ВОСПОМИНАНИЯ О ИЕРОМОНАХЕ ИЕРАКСЕ (БОЧАРОВЕ) (1880-1959)

Правда твоя - благодатная правда.
Тихую тихость твою
В мире крикливой, кичливой неправды Тихой любовью люблю.
Н. Востоков (Савицкий)

На левом берегу Дона, ниже реки Тихая Сосна, на границе Павловского и Богучаровского уездов раскинулись два богатых и многолюдных села - Верхний и Нижний Мамоны, получившие свое название от речки Мамон, при устье которой и расположено одно из сел - Мамон Нижний.
В XV-XVI веках эти земли носили название "Белый Затон* и являлись угодьями Алексеевского Акатовского монастыря. Здесь были обильные рыбные ловли, сенные покосы, лосиные стойла, бобровые гоны, в лесах водились куницы. Это место составляло богатство монастыря. Но к концу XVI века на благодатных землях стали селиться крестьяне, образовав слободу Мамоновку. Несмотря на протесты монастыря, слобода разрасталась и переросла, наконец, в два обширных села.
В XIX веке природные богатства значительно оскудели, но оба села были еще зажиточными, имели свои церкви, пристани, на которых грузили хлеб и льняное семя. Села славились хлебопашеством и скотоводством, богатыми ярмарками и были застроены добротными домами.
В конце XIX века в селе Верхний Мамон жила чета крестьян Бочаровых, Елена и Матвей с семьей, впрочем, ничем особым не отличавшиеся от прочих односельчан. В 1880 году у них родился последний сын Иван, черноглазый мальчуган, всеобщий баловень.
Мальчика лелеяла тихая ласка матери, дивная природа, задушевные украинские песни, звучащие по вечерам у хаты. Навсегда остались в памяти чисто убранный дом, веселый смех сестер, насмешливый " прищур отца и песни, всю жизнь пронизавшие песни. Пел отец густым басом, тоненьким голосом пела мать, пел братишка Миша, но лучше и заливистей всех пела Мавруша, старшая сестра. Так бы и слушал, слушал ее не переставая. Хороша была Мавруша - высокая, чернобровая, длинные черные косы вились по плечам, как змеи; бойкая, насмешливая и на работу проворная.
Лениво потягиваясь по утрам, Ванюшка через полуоткрытые веки видит, как колышутся белые прозрачные занавески на окнах, слышит, как по свежевымытому полу звонко стучит голыми пятками сестренка Саша, садится в уголок и начинает играть тряпочной ' куклой, купленной отцом на ярмарке. Тихонько позвякивая полными воды ведрами, входит Мавруша. Слышно, как она ставит воду в кухне на скамейку.
- Пошла отсюда, - нанюхала, - сердито кричит она, прогоняя со стола проказливую кошку, и ворчит на Сашеньку:
- Не смотришь ничего...
Как хорошо сейчас подняться, умыться студеной водой. Мавруша уже наливает в кружки холодное молоко. Схватить сейчас горячую лепешку и бежать на улицу. Там вкуснее, смачнее естся. Пробежать по селу, по щиколотку утопая в мягкой дорожной пыли. А навстречу бегут такие же, как и он, малолетние хлопчики. Со смехом они будут играть, догонять друг друга, бороться. А потом со старшими ребятами пойдут в лес по ягоды. Веселые, загоревшие и усталые прибегут они домой с полными корзинами ягод. Напьются молока. А там уже нужно бежать смотреть, как старшие мальчики играют в бабки.
Усталые, одни - от работы, другие - от беготни, проголодавшиеся сядут они за стол, когда уже завечереет и все соберутся дома. В тарелках дымится ароматный борщ.
Жадно хватается мальчуган за ложку, но тут же, обжегшись, бросает ее на стол.
- Где такой горячий варили! - сердится он.
- В погребе... - серьезно отвечает Мавруша и, взяв брошенную ложку, начинает ею есть свой борщ. Потом лукаво смотрит на братишку и протягивает назад его ложку.
- Нанюхала! - возмущенно кричит мальчуган, и ложка снова катится по столу. Все смеются.
Мало чем разнообразится жизнь деревенских малышей. События, волнующие взрослых, чья-нибудь свадьба, похороны вызывают у них своеобразный отклик, и они долго обсуждают между собой совершившееся. Потихоньку уходят на погост и там, среди потемневших крестов, в высокой и сочной траве, усевшись рядышком, рассказывают друг другу всякие страшные истории, слышанные ими от бабок. С замиранием сердца, боясь пошевелиться, слушают они страшные вещи. И вдруг какой-нибудь посторонний звук вспугивает их, и они, шумно вскочив, бегут, спотыкаясь и обгоняя друг друга, домой, в село.
И вдруг в жизни Ванюши произошло большое событие. Неожиданно мать объявила, что возьмет его с собой в Задонск, в монастырь, поклониться мощам святителя Тихона. Сколько было радости. Просыпаясь по утрам, Ванюшка спрашивал, сколько дней осталось до праздника. И вот, наконец, долгожданный день пришел. С утра все приоделись и большой гурьбой направились к переправе. Многие односельчане ежегодно отправлялись в день памяти открытия мощей святителя Тихона в Задонск на праздник.
На паромах и лодках переправились на правый берег Дона и пошли пешком по направлению к городу. Весь этот путь и усталость не запечатлелись в памяти мальчика. Не запомнился даже внешний вид монастыря. Все поглотило собой одно неотразимое впечатление торжественного богослужения во Владимирском Богородицком соборе. Разве можно было сравнить это с сельским праздником. Там невнятно служил старенький священник, надтреснутым от вина голосом подпевал дьячок. И все внимание односельчан сосредоточивалось на богатой праздничной ярмарке, где красочно пестрели всевозможные товары, игрушки, сусальные пряники... Здесь все было поглощено богослужением. Стройные ряды монахов в черном одеянии. Золотистая парча священнических облачений, церемонное одевание архиерея, высокий голосистый протодиакон с длинными распущенными волосами и хор, многоголосый хор, могучий, от которого дрожали огни паникадил и тихонько позвякивали в окнах стекла.
Пробившись вперед, как зачарованный смотрел мальчик на все происходящее и как бы очнулся от волшебного сна, когда мать потянула его за руку. Нужно было приложиться к мощам - святитель Тихон покоился в серебряном гробу, под серебряной сенью, покрытой бархатным покровом. Вокруг гроба стояли юноши в чинных черных одеждах. Один из них подхватил мальчугана под мышки и, подняв перед собой, наклонил над ракой, и Ванюша поцеловал прохладный, затянутый шелком, лоб. Потом одетый в парчу старец помазал его маслом.
Только в гостинице мальчик почувствовал усталость и уснул крепким сном.
