Пер. с румын. А. Старостиной
В легенде о Парцифале есть очень знаменательный эпизод. Говорится, что король Рыболов захворал и никто не мог его излечить. Хворь была странная: он терял силы, дряхлел, все больше впадал в немощь. Напомним, что этот король Рыболов, вокруг которого выстроено столько гипотез, в некоторых средневековых текстах фигурирует как король Грааля или, по крайней мере, связан напрямую со святым потиром, привезенным в Европу, по легенде, Иосифом Аримафейским. Здесь не место — да в наши намерения это сейчас и не входит — разбирать символический смысл прозвища Рыболов. Довольно сказать, что рыба символизировала обновление, возрождение, бессмертие. Чаша святого Грааля иногда называется "богатый рыбарь" — например, в "Иосифе Аримафейском" Робера де Борона. С другой стороны, в легенду о Граале вторглись элементы нордической, кельтской традиции. А в кельтской традиции говорится о "рыбе премудрости" (salmon of wisdom), которая тоже может соприкасаться с Граалем и королем Рыболовом. Загадочный недуг короля Рыболова повлек за собой угасание всякой жизни вокруг замка, где погибал суверен. Реки замерли в руслах, деревья не зеленели, земля не рожала, цветы не цвели. Говорится: такой силой обладало это непонятное проклятие, что даже птицы разучились любить и голубки чахли в одиночестве среди руин, доколе их не касалось крыло смерти. Сам замок тоже тронуло разрушение. Стены постепенно оседали, словно бы их подтачивала невидимая сила; гнили деревянные полы, камни выпадали из парапета и рассыпались в прах, как будто счет шел не на минуты, а на века. Чтобы подчеркнуть значение подробности, ради которой я пишу этот комментарий, я привел описание картины всеобщего упадка и королевской болезни по двум источникам: первый — о сэре Говене, второй — о Парцифале. Со всех концов света в замок прибывали рыцари, наслышанные о славе короля Рыболова. Но их так изумляло зрелище распада и непонятная хворь короля, что они забывали, зачем приехали, — а приезжали они спросить о судьбе и местонахождении чаши святого Грааля, — и в замешательстве представали перед недужным, выражая ему сочувствие и пытаясь подбодрить. И с приходом каждого нового рыцаря король еще больше слабел и еще больше дичали окрестности. Тех же рыцарей, что оставались в замке переночевать, наутро находили мертвыми.
Но вот к королю Рыболову, не зная о его недуге, отправился Парцифаль. Кстати сказать, Кретьен де Труа в своем "Персевале", романе, как известно, незаконченном, умышленно изображает героя простаком. Чтобы подчеркнуть божественность дара, преобразившего паладина, этот автор всеми силами старается сделать из него Perceval le simple или, по выражению Натта, the Great Fool — тип, распространенный в мировом фольклоре. Курьезна сцена отъезда Парцифаля. Все рыцари смеются, наблюдая, как он карабкается на лошадь, как она упирается и как он вынужден прибегнуть к плетке, чтобы сдвинуть ее с места. Прибыв ко двору короля, Парцифаль продолжает смешить публику своей неотесанностью. И не только — он еще и придурковат. Встретив девушку, он набрасывается на нее с поцелуями, поскольку ему-де сказали, что к этому обязывает куртуазность. Вам не кажется, что этот Парцифаль — по крайней мере так, как его понимал Кретьен де Труа, — самый настоящий прототип Дон Кихота? Налицо совпадение психологических черт и даже сходство деталей и эпизодов. Взять хотя бы лядащую лошаденку Парцифаля и сцену отъезда (мать пытается его удержать, чтобы "не подняли на смех при дворе короля") или эпизод с девушкой, которую он бросился обнимать. Но самой знаменательной кажется мне придурковатость обоих рыцарей. За их бестолковым и юродивым поведением кроется Дар — у Парцифаля, Мечта — у Дон Кихота (как жаль, что Унамуно, который читал все на свете, пропустил смачные описания Кретьена де Труа!). Рыцарь Печального Образа обрел бы истинного друга в Perceval le simple, попирающем все правила рыцарского поведения и все же несущем в себе Дар, который превратит средневековое рыцарство в новую человеческую породу.
Но вернемся в замок короля Рыболова, куда приезжает и Парцифаль. В первый свой приезд он тоже никак не похож на "посланца". Он уходит, так и не спросив короля Рыболова о Граале. И только во второй раз, когда он приближается к королю Рыболову и задает ему верный вопрос, вопрос необходимый, король как по волшебству встает с одра — да еще помолодевшим.
В параллельной легенде, о сэре Говене, стоит герою спросить про Копье, пронзившее Спасителя на кресте (а копье есть субститут чаши Грааля или ее дополнение), как "воды снова начинают течь в своих руслах и все леса покрываются зеленью". В других версиях легенды упоминается о чудесном преображении замка — вследствие простого вопроса, заданного Парцифалем, — и об оживлении всех его окрестностей.
