Золотой век
святоотеческой письменности
Архимандрит Киприан (Керн).
Текст приводится по изданию: Архимандрит Киприан (Керн), Золотой век святоотече-
ской письменности. – М.: Паломник, 1995.
Содержание:
1. Общие понятия
2. Св. Афанасий Великий
§ 1. Жизнь. § 2. Творения. § 3. Учение о воплощении Слова.
§ 5. Учение о Святом Духе. § 6. Праздничные послания.
3. Св. Василий Великий
§ 1. Жизнь и значение в истории. § 2. Литературные труды. § 3. Тринитарное
учение.
4. Св. Григорий Назианзин, Богослов
§ 1. Место в истории Церкви и жизнь его. § 2. Литературное наследство. § 3.
Учение о Святой Троице.
5. Св. Григорий Нисский
§ 1. Биография и значение в истории богословия. § 2. Литературное наследие. § 3.
Экзегетические труды. § 4. Учение тринитарное.
6. Дидим Слепец
§ 1. Жизнь и значение в истории богословия. § 2. Творения. § 3. Богословское
учение.
7. Св. Кирилл Иерусалимский
§ 1 Жизнь и значение для богословской письменности. § 2 Творения. § 3 Общее
содержание “Огласительных поучений.”
8. “Macariana”
Преп. Макарий Александрийский. Преп. Макарий Египетский.
1. Общие понятия
Четвертое столетие в истории христианской богословской письменности по справедли-
вости носит наименование “золотого века.” Это именно столетие прославило святоотече-
скую письменность именами, равных которым не было еще доселе. Достаточно упомянуть
в области чистого богословия таких великих писателей, как: св. Афанасий Александрий-
ский — “Отец Православия,” трех великих Каппадокийцев — святых Василия Великого,
Григория Нисского и Григория Назианзина, Богослова, славного учителя и проповедника
св. Иоанна Златоуста; несколько меньших учителей в богословии, как: св. Кирилл Иеруса-
лимский, Дидим Слепец Александрийский, Серапион Тмуитский и Амфилохий Иконий-
ский. Не менее прославились: экзегет и переводчик Библии блаж. Иероним Стридонский;
экзегет тоже и проповедник преп. Ефрем Сирин, историк и знаток Писания Евсевий Кеса-
рийский; ересеолог св. Епифаний Кипрский; на Западе появляются богословы Иларий, еп.
Пиктавийский и св. Амвросий Миланский. Это же столетие дает зарождение монашеско-
аскетической литературе, где прежде других должны быть упомянуты: преп. Антоний Ве-
ликий, преп. Макарий Великий, Евагрий Понтийский, чтобы не говорить о более второ-
степенных.
Такой расцвет богословской письменности в значительной степени объясняется тем,
что церковь со времени Миланского эдикта становится признанным государством учреж-
дением и может, без опасения внешних преследований, отдаться созидательной работе в
области мысли, толкования Писаний, углубления во внутреннюю духовную жизнь и т. п.
Но с другой стороны, этому же цветению богословской письменности способствуют внут-
ренние потрясения в жизни самой церкви. Существовавшие и прежде богословские раз-
номыслия имели характер скорее случайный и во всяком случае местный. Четвертое же
столетие увидало лицом к лицу первую крупнейшую богословскую ересь, значения и
масштаба, так сказать, вселенского. Арианство и последовавшие за ним споры о Святом
Духе взволновали не одну только провинцию александрийскую или какую иную; они, уг-
рожая чистоте веры всей Церкви, представили собою опасность для всего христианского
мира. В вопросе, кому достанется победа — Православию или Арианству, лежал сущест-
венно важный вопрос о самом бытии Христовой веры. Основной догмат Православия,
учение о Святой Троице, был поставлен под удар возникновением того лжеучения, кото-
рое вошло в историю с именем александрийского пресвитера Ария, но получило свою
дальнейшую идеологическую разработку от Аэция, Евномия и других, если и не разде-
ливших всецело лжеучение, только что упомянутое, то во всяком случае враждебных пра-
вославному исповеданию. Никейским вероисповеданием 325 г. вопрос еще далеко не был
решен. Официальная победа Православия на первом вселенском соборе означала, в сущ-
ности, только начало ожесточенной борьбы со всеми теми, кто не прияли этого исповеда-
ния. На эту борьбу ушло почти три четверти века, и победа смогла быть застрахована
только благодаря очень глубокому, систематическому и продуманному обоснованию Ни-
кейской веры.
Из предыдущего изложения следовало, что вопросы внутренней жизни Божества,
или, что то же, тема тринитарная не была вовсе чужда писателям II и III вв., как право-
славным, так и еретикам. Но мысль писателей той эпохи не была еще достаточно подго-
товлена, чтобы уловить все оттенки и осознать всесторонне все входящие в нее вопросы.
Не зрелая сама по себе, эта мысль не породила еще ничего подобного по своему значению
и силе тому лжеучению, которое вошло в историю с именем Ария, равно как и тому пра-
2
вославному ее опровержению, которое связано с именами святого Афанасия и великих
Каппадокийцев.
В доникейскую эпоху нам известен таким образом уже ряд тринитарных заблужде-
ний, о которых говорилось выше и которые известны под именами а) гностицизма, б)
адопцианизма, в) монархианства и г) субординационизма. Первое из них, гностицизм,
должен быть в сущности оставлен в стороне, как учение, строго говоря, и не чисто хри-
стианское, а представляющее собою довольно странную и пеструю смесь иудаизма, фило-
софии разных оттенков и мистических учений внехристианских, являющееся неким об-
разчиком религиозного эклектизма, лишь отчасти примыкающего к христианству. Адоп-
цианизм в лице Феодота и Артемона нашел себе достаточно веское опровержение в писа-
ниях св. Ипполита Римского; более позднее проявление той же ереси у Павла Самосатско-
го было осуждено на антиохийских соборах 263–268 гг. Любопытно тут кстати отметить
то, что термин Павла “единосущий” (οµοουσιος) был осужден на тех же соборах, чтобы
потом — в эпоху Никеи, св. Афанасия и великих Каппадокийцев — стать синонимом
Православия. Адопцианизм не мог, в сущности, особенно повредить правоверию и не
приобрел общехристианской известности. Это была, так сказать, местная ересь, оставшая-
ся без особых последствий для спокойствия Церкви. Монархианство в обоих его видах,
динамизма и модализма, встретило достаточно веское сопротивление и опровержение у
того же св. Ипполита Римского, о чем была речь в своем месте. Что касается субордина-
ционизма доарианского, он проявился особенно ярко у Тертуллиана и у Оригена. Первый,
так называемый субординационизм “икономический,” возрос на почве стоической фило-
софии, второй под влиянием учения неоплатонического носит имя “онтологического.”
Арианство покажет нам третий облик этого заблуждения — космологический, вышедший
из философских воззрений Аристотеля, о чем речь будет в своем месте.
Арианство угрожало, как уже было сказано, самому бытию христианства. Учение о
Слове, как первой твари, как некоем посреднике между Богом и миром, о Слове, совер-
шенно иноприродном Отцу, несло в себе самую большую опасность, так как в корне раз-
рушало учение о Святой Троице. По тому, с каким успехом арианство быстро распростра-
нилось по лицу тогдашней вселенной и с каким трудом оно должно было быть преодолено
со стороны православных ясно, что по своему калибру это лжеучение существенно отли-
чалось от всех до него бывших догматических заблуждений.
Встает прежде всего вопрос об истоках арианства. Обычно в учебниках церковной
истории оно представляется, как продукт аристотелизма и как законное порождение так
называемой александрийской школы. К подобным схематизациям в наше время надо от-
нестись с большою осторожностью. Было время (конец прошлого столетия), когда очень
модной была и очень научной считалась гипотеза так называемого “александризма” и “ан-
тиохизма” в богословии. В истории русской исторической науки в свое время считалось
величайшим научным достижением исследование проф. Моск. Д. Академии А. П. Лебеде-
ва, “Вселенские соборы IV и V веков” [1]. Эта диссертация на степень доктора церковной
истории в 1879 г. была несколько позже подвергнута строгой, чтобы не сказать убийст-
венной критике не менее ученого, но гораздо более спокойного, а главное более самостоя-
тельного в своих научных взглядах проф. прот. А. М. Иванцова-Платонова [2]. Чрезмер-
ная схематизация церковных явлений под “александризм” и “антиохизм” была остроумно
разобрана о. Иванцовым-Платоновым. В наше время, когда эти термины “александрий-
ского” и “антиохийского” направления в богословии принимаются с гораздо более значи-
тельными оговорками, а главное, когда авторитет Лебедева в сильной степени потускнел и
3
его ярко и легко написанные страницы уже не имеют того же влияния на умы, что в 80-ые
годы прошлого века, надо и к географической принадлежности Ария и арианства подойти
не с тою легковерностью и поверхностностью, как это любил делать, оглядываясь на со-
временных ему немецких историков, ученый профессор Московской академии.
Проф. Лебедев во второй главе своей книги [3] совершенно категорически зачисляет
защитников Никейского собора в александрийский лагерь, а противников этого собора в
антиохийский. Не одна эта географическая принадлежность, как убедительно показал о.
Иванцов-Платонов, имела значение в догматическом споре. Отрицать существование двух
школ, двух стилей богословствования и, следовательно, двух направлений в догматике не
приходится; но переоценивать эти “школы” и придавать им значение, которого они не
имели, тоже не следует. Это не были школы в том смысле, как можно говорить о школах в
богословской науке западной, напр. Тюбингенской, Ричлианской, в наше время Бартиан-
ской, или о томизме и скотизме в средние века. Если и можно говорить об александрийцах
и антиохийцах, то уж во всяком случае не как о неких сектантах, партизанах и слепых по-
следователях.
Проф. Болотов в самом начале IV тома своих лекций прямо начинает с того, что, во-
преки установившемуся еще с V в. мнению об арианстве, как продукте оригенизма или
александрийской школы, категорически настаивает на антиохийском происхождении са-
мого Ария, как ученика Лукиана; но, если под антиохийством признавать между прочим и
рационализм, то Болотов с трудом допускает существование такого рационализма в древ-
ней церкви [4]. Болотов, как и очень многие историки, склонен к обычной философской
поляризации в этом споре, а именно: александрийцы примкнули к философии Платона,
Антиохия тяготела более к философии Аристотеля [5].
Но влияние той или иной философской школы надо принимать с теми же оговорками
и ограничениями, что только что были высказаны о географических полюсах в богословии
древних писателей. Что отцы и писатели церкви могли иметь свои философские склонно-
сти и обращаться в случае необходимости к авторитету то того, то иного мыслителя древ-
ности — в этом нет сомнения. Мышление Тертуллиана было типично стоическим; св.
Григорий Нисский тяготел к платонизму; Леонтий Византийский и св. Иоанн Дамаскин
были вне всякого сомнения устремлены к началам Аристотелевой логики и философии.
Но были ли это законченные, последовательные, так сказать партийные принадлежности и
зависимости от той или иной школы, сказать решительно невозможно. Христианские пи-
сатели древности, в сущности, больше боялись философии, чем ею увлекались и отдавали
себя в ее послушание. Они взывали к любомудрию древних, когда обстоятельства их при-
нуждали, но быть безоговорочными учениками того или иного философа они никогда бы
не согласились. Вместе с тем можно назвать немало таких высокообразованных писателей
древней церкви, которые изучили все философские системы, но зачислить которых в без-
условные ученики какого-либо определенного философа серьезные ученые не решаются,
без риска впасть в искусственные построения. Достаточно вспомнить приведенные выше
мнения ученых по поводу философских истоков хотя бы Климента Александрийского или
Оригена.
Все эти оговорки считаем необходимыми для удержания исторического равновесия и
чтобы не поддаться заманчивому и легкому соблазну, может быть, слишком поверхност-
ных обобщений. Приведенные схематизации (александризма и антиохизма, платонизма и
аристотелизма) должны быть, кроме того, и значительно расширены. Упомянутыми сла-
гаемыми все еще не объясняется с достаточной удовлетворительностью.
4
В 1906 г. вышла в свет капитальная докторская работа проф. Моск. Д. Академии А. А.
Спасского, “История догматических движений” [6]. Она не только полноправно заняла
место наряду с разными западными “Dogmengeschichten” (Harnack, Seeberg, Schwane, Tix-
eront), но и значительно их превзошла. И вот, в своей рецензии на эту диссертацию про-
фессор той же Академии М. Д. Муретов дал весьма ценные и глубокие разъяснения, со-
зревшие в его уме после долголетней профессорской деятельности, после основательного
ознакомления со всею отечественною и западною историческою литературою, после
вдумчивого отношения к утвердившимся и, казалось бы, незыблемым схемам и обобще-
ниям. Начиная с того, что проф. Спасский идет в своих объяснениях догматических спо-
ров “по проторенной дороге александризма и антиохизма, аристотелизма и платонизма,
филонизма или неоплатонизма, религиозного мистицизма и научного рационализма,”
проф. Муретов предлагает более широкую перспективу и более глубокий анализ, а имен-
но: “иудаизма и эллинизма, семитизма и европеизма.” Муретов развивает свою мысль
следующим образом.
“С одной стороны: веками воспитавшиеся и в плоть и кровь семита проникшие моно-
теизм, деизм и номизм, доведенные до крайности системы в раввино-иудейской теологии,
— представление Бога безусловно самозаключенною и внемирною личностью, бесконеч-
но и всецело отделенною от земли и человека, суровая формула заповеди на заповедь, и
правила на правило, — отсутствие смягчающего противоположности принципа любви и
взаимосоединения людей с Богом, миром и между собою. С другой стороны: политеизм,
пантеизм, распространение и проявление Бога в мире частных явлений и индивидуальных
бытий, неустойчивость и подвижность идеи, религиозно-философский мистицизм — у
греков и римлян. Для семита трудно представить Бога иначе, как в виде строго опреде-
ленной и отграниченной от остального бытия личности, по отношению к коей всякое дру-
гое (Сын, Святой Дух) духовное существование может быть мыслимо тоже только лично-
стью и притом внебожественною, небогом. Для европейца (грека и римлянина), напротив,
мало симпатична идея ригористического покоя Божества, Его самозаключенности и отре-
шенности от всех прочих бытии, отсутствие самодвижения и самодейственности в Перво-
начале всего, на подобие движения и действенности мышления, идеи, речи. Для убежде-
ния в этом достаточно сравнить, например, Платона или стоиков с раввинско-
деистическою теологиею и трагическую борьбу эллинизма и иудаизма в Филоновой фи-
лософии, где эти противоположности, несмотря на гениальный синтез их в идее Логоса,
все-таки обнаруживаются и сильно дают себя знать в конечных выводах и нравственно-
религиозных элементах системы. С точки зрения этих национальных противоположно-
стей, становится понятною, на первый взгляд странная, борьба из-за таких, по-видимому,
маложизненных отвлеченностей и чисто школьных тонкостей, как “Ипостась” и “усия,”
“омоусиос” и “омиусиос” и пр., почему эта борьба отличалась такой страстностью, велась
так долго и упорно, захватывала такие широкие круги. Дело тут, конечно, не в том — не-
посредственно и исключительно, что одна партия отстаивала интересы религии, а другая
отличалась научным рационализмом. Нельзя доказать, чтобы крайние выразители одной
противоположности: Иустин, Лукиан, Арий, Несторий, при всей сухости и чисто семити-
ческом рационализме в теологии, в отношении религиозности стояли ниже представите-
лей другой крайности: Оригена, Савеллия, Маркелла. Дело тут в борьбе двух национально
различных направлений ума и сердца, двух философий и логик, двух разных умозрений и
мировоззрений. Если для строго монотеистического, деистического и рационалистическо-
го настроения семита было неудобопредставимо единство Божества в троичности Лиц, без
5
выделения Сына и Духа из божественной сущности в ряд небогов и тварей, то для поли-
теистической, пантеистической и мистической тенденции европейца было трудно усвоить
идею строго замкнутого в своем отвлеченном единстве Божества, без проявления Его
жизни в саморазвитии своих сил, непрестанном порождении идей и осуществления их в
реальном мире. Идея троичности божеских Лиц при слиянии их в единстве божеской
сущности, или Троица в Единице для одних и идея единства Божества при отграниченно-
сти трех особых лиц, или Единица в Троице — для других, представлялись несоединимы-
ми противоположностями, ведшими в конце концов к безбожию и отрицанию религии во-
обще, и христианства, в частности. Отсюда легко и естественно объясняются все прочие
противоположности и в истории догматических движений древнего христианства. Семи-
тизм: Иустин, монархианизм, субординационизм, динамизм, арианство и несторианство;
европеизм: модализм, патрипассианство, оригенизм, савеллианизм, маркеллианство. Ан-
тиохия сирская, с одной стороны, и Александрия с Константинополем, с другой. У одних
преобладание рационализма и резонерства, сухие формулы Аристотелевой логики и фи-
лософии; у других идеология Платона, пантеизм стоиков, мистицизм Филона и Плотина.
Контрасты на этой почве разработаны гораздо шире и глубже, особенно в христологиче-
ских движениях…” [7].
Эта длинная ссылка на мнение ученого профессора Академии по поводу тоже очень
обоснованной, ученой диссертации другого такого же ученого должна, кажется, осветить
глубже и проникновеннее предлежащую задачу изучения догматических споров IV века.
Ею нисколько не ниспровергаются очевидности указанных выше сопоставлений (алексан-
дрийство и антиохийство, платонизм и аристотелизм), но углубляются, и им придается
более широкая перспектива. Не приходится, разумеется, отрицать наличие указанных по-
люсов, географических и философских, но ими одними невозможно все же все объяснить.
Психика и “климат” национальный, расовый, общекультурный объясняют в этих столкно-
вениях гораздо больше, чем одни только философские или богословские школы. Это и на-
до, прежде всего, иметь в виду при вступлении в период крупных богословских споров IV
и последующих веков.
Приняв во внимание указанные соображения о более широких религиозно-
философских и этнических рамках возможных влияний на богословствующие умы того
времени, следует теперь выяснить, в какой мере и в чем выражалось влияние географиче-
ских центров мысли.
“Есть одна черта для верной характеристики направлений александрийского и анти-
охийского, говорит проф. В. В. Болотов, — это метод толкования Священного Писания.
Александрийская и антиохийская школы различались экзегетическим методом. Анти-
охийская школа относилась отрицательно к аллегоризму Оригена, может быть потому, что
тогда было сознано, что аллегорическое толкование Библии, покоящееся на благоговей-
ном отношении к ней, иногда оканчивается отрицанием буквы текста Библии” [8]. Далее
Болотов устанавливает, что в Александрии господствовала “теория,” тогда как в Анти-
охии — “история.” Для примера он приводит те места Писания, где встречается выраже-
ние “Слово” или “Слово Господне” [9]. Александрийцы готовы были понимать его всегда
в смысле Ипостаси, то есть отождествлять их с Ин. 1:1, и под. Отсюда, как говорит Боло-
тов, “у александрийцев чаще можно встретить ряд гениальных афоризмов; но чтобы по-
нять их, чтобы выделить их из массы представлений, обязанных капризу богослова, нужно
самому, так сказать, быть гениальным богословом. Здесь не выносилось уверенности в
правоте толкования. Антиохийская школа сделалась основательницею научного толкова-
6
ния. Экзегес александрийский был искусством; в Антиохии сообщили ему характер науки.
Александрийское толкование может быть хорошо только под пером таланта; в антиохий-
ской школе предлагались такие простые и устойчивые приемы, что с ними не без пользы
мог трудиться и человек невысоких дарований. Александрийской школе могла угрожать
опасность — сочинить свое Священное Писание, антиохийской — остановиться очень
близко к букве, позабыть, что за “историей” должна идти “теория” [10]. Далее Болотов ут-
верждает, что “александрийцы примкнули к философии Платона; в Антиохии, по-
видимому, более тяготели к философии Аристотеля. Александрийские ученые выходили
из стремления выразить и в самой конструкции своей догматики простоту существа в Бо-
ге, и в учении о Нем избегали и тени сложности. Они признавали, что Бог Отец есть суще-
ство премудрое, всемогущее и пр. Это значило, что в Нем нет премудрости и всемогуще-
ства, как качеств, а есть премудрость и сила ипостасная. Александрийским богословам,
таким образом, была ясна из понятия об Отце необходимость существования Ипостаси
Бога Сына. Бог Отец — существо Божеское, а Сын — ипостасная сущность Божества.
Опасность этого воззрения состояла в том, что Бог Отец обращался в отвлеченное поня-
тие. Александрийские ученые, последователи Оригена, несмотря на свой субординацио-
низм, оставались на почве православной, потому что существование Сына при существо-
вании Отца для них было логическою необходимостью…” [11].
Столкновение рано или поздно было неизбежно. Оно имело место между александ-
рийским еп. Александром, по-видимому, александрийцем по духу, и александрийцем же
пресвитером Арием, который по духу, как оказывается, был все же антиохийцем, как по-
следователь Лукиана. В тринитарной теме Арию были неприемлемы мысли а) о вечном, т.
е. безначальном сосуществовании Отца и Сына (вспомним Оригеновский гениальный до-
мысел “generatio non solo aeterna, sed et sempaeterna”), и б) Сын — из Самого Бога, т. е.
рождается из существа Отца. В первом пункте Арий опасался признать бытие двух вечных
Сущностей и готов был видеть у Александра отрицание реального рождения Сына, т. е.
скрытое савеллианство. Арий, поэтому, должен был превратить логический “prius” Отца в
хронологический или, что то же, утверждать, что было время, когда Сына не было. Во
втором пункте Арию рождение из сущности Отца представлялось, так сказать, эманатиче-
ски, как умаление сущности Отца. Наряду с этим, для Ария Сын или Слово является не-
обходимым не для бытия Бога Отца, как именно Отца, ибо отцом является только тот, кто
имеет сына, а как некий космологический принцип. Творимый Богом мир не мог бы вы-
держать прикосновение творящей руки Создателя, и Создателю нужно некое посредст-
вующее начало, которым создается мир. Сын, таким образом, становится “первой тва-
рью,” через посредство которой Бог приведет мир из небытия в бытие. Отсюда ясен су-
бординационизм ариан, субординационизм космологический. У Тертуллиана Сын подчи-
нен Отцу в порядке откровения, выявления; у Оригена — в процессе внутренней диалек-
тики Троицы; у Ария — в моменте творения космоса.