Наутро, только мать окликнула его, он тут же открыл глаза н без всякого сопротивления спустил с постели ноги. Наскоро умывшись и помолившись на образа, они снова направились в храм. Сочный благовест протяжно плыл в прохладном утреннем воздухе. Солнце ласково пригревало. Какая-то радость была разлита вокруг. И снова торжество, снова стройное восхитительное пение. Литургия прошла незаметно. Когда громогласный иеродиакон возгласил: "Со страхом Божиим и верою приступите!.." - Ванюшу подвели к Причастию. А потом служили торжественный молебен, снова прикладывались к святым мощам.
После службы богомольцы уселись за длинные столы, установленные на монастырском дворе, и принялись за угощение. Необыкновенно вкусными показались мальчику монастырские щи и пирог с рыбой.
Отдохнув немного в гостинице, богомольцы двинулись в обратный путь, полные впечатлении. Так не хотелось уходить...
- Мама, я приду сюда еще? - спросил Ванюша.
- Придешь, родненький, придешь, - успокоила мать.
А дома было столько восторженных рассказов. Были забыты веселые игры. Целыми днями он красочно описывал сверстникам, свое паломничество. А потом выпросил у матери старое полотенце и повесил его себе на шею концами наперед, накинул на плечи материнский платок, завязав углом под подбородок, нашел где-то почерневшую от времени конфорку от старого самовара, привязал ее на веревку и начал совершать богослужение перед изумленными товарищами. Целый день слышно было пение: "Господи помилуй!", и старая конфорка взлетала на веревочке и снова опускалась, а "народ", в такт ей, кланялся новоявленному священнослужителю.
- Ты ще, пип будешь? - насмешливо спрашивала Мавруша. Мальчик не удостаивал ее ответа, ее насмешки казались ему неуместными.
Увлекшись игрой, он неохотно отзывался на зов старших и опаздывал за стол, за что получал замечания от родителей и старшей сестры. Наспех глотая пищу и обжигаясь, Ванюша ронял в тарелку ложку. - Горячо-о! - невольно вырывалось у него.
- Стюды, дураче!.. - в тон ему отвечал отец.
Подрастая, Ванюша очень привязался к старшему брату Михаилу, прислушиваясь к каждому его слову. Вместе ходили они в лес по грибы, вместе сидели вечером у хаты. Миша пел, а Ванюшка тихонько подтягивал ему тонким голоском.
- Хорошо спиваете! Вам бы с сумой ходить, - дразнила их сестра.
Все лето они проводили на воздухе - в поле, в лесу. Это были |; 1акие радостные и счастливые дни. А когда отец взял с собой Мишу валить лес, то и Ваня увязался с ними. Он себя чувствовал солидным на мужской работе - на самом же деле суетился и мешался под ногами. Дома Миша помогал отцу пилить дрова, а когда отец колуном рубил толстые плахи, Миша укладывал готовые дрова в поленницу. Ванюша с радостью помогал ему: хватал поленца большими охапками, вставал на цыпочки, стараясь повыше уложить их. Работа спорилась, и вдруг... поленница зашевелилась и с треском рухнула... Вся работа пошла насмарку. Растерянно стоял мальчик у кучи дров, испуганно взглянул на отца и встретил его насмешливый прищур.
- Тикай, - услышал он, - мешаешь...
Как варом обдало Ваню. Лучше бы уж его поругали, а эти презрительные слова были так обидны... Но он не уйдет. Он будет хорошо работать, будет стараться. Он запомнит эти слова навсегда, на всю жизнь, до гробовой доски, и все, что ни придется ему делать - будет делать хорошо.
На зиму Миша уехал в Елец учиться. Дядя, двоюродный брат
отца, взял его к себе. Ваня очень скучал, расставшись с братом.
К весне заболел отец. Он неподвижно лежал на лавке, отказываясь
•от еды. Не слышно было его насмешливого голоса, и в доме ходили
понурые. Отец не встал - умер.
В хату приходили чужие люди, мать плакала, плакала Мавруша, потихоньку хныкала Сашенька. А Ваня смотрел на все широко открытыми глазами. В длинном деревянном гробу унесли отца, неподвижного, с сомкнутыми ресницами.
Мирная и счастливая жизнь была нарушена. Не стало отца, брат был далеко. А в доме - слезы и горькое уныние. Мать долго убивалась, потеряв мужа, и наконец слегла сама. Вскоре заболел и Ванюша. Он лежал, разметавшись в жару, и действительность казалась ему сном. Он не был уверен, действительно ли у него умерла мать
или это был только кошмарный сон. Похудевший, с ввалившимися глазами, в первый раз вышел он на улицу и сидел возле хаты. По-прежнему ярко светило солнце, шумели деревья листвой, доносился гудок парохода, под порывами ветра пылилась дорога, а в доме царила тишина. И за стол они сели только втроем. Мальчик вопросительно смотрел в похудевшее серьезное лицо сестры, а она отводила глаза. И он снова шел на улицу. Солнце уже склонялось к западу, слышны были знакомые звуки, отдаленное мычание, блеяние овец. Это стадо возвращалось домой. Мавруша, высокая, совсем взрослая, в черном платке на голове, вышла встречать свою коровушку, ласково похлопывая ее по бокам, повела домой. Ребятишки проворно загоняли скотину во дворы, и вскоре улица стала тихой и безлюдной.
Совсем стемнело. Из-за крыш выплыла красноватая луна и повисла в небе. Небо все темнело, а луна голубела. И вот серебристым светом залито село, причудливые тени от деревьев и домов упали на дорогу, в кустах защелкал соловей, засвистал, залился. Откуда-то донеслась тихая задушевная песня, подхваченная несколькими голосами, широкой волной разлилась над селом. А он все сидел одинокий и сгорбившийся. Послышались тихие шаги. Мавруша подсела рядом и осторожно обняла за плечи. И вопрос сорвался с языка:
- Где мамо?
И ничего не ответила Мавруша, только рука ее дрогнула и сильнее обняла худенькие плечики братишки.
А наутро сестра взяла его за руку, и они медленно пошли по селу, за околицу, в поле и на погост. Там они остановились у двух еще не заросших холмиков, один был свеженасыпанный.
- Вот наша мамо, - серьезно сказала Мавруша, - а это батько. Мальчик неподвижно замер, как бы силясь представить себе
под этой земляной насыпью своих родителей, и вдруг упал на свежий холмик и зарыдал, содрогаясь всем телом.
- Ну, полно, полно, - старалась успокоить его сестра. - Не надо плакать.
Подняла с могилки и ласково гладила по голове, а у самой по щекам катились крупные слезы и падали на могильную землю.
Теперь Ванюша оставался один в доме. Сестры уходили в поле. Мальчику оставляли молоко в крынке и коржики. Он съедал обед и убирал за собой посуду. А потом уходил на улицу и сидел с соседской девочкой, на долю которой выпало нянчить малыша.
К этому времени Мавруша была уже невестой. Высокий кудрявый парубок завладел ее сердцем. Решено было, что через полгода
после смерти матери они повенчаются и будут жить своим домом, *¬" отдельно от свекров, с ними будет жить Сашенька - нескладная девчонка, помогать по хозяйству.