***
Довольно было одного-единственного вопроса, чтобы исполнилось это чудо. Однако вопроса долгожданного. Никто не осмеливался его задать до Парцифаля, ни один рыцарь не был так обуреваем поисками Грааля, чтобы преступить правила благовоспитанности, не поволяющие приставать к больному с расспросами, и спросить про тайну святой чаши — потому и усугублялась немощь короля, потому и сместился ход вселенской жизни. Значит, это был не простой вопрос, наподобие тех, что задавали до Парцифаля другие рыцари, а вопрос единственно верный, единственно плодотворный и долгожданный. Вопросы остальных рыцарей порождались удивлением или учтивостью, их не жгло желание добыть истину и спасение — а именно это символизирует для средневековья чаша святого Грааля: истину и спасение. И лишь явившийся за ней в замок Парцифаль ставит один, но верный вопрос. Причем, заметьте, произнесенный вслух, он просветляет не только самого Парцифаля. Прежде нежели получен ответ, где находится Грааль, произнесение верного вопроса влечет за собой вселенское, на всех уровнях жизни, обновление: воды текут, леса зеленеют, плодородие осеняет землю, к королю возвращается сила и молодость.
Этот эпизод из легенды о Парцифале представляется мне чрезвычайно знаменательным для статуса человека в мире. Нам словно бы жребием предопределено отворачиваться от верного вопроса, главного, насущного — единственного, который имеет значение, который плодотворит. Вместо того чтобы спросить себя по-христиански: где истина и путь, — мы блуждаем по лабиринту вопросов и дел, может быть не лишенных притягательности и даже не вовсе бессмысленных, но которые не плодотворят нашу духовную жизнь.
Эпизод замечательным образом выражает тот факт, что верный вопрос еще до того, как на него получен ответ, — уже обновляет и оплодотворяет не только человека, но и весь Космос. Ничто точнее не отражает упадок, в который приходит человек, не задумывающийся о смысле жизни, чем эта картина всего сущего, томящегося в ожидании вопроса. Нам кажется, что мы томимся поодиночке, если не хотим спросить, где истина и путь. Мы думаем, что наше спасение или наш крах никого не касаются. Нам кажется, что круг наших мыслей, хороших или дурных, четко отграничен от чьих бы то ни было, кроме наших собственных.
Но это неправда. Общность людей простирается и на их духовную судьбу, не на одни только низшие уровни — инстинктов или экономических интересов. Человеку, живущему среди себе подобных, трудно спастись в одиночку, если его соседи даже не ставят вопрос о спасении. Такой глубокий и оригинальный мыслитель, как Ориген, утверждал ничтоже сумняшеся, что люди спасутся только все вместе (apokathastasis), а не порознь. Трудно сказать, в какой мере прав тут Ориген, но несомненно, что соборность остается идеалом христианской жизни в любой ее форме (что касается моего толкования эпизода из "Парцифаля", то я сказал бы, что вся природа страдает от небрежения человека кардинальным вопросом). И эта соборность простирается не только на все человеческое сообщество, к которому мы принадлежим, но и на обступающую нас космическую жизнь, одушевленную или с виду неодушевленную. Paideuma страдает и вырождается по мере того, как мы размениваем жизнь по пустякам. Тратя время на вздор и поверхностные вопросы, мы губим не только сами себя, как сами себя губили бестолковые рыцари из легенды о короле Рыболове. Мы губим, подвергая медленной смерти, выхолащиванию, частичку Космоса. Когда человек забывает спросить, в какой стороне искать источник своего спасения, чахнут поля и хохлятся, бесплодные, птицы. Какой яркий символ слиянности человека с Космосом!..
И тогда, в свете этого эпизода из "Парцифаля", сразу становится видно величие роли тех, кто дерзает спрашивать — и спрашивать про истину и жизнь! Мучительные вопросы, лишающие сна и разъедающие душу этих людей, поддерживают и питают весь человеческий род. Через муки этих избранных плодоносящей и победоносной становится культура всякого народа и история прокладывает свой путь во времени. Не только люди могут пребывать в добром здравии благодаря вопросам, которые задают себе эти несколько избранных, принимающих, как Парцифаль, муки за нашу духовную лень, но и вся природа, которой грозит упадок и погибель из-за нехватки у нас ума, благородства и отваги. "Парцифаль" навевает на меня мысль, что за одну ночь нас поразили бы болезнь и бесплодие (как жизнь в замке короля Рыболова), не будь в каждой стране, в каждый исторический момент, горстки смелых и просветленных, тех, кто умеет задать себе верный вопрос...
1938 г.