Указанные основные положения арианства могут быть почитаемы достаточно твердо
установленными. В догматических столкновениях борьба, правда, велась не всегда только
словом, но и простым уничтожением произведений лжеучителей. Многое для истории по-
гибло в смысле чисто документальном и может быть восстановлено только на основании
ссылок на мысли еретиков у защитников правоверия; это не всегда может быть принято с
полным доверием. Что же касается утверждений арианства, историк достаточно хорошо
вооружен показаниями историков, писаниями противников (т. е. самих православных), а
также и краткими выдержками из писаний ариан. Главное произведение Ария, его “Та-
7
лия” до нас целиком не дошло, а сохранилось лишь в выдержках у св. Афанасия и др. Но
показания историков подтверждают многое и, таким образом, не обладая подлинными пи-
саниями Ария, мы можем все же судить о его учении с достаточной достоверностью. Ис-
точниками для такого суждения являются: а) послание Ария к Евсевию Никомидийскому,
приведенное у Епифания [12] и у блаж. Феодорита [13], б) послание его к Александру
Александрийскому, сохраненное у того же Епифания [14] и у св. Афанасия [15], в) отрыв-
ки из “Талии” у св. Афанасия [16], г) исповедание веры Ария к Константину, находимое у
историков Сократа [17] и Созомена [18], д) отрывки у св. Афанасия [19] и е) выдержки
Ариева учения у еп. Александра Александрийского в “Окружном послании” 3, воспроиз-
веденные у Сократа [20].
* * *
По словам Болотова [21], отцам IV в. предлежала задача:
• а) Убить арианизм в корне, показав, что Сын Божий есть истинный Сын Отца. В пра-
вославном богословии понятие о Сыне — богословское, в арианстве космологиче-
ское. В православных системах Сын есть “для Отца” (Ин. 6:57.), необходимость бы-
тия Сына мотивируется непостижимо таинственным строем внутренней жизни Боже-
ства. Сын есть “ad intra.” В арианстве Сын существует для мира; в строе внутренней
жизни единого, всесовершенного и вседовольного Бога нет мотива к бытию Сына;
но, так как без посредства Сына всесовершенный Бог не мог бы создать несовершен-
ный мир, то Сын есть “ad extra,” как ипостасный посредник между бесконечным и
конечным.
• б) Показать неслиянность Ипостасей Святой Троицы; в) Показать, что Отец и Сын и
Святой Дух поистине единосущны, т. е. дать опорные точки для человеческого ума,
чтобы представить такое единство существа, которое не есть наблюдаемое в мире
просто единство рода (“равносущие”), но истинное единство Единого Бога.
Самым существенным в этом последнем пункты было понять, что троичность Ипостасей
не превращает Единого Бога в три независимых божественных существа, не вносит мно-
гобожия; с другой же стороны, единством божественной сущности Отца, Сына и Духа не
исключается их самостоятельное ипостасное бытие, то есть иными словами, Сын и Дух не
являются какими-то качествами, модусами, силами, способностями и под. Отца, а имеют
свою ипостасную жизнь. Троичность Ипостасей таким образом не нарушает Единства, а
Единство сущности не стирает ипостасных особенностей Лиц. Эти Три Ипостаси разли-
чаются между собою не различием сущности их, а только причинными отношениями, т. е.
образами их существования.
Затруднением для человеческого ограниченного ума в данном случае является имен-
но то, что причинные отношения мыслятся нами всегда и только в хронологической или
пространственной последовательности. Причиненное отделено всегда для нашего позна-
ния хотя бы минимальным, но хронологическим или пространственным промежутком.
Ориген нашел замечательное уточнение для вечности рождения Сына, как рождение
“присновечное,” “sempaeterna,” но ум человека вносит сюда все же нечто временное или
пространственное. Отец и рождаемый Им Сын связаны в этой присновечности prius'ом
только логическим, ибо Отец есть Причина бытия Сына, причина “присновечная”; но ум
человека превращает этот логический prius в хронологический, а может быть даже и про-
8
странственный, так как он не в состоянии освободиться от врожденных ему категорий
времени и пространства. Божественная вневременность ему непостижима.
Наряду с этим первым затруднением возникает и второе, а именно найти возможно
более точное для ограниченного человеческого языка понятие, выражение, ясную форму-
лу, способные в себе воплотить указанные только что отвлеченнейшие тонкости внутри
Самого Божества. Это означает, что, во-первых, надо было найти самые термины, пра-
вильно выражающие эти тонкости; а поскольку библейский язык недостаточен для выра-
жения таких понятий, которые и не предносились религиозной психике семита, надо было
их заимствовать из языка не семитского и, кроме того, и не библейского; нужно было не-
библейскую, (т. е. попросту языческую) философию и не еврейскую, а греческую или ла-
тинскую лексику привлечь на помощь; во-вторых, надо было найти согласование не во
всем согласных между собою понятий греческих и латинских, а именно, установить точ-
ный смысл слов “сущность,” “Ипостась,” “лицо,” равно как и в каком значении по духу
языка и по смыслу логики употребимы выражения “подобия,” “равенства,” “тождествен-
ности.”
Этим всем и может быть объяснена та долгая и упорная борьба, на первый взгляд ка-
жущаяся непосвященным пустым спором о словах, придирчивостью, нетерпимостью к
чужим мнениям и проч. Этим же должно объяснить и ту косность многих благочестивых
умов, готовых держаться одного только текста Библии, равно как и робость простых серд-
цем, прекрасных по душе и примерных по благочестию людей, для которых эти споры
представляются “изменой простоте Евангелия” и ненужным для спасения богословским
умствованием.
В связи с частным вопросом ереси арианской становится и вопрос более общий, ко-
торого не следует упускать из поля исторического зрения, а именно психологии еретиче-
ского сознания. Это обычно замалчивается и на эту сторону дела обращается слишком ма-
ло внимания, чтобы не сказать, что она и вообще не принимается во внимание. Кроме ра-
зобранных возможностей влияния богословских школ или направлений, равно как и фи-
лософских убеждений того или иного мыслителя или писателя, отца церкви или лжеучи-
теля, сторона психологическая играет несомненную роль. В чем она чаще всего проявля-
ется ?
Обычно, в схемах краткого учебника, еретики представляются, как умы гордые, про-
тивники церковного авторитета, не смиренные в отношении предания, из гордости же го-
товые порвать с церковью, лишь бы защитить свою мысль. Этот момент, несомненно, мо-
жет иметь значение: лжеучитель не смиряется пред мнением собора, того или иного учи-
теля церкви, предстоятеля церковной области и т. д. Но этот момент все же является если
не второстепенным, то по времени вторичным. Действительно, раз исповедавши свое
ложное учение, еретик в нем закосневает и у него не хватает смирения признать свое за-
блуждение и отказаться от раз высказанной мысли.
Первичным же по времени является момент совершенно противоположный: руково-
дящим и решающим очень часто бывает не гордость, не самомнение, а некая робость
мысли, недостаток смелости для того, чтобы восприять и осознать всю глубину и голово-
кружительность догматической мысли церкви. Трусливость мысли запрещает огромному
большинству средних людей, благочестивейших простецов не только “попросту” верить,
но и думать. Для большинства этих “простых сердцем” благочестивцев, в религии не нуж-
но ничего другого, как слепая и простая вера. Всякая работа мысли от лукавого. Благочес-
тивый простец забывает, что “се есть живот вечный, да знают тебе единого истинного Бо-
9
га и Его же послал еси, Иисус Христа” (Ин. 17:3). В его сознании догмат, соборный сим-
вол веры есть извне ему данная готовая формула, которую надо слепо и безоговорочно
приять и о ней не рассуждать, так как рассуждение опасно. Он забывает, что догмат есть
небесная реальность, вечная идея, которая не изменяется, не слабеет, не стареет и никогда
не пропадает. Он забывает также, что словесная формула символа не выражает всего и не
может исчерпать внутреннего содержания догмата-идеи. Человеческий ум только весьма
слабыми словами выражает то, что ему открылось в Писании, в Предании, в учении отцов,
и что эти слова могут и не быть последними. Ни о каком “выдумывании” новых догматов
речи быть и не может; всякая протестантская “эволюция” догматов неприемлема для цер-
ковного сознания, но открытые нашему уму догматы не только не забронированы для на-
рода и для каждого верующего, но как раз наоборот: верующий, поскольку он живой член
церкви, должен вживаться в эти догматы, ими духовно питаться, на них духовно возрас-
тать, проверяя это свое вживание и рост общей согласностью с учением Церкви, с духов-
ным сознанием ее, с ее богослужебным строем и духом и пр.
В своей речи “Причины разделений в церкви,” произнесенной в СПБской Дух. Ака-
демии в 1898 г., проф. Т. Налимов ставит вопрос о том, всегда ли несогласие в богослов-
ских мнениях должно приводить к расколу и разделению? Он указывает на большую тер-
пимость св. Василия Великого к тем или иным догматическим выражениям, который в
своей гибкости навлекал подчас на себя и нарекания людей более узких и нетерпимых.
Разногласие в мнениях, согласно проф. Налимову, не может быть признаваемо само по
себе причиною разделения церкви. Исторически, конечно, говорит он, “всякий раскол
церковный начинается с несогласия во взглядах, но переход простого несогласия в раскоп
или ересь обусловливается очевидно иною причиною, так как далеко не каждое такое не-
согласие ведет необходимо и к разделению. Обычно такою причиною признается упорст-
во той из разномыслящих сторон, которая защищает неправое мнение. Но такое определе-
ние справедливо лишь теоретически, с точки зрения сторонних наблюдателей, нередко
поздних потомков, которые могут, по возможности, беспристрастно уже обсуждать, кто из
противников защищал в споре истину, и кто упорствовал в заблуждении. К самим же уча-
стникам церковного спора и разделения оно совершенно не применимо. Христианин, по
религиозным мотивам отделяющийся от церкви ради того, что сам он сознает уже заблу-
ждением, — явление прямо невозможное. Разделение церковное, в точном смысле этого
слова, возникает лишь в том случае, когда обе разномыслящие стороны искренно убежде-
ны в истинности каждая своего взгляда, и сохраняет оно церковный характер до того
только времени, пока каждая сторона в защите своего воззрения видит дело своего вечно-
го спасения, мыслит себя подвизающеюся за истину Христову, а не упорствующею в за-
блуждении. Этим, конечно, нисколько не отрицается, что в исторической действительно-
сти каждая ересь и раскол возникает и — особенно — поддерживается благодаря воздей-
ствию многих одновременно причин вовсе не церковного в значительной части свойства;
но отмечается только факт присутствия в каждом почти отделяющемся от истинной церк-
ви обществе лиц, искренно убежденных в правоте своих воззрений, весьма стойких, по-
этому, в своем противлении церкви и в то же время симпатичных прямо по своему нрав-
ственному характеру. Такие только лица, строго говоря, и являются представителями цер-
ковного разделения, а между тем к ним-то и не приложимо обвинение в противлении ис-
тине. Они вполне искренни в своем заблуждении и защищают его лишь до тех пор, пока
не разубедятся в истинности своего дела” [22]. Далее проф. Т. Налимов обращается к гор-
дости спорящих сторон, которая и мешает им спокойно выслушивать мнение противника
10
я стараться найти достаточно в себе широты и терпимости, чтобы понять самое содержа-
ние той или иной формулы. В таком случае, по слову св. Григория Назианзина, в неправо-
славном выражении можно найти православную мысль, равно как и вполне православная
по своей внешней формулировке фраза может быть понимаема еретически. Гордость то-
гда только вступает в свое законное положение. Она не есть первичный фактор в споре. В
психологии богословских споров, нам кажется первичным — готовность или боязнь углу-
бить данную мысль, способность выслушивать то или иное уточнение мысли, или же со-
вершенная нечувствительность к этим богословским дерзаниям, в основе чего лежит ду-
ховная трусость и некий примитивизм. Но самое главное, в сознательном и живом участии
в церковной вере, есть разумное (а не слепое и трусливое) отношение к догмату. Не все
могут быть великими учителями церкви, не все призваны богословствовать, но все званы
сознательно верить, всегда быть готовыми дать ответ на свое упование. Верность преда-
нию, как прекрасно выразил проф. М. Н. Скабалланович, и неизменный элемент христи-
анского вероучения не подавляет собою религиозной мысли и последняя может опериро-
вать над ним, перерабатывать его, делать его все как бы новым; и это нисколько не угро-
жает чистоте веры, неизменности предания, нисколько не похоже на вольнодумное жела-
ние что-то в церкви реформировать и ввести какую бы то ни было “эволюцию” в области
догматики [23].
Если же от этих предварительных соображений обратиться к историческим приме-
рам, то можно найти не мало подтверждений сказанному. Разумеется, что этот психологи-
ческий момент не объясняет всего, и все ереси не произошли только от него одного. Но
его значение достаточно велико.
Каков был психологический момент всякого антитринитарства (монархианства), будь
то динамического или модалистического ? — Боязнь нарушить чистоту единобожия. Бо-
язнь взамен унаследованных от предания Ветхого Завета верований в Единого Бога, “раз-
ве коего не будет иных.” Боязнь опасных рассуждений о предмете веры в Бога. Боязнь
внести через них то, чего в букве Писания не содержится и что, следовательно, и не нуж-
но. Вместо того, чтобы думать правильно, углубиться в истинное значение понятия Тро-
ичности, вовсе не нарушающее Единство Божественной Сущности, монархианин предпо-
читает вообще не вдумываться в сложную тему триадологии, и в этом запрещении думать
он не может выйти из тупика и из противоречий и, не решаясь приять единство сущности
Сына и Духа, превращает их в “силы” и “модусы” Отца.
Тот же психологический момент приводил несмелые умы II в. и начала Ш в. к субор-
динационизму. Легче представить себе подчиненных Отцу Сына и Духа, чем признать их
единосущие с Отцом. Субординационизмом думали спасти чистоту принципа единобо-
жия.
Тот же момент должен был, вероятно, вдохновлять и так называемых “алогов” времен
св. Ипполита Римского. Признание существования Логоса наряду с Отцом нарушало ка-
жущуюся им чистоту единобожия, а кроме того, привносило что-то языческо-
философское, Платоновское и тем самым опять-таки вредило неверно понятой идее Бога,
как некоей самозамкнутой Монады.
Та же неспособность додумать до конца тринитарную тему должна была и Ария при-
вести к отрицанию “единосущия,” провозглашенного никейскими отцами, тем более, что
и самое слово “единосущный” было уже раз осуждено во времена Павла Самосатского.
Недостаток смелости мысли, недостаток дерзания, желание слепого и рабского охранения
11
своей слабой веры, лишенной какого бы то ни было разумения и сознания, побуждали во-
обще ни о чем не думать, лишь бы не нарушить покой своей некрепкой веры.
С еще большею силою этот момент трусливости мысли должен выступить в спорах
христологических. Болотов сказал: “История вселенских соборов входит в историю бого-
словской мысли, а история богословской мысли первых веков христианства представляет
собою комментарий на слово “Богочеловек” [24]. Истолкование этого слова “Богочело-
век” и является темою христологических столкновений IV и следующих веков. Представ-
ление себе Бога, как абсолютно внемирной Силы, не позволяет трусливому и, в сущности,
очень богобоязненному верованию думать, что Бог может стать человеком, что “Сын Бо-
жий — Сын Девы бывает,” что человек может ипостасно соединиться с Богом, что его
существо, следовательно, призвано Предвечною волею Создателя обожиться. Мысль по-
истине головокружительная, слишком смелая для робкой веры, не искушенной разумным
отношением, не прошедшей через горнило испытующего разума. И вот представляются
только две возможности для решения сложного вопроса: а) или разделить Ипостась Хри-
ста на два субъекта — Бога и совершенно от Него отделенного человека; на двух Сынов
— Божия и Давидова; это решение несторианское; б) или же допустить такое Ипостасное
соединение, при котором слабейшая природа, человеческая, вполне поглощается и рас-
творяется в сильнейшей природе Божией. Это — монофизитство. Все оттенки христоло-
гических ересей в обеих крайностях слишком презрительно, трусливо и, может быть,
очень благочестиво думают о человеческом начале, но не в силах представить его себе,
как достойного для сочетать с Богом, для Богочеловечества (докетизм, адопционизм, чис-
тое несторианство, монофизитство, всех его типов, — севирианство, иулианитство, гаиа-
нитство и под.).
Св. Кирилл Иерусалимский, вполне православный учитель, и ничего в нем еретиче-
ского не найти, но он не приял никейского вероопределения. Почему ? Вовсе не потому,
что он сочувствовал арианству, а просто потому, что никейское “единосущный” не суще-
ствовало в иерусалимском символе, его нет в Писании, да, к тому же, оно и осуждено в
ереси Павла Самосатского. Его руководящий принцип в богословии: “о чем не написано, о
том не станем любопытствовать” [25]. Психология св. Кирилла должна была гораздо
больше отвечать спокойствию не думающих благочестивцев и не смущала их неутвер-
жденной и неискушенной веры. Та же психология руководит и творцами так называемой
“второй сирмийской формулы” времен после-никейских споров, которую проф. Спасский
назвал “наложением оков на богословскую пытливость” [26]. Блаж. Феодорит в своем
диалоге “Эранист” вкладывает в уста “лохмотника,” т.е. монофизита: “сокровенного не
должно исследовать” [27]. Той же психологией запрета думать вдохновлены компромисс-
ные указы императоров монофелитов (“Экфесис” и “Типос”). Никифор Григора в XIV в.
скажет: “не нужно касаться спорных научных положений” [28]. Во время паламитских
споров собор 1341 г. также запрещает рассуждать о спорных в то время догматических
вопросах [29].
Этим всем признается собственное “testimonium paupertatis,” успокаивающее слабое
религиозное сознание, недостаточно готовое принять участие в богословском состязании
мысли. Неспособность или боязнь приять смелую догматическую истину удерживает та-
кого благочестивца на его охранительной позиции. Идея догматическая, будь то “едино-
сущие” Сына с Отцом, или возможность “обожения” человеческого естества, кажется
слишком смелым посягательством на то, что едва-едва усвоено из Писания. Страх думать
и сознательно верить толкает такой неискушенный ум на линию наименьшего сопротив-
12
ления, хотя бы ценою исповедания неправославной мысли, — монархианской, субордина-
ционистской, арианской, несторианской, монофизитской, монофелитской, иконоборче-
ской. Кажется более спокойным, более близким к смыслу Писания: абсолютная Монада
Божества, при Котором Сын и Дух только Его модусы или силы; Слово, как первая тварь;
Сын человеческий никак не соединенный в единой Ипостаси с Сыном Божиим, или если
уже и соединенный, то и поглощенный природой Божественною. В той же последователь-
ности икона должна казаться идолом, так как Писание ясно запрещает изображение Боже-
ства.
Не приявши смелости православной идеи, не окунувшись в необходимое разумное
исследование веры, такой, может быть, и очень благочестивый и богобоязненный ум, за-
мыкаясь в своем неправоверии, вероятно, подвергнется и искушению гордого непризна-
ния ему непонятной, но Церковью принятой доктрины, отделится от нее и порвет с нею.
Но все же гордость является моментом вторичным, а не первоначальным по времени.
Из сказанного должно быть ясным, что для благополучного разрешения самых труд-
ных задач в богословствовании, какие встали в ходе исторического процесса к IV в., надо
было обладать и держать во внутреннем равновесии несколько необходимых духовных
дарований, а именно: а) благочестие веры, соединенное с преданием, т. е. то, что и состав-
ляет основу церковности; б) основательное знание философии, не рабствующее той или
иной школе, но освобождающей ум человека из тупиков неразрешимых вопросов; в) не-
боязненный ум, способный приять поставленные историей задачи и посильно их разре-
шать, в меру человеческих способностей.
Только при наличии этих условий человеческий ум и смог бы встретить и преодолеть
те догматические затруднения, которые стояли перед церковным сознанием в начале IV
столетия.
Сноски:
[1] А.П. Лебедев: “Вселенские соборы IV и V веков,” 3-е издание. СПБ, 1904, стр. 374.
[2] “Религиозные движения на Христианском Востоке в IV и V вв.” Москва, 1881.
[3] Oр. cit. стр. 49–63.
[4] В. В. Болотов: “Лекции по Истории древней Церкви,” СПБ, 1918, т. IV, стр. 3.
[5] Ibid., стр. 7.
[6] Проф. А. А. Спасский: “История догматических движений,” т. 1. Сергиев Посад, 1906. Стр. 652, II.
[7] “Журналы заседаний Совета Москов. Д. Академии,” за 1907 г., при приложении к “Богословскому Вестнику,” стр.
42-44.
[8] В. В. Болотов: ор. cit. т. IV, стр. 3.
[9] Например, Осии 1, 1 или Пс. 44, 1.
[10] В. В. Болотов: ор. cit., стр. 5.
[11] Ibid., стр. 7.
[12] “Против ересей,” LXIX, 6.
[13] “Н. E.” I, 4.
[14] Op. cit. LXIX, 7-8.
[15] “О Синодах,” 16.
13
[16] Ibid. 15; “Против ариан,” 1, 5.
[17] “Н. Е.,” I, 26, 2.
[18] “Н. Е.,” II, 27, 6.
[19] “Послание к епископам Египта и Ливии,” 12; “о мнениях Дионисия,” 23.
[20] “Н. Е.,” I, 6.
[21] B.B. Болотов: “К вопросу о “Filioque.” СПБ. 1914, стр. 42-45.
[22] “Христианское чтение” 1898, (CCV), 351-354.
[23] “Хранение догмата в церкви,” — “Труды Киев. Дух. Акад.” 1910, сентябрь, стр. 17-77.
[24] В.В. Болотов: “Лекции ,” том IV, стр. 1.
[25] Оглаш. ХIII, 2.
[26] Проф. А.А. Спасский: “История догматических движений,” т. I, стр. 350.
[27] Диалог I, P.G. 83, 37 С.
[28] “Correspondance,” Paris, 1927, p. 165.
[29] “Synodikos tomos,” I, 6. P.G. 151, 681-682.
2. Св. Афанасий Великий
Святой архиепископ Александрийский Афанасий, известный под именем “Великого” и
“Отца Православия,” есть бесспорно одно из самых больших явлений в ту эпоху. Первый
в хронологическом порядке среди писателей “золотого” IV столетия и один из самых зна-
чительных по своему богословскому весу, он занимает свое бесспорное место среди круп-
нейших личностей периода тринитарных споров.