- А Ванюшка-то как? - сокрушались соседки.
- А это мое приданое, - шутливо отвечала Мавруша.
Ваня не знал, что это такое, но по тому, как заливисто смеялись соседки, понял, что это стыдно. И очень обрадовался, когда ему сказали, что он поедет в Задонск и будет жить и учиться в монастырской школе.
Сборы были совсем короткими. Мальчика одели в чистую рубашечку и штанишки, дали пятачок на дорогу. Провожать его было некому - летом в поле каждый час на счету. И он побежал к переправе, ступая босыми ногами по мягкой траве. На переправе качалась лодка. Мальчик знал, что за переправу платят копейку. Остальное ему на гостинцы. В лодке сидел мальчишка-татарчонок, лет двенадцати, за копейку везти не согласился.
- Две, - сказал он. - На том берегу нема человек, моя одна ехать будет, - пояснил перевозчик. Пришлось согласиться. Ну что ж, останутся еще три...
- Покажь деньга! - потребовал татарин.
- Вот пятачок, - показал Ваня и отдал его перевозчику.
Он прыгнул в лодку, татарчонок взмахнул веслами, и Ванюша поплыл от родного берега. Обернувшись назад, он смотрел, как ширилась полоса воды, отделяющая его от дома. Видно было, как у пристани дымит пароход, как золотятся на солнце кресты сельского храма, как прячутся в зеленых зарослях белые хатки. А вокруг лодки плескалась вода, Тихий Дон был спокоен. Со вздохом отвернулся мальчик от уходящего берега и взглянул вперед. Вот сейчас он пойдет в Задонск той самой дорогой, по которой уже ходил с матерью. А в городе купит себе большой пряник и длинный красный леденец.
Лодка ударилась о каменистый берег.
- Вылазь, - раздался голос перевозчика.
- Сдачи давай, - сказал мальчик, выпрыгивая на берег.
- Какая дачи?
- Три копейки мои дай.
- Какая три копейки? Пошел!
- Я тебе пятачок дал! - возмущенно закричал мальчик, ухватившись руками за край лодки. - Отдай мои три копейки!
- Пошел! Пошел! Никакая твоя пятачок нету... - И он оттолкнулся веслом от берега.
- Жулик! - со слезами закричал Ваня.
Татарчонок был нечувствителен к оскорблениям. Широко взмахивая веслами, он быстро поплыл к противоположному берегу. А Ванюша, громко заплакав, пошел прочь от реки.
Обида детская недолго держится в сердце. Радостно смеющийся солнечный день, ласковый теплый ветерок, незнакомая даль неотразимо влекли Ванюшу. Правая сторона Дона почти лишена растительности, берег состоит из меловой насыпи. И мальчик начал карабкаться по отвесным, как скалы, выступам, поднимаясь все выше на каменистый берег. Последний раз обернулся назад. Его родная левая сторона, где остался опустевший отчий дом, зеленела лугами. Местами среди сочной зелени сверкали серебристые зеркала озер. А впереди открывалась целая цепь меловых гор. Одна гора казалась выше других, своим остроконечным пиком уходя высоко в небо. А на самой вершине ее вырисовывался тонко очерченный крест. К этой горе и направился мальчик. Ветер порывами поднимал меловую пыль, и скоро лицо и одежда сделались белыми. Но удивительное дело: сколько ни шел он, сколько ни карабкался, манящая гора все не приближалась, напротив, казалось, что она еще и отдаляется.
Оставив мысль добраться до желанной цели, мальчик повернул к Задонску. А вот и монастырь. Как красив и величественен он издали. Всего города как бы не существует - один он высоко царит над всеми зданиями.
Вот и опять Ванюша пришел сюда. Усталый и запыленный, добрался он до монастырских ворот.
- Ты ще, хлопчик? - спросил его привратник.
- Я теперь буду жить здесь, - ответил Ваня. - Учиться буду, - пояснил он.
- Значит, насовсем к нам? - улыбнулся седой вратарь. - Ну что ж, пойдем, дитя Божие, в дом Божий.
И он повел мальчика к эконому.
* * *
На первых порах Ваню послали на скотный двор и там дали ему послушание пасти гусей... Мальчик очень серьезно отнесся к своим обязанностям. Целый день он бегал с прутиком, охраняя своих питомцев. Дело было хлопотное, питомцы непослушные, они упорно всем стадом выбивались из-под опеки пастушка и далеко уводили своего пастыря, независимо разгуливая по монастырским угодьям.
Набегавшись за день, Ванюша с аппетитом уписывал монастырские щи с мягкой и душистой горбушкой пшеничного хлеба. Перепадало ему и молоко. Мальчик прижился на скотном. Когда гусята подросли, их наставника повысили, доверив ему пасти телят. Непосредственным начальником его был пожилой добродушный монах. С "дедушкой" они жили душа в душу. Рано, чуть свет, будил мальчика пожилой пастух. Солнце только поднималось. Весело было бежать по росе, выгоняя скотину на монастырские пастбища. Спокойно, величественно шагали сытые буренки, низким басом гудел здоровенный бык Васька, неуклюжей рысцой забегали вперед рыжие телята. Слышится посвистывание и удары о воздух бича. Шествие удаляется далеко от монастырских стен. Выгнав скотину
на пастбище, пастушки усаживаются рядком, завтракают хлебом и холодным молоком, и начинаются задушевные беседы. Много интересного рассказывал дедушка своему маленькому помощнику. Но Ванюша зорко следил за поведением своих пасомых, чтобы не отбились, не отстали, не ушли вперед. Время от времени он вскакивал и стрелой бежал выравнивать стадо. Иногда пастух пел молитвы и мальчик подтягивал ему. Он настолько освоился, что по временам, как прежде дома, начинал изображать из себя священнослужителя. "Мир всем", - провозглашал он, осеняя коров. Срывал зеленую ветку и кадил на стадо и на пастуха.
- Мы с тобой пастыри бессловесного стада, - подшучивал дедушка, - но погоди, придет время - я-то не доживу, - и будешь ты пастырь словесных овец. Вот тогда крепко обороняй их от волков грядущих...
В жаркий полдень мальчик жадно пил из бидона душистый монастырский квас. Есть не хотелось. Ужинали на скотном дворе, когда пригоняли скот. Тут же Ваня падал на постель и засыпал крепким мальчишеским сном.
Проводя целые дни на воздухе, мальчик вырос и окреп. Но вот подули ветры, начались дожди. У Ванюшки не было обуви, и он продолжал бегать босиком по сырой земле. Конечно, летние дожди теплые, но, почти никогда не просыхая, мальчик простудился. Некому было присмотреть за ним, и сам он не жаловался. Так и бегал со стадом, пока не свалился в жару. Его положили в больницу.
Как жарко натоплена печь... Слышно, как упорно звенит назойливая муха, беспрестанно ударяясь об оконное стекло. Сбросить бы с себя теплое одеяло... "Мамо!" - зовет мальчик. Кто-то склоняется над ним. "Кто это? Ах, это Мавруша!" Черные косы ее падают и щекочут лицо. "Жарко, Мавруша..." - "Ничего, спи, - она смеется, - а я спою".
"Как за гаем, гаем, гаем зелененьким..." - раздается свежий Маврушин голос. Хорошо поет сестра. "Еще, еще спой". И она поет, поет. Ванюша пытается подпеть, но не может. Кто-то наваливается на грудь. "Мавруша, зачем так крепко обнимаешь? Пусти". Сестра смеется. "Ой, чия же черешня, ой чия же вишня, ой чия же дивчина на улицу вышла. . ." - задорно поет Мавруша, и веселые огоньки загораются в ее глазах.
Пить... как хочется пить... Что-то холодное освежает губы. Но где же Мавруша? Куда ушла? Почему перестала петь?
- Пой, пой еще, - со слезами просит мальчик.
Как темно кругом... И вдруг... чей это голос прорезает тьму?
"К Богородице прилежно ныне притецем.., - поет кто-то высоким надтреснутым тенорком... - Владычице, помози, на ны милосердовавши..."
С трудом мальчик открывает глаза и встречается взглядом с другими, выцветшими глазами. Он видит жиденькую бородку и седые пряди волос.
- Ты ще, дидко?
- Петь велишь, вот и пою. Проснулся? Испей кваску.
Ванюша жадно пьет из белой кружки холодный квас и, откинувшись на подушки, засыпает.
Просыпается он наутро. Ему не жарко, только слабость страшная.
- Ну, ожил? - улыбается добродушный старик в выцветшем подряснике, подпоясанный старым истершимся ремнем. - Молочка хочешь?
Ванюша отрицательно качает головой.
- Выпей молочка, - предлагает старец через некоторое время, - или щец поешь монастырских.
- Не хочу, - отвечает мальчик.
- Чего же ты хочешь?
- Вареников.
- Вареников? - удивляется старичок. - Ишь чего захотел. Весь день мальчик только пил и ни за что не хотел есть.
На следующий день врач осмотрел его и предложил покормить мальчика. Старик снова стал предлагать Ване еду:
- Поел бы чего-нибудь.
- Вареников, - снова сказал мальчик.
- Ну, где я возьму тебе вареников, - вот каша, щец, огурчика.
- Вареников, - упорно твердил больной.
К монастырскому казначею пришел больничный служитель.
- Мальчик Ванюшка со скотного болен уж очень...
- Ну и что? - сдвинув брови, спросил казначей.
- На поправку пошел, только вот не ест ничего. Вареников просит.
Лицо казначея прояснилось.
- Вареников? - усмехнулся он. - Ах, он хохол! Ну, раз просит, надо дать. Скажите на кухне, пусть приготовят.
И вот в больничную палату принесли целую макитру вареников, больших, жирных, в сметане...
Мальчик радостно присел на кровати, ему казалось, что он все это съест. Но съел только один вареник и тут же уснул. С этого
времени быстро начал поправляться. Вдвоем с монахом, больничным служителем, они пели церковные песнопения и расстались друзьями. После болезни Ване дали новое послушание - в портновских мастерских.
Здесь он был мальчиком на побегушках: подмести пол, подогреть утюг, заготовить иглы с длинными нитками, всякие мелкие услуги лежали на его обязанностях. Но каждую свободную минутку Ваня становился около портного и внимательно следил за его работой, за каждым движением рук.
- Смотри, смотри, - поощряли его, - вот подожди, скоро начнем тебя учить. Будет из тебя портной.
В мастерской полюбили услужливого и расторопного мальчика, и он освоился на новом месте. По праздникам охотно ходил в церковь. Иногда его отпускали и в будни. Церковное богослужение по-прежнему привлекало Ваню и доставляло неизъяснимое наслаждение. Он становился впереди, чтобы все было видно, и иногда робко подпевал. Все здесь стало для него родным.
В монастырском соборе хранились две святыни: Владимирская чудотворная икона Божией Матери, посреди собора с правой стороны, и мощи святителя Тихона - слева.
Ваня любил рассматривать раку с мощами, серебряную, изящную... Сребро-позлащенная сень над ней покоилась на 4 серебряных столбах. На крышке вычеканено выпуклое изображение святителя Тихона во весь рост. У главы чеканью изображена кончина святителя Тихона, у смертного одра - келейник и схимонах Митрофан. С правой стороны - вид монастыря и внутри его крестный ход. Слева - освидетельствование нетленных мощей святителя в Рождества Богородицы церкви, где они покоились последние семнадцать лет.
Четыре литых серебряных орла с распростертыми крыльями вместо ножек поддерживают раку с гробом.
Вверху сени над головою святителя кованная из серебра митра, дикирий и трикирий, осеняемые крыльями херувимов. С правой стороны - образ Святой Троицы художественной живописи, поддерживаемый херувимами; с левой стороны, также поддерживаемый херувимами, образ Владимирской Богоматери...
Над ногами святителя вверху сени прикреплены: Евангелие, крест и рипиды, держимые херувимами.
Все это много раз тщательно осмотрел Ванюша. Только не мог еще прочитать вычеканенные по низу раки слова...
Подошло время занятий в школе. В монастырь собрались дети, те, что уезжали домой в летние каникулы, и те, что вновь были
приняты. Открылись двери школы. Внизу были комнаты для занятий, наверху - спальни для мальчиков. В одной из этих спален Ваня получил кровать и маленькую тумбочку. Мальчика одели. В классной комнате у каждого был свой ящик, куда укладывались тетради и книги, у каждого был пенал для карандашей и ручки. Ванюша почувствовал себя самостоятельным человеком.
Учиться он старался и был на хорошем счету, как самый аккуратный, чистоплотный и добросовестный. Свое послушание в портновской мастерской он также не оставлял. Поднимаясь ко сну в свою уютную спаленку, он всегда останавливался перед большим образом Божией Матери "Скоропослушницы" на стене у входа в спальню. Дивный светлый лик Богоматери приковывал к себе взоры. С иконы смотрели проницательные, в самую глубину души заглядывающие, но необыкновенно добрые и нежные глаза. У этого образа мальчик как бы получал благословение на сон грядущий.
И размеренным ходом потекла жизнь. Ваня вырос, повзрослел. По-прежнему его любимым занятием было посещение храма. За богослужением он стоял серьезный, молился, клал земные поклоны. Прилежным мальчиком заинтересовался игумен. Однажды Ваню позвали в алтарь. Он вошел смущенный и начал класть земные поклоны, а потом нерешительно приблизился к игумену и сложил руки для благословения.
- Хочешь быть книгодержцем? - спросил его о. архимандрит.
О, конечно, он хотел, хотя толком не знал, что это такое...
Так Ваня получил новое послушание. К службе он приходил задолго до начала и ждал прихода иеродиакона, который раскладывал ему закладки и объяснял, когда и что нужно открывать. Мальчик был настолько внимателен и так старался, что вскоре уже обходился без посторонней помощи и сделался образцовым книгодержцем. Служение свое он ставил очень высоко. В своем деле мальчик был бессменным и, как ему казалось, незаменимым. Его высокое послушание давало ему право на пребывание в алтаре, и там он многому научился. Особенно горд бывал он, когда на праздник в монастырь приезжали односельчане. Он стоял перед ними важный, в блестящем парчовом стихаре... Однажды приезжала сестра Сашенька. Из долговязой нескладной девчонки она превратилась в стройную красивую девушку. Они обрадовались друг другу. Сашенька рассказала о своем житье-бытье, о старшей сестре и ее семье, об общих знакомых, и мальчику немного взгрустнулось. Но он скоро оправился: его место было здесь. Здесь проходил он свое служение: учился и нес церковное послушание.
Так протекали дни. На лето многие дети разъезжались и расходились по домам. Ванюшу домой не брали, да он, увлекшись своей деятельностью, и не стремился из монастыря. Он оставался здесь в числе немногих детей. Возобновил посещения портновской мастерской, где научился строчить на машинке.
Петровками у Ванюши разболелась нога. Он ходил прихрамывал, но занятий не оставлял. Между тем, ходить становилось все труднее. Осмотрев мальчика, врач назначил операцию. Глубоко под кожей назревал нарыв. Нужно было ждать, когда он окончательно созреет. Лежа на своей постели у открытого окна, Ваня думал о том, что приближается Петров день и ему надо быть за церковной службой. Накануне праздника утром врач осмотрел ногу. Опухоль была красной, но еще твердой.
- Придется денек подождать вскрывать, - сказал доктор, -полежи еще.
- А сегодня всенощная, - возразил мальчик.
- Ну и что же, что всенощная?
- Мне надо быть.
- Тебе лежать надо, - отрезал доктор.
- А кто же книгу держать будет? - запальчиво возразил Ваня.
- Ну кто-нибудь подержит... А ты лежи, вставать я тебе не разрешаю.
И врач вышел из комнаты.
Мальчик остался один. Перед ним стоял нетронутый завтрак. Как же так? Будет совершаться богослужение, все будут присутствовать, народ переполнит собор, может быть, односельчане приедут, а его, Ванюшки, не будет... Кому же доверят книгу? Еще перепутают все... Куда девалась важность мальчугана, - он весь сморщился и заплакал. . . Потом, опустив ноги, осторожно поднялся, цепляясь за спинки кроватей, и поскакал на одной ноге, опираясь руками о стены, к дверям, с трудом перепрыгнул через порог и оказался перед иконой Божией Матери. Мальчик взглянул в лучистые глаза, так тепло смотревшие на него, и упал перед образом:
- Матерь Божия! Помоги мне! - просил он, громко рыдая. -Ты все можешь - исцели меня!..
Через некоторое время надзиратель поднял лежащего на полу мальчика. Он отнес его на постель и пошел за врачом. Ваня сидел смирно. Все бинты на ноге оказались мокрыми, и из образовавшегося свища обильно истекал гной. Врач очистил рану, промыл и наложил свежие бинты.
- Что ты за мальчик такой! - говорил он не то удивленно, не
то укоризненно.
- Я пойду ко всенощной? - радостно спросил Ваня.
- Ну, там посмотрим, - уклончиво ответил доктор.
А вечером Ваня, как всегда, держал книгу и звонким голосом пел величание с прочими священнослужителями. Нога не беспокоила его.
"Скоропослушницею" нарекшаяся скоро услышала чистую и доверчивую молитву мальчика.
У Ванюши был хороший слух. На это обратил внимание регент и начал понемногу заниматься с ним.
Подошел великий пост. В храме погасли огни. Величественные образа стоят мрачные, и только строгие и благостные лики озарены светом лампад. Длинные службы почти целиком состоят из чтения псалмов. Но зато - редкое пение необыкновенной красоты. Погруженный в полумрак храм, строгие сосредоточенные лица монахов создают особенно молитвенное настроение.
Ванюша трепетно воспринимает эти дни. За литургией Преждеосвященных Даров он с двумя юношами выходит на середину храма и становится перед амвоном... Дивные звуки оглашают собор: "Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою...", "Господи, воззвах к Тебе, услыши мя..."
Ваня поет впервые. У него не только чистый приятный голос, но и очень молитвенное настроение... А по сторонам тихо вытирают слезы старые монахи. За них, за всех людей льется эта чистая молитва к Престолу Божию. Сохранил бы его Господь на всю жизнь...
Ваня серьезный и сосредоточенный. Он принял участие в очень важном и серьезном деле. Говорят, что пел он хорошо. Вот увидел бы, услышал бы его отец! Не сказал бы теперь: "Тикай отсюда..."
С этих пор мальчуган получил новое послушание, клиросное. Теперь ему нужно было разучивать ноты, изучать Устав богослужения.
В больших интересных делах проходило время. Ваня принимал деятельное участие в жизни хора: раздавал ноты, готовил и открывал на нужных страницах книги с песнопениями, читал "Отче наш..." Мало-помалу ему стали давать на буднях более ответственное чтение. Вскоре он уже читал шестопсалмие и кафизмы. Мальчик всем сердцем прикипел к церкви. Все, что было лучшего в монастыре, он вбирал в себя.
Прошли годы. Ванюша сросся с обителью и стал полноправным членом монастырского хора. Закончено духовное училище. Получены
портновские знания в монастырской мастерской, и теперь душа его отдала музыке.
Он поселился в певческом корпусе, где имел отделы келью. Здесь и предался юноша музыкальным занятиям. 0; паломник из Ельца, большой любитель церковного пения, но сам имевший отношения к музыке, подарил Ване скрипку и самоучитель этим драгоценным подарком юноша не расставался. Все свободное время проводил он со смычком в руках, упиваясь извлекаемыми звуками. Его упражнения можно было слышать и утром, и днем, и вечером. Уши окружающих страдали от них, и многие выражали ему свое неудовольствие. Особенно возмущался сосед, пожилой уже "бас", который могучей октавой угрожал музыканту всякими карами за то, что тот "рвет ему уши".
Однажды, потеряв терпение, босой, в нижнем белье, он ворвался в комнату скрипача и, потрясая кулаками, зычным голосом закричал:
- Я тебе морду набью! Дашь ты мне покой? Такое исступленное негодование добродушного певца позабавило юношу. Но с этих пор он стал ограничивать себя в занятиях.
Вскоре к Ване пришла радость. Видя незаурядные способности юноши, его послали в музыкальное училище за счет монастыря.
Вернувшись из училища в обитель, Ваня снова встал на клирос и начал усердно помогать регенту. К этому времени у него определился голос - довольно сильный бас. По-прежнему он ежедневно посещал храм. В будни управлял хором монахов и читал канон, а в праздничные дни - канонарил и пел в большом смешанном хоре. Понемногу регент стал доверять ему управление хором, и Ваня исправно заменял своего учителя.
И вот произошло неожиданное для всех событие. Перед самым праздником Введения во храм Пресвятой Богородицы регент объявил, что уходит: ему было сделано выгодное предложение, и упускать хорошее место не хотелось. Настоятель растерялся.
- Могу отпустить вас только после праздника, - сказал он регенту. Но тот не хотел задерживаться ни на один день.
- Где же я могу так быстро найти регента? - недоумевал о. архимандрит.
- А вам и не надо искать. Он у вас есть.
- Кто же?
- Ванюша Бочаров. Настоятель только рукой махнул.
- Я с вами серьезно говорю, а вы шутите...
- Я не шучу, - возразил регент. - Я приготовил себе замену. Он вполне справится с хором - он давно уже им управляет.
Видно было, что настоятель не доверяет этим словам. Но выбора было, и он обратился к Ване:
- Ты уж там попроще что-нибудь возьми, - сказал он, - а то срежетесь - неудобно будет...
По обители распространился слух, что регент уехал. А между тем хор пел как ни в чем не бывало; пел трудные вещи, специально отобранные новым регентом. Всенощная прошла как всегда, без заминок. А праздничная Литургия была для Вани триумфальным дебютом. Певчие очень старались не ударить в грязь лицом и блестяще исполняли сложные песнопения. Казалось, что так хорошо они еще никогда не пели.
Можно было думать, что служба без регента вызовет горькие слезы, а вышло так, что многие плакали от радости и умиления.
После службы молодой регент принимал поздравления. Ему пожимали руку, хлопали по плечу, говорили одобрительные слова. Всем было приятно сознавать, что этот способный юноша - воспитанник монастыря. А Ванюша с трудом отвечал на поздравления - какой-то комок застрял в горле. Он стоял как равный среди равных. Где тот маленький босоногий мальчуган с хворостинкой в руках, пасущий на скотном гусей, старавшийся всем услужить, угодить каждому... Вот он сейчас стоял здесь с камертоном в руке; стройные ряды певцов замерли в ожидании, и одним взмахом руки заставлял он этот хор греметь и затихать, потрясать молящихся и вызывать слезы умиления на глазах...
Благодарная радость переполнила юношеское сердце. Он подошел к мощам святителя Тихона и опустился на колени... Как задушевно пела в этот вечер скрипка в келье молодого регента, какие чарующие звуки извлекал из нее высоко настроенный музыкант...
Щедро одаренный исключительным музыкальным слухом и вкусом, Ваня оказался очень хорошим регентом. Несмотря на свою молодость, он не только успешно управлял хором, но и учил петь. Его простосердечная вера и молитвенная настроенность безошибочно помогали ему угадывать душу музыкального произведения, и он умело передавал это понятие певцам, почему хор под его руководством и исполнял церковные песнопения особенно молитвенно. Это признавали все.
В течение ряда лет Ваня состоял регентом большого хора Задонской обители, под покровом Владимирской Божией Матери, у мощей
Задонского святителя Тихона. Спевки, разучивание новых произведений и полные торжества богослужения - в этом проходила его жизнь. Но судьба юноши все еще не определилась. Будучи иждивенцем обители, он официально не вступал в число братии, хотя, по своей настроенности, был склонен к иночеству, ни на что не решаясь.
В Задонском монастыре любил служить епархиальный архиерей. Нравился ему Владимирский собор. Он любил молиться перед чудотворной иконой Богоматери, очень почитал Задонского святителя Тихона и с удовольствием слушал пение монастырского хора.
На праздники обретения мощей святителя Тихона приезжал глубокий его почитатель Орловский преосвященный Григорий. Он очень любил пение, знал почти всех певцов и похвалил регента.
Однажды в монастыре появился посланный от преосв. Григория и прошел прямо в певческий корпус. В Ельце освободилось место регента архиерейского хора, и преосвященный предлагал это место Ване.
Польщенный предложением, Ваня ответил, что ему надо подумать.
Елец... Любимый город святителя Тихона... Прощай, обитель-мать, вскормившая и взрастившая сироту... Твой птенец расправил крылья и готовится в полет. Мир открывается перед ним.
Его отговаривали.
- Не ходи, сынок, - говорил ему монах-духовник. - Там жизнь рассеянная, а ты в монастыре вырос... под покровом Матери Божией и святого угодника Тихона.
- Матерь Божия везде, - возражал Ваня, - а Елец и святитель Тихон любил - Сионом называл.
- Женят тебя там, - вздыхал духовный отец, - веру забудешь.
- Нет, - уверял Ваня, - веру не забуду. И там буду в соборе служить.
И улетел в "Сион".
Трудно сказать; что решило его судьбу. То ли слава вскружила голову, то ли потянуло к вольной жизни, представились ли большие возможности применить свои силы?.. И конечно, большое значение имело то, что в Ельце жил его старший брат Михаил.
"Сион" обратился к Ване совсем не той стороной, которую имел в виду святитель Тихон.
Дивный Вознесенский собор города Ельца восхитил нового регента. Но это был не монастырский собор, и жизнь здесь текла по-другому.
В Ельце Ваня превратился в Ивана Матвеевича. Жил он в гостинице вместе с братом - тенором архиерейского хора. Снова они подружились.
Михаил окончил реальное училище, но, обладая красивым голосом, сделался певцом. Он был верующим человеком, но воспитание получил мирское и в этом отношении оказал некоторое влияние на брата.
Жизнь Ивана Матвеевича в эти годы была глубоко контрастной.
Опять спевки, торжественные богослужения в прекрасном Вознесенском соборе, изысканное пение. Толпы богомольцев. Радостно-праздничный перезвон колоколов множества городских церквей.
А в свободное время - знакомства, приглашение в гости, Городской сад и общество городской молодежи.
Пришла слава, деньги, появилась возможность помогать сестрам...
Иван Матвеевич одевался у лучшего портного, к каждому празднику у него появлялся новый костюм, а прежний, едва поношенный, отдавался швейцару гостиницы, который подобострастно спешил открыть перед ним двери. Откуда-то явилось барство... Рассеянная жизнь засасывала.
Пение по-прежнему захватывало его, в пении он изливал душу и все силы отдавал ему, будучи требовательным и к певцам. Хор славился. Преосвященный был доволен регентом.
В свободное от спевок время они с братом, как когда-то в детстве, пели украинские песни. Уезжали за город с товарищами, в пикниках участвовали и певцы хора. Появились девушки.
У Михаила, еще до приезда Ивана Матвеевича, была знакомая Лиза. Она приходила на свидания со своей подругой Полиной. Как-то само собой получилось, что они стали всюду бывать вчетвером. Иногда разбивались парами, так что Ваня оставался наедине с Полиной. Знакомые всюду привыкли видеть их вместе.
И все-таки эта жизнь не удовлетворяла Ваню. Где-то в глубине души жило недовольство собой и окружающими. К Полине он не имел чувства, но появлением в течение долгого времени с ней на людях закрепил за собой звание жениха и сам понимал это, хотя жениться не собирался.
Четыре года прожил Иван Матвеевич в Ельце. Отношения его с девушкой зашли в тупик. Набравшись смелости, она сама спросила . однажды, как бы вскользь, не думает ли он жениться, и Ваня буркнул в ответ, что "пока еще нет". А сам подумал о том, что отношения их становятся неприличными. Жениться он не хотел. Не мог. От одной мысли об этом ему становилось душно. А порвать не было предлога. Положение стало тяготить его. Да и в хоре начались неполадки. В Задонске, где он был строг к себе, требовательность его к людям была оправдана - не то было в Ельце.
Иван Матвеевич не выносил фальши ни в музыке, ни в жизни. Попав в фальшивое положение, он мучительно искал выхода, а к певцам был нетерпим и часто стал раздражаться. Услышав фальшивую ноту, ¦н тут же передразнивал неудачника - это стало его методом. Он был глубоко убежден, что человек легче всего поймет свою ошибку, когда услышит ее с чужого голоса. Но к этому примешивалось раздражение, и выходило обидно. Певчие оскорблялись и отвечали дерзостью.
В это самое время он узнал от проезжающего духовенства, что в Троицкую Лавру требуется регент и учитель музыки для детского хора. В голове промелькнула мысль - не уехать ли? Но жаль было оставлять брата, тем более что последнее время он стал прихварывать. И опять все осталось по-прежнему.
Но Господь ведет людей Своими путями. Болезнь Михаила все усиливалась. Его пособоровали, причастили, и он спокойно отошел в иной лучший мир.
Смерть брата потрясла Ивана Матвеевича. Жизнь в Ельце окончательно померкла для него. И вот из Троице-Сергиевой Лавры на его имя пришло официальное приглашение занять место второго регента и руководителя хора мальчиков. Иван Матвеевич принял это предложение.
Был 1911 год-пятидесятилетие со дня открытия мощей св. Тихона. В Задонске на 13 августа готовилось большое торжество. Иван Матвеевич как воспитанник Задонской обители не мог не поехать туда. Свой уход из Ельца он решил приурочить к этому времени.
К юбилейным торжествам готовились долго и тщательно. Почитатели святителя позаботились об издании его сочинений, выпустили поучения св. Тихона отдельными листками. Желая придать юбилейному дню общецерковный характер, епископ Воронежский Анастасий разослал приглашение принять участие в торжестве преосвященным: архиепископу Тихону Иркутскому, епископу Подольскому Серафиму, епископу Орловскому Григорию, епископу Холмскому Евлогию, епископу Гомельскому Митрофану. Но прибыли на юбилей только епископ Орловский Григорий и епископ Гомельский Митрофан.
Таким образом, юбилейное торжество носило характер местный. Святитель Задонский остался Задонским, и празднование ему было исключительно народным. Печальник народный, он на свое торжество привлек толпы простого народа.
Самым торжественным и значительным в эти дни было шествие крестным ходом из Воронежа на расстояние 84 верст и из Ельца на расстояние 40 верст.
Из Воронежа крестный ход вышел 9 августа в 8 часов утра. После напутственного молебна, получив благословение преосв. Анастасия, народ двинулся в путь. Все улицы были запружены участниками крестного хода и провожающими. Шли с хоругвями, с большим образом святителя Митрофана Воронежского, с пением акафистов святителю Тихону и святителю Митрофану. Священники служили молебны, на остановках произносили проповеди. Из близлежащих сел выходили крестьяне с иконами и пением молитв. Богомольцев встречали хлебом-солью и студеной водой. Одни присоединялись к крестному ходу, другие только встречали и радостно плакали о том, что Господь привел увидеть такое торжество.
Приведу воспоминание очевидца:
"Утро второго дня путешествия - 10 августа.
Такая бодрость, такое хорошее настроение после почти бессонной ночи! Встали в пять часов. Когда вышли на дорогу, было пасмурно, свежо, но приятно. Наши спутники-богомольцы идут давно, иные вставали и уходили чуть ли не с 2 часов ночи; видно, на далекое расстояние растянулись они группами; едут многие и на лошадях, или видны телеги, нагруженные вещами. Немного отошли мы вперед, вдруг слышим звон - это крестный ход двинулся. Оглянулись назад и залюбовались картиной: церковь на возвышении, из-за ограды стали выносить хоругви; солнышко, еще не выходившее из облаков, показалось и как бы нарочно осветило всех... Засияли, покачиваясь, хоругви и фонари. Издали так хорошо было смотреть, когда спускались с бугра, лучше чем вблизи, потому что идешь со всеми и не рассмотришь всего за головами других... Медленно подвигается шествие, а мы стоим, дожидаемся. Подходят - снова бодры и веселы - богомольцы, молятся и поют, разделясь на две части: одни - около хоругвей, другие - позади, у иконы святителя Митрофана. Каждому хочется немного понести икону. Прошли мост и у крайних домов деревни Бестужево стали служить молебен святителям Митрофану и Тихону, а затем отдыхать. Как хорошо было подходить к каждому селу: все более убеждались, что много людей, кроме нас, богомольцев, принимало участие в необычайно торжественном шествии..."
К селу Хлевному подходили под проливным дождем. Но вместо того, чтобы отдохнуть, народ собрался в храм для слушания проповеди и пения акафиста.
"С утра шел дождь, а потом все меньше, а когда заблаговестили, - совсем перестал. Вышли из села, провожали нас с иконами и певчими. Кончится сегодня наше путешествие. Осталось только 24 версты.
На дороге грязь, идем бодро, не замечая ее и думая о другом, с каждым шагом все ближе к цели... Остановки ныне не будет, да никто и не думает о ней. Вошли в лес; по просьбе монахинь, живущих здесь, служили молебен. Народ все прибавляется, стало тесно около икон, приходится идти сзади или вперед, чтобы дать возможность другим послушать пение и помолиться.
Как-то необыкновенно скоро, прямо незаметно, оказались мы близко к Задонску. Уже последнее село Уткино, все хоругвеносцы пошли одеваться в свои костюмы - значит, скоро дойдем; испытываешь волнение, какое бывает в пасхальную ночь, когда духовенство перед крестным ходом уходит облачиться в светлые ризы.
И ждешь, и боишься чего-то и желаешь, чтобы скорее настали эти блаженные минуты!
Улицы полны встречающим народом, который стоит сплошной стеной по обеим сторонам дорога, не видно ни конца ни начала этой толпы. Верст за 5 навстречу нам вышел крестный ход из Задонска во главе со своим святителем Тихоном, изображенным на большой иконе, устроенной на высоких подставках, вместе с другими иконами, духовенством и народом. Тихо идем мы, тихо приближаются и они; издали кажется, что встречаются живыми два великие молитвенника Земли Русской, один идет почтить память другого. Иконы поставили одну против другой, когда встретились и стали служить молебен. Необыкновенная картина! Сколько она возбуждает мыслей и чувств. Чье сердце могло остаться равнодушным при виде всего этого? Представилось, что вот сошлись два святителя живыми, беседуют невидимо для нас, радуются такому множеству людей, почитающих их память; твердо верилось, что всякое прошение наше будет услышано, всякая печаль успокоена, всех нас помянут они сейчас и на предстоящих торжествах".
Все вместе вдут дальше, и вдруг к торжественности общего настроешы добавляет радости волна нового восторженного подъема: раздается радостная пасхальная песнь: "Христос Воскресе!"
Все громче несется победоносный звон задонских колоколов, неумолкаемо пение множества голосов. "Праздников праздник", Пасха среди лета, о которой не забыть очевидцам до смертного их часа. Это прообраз другой неописанной встречи, о которой говорит в своем "Завещании" святой Юбиляр: "Хорошо бы увидеться со всеми там, где БОГ видится лицом к лицу, и видящих Его оживляет, утешает, делает радостными, веселыми и вечноблаженными! Там люди как солнце сияют, там истинная жизнь, радость, веселие, блаженство и все вечное и бесконечное!"
Крестный ход из Ельца, города "Сиона", любимого святителем Тихоном за благочестие жителей и благолепие храмов, тронулся 11 августа утром. Преосвященный Георгий, проводив крестный ход, выехал в Задонск, чтобы там встретить ельчан. Вместе с крестным ходом вышел в Задонск и регент Вознесенского собора Иван Матвеевич. Пасмурный с утра день разгулялся. На солнце сверкали хоругви. Впереди несли образ святителя Тихона и частицу его святых мощей. Вокруг регента сгруппировались певчие елецких церквей, пели акафист, стихиры святителю. По дороге к шествию присоединялись новые богомольцы. Настроение у всех было торжественное, усталости не чувствовалось.
В Задонск пришли вечером. Приближаясь к месту своего паломничества, богомольцы зажгли восковые свечи и двигались в наступившей темноте с пением молитв, представляя из себя великолепное зрелище.
Очевидец так описывает это шествие:
"Темнело... Звездами блеснули вдали огоньки. Все ближе и ближе... Послышалось пение. То ельчане шли к угоднику Божию со свечами в руках и пением песен святых.
Массы встречавших и пришедших слились в одно, и мощно разлилась кругом песнь величания святителю.
А из Задонска на встречу дорогих гостей шел крестный ход во главе с епископом Орловским Григорием.
Великолепную картину можно было наблюдать с задонского нагорного берега реки Дон.
Идущие навстречу друг другу крестные ходы сошлись, и среди громаднейшей массы остановившегося народа образовался очаг огня из горящих свечей в руках богомольцев. Несколько минут - и вдруг дрогнула народная масса и пошла. От очага огня побежали отдельные звезды-огоньки и рассыпались в разные стороны. Перед мостом через реку Дон огоньки опять сошлись, образовали полоску света, и блестящею лавою пошел народ через Дон.
На этом берегу запылала бочка смоляная и осветила красным огнем хоругви, иконы, кресты; ярко блеснули ризы духовенства, и чудными огоньками загорелись камни в митре архиерея, встретившего елецких богомольцев.
Под звон колоколов крестный ход взошел в монастырь".
В половине девятого вечера во Владимирском Богородицком Соборе начался парастас о родителях и родственниках святителя Тихона и о всех Преосвященных Воронежских, преемниках Святителя, с участием множества священнослужителей... На правом
клиросе пел воронежский архиерейский хор, на левом - задонский монастырский, к которому и присоединился Иван Матвеевич.
12 августа заупокойную литургию совершил архиепископ Григорий. Панихиду служили все прибывшие архипастыри собором, с преосвященным Анастасием во главе.
В три часа дня ими же был совершен торжественный молебен пред мощами св. Тихона с чтением акафиста.
Торжественная всенощная началась в 6 часов вечера. Прекрасное пение огласило своды. Народу было так много, что и руки поднять было невозможно. После чтения Евангелия елеем помазали по очереди архиереи, архимандриты и множество священников. Далеко за полночь продолжалось помазание, но не все могли подойти к мощам. Некоторые богомольцы по три дня ждали своей очереди, чтобы иметь возможность к ним приложиться.
Перед литургией 13 августа прибыл крестный ход из задонского Успенского собора с настоятелем протоиереем Никанором Холодовичем во главе. Прибыли крестные ходы из близлежащих монастырей.
По определению монахов и жителей города, а также местной полиции, в этот день в Задонске было свыше 100 000 богомольцев
8 прежние годы здесь собиралось до 40 000.
Торжественное архиерейское служение литургии началось в
9 часов. Около 12-ти гулким басом прокатился с высокой монастырской колокольни удар колокола. Началась торжественная процессия обнесения мощей святителя Тихона вокруг монастыря. Все улицы и площади переполнены народом. Вокруг монастыря на далекое пространство пестреет человеческое море, красное, белое, желтое, синее... Пахнет новым кумачом, холстиной, свежим хлебом... День ясный, солнечный.
Место для прохода духовенства со святыми мощами оцеплено канатами.
В воздухе сверкают хоругви, два образа святителей - Митрофана Воронежского и Тихона Задонского. Медленно движется процессия, а над головами богомольцев непрерывно летят куски холста, полотенца - приношения угоднику Божию. Народ всюду - на стенах монастыря, на крышах домов, на деревьях.
По четырем сторонам монастыря прочитано четырьмя архиереями св. Евангелие с осенением народа и окроплением святой водой; перед входом в обитель прочитана молитва об умирении народов и прекращении крамолы.
Более часа продолжался крестный ход вокруг монастыря.
А через два часа богомольцы стали дружно расходиться и разъезжаться из Задонска по Воронежскому и Елецкому шоссе.
Переполненный чувством благоговейной радости и умиления, весь проникший святостью торжества, Иван Матвеевич отрешился душой от суетной жизни последних лет. Детство и юность, освященные благословением обители, живо прошли перед его внутренним взором. Первое посещение обители, еще с матерью, 25 лет назад, так поразившее его тогда... Слезы благодарности и тихой радости навертывались на глаза.
В 7 часов вечера из монастыря вышел в обратный путь елецкий крестный ход, сопровождаемый Орловским Преосвященным Григорием, но регента Вознесенского собора с ними не было... Простившись с преосв. Григорием и архимандритом Нафанаилом - игуменом Задонского монастыря, Иван Матвеевич, припав в последний раз к мощам святителя Тихона, посетив пещерную церковь и получив благословение монастырского духовника, уехал в Москву и оттуда - в обитель преподобного Сергия Радонежского, куда дважды намечался путь святителя Тихона. В первый раз, когда митрополит Дмитрий Сеченов хотел назначить его наместником Троице-Сергиевой Лавры, а жребий поставил его Новгородским викарием; и второй раз, когда, изнемогая под бременем архиерейского служения на воронежской кафедре, святитель просил Синод отпустить его на покой в Троицкую Лавру, на что не последовало ответа.
Получив благословение обители-матери, оторвавшись душой от всего, что осталось в Ельце, Иван Матвеевич навсегда оставил эти края.