только всех ныне здравствующих россиян, не только жителей нашей
страны. Трагический парадокс ситуации состоит и в том, что люди,
противостоявшие системе – пали,  оценивают систему потомки тех, кто её
принял. Проблема настолько глубока, что её не в праве решить никакой
отдельно взятый лидер, политик или учёный. Её может решить лишь все
общество, а средством такого решения может стать общероссийская
гражданская дискуссия о нашем прошлом, которая, одновременно, может
превратиться и в покаяние, и в очищение, и в действенный способ нашего
сплочение.  

Нечто подобное такой дискуссии происходит в Германии уже 50 лет. В 1947
году немецкий философ К. Ясперс прочитал лекцию и написал брошюру
«Понятие вины», ставшую предметом общественного обсуждения. С середины
50-х годов в активную жизнь в Германии входило поколение немцев,
воспитанных после войны. Они стремились разобраться в недавней трагедии,
для чего и развернули широкие общественные дебаты, продолжающиеся по сей
день. В истории не существует абсолютных гарантий против возврата к
прошлым ошибкам, но если есть какой-то более-менее надёжный механизм, то
таковым, пожалуй, и является свободная гражданская дискуссия, из которой
каждый участник делает самостоятельные выводы. Подлинные социальные
революции свершаются не на митингах и не на баррикадах, а в душах и
сознании людей. И только тогда, когда каждый сможет дать сознательную и
самостоятельную оценку нашему недавнему прошлому, повторение
исторических ошибок станет невозможным. Тогда и начнётся действительное,
глубинное возрождение России. 

 

   

 

  Ценностная система, вектор настоящего.

 

Определив своё отношение к идеям, сплачивавшим страну в прошлом,
перейдём теперь к выстраиванию нового вектора ценностной системы.
Следующая координата, дополняющая и продолжающая предыдущую, – это то,
что сплачивает всех ныне живущих, это интеграция в настоящем. Очевидно,
что всех нас, живущих в этой стране и вне её, но связанных с Россией
глубинно, объединяет язык. Но, увы, «что имеем – не храним». Во всяком
случае, у нас получается именно так довольно часто. Хотя было бы
разумно, наряду с культом собственной истории, аналогичный приоритет
утвердить в отношении родного языка. С особым местом для него в системе
образования, со специальным временем, особым вниманием к этой тематике
на массовых каналах, с общероссийскими и региональными конкурсами и
премиями…

Такой подход необходим потому, что язык представляет один из самых
важных факторов самоидентификации. Социально-психологической нормой для
человека является простая мысль – раз они говорят на чужом языке, значит
не наши, а если на моём – то свои. В любом новом государстве фактор
языка всегда оказывается важнейшим. Так было в начале прошлого века при
появлении независимой Норвегии, так происходило в середине прошлого
столетия при образовании Израиля, так происходило в последние десять лет
в новых государствах СНГ и Балтии. Но в России повышенного внимания к
родному языку в последние годы, к сожалению, не наблюдалось. 

Если основание для физической, материальной деятельности – это земля,
почва, то основа духовной, мыслительной, интеллектуальной активности –
язык. Углублённый интерес к языку, к его этимологической,
топонимической, сравнительно-лингвистической сферам есть проникновение в
самые основы культурной ориентации и идентификации. Такого плана
исследования для нас сегодня очень актуальны и полезны. Если врач,
пытаясь понять состояние человека, исследует его кровь, то философ,
стремящийся понять состояние общества, должен анализировать язык.

 

Надо заметить, что языковые изменения, происходящие у нас в последние
годы, достаточно противоречивы.  Одна из явных и негативных тенденций
состоит в том, что на смену советскому языку идеологического обмана и
официальной идеализации жизни пришёл язык вседозволенности, нецензурщины
и вульгаризации жизни. По началу этот процесс был, конечно же,
прямолинейной реакцией на советскую попытку ханжеской культурной
стерилизации общества. Но позднее вульгаризм был подхвачен и
растиражирован самими российскими СМИ,  стал жить своей, так сказать,
самостоятельной  жизнью. Появился ряд модно-скандальных литераторов,
журналистов, телевизионщиков, которые зарабатывают на этом свои очки и
несут всю «реалити-правду» в народ.

Если внешне, следуя известному афоризму, «ты – это то, что ты носишь»,
то внутренне «ты – это то, что ты говоришь». Речь может быть чистой, а
может – грязной, и пусть каждый решает сам, каким он хочет быть. При
этом стоит помнить, что для Библии, в которой описано всё многообразие
жизни, хватило нормального литературного языка. Лев Николаевич Толстой в
своём самом объемном сочинении – четырёхтомной эпопее «Война и мир» –
также очень многое рассказал о тайнах этого мира, но и здесь оказалось
достаточным литературных норм. Только в конце романа, описав положение,
в которое попал пошедший на Русь Наполеон, Толстой его заклеймил –
«мордой и в г…».

 

Другой и тоже малосимпатичной тенденцией постсоветских языковых
изменений стало чрезмерно активное заимствование иностранных слов.
Замечу, что в других культурах даже принятие слов, которые отсутствуют в
родном языке, происходит далеко не всегда. Слово «космонавт» родилось в
России, но тогда как американцы называют своего космического лётчика
«астронавтом», а китайцы – «тейконавтом».  В постсоветской России
распространение иностранной, особенно политической терминологии
происходило со скоростью потопа. Первопричина этого процесса,
опять-таки, в долгой изолированности, оторванности советского
государства от остального мира. Открытие железного занавеса привело к
тому, что, как сквозь прорванную плотину, в Россию хлынули теперь уже
многократно раскритикованные электораты, консенсусы, брифинги, и т.д. и
т.п., хотя их русские аналоги возникли намного раньше. Желание  сбросить
«красноидеологическую» кожу было выше всех других желаний. Возможно,
именно на это неестественное, детски незрелое состояние исцеляющегося
общества отреагировал язык возникновением характерных идиом-паразитов
«как бы» и противоположной ему -  «на самом деле».

 

Между тем, сильный, но не очень затянувшийся идеологический шок
постепенно проходит. И ему на смену появляется новая, всё более заметная
позитивная тенденция. Начинается процесс самовоссоединения и преемства с
исторической Россией. Поэтому у нас возрождаются Дума и губернаторы,
градоначальники и управы. Возвращаются старые названия русских газет и
журналов. В рекламе всё чаще фигурирует наш Ъ. Надо сказать, что
просуществовавший семь десятилетий идеологический барьер исчез довольно
быстро, но последствия  жёсткого деления мира на две системы не
снимаются в одночасье. И потому мы теперь знаем, что наряду с просто
окнами есть и «евроокна», возможен ремонт, но существует «евроремонт»,
один магазин торгует мебелью, а другой – «евромебелью». В Прибалтике
кто-то из наших недавних соотечественников ввёл даже термин
«еврорусские». Подобная раздвоенность языка и мышления – явление
понятное и временное. Главное – чтобы оно не затянулось надолго, и
чтобы, самовоссоединяясь со своим прошлым, Россия также сближалась со
всем миром и, прежде всего, с нашими европейскими соседями. 

Особо стоит сказать, что заимствование таких терминов, которые в родном
языке отсутствуют, может быть весьма полезным. Кто же станет противиться
введению в оборот слов «икебана», «караоке» или, скажем «лизинг», раз
обозначаемых ими явлений у нас раньше не было. Разумно используя чужой
опыт, мы, ничего не теряя, становимся немножко богаче.

Кстати, у соседей можно получить и ещё один урок. Чувствительные к
засорению родного языка пуристы активно работают во многих странах, в
частности, во Франции, в Германии, в Литве. Интересно, что в Париже, в
подвалах Национального банка хранятся не только золотые запасы страны,
но и сотни тысяч карточек, со словами родного языка, французы активно
сопротивляются чрезмерному влиянию английской речи. В Литовском Сейме
действует специальная комиссия, которая отвечает за чистоту  своего
языка, депутаты могут подвергнуть штрафу редактора газеты за
неоправданное заимствование иностранных слов. У нас осознание
собственной культурной самоценности всё ещё занижено, поэтому  газеты
могут, например, разбавлять кириллицу латиницей, когда включают в текст
названия иностранных фирм и компаний (правда, японские компании
иероглифами пока не обозначают). Между тем, я ни разу не встречал в
периодике (не в специальных изданиях) прародительский для нашего языка
глаголический шрифт. Хотя  в День письменности, в праздник Кирилла и
Мефодия  напечатать русский афоризм или поговорку глаголицей было бы
вполне уместно.

Добавлю, что сближение с другими странами может и должно идти, в
частности, через изучение их языков, но может происходить и через
приобщение иностранцев к  нашему языку. Начинающийся у нас процесс
духовного возрождения должен сохранить русский язык не только в странах
СНГ и Балтии, где он функционирует, в основном, в силу демографических
факторов. Для того, чтобы к нему возрастал интерес и других народов, нам
самим необходимо беречь и ценить язык Достоевского и Чехова, Шукшина и
Солженицына.     

  

Другой важнейший фактор, выделяющий, идентифицирующий, объединяющий
общество здесь и сейчас, фактор, который тесно связан с языком, – это
национальная принадлежность. Национальный вопрос является в нашей стране
столь же важным, сколь и острым. Накапливающийся в последние годы
потенциал межэтнической напряженности опасно возрастает. Поэтому на
национальной теме стоит остановиться несколько подробней.

Изначально тезис, который затем я буду обосновывать, звучит так:
существующий в нашей стране тип федеративного устройства
контрпродуктивен, он не способствует упрочению единства России и потому
нуждается в изменении и преобразовании. Единое федеративное государство
не должно иметь национально-территориальное деление, его деление может
быть только территориальным. Но прежде чем начать обосновать это
суждение, нам потребуется проанализировать и с разных сторон рассмотреть
понятие «нация».

 

Что такое нация, мировой опыт. Посмотрим, как понимается нация на
современном мусульманском Востоке. Последние десятилетия слова «ислам»,
«исламский фактор», «исламское влияние» звучат постоянно в разных
контекстах и с разными интонациями. Здесь, в этой группе культур
зародился новый социальный концепт – исламская умма. Речь идет о
формирующейся исламской нации. Иначе говоря, в рамках данной
цивилизации, нациеобразующим фактором является религиозная
принадлежность. Всякий мусульманин, будь он гражданином Малайзии,
Арабских эмиратов или Пакистана воспринимает себя принадлежащим к единой
нации и хочет, чтобы также к нему относились все остальные. Конечно,
существуют определенные расхождения между суннитами, шиитами,
ваххабитами, между ними возможны и порой возникают острые конфликты. Для
нас важно другое – исламская умма находится в стадии формирования, а
фактор, порождающий здесь нацию –  это ислам.     

Теперь мысленно перенесемся с Востока на Запад, посмотрим, что называют
нацией в Европе и Америке? Здесь нациеформирующие обстоятельства –
гражданско-политические. Нация является прямой производной от
государственной принадлежности. Общность языка и гражданства – вот что
определяет национальность на Западе. Если у жителя Кубы, будь он черным,
желтым, белым или мулатом спросить – какова его национальность, он
ответит – кубинец. Аналогичным образом поступит и гражданин США. Даже
если он эмигрант в первом поколении и является выходцем из Филиппин,
Египта или Мексики, на вопрос о национальности ответ будет одинаковым –
американец. Впрочем, на уточняющий вопрос он пояснит, что американец,
скажем, португальского происхождения. 

Зафиксировав опыт Востока и Запада, обратимся к практике Организации
Объединенных Наций, то есть к той самой структуре, которая стремится из
заготовок региональных практик создать сплав единого общечеловеческого
опыта. Оказывается, что термин «нация» имеет для ООН, фактически,  тот
же смысл, что и в лексиконе большинства западных государств, нация – это
согражданство, официальное подданство той или иной страны. В этом смысле
национальность всех граждан Верхней Вольты – верхневольтийская, а в
Камбодже живут камбоджийцы, причем там кхмеры, вьетнамцы, чамы – это
просто этнические группы. Впрочем, к теме этносов мы еще вернемся.

Что такое нация, российский опыт.  Как мы помним, Русь формировалась в
ходе собирания земель. Множество городов, появившихся в домонгольской
Руси, стало причиной того, что проходившие через эти края скандинавы
назвали нас – Гардарики – страной городов. По названию больших городов
назывались и прилегающие к ним территории – Новгородщина, Смоленщина,
Московия… О том, что территориальное начало было у нас значимее
этнического, говорит и другое важное обстоятельство. Как известно, все
национальности в русском языке обозначаются именами существительными –
чех, испанец, китаец…, а самих себя у нас называют прилагательным –
русский. С чем это связано? Изначально в формировании государства
участвовало 14 различных племен – древляне, северяне, поляне, вятичи,
кривичи, драговичи, и все они стали называть себя русскими, потому что
страна называлась Русью, т.е. на Руси живут русские, как на Вологодщине
– вологодские. 

Подытоживая, можно сказать, что, хотя термин «нация» вошел у нас в
обиход, как и у других народов, относительно недавно (а скажем, у
поляков, и сейчас не употребим), появись он на тысячу лет раньше, мы 
вкладывали бы в его толкование то же понимание, которое принято сегодня
на западе Европы. Нацию формирует государство, во Франции живут
французы, а населявших Древнюю Русь православных принято называть 
русскими.

С началом собирания земель вокруг Москвы, потерянные области вновь вошли
в состав единого государства, а к XVIII веку столько разных народов и
территорий приняло власть белого царя, что Петр I был провозглашен
Императором, а Русь преобразовалась в Российскую империю. Между тем, и в
империи, которую называли «семьей народов», (но никак не «тюрьмой» – это
выдумка советских пропагандистов), межэтнических проблем по существу не
было. Главными факторами социальной дифференциации были принадлежность к
сословиям (дворянскому, купеческому и т.д.) и форма вероисповедания,
принадлежность к той или иной конфессии, именно это отмечалось в
паспорте. Причём православные жили в согласии с мусульманами,
буддистами, иудеями, язычниками и единству страны ничто не угрожало.  

Когда и почему произошли изменения? Столетие назад ситуация стала
радикально меняться, а представления о нации существенно преобразились.
В учебнике для гимназии «Отечествоведение», изданном в Москве в 1915
году, еще говорилось о великорусском племени и о многонародной (т.е.
полиэтничной) стране, а термин нация не употреблялся вовсе. Но после
февраля-октября 1917 года оказалось, что Россия – страна
многонациональная, а «всякая нация имеет право на самоопределение вплоть
до отделения». Особенно актуальным вопрос о нациях стал с началом Первой
Мировой войны. Провозглашаемое европейскими политиками право наций на
самоопределение било по Австро-Венгрии, Османской и Российской империям
не менее основательно, чем вражеские снаряды.

И империи действительно распались, но вскоре после этого стало очевидно,
что каждый из отколовшихся осколков этнически неоднороден, что в той же
Австрии проживают словенцы, чехи, венгры… Позднее пришло осознание того,
что создать «этнически чистое» государство вообще невозможно. Как
показывают математические расчеты, 14 поколений назад все жители планеты
были родственниками. Мало того, что территория любого единого
государства – это всегда земля проживания разных этнических меньшинств.
Оказывается, что в каждом отдельном человеке смешаны разные
биологические начала. И все-таки национальный суверенитет казался в
начале прошедшего столетия (как и в  конце его), делом приоритетным и
именно он радикально изменил формировавшийся столетиями облик Европы. 

 В ходе Первой мировой войны на свет появились географические карты,
впервые изображавшие Россию не целостным государством, но федерацией,
состоящей из 10 национальных образований. Эти карты, подготовленные по
заказу немецкого командования, были в 1916 году отпечатаны в Вене и в
большом количестве забрасывались в российские окопы. Ну а в ходе
порожденных войной революционных событий идея права наций на
самоопределение стала, на короткое время, частью идеологических программ
ведущих политических группировок. Одновременно изменилось содержание
самого понятия «нация», теперь это уже не культурная общность на основе
языка, государства и религии, но  общность, порожденная кровью,
объединение, имеющее биологическое происхождение. Иначе говоря, чтобы
узнать к какой национальности относится тот или иной человек, необходимо
выяснить не его гражданство, а национальность его родителей, дедов,
бабушек  и т.д. 

Вообще-то в Советском Союзе каждый школьник должен был знать определение
нации, данное Сталиным, да, да, это про общность территории, языка,
культуры, психического склада и экономического уклада (необходимо
добавить еще общность национальной идеи!). Как видим, речь идёт об
определении, представляющем культурологический подход. Однако, как ни
странно, на практике все сталкивались с биологической трактовкой нации,
ибо при получении внутреннего паспорта национальную идентичность
необходимо было определять не по общности территории, а по
национальности родителей. Здесь, впрочем, необходимо сделать важное
уточнение. Дело в том, что в СССР, наряду  с существованием наций,
декларировалось существование новой исторической общности – советского
народа. Эта идеологическая лазейка позволяла находить общее у жителей
разных союзных и автономных республик, у тех, кто проживал в
национальных округах и автономных областях, ибо все они объявлялись
советскими людьми.

Ошибка постсоветской России. И вот наступает 1991 год! Исчезает
комидеология, а с ней и миф о советском народе. Однако возникшая на
обломках СССР Российская Федерация опять воспроизводит обанкротившее
Советский Союз национально-территориальное деление. В состав современной
России входит 89 субъектов федерации, из которых более двадцати –
автономные  национальные образования. И это при том, что русских в
России в процентном отношении больше, чем евреев в Израиле! В известном
смысле, новая ситуация оказывается хуже предыдущей, ибо исчез даже
фиговый листок «новой исторической общности»,  кое-как прикрывавший
межэтнические проблемы и сплачивавший «советское многонациональное
государство». 

О том, что структуры такого рода крайне неустойчивы, ясно не только из
прошлого, но и из настоящего. Ведь именно этнический раскол является
острейшей  проблемой для бывшей союзной республики Грузии. Целостность
небольшого государства, включающего три национальные автономии –
Аджарию, Абхазию и Южную Осетию висит теперь на волоске.  

Но вернемся еще раз к практикующемуся у нас биологическому (по крови)
пониманию нации. Какие проблемы оно порождает, в чем его минусы? 
Основные недостатки назвать несложно. Один из главных заключается в том,
что деление людей по крови делает почти невозможной их глубинную
интеграцию. Ведь социальное вырастает на биологическом, а из разной
основы не вырастет сходное. Утверждая кровное понимание национальности,
мы закладываем мину под собственное государство. К тому же против нашей
целостности действует международная норма о праве наций на
самоопределение. И тот, кто представляет Россию многонациональной, рано
или поздно может поставить вопрос о праве этих наций.

Пора, наконец,  всем нам понять, что сама по себе биологическая
концепция нации заводит в тупик и ничего не объясняет. Трудно считать
русских нацией в чисто биологическом смысле, ибо, как уже отмечалось, их
предшественники – 14 различных этнических групп, у которых, в свою
очередь, также есть предшественники. Сегодня об этом мало кто помнит и
парадокс заключается в том, что в большинстве семей знают лишь два–три
поколения предков. Как же тогда отстаивать идею нации как крови?!

Если все же подходить биологически, возникает бездна нелепостей. будет
Становится непонятным, кем считать создателя великой русской литературы
– Пушкина (потомка эфиопского фалаша)? Кем были Суворов (потомок армян),
Кутузов (среди предков были татары), Даль, Циолковский, Достоевский?
Русскими не были Рюриковичи, и все российские императоры после Петра I.
Биологический подход, как уже отмечалось, не действует на обширных
территориях, в крупных городах и заведомо полиэтничных мегаполисах, где,
собственно, и формируются современные ценности и идеи.  

>

@

B

J

”

Є

¬

?o

o

?e

?o

P

t

ў

¦

M. Понятно, что этот тезис не станет достоянием общественного сознания в
один момент, к нему надо постепенно и продуманно приближаться. При этом
необходимо учитывать, что национальные чувства, как показывают социологи
и психологи, являются самыми ранимыми, самыми хрупкими. Началом движения
к новому пониманию может стать открытая научная, а затем широкая
гражданская дискуссия,  демократическое аргументированное обсуждение
проблемы. Без политической воли властей решение такой масштабной задачи
также невозможно, впрочем, последние уже открыто демонстрируют свою
готовность.

Естественно, возникает вопрос – а  как быть существующим у нас нациям –
чувашам, мордве, удмуртам и другим, ведь их присутствие не выдумка и не
миф! На практике это и есть самый сложный вопрос – необходимы
разъяснения и дискуссии, хотя теоретически он прост, стоит перестать
называть этнос нацией. Наша страна, конечно же, является полиэтничной, у
нас лишь формируется единая российская нация. В основе этноса  лежат
реальные биопсихические особенности. Этнические особенности нелепо
отменять и невозможно игнорировать, их необходимо учитывать. Но их не
следует превращать в главный социально дифференцирующий фактор. Речь ни
при каких обстоятельствах не должна идти об ограничении
культурно-этнических интересов и особенностей, но не следует их и
гипертрофировать, переводить в плоскость гражданско-политическую.

Задача состоит в том, чтобы углублять осознание реально существующей
общероссийской общности, общероссийской идентичности, чтобы достраивать
региональное на крепком и общем для всех российском знаменателе. То, что
объединяет всех граждан страны, более значимо, чем этнические различия.
При этом культурные права каждого этноса должны быть максимально
удовлетворены. Если у этнической группы есть своя письменность, то на
ней должна выходить литература, а если эта письменность и язык
достаточно развиты и распространены, то возможно и обучение, и
соответствующее теле- и радиовещание, и т.д. При этом все гражданские и
политические права у граждан России должны быть совершенно одинаковыми,
как для татар живущих в Башкирии, так и для русских, живущих в Адыгее, и
для этнических калмыков, живущих вне Калмыкии. Таким образом, постепенно
будет формироваться единая нация – нация россиян. И начинать действовать
в этом направлении надо не через 100 лет. 

 Это сближение, как одна из тенденций, происходит уже сейчас. Пора её
сделать основной! Если в начале такого процесса разные граждане осознают
себя как тувинцы, татары, ненцы, то позднее – как российские тувинцы,
российские ненцы… А идентификационные категории русский и россиянин
останутся, наверное, на многие столетия, а может быть – навсегда.   

Соответственно, национальные образования, существующие на территории
России, должны сохраниться, но постепенно трансформироваться в  области,
где этнические группы имеют гарантированные собственные культурные права
и равные со всеми права гражданско-политические. Повторю, по этому
предложению т.н. национальные республики, созданные в Советском Союзе 
50–70 лет назад не упраздняются, но преобразуются в обычные
территориальные образования, а живущие в них этносы сохраняют все свои
культурные возможности. Россия, с её огромными пространствами и
значительной региональной спецификой преобразуется в федерацию земель.
Этнические, социокультурные особенности должны учитываться не только на
территориях отменяемых (?) «национальных республик», но и вне их,
особенно в крупных городах, мегаполисах, что, кстати, фактически
происходит в столице, да и не только в столице. Вам кажется это
нереальным? Тогда объясните, почему на западе континента 25 стран смогли
образовать Евросоюз и пойти по пути постепенного создания новой
общности, почему на востоке возникает умма, а в существующем многие
столетия едином государстве дальнейшая интеграция неосуществима?    

  В Югославии времен Тито было шесть национальных республик, но уже в
конце 70-х годов ХХ века десятки тысяч граждан страны писали в
паспортах, в графе «национальность» не серб, и не хорват, а югослав.
Увы, пройти путь консолидации до конца эта страна не успела. Тем не
менее, надо осознать, что когда этносы превращаются в нации – начинаются
войны, но когда разные нации и этносы создают новую нацию – утверждается
мир! Формирование единой российской нации – наша общая стратегическая
задача.        

  

 

 Ценностная система, вектор будущего. 

 

Построив два интегрирующих вектора – прошлого и настоящего, можем ли мы
теперь начинать движение вперёд? Прозорливый читатель готов задать
вопрос с подковыркой – если вновь двигаться на прежней основе, не придём
ли мы к тому же кризису, к которому и без того пришли, не занимаясь
долгими рефлексиями? Конечно же, необходимо признать, что ценностей,
соединяющих нас в социальном пространстве, сплачивающих прошлое и
настоящее, ещё недостаточно для успешного движения вперед. Линейное
время, в котором мы живём, изначально предполагает открытость и
существование будущего как неизвестности. Поэтому нам необходим третий
ценностный вектор, ведущий из настоящего в будущее, он должен добавить к
уже собранному те правила, которых не было в нашем предыдущем опыте.

Между тем, переходя к этой плоскости анализа, мы сталкиваемся с
принципиально новой проблемой. В самом начале книги я подчеркнул, что
новая система ценностей выводится из нашей собственной истории и
культуры, субъективизм – совершенно  лишний компонент, когда речь
заходит о проблемах общенационального, исторического масштаба. Однако
необходимо иметь в виду и другой аргумент.  Если мы постоянно будем
искать ответы на все проблемы только в собственной истории и только в
собственном прошлом, будем учиться только на своих ошибках, мы исчерпаем
себя раньше тех социумов, которые открыты к чужому опыту, мы не сможем
ответить на вызовы нового времени. Сегодня нам необходимо не только
сделать стратегический вывод из российской истории и преодолеть
последствия социокультурного разрыва. Важно восстановить свою
идентичность с учётом изменений, произошедших внутри и вне страны за
период социального эксперимента. Поэтому нам необходимо учесть опыт
других, особенно успешно продвигавшихся вперед культур.

  

Уже несколько раз мы обращались к проблеме права. Действительно, в
дооктябрьской России правовое регулирование не носило первостепенный
характер. Тогдашнее общество было регулируемым нравственными и
религиозными нормами, а не правовыми. Но уже во второй половине XIX века
правовая востребованность стала очевидной. Законодательные реформы
Александра II, переход к думской монархии в начале прошлого столетия
вывели Россию на путь становления правового государства. Западные
ценности становились всё более значимыми для бурно развивающейся
реформируемой страны. Однако события, начавшиеся в 1917 году, вырвали
наше государство из цивилизованного правового пространства, и до сих пор
мы в него так и не вернулись. На сегодня и на завтра задача утверждения
в России правовых норм останется в числе самых актуальных.

В стране уже давно необходимо иметь чёткое и реальное разделение
властей,  демократическую выборность законодательной власти, 
гарантированную законом свободу слова. Социальные противоречия мы должны
разрешать на основании закона, одинакового для всех. Перечисленные
компоненты, которые и раскрывают понятие «правовое государство», следует
определённым образом пояснить и прокомментировать. Надо иметь ввиду, что
в само понятие «закон» часто вкладывается разный смысл. Закон – это
совсем не обязательно всякий документ, подписанный  высокопоставленным
начальником. Власти во времена Гитлера и Сталина действовали на
основании отпечатанных текстов со штампами и подписями, но это были
самые неправовые государства в новейшей европейской истории. Законно
такое уложение, какое является результатом гражданского согласия,
которое в максимально возможной степени учитывает интересы различных
социальных групп. Процесс формирования таких групп, и, прежде всего,
слоя собственников у нас не завершён или носит асоциальную
направленность. Это обстоятельство является первичным фактором
нестабильности и неправового характера отношений, существующих в
нынешней России.

Как найти выход из этого состояния – теоретически более менее понятно.
Если речь идёт об экономике, необходимо объявить амнистию собственникам,
чьи предприятия нормально функционируют, т.е. приносят доход,  дают
рабочие места, платят налоги. В ином случае собственность может быть
национализирована. (У нас происходит обратный процесс – наиболее
прозрачная и доходная компания «Юкос» лишается своих эффективных хозяев
и управленцев). Та же часть госсобственности, которую ещё предстоит
приватизировать, должна проходить эту процедуру таким образом, чтобы в
результате в стране образовался настоящий рынок и конкуренция. Этой цели
можно достичь через действительное создание разных типов собственности.
Часть промышленных объектов может принадлежать трудовым коллективам (в
«капиталистических» Западной Европе и Северной Америке эффективно
функционирует 150 тысяч подобных предприятий). У другой части
предприятий появятся персональные владельцы. Что-то уйдёт по реституции.
(Реституция церкви фактически уже произошла, на очереди – мемориалы,
усадьбы, культурно-исторические памятники.) Правильные и действенные
законы должны сделать привлекательным для внешних инвесторов и выгодным
для государства появление иностранных собственников, концессий и
свободных экономических зон. Наконец, самые важные стратегические
объекты должны принадлежать государству. 

 

Говоря о становлении правовых норм, невозможно обойти проблему
легитимности самого постсоветского государства. Против действующих
способов легитимации действуют два взаимосвязанных фактора. Я уже
говорил о сомнительности практикуемой у нас формы выборов, а в более
широком плане – о том, что вся законодательная деятельность последнего
десятилетия обесценена, т.к. работа этой ветви власти не приблизила
государство к статусу правового. Переходу в правовое поле принципиально
мешает и другое существенное обстоятельство – нынешняя Россия, как
известно, официально объявлена правопреемницей Советского Союза. Но у
преемника нелегитимного, тоталитарного государства неизбежно возникают
проблемы с легитимностью. Кроме всего прочего, трудно говорить о
действительном правопреемстве в ситуации, когда произошёл отказ не
только от формально действовавшей старой конституции, от советов, от
советского флага и герба, а также от результатов общенародного
референдума, проведённого в марте 1991 года.  Конституция 1993 года
продолжила и закрепила отход от советской идентичности. 

В этой связи надо признать, что нынешнее государственное устройство
является в правовом отношении промежуточным, переходным и объективно
неустойчивым. Быть продолжателем исчерпавшей себя советской системы
невозможно. Начинать строительство принципиально новой системы
управления после тысячи лет российской государственности – в высшей
степени неразумно. Выход состоит в том, чтобы в максимально возможной
мере восстановить правопреемство с Российской империей,  соединив, таким
образом, досоветскую и постсоветскую эпохи и преодолев советскую
неправовую практику. Разработка программы подобного преобразования – это
серьёзная теоретическая задача. Сегодня её решением самостоятельно
занимается целый ряд учёных – юристов, историков, философов, входящих в
возникшую десятилетие назад неформальную научную школу «Преемство».

   

Поясню теперь и конкретизирую некоторые положения концепции
правопреемства и практики утверждения правовых норм. В нашем
общественном мнении распространена точка зрения, согласно которой законы
необходимо постоянно и часто обновлять, так сказать регулярно
«осовременивать». На самом деле, в действующих законодательствах многих
стран можно видеть совершенно противоположную картину. Ценны те законы,
которые стабильны и неизменны. Например действующий в нынешней Германии
закон о земле был разработан семь десятилетий назад, во времена Третьего
рейха. И это вовсе не рекорд, а скорее норма. В Японии действует
Уголовный кодекс, принятый в 1907 году. В Финляндии успешно
функционирует Лесное уложение, основой которого остаётся Лесное уложение
Российской империи. Наследственное, банковское, семейное и иные типы
виды права во многих странах сохраняются в своей основе неизменными 100,
150 и более лет. В этом контексте правопреемство с законодательством
исторической России, там, где это уместно, может стать важным и
эффективным фактором становления правового государства в нынешней
России, как и способом восстановления российской идентичности.

Говоря об утверждении правовых норм, учитывая, что всякое человеческое
сообщество продуцирует и добро, и зло, необходимо сознавать, что
последнее может эффективно удаляться только правильно функционирующим
правовым механизмом. Отсутствие нормального правового регулирования, его
замена псевдоправом, правовые пробелы, отказ от применения права в
должных случаях – все это порождает множество негативных последствий.
Неостановленное законом зло порождаёт зло снова и снова.  Подтвердить
это можно множеством примеров, напомню лишь мрачную историю сексуального
маньяка Чикатило. Газеты рассказывали о нем подробно, но так и не
удосужились сообщить, что  в канун сталинской коллективизации, во время
искусственного гладомора зимы 32-33 года на глазах у ребёнка был съеден
его брат. За организованный властями массовый голод к юридической
ответственности никто привлечён не был. И когда ребёнок повзрослел, он
сам стал в патологически неадекватной форме мстить за пережитый в
детстве кошмар. Вот и получается, что чем скорее мы восстановим правовые
нормы, – а с несправедливостью люди встречались и в послевоенное время,
и в период перестройки, и в годы т.н. демократизации, – тем менее
криминализированным и более здоровым будет наше общество.   

Между тем, говоря о необходимости и востребованности справедливого
правоприменения, следует, всё-таки, ограничить его место и не
переоценивать его возможности в сравнении с моральным регулированием.
Связывая и сопоставляя два эти способа приспособления людей  к  миру и
друг к другу, можно сказать, что, в некотором смысле, первым неправовым
актом и был переход к правовому государству. Дело в том, что правовые
положения всегда трактуются и интерпретируются не обществом, а властью.
Поэтому даже в образцово правовом государстве – США – практически
невозможно выиграть иск против самого государства. Кроме того, прав или
не прав истец – ответ на этот, казалось бы, несложный вопрос в руках
юристов не всегда оказывается очевидным. Уходят месяцы и годы, прежде
чем специально подготовленный суд выносит решение, нередко – странное,
часто – неожиданное и непонятное. А вот моральные оценки каждый способен
выставить самостоятельно, безо всяких интерпретаторов. Свет морали
проясняет, как правило, любую ситуацию быстро и чётко. Он всё ясно
расставляет на свои места. В этом смысле право не отменяет, а лишь
дополняет мораль в наиболее сложных, запутанных ситуациях.

         

Анализируя ценности, которые уже сформированы и опробованы другими
успешными сообществами, нам следует также подумать о нормах, которые
являются принципиально новыми, так сказать, новыми для всех. Вектор
будущего не может быть полным без учёта новой проблематики, получившей 
название экологической.  Теперь уже хорошо осознано, что результатом
индустриально-хозяйственной деятельности человека всегда оказывается не
только производство товаров и услуг, но и производство, причём на
порядок большего, отходов и загрязнений. В то, что в результате такой
деятельности ещё до конца нынешнего столетия могут исчезнуть
обеспечивающие жизнь воздух и пресная вода, сегодня верится с трудом. Но
ещё сложнее найти эффективное, практически реализуемое решение
экологических проблем. 

В список предлагаемых к реализации программ входят  ресурсо- и
энергосберегающие технологии,  нанотехнологии и ряд других инновационных
подходов. Но начинать все-таки стоит с себя, с изменения собственного
мышления и существующей системы ценностей. И такой подход сегодня тоже
предложен, хотя в разных странах его называют по-разному – экологизм,
неогуманизм, неоязычество. Суть его состоит в следующем. Традиционная
мораль – это регулятор отношений между личностью и обществом. Но в
меняющейся ситуации сферу действия морали следует расширить, отношение
человека к природе также должно регулироваться соответствующими
этическими правилами. О чем, по сути, идёт речь?

До сих пор все еще принято возводить довольно жёсткую границу между
человеком и природой – всё во имя человека, человек – царь природы, мир
отдан человеку в услужение… Но если взглянуть современным взглядом на
модель единого мироздания древних язычников, окажется, что в ней есть
глубокие и весьма актуальные идеи. Рассматривая окружающую природу через
призму экологического кризиса, мы вправе заключить, что существуют не
только единая  ноосфера и биосфера. В этом мире вообще нет ничего
абсолютно неживого, всё в той или иной мере оказывается одушевлённым,
всё предстаёт как часть целого и человека правильнее понимать не как
царя, а как частицу природы. Говоря словами средневекового философа
Томаса Аквинского, рядом растёт не просто дерево, а братец-дерево, там,
в лесу я встретил не просто гранитный монолит, а братец-камень. Мысль о
глубокой целостности существующего вернулась к нам из дохристианских
времён, она была узловой для язычества и возвращается в русскую культуру
с начала ХХ века. Об этом чеховская «Чайка», арсеньевский «Дерсу Узала».

Если идея единства человека и природы формируется с детства, точнее –
все дети  изначально относятся к окружающему миру как к живому, – если
это отношение будет хотя бы отчасти сохраняться и дальше, кто же станет
разрушать природу, вырубать леса, нарушать естественное течение рек.
Нельзя же чувствовать себя комфортно, видя спиленное дерево, но разве
можно не чувствовать себя счастливым при виде распустившихся зелёных
листьев, при виде цветущей яблони. Воспитание и самовоспитание в духе
живой целостности мира работало бы на сохранение природы не менее
эффективно, чем многие новые технологические решения. Вместе с историей
и языком здесь обнаруживается ещё один информационно-образовательный
приоритет.

Выявляя содержание вектора будущего, необходимо учитывать, что он должен
быть открытым, готовым к изменениям во времени.  

         

   

 Ценностная система, центральная идея.

 

И вот, наконец, древо возрождаемых ценностей, в основном, сформировано.
Осталась не рассмотренной и не вписанной в новую систему принципов
последняя составляющая русской идеи – принцип собирания земель.
Напомним, что уже в XIX веке Россия начала переход от количественного
роста к качественному, но выполнение этого исторического манёвра
сопровождали беспрецедентные по масштабу сложности и противодействия.
Процесс обустройства был прерван и сорван в послеоктябрьское время. Но
возвращение принципа собирания земель в советском варианте оказалось не
просто непомерно дорогим, потраченные ресурсы были потрачены впустую.
Более того, противоестественная, необоснованная экспансия разорвала и
обессилила само агрессивное советское государство. 

И теперь, уже с осознанным историческим опозданием, надо вновь признать
– стратегию собирания земель Россия должна сменить на философию
обустройства, философию качественного развития. Наша страна должна
осознанно войти в третью эпоху своей истории. Определив надёжный центр,
пройдя путь собирания земель, необходимо, наконец, перейти к их
активному освоению. И никакой экспансии, слово «война» должно быть
запрещено Конституцией, понятия «агрессия», «превентивные удары» не
должны употребляться в российском политическом лексиконе. Время собирать
камни пришло ещё 100 лет назад, и если мы сейчас не начнём этого делать,
то можем и вовсе не успеть. Пытаться в нынешнем кризисном состоянии
вести войны и захваты невозможно, ибо, как справедливо замечает А.
Солженицын, «русский вопрос стоит (теперь – И.Ч.) очень недвусмысленно: 
быть нашему народу или не быть» (Россия в обвале. М., 1998, с. 243)

Тот, кто не готов с этим согласиться, пусть посмотрит вокруг и заглянет
в прошлое. Какой мощный дух экспансионизма был в прежние времена у наших
скандинавских соседей – предков нынешних датчан и шведов. Но они вовремя
остановились, направили энергию на внутреннее обустройство. 200 лет без
войны сделали Швецию богатой и обеспеченной страной. Сегодня у нас,
пожалуй, последняя возможность вернуться на исторически оправданный
путь.

Принятие идеи качественного роста как стратегической означает переход к
глубинным, фундаментальным преобразованиям. Изменения должны затронуть
внешнюю политику. В последние 15 лет она была противоречивой и
непоследовательной. Расширение НАТО на восток порождено множеством
причин, но одна из главных – неуверенность и опасения наших ближайших
западных соседей из-за неясной политики Москвы. Достаточно напомнить,
что российский МИД уже не раз угрожал странам Балтии экономической
блокадой. Трудно даже представить, какие ощущения могли возникнуть в
России, окажись ситуация зеркальной. Провозглашение Севастополя русским
городом и конфликт вокруг Тузлы, перенос пограничных столбов на
российско-грузинской границе, призыв вымыть сапоги в Индийском океане,
угрозы нанести ракетные удары по Афганистану, некорректная вовлеченность
в выборы в Украине и Абхазии – всё это звенья одной цепи, которая
связывает по рукам нас самих. Демонстрация военных мускулов
необязательна даже для самых богатых и экономически развитых государств.
Более того, некоторые из них потому и добились успеха, что
продолжительное время жёстко ограничивали свои оборонные расходы и
численность воинских формирований (так поступали  в Японии и в ФРГ).

Геополитический интерес России, исходя из принципа обустройства, состоит
в том, чтобы ни от кого не отгораживаться и не создавать себе врагов.
Устанавливать взаимовыгодные отношения необходимо со всеми, кто на такие
отношения способен, прежде всего, с прямыми, ближайшими соседями. При
этом надо помнить, что, конечно, не все наши соседи одинаково
миролюбивы. Поэтому такая огромная страна как Россия должна иметь
надёжную армию, но армию защиты и обороны, а не нападения. Военные
расходы не должны непрерывно увеличиваться, как это происходит в
последние годы, они вообще не должны возрастать до тех пор, пока в армии
не произойдут позитивные изменения и пока не прекратится бегство
молодежи от призыва. После долгих и достаточно острых дискуссий, Россия,
с одной стороны, отказалась от конфронтации с расширяющейся организацией
НАТО, с другой стороны, не проявила намерений туда вступать. Именно
такая позиция соответствует концепции обустройства. Было бы полезно
иметь договорённость с НАТО о сосуществовании и мирном сотрудничестве, 
но такие же соглашения полезно иметь и со всеми другими соседями, прежде
всего, с Китаем. Стратегия качественного роста должна сочетаться с
продуманной и гибкой тактикой, но эти вопросы явно выходят за рамки
философского анализа.

  

Переход к стратегии обустройства также предполагает серьёзные изменения
внутри страны. Государственная машина должна быть радикально
преобразована, а это не выполнимо без изменений, о которых мы уже
говорили – чиновничество должно перейти из режима работы на себя к
режиму работы для общества. Государство обязано отказаться от
финансового подавления граждан. Оно должно перейти к созданию условий,
при которых каждый конкретный человек, каждый гражданин почувствует себя
уверенно и свободно. В экономике качественный рост предполагает два типа
проектов. Часть промышленности, наиболее успешная, имеющая серьёзный
задел, должна развиваться по принципу узкой специализации. Наиболее
продвинутые отрасли экономики, выходящие на уровень мировых стандартов,
должны выйти на мировые рынки и твёрдо занять там ведущие позиции.
Однако делать всё лучше всех в принципе невозможно. Поэтому узкая
специализация должна быть дополнена созданием правовых и финансовых
предпосылок для массового производства дешёвых товаров среднего
качества. От нынешних управленцев напрямую зависит, сможет ли Россия
вытеснить со своих внутренних рынков иностранных производителей товаров
среднего и особенно низкого качества. Власть, постоянно обирающая
собственных тружеников, должна была бы, как минимум, действовать по
принципу – если нечего дать, дай свободу. Но сегодня и это не
происходит. Нам ещё предстоит упразднять искусственно раздутый
чиновничий контроль.  Страну способен поднять малый и средний бизнес,
который сейчас находится в угнетённом состоянии. Что же касается
сельского хозяйства, то здесь, вообще отсутствует сколько-нибудь
вразумительная государственная стратегия. Поэтому аграрному сектору,
фактически необходимо вернуться к столыпинской реформе, продолжить и
завершить её. 

Переход к обустройству означает смену приоритетов в государственном
бюджете.  Народные средства необходимо в первую очередь расходовать на
здравоохранение, образование, науку, культуру, коммуникации,
строительство, новые информационные и иные технологии, на новые
производства, защиту окружающей среды, и лишь в последнюю очередь – на
увеличение зарплаты чиновничества и запросы силовиков. Необходимо
создать условия, при которых капитал не будет убегать из страны, а
захочет в неё вернуться, условия, при которых самый дорогой капитал –
граждане России, учёные, писатели, актёры и музыканты, выпускники вузов,
молодые специалисты перестанут покидать страну, а те, кто уехали –
захотят вернуться домой. Даже Индия и Китай, страны с невысоким уровнем
жизни, смогли экономическими рычагами остановить «утечку мозгов» и
создать условия для их возвращения на родину. Такую же задачу должна
решить и Россия.

Страна должна широко открыть свои двери для  разумно направляемой
миграции. Но и собственная демографическая стратегия должна обеспечить
прирост населения, а не его убытие. В отдельные периоды, например, во
время борьбы Горбачёва с пьянством, такой рост происходил. В отдельных
регионах такой прирост происходит и сейчас. Поэтому миф о неизбежном
сокращении населения России иначе как вредоносным и злонамеренным
назвать нельзя. В этом вопросе очень многое зависит от демографической
политики, которая в последние годы оставалась антисоциальной. Создание
атмосферы обустройства – это требование, которое должны услышать все
управленческие звенья.

Переход к обустройству невозможен без изменений в российском
менталитете. Уместны требования к властям, но необходимы и определённые
новые требования к самим себе. За последние полвека у нас была
сформирована психология временщиков. Сегодня общей характеристикой ныне
живущих должно стать осознание того, что мы работаем на века, мы
поднимаем и передаем страну будущим поколениям. Нам никуда не надо
бежать, мы обустраиваем свой дом, и пусть наш дом станет и нашим храмом.


Переход к обустройству будет означать, что противостояние западничества
и славянофильства оказывается, наконец, снятым и преодолённым. Первые,
устремлявшие со времён Чаадаева свои восторженные взгляды ну другую
половину Европы, в сущности, стремились воспроизвести в России ценности
культур отлаженных, упорядоченных, перешедших к обустройству на столетие
раньше нас. Славянофилы со времён Аксакова ценили не только теплоту и
душевность россиян, но и такую организацию нашей жизни, которая
обеспечивала традиционную готовность к личному самопожертвованию, к
расширению и присоединению новых земель. Сегодня эта программа
«перевыполнена», нам нужны не новые штыки, а новые идеи, технологии,
товары. Пришло время для синтеза славянофильства и западничества,
который должен выразиться в сохранении и обустройстве того, что уже
собрано. Ориентации на качественное развитие соответствует стремление
перенести часть столичных функций в Санкт-Петербург. Присоединение
западных земель, конечно же, невозможно, но акцент на ориентацию и
сближение с западом через частичное «восстановление прав» второй столицы
было бы делом разумным.   

 Обустройством у нас занимались всегда, и в советское, и в досоветское
время, но это дело не было основным. Огромный потенциал империи позволял
концентрировать не только военную мощь, но часть ресурсов направлять на
создание великого культурного, духовного, интеллектуального наследия. Не
случайно самые большие и богатые музеи мира, например Эрмитаж, – у нас,
самые крупные научные центры – у нас, самые большие и лучшие театры,
библиотеки – тоже у нас. Обустройство надо продолжить. Гоголевский образ
Руси, как птицы-тройки, неведомо куда летящей, сменил образ «совдепии»,
как горящего бронепоезда, которому «некуда больше бежать», из песни
Гребенщикова. И теперь, чтобы возродить Россию, нам надо вернуться
домой. 

  

             Этот поезд в огне

             И нам не на что больше жать.

             Этот поезд в огне

             И нам некуда больше бежать.

    

                  Земля лежит в ржавчине,

                  Церкви смешались с золой  

                  Если мы хотим вернуться

                  Время вернуться домой.

 

Если мы перейдём к обустройству страны, мы действительно сможем
восстановить и укрепить собственную идентичность. 500 лет наши предки
искали надёжный центр, 500 лет продолжалось собирание земель.
Обустройство потребует не меньших усилий и энергии, а, осуществив его,
мы сможем думать о других этапах и периодах, мы сможем больше помогать и
поддерживать других. Но уже сейчас экспансия наших идей, культуры,
технологий должна исключить экспансию силы.

   

Переход к обустройству должен изменить не только внутреннюю и внешнюю
политику, он не только повлияет на российский менталитет. Стратегия
обустройства предполагает востребованность ещё одной стратегической
ценности, которая называется демократия. Задачу экспансии и
присоединения новых территорий всякое общество может решить успешно в
условиях единоначалия и самодисциплины. Когда американские поселенцы
осваивали дикий запад, они не устраивали у индейцев референдумы и
свободные выборы, они брали в руки ружья и силой захватывали новые
территории. Но  когда исчезает единая, всепоглощающая и объединяющая
всех цель, выясняется, что общество состоит из разных слоёв и групп,
интересы которых различны, и совпадают лишь в самых общих точках.
Переход к обустройству делает социально востребованными демократические
нормы и правила. Это время пришло теперь и в Россию. Качественное
развитие страны, определившей свою идентичность, может быть успешным
только в условиях свободной гражданской дискуссии, в условиях действия
законности, свободных выборов и демократических начал. 

Очевидные особенности и плюсы этой ценностной координаты заключаются в
том, что лишь в условиях свободы каждый человек может себя полностью
выразить и убедиться в никчемности тоталитарных и иных неправомерно
навязываемых обществу идей. Справедливо и более общее заключение:
свобода выражения своих взглядов, свободное обсуждение – необходимые и
обязательные компоненты эффективной проверки не только адресованных
обществу политических программ, но любых философских, научных, правовых
и иных проектов, затрагивающих  социальные отношения.

   

Между тем, говоря о свободе, необходимо исходить из важной философской
констатации:  её социокультурная значимость противоречива до
парадоксальности. В условиях сужающейся свободы, её ценность
представляется безмерной, в условиях расширения  демократии легко
заметить принципиальные слабости и ограниченность этого способа
организации общества. Если навязываемые властями  ограничения на
поведение человека никто не переносит спокойно, правомерен и другой
вопрос – всё ли, что заложено в человеке, всё ли, что таится в глубинах
его сознания и подсознания должно прямо и беспрепятственно публично
выражаться? Внешние запреты человек рано или поздно взрывает, но может
ли он обойтись без внутренних  само- ограничений? К обсуждению этой
проблемы я и хочу сейчас перейти. 

 

Анализ проблемы свободы предварю ещё одним пояснением. Переход к
обустройству ведёт к воссоединению России с западноевропейским
социокультурным временем, к формированию единого, общеевропейского
времени. Такое воссоединение делает возможным и полезным рассмотрение
проблемы свободы уже не в чисто российском, а в общеевропейском
контексте. Итоговый сюжет данного исследования имеет и другую
сверхважную цель. Методология всего представленного исследования, как
было отмечено в самом начале – идейно-идентификационный анализ, т.е.
выявление фундаментальных идей, лежащих в основе социальных общностей и
исследование социально-исторического процесса через фильтр этих базовых
идей. Возникает вопрос – применим ли этот метод только к анализу
Российского социума, или речь идёт о достаточно универсальной
методологии,  способной прояснить смысл изменений, происходящих в иных
социальных сообществах? Автор исходит из того, что
идейно-идентификационный анализ – метод не региональный, а
универсальный. Краткое рассмотрение Европейской истории, к которому мы
теперь переходим, позволит подтвердить это суждение. Итак, наша
заключительная тема –

 

Идея свободы: предпосылки и последствия. 

Что предшествовало становлению свободы? Идея христианского Бога как
центра социальной вселенной. Зададимся вопросом, – какой была система
фундаментальных идей-нормативов западной цивилизации с начала нашего
летоисчисления, т.е. с периода утверждения христианства и до середины
XIX в.? Ответ достаточно очевиден – эта  система строилась на идее Бога,
Бог был мерой всех вещей и отношений. Эммануила Канта, как известно,
изумляли два чуда – звездное небо над головой и нравственный закон в
душе. Но оба эти чуда восходят к единому Богу. Ибо мир сотворен Творцом,
а десять моральных заповедей скрепляет библейская идея страшного суда.
Правовые нормы тоже имеют божественное происхождение, ведь первые
законники – понтифики и жрецы, а в суде искренность показаний
подтверждается клятвой на Библии. Политические системы европейских
государств представляли собой различные модификации монархического
устройства, а монархия сохранялась столетиями потому, что первое лицо
государства – не обычный подданный, но «помазанник Божий». Здравый
смысл, еще один регулятор, пронизывали поговорки, где все сюжеты, так
или иначе, восходили к представлениям о Боге. В искусстве библейские
сюжеты долгое время были единственными или преобладающими. Во всей
многоплановой системе общественного сознания лишь связь между наукой и
религией оказывалась более сложной, опосредованной и непрозрачной.

С конца XIX столетия почти весь западный мир перешел к пострелигиозной
системе ориентации и адаптации, особенности которой мы проанализируем
чуть позже. А сейчас сравним «плюсы» и «минусы» христианского проекта.
Первое и, пожалуй, главное преимущество подобной системы – ее
устойчивость, удивительная для современного человека стабильность,
способность к самосохранению. Более полутора тысяч лет мир оставался
достаточно гармоничным, сбалансированным и в то же время постепенно,
плавно, неспешно развивающимся. Развитие затрагивало производство,
экономику, сферу культуры, образования, здравоохранения. Относительно
(подчеркнем это слово, ибо сравнение происходит не с неким идеальным
оптимумом, но просто с современными нормами) невысокий уровень жизни –
одна из главных характеристик той эпохи. Впрочем, массовой смертности от
голода, как правило, не бывало.  (Она типична, скорее, для нашего
времени огромной поляризации, когда существуют миллионеры и миллиардеры,
но каждый пятый житель планеты ложится спать голодным.) Правда, тогда 
случались периодические эпидемии, – эффективные средства борьбы с
холерой, оспой, чумой были созданы лишь сто–сто пятьдесят лет назад.  

Если графически представить маршрут, пройденный западным сообществом  с
момента утверждения христианства и до середины девятнадцатого века, я бы
прочертил длинную, непрерывную, плавно и постепенно поднимающуюся линию,
идущую слева направо.

Посмотрим, что было дальше. 

Тоталитаризм или попытка заменить Бога человеко-богом. Конец теперь уже
позапрошлого века был для Европы  временем радикальной смены идей.
Ф.Достоевский и Ф.Ницше одновременно почувствовали приближающийся кризис
христианства. Правда, при этом русский мыслитель сокрушался, ибо, если
Бога нет, то все дозволено, а немецкий философ был полон оптимизма, ведь
«гибель богов» – это распад ограничивающей индивида старой морали, это
рождение новой, свободной личности.

Отказ от центральной системообразующей роли христианской идеи породил
ценностный вакуум, который заполнился очень быстро, но не очень удачно.
Главной европейской идеей стала неведомая в прежней истории идея
тоталитарного вождя, который все знает, все может и указаниям которого
все обязаны следовать. Место Бога в секуляризирующихся обществах занял
человеко-бог, обретавший в разных странах национально окрашенную форму –
фюрера, дуче, каудильо. История европейского тоталитаризма еще свежа в
памяти, многие (хотя далеко не все)  ее аспекты хорошо исследованы и
проанализированы. Главные особенности такого мироустройства сводятся к
следующему. Подобная система претендует на абсолютное упорядочивание и
рационализацию жизни, на исключение всякого хаоса и отклонений.  Вождь
легитимирует свою власть тем, что утверждает познанность законов
истории, от имени которых он действует. (Учение Маркса всесильно, потому
что оно верно. Фюрер признается главным толкователем догматов, на его
долю выпадает также ведение непрерывной борьбы за их чистоту.) Мораль,
право, здравый смысл, – все в таком государстве оказывается производным
и основанным на идее, провозглашаемой самим вождём. 

Подобный способ социальной организации действительно ведет к
определённой упорядоченности жизни. Сторонники Сталина обоснованно
вспоминают реальные плюсы старой системы – снижение  цен, устранение
детской беспризорности, преступности, отсутствие наркомании,
проституции... Рядовые сталинисты справедливо отстаивают идею порядка в
государстве, но при этом не замечают другого. Тоталитарная идея
оказалась крайне нестабильной, краткосрочной и, выражаясь языком
современного рынка, сверхдорогостоящей, ибо для ее поддержания
потребовались огромные материальные ресурсы и неизвестные прежней
истории массовые человеческие жертвоприношения.

Так происходило потому, что эпоха фюреризма непременно оказывалась
эпохой агрессии и войны. Ведь вождь провозглашает себя человеком
всезнающим и понимающим как должен быть устроен этот мир. Зная, где
находится «светлое будущее», он обязан ввести туда все человечество,
почему-то вовсе к такому будущему не стремящееся. Другой генератор
агрессии приводится  в действие тайным комплексом неполноценности, как
правило, присущим существу, вознесенному на вершину власти. Объявив себя
«высшим», но, не являясь таковым в действительности, фюрер должен
устранять тех, кто ему не верит, с ним не согласен, кто талантливее его.
Так начинается внешняя и внутренняя война (в Советской России вторая
оказалась гораздо более кровавой, чем первая, в Германии получилось
наоборот).  Что дальше?

Мировая война 1939 – 1945 годов, а это, в первую очередь, война Сталина
и Гитлера, не могла не закончиться чьей-то победой. Советский Союз
победил и в результате на 50 лет законсервировал у себя ту систему,
которую разрушил на западе континента. Победитель не знает, как много он
потерял. Плодами победы воспользовался не он, и лишь полтора десятилетия
назад восточный блок начал переходить к демократии и свободе. (Конечно,
стоит уточнить, что война для руководителей государства и для воюющего
народа – вещи разные, миллионы Матросовых, Талалихиных, Гастелло
стремились спасти своих близких, свои дома, свою землю, а не какие-то
идеологические догматы) 

Свобода как результат разочарования во всём, кроме самого себя.
Религиозный кризис, дополненный кризисом вождизма, привел людей к
полному разочарованию в авторитетах. Верить оказалось некому и
рассчитывать пришлось лишь на самого себя. В условиях кризиса всех
ценностей главной становится идея Свободы, т.е. отказ от всяких внешних,
несозвучных с собственными настроениями и желаниями норм. История
российской свободы заметно короче свободы западной, но, может быть,
поэтому она оказывается более насыщенной и поучительной.

Мы и раньше догадывались, что сломать тоталитаризм может лишь человек
свободный. Надо было только собрать стотысячный митинг и гаркнуть в
микрофон, что король – т.е. власть, КПСС, политбюро – голый. И после
десятка-другого подобных акций король  в действительности притворился…
мёртвым. В отказе от внешних, фальшивых правил роль свободы бесценна. Но
неземной восторг от полной свободы, сохранявшийся недолгое время, затем
начал плавно растворяться. Утверждение свободы порождало новые,
совершенно неожиданные проблемы. 

Одно из базисных затруднений связано со следующим обстоятельством:
всякая нормальная социокультурная система имеет разноуровневое, сложное
иерархическое строение. Свободное перескакивание с одного уровня на
другой, их смешение порождают деструктивные результаты, вплоть до
разрушения самого исходного образования. Это только в обычной
многоэтажке можно переселиться с пятого этажа в равноценную квартиру на
10 этаже, при этом ничего не выиграв и не потеряв. Своеобразная
многоэтажная система, которую представляет собой человеческое общество,
устроена совсем по-другому.

Поясним этот философский тезис конкретными примерами. Каждый из нас
является на свет принадлежащим к определённому полу – мужскому или
женскому. Каждый чувствует себя свободно и естественно в том гендерном
пространстве, в которое его поместила природа. Комплекса несвободы ни у
мужчин, ни у женщин не возникает. (О смене пола здесь говорить не стоит,
это другая тема.) Причём ни до, ни после рождения никто не тянул жребий,
не принимал  осознанное решение о принадлежности к определённому полу,
решение принималось без нас.

Другой пример. Тысячу лет назад Киевская Русь сделала свой религиозный
выбор, восточные славяне приняли православие. С тех пор из поколения в
поколение передавалось правило предков – новорожденного младенца следует
нести в церковь и крестить. Никто не дожидался его совершеннолетия,
призыва в армию или вступления в брак. Никто вообще не задавал никому
никаких вопросов. Но проблем со свободой выбора и здесь не возникало. 
Точно также никому не приходит в голову определять на референдуме свой
язык, этничность, имя или фамилию. И никто не говорит в этой связи о
каких-то нарушениях прав человека. Почему? Да потому, что явно или
неявно люди признают – выбор природы делает природа, выбор народа
принадлежит народу, а выбор некоей большой социальной группы в руках
этой группы, и негоже все эти права присваивать отдельному индивиду.
Абсолютизация свободы или, иначе, супериндивидуализм, т.е.
необоснованное вмешательство человека в чужую сферу, в чужой
уровень-этаж компетенции, действует разрушительно на социальные связи и
на общество в целом.  

«Свободен ли ваш выбор?» – такой вопрос задают во время бракосочетания,
и он вполне уместен, семья – дело личное. Семья – это тот «этаж», на
котором человек обоснованно поселяется по своему личному, суверенному
праву. Но если объявлять человека абсолютно свободным, если наделять его
правом решать за всех – и за историю, и за нацию, и за природу, и за
космос – это означает в тоже время возлагать на него непомерный груз
ответственности, хотя этот груз, как ни странно, не всегда и не всеми
осознаётся. Более того, свободный человек в принципе не может быть
избавлен от груза ответственности, но, не замечая этого, он фактически,
в неявной форме, перекладывает свою ношу на плечи более широких
общностей, за ошибки одного расплачиваются  многие другие. В итоге
абсолютизация свободы превращается в тоталитаризм наизнанку, ибо
оказывается неправомерным присвоением индивидом чужих прав. Нормальное
поведение должно быть совсем иным: когда правомерный выбор сделан,
подчеркну, выбор сознательный, свободный, одобренный большим
сообществом, у отдельного человека появляется не право, а
культурно-цивилизационная обязанность этот выбор сохранять, защищать и
поддерживать.

Проанализируем теперь совсем иную принципиальная сложность, порождаемую
абсолютизацией свободы. Объявив себя совершенно свободным, человек тем
самым объявляет излишним весь предшествующий человеческий опыт. За свою
историю прежние поколения что-то поняли, к чему-то пришли, что-то
осознали. Но свободный человек ставит себя выше всех этих достижений, он
действует, отметая все сложившиеся культурные нормативы, превращая себя,
таким образом, фактически, в нового дикаря. 

Отменив вековечные правила и табу, индивид снимает запреты также и со
своих собственных глубинных страстей и инстинктов. А эти инстинкты
хорошо известны и исследованы З.Фрейдом – эрос и танатос, удовольствие и
разрушение. Свободный человек выпускает на волю, не окультуривая, не
оцивилизовывая, свою агрессию и эротику. Не трудно ответить на вопрос, 
несколько упрощающий, но хорошо проясняющий рассматриваемую ситуацию.
Что выберет свободный телезритель, если по одному каналу ему предлагают
беседу о творчестве Достоевского, а по другому демонстрируют
«группенсекс»? Снижать нормы и нравы куда  проще, чем их возвышать, ибо
это соответствует естественной природе и противоречит искусственной
культуре. Под горку всегда легче, чем в горку. И свободное телевидение
превращается в мощную машину социальной деградации: больше насилия –
больше аудитория, выше рейтинг, дороже реклама, солидней дивиденды, еще
больше аудитория, еще больше дивиденды и так далее. Человека можно не
только специально спаивать, но и целенаправленно оболванивать, для этого
необходима только свобода. К тому же подобное оболванивание
воспринимается молодым, неискушённым и неопытным зрителем как нечто
страшно привлекательное и заманчивое. «Бери от жизни все», «Райское
наслаждение…», «Два удовольствия в одном» слышим мы очаровывающие
женские голоса… 

На обложках журналов не увидеть новых моралистов, проповедников,
интеллигентов и интеллектуалов, зато глянцевых Клаудий Шифер и Михаелей
Шумахеров – хоть отбавляй. И все это в то самое время, когда экстремизм,
экология, история в целом бросают все новые и новые вызовы. 

Подробно проанализировав ситуацию вокруг свободы, мы вправе сделать
столь же значимые выводы относительно всяческого авторитаризма. Ровно те
же проблемы, которые порождает абсолютизация свободы, порождает и
абсолютизация или преувеличение какой-либо социальной группой её
властных полномочий. Авторитаризм точно так же вызывает сбой и
противоестественное перемешивание уровней ответственности, собственно,
он в этом и заключается. А отсюда – деградация  общественных нравов,
слом вековечных традиций, правовых и нравственных норм. Кроме того,
наделение властвующей группой себя повышенными правами за счёт других
всегда сопровождается социальной деградацией самой этой группы и её
авторитарных руководителей. Узники сталинских лагерей ещё имели шанс
восстановить себя, выйдя на свободу, деградация охранников оказывалась,
как правило, необратимой.

 

Итак, анализ проблем, порождаемых ориентацией на свободу, показывает их
глубину и значимость.  Получается, что необходимая обустраивающемуся
обществу демократия может, как ни странно, породить те же проблемы, что
и антисоциальные, авторитарные режимы. Описанные противоречия
представляют один из самых главных вызовов, поставленных ХХ столетием
перед столетием XXI.  

Баланс плюсов и минусов системы, построенной на свободном выборе,
подсчитать не сложно. Небывалый прежде рост достатка, материального
благополучия, сказочный уровень потребления сопровождается разрушением
природы и изменением климата, исчезновением многих видов животных и
растений, истощением природных ресурсов. Абсолютизация гедонизма и
обожествление денег ведут к массовой наркомании, росту преступности и
торговли оружием, сексуальным эпидемиям, распаду семьи, деградации новых
поколений.  Вечные метарегуляторы – мораль, право, здравый смысл,
искусство – с потерей Бога теряют фундамент, расшатываются или
превращаются в антирегуляторы. Возможность устойчивого существования
социальной системы, абсолютизирующей идею свободы, представляется весьма
сомнительной. А извечные российские вопросы: что делать и кто виноват,
дополняются вопросом для всех – что дальше? И если графически изобразить
путь, пройденный западным сообществом с конца XIX века до наших дней,
эпоха безбожеского, тоталитарного и свободного времени должна предстать
истерически мечущейся  вверх-вниз ломаной линией, ибо одни показатели
необычайно подскочили при резком снижении других, прежде стабильных и
неизменных. И все это дополняется ускорением социального времени,
ускорением смены знаков и значений происходящих событий.

Возникает закономерный вопрос –  можно ли сделать так, что бы свобода
действовала во благо и не действовала во зло? Может быть, идею свободы
следует чем-то дополнить, с чем-то скоординировать? Представим себе
семью, жившую в России или в каком-то другом уголке Европы столетие
назад. Её уклад, в сравнении с нынешней ситуацией, предполагал
существование множества серьёзных, разноуровневых регламентов и
ограничений. Что бы выжить, нужно было иметь много детей, которые, едва
подрастая, тут же, вместе с взрослыми, включались в общую работу. А
когда родители старели, дети, кроме прочего, становились своеобразной
«живой пенсией». Все вместе должны были постоянно ткать ткань, вязать
шерсть, шить одежду, выращивать зерно, картофель, выпасать скот, ставить
дом. Ни пьянства, ни наркомании, ни аморализма здесь быть не могло, для
этого просто не было ни культурного времени, ни культурного
пространства. 

Однако, выйдя из мира жёсткой необходимости, мы зачастую не можем  найти
ей  разумной и органичной замены. В результате общество попало в
зависимость от свободы, иначе говоря, от собственных праздных слабостей
и страстей. Эту проблему основательно исследовали и описали русские
писатели-деревенщики. В селе вся жизнь проходит на виду – как вы
работали и где вы ночевали – известно всему миру- общине. Шукшин и
пытался понять, что происходит с парнем, вышагнувшим из деревни в
большой город, где жизнь становится анонимной, свободной и никому не
подконтрольной. Однако, с исчезновением этого литературного направления,
– теперь в моде постмодерн, который социально значимые вопросы не
задаёт, – становится ясно, что проблемы сельских жителей, описанные В.
Шукшиным, В. Распутиным, Ф. Абрамовым – это на самом деле проблемы всей
западной цивилизации XX–XXI веков. Сохранит ли она себя под грузом
свободы, не окажется ли такая система саморазрушающейся?  Вопросы звучат
всё острее, ибо внутреннее давление на систему непрерывно увеличивается,
хотя и явно недостаточно осознаётся. Правительства и политические партии
озабочены слабым внешним отзвуком разрушительного внутреннего недуга –
ударами религиозного фундаментализма. Повторю, что исламский терроризм
порождён не столько экстремизмом Востока, сколько аморализмом и
глубинной несостоятельностью Запада. 

Если авторитаризм, воздействуя извне, разрушает сложную многослойную
ткань социокультурной системы, то неограниченная свобода, действуя
изнутри, также ведёт к самораспаду и деиерархизации социума. Человек
несвободный, скованный по рукам и ногам, у которого болит всё тело, вряд
ли может вести себя адекватно. Но человеку абсолютно свободному и ничем
не ограниченному, нигде и никогда не испытывающему чувство боли,
правильно ориентироваться в окружающем мире будет тоже крайне сложно.
Вернёмся к вопросу – существуют ли органичные стабилизаторы, способные
сохранить и укрепить нормальную ценностную систему? Разбросанные на
поверхности земли  железные предметы  легко подхватывает, вздымает
вверх, не сгибая и не деформируя их,  кран-электромагнит. Может ли такой
магнит появиться в культуре? 

Ответ почти очевиден – сама культура, включающая мораль, право,
искусство, традиции, и является магнитом, выстраивающим правильную
иерархию. Но такой ответ необходимо дополнить обязательным условием –
речь должна идти о культуре, ориентированной на высшие позитивные
ценности. Иначе говоря, в России и на западе в целом остро востребована
культура, противостоящая контр- и антикультуре, направленная на высшие,
говоря традиционно, религиозно-божественные ценности. Культура нуждается
в надёжном устойчивом фундаменте и  в высшей сплачивающей идее, которой
до эпохи атеизма была христианская идея. Без такого начала мир
деградирует и рассыпается.  Сфера позитивной культуры должна получить,
как минимум, настоящую поддержку государства. Здесь должны проводиться
конкурсы, фестивали, распределяться премии и гранты. Здесь необходимы
радикальные налоговые послабления. Культуру эроса и танатоса нелепо и
контрпродуктивно запрещать. Просто она должна занять причитающееся ей
место, не выходить на первый план и не рассчитывать на господдержку.
Если вернуться к теме бюджетных приоритетов, можно сказать, что
государственные расходы следует направлять на поддержку и рекламу
классического искусства, положительно ориентированной культуры, и,
конечно, фундаментальной науки. 

Мы вновь возвращаемся к главной проблеме – проблеме кризиса веры.
Позитивная культура без базиса напоминает «облако в штанах», кружащееся
вокруг воздушного замка. Есть ли у этого парадокса решение, возможно ли
преодоление кризиса веры – это и есть главная проблема нашего времени и
тема уже другого исследования. Выскажу по этому поводу лишь несколько
соображений. Вообще, когда у человека пропадают деньги или машина, он
сразу понимает, что произошло, что он потерял, и что следует
предпринимать, чтобы вернуть пропажу. Когда уходит Бог, требуется, как
показывает новейшая история, немало времени, чтобы осознать происшедшее.
Ещё труднее понять и предусмотреть все возможные последствия. Но,
видимо, самое сложное в этом процессе – возвращение к вере, новое
обретение высших начал.

Во времена язычества у каждого племени было своё священное животное или
растение, которому древние поклонялись, и которое выполняло роль высшего
начала. Население планеты, в сравнении с нынешним, было невелико, и, так
сказать, «разноверящие» племена сталкивались и пересекались не часто.  С
ростом населения учащались и межплеменные столкновения, которые
оказывалось крайне трудно урегулировать, ведь у каждой группы людей был
свой божок. Тогда и начали формироваться великие мировые религии,
позднее объединившие большие массы людей. Племенное устройство сменило
новое, цивилизационное, строение мира. Язычество уходило в прошлое. 

Но наступили XX и XXI века. Сложилась качественно новая ситуация, мир
вошёл в эпоху глобализации, т.е. не межплеменных, не
внутрицивилизационных, но межцивилизационных контактов и конфликтов.
Наступила эпоха столкновения мировых религий. И теперь, в новой ситуации
становится востребованной единая, общечеловеческая система идей и
ценностей. Когда-то о едином Боге размышлял ещё Пифагор. Но будут ли его
идеи услышаны, окажемся ли мы не глупее наших предков, сумевших заменить
язычество мировыми религиями? Сможем ли мы сделать следующий шаг,
удастся ли нам обрести Иисуса, Магомета и Будду в одном лице – этот
вопрос остаётся столь же актуальным, сколь и открытым. 

   

Вернёмся к проблеме российской идентичности и подытожим наши
рассуждения. Мы видим, что свобода есть результат разочарования во всём,
кроме самого себя. А, разочаровавшись и в самих себе, но желая сохранить
свободу, мы можем это сделать, лишь дополнив её высшими, позитивными
ценностями, дополнив свободу высшей духовностью и нравственностью.
Духовность вновь становится главным ориентиром возрождённой российской
системы ценностей.  Путь, который ведёт к восстановлению нашей
идентичности, к самовоссоединению с русской идеей, к утверждению
возрождённой и реформированной российской идеи и преодолению глобального
кризиса – это, предельно кратко, путь от православия, собирания земель и
общинного коллективизма – к историзму, духовности, обустройству и
демократии.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

            

           

           

            ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

 

Ещё недавно бушевавшие у нас споры о том, что лучше – дешёвая колбаса
при коммунистах, или высокие цены при демократах, в последнее время
затихли. Большинство пришло к выводу, что советские времена были получше
постсоветских.  Но есть и иное, предлагаемое в этой книге решение. Оно 
состоит в самовоссоединении с исторической Россией, в восстановлении
подлинной российской идентичности. Лишь вслед за таким самоисцелением
могут быть решены и остальные наши проблемы. И такие преобразования
должны произойти, ведь наш народный символ – Ванька-встанька, сколько
его не вали, он всё равно собирается с силой и поднимается на ноги. 

Забежим оптимистически вперёд и представим, что  проделанные здесь
рассуждения и идеи уже стали частью общественного сознания и нашей
социальной практики. Что дальше? Следующий шаг – изучение нового опыта
Запада и всего остального мира, использование открытий, сделанных
другими.  При этом применять их нужно, не слепо копируя, а пропуская
через собственный «идентификационный фильтр», прививая на свою основу.
Это принципиально важно, потому что задача заключается не в растворении
себя в чужом, а в приумножении и обогащении собственных идей и начал. 

Критическое отношение к чужому опыту необходимо не только для того,
чтобы сохранить собственную идентичность.  Нельзя не видеть, что не
только Россия, но и Запад, а в значительной мере и Восток, тоже
находятся в неустойчивом состоянии  идентификационных трансформаций. 

Даже применив западный и мировой опыт, мы вновь вернёмся теперь уже к
общечеловеческой, глобальной проблеме поиска новых стратегических
ценностей и идей. И здесь надо признать, что главная проблема прошедшего
столетия, которая начинает осознаваться в столетии нынешнем – это вовсе
не борьба коммунизма с капитализмом, не погоня за сверхприбылью, это
даже не противостояние демократии и авторитаризма и, тем более, не
трагикомичное противостояние мировому терроризму. Главная задача времени
– возрождение  утраченных устойчивых, высших социальных, духовных начал.

Мир не сможет устойчиво сплачиваться вокруг или против семи–восьми
индустриальных государств-гигантов; он не будет выстраиваться по
антиглобалистскому принципу (хотя в этом есть и рациональное зерно), и
уж тем более не будет дружно грести вёслами глобализации. Все эти
ориентиры – либо частные, либо внутренне противоречивые и спорные. Миру
жизненно необходимы устойчивые, позитивные, высшие начала. Спасёт мир
тот, кто, извлекая положительный опыт из прошлого, сможет эти начала
утвердить. И тогда остальные устремятся не на Запад и не на Восток. Тот,
кто станет духовным центром, станет новым мировым полюсом, вокруг
которого и происходит мировая история.

Святая Русь – образ ушедшего прошлого. Мы никогда не были так далеки от
положительных нравственно-духовных начал, как теперь. Удастся ли нам
пройти через полисистемный кризис и смыть мутный слой коррумпированных
властолюбцев? У России такая возможность существует. Это не более, но и
не менее, чем возможность.

 

                          Москва. Июль 2004 - январь 2005.  

 

 PAGE   

 PAGE   12