В курсах Патристики главное внимание исследователя привлекает догматическое со-
держание произведений того или иного писателя. На жизнеописании обычно приходится
останавливаться сравнительно мало. Причин тому две. Первая та, что о самых отдаленных
эпохах христианской истории исследователь осведомлен довольно плохо, свидетельства
современников не во всем согласны, иногда и не внушают достаточно доверия, хроноло-
гические данные или сбивчивы, или просто неизвестны, что заставляет историка идти
ощупью. Вторая причина, не задерживающая внимание патролога на биографии данного
Отца или Учителя, в том, что весьма часто жизненные условия не содержали в себе чего-
либо яркого и достойного внимания. Не мало таких примеров, где литературная деятель-
ность — богатая и значительная — проходила в рамках незаметной биографии.
Исключением можно считать жизненный путь Оригена, св. Максима Исповедника,
св. Феодора Студита, св. патр. Фотия, представляющий собою сплошную борьбу за исти-
ну и ревность о Церкви; почти единственною можно считать биографическую нить св.
Григория Богослова, который сам и оставил нам столько ценного в смысле автобиогра-
фии, не только интересного по внешним событиям, но и привлекающего по своему лириз-
му и искренности, что из чтения его произведений вырастает не тот общепринятый тип
святости, которым проникнуты все жития, но нечто в высшей степени “человеческое” Ли-
тературная деятельность упомянутых борцов за истину может быть понятною только на
14
фоне их очень бурной жизни. Внешними событиями освещаются условия создания того
или иного произведения. К числу таких же писателей надо отнести и св. Афанасия. Творе-
ния его неразрывно связаны с нитью его жизни; без знания этой последней, многое в них
осталось бы неясным. Но с другой стороны, историк не может пожаловаться на недоста-
ток биографических данных. Он осведомлен достаточно полно и у него есть возможность
проверки внешних данных достоверными внутренними доводами. Историки того бурного
времени — Евсевий, Сократ, Созомен, Филосторгий — оставили нам ценные сведения;
переписка самого св. Афанасия с выдающимися деятелями того века, равно как и его соб-
ственные исторические произведения о событиях, дополняют то, чего не хватает у других
его современников.
§ 1. Жизнь.
Принято думать, что св. Афанасий родился между 293 и 298 гг., и вероятно, в самой
Александрии. До выступления Ария, александрийского пресвитера, в жизни будущего
борца за единосущие Слова нельзя ничего отметить интересного. Это были годы учения и
первых шагов церковного служения. К 319 году он стал уже диаконом, близким александ-
рийскому епископу Александру и известным по своему апологетическому произведению
“Против язычников,” непосредственным продолжением коего было “Слово о воплощении
Слова.” Он сопутствует своему епископу на 1 вселенский собор, где быстро обращает
внимание всех своим обличением арианской ереси, по поводу которой собор и был созван.
С этого момента вся его деятельность связана с противоарианской борьбою. В 326 г. уми-
рает еп. Александр и Афанасий избирается на его место. Для мирной работы ему мало
удавалось уделять времени, так как почти вся жизнь прошла в борьбе и очень много — в
изгнании. Если первые десять лет он и оставался в Александрии, то начиная с 335 года
одно изгнание следует за другим.
Арианский собор 335 г. в Тире осуждает Афанасия, и, по повелению императора Кон-
стантина, святитель вынужден удалиться в Галлию, в Трир. Это изгнание длится почти
два года, когда после смерти Константина, св. Афанасию является возможность вернуться
на свой престол 23 ноября 337 г., но опять-таки не надолго, так как 19 марта 339 г. он
вновь вынужден покинуть Александрию. Арианской партии удается добиться не только
его изгнания; они выбирают и ставят на его место нового епископа, Григория из Каппадо-
кии. Св. Афанасий уезжает на этот раз в Рим, где он находит поддержку у папы Юлия.
Два собора, Римский в 341 г. и Сардикийский в 343 г. высказываются в пользу Правосла-
вия и Афанасия. После длительных переговоров между Константом и Константием, ему
удается вернуться в Александрию 21 октября 346 г. Около десяти лет ему суждено про-
вести в относительном мире, но после смерти императора Константа, его брат Константий
возобновляет свою политику против православных, и собор в Милане высказывается про-
тив них. В ночь с 8 на 9 февраля 356 г. св. Афанасий вынужден тайком покинуть город и
удалиться в свое третье изгнание, которое он проводит в пустыне среди монахов. За шесть
лет этого изгнания он много пишет в защиту Православия. В это время им составлены его
крупнейшие произведения (“Послание к епископам Египта и Ливии,” “Апология бегства,”
“Послание о соборах в Аримине и Селевкии,” “Три слова против ариан” и “Послания к
Серапиону Тмуитскому о Святом Духе”).
Когда в Александрии распространилась весть о смерти императора Константия, в де-
кабре 361 г., а незаконный епископ александрийский Георгий, заменивший Григория, был
убит толпою, св. Афанасий получил при воцарении Иулиана Апостата возможность вер-
15
нуться на свой престол 21 февраля 362 г. Но и это возвращение не было длительным, так
как в том же году Иулиан, обеспокоенный успехом александрийского святителя, снова из-
гоняет его. И на этот раз прибежищем оказалась пустыня. Через несколько месяцев (26
июня 363 г). император-отступник погибает, и это позволяет св. Афанасию вернуться на
свое законное место. Но и это возвращение было не надолго. Он вновь удаляется в изгна-
ние и только в феврале 366 г. он окончательно водворяется в Александрии, где и остается
до самой своей кончины 2 мая 373 г.
Таким образом, за 45 лет святительства, Афанасий провел в пяти изгнаниях больше
пятнадцати лет.
Историк плохо осведомлен об обстановке и условиях духовного возрастания и обра-
зования св. Афанасия. Если в отношении многих отцов и учителей церкви, и более ранне-
го, равно как и позднейшего времени, мы знаем под чьим влиянием они выросли и кто
были их непосредственными учителями, то в случае св. Афанасия приходится довольст-
воваться догадками. Если Ориген обязан своим богословским образованием Клименту, а
философским — Аммонию Сакку; если Климент был учеником Пантэна; если св. Григо-
рий Неокессарийский образовался у ног Оригена; если великие Каппадокийцы свв. Васи-
лий и Григорий были учениками афинских риторов и т. д., то имен духовных наставников
св. Афанасия мы не знаем. Предполагают, обычно, что он мог знать фиваидских пустын-
ножителей и, в частности, преп. Антония Великого. Но этот последний был знаменитым
учителем монашеского делания, но богословом и философом он не был. Признать, по-
видимому, надо, что среди старших современников св. Афанасия не было ярких богослов-
ских умов. В самом деле, Ориген умер за сорок-пятьдесят лет до рождения Афанасия; св.
Григория Чудотворца тоже не было в живых; св. Мефодий Патарский умер, когда Афана-
сию могло быть лет пятнадцать, да Мефодий и не был выдающимся светилом богословия.
Тем более значительна личность великого борца за единосущие Слова. Он, конечно,
прошел тот же путь общего светского образования, что и все молодые люди его времени и
его общественного класса. Произведения его свидетельствуют о большой начитанности,
язык его вполне литературный, ум острый, а диалектика его не оставляет желать лучшего.
По-видимому, значительную часть его дарований надо приписать личным его качествам.
Слава его, признанная современниками, не померкла и до наших дней. Св. Василий Вели-
кий назвал его “врачом недугов церковных” [1]; св. Григорий Назианзин — “столпом
церкви”; “его жизнь и нравы — правило для епископов, его догматы — закон для Право-
славия” [2]; в наше время его по справедливости называют “одним из величайших явле-
ний всей истории церкви” [3]. “Характерная особенность св. Афанасия это быть великим
во всем” [4].
В наше время, Ф. Каваллера [5] сказал, что с точки зрения “спекулятивного богосло-
вия, ценность св. Афанасия ничтожна, тогда как с точки зрения догматического богосло-
вия его учение несравнимо.” Это слижком общее суждение в науке теперь далеко не
встречает сочувствия: ни Л. Буайе [6], ни Ж. Сцимусьяк [7] не разделяют такой оценки.
§ 2. Творения.
Литературное наследие св. Афанасия достаточно велико и разнообразно. Его труды
касались разных областей богословия и должны быть, поэтому, распределены по следую-
щим разделам.
16
А. Экзегетические
1. Беседа на Матф. 11, 27:“Вся Мне предана суть…”
2. К Маркеллину о толковании псалмов.
Ряд других истолковательных трудов, как: “Толкования псалмов,” “О надписании
псалмов” и отрывки толкований на кн. Иова, на Песнь Песней, на Матфея, на Луку и на 1
послание к Коринфянам подвергаются в наше время значительному сомнению, и осто-
рожность требует не настаивать на их подлинности [8].
При всей начитанности св. Афанасия в Священном Писании, что очевидно из всех его
творений, истолкование текста не было его специальностью. Систематических коммента-
риев с его именем предание нам не сохранило; отрывочные же толкования, печатаемые в
его изданиях, настолько незначительны, что, наряду с их сомнительностью, они не пред-
ставляют самостоятельного интереса для патролога.
Б. Апологетико-полемические
3. “Слово против язычников”
4. “Слово о воплощении Слова”
5. “Изложение веры” (?).
6. “Большое слово о вере” (?).
7. “Окружное к епископам послание”
8. “Апология против ариан”
9. “Послание к Аммуну”
10. “О мнениях Дионисия”
11. “Послание к Драконтию”
12. “Послание к епископам Египта и Ливии”
13. “Апология к Константину”
14. “Апология бегства”
15. “Послание о смерти Ария”
16. “Послание к монахам”
17. “Послания к Люциферу”
18. “Три книги против ариан”
19. “Четыре письма к Серапиону о Святом Духе”
20. “Томос к Антиохийцам”
21. “Послание к Руфиниану”
22. “Послание к Ювиану”
23. “Послание к Орсисию”
24. “О воплощении Слова Божия и к арианам” (?).
25. “Книга о Троице и о Святом Духе” (?).
26. “Послание к Африкану”
27. “Послание к Епиктету”
28. “Послание к Адельфию”
29. “Послание к Максиму”
30. “Две книги против Аполлинария” (?).
31. “Послание к Иоанну и Антиоху” и
32. “Послание к Палладию.”
17
Из поименованных произведений некоторые подвергаются сомнению и принадлежность
их св. Афанасию не считается безусловно достоверною. Так, например, Stьlcken [9] и Hoss
[10] выражали сомнение в подлинности “Изложения веры” и “Большого слова о вере,” на-
ходя некоторые выражения в них несоответствующими с лексикою св. Афанасия, а при-
надлежащими, скорее, писателю конца IV в. Те же ученые, основываясь на тех же сообра-
жениях лексической критики, готовы отрицать и подлинность произведения “О воплоще-
нии Слова к арианам” и “Книги о Троице и Святом Духе.” Остается, наконец, отметить
сомнения Дрезекэ [11] в подлинности двух самых ранних трактатов св. Афанасия (“Слово
против язычников” и “Слово о воплощении Слова”), якобы отличных по стилю от других
его произведений и якобы принадлежащих лицу более философского направления, чем
Афанасий. Таковым должен бы быть Евсевий Емесский. Сказать надо, что предположение
Дрезекэ не встретило сочувствия в науке, и эти два произведения можно считать безус-
ловно принадлежащими александрийскому святителю. Тот же Дрезекэ усомнился в под-
линности книг “Против Аполлинария,” находя в них не свойственные стилю Афанасия
выражения, и приписывает их Дидиму Слепцу [12]. Мнение это остается спорным.
В. Исторические труды
33. “О постановлениях Никейского собора,”
34. “История ариан” (письмо к монахам),
35. “О соборах в Аримине и Селевкии” и
36. “Житие св. Антония.”
Г. Праздничные послания
Этот род писаний св. Афанасия должен быть выделен в особую от прочих писем
группу. О характере их и содержании сказано будет ниже подробнее. Если считать, что
первое Афанасиево “праздничное” послание было им написано в 45 году Диоклетиановой
эры, или 328 г. нашей эры, а последнее в год его смерти, т. е. в 373 г., то в распоряжении
историка было бы собрание в сорок четыре послания. На самом деле не так. Долго эти по-
слания считались вообще потерянными и приходилось довольствоваться краткими отрыв-
ками, и только в 1842 и 1847 гг. в одном из нитрийских монастырей удалось найти сирий-
ский текст полных пятнадцати писем с 329 по 348 г.
Таким образом, если к 36-ти поименованным разным трудам св. Афанасия прибавить
эти полные пятнадцать писем, то литературное наследие его выразится собранием в 51
заглавие. Следуя хронологической таблице Bachelet [13], все произведения св. Афанасия
должны быть распределены таким образом:
318 г. “Слово против язычников” и “ Слово о воплощении Слова”
328 “На текст Матфея “Вся Мне предана суть” “
328 “Изложение веры” и “Большое слово о вере”
339 “Окружное послание к епископам”
350 “Апология против ариан”
350–351 “О постановлениях Никейского собора” и “О мнениях Дионисия”
350–353 “Послание к Аммуну”
354–355 “Послание к Драконтию”
356 “Послание к епископам Египта и Ливии”
357 “Апология к Константину” и “Апология бегства”
18
358 “История ариан,” “О смерти Ария” и “Послание к монахам”
359 “Послания к Серапиону” и “О соборах в Аримине и Селевкии”
359–360 “Послание к Люциферу”
356–361 “Книги против ариан”
362 “Томос к Антиохийцам” и “К Руфиниану”
363 “Послания к Ювиану и к Орсисию”
365 “Житие св. Антония,” “О воплощении Слова Божия, к арианам” и “О Троице”
369–370 “Послание к африканским епископам”
371 “Послания к Епиктету, Адельфию и Максиму”
372 “Книги против Аполлинария,” “Послание к Иоанну и Антиоху,” “Послание к Палла-
дию.”
Дата “О толковании псалмов к Маркеллину” вообще не поддается точному установлению.
Что же касается до “Праздничных посланий,” то они должны быть распределены на про-
тяжении всей биографии св. Афанасия.
§ 3. Учение о воплощении Слова.
Несколько причин побуждает начать изложение богословских мыслей св. Афанасия с
его раннего произведения “О воплощении Слова.” Во-первых, это самое юное творение
автора; во-вторых, как по преимуществу апологетическое, а не догматико-богословское,
но вне непосредственной связи с главной темою всего богословия его, т. е. вне темы про-
тиво-арианской; в-третьих, наконец, оно представляет собою непреходящей важности
произведение для всей антропологии Востока, для православного учения о спасении, для
правильного понимания сущности христианства. Противо-арианские произведения св.
Афанасия в каком-то смысле пережили себя; арианства, как самостоятельной ереси и как
диссидентской от Церкви православной вероисповедной группы в данное время нет (хотя
в западном протестантизме много арианских мотивов), почему и все творения, направлен-
ные когда-то против Ария и его последователей, имеют для нас теперь скорее историче-
ский интерес. Что же касается “Слова о воплощении Слова,” то оно не утратило и теперь,
да и не утратит никогда значения для понимания, в чем же состоит сущность христианст-
ва, в чем значение пришествия Логоса во плоти, как понимать цель христианской жизни.
Очень распространенное мнение о христианстве как о религии любви, самопожертвова-
ния, чистоты, аскетического подвига и т. п. должно быть сильно проверено. Христианство
нельзя понимать, как только высокое нравственное учение. В философских учениях вне
христианства можно без особых затруднений найти те же мотивы высокой нравственно-
сти, ту же проповедь любви, самоотречения, чистоты и т. д. Если видеть разницу между
учением Господа Иисуса Христа и учением орфиков, буддизма или иных философских
течений, как разницу только количественную, то тогда в христианстве нет ничего нового;
учение христианское в таком случае только одно из учений. Христианство же принесло
нечто совершенно новое, небывалое и никогда больше не повторимое, а это — пришест-
вие самого Сына Божия во плоти. Бездна, отделяющая тварь от Творца, ограниченное от
вечного заполняется воплощением Слова Божия. Не та или иная заповедь нравственного
усовершенствования, а исповедание веры в воплощенного Бога и делает христианство ре-
лигией и учением единственным.
Из учения о боговоплощении вытекает и учение о приобщении человека к этому во-
площенному Богу, учение о возможности причастия к божественной жизни, учение, ска-
19
жем словами св. Афанасия, об обожении. Таким образом, произведение св. Афанасия о
воплощение обосновывает христианское церковное учение о спасении и о цели христиан-
ской жизни. Мысли св. Афанасия потому-то и стали так дороги на Востоке и были так
всецело и всеми отцами Востока восприняты, как существеннейшее в антропологии [14].
Призыв не к пуританизму и не к юридическому оправданию, как это слышится в западных
исповеданиях, протестантском и католическом, а призыв к обожению и составляет в гла-
зах учителей Востока истинную сущность христианства, Wesen des Christentums.
В собраниях произведений св. Афанасия печатаются одно за другим, как два само-
стоятельных труда, “Слово против язычников” и “Слово о воплощении Слова.” На самом
же деле это второе является только естественным продолжением первого. Это два органи-
чески между собою связанных трактата. Начиная свое второе сочинение, автор ссылается
на первое. Выше было уже сказано, что Дрезекэ в свое время высказывал сомнения в под-
линности этих двух произведений, основываясь на разности языка и на более заметном
философском влиянии на них, чем на позднейшие противо-арианские произведения. Это и
понятно, так как сама тема, апологетическая и направленная к пониманию “внешних,”
требовала естественно и более “внешнего” обоснования. Следует кстати заметить, что в
наше время опасения Дрезекэ не имеют больше оснований.
Первую часть, или первый из этих трактатов, т. е. “Против язычников” можно и не
рассматривать, так как значение его не представляет особого интереса для патролога. Ав-
тор не возвышается в нем над уже нам известным уровнем апологетических сочинений II–
III вв. Речь идет о суетности языческих верований, о необоснованности идолопоклонения
и пр. Совсем иную ценность имеет “Слово о воплощении.”
В основе его лежит библейское учение о создании человека по образу и подобию Бо-
жию. Человек по своей природе смертен, но по своему подобию божественному прообра-
зу он может замедлять тление. Боговоплощение тесно связано с учением об образе. Для
автора прежде всего видны с очевидностью две причины боговоплощения. Первая: Бог
воплощается, чтобы освободить нас от тления, так как тление и смерть могли быть побеж-
дены только смертию же; к этой мысли автор вернется снова несколько ниже. Вторая: Бог
воплощается, чтобы через воплощение Слова могли лучше увидеть Отца. Характерный
для Александрии оригеновский мотив о разумности Слова и о возможности нашему разу-
му приобщиться к уразумению Разума божественного. Бог даровал людям закон, посылал
Своих ангелов, посылал и пророков, но ничто из этого не могло дать того, что даст во-
площение Сына Божия, ибо ни люди, ни ангелы не суть образ Отца. Образом Отца являет-
ся только Его Сын, Его Слово.
Св. Афанасий, начиная с главы 13-й, развивает свою мысль об иконе, образ коей по-
тускнел на доске (гл. 14). Можно было бы, конечно, оставить эту старую доску и создать
иконописный образ на новой, но Бог восхотел иное: он не пишет новой иконы, а восста-
новляет потускневший Свой образ на старой доске. Для этого однако нужен сам первооб-
раз. Для этого Сын Божий и приходит на землю, чтобы обновить человека, созданного по
Его образу. Своим вочеловечением Сын Божий отвращает в то же время людей от идоло-
служения (гл. 15), а следовательно, приводит их к познанию Слова (гл. 16). Автор в сле-
дующих главах касается попутно и другой темы, так сказать христологической, предвос-
хищая богословскую проблему, в его время еще не созревшую, но имеющую раскрыться в
следующем, пятом веке: воплощение Слова не есть ограничение Божества. Быв в теле,
Сын Божий остается повсюду; испытывая все человеческое, Он в то же время обнаружи-
вает в чудесах, в смерти и в воскресении всю полноту Своего Божества.
20
Здесь св. Афанасий останавливается на теме об искуплении. Его внимание сосредото-
чивается на смерти Христа в теле. Сыну Божию не подобало в конце Своего земного су-
ществования освободиться от тела, чтобы таким образом избежать смерти телесной; не
подобало Ему и уклониться от злоумышлений иудейских. Почему ? Потому что Его глав-
ная цель есть воскресение тела, а воскресению должна была предшествовать смерть (гл.
23). Но почему же Он избирает такой именно вид смерти, смерти крестной ? Он мог бы,
без сомнения, умереть где-либо в пустыне, или дома, а потом появиться, по Своем воскре-
сении иудеям, ученикам и всему миру. Он умирает, следовательно, тою смертью, которая
наиболее подходит к цели искупления, хотя и считалась смертью позорною. Христос не
проходит через врата смерти, как Иоанн Предтеча через усекновение главы, Он не избира-
ет смерть прор. Исаии (расточением тела), по той именно причине, чтобы сохранить це-
лость тела, чтобы воскресло все тело. Христос, следовательно, распространяет блага вос-
кресения на всю природу человеческую целиком, без всякого ее ущерба. Кроме того, Он
не задерживается в Своей смерти, а воскресает немедленно, чтобы показать, что смерть
Его не по немощи естества вселившегося Слова, а только ради уничтожения смертию са-
мой смерти (гл. 26). После этих главных утверждений св. Афанасий развивает мысль о
бессилии смерти после победы Христа над нею, о безопасности ее для нас, о миссионер-
ском, так сказать, значении Его смерти.
Св. Афанасию остается подтвердить свои мысли об искупительном значении Христо-
вой смерти доводами от ветхозаветных пророчеств для уверения колеблющихся иудеев
(главы 33–40). Наряду с этим он лишний раз обращает свою речь и против эллинов (главы
41–52), чтобы обличить суетность язычества и показать истинность христианского веро-
учения. Пришествие Христово, автор повторяет это вновь, было нужно для научения лю-
дей. Спаситель пришел на землю не для того, чтобы Себя показать, но чтобы уврачевать
недуги и научить людей вере. Ни одно творение не отвернулось от Бога: силы природы
продолжали Ему служить и после падения Адама; они исполняли то, что по закону творе-
ния им надлежало исполнять. Только люди отвратились от Бога, сотворили себе идолов,
исказили истину. Нужно было пришествие Бога во плоти, чтобы восстановить истину,
чтобы человека приблизить к Богу, чтобы поднять его на небесную высоту, чтобы сделать
его причастником божеского естества. Заключительная мысль св. Афанасия: “Бог вочело-
вечился, чтобы человек обожился” (гл. 54).
Эта идея не была новой. Мы знаем, что уже св. Ириней говорил несколько раз то же
самое. Св. Афанасий только формулировал ее более выпукло и привел к ней рядом убеди-
тельных доказательств. Да и во время св. Афанасия мысль эта была более понятной для
богословского сознания, а арианские споры подтвердили ее и осмыслили ее. Слово, если
Оно не единосущно Отцу, не в состоянии обожить человека. Арианство не может сооб-
щить нам того, что дает православное понимание Второй Ипостаси. Идея обожения, по
правильному выражению проф. Попова, становится “религиозным идеалом Православия.”
За св. Афанасием эта мысль не перестанет повторяться всеми значительными учителями
Востока. Она встречается у всех богословов, она оправдывает мистико-аскетическое дела-
ние пустынножителей, она повторяется устами верующих в наших богослужебных песно-
пениях и молитвах, она лежит в основе нашего евхаристического причащения. На основа-
нии всего сказанного, поэтому, о “Слове о воплощении Слова,” ему принадлежит осново-
положное место и в богословии вообще, и в системе учения св. Афанасия, в частности.
Его писания против ариан, чрезвычайно важные для IV в., теперь значительно менее вол-
нуют нашу мысль, так как отошли в область истории, тогда как учение об обожении было,
21
есть и навсегда останется любимою и вечно живою истиною православного учения о че-
ловеке. В этом заслуга великого александрийского предстоятеля.
§ 4. Борьба за единосущие Слова
Большинство творений св. Афанасия посвящено самому острому вопросу той эпохи,
тринитарному, или, точнее, утверждению веры в единосущие Сына и Отца, а по логиче-
ской последовательности и единосущие Святого Духа. Указать, в каких именно произве-
дениях св. Афанасий останавливается на этой теме, значит, в сущности, повторить почти
весь список его трудов. Но все же особую ценность для нас, в данном случае, должны
иметь “Книги против ариан,” “История ариан,” “О Никейском соборе,” “О соборах в Ари-
мине и Селевкии” и некоторые праздничные послания. Вопросу о Святом Духе посвящена
переписка с Серапионом Тмуитским, что составит предмет следующего за этим парагра-
фа. Арианство, опровергая единосущие, уничтожает все дело спасения, совершенное Гос-
подом Христом. А так как главное для св. Афанасия в его богословствовании это сотерио-
логический подход, т.е. утверждение учения о нашем спасении, то понятно, что борьба за
единосущие Слова и было делом всей его жизни.
Век третий, сделавший так много для уточнения тринитарного учения, не удержал
равновесия, и видные умы того времени впали в субординационизм. Веку четвертому, в
частности св. Афанасию, надлежало преодолеть соблазн субординации. Разбор книг про-
тив ариан и сродных с ними произведений позволит уловить главные начала православно-
го учения о Святой Троице в его постепенном становлении.
Написанные в годы 356–361, т. е. в свое третье изгнание, проведенное им в пустыне,
“Три книги против ариан” представляют собою главный материал для полемики и для бо-
гословского утверждения. (Четвертая книга безусловно не подлинна и написана, вероятно,
Аполлинарием Лаодикийским). Общее содержание этих книг может быть сведено к сле-
дующему: I книга, содержащая 64 главы, занимается опровержением экзегетических и ра-
ционалистических доводов ариан; II книга (82 главы) сосредоточена, в сущности, на раз-
боре прорекаемого текста Притч 8:22 (“Господь созда Мя в начало путей Своих “); в III
книге (67 глав) разбираются унижающие речения о Христе.
Замечательно самое начало первой книги. Автор говорит о кажущейся невинности и
безопасности арианства. Но на самом деле, арианство не есть даже и христианство. Есть
или христианство, или же секты и ереси, потерявшие даже и наименование христианства,
как, например: маркионитство, василидианство, манихейство, мелетианство и под. “Но
никто не скажет “афанасианство,” а христианство; но не христианство, а арианство.” В ту
эпоху, когда догматическими идеями жили все и споры о богословии проникали на базары
и в бани (по свидетельству св. Григория Нисского), слова св. Афанасия имели, конечно,
совершенно иной вес и значение, чем в наши дни. Не узостью и не нетерпимостью, не
спорами о словах и ненужными отвлеченностями в то время казались рассуждения о пра-
вильности “единосущия” и недопустимости для христианского сознания “подобосущия”;
в приятии того или иного термина заключалось: быть учеником Христа и спастись, или же
— последователем того или иного лжеучителя, и погибнуть. Понимали, что сущность
христианства не в одной только заповеди любви к ближним и в стремлении к нравствен-
ному совершенствованию, а в правой вере, в стоянии в истине, в исповедании догмата и
следовании ему в своей жизни. Догмат не был “отвлеченной теорией,” как это кажется
многим далеким от церковности людям, а живой и жизненною реальностью. Понятными,
поэтому, должны быть вступительные слова св. Афанасия, что искаженная Арием вера,
22
отрицание им единосущия Отца и Сына (и Святого Духа) не может привести ко спасению
и не достойна даже называться христианством. Как сказано было выше, первая книга за-
нята опровержением арианских доводов как от Писания, так и от разума. В этом произве-
дении обнаруживается все глубокое знание св. Афанасием Священного Писания и в то же
время ясность и логичность его мысли. Разбору прорекаемых и любимых арианами тек-
стов будет посвящена II книга. В первой же для св. Афанасия главными доводами являют-
ся следующие места Писания, подтверждающие вечность Сына, Его неизменяемость, а
следовательно, и его единосущие.
1. “…присносушна сила Его и Божество” (Рим. 1:20).
2. “…Им же и веки сотвори” (Евр. 1:2).
3. “…Бог вечный, Бог устроивый концы земли, не взалчет, ниже утрудится, ниже
есть изобретение премудрости Его” (Ис. 40:28).
4. “…Боже вечный, и сокровенных ведателю, сведый вся прежде бытия их” (Дан.
13:42).
В доводах от разума св. Афанасий отправляется, в сущности, от Оригенова понимания
вечного рождения Сына от Отца. Самые понятия “Отец” и “Сын” обязывают к раскрытию
их смысла. Мысль об Отце без Сына сама по себе уже абсурдна, равно как и мысль о свете
без луча, источника сухого, без воды и т.д. [15]. Нельзя допустить мысли о том, что Сын
стал Сыном только во времени, что Он им не был от вечности; т.е. иными словами, нельзя
допустить адопцианизма, так как в противном случае Святая Троица в Себе имела некое
изменение; или, что то же, Она не была Троицею, а стала Ею, дополнилась только с тече-
нием времени. Нечестиво думать о неполной Троице [16]. С другой стороны, так как Сын
есть Истина (Ин. 14:6), то в случае рождения Сына во времени приходится допустить, что
до того в Боге не было Истины, что нечестиво [17].
Ариане пускали в ход часто и такой аргумент: если Сын родился от Отца, и в то же
время во всем Ему подобен, то и Сам должен рождать Своего Сына, и так до бесконечно-
сти. Св. Афанасию приходилось отражать, таким образом, чисто антропоморфические
представления о Боге и, при учении о рождении, не допускать никакой мысли об “истече-
нии,” “втечении,” “сечении” и т. д. В данном случае приведенный довод мог быть повер-
нут и против самих вопрошающих, а именно: на вопрос, почему Сын не может рождать
Сына, надо поставить тоже вопрос, почему Отец не имел Отца? [18] Отпадают, таким об-
разом, человеческие представления о Боге: Сын рождается без посредника; Богу не нуж-
ны, подобно плотнику или кораблестроителю, какие-либо орудия; люди рождаются стра-
дательно, Бог же рождает бесстрастно.
Слабое место арианской логики нетрудно было обнаружить и в другом пункте поле-
мики. Ересь учила, следовательно, об изменяемости Сына, но в тоже время в виде ком-
промисса известная часть ариан допускала “подобосущие” вместо никейского “единосу-
щия.” Если Бог не изменяем, а Сын подобен Ему, то как же подобный может изменяться ?
Аргументами от Писания св. Афанасию служили слова:
1. “Иисус Христос вчера и днесь, и тойже и во веки” (Евр. 13:8).
2. “В началех Ты, Господи, землю основал еси, и дела руку Твоею суть небеса. Та по-
гибнут, Ты же пребываеши: и вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и
изменятся” (Пс. 101:26–27).
23
3. “Аз Господь Бог ваш и не изменяюся” (Мал. 3:6).
В этом контексте возникает, собственно говоря, уже другая тема. Тринитарная тема о Сы-
не Божием соприкасается с темою христологическою. Ариане приводили тексты: “сего
ради помаза Тя, Боже, Бог Твой, елеем радости паче причастник Твоих” (Пс. 44:8); “тем
же и Бог Его превознесе, и дарова Ему имя, еже паче всякого имене…” (Флп. 2:9). Это ук-
лонение в адопцианизм св. Афанасий отстраняет ссылкою на тот же отрывок из послания
к Филиппийцам. Ариане действуют типично сектантским методом, т.е. вырывают из кон-
текста выгодные для них слова, замалчивая другие, им противоречащие: “сие бо да мудр-
ствуется в вас, еже и во Христе Иисусе: иже во образе Божий сый, не восхищением не-
пщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим…” (2:5–6). Исходя из полноты
этого текста, св. Афанасий утверждает: “не человеком быв прежде, впоследствии стал Бо-
гом, но, Бог сый, впоследствии стал человеком, чтобы нас обожить” [19]. Слова “превоз-
несе Его” относятся не к Слову, а к Его человечеству. Таким образом, автор подходит к
той стороне вопроса, которая в сущности переходит в область христологии. Ему прихо-
дится в таком случае заняться разбором уничижительных о Христе изречений Библии.
Ариане выискивали в библейском тексте все те изречения, где о Господе Спасителе
сказано “сотворил,” “создал,” вместо “родил.” К примеру можно привести Деяния Апо-
стольские 2, 36:.”..яко Господа и Христа сотворил есть сего Иисуса, Егоже вы распясте.”
Св. Афанасий указывает, что это “сотворение” относится не к Слову или к Сыну, а ко
Христу, точно так же, как это слово “сотвори” может значить: “сделал известным,” напр.:
“чудеса и знамения, еже сотвори,” т.е. сделал известным (Деян. 2:22). Автор, кроме того,
подробно разбирает и другие места Библии, приводимые еретиками, но главным образом
его внимание привлекает излюбленный ими текст Притчи 8:22.
Это прорекаемое место Библии может иметь два значения. Или священный автор го-
ворит здесь о той приседящей Престолу Господню Премудрости, Которая участвовала в
создании мира; или же под Премудростью, надлежит разуметь Вторую Ипостась Святой
Троицы, т.е. понимать ее в свете мыслей ап. Павла в 1 гл. первого послания к Коринфя-
нам, иначе говоря, под Премудростью понимать Сына. Изречение приточного текста
должно понимать не буквально, а тоже приточно, т.е. найти то лицо, к которому это поня-
тие относится. Если относить создание премудрости к бытию Сына, то св. Афанасий объ-
ясняет, что здесь сказано о нашем, т.е. Христа теле. “Это не сущность Божества, а наше
человечество” [20]. “Не Себя называет Он тварью, но Свое человечество” [21]. “Господь
созда Мя” значит то же, что Отец “тело совершил Ми есть” (Евр. 10:5) или “Слово плоть
бысть” (Ин. 1:14) [22].
Объясняя сотериологическое значение прорекаемого места послания Колос. 1,
15:“перворожден твари,” св. Афанасий указывает здесь не на сравнение с прочими тваря-
ми, а по снисхождению к твари. Иными словами, как Сын Божий, Сын Единороден; как
Сын человеческий Он — Первородный, потому что Им получила тварь свое бытие.
В опровержение арианского довода от текста Евр. 1, 4:“толико лучший быв ангелов”
(русский перевод: “превосходнее” ангелов), св. Афанасий строит свою экзегезу именно на
этом κρειττον, как “различии по существу,” а не на µαλλον (“паче”) или ρλεον (“больше”),
как различии по степени однородного естества [23].
Правильному пониманию “уничижительных речений” о Христе и уточнению их по-
священа и Ш книга “Против ариан.” Кроме уже приведенных текстов (св. отцы любили
повторения и часто возвращались к уже высказанным мыслям), св. Афанасий останавли-
24
вается и на объяснении и некоторых других. Слова Евангелия от Иоанна 14:10: “Аз во От-
це и Отец во Мне” надо понимать не в том смысле, что Они взаимно пополняют пустоту
Один Другого, как думали ариане, но в смысле полного единосущия. С другой стороны,
“Аз и Отец едино есма” (Ин. 10:30) не означает, что одно разделено на две части, а так,
что два суть по числу, т.е. что здесь говорится о двух раздельных Ипостасях, соединенных
единством естества. “Отец есть Отец, и не Он же есть Сын; и Сын есть Сын, а не Он же и
Отец, но естество Их одно” [24].
Выше было сказано, что св. Афанасий везде, где можно, подчеркивает свой сотерио-
логический подход к моменту искупления. Сказано было и о часто проводимой им идее
“обожения.” В этом контексте можно указать и на слова его толкования Иоанна 17:22: “да
будут едино, якоже и мы.” Единство здесь надо понимать не по естеству, т.е. люди не бу-
дут то же, что и Сын и Отец, но “якоже,” т.е. сообразно с нашим естеством. (Ср.: “яко кро-
ток и смирен сердцем,” “совершени якоже Отец Небесный,” “милосерди, якоже Отец
Небесный” и т.д. [25].
Касаясь во всех этих случаях вопросов, связанных с Ин. 1:14, т.е. боговочеловечения,
св. Афанасий предугадывает, конечно, и христологическую проблему. Предугадывает, но
не решает, ибо время еще не приспело.
Но главное им прекрасно предчувствуется. Всякий адопцианизм и всякий докетизм
решительно отстраняются. “Слово сделалось человеком, — говорит он, а не снизошло в
человека. И это необходимо знать, чтобы благочестивые… не подумали, что, как в преж-
ние времена в каждом из святых было слово, так и ныне снизошло оно в человека и освя-
тило его, т.е. явилось в Нем, как в прочих людях” [26]. Нечего и ожидать от писателя IV в.
решения вопроса о так называемом “общении свойств,” но он ощущает, в чем лежит центр
тяжести всего христологического догмата. Св. Афанасий упоминает о свойствах обеих
природ Христа, отклоняя тем всякий докетизм; он останавливается на упомянутых в Пи-
саниях уничижительных выражениях, касающихся природы слабейшей, человеческой,
“дадеся,” “предана,” “возмутися духом,” плач Господа, Его моление о Чаше и пр.
В задачу каждого догматического исповедания входит затруднение терминологиче-
ское, т.е. как найти в слабом и несовершенном человеческом языке выражения, достаточ-
но удовлетворительные для понятий столь отвлеченных, как “сущность,” “Ипостась,”
“единосущный” и пр. Перед писателями IV в. эта задача была особенно остра, т.к. вопрос
такой догматической важности ставился ведь впервые. Эта была, так сказать, “проба пера”
богословской мысли. Писатели позднейших веков (в частности, хотя бы Леонтий Визан-
тийский) будут пускаться в тончайшие филологические и логические изыскания. Но у них
уже был в руках словесный материал веков предыдущих. Св. Афанасий и Каппадокийцы
были только пионерами.
В наше время даже начинающий ученик богословия усваивает из учебника догматики
“учение о Боге, Едином по Существу и Троичном в Ипостасях.” Это — азбучная истина, с
которой начинают. Совершенно иначе обстояло дело в IV в. Самые понятия “существа,”
“сущности” и “Ипостаси” далеко еще не были ясны писателям, положившим все свои си-
лы на уточнение тринитарного догмата. Термины эти были и оставались долго еще проре-
каемыми. Оставляя в стороне подробный анализ и отсылая, в случае желания подробней-
шего знакомства с историей споров, к специальным исследованиям (по-русски, хотя бы к
упомянутым работам проф. В. Болотова и проф. А. А. Спасского), скажем только, что
главнейшая задача терминологии была в том, чтобы выяснить значение: а) понятия “Ипо-
25
стаси” наряду с “сущностью” и б) термина “единосущный,” выдвинутого и принятого
первым собором.
Понятие “Ипостась” было взято из текста Писания. В посл. к Евр. 11:1: “уповаемых
утверждение” есть перевод греческого слова “Ипостась.” Но этого слова нет у Аристоте-
ля, тогда как определение сущности, “усии” им дано. “Ипостась” — происхождения, ско-
рее, платоновского, развитое впоследствии Плотином. Не в одном послании к Евреям на-
ходим мы слово “Ипостась” (2 Кор. 9:4; Евр. 3:14; Пс. 38:6; 68:3; 138:15; Премудр. 16:21;
Иерем. 23:18, и в др. местах [27].
Посему с этим понятием было меньше затруднений у отцов IV в., чем с “сущностью”
и производным от него “единосущный.” “Сущность,” “существо,” “сущий” вытекает из
понятия “существования.” Библейское “Аз семь сый” должно бы, конечно, лежать в осно-
ве этого понятия, но оно в Писании не существует. Еще труднее было с “единосущный,”
не только не встречающимся в тексте Библии, но и скомпрометированным антиохийскими
соборами в связи с Павлом Самосатским.
Прежде всего, затруднение лежало в понимании слов “сущность” и “Ипостась” между
самими деятелями арианской эпохи, главным образом между западными и восточными.
В самом деле, как различить эти понятия при переводе с языков греческого и латин-
ского:
1) υπο + στα = Ипостась, в смысле “утверждения,” “обоснования,” а позже, чего-то
индивидуального, в отличие от общего.
2) sub + stat = substantia, или essentia, в смысле существующего вообще, безотноси-
тельно к способу существования, к его индивидуальным особенностям бытия.
Столь различные, прямо противоположные для позднейшей — начиная с каппадокийской
— догматики выражения не были в начале столь остро различаемы и не казались непри-
миримыми. Писатели времени непосредственно после Никейского собора употребляли
эти два выражения без различия. Блаж. Феодорит сохранил исповедание веры Сардикий-
ского собора в “одну Ипостась Отца, Сына и Святого Духа” [28]. Гораздо позже этого со-
бора, бывшего в 343 г., св. Афанасий, в 369 г., означает, что “Ипостась есть существо.”
Он, по словам Болотова, не был формалистом! Точное различие между этими выражения-
ми было ему еще не доступно. Это будет уже делом отцов Каппадокийцев.
Второе терминологическое затруднение лежало в приятии слова “единосущный” —
“οµοουσιοσ,” как провозглашенного I всел. собором. Вполне понятно нежелание приять
это слово, так как его нет в Библии, оно осуждено на антиохийском соборе, да, в сущно-
сти, оно и слишком сложно по своему содержанию. Известны из учебника истории Церк-
ви все дальнейшие попытки избежать его. Знаменитые “сирмийские формулы,” равно как
и формулы Антиохийского собора 341 г. настолько запутаны, настолько иногда противо-
речивы и неясны, что они взамен одного трудного слова “единосущный” выдвинули такой
“лабиринт вероизложений” [29], что разобраться в них решительно не было никакой воз-
можности. Прекрасная схема находится у проф. Болотова в IV томе Лекций по истории
Церкви, стр. 56.
Выдвигались две формулы, казалось бы, весьма близкие к “единосущный.” Это
“подобосущный” “οµοιουσιοσ” и “подобный во всем” (οµοιοσ κατα παντα).
Если вторая могла бы еще быть со всеми возможными оговорками принята, хотя ус-
тупала по своей четкости никейскому “единосущный,” то согласительное, униональное
“подобосущный” таило в себе не только соблазн возможных перетолкований, двусмыс-
26
ленностей и пр., но оно было и невозможным по своему смыслу, так как оно противоречи-
ло духу греческого языка. Болотов прекрасно это раскрывает.
Греческое οµοιον не вполне отвечает нашему “подобный.” Слово “единосущный”
трудное слово, но оно незаменимо, и потому — по Болотову — “выдерживает пробу.” На-
до обратиться к Аристотелевым определениям “тождественного” и “подобного.” Вот оно:
“ТОЖДЕСТВЕННЫ те предметы, у которых одно СУЩЕСТВО,”
“ПОДОБНЫ те, у которых одно КАЧЕСТВО,”
“РАВНЫ те, у которых одно КОЛИЧЕСТВО” [30].
Эти объяснения понятны греку и их нечего ему объяснять, почему св. Афанасий опериру-
ет ими в полемике с омиусианами: οµοιον никогда не употребляется в отношении к суще-
ству, а только в отношении к форме и качеству. В вопросах о существе речь может быть
не о подобии, а о тождестве. Слово “подобный” не только выражает — говорит Болотов
— “сходство неполное,” но оно относится не к тому классу отношений. Греческое οµοιον
значит тоже “равенство,” но его нельзя применять к равенству существа, а лишь к равен-
ству качества [31].
Если, таким образом, во времена св. Афанасия не установилась еще прочно вырабо-
танная терминология, и вместо “сущность” легко можно было себе позволить говорить
“Ипостась,” которая, как мы видели, есть ни что иное, в сущности, как огреченное слово
“субстанция,” то где было искать соответствующее выражение для понятия нашего “ли-
цо.” В греческом языке его не было, а тем более не могли выразить понятия “личности.”
Пользовались (Платон, Плотин) местоимением “каждый” с членом: ο εκαστοσ. Латиняне
выдвигали свое “persona,” которое первоначально должно было, вероятно, иметь смысл
юридический, т.е. носителя прав и обязанностей. С течением времени греческое богосло-
вие примирилось с ιρποαυνροv, но первоначально это означало не “лицо,” а “личина,” т.е.
понятие, заимствованное из быта театрального. Как бы то ни было, эту “личину,” “маску”
восприняли для выражения понятия лица. Но св. Афанасий не умеет еще найти соответст-
вующего слова. В “Послании о соборах в Аримине и Селевкии” он пишет, например: “Ис-
поведуя по Писаниям трех (точнее, три предмета, три вещи, τρια πραγµατα), мы не творим
трех богов” [32]. Там же, где он говорит: “Ипостась “об Отце или Сыне, приходится, по-
видимому, дело иметь с позднейшей вставкою [33]. Впоследствии же, не удовлетворяясь
“лицом” или “личиною,” греческое богословие, за ним славянское, равно как, конечно, и
вся западная терминология, усвоили для “лица “ понятие “Ипостаси,” т.е. “субстанции.”
Таким образом, мы в богословии называем “Ипостасью” то, что современники св. Афана-
сия противопоставляли “Единой Ипостаси Святой Троицы,” т.е. Ее единой субстанции.
§ 5. Учение о Святом Духе.
(Переписка с Серапионом Тмуитским).
Св. Афанасий наряду с главным вопросом своего времени, противо-арианской поле-
микой, касался и других тем. Так, христологическому вопросу посвящены его послания: а)
к Епиктету коринфскому, б) к исповеднику и епископу Адельфию и в) к философу Мак-
симу. С другой стороны, у него завязалась переписка и с еп. Тмуитским Серапионом, по-
священная, главным образом, теме почитания Святого Духа.
Сам Серапион был ему человеком близким. В 339 году, а может быть и раньше, он
уже епископствует в Тмуисе (в Нильской дельте). В 353 г. он входит в число делегации,
27
посланной св. Афанасием к папе Ливерию. Возможно, что он претерпел изгнание в 359 г.,
хотя показание бл. Иеронима не отличается ясностью. Конец жизни его нам не известен.
Как бы то ни было, в его лице предстоит нам ученый епископ IV в., твердый в вере,
разносторонне образованный и близкий к кругам никейской веры. Его перу принадлежат
несколько произведений: 1) “Против Манихеев”; 2) “Толкование на псалмы”; 3) “Посла-
ние об Отце и Сыне” и 4) “Евхологий,” интересный своими молитвами и чинопоследова-
ниями, найденный проф. А.А. Дмитриевским на Афоне в 1894 г., а потом уже только
“найденный” вновь Wobbermin’ом, которому долго в науке приписывалась честь “editio
princeps.”
Интересующая нас переписка между двумя епископами заключается в четырех пись-
мах св. Афанасия к Серапиону, известных иногда, как “Четыре книги о Святом Духе.” Ни-
каких сомнений в подлинности этой переписки не возникало никогда и ни у кого. Время
написания этих писем тоже совершенно ясно, так как в самом начале первого послания св.
Афанасий пишет, что он получил письмо Серапиона в пустыне и что “жестокое воздвиг-
нуто против нас гонение” [34]. Иными словами, переписка относится к годам третьего из-
гнания (356–362), проведенного александрийским епископом в египетской пустыне, т.е. в
то же время, что и “Книги против ариан.” Весьма вероятно, что обмен этими письмами не
резделялся долгими промежутками, почему J. Lebon преполагает, что их можно отнести к
359 г.
Но, несмотря на кажущуюся ясность вопроса о их происхождении, возникает все же и
некоторое сомнение чисто формального характера, а именно о правильности раздела этих
писем. Во всех изданиях издавна печатается четыре письма, объем коих во всех рукописях
был, по-видимому, один и тот же, а именно: 1-е письмо содержало 33 главы (или раздела),
II-е 9 разделов, III-е 7 разделов и IV-e 23 раздела. Законченность первого письма не воз-
буждает никаких сомнений. Что же касается второго и третьего, то уже у первого издате-
ля, ученого бенедиктинца-мавриста Монфокона, возникали некоторые возражения. Дело в
том, что первое письмо посвящено вопросу о том, что Святой Дух не есть тварь. Письмо
третье разбирает тот же вопрос, а письмо второе почему-то занимается темой Сына, дока-
зывая Его нетварное происхождение.
Третье письмо начинается вопросом св. Афанасия Серапиону, не удивится ли он, что
автор, вместо того, чтобы резюмировать свое первое письмо, как будто бы оставил в сто-
роне свою тему и уклонился к вопросу о нетварности Сына (§ 1). В начале же второго
письма (§ 1), св. Афанасий вновь намекает на это резюме и просит его восполнить, если в
нем чего-либо не достает. Вопрос формальный, и по-видимому, ничего не меняющий в
сути этой переписки. Он сводится к тому, было ли второе письмо разделено промежутком
времени от посылки третьего, или же это одно и то же “произведение, по содержанию в
одной части несколько отличное от второй, но само-то по себе представляющее одно
письмо. Иными словами, начиная с Монфокона и до днесь критика приходит к заключе-
нию, что св. Афанасием было написано Серапиону не четыре, а только три письма. Ниче-
го, таким образом, от литературного наследия св. Афанасия не умаляется, никакого во-
проса о неподлинности не возникает, а ставится просто вопрос о форме этих писем. Весь-
ма возможно, что в самых древних рукописях настоящее деление проникло, образовалась
известная традиция, которую позднейшие издатели не решались нарушить [35].
С другой стороны, такой же формальный вопрос возникал и касательно IV письма. В
нем можно без труда различить две части или два слоя: первые семь разделов, посвящен-
ные все той же теме, и последующие 8–23, занятые вопросом чисто экзегетическим.
28
Stьlcken [36] готов был бы разделить само четвертое письмо на два самостоятельных про-
изведения. J. Lebon с этим не соглашается.
Содержание этой переписки сводится, стало быть, к вопросу о почитании Святого
Духа или, точнее, к опровержению доводов так называемых “Тропиков .” Это предшест-
венники Македония, и получили они свое наименование от греческого слова τροποσ, что
значит “поворот,” “оборот,” “обратный ход.” Св. Афанасий их не называет еще “пневма-
томахами,” “духоборами,” а пользуется этим выражением “Тропики.” Появились они,
возможно, первоначально где-то в дельте Нила и попали в поле зрения Серапиона, кото-
рый и обратился за разъяснениями к александрийскому предстоятелю, как с ними бороть-
ся и где найти соответствующие доводы для полемики против них.
Из первых же разделов первого письма выясняется точка зрения св. Афанасия: духо-
борчество есть скрытое арианство. Иными словами, из арианства путем логических умо-
заключений должно появиться непочитание Святого Духа, сведение и Его в разряд тварей.
Для подтверждения своих “обратных умозаключений “ они искали в библейском тексте те
слова, которые говорили бы о тварности Духа. В разделе 3 письма I-го разбирается текст
прор. Амоса 4:13:“се Аз, утверждаяй гром и созидаяй дух.” Автор дает сразу же руково-
дящее указание: где слово “дух” стоит без члена, это может означать и нечто тварное, как
напр.: “ветер,” “дух человеческий” и под. Там же, где слово “дух” предваряется членом
среднего рода то, оно означает Дух Божий (§ 4). В разделах 5–8 даны и перечисления со-
ответствующих текстов, подтверждающих только что сказанное им.
Автор перечисляет ветхозаветные тексты о Святом Духе:
“Дух Божий” (Быт. 1:2),
“Дух Мой” (Ibid., 6:3),
“Дух Свой” (Числ, 11:29),
“Дух Господень” (Судей 3:10; 11:29; 13:25; 15:14),
“Дух Святый” (Пс. 50:13; 142:10),
“Дух Господень” (Исаии 61:1; Мих. 2:7),
“Дух Святый “ (Дан. 13:46) (перевод Феодотиона),
“Дух Мой” (Иоиля 2:28; Захар. 1:6).
Затем и новозаветные:
“Дух Святый “ (Лк. 3:22; Ин. 20:22; 14:26; Деян. 2:4; 21:11; 20:28),
“Дух Истины “ (Иоанна 15:26),
“Дух Отца” (Матф. 10:20),
“Дух Божий “ (Матф. 12:28; I Кор. 2:11),
“Отца, Сына и Святого Духа “ (Матф. 28:19),
“Дух Христа “ (I Петра 1:11) и т.д.
В противоположность этому, приводятся места Писания, где слово “дух” без члена озна-
чает или дух человеческий, или ветер:
Пс. 76:7,
Быт. 8:1,
Варуха 3:1,
Ионы 1:4,
Дан. 3:86,
29
Пс. 106:25; 148:7,
Рим. 8:16,
Иез. 27:26, 1
I Кор. 2:11,
Исаии 7:2
I Солун. 5:23
или же в смысле духа писаний, а не буквы: (2 Кор. 3:6; Рим. 7:14; Числ. 14:24; Иез. 18:31).
На основании текста I Тим. 5:21 об “избранных ангелах,” “Тропики” учили о Духе Свя-
том, как об одном из ангелов. Что Святый Дух — не ангел, автор приводит доказательство
от Захарии 4:6; что Он не тварь, — на основании Исхода 33:1–2, 15 [37].
Недомыслие “Тропиков” доходило до того, что они готовы были Сына и Святого Ду-
ха считать двумя родными братьями, или же Духа — внуком Отца… (§ 15). Автору при-
ходится настаивать на ограниченности нашего ведения в области богословия, равно как о
недопустимости человекообразных представлений в нем (§ 18).
После полемической части этого первого письма, автор переходит и к утверждениям
о Святом Духе, а именно: Дух есть Дух Животворящий, Освящающий, Единосущный От-
цу и Сыну, Непреложный и Неизменный (§§ 23–33).
Второе письмо к Серапиону, как уже было сказано, является возвращением к чисто
противоарианской полемике. Св. Афанасий снова перечисляет тексты Писания, говорящие
о божественности Сына (Ин. 10:30; 14:9; 16:15 и I Ин. 5:20). Аргументы от разума сводят-
ся к тому, что отцы не творцы, а родители, и мы— не творение отцов, а сыны по естеству,
следовательно, единосущны им. Авраам не сотворил, но родил Исаака; Веселиил же не
родил, но сотворил предметы в Скинии. Кораблестроитель и плотник не рождают, а тво-
рят. Дом и ладья не единосущны плотникам и кораблестроителям.
Третье письмо (или может быть, судя по замечаниям критики, вторая часть второго
письма) не вносит, в сущности, ничего нового в сказанное прежде. В нем говорится о бо-
жественности, а не тварности Духа, Его вездесущии, о том, что Он не тварь, но Сам участ-
вует в творении, почему автор и настаивает на нераздельности Святой Троицы.
В четвертом письме автор снова возвращается к утверждению “Тропиков,” что Сын и
Дух родные братья, или же, что Дух есть внук Отца. (По-видимому, довод этот был силен
у еретиков и им они пользовались охотно!) Между другими ранее уже приведенными до-
водами св. Афанасий добавляет и литургический: крестят ведь “во имя Отца, Сына и Свя-
того Духа,” а не “во имя Деда…” (§ 5). И Дух вопиет: “Авва, Отче,” а не “Дед” (§ 4). Ин-
тересно отметить и то, что автор поименно упоминает некоторые столпы арианства: Ев-
номия, возглавившего партию крайних ариан, аномиев, Евдоксия и Евсевия Никомидий-
ского (§ 5). Из писателей церковных он ссылается на Оригена и на Феогноста, бывшего во
главе александрийского училища (§§ 9–11).
Кроме этих четырех (или трех?) писем к Серапиону на тему о Святом Духе, тому же
тмуитскому епископу св. Афанасий написал еще и письмо о смерти Ария, вероятно в 358
г. [38].
§ 6. Праздничные послания.
Среди многочисленных посланий св. Афанасия, обращенных по тому или иному по-
воду к частным лицам, монахам или епископам, выделяется особая группа посланий, так
называемых “праздничных,” которые выходят из границ собственно эпистолярных произ-
30
ведений. Александрийский архиепископ имел обязанность каждый год, после праздника
Богоявления, обращаться к своей пастве с особыми посланиями, в которых определялось
время Пасхи и, соответственно с этим, время начала поста, прекращения поста и конец
Пятидесятницы. Определялись тем самым и другие пасхальные образцы, которые легли в
основание нашей пасхалии, как-то: возраст луны, епакта, индиктион, объявлялось о кон-
сульствах и префектурах в Александрии. Такие послания сохранились еще от более ран-
них александрийских епископов. Так, например, праздничное послание Дионисия Алек-
сандрийского от 251 г., написанное Домитию и Дидиму, вырабатывает восьмилетний пас-
хальный канон и точно устанавливает день празднования Пасхи. Кроме этого своего пря-
мого, пасхального назначения, эти послания содержали и обращение к пастве по тем или
иным насущным вопросам, пастырские увещания, приветствия и пр. В долгое, сорокапя-
тилетнее управление св. Афанасием александрийским диоцэзом должно было, конечно,
сохраниться и соответствующее количество таких праздничных посланий. Но долгое вре-
мя наука не имела их в руках и должна была довольствоваться ничтожными отрывками
нескольких посланий, о чем сильно скорбел ученый бенедиктинский издатель Монфокон.
Эпистолярная литература древности имела совершенно иное значение в то время, чем
письма наших дней, считающиеся строго интимными достояниями данного лица. Тогда
письма имели более широкое распространение, переписывались любителями, собирались
в сборники, хранились, почему нам известно так много частных писем лиц того времени.
Что же касается такого рода посланий, как энциклики епископов, или хотя бы интере-
сующие нас “праздничные” послания, то они предназначались нарочито к широкому рас-
пространению. Синезий Птолемаидский (V в). говорит, что праздничные послания рассы-
лались из Александрии с особым посланцем (διακοµιστηξ τvν πανηγυρικvν γραµµατων) [39] и
их читали в церкви в Вербное воскресенье.
После многовекового безвестного отсутствия такого рода посланий, счастливая на-
ходка подарила науке эти потерянные произведения. В 1848 г. в одном из монастырей
(Пресв. Богородицы) в нитрийской пустыне W. Cureton счастливым образом нашел один
из таких именно сборников Афанасиевых “праздничных посланий.” Это, однако, не под-
линный греческий текст их, а сирийский перевод. Сборник этот содержит 15 посланий,
относящихся к первым двадцати годам епископства св. Афанасия. Иными словами, в нем
содержатся послания за годы 329–335, 338, 339, 341, 342, 345–348. Вполне возможно, что
были годы (изгнаний, бегства и под.), в которые св. Афанасий не смог исполнить своей
архипастырской обязанности и не написал пасхального послания. Кроме того, одно из
упомянутых посланий 345 г. очень кратко; в нем только содержатся “пасхальные образ-
цы,” но нет текста посланий. Греческий текст этих посланий не сохранился, во всяком
случае до нас не дошел, а может быть где-либо ждет своего случайного и счастливого но-
вого Cureton’a. Коптские отрывки посланий были найдены. Помнить надо, что и до от-
крытия Cureton’a были известны отрывки из XXII, XXIV, XXVII, XXVIII, XXIX, XXXIX,
XL, XLII, XLIII, XLIV и XLV посланий. Из них особливо ценным является отрывок из
знаменитого XXXIX послания (367 г.), так как содержит в себе полный список ветхо- и
новозаветных книг, которые признавались в церкви александрийской во времена св. Афа-
насия и которые так и вошли в церковный канон священных книг.
Самый сборник, найденный Cureton’ом, хранится ныне в Британском музее (Addit.
14569). Это рукопись VIII в. Она издана самим Cureton’ом [40]. A. Mai издал латинский
перевод in “Nova Patrum Bibliotheca” [41]. Этот же перевод использован был и в издании
Migne [42].
31
Не лишним будет привести начало хотя бы одного из таких посланий: “Тринадцатое
праздничное послание св. Афанасия Александрийского, в консульство Маркелина и Про-
бина, во дни Лонгина эпарха, в четырнадцатый год индиктиона; воскресенье Пасхи было
тогда в XIII день майских календ (т.е. 19 апреля) или 24 Фармуфа, от Диоклетиана же в
LVII году.” После всех пастырских увещаний, составляющих основную часть послания,
читаем: “Четыредесятницу мы начинаем 13 Фаменофа, св. пасхальную седмицу 18 Фар-
муфа (т.е. 13 апреля). Прекращаем пост в субботу 23-го, так что великий день воскресения
восходит для нас 24-го того же месяца Фармуфа, откуда начинаем исчислять дни Пятиде-
сятницы и, призывая всегда с славословием Христа, мы получим свободу от врагов наших
о Христе Иисусе Господе нашем…”
Сноски:
[1] Ер. 82.
[2] Слово XXI, 26, 37.
[3] Bardenhewer: “Patrologie,” S. 220.
[4] Bossuet: “Defense de la Tradition et des saints pиres.”
[5] F. Cavallera: “St Athanase,” Paris, 1908.
[6] L. Bouyer: L’incarnation et l'Eglise - Corps du Christ dans la thйologie d'Athanase.” Paris, 1934.
[7] J.M. Szymusiak: “Apologle а 1'Empereur Constance et Apologie pour sa fuite,” S. CH. 56, Paris, 1958, pp. 42–57.
[8] X. Le Bachelet: “St Athanase” In DTC. t. I. (Paris, 1923), col. 2165.
[9] Stьlcken: “Athanasiana,” (Texte und Untersuchungen, 19, 4), Leipzig, 1899.
[10] Hoss: “Studien liber das Schrifttum und die Theologie des Athanasius,” Freiburg. i. Br., 1899.
[11] F. Drдseke: in “Theol. Studien und Kritiken,” 1893, LXVI, 251–315.
[12] F. Draseke: in “Gesammelte patrlstische Untersuchungen,” Altona, 1889, 169–207.
[13] Le Bachelet, op. cit. col. 2164.
[14] См. Архим. Киприан (Керн): “Антропология Св. Григория Паламы.” УМСА - PRESS, Париж, 1950, стр., 139–144.
[15] “Против Ариан,” I, 14.
[16] Ibid. I, 17.
[17] Ibid. I, 20.
[18] “Против Ариан,” I, 22.
[19] “Против Ариан,” I, 39.
[20] Ibid. II, 45.
[21] Ibid. II, 46.
[22] “Против Ариан,” II, 47.
[23] Ibid. II, 57.
[24] Ibid. III, 1–4.
[25] “Против Ариан ,” III, 30.
[26] Ibid. III, 20.
32
[27] Его можно найти и у писателей раннего христианства: Татиан, “Против язычников,” 5; Ориген, “Против Целса,” I,
3; VIII, 67; чтобы не говорить о позднейших.
[28] Н. Е. II, 6.
[29] Выражение церковного историка Сократа. Н. Е. II, 41.
[30] Metaphys. V, 16.
[31] Болотов, op. cit., 39–40.
[32] “О Соборах,” 26.
[33] Ibid., 25.
[34] Ер. I, 1.
[35] J. Lebon, Introduction. Lettres a Serapion. S.CH. 15, Paris, 1947, pp. 31–39.
[36] Stьlcken, op. cit.
[37] Ер. 1, 10–12.
[38] P.G. 25, 685–90
[39] Ер. 8 и 13.
[40] “The festal letters of Athanasius, discovered in an ancient syriac version .” London, 1848.
[41] T. Vll/1. - Roma, 1863
[42] P.G. 26, 1351–1432; 1431–44.
3. Св. Василий Великий
§ 1. Жизнь и значение в истории.
Делу утверждения правой веры во Святую Троицу, начало которому в IV в. было
столь блестяще положено св. Афанасием, особенно послужили три больших писателя того
же века, известных под именем “великих Каппадокийцев.” Это святые братья Василий Ке-
сарийский и Григорий Нисский и святой Григорий Богослов, еп. Назианзский. Биография
первого из них, св. Василия, достаточно известна по памятникам того времени, по его пе-
реписке и по свидетельствам современников. Правда, некоторые даты не могут быть дос-
таточно точно установлены, особливо в отношении того или иного произведения его.
Приходится часто довольствоваться приблизительными данными, о чем будет сказано
подробнее ниже.
Семья св. Василия происходила из Каппадокии — области, в которой пришлось ему
провести всю свою пастырскую деятельность. Просвещена была эта часть Малой Азии св.
Григорием Чудотворцем. Отец св. Василия, Василий (старший), был ритором, т.е. челове-
ком образованным. Его жена Эмилия, а в особенности бабка Макрина, оказали большое
влияние на образование духовного облика будущего святителя Каппадокийского. Макри-
на была, по преданию, ученицею св. Григория Чудотворца. Семья отличалась особым бла-
гочестием, ревностью о вере и просвещенностью. Всего у Василия старшего и Эмилии
было десять человек детей, пять сыновей и пять дочерей. Старшая среди них, тоже Мак-
рина, по-видимому, выделялась из всех детей. Она оказала немалое влияние на младших.
33
Ей св. Григорий Нисский если и не посвятил своего трактата “О душе и воскресении” (то-
гда не было обычая “посвящать” кому бы то ни было своих писаний), то во всяком случае
Макрина в этом трактате-диалоге выступает одним из собеседников. Лишившись жениха,
она отошла от мирской жизни и посвятила себя деланию духовному. Из братьев один
умер рано, один, Навкратий, погиб на охоте, трое других стали епископами: св. Василий,
следующий за ним Григорий и Петр, впоследствии еп. Севастийский. Св. Василий родил-
ся около 330 года. По состоянию своему телесному он был болезненным, много страдал от
печени, умер, не достигши 50 лет.
Первоначальное образование получено им, конечно, дома под руководством отца и
главным образом бабки. Затем следовала школа местная в самой Кесарии, где, вероятно,
он и познакомился с будущим своим другом Григорием, сыном Назианзского епископа,
тоже Григория. Юношам дали примерное и широкое образование. Кесарийская школа не
могла дать всего. Василий продолжает учиться в Константинополе и заканчивает свое
высшее образование уже в Афинах, тогдашнем центре умственной жизни, куда он приез-
жает несколько позже Григория из Назианза. Учителями их в Афинах были, должно быть,
Имерий и Проэрезий, славные риторы того времени; возможно, что в Антиохии св. Васи-
лий потом слушал и Ливания. Отметить надо, что оба друга во время своего пребывания в
Афинах еще не были крещены. Крещение было св. Василием воспринято уже по возвра-
щении в Кесарию от руки еп. Диания. Это могло быть около 355 г., когда св. Василию бы-
ло не менее 25 лет.
Крещение сопровождало и посвящение в чин чтеца. Св. Василий удаляется в пустын-
ное место на берегах реки Ириса, где он начинает аскетическое делание. Посетив в свое
время Египет и Сирию, он хотел и в своем пустынном уединении создать монашеское на-
селье. Начало иночества было, правда, там уже заложено Евстафием Севастийским, с ко-
торым одно время они будут сотрудничать в этой области. Расхождение потом произойдет
на почве богословско-принципиальной.
В своем уединении он, впрочем, больше и ближе был с Григорием, как это нам из-
вестно из слов последнего. Здесь-то в пустыне они и занимаются Оригеном, составляя
свои выписки из трудов его, известных под именем “Филокалии” или “Добротолюбия,”
ничего, конечно, общего не имеющего с теперешней аскетической антологией. Вместе
провели они время, однако не долго, вероятнее всего, годы 358–359. В следующем году
св. Василий был в Константинополе на соборе 360 г., но заметной роли там не играл; ско-
рее даже вел линию несколько осторожную. В 362 г. умер еп. Дианий кесарийский. К это-
му году, вероятно, надо отнести и посвящение св. Василия в пресвитера. Со своим епи-
скопом, Евсевием, отношения у Василия слагались нелегко, и он даже счел себя вынуж-
денным удалиться вновь в прежнее пустынное убежище на р. Ирисе. В 370 г. по смерти
Евсевия, после известного влияния еп. Григория Назианзина-отца, св. Василий должен
был принять епископское служение в Кесарии, когда ему было уже 40 лет.
Девять лет его архиерейства были, вероятно, самыми трудными годами его жизни.
Борьба с врагами никейской веры, столкновения со светскою властью, не всегда легкие
отношения с собратьями епископами, неутомимая деятельность по устройству своей
епархии отмечают этот период его жизни. После смерти императоров Юлиана и Иовиниа-
на, император Валент на Востоке начинает преследование православных. Св. Василию не
пришлось испытать тех гонений и злоключений, что св. Афанасию в Александрии, но
столкновений с светской властью было не мало и у него. В частности, император создал
новую провинцию “второй Каппадокии,” что означало для св. Василия отторжение значи-
34
тельной части его территории. Анфим, еп. Тианский, воспользовался этим и их отношения
стали натянутыми. Св. Василию пришлось тоже, в противовес притязаниям Анфима, соз-
дать у себя новые епископские кафедры, на одну из которых, Нисскую, он поставил сво-
его младшего брата, а на вторую, в Сасимах, рукоположил своего друга Григория из Нази-
анза. Из биографии этого последнего мы узнаем, как он воспринял это вынужденное по-
священие и каким чувствительным ударом для него, такого нежного и человечного, такого
далекого от интриг и местничества, был тактический прием св. Василия. Если в данном
случае и не было открытого и длительного разрыва, а лишь огорчение, то в личных отно-
шениях св. Василия с Евстафием Севастийским дошло на почве догматических несогла-
сий (омоусианство и омиусианство) до открытого разрыва.
Через три года после того, как св. Василий стал епископом, скончался св. Афанасий
(373 г.). Не было никого на Востоке, кто бы мог духовно возглавить православных защит-
ников единосущия. Восток был гораздо больше в то время раздираем догматическими
раздорами и объединить защитников никейской веры было почти невозможно. Запад жил
своею жизнью. Мелетианский раскол в Антиохии ему казался делом местным и до Запада
не касающимся; в тонкостях спора о “единосущии” и “подобосущии” западные тоже не
особенно разбирались. Св. Василию приходилось обращаться и к епископам Италии и
Галлии, и к папе Дамасу. Собор в Кизике 376 г. не дал никаких решительных результатов.
Положение улучшилось только после смерти императора Валента, но решительной побе-
ды Православия св. Василию не суждено было видеть. Он скончался, как уже было сказа-
но, 1 января 379 г. в возрасте едва 50 лет.
Значение его в истории мысли бесспорно велико, хотя его слово в споре о единосу-
щии и не было может быть столь решительным, как выступления св. Афанасия. Кесарий-
ский святитель занимает выдающееся место в богословской литературе и его деятель-
ность, как архипастыря, организатора и писателя, доставила ему заслуженную славу: ни-
кто, кроме него и св. Афанасия, не носил в то время на Востоке справедливо им присвоен-
ного титула “Великий.” Но в жизни св. Василия меньше ярких и трагических событий,
чем у св. Афанасия. В его характере много решимости, но не всегда он ее выявляет во вне
с такою выпуклостью, как от него хотелось бы ожидать. На соборе 360 г. он как-то совсем
стушевался. Может быть, он и не успел себя достаточно ярко показать за сравнительно
недолгое время своего архиерейства; возможно также, что и богословско-догматическая
атмосфера семидесятых годов IV в., при явно арианствующем императоре и раздроблен-
ности сил, требовала политики выжидания, постепенных и не резких шагов, искусства
убедить колеблющихся, искать поддержки всюду, где возможно. Запад не оказал св. Васи-
лию той поддержки, которую он оказал св. Афанасию в свое время.
Но наряду со всем этим, после смерти св. Афанасия, на Востоке и не было никого,
кроме св. Василия и его друга св. Григория Назианзина, который бы понимал всю глубину
богословской задачи: уточнить то, что было терминологически неясным св. Афанасию,
выработать прочные основания философские и богословские для учения о едином по
сущности и Троичном по Ипостасям Боге.
Несомненную заслугу св. Василия составляет его административная деятельность в
трудные годы его епископства. Как было сказано, его область подверглась насильствен-
ному разделению, что повлекло за собою и канонические затруднения с новообразовав-
шимися епархиями. Очень много было им сделано для устройства монашеских общин в
его области. Сперва в согласии с Евстафием Севастийским и даже под его руководством
35
начал св. Василий дело иночества на Востоке Византии; потом, после размолвки с Евста-
фием, дело это он продолжал один.
Обширная переписка его свидетельствует о том, что он был в деятельных сношениях
со многими из своих современников. Практическое в его писаниях занимает не меньше
места, чем богословско-проповедническое. В этом смысле он заметно отличается от сво-
его друга, св. Григория Богослова, лирика, поэта, немного мечтателя, далекого от какого
бы то ни было желания и умения бороться в те годы, когда все было борьба и неспокойст-
вие.
Из некоторых слов самого св. Василия (Ер. 48) выводят иногда, что он был застенчи-
вым и устранялся легко от решительных мер [1]. Некоторые его поступки, казалось бы,
это подтверждают. Но, с другой стороны, не надо забывать и его отношения к светской
власти; в нем не было ничего от конформизма и компромиссов. Известен рассказ о том,
что императорский префект Модест в 372 г. в разговоре с св. Василием заметил, что нико-
гда никто с ним так не говорил, на что св. Василий ответил: “потому что ты никогда еще
не разговаривал с епископом.” Сознание епископской власти правильно понималось у лю-
дей типа св. Василия и его современников не как власть только по отношению к своим
подчиненным, но и как власть по отношению к стихии глубоко чуждой Церкви, к государ-
ству. Вместе с тем интересно и то, что, несмотря на откровенно высказанные мнения свои,
cв. Василий не претерпевал от этой государственной власти того, что выпало на долю св.
Афанасия, а позже св. Иоанна Златоуста и многих других святителей, жертв государства.
В своих литературно-богословских и проповеднических творениях св. Василий выде-
ляется ясностью своих мыслей, диалектикой, чистотою своего языка и изысканностью
стиля, чем он, конечно, оправдал заслуженную славу своих афинских учителей.
§ 2. Литературные труды.
Точно установленную и потому бесспорную хронологию творений св. Василия опре-
делить невозможно; у нас в распоряжении меньше в данном случае определенных указа-
ний, чем, скажем, в писаниях св. Афанасия или Златоуста. Многое приходится датировать
с довольно большой приблизительностью; письма его распределяются на протяжении
почти всей жизни; некоторые труды не поддаются вообще никакой датировке. Посему
приходится ограничиваться одним распределением его произведений по отделам. Это де-
ление представляется следующим образом.
А. Труды по Священному Писанию.
Святитель Кесарии Каппадокийской не был экзегетом по преимуществу. Главные ин-
тересы его лежали в другом. Тем не менее, с его именем связано несколько экзегетических
произведений.
1. “Беседы на псалмы.” Существовали, по-видимому, и другие беседы, кроме дошед-
ших до нас. Согласно кардиналу Питра (“Analecta sacra”), в Катенах Никиты Ираклийско-
го существуют отрывки из недошедших бесед. В бенедиктинском издании творений св.
Василия напечатано 18 бесед, но, после критического анализа Garnier, принято думать те-
перь, что только 13 бесед на псалмы подлинны. Это беседы на псалмы: 1, 7, 14, 28, 29, 32,
33, 44, 45, 48, 59, 61, 114 [2]. Писал их св. Василий до своего епископства, т.е. до 370 г.
В этих толкованиях господствует нравственное применение псалмов к пониманию
более простого народа; иногда допускаются аллегорические отклонения; подчас оратор
36
останавливает свое внимание на историческом моменте, объясняет заглавия того или ино-
го псалма, или же обращается к грамматическому анализу текста.
2.
“Толкование на 16 глав пророка Исаии.” Оно не упоминается блаж. Иеронимом,
признавалось подлинным во времена св. Иоанна Дамаскина, но после позднейших крити-
ческих исследований, теперь уже не считается произведением св. Василия. Оно должно
было быть написано приблизительно в ту же эпоху (вторая половина IV в.), так как в нем
говорится об аномеизме, как о явлении новом, но ни стиль его, ни заимствования из Евсе-
вия не позволяют его причислить к произведениям св. Василия.
3.
“Беседы на Шестоднев.” Это, безусловно, самое замечательное из ораторских про-
изведений св. Василия в области толкования Священного Писания. Его относят к годам
ранним, во всяком случае до посвящения во епископа, т.е., как и Беседы на псалмы, до 370
г.
По своей форме, это девять бесед, произнесенных одна за другой непосредственно,
вероятно, в течение нескольких дней или одной седмицы, а иногда и по две в день. Произ-
несены они в период Великого Поста, как это явствует из некоторых намеков самого
проповедника (Бес. VIII, 8).
Вопрос об авторстве св. Василия не подвергался, кажется, никогда и никакому со-
мнению. Младший брат его, св. Григорий Нисский, подтверждает это лучше всего, так как
сам пытается дать продолжение неоконченному “Шестодневу” св. Василия. На Западе св.
Амвросий Миланский подражает в тезоименном своем произведении “Шестодневу” кеса-
рийского святителя.
Но наряду с этим возникает и другой вопрос. Если несомненно авторство св. Василия,
то этим не снимается проблема о зависимости его от других мыслителей. Принимая во
внимание, что эти беседы разбирают и толкуют одно из самых трудных мест Библии, так
как касаются вопроса о происхождении мира, с несомненностью должен встать вопрос об
источниках “Шестоднева.” Философская проблема космогонии разбиралась разными
мыслителями и по-разному. Какому же из них св. Василий отдал предпочтение ? Иными
словами, от кого он больше всего зависит ?
Об этом писалось в науке не мало. Одно предположение сменяло другое и, как теперь
кажется более правдоподобным, приходится признать влияния многих философов на
мысль св. Василия. В своем введении к новому французскому изданию “Шестоднева”
Stanislas Giet [3] дает основательный разбор этих возможных влияний. Прежде всего, ко-
нечно, напрашивается мысль о заимствовании св. Василием из “Тимея” Платона. Учение о
внемирной и вечной Причине, созидающей вселенную; разумность в творении; понимание
материи и пространства, и может быть, и другое. Но, как заметил правильно Giet, сущест-
вуют и различия между космогоническими воззрениями Платона и автора “Шестоднева,”
в частности, Демиург Платона отличен от Бога-Творца в нашем понимании, равно как и
учение о идеях, столь дорогое Платону, не нашло для себя отклика в “Шестодневе.” Доба-
вим от себя, что если, условно выражаясь, “софиологическая” проблема находила не раз
для себя истолкование в произведениях св. Григория Богослова, св. Григория Нисского,
псевдо-Ареопагита, св. Максима Исповедника и многих других писателей и учителей
Церкви, то для “Шестоднева” она как бы не существует. Автор ее не касается вовсе.
Что св. Василий был знаком с философией Плотина, подтверждается многими парал-
лелями в его догматических мыслях. Но было ли это влияние особенно большим в разби-
раемых беседах сказать с достоверностью трудно. Во всяком случае, Giet в своем крити-
37
ческом аппарате к французскому переводу приводит до десятка отдельных мест, стоящих
в известной близости к “Эннеадам.”
В свое время Cruice [4] настаивал на большей зависимости св. Василия от Аристоте-
ля, чем от Платона. Космологические, географические и натурфилософские воззрения
Аристотеля оказали несомненное влияние на мысль св. Василия.
Влияние стоиков также сказалось на составлении бесед на “Шестоднев”: значение
огня во вселенной, учение о “логосах,” понимание добра в общей телеологии творения.
Считалось одно время большим откровением в науке мнение Kari Gronau [5], что св. Ва-
силий больше всего зависел от комментария Посидония на “Тимей” Платона. Позже, J.
Levie [6] доказал, что в VII и VIII беседах влияние Посидония бледнеет перед влиянием
Аристотеля. Во всяком случае, подводя итог всему сказанному, надо признать, что св. Ва-
силий в этих беседах показал свою большую начитанность в писателях языческой древно-
сти. Помнить, конечно, надо, что его “Шестоднев” не есть философский трактат о космо-
гонии, а ряд проповедей на тему о творении мира, предложенных пониманию простых ве-
рующих, не углубляющихся в философские тонкости. Толкование первых глав книги Бы-
тия представляет особенные затруднения для испытующей мысли. Согласовать повество-
вание религиозного откровения с возможными возникающими философскими мыслями
очень не легко. Задача проповедника состояла в доступном мирянам объяснении. При-
держиваться одного только буквализма в толковании текста было бы ограничением зада-
чи; но, с другой стороны, углубляться в превыспренние спекуляции мысли значило бы
превратить амвон проповедника в кафедру профессора философии. Поэтому не следует
искать в “Шестодневе” св. Василия того, что проповедник себе не ставил в задачу. Во вся-
ком случае, эти проповеди касаются первый раз в истории Христианской мысли одной из
самых запутанных задач богословия. Своею попыткой св. Василий, как уже сказано было,
вдохновил позднейших писателей разбирать ту же тему.
Б. Труды догматико-полемические.
Если верить свидетельству блаж. Августина [7], то св. Василий должен быть автором
какого-то трактата “Против Манихеев.” Никто больше его не упоминает и никто не видал.
Таким образом, в списке чисто богословских трудов св. Василия должны значиться только
два его больших произведения: “Против Евномия” и “Книга о Святом Духе.”
4.
“Против Евномия,” или точнее, “Опровержение на защитительную речь злочести-
вого Евномия” было, как и предыдущие труды, написано в годы до епископства, вероятно,
в 363–365 гг. Оно состоит, и обычно так и издавалось, из пяти книг. Но работа позднейше-
го времени установила с бесспорностью, что только три первые книги принадлежат св.
Василию. Автором IV и V книг одно время предполагался Аполлинарий, но теперь наука
склонна считать их автором Дидима Александрийского [8].
Трактат св. Василия в опровержение ереси Евномия представляет собою произведе-
ние, значительно пережившее время своего написания. Тема, затронутая в нем и непра-
вильно понятая Евномием, есть тема имманентная Самому богословию. Евномиан больше
нет, произведение самого Евномия не сохранилось, но проблема им поставленная жива
для богословского сознания и по сей день. Это, если ее схематизировать, проблема позна-
ваемости Бога.
Некоторые исторические напоминания являются необходимыми. За четверть века
борьбы после Никейского собора чистое арианство, в сущности, уже не существовало.
Оно разложилось; Арий умер, его последователи или тоже сошли с исторической сцены,
38
или сумели замаскироваться и не привлекать внимания (Леонтий скопец, Евдоксий анти-
охийский, Урзакий, Валент, Секунд птолемаидский, Марий халкидон-ский, Патрофил
скифопольский и может быть некоторые другие). Но возникло новое течение, решившее
более последовательно проводить арианские идеи и сделать из его предпосылок выводы
крайние. Это и было евномианство, как крайне левая догматическая позиция в тринитар-
ных спорах.
Не входя в биографические подробности основателя этого течения, Аэция, и его да-
ровитого ученика, по имени которого течение и получило свое имя, Евномия, что собст-
венно относится к курсу истории церкви, укажем лишь на основные пункты этого бого-
словского мировоззрения.
а) Философским обоснованием евномианства признается Аристотель. Сам Евномий
думал, что ум в человеке не только есть часть божественного, но и не различен от божест-
венного духа. Это и позволяет Евномию говорить, что человек может вполне познать Бо-
жество. b) Таким образом, евномианство приходит к крайнему рационализму и является
крайним выявлением катафатического принципа в богословии. По верному замечанию
проф. А.А. Спасского [9], “в системе Евномия христианство теряло всякий религиозный
характер и обращалось в логическую схему отвлеченных понятий, в чистейший рациона-
лизм, который не заключал в себе ничего таинственного и с удобством мог быть подверг-
нут любым диалектическим операциям. В этом смысле справедливо замечание Феодорита,
что у Евномия теология превратилась в технологию.” с) Характерным для мировоззрения
Евномия является его пантеистический уклон в учении о Боге. Бог не есть живое существо
и, конечно, не может быть признан личным, поскольку Он характеризуется, как сущее то
το ον, а не как Сущий ο ων. Евномий определяет Бога как “Первое Нерожденное рождаю-
щее,” что есть перефразировка Аристотелева “одно движущее неподвижное.” d) Одно из
главных утверждений Евномия это неизменяемость Бога; как в Себе, так и в Своих каче-
ствах Бог самобытен, неизменен, нерожден, из чего и делается вывод, что Бог и не может
ничего передать из Своих качеств никому. Если бы Бог это сделал, то Он бы разложился
или соединился с кем-то, что нечестиво. Отсюда-то и произошло “аномейство,” т.е. уче-
ние о неподобии Сына, абсолютное Его различие от природы Отца, которая есть, как ска-
зано, нерожденность. Затруднение для полемики, кстати сказать, состояло, как это часто
бывает и в других случаях, в недостаточно разработанной терминологии, в частности в
неразличении понятий αγενητον — самобытность Бога и Его αγεννητον — нерожденность.
Из самобытности Бога, Его αγενησια, евномиане сделали вывод к Его нерожденности, к
αγεννησια Сына. Из крайних выводов евномианства произошли благие плоды для оконча-
тельного саморазложения арианства. Как последствия этой терминологической борьбы,
стали возникать и упомянутые в первой главе этой части “подобосущие” и “подобие во
всем.” е) Наряду с этими вопросами, имеющими прямое отношение к тринитарной теме и
особенно современными той эпохе, но значительно потускневшими в дальнейшей истории
богословской мысли, из евномианства вытекает еще одна тема, может быть, тогда во всей
своей философской глубине и не осознанная, но глубоко заложенная в этом споре, а потом
не перестававшая волновать человеческую мысль на протяжении и средних веков, да и
нашего времени. Это проблема Имени вообще. Обычно, при изложении евномианства на
эту сторону дела обращают внимания гораздо меньше, чем оно заслуживает.
Ведь, в сущности, вся полемика Евномия с Каппадокийцами привела именно к этой
теме. Крайний катафатизм Евномия поставил вопрос об именовании Бога, об Его опреде-
ляемости. Св. Василием был подчеркнут апофатический принцип в богословствовании.
39
Так называемые “запретительные именования” св. Василия, т.е. отрицательные именова-
ния (“безграничный,” “неопределяемый,” “непостижимый” и т.д.), являются обосновани-
ем всей последующей апофатики. Но, споря с Евномием о так называемых “примышлени-
ях,” св. Василий коснулся глубочайшего вопроса об именах вообще, об их происхождении
и их правильности.
Философские корни здесь лежат достаточно глубоко. Евномий, казалось бы, защища-
ет Платонову (“Кратил”) теорию имен. Законодатель имен, их автор — это Бог. Познавая
имя вещи, человек, таким образом, познает сущность самой вещи. По мнению проф. Спас-
ского, [10] Платонова теория имен не лежала в основе евномианства. Аристотелизм его
слитком бесспорен. К “Кратилу” Евномий пришел только позже в ответе на обличения св.
Василия, как это указывает св. Григорий Нисский в своей полемике с Евномием. “Кратил”
был только одним из способов аргументации, но не первичной основой евномианства. Как
бы то ни было, евномианство поставило вопрос о происхождении имени, т.е. вопрос, су-
ществуют имена φυσει или θεσει. Отсюда вся тема об именовании. Антиевномианская по-
лемика показала христианскому сознанию, что вопрос имени не одна только философская
подробность, не один из многих вопросов грамматики, языкознания, семантики, а вопрос
также и богословский. Оставляя в стороне эту тему, столь много, всесторонне, а иногда и
болезненно переживавшуюся в истории мысли, укажем лишь на то, что из писателей
древности один только Василий Селевкийский понял глубже других, в чем состоит самая
богословская сторона темы имени и именования.
По самому существу полемики с Евномием о неподобии Сына св. Василий ответил
своими тремя книгами “Опровержения.” Содержание первой книги сводится к тому, что
понятие “нерожденности” относится только к одному Отцу, но не к другим Ипостасям, и
не может быть распространено на самое понятие Божества. “Нерожденность” не может
быть определением сущности Бога. Во второй книге доказывается божественность Сына,
несмотря на Его “рожденность.” Содержанием третьей книги является доказательство
божественности Святого Духа.
5.
“Книга о Святом Духе, ко святому Амфилохию, епископу Иконийскому” является
вторым большим богословским произведением св. Василия. Повод к его написанию имеет
свою историю, позволяющую точно датировать этот труд и выяснить современную ему
богословскую обстановку. Во время одного богослужебного собрания в Кесарии Каппа-
докийской в честь св. мученика Евпсихия, т.е. 7 сентября 374 г., св. Василий позволил се-
бе произносить доксо-логическую формулу по-разному. То он говорил, как к этому народ
и был приучен: “Слава Отцу, через Сына, во Святом Духе,” то “слава Богу Отцу с Сыном
и со Святым Духом.” Такое изменение привычной славословной формулы внесло немалое
смущение среди верующих. В то время, исполненное напряженной борьбы за идею Свя-
той Троицы и за словесные выражения ее, народ готов был во всяком новом выражении
видеть покушение на догматическую вольность, на вероисповедную неточность, следова-
тельно, на источник скрытого лжеучения. Присутствовавший при этом богослужении друг
св. Василия, св. Амфилохий, обратился к нему с недоумением и просил соответствующих
разъяснений. Св. Василий дал их в этом трактате, который и носит название “Книги о
Святом Духе.” Произведение это начато было писанием тотчас после 7 сентября 374 г. и
закончено было, как нам свидетельствует письмо 231-е, в конце следующего 375 года. Та-
ким образом, оно является одним из поздних творений св. Василия, уже епископа, когда
ему было, следовательно, 46 лет.
40
Книга, по-видимому, самим автором, разделена на 30 глав и, кроме того, на 79 разде-
лов. Значение ее бесспорно велико, так как, кроме упомянутых прежде четырех писем св.
Афанасия к Серапиону и произведения Дидима Слепца о Святом Духе, это есть одно из
самых важных пневматологических произведений христианской древности. Для всякого
православного читателя оно особенно ценно и по самой теме, и по высказанным в нем
мыслям. Важно отметить то, что в этом произведении автор дает непреложное указание на
древность евхаристической молитвы призывания Святого Духа для освящения Даров. По-
путно с этим, следует отметить и то, что св. Василий пользуется здесь доводами от литур-
гического богословия, призывая в свидетели своего мнения богослужебные выражения.
Изложение этой книги будет дано ниже, при разборе тринитарных воззрений автора; здесь
же следует сказать, что оно не было совсем посвящено вопросу чисто специальному об
исхождении Святого Духа от одного только Отца, а не и от Сына, так как тогда эта тема и
не возникала в богословском сознании.
В. Слова, похвальные речи и беседы.
Св. Василий был и оратором — несколько иного типа, чем св. Златоуст или св. Гри-
горий Богослов. Выше были отнесены в особый раздел его истолковательные слова на
псалмы и на “Шестоднев.” Среди других его слов и бесед можно, конечно, было бы выде-
лить те его ораторские произведения, в которых он так или иначе объясняет Писание, но
этот момент не является в них преимущественным и единственным, почему они будут
упомянуты в настоящем разделе. Сюда, прежде всего, следует отнести самую раннюю его
проповедь на начало книги Притч, произнесенную по рукоположении во пресвитера, т.е.
около 362 года. Таковой же является и беседа на Второзаконие 15:9; сюда же относится и
беседа на Евангелие от Луки 12:18: “разорю житницы моя и созижду новыя” и некоторые
другие.
6.
Отдельное место занимает его “Слово к юношам о пользе чтения книг языческих.”
Поводом к его написанию послужила забота св. Василия о воспитании порученных его
попечению двух его племянников. A. Puech относит ее к трактатам; причина ее составле-
ния вряд ли позволяет думать, что она была ораторским произведением; это, скорее, некое
письменное увещание, озаглавленное “Словом.”
7.
Общее число слов, похвальных речей и бесед св. Василия теперь принято опреде-
лять 24-мя, столько, сколько их напечатано в бенедиктинском издании. Их содержание
весьма разнообразно. Тут, как уже только что сказано, встречаются беседы истолкова-
тельного содержания; некоторые являются похвальными словами в честь мучеников (Вар-
лаама, Гордия, Маммы, сорока севастийских мучеников), другие произнесены по случаю
пожара, засухи или против неумелого пользования богатством: ряд бесед направлен про-
тив пороков (гнева, пьянства, зависти); XIII беседа посвящена крещению; IX беседа гово-
рит о том, что Бог не является виновником зла; беседу XXIV можно было бы при желании
отнести и к догматическим произведениям, так как она направлена против савеллиан, ари-
ан и аномеев. Таким образом, в своих ораторских трудах св. Василий откликается на са-
мые разнообразные темы.
Г. Аскетические труды.
Великий каппадокийский святитель — наряду с острой догматической темой, кото-
рой он отдал дань, как мы видели, в книгах “Против Евномия” и “О Святом Духе,” а также
и в обширной до нас дошедшей переписке — много трудов положил и на устроение мо-
41
нашеской жизни и на писания аскетико-нравственные. Как сказано уже было, он — снача-
ла под руководством Евстафия Севастийского, а потом и самостоятельно — много потру-
дился в области упорядочения монашеской жизни в своей области. В этом разделе его
трудов мы встречаем и рассуждения о монашеской жизни, и собранные им воедино осо-
бые Правила монахов. Недаром католики называют все восточное монашество “базилиан-
ским орденом.” Не будучи “орденом” по существу, оно, тем не менее, живет по духу пра-
вил св. Василия.
О трудах св. Василия в области аскетико-нравственной говорят многие мужи древно-
сти и его современники, но составить себе ясное и бесспорное представление о том, что
им было известно по сравнению с до нас дошедшими произведениями в этой области,
весьма трудно. Св. Григорий Назианзин упоминает “писанные и неписанные правила для
монахов” (“Похвальное слово св. Василию,” § 34), блаж. Иероним упоминает какое-то
“Аскетическое произведение” [11], какое-то тоже “Аскетическое слово” упоминает исто-
рик Созомен [12], какие-то “Установления монашеские” переводил Руфин. Ученый книго-
люб, патриарх Фотий, знает аскетические писания св. Василия в двух частях, в форме во-
просо-ответов [13]. Из всего этого трудно составить себе ясный взгляд на писания св. Ва-
силия в области монашеско-нравственной. То, что теперь издается под именем кесарий-
ского архиепископа, не всем представляется подлинным.
8. “Предначертание аскетическое.” Из того, что патриарх Фотий не упоминает такого за-
главия, еще нельзя делать безусловного вывода о неподлинности, но стиль, по мнению
науки, не внушает также доверия в его достоверности [14].
9. “Аскетическое увещание к отречению от мира и к духовному совершенству.” Стиль вы-
зывает известные сомнения в подлинности [15].
10. “Слово о жизни аскетической” подвергается тем же сомнениям [16].
11. “Сборник нравственных правил” (“'Ηθυκα”) [17]. Они предваряются двумя словами:
“О суде Божием” и “О вере.” Самих правил содержится 80. Они относятся и к вопросам о
таинствах, и к закону Моисея, и к Евангелию. Говорится в них о жизни клириков и мирян.
Каждое такое правило подтверждается ссылками на Священное Писание.
12. “Два аскетические слова” следуют за этими правилами, и об их подлинности высказы-
ваются те же сомнения и на тех же основаниях [18].
13. “Обширные правила,” числом 55 [19].
14. “Сокращенные правила,” числом 313.
15. “Сборник епитимий.”
16. “Аскетические постановления.” Подлинность этих двух последних сборников реши-
тельно отвергается [20].
Как в обширных, так и в сокращенных “Правилах” не следует искать иноческого устава в
настоящем смысле этого слова, как хотя бы в правилах св. Венедикта или позднейших
правилах западных орденов. Они составлены тоже по типу “вопросо-ответов” и носят, та-
ким образом, характер скорее катехитический, чем узаконенного монашеского Типикона.
В них немало увещаний, иногда встречаются мысли философские. Во всяком случае, их
нельзя рассматривать как кодифицированное уложение “ордена базилиан” [21].
Д. Литургические труды.
42
17. “Литургия,” связанная в традиции церковной с именем св. Василия Великого,
представляет в теперешнем своем виде весьма разработанный чин евхаристического бого-
служения, который, конечно, не может полностью принадлежать времени св. Василия.
Многочисленные и разнообразные дополнения и нарастания принадлежат гораздо более
позднему времени. Несомненно, что основное ядро евхаристического канона и общая
структура всего чина восходят ко временам самой глубокой древности, т.е. ко времени
жизни св. Василия. Но требуется большая, кропотливая и долгая работа критической
оценки всего текста, чтобы прийти к окончательным и бесспорным заключениям о време-
ни возникновения того или иного текста или подробности в чинопоследовании. Основа-
ние этому положено, и основание исключительно добросовестное и серьезное, в капи-
тальной докторской диссертации проф. Греческого языка и Санскрита СПБской Д. Акад.
прот. М.И. Орлова, “Литургия св. Василия Великого. Вводные сведения.” СПВ, 1909, стр.
XIV + LXXXVII + 412.
Превосходное, даже художественное по внешнему виду и исключительно высокое в
научном отношении, это сочинение о. Орлова далеко превосходит по своим качествам все,
что в то время было издано в области литургики на Западе (напр. труды Swainson’a,
Brightman’a). Автор использовал многие десятки греческих и славянских рукописей ли-
тургии св. Василия, сравнил их самым строгим критическим образом, прекрасно издал и
объяснил.
Е. Переписка.
18. “Письма.” В бенедиктинском издании творений св. Василия собрано 365 писем. В
Патрологии Migne’a напечатано 366 писем. Конечно, это большое число должно быть
значительно уменьшено при разборе этой корреспонденции, так как в него попали и пись-
ма не самого св. Василия, а писанные к нему; кроме того, некоторые письма явно по
ошибке попали в эту коллекцию, так как принадлежат лицам, жившим в более позднее
время. Очень большая заслуга в деле критического изучения и разбора переписки св. Ва-
силия принадлежит abbй Bessiиres [22].
Эта переписка [23] представляет собою материал высокой ценности для изучения и
самого св. Василия и той эпохи, в которой он действовал. Среди этих писем находятся
чисто личные записки к близким друзьям или родственникам, встречаются послания к со-
братьям епископам по тем или иным вопросам церковной жизни; немало писем по вопро-
сам частным о защите кого-нибудь от притеснений властей, о благотворении и пр. Пере-
писка св. Василия в большой мере дополняет и его богословские труды. Так называемое
38-е письмо к брату, св. Григорию Нисскому, особенно важно по разбираемым в нем раз-
личиям между выражениями “сущность” и “Ипостась.”
Небезынтересно отметить, что письма эти сохранились для будущих поколений от-
части благодаря дружбе св. Григория Богослова, который составил первый сборник копий
писем св. Василия [24].
§ 3. Тринитарное учение.
В борьбе за догмат Святой Троицы Каппадокийцы и, в частности, св. Василий Вели-
кий продолжили дело, завещанное им св. Афанасием. Они исходили из Никейского сим-
вола веры и непреложно почивали на понятии “единосущия.” Их деятельность была пре-
имущественно работою терминологическою. Надо было установить точное содержание
“сущности” и “Ипостасей.” Выше было сказано, что для св. Афанасия терминология была
43
во многом не ясна. В его время можно было себе позволить смешивать эти понятия. “Ипо-
стаси” понимались в смысле латинской “субстанции,” что было буквально верным пере-
водом слова. Каппадокийцы поставили себе задачей уточнение этих понятий и выполнили
свое задание прекрасно. Отметить в данном случае, однако, следует, что можно заметить
известную методологическую разницу между св. Василием и св. Афанасием. Св. Василий
позволял себе иногда, если не отступления от понятия “единосущия,” то, во всяком слу-
чае, готов был допускать и терминам, близким к “единосущию,” известные права на суще-
ствование. Он допускал даже выражение “подобие по сущности,” при условии непремен-
ного добавления “без какого бы то ни было различия” (Письмо 9). Тут конечно, не было
никакого компромисса в смысле догмата, но лишь известный тактический прием [25].
Чтобы составить себе ясное представление о тринитарном учении св. Василия, надо
обратиться к его двум большим трудам “Против Евномия” и “О Святом Духе,” дополняя
их, там, где это нужно, и соответствующими местами из его переписки.
В основе всего его богословия лежит принцип апофатический. Это легло в основание
его полемики с Евномием. “Сущность Божию знают только Единородный Сын и Святой
Дух, мы же возводимы делами Божиими, и из творений уразумеваем Творца и познаем
Его премудрость и благость” (“Против Евномия,” I). “Ко спасению приводит нас не иссле-
дование: что такое Бог, но исповедание,что Бог есть” (там же). Если Евномий учил, что
сущность Божия есть Его “нерожденность,” то св. Василий учит о том, что “сущность не
есть что-либо из непринадлежащего Богу, но самое бытие Божие.” “Сущность Божия не-
рожденна, — согласен признать св. Василий, — но не сказал бы, что нерожденность есть
сущность” (там же). Ни одно имя не может выразить сущности Божией. “Какая гордость
думать, что найдена самая сущность Бога всяческих.” Аврааму, Исааку и Иакову Бог не
открыл Своего имени, а Евномию, по-видимому, не только имя, но и сущность Свою от-
крыл Бог. Точно так же невозможно считать, что “порождение” есть характер сущности, а
показывает лишь отношение Рожденного к Родившему, т.е. соотношение свойств, а вовсе
не самую самостоятельность” (“Против Евномия,” II). Вечность не то же, что и безначаль-
ность: нерожденный это тот, кто не имеет никакого начала себя и причины; а вечный тот,
кто по бытию — прежде времени. Поэтому Сын, хотя не есть нерожденный, но однако,
вечен.
Надо было постараться точно определить взаимоотношение понятий “сущности” и
“Ипостасей .” “Сущность” есть общее понятие всякого бытия; “Ипостась” — понятие ин-
дивидуального бытия, конкретной реальности. Взаимное отношение их можно опреде-
лить, как отношение “родового” к “личному,” специфическому. Человек есть “усия,”
“сущность,” Павел есть “Ипостась” [26].
Отличительным свойством Ипостаси, ее свойством является то, что обеспечивает ей
самостоятельное бытие. “Сущность,” “усия” есть бытие вообще; “Ипостась” есть опреде-
ленное бытие, “бытие чем-то,” окачествованное существование. Это все философски вос-
ходит к Порфирию, и, таким образом, каппадокийская терминология является в каком-то
смысле христианским оправданием неоплатонизма. Недостатки такого определения будут
указаны ниже. Важно в данном случае то, что мысль св. Василия не может примириться с
употреблением в тринитарной терминологии выражения “одна Ипостась.”
“Таким образом ты приходишь к понятию “Трех,” — пишет св. Василий. — “Гос-
подь, Который установляет, Слово создает и Дух утверждает” [27]. “Один только Бог
Отец, от Которого все, и Один Господь Иисус Христос, через Которого все” [28]. “Отец —
основная причина, Сын — зиждительная, Дух — совершительная” [29].
44
Такими ясными выражениями св. Василий решительно отметает какое бы то ни было
савеллианство. Три Ипостаси не суть какие-то “силы” или “модусы” Отца. С другой сто-
роны, его мысль далеко опередила какой бы то ни было субординационизм III в. “Вы ска-
жете, может быть, что Сын подчинен по числу Отцу, а Дух — Сыну; или вы, быть может,
за одним только Духом признаете эту подчиненность в числе ? Если вы в самом деле под-
чиняете численно Сына, то вы возобновляете старое нечестие, а именно: неподобие сущ-
ности, умаленность порядка, последствие в рождении [30].
В догматическом языке св. Василия заметно, таким образом, решительное движение
вперед по сравнению с св. Афанасием. При большей образованности своей и начитанно-
сти, он привлекает философскую мысль внехристианскую и дает большую гибкость и яс-
ность учению о Святой Троице. Болотов правильно отметил, что св. Василий из понятия
Логоса не делает тех заключений, какие встречаем у Афанасия, что без Слова Бог был бы
“бессловесен.” Василий предпочитает название Сын, в котором усматривает прямое ука-
зание на отношение Его к Отцу. Троица, по учению св. Василия, конечно, есть конкретное
единство, “монас,” но нельзя не признать и того, что Отец, Сын и Святой Дух ставятся у
него конкретнее, чем у Афанасия [31].
Какое же выражение св. Василий предпочитает для определения того, кто же это:
Отец, Сын и Дух ?
В то время приходилось выбирать, как более удачное, или “Ипостась,” или “лицо”
(persona, προσωπον). Первое выражение было больше по смыслу греческого языка, чем
второе. Правда, св. Ипполит пользовался выражением “лицо” в применении к Святой
Троице (“Contra Noetum”). Со времени св. Григория Нисского оно займет свое законное
место в богословском языке Востока. Но св. Василий его явно избегает. Προσωπον для не-
го означает “форма” [32]или, чаще, “лицо” в смысле “лик,” “физиономия” [33]. Оно упот-
ребимо в этом случае, как “пасть на лицо,” “говорить лицом к лицу” и под. “Лицо” же в
смысле “Ипостаси” вообще, или “Ипостаси Святой Троицы,” мы находим сравнительно
редко [34].
Для богословского слуха св. Василия оно имело какой-то савеллианский привкус,
смысл чего-то случайного. Посему он предпочитает “Ипостась” [35].
Иногда он говорит вместо “лицо” или “Ипостась” для обозначения, например, Петра,
Павла или Иоанна: ο καθ εκαστον, т.е. местоимение “всякий” с членом определителем [36].
В частности, в отношении к пневматологическому учению св. Василий сделал боль-
шой шаг вперед. Он указал и подчеркнул особое свойство Духа, Его “Святыню.” Благода-
ря Ему — сердец восхождение, немощных — руководство, труждающихся — совершен-
ство. Он просвещает очищающихся от всякой скверны и делает их духовными через при-
общение Ему [37].
“Благодаря Ему совершается наше уподобление Богу и через Него мы становимся Бо-
гом” [38].
Жизнь Духа — в освящении, в таинствах. Отсюда ясно, что Духа мы познаем не ло-
гически, не дискурсивно, а лишь сакраментально. Древняя Церковь не столько писала
трактаты о свойствах Святого Духа, сколько жила в Нем. Стяжание Духа, создание нас
Его храмом, обителью Святой Троицы, — вот заветы, которые можно почерпнуть из кни-
ги св. Василия о Святом Духе. Опытное, мы бы сказали, “экзистенциальное” познавание
Духа определяло атмосферу тогдашних споров о Святом Духе и о Святой Троице. Не
мудрствование о Духе, а духовная жизнь. В частности, трактат о Святом Духе важен и по-
45
тому, что устанавливает древность призывания Святого Духа при всяком тайнодействии
[39].
Любопытно, что в “Беседах на Шестоднев” св. Василий обращается к сравнительному
языкознанию [40]. Объясняя, что значит, что Дух носился над бездною, он упоминает “не-
коего Сирийца” (возможно, что это св. Ефрем), который ему объяснил, что на сирийском
(скажем вообще, на семитических языках) “дух,” (“ruah”) — женского рода, и что Дух,
следовательно, носившийся над бездной, “согревал” и “оживотворял” природу вод, по-
добно птице, сидящей на яйцах.
В начале этого параграфа было сказано, что каппадокийская терминологическая ра-
бота исходила из никейского понятия “единосущия.” Следует, однако, отметить, что по-
нимание “единосущия” в середине и второй половине IV в. было все же несколько иное,
чем понимание св. Афанасия. Это правильно отметил проф. А. Спасский [41]. У св. Афа-
насия вся сущность Божия отожествлялась с одним Отцом, что и дало понятию “единосу-
щия” односторонее толкование, более соответствующим выражением для которого было
бы µονουσιοσ или ταυτουσιοσ. В годы непосредственно после Никейского собора, сподвиж-
ники св. Афанасия могли из “единосущия Сына с Отцом” делать вывод и о рождении Сы-
на “из сущности Отца.” При уточнении у Каппадокийцев понятия “сущности,” как “обще-
го всему Божеству,” так говорить о рождении Сына было уже невозможно. В этом — из-
вестный шаг вперед на пути к уточнению тринитарных терминов.
Наряду с этим надо отметить и большую смелость отцов Каппадокийцев. Для уясне-
ния своих терминов и для их обоснования, они с великим дерзновением обратились к
мысли внехристианской. Не только понятие “сущности,” как “общего,” а “Ипостаси,” как
индивидуального, но и все вообще учение об Ипостаси, в частности об Ипостаси Святого
Духа, почивает на философии Плотина. “Эннеады” настолько широко использованы св.
Василием в его книге “О Святом Духе,” что параллелизм оборотов и определений, в част-
ности в IX главе, бросается в глаза [42].
Если, поэтому, св. Афанасий мог прямо говорить: “Ипостась есть сущность и не иное
что обозначает, как самое существо” [43], то, благодаря большей точности, св. Василий
такого утверждения сделать уже не должен. Признавая указанное усовершенствование в
терминологии св. Василия по сравнению с самим св. Афанасием и его эпохой, надо не по-
бояться отметить и слабые стороны его словаря.
1) Прежде всего, как это и было указано раньше, св. Василий был очень осторожен в
своих высказываниях и предпочитал не заострять некоторых слишком болезненных под-
робностей. Он был большим тактиком и умел быть очень политичным там, где ему это
казалось более пастырски-педагогячным. Он готов был стоять на линии александрийского
собора 362 г., допускал, наряду с выражением “единосущный,” также и “подобный во
всем,” при условии добавления “безо всякого различия.” Это историки хотят объяснить
соображениями так называемой “икономии,” т.е. большой широты в приятии известных
выражений, лишь бы можно было этим не отпугнуть некоторых.
2)
Эта же осторожная “икономия” особенно заметно выявилась в его книге “О Святом
Духе.” Историки обратили внимание на бросающийся в глаза факт: в книге, написанной с
целью защиты божественности Святого Духа и в опровержение мнения о Его якобы твар-
ности, Дух Святый ни разу не назван Богом. Он, конечно, ставится автором неизмеримо
выше ангелов, других тварных духов, но Богом Он не называется. Вне всякого сомнения,
что св. Василий верил в божественность Святого Духа, раз он крестил “во имя Отца и Сы-
на и Святого Духа,” воздавал славословие Святому Духу наравне с Отцом и Сыном, при-
46
писывал Святому Духу освятительную и совершительную силу. Он говорит, что Святой
Дух “восполняет многохвальную блаженную Троицу” [44], он называет Его “божествен-
ным Духом” [45], но тем не менее ни разу не сказал в этом пневматологическом трактате:
“Дух Святый есть Бог.” Это не небрежность и не случайность, а просто все та же иконо-
мия, та же боязнь отпугнуть некоторых, колеблющихся или не утвержденных еще в вере,
слишком решительным исповеданием. Введение доминиканца Benoit Pruche к упомянуто-
му французскому переводу [46] это прекрасно показывает и дает необходимое объяснение
этой осторожности и возможных ее границ.
3)
Еще одна терминологическая неточность св. Василия: он не отличает “сущности”
от “природы” и употребляет эти термины с безразличием, поражающим наше богослов-
ское сознание. “Сущность” ведь есть постоянный и неизменяемый субстрат бытия, а
“природа” есть совокупность его существенных свойств, выражающихся во внешнем про-
явлении [47].
4)
В желании противопоставить безразличию св. Афанасия к употреблению терминов
“сущность” и “Ипостась,” св. Василий, а за ним и другие Каппадокийцы, определили
“сущность,” как общее, а “Ипостась,” как индивидуальное или, что то же, как “родовое” и
“конкретное.” В этом — шаг вперед, но, как с основанием отметила научная критика, и
свое слабое место. Если таково различие между этими двумя основными тринитарными
терминами, то надо признать необходимое метафизическое предположение, что “общее”
(т.е. природа или сущность) не имеет своего отдельного бытия и осуществляется только в
частном. Природа, как совокупность известных признаков, может быть только умопости-
гаема, но свое реальное выражение находит она только в отдельном. Иными словами, там,
где нет частных видов, не может быть и речи об общей природе [48].
В этом, по всей вероятности, лежит какая-то неизбежная слабость человеческой мыс-
ли, в частности мысли, покоящейся на философии Аристотеля. Это еще раз выявится в
истории догматической мысли в V в., когда несторианская доктрина, исходя из Аристоте-
ля, т.е. из его учения о конкретной реальности, не могла принять “человечества,” “челове-
ческой природы” вне конкретного ее носителя. Из этого именно и произошла несториан-
ская неизбежность разделения Богочеловека на двух субъектов, Сына Божия и Сына Да-
видова (или человеческого). Человеческая природа ими была мыслима лишь в конкретном
ее носителе, а в данном случае, в человеке Иисусе.
§ 4. Космология
Учение св. Василия о мире изложено в его девяти беседах “На Шестоднев.” Это —
доступное для широких слоев простого народа объяснение I главы кн. Бытия, а не научно-
апологетический труд. На эту главу Бытия написано очень большое число толкований. До
св. Василия касался этой книги Ориген; “Шестоднев” св. Василия вдохновил и св. Амвро-
сия Миланского писать на ту же тему; толковали эту главу и св. Иоанн Златоуст, и Севе-
риан Гавальский, и Василий Селевкийский; позже напишет свой “Шестоднев” св. Анаста-
сий Синаит. Метод объяснения избирался писателями соответственно их склонностям: у
некоторых, аллегорические приемы почти совсем уничтожали исторический смысл биб-
лейского повествования (Филон, Ориген); у других (большинство), преобладал букваль-
ный подход к тексту; св. Анастасий уклонился к типологии.
Многих ученых неоднократно соблазняло стремление “согласования” библейского
рассказа о творении с данными науки и с доводами разума. Это почти всегда рискованно и
бесплодно. Не потому, что современные достижения науки знают больше, чем Моисей,
47
или что доводы ученых колеблют достоверность библейского повествования, а потому что
Шестоднев Моисея есть религиозное сказание, а не научное исследование о происхожде-
нии мира. Посему, всякая попытка такого согласования обречена на неудачу; точно так же
неверно пользоваться текстом книги Бытия для целей апологетических.
На этом основании, св. Василий и не имел в виду писать апологетический трактат. Он
обращается не к философам языческим, а к верующему народу. Языческих философов он
кое-где упоминает [49], но не считает нужным вступать с ними в пререкания, так как ни
одно из их утверждений не оставалось долго бесспорным, а объявленное несостоятельным
вынуждено было уступить место следующему. Такой взгляд на философию не помешал,
как сказано выше, св. Василию быть самому под очевидным влиянием и Платона, и Поси-
дония, и Аристотеля.
Достоверность повествования книги Бытия почивает для оратора в том, что Моисей
— автор книги, сподобился исключительных откровений от Бога и “целых сорок лет в
Эфиопии предавался умозрению (теории) о существующем мире” [50]. Это отношение к
Моисею полезно сопоставить с отношением к нему и младшего брата св. Василия, св.
Григория Нисского в его “О жизни Моисея.”
Посему рассказ книги Бытия принимается св. Василием в его буквальном смысле. К
аллегорическому способу толкования, к которому иногда он позволял себе обращаться, св.
Василий в данном комментарии относится осторожно, чтобы не сказать — отрицательно.
Четыре раза в этих Беседах он намекает на возможность аллегорического подхода, но от-
метает его [51].
Толкует св. Василий, конечно, не по еврейскому тексту, а по переводу Семидесяти.
Иногда, впрочем, он дает указания и на возможные разночтения в переводах Аквилы, а
может быть Симмаха или Феодотиона [52].
В основу всего толкования св. Василия легло убеждение в тварности этого мира. Во-
прос о предсуществовании этой вселенной в Предвечном Совете Божией Премудрости,
вопрос о добытийственном существовании мира он не затрагивает совсем. Начинается
объяснение именно с понятия о тварности. Этим он противопоставляет нашу космогонию
космогонии языческих философов. Он прежде всего и устанавливает в первой беседе два
основных принципа: а) сотворенность мира и b) его начало во времени.
Много раз в своей первой беседе оратор возвращается к библейскому стиху “в начале
сотвори Бог,” чтобы показать своим слушателям, что мир не вечен. Он считает вместе с
тем полезным обратить их внимание и на то, что такое это “начало.” Слово это может оз-
начать: 1) первое движение, 2) основание, 3) искусство или мудрость для художника, и
наконец, 4) конечная цель, которая тоже может послужить в наших поступках неким ос-
нованием. В каком же смысле это слово звучит у бытописателя? Начало ведь неделимо и
непротяженно, говорит св. Василий и допускает в “начале” творения не какой-то “первый”
момент и не хронологическое вообще понятие, а некую совокупность. Он ссылается и на
перевод Аквилы: “Бог сразу создал небо и землю” [53].
Настаивая на сотворенности мира во времени, св. Василий, таким образом, подошел и
к проблеме самого времени. То, что в своем месте было сказано о затруднениях Оригена в
этом вопросе, имеет то же значение и для св. Василия. Определения времени он, конечно,
дать не может, да и не собирается определять то, “чье прошедшее уже не существует, бу-
дущее еще не настало, а настоящее ускользает от нашего чувства (sic !), прежде чем оно
могло бы быть познано” [54]. Время, по-видимому, связано с тварным началом, так как
“прежде происхождения этого мира было некое состояние, доступное внемирным силам:
48
сверхвременное, вечное, беспрерывное” [55]. Мир имеет начало во времени (или со вре-
менем), он неизбежно будет иметь и свой конец [56]. В этой связи оратор находит нужным
привести пример круга, начало которого ускользает от нашего чувственного восприятия
[57]. Невольно вспоминается учение стоиков о вечном круговращении. Надо вспомнить
все, что было сказано о времени и вечности в связи с учением Оригена. Св. Василий в
этом контексте считает нужным пустить полемическую стрелу в мудрецов, “смеющихся
над нашим учением о конце этого мира и возрождении века” [58].
Тут же оратор не счел возможным уклониться и от вопроса, почему же Моисей о пер-
вом дне творения выразился не как именно о “первом,” но как о “едином.” “И бысть вечер
и бысть утро, день един” [59], тогда как о следующих днях творения сказано: второй, тре-
тий и т.д. Может быть, Моисей обозначил так круговращение двадцати четырех часов, со-
ставляющих именно один день; или, быть может, оборот неба от одного знака (зодиака) до
того же знака совершается в один день; “или, скорее, тут некий неизреченный смысл: соз-
давая природу времени, Бог дал ему длительность дней, как мерило и знак. Бог заповедал
седмице вращаться вокруг самой себя для исчисления движения времени, а одному дню
заполнить седмицу, возвращаясь постоянно семь раз на самого себя. Таков образ круго-
вращения (цикличности): оно начинается с самого себя и в самое себя возвращается. Это
же есть и свойство вечности: возвращаться на самое себя и никогда не прекращаться. Точ-
но так же и начало времени называется не первым, но одним днем. Моисей обозначает
этим сродство времени и вечности. И если Писание нам говорит о веках веков, оно не счи-
тает эти века, как первый, второй, третий; это, скорее, различие в разнообразии состояний
и вещей, а не границы и пределы и последования веков…” И далее оратор ссылается на
прор. Иоиля, 2, 11:“День Господень велик и ясен,” или на прор. Амоса, 5, 18:“Зачем вы
ищете день Господень, он тьма, а не свет.” Это же и восьмый день, ибо он вне времени
недели (седмицы). Посему сказать “день” или “вечность” это одно и то же. “Если назвать
это состояние “днем,” то только един день, а не многие; если же назвать его вечностью, то
она единственна, а не множественна… День один образ вечности” [60].
К этой же мысли св. Василий возвращается и в своей “Книге о Святом Духе,” гл.
XXVII: “день один — он же и восьмый и он обозначает этот поистине единственный и
восьмый день, о котором говорит псалмопевец (Пс. 6 и 12), а это то состояние, которое
будет после времени, т.е. день непрестающий, невечерний, век нестареющий.”
Как бы то ни было, св. Василий ощутил, так сказать, проблему времени и вечности,
но, конечно, не смог ее философски разрешить. Для этого еще не настала благоприятная
обстановка и состояние умов не дозрело.
Оставим в стороне натурфилософские рассуждения св. Василия. Они соответствуют
его эпохе, приноровлены к пониманию слушателей того времени, но не представляют со-
бою особого интереса богословско-философского. Интереснее другое, а именно воспри-
ятие созданного мира, как некоего огромного целого, связанного воедино союзом дружбы
и взаимной гармонии. Самые удаленные друг от друга части вселенной соединены между
собою некоей симпатией [61]. Тут сказалось лишний раз влияние и Посидония, да и само-
го “Тимея” Платона, на который Посидоний дал свой комментарий.
Интересно и учение св. Василия о разумных законах природы. Но предварительно
важно понять, что автор останавливается и на вопросе происхождения зла. Оно не безна-
чально (т.е. не несозданно), но оно и не создано Богом. Зло вообще не есть “некая живая и
одушевленная сущность, но состояние души, противное добродетели” [62]. Зло не имеет,
следовательно, субстанциального бытия, а является лишь лишением добра, умалением
49
его. Здесь явно влияние Плотина [63]. Но св. Василий вносит существенно важную мысль:
мы называем многое злом, как напр. болезни, бедность, лишения, смерть и под., но все это
не есть зло в настоящем смысле слова, так как эти испытания могут послужить и источни-
ком для добра [64].
В основе всей космологии св. Василия лежит твердое убеждение в разумности или,
лучше сказать, “логосности” мироздания. Этот термин имеет свое оправдание и станет ха-
рактерным не для одного только св. Василия, но и для почти всех последующих отцов. “В
глаголах Божиих” да будет свет,” “да будет твердь” содержится нечто большее. Слово
Божие не ограничивается только простым приказанием, но в нем и некая разумная причи-
на, по которой устрояется твердь. Созидается мир Словом (Логосом) Божиим [65]. Творец
рассудил, что все в мире прекрасно, “вся добро зело,” но эта “красота сознается по смыслу
(по логосу) создания” [66]. Этот именно “логос создания” можно было бы передать в пе-
реводе и как “закон творения” или “закон природы.” И вот в этом именно смысле особен-
но важно предпочтение, отдаваемое автором понятию “логоса,” как “смысла” или “разум-
ности.” По-гречески, конечно, можно сказать и “закон природы” (νοµοσ φυσεωσ), что св.
Василий иногда и делает [67], но тем не менее он предпочитает чаще говорить об этих
“логосах” природы или творения.
Эти “логосы” разбросаны по всей вселенной, проникают ее, заложены в каждой ее
части, являются основанием этих составных частей вселенной и их осмысливают, т.е. де-
лают все целое и все части его в отдельности “логосными.” Отдельные части тварного ми-
ра, как роса, иней, холод, жар, хвалят Творца (согласно Даниила, 3, 64–67) соответственно
вложенным в их бытие “логосам” [68]. Каждое существо исполняет в творении некий свой
“логос” [69], а врожденный “логос” (разум) человека достаточен для предотвращения па-
губы от человека, почему человек своим “логосом” различает опасность [70]. Влага, на-
пример, распространенная по всей вселенной, действует по тому же самому (ей данному)
разумному, “логосному” началу [71].
Животные — бессловесны, неразумны, или буквально: “безлогосны” [72]. Это не зна-
чит, что они лишены этого разумного, “логосного” начала, но что у них нет разума (лого-
са), как познавательной способности. Человек же почтен разумом (логосом) [73], и свой-
ство человеческой природы есть разумность [74]. Отсюда интересен вывод и для нашей
гносеологии и теологии. “Бог, Создатель великих вещей, дает нам и разумение истины во
всякой вещи, чтобы мы могли восходить от видимых вещей к познанию невидимого” [75].
Это является обоснованием символического реализма святых отцов, которое особенно яр-
ко выявится у св. Максима Исповедника.
Существует, следовательно, известное сродство, даже некая “конгениальность” меж-
ду человеком и всей тварной природой. Вселенная создана Логосом Божиим, Его отблески
разбросаны во всей вселенной и ее пронизывают; наиболее близкий к Божественному Ло-
госу отблеск Его есть логос человеческий, который и руководит им в опознавании этих
тварных логосов, а через них — к восхождению к Прототипу этих “логосов,” к Логосу
Ипостасному, к Богу. Стоическое учение о семянных логосах просветилось в устах
кесарийского святителя в таком миропонимании.
Если, стало быть, “Неизреченный Логос внушает мудрому Создателю различные из-
менчивые формы твари” [76], а нам дано “через разумение мельчайших частей вселенной
научиться мудрости Художника” [77], то вселенная для св. Василия является “неким учи-
лищем, в котором разумные души научаются боговедению” [78].
50
Сноски:
[1] A. Puech: “Histoire de la littйrature grecque chrйtienne,” t. III, p. 313.
[2] cf. A. Puech: “Histoire de la littйrature grecque chrйtienne,” t. Ill, pp. 261–262.
[3] Stanislas Giet: “Homйlies sur l’Hexaйmйron.” SCH. 26. Paris, 1950, pp. 56–69.
[4] Cruice: “Essai critique sur l’Hexaйmйron de Saint Basile ,” Paris, 1844.
[5] Kari Gronau; “Posidonius, eine Quelle fьr Basilius’ Hexahemeron,” Braunschweig, 1912; “Posidonius, und die jьdisch-
christliche Genesis-Exe-gese,” Leipzig-Berlin, 1914.
[6] J. Levie: “Les sources de la VII et de la VIII homйlies de Saint Basile sur l’Hexaйmйron .” Musйe belge, 1920, pp. 113–149.
[7] “Contra Julianum,” I, 16.
[8] См. между прочим: проф. А.А. Спасский, “Кому принадлежат четвертая и пятая книги св. Василия Великого против
Евномия. Библиографическая справка,” в “Богосл. Вестн.” 1900, сентябрь, стр. 79–106.
[9] Проф. А.А. Спасский: “История догматических движений,” т, 1, стр. 365.
[10] Проф. А. Спасский: (ор. cit., 360).
[11] Бл. Иероним: “De viris illustr..” 126.
[12] H. E. III, 14.
[13] “Bibliotheca,” cod. 191.
[14] Cf. A. Puech, op. cit. p. 297.
[15] Ibid.
[16] Ibid.
[17] Ibid. p. 298.
[18] Ct. Ibid., pp. 299–300.
[19] Ibid.
[20] Ibid., pp. 302–303; cf. P. Allard, “Saint Basile” In DTC, П, 446–447.
[21] Cf. J. Besse: “Regles et moines de Saint Basile” in DTC. II, 455–459.
[22] “La tradition manuscrite de la correspondance de Saint Basile,” Oxford, 1923.
[23] Французское общество Guillaume Budй приступило к критическому изданию его писем в 1957 г. Вышел том первый
с кратким введением, французским переводом и комментариями проф. Yves Courtonne.
[24] См. Письма св. Григория 51 и 53.
[25] P. Allard, ор. cit., col. 453; cf. A. Puech, op. cit., p. 314.
[26] Письмо 38 к св. Григорию Нисскому; “О Святом Духе,” XVII; cf. В. Болотов: “Лекции,” том IV, стр. 89; А. Спас-
ский: “Ист. догм. движ.,” стр. 493–497.
[27] “О Святом Духе,” XVI.
[28] Ibid. V.
[29] Ibid. XVI.
[30] “О Святом Духе” XVII.
[31] В. Болотов, ор. cit., стр. 89
[32] Ер. 38, 8.
51
[33] “О Святом Духе,” XVI; XXI; XXIII.
[34] Ibid. XXI; “Шестоднев,” Бес. VI, 2; IX, 6.
[35] “О Святом Духе,” V; XVI; ХVIII; XXV; Ер. 38.
[36] “О Святом Духе,” XVII.
[37] Ibid. IX.
[38] Ibid.
[39] Ibid. XXVII.
[40] Бес. II, 6.
[41] Проф. А. Спасский: ор. cit., стр. 516.
[42] См. у проф. А. Спасского, стр. 530–535, а также и в примечаниях к французскому переводу этого трактата св. Васи-
лия в издании “ Sources chrйtiennes ,” vol. 17, pp. 144–148.
[43] “Послание к Африканским Епископам,” § 4.
[44] “О Святом Духе,” XVIII; cf. “Шестоднев,” Бес. II, 6.
[45] “О Святом Духе,” XXIX.
[46] Benoit Pruche, О. P.: “Basile de Cйsarйe, Traitй du Saint-Esprit.” SCH. 17. Paris 1947. Введение, стр. 1–104 и, в особен-
ности см. стр. 12–39.
[47] Подробнее у проф. А. Спасского, ор. cit., 498–502.
[48] Ibid.
[49] Бес. I, 2; II, 2,4; III, 3.
[50] Бес. I, 1.
[51] Бес. II, 5; III, 9; IX, 1.
[52] Бес. I, 6; IV, 5.
[53] Бес. 1, 5 и 6.
[54] Бес. I, 5.
[55] Ibid.
[56] Ibid., 4.
[57] Ibid., 3.
[58] Ibid., 4.
[59] Бес. II, 8.
[60] Бес. II, 8.
[61] Бес. II, 2.
[62] Бес. II, 4.
[63] “Эннеады,” I, 8, 11.
[64] Бес. II, 5.
[65] Бес. III, 2.
[66] Бес. IV, 6.
52
[67] Бес. V, 1; VIII, 4.
[68] Бес. III, 9.
[69] Бес. V, 4.
[70] Ibid.
[71] Бес. III, 8.
[72] Бес. VIII, 1.
[73] Бес. VII, 5.
[74] Бес. IV, 5.
[75] Бес. III, 10
[76] Бес. VI, 10
[77] Бес. VI, 11
[78] Бес. I, 6
4. Св. Григорий Назианзин, Богослов
§ 1. Место в истории Церкви и жизнь его.
Св. Григорий Назианзин вошел в историю христианской богословской мысли с име-
нем “Богослова.” Только три христианских писателя, — св. евангелист Иоанн, св. Григо-
рий и преп. Симеон, Новый Богослов, отличены этим наименованием, что указывает на их
преимущественное перед всеми другими проникновение в богословское ведение.
Велико его значение, как писателя и мыслителя. Подобно другим отцам-
каппадокийцам, он много трудов положил на уточнение тринитарной терминологии, и в
этом отношении его заслуга незабываема. Церковь его чтит, как богослова Святой Трои-
цы, но неверно было бы думать, что только один этот вопрос интересовал его. Мы много
обязаны ему и в учении о человеке [1]. Если св. Василий Великий затронул тему о челове-
ке больше с точки зрения аскетико-воспитательной [2], то св. Григорий Назианзин касает-
ся ее с разных сторон и гораздо глубже. Он не создал своей антропологии, как и не создай
целостной тринитарной “системы,” но в его отдельных словах и стихотворениях разбро-
сано много мыслей о человеке и его назначении. В этом его заслуга также незабываема.
Он говорит о человеке с большим уважением и любовью; он верит в высокое назначение
человека; конечно, прославление всего мира и твари, равно как и обожение человека, раз-
виваются им многочастно и разнообразно.
Он не оставил ни одного крупного произведения, не дал системы. Наследие его лите-
ратурное не поражает многообразием заглавий. Четыре тома в издании Migne’а (P. G. 35–
38) охватывают три группы произведений, а именно: а) 45 бесед, сказанных преимущест-
венно в поздние годы; b) 246 писем, большею частью характера частного, среди коих, од-
нако, находятся и три догматических послания; с) много (около 500) стихотворений на
разные темы: тут и богословские поэмы, и чисто личные, подлинно лирического настрое-
ния стихи, небольшие отрывки-эпиграммы на разные темы и по разным поводам.
53
Св. Григория неоднократно впоследствии толковали: св. Максим Исповедник, Илия
Критекий, св. Иоанн Дамаскин, Василий Новый, Никита Ираклийский, Никифор Каллист
Ксанфопул, Зонара и Николай Доксопатр. Влияние его на последующую богословскую
мысль бесспорно. Ему, между прочим, подражал, им вдохновлялся и его особенно любил
московский митр. Филарет.
Руфин перевел кое-что из его произведений на латинский язык. Его переводили также
на языки восточные: сирский, армянский, арабский. Существовали древние переводы на
славянские наречия, восходящие к Средневековью.
Личность Назианзского богослова ясно выступает в его произведениях. В них много
автобиографического материала. Даже в писания отвлеченного характера он умеет вкла-
дывать сильное чувство. Его стихи и беседы часто волнуют смелыми полетами мысли и
личными переживаниями, исполненными неподдельной лирикой. По его творениям не
трудно составить себе картину окружающей его среды и восстановить историческую об-
становку. Читая его, видишь его живого. Кроме знаменитого стихотворения “О собствен-
ной жизни,” мы находим много материала в его надгробных словах, письмах и стихах, от-
носящегося к его прошлому и к состоянию Церкви того времени.
Менее практичный в жизни, чем св. Василий, св. Григорий более точен и глубок в
догматических выражениях. “Как оратор, он превосходит своего друга, но как “князь
церкви,” он ему уступает,” — говорит Rauschen-Altaner [3], повторяя почти дословно
Bardenhewer’a ( [4]. Он выше многих прославленных церковных поэтов, хотя многие его
поэмы с чисто богословским содержанием и не удостоились быть внесенными в богослу-
жебные книги. И самое искусство стихосложения, а главное непосредственное лирическое
чувство увлекают читателя. Мало кто из святых отцов так не боялся проявить свою чело-
вечность, как это делал св. Богослов Назианский.
Св. Григорий родился около 330 года в местечке Арианзе, вблизи Назианза, в области
Каппадокийской. Он был, стало быть, ровесником св. Василия, с которым так тесно связан
его жизненный путь, и принадлежал к следующему за св. Афанасием поколению. По сво-
ему происхождению он принадлежал к той же среде, которая дала и воспитала св. Василия
и его братьев, св. Златоуста и других видных церковных деятелей того времени. Ее отли-
чали: бытовая патриархальность, искренняя вера, исповедуемая не только словами, но и
на деле, тонкая просвещенность и стремление к высшим духовным интересам, жизнь не
отделенная от религии, но ею насквозь пронизанная.
Родители его, Григорий и Нонна, являли пример истинного христианского супруже-
ства (Слово 8, 5). Сам св. Григорий так описывает своих родителей. “Отец мой был пре-
красный и весьма добрый старец, простой нравом, образец для жизни, истинный патриарх,
второй Авраам. Прежде жил он в заблуждении, а потом стал другом Христовым, потом
стал пастырем и даже какой-то мощью пастырей “ [5]. Каково было упомянутое заблуж-
дение отца, он поясняет в Слове, 18, 5:“Он был отраслью корня не весьма похвального, не
принесшего плодов благочестия, не в дому Божием насажденного, но весьма странного и
чудовищного, который составился из двух противоположностей, — из языческого заблу-
ждения и подзаконного мудрования, допустив в себе некоторые части того и другого, а
некоторые устранив.” Последователи этого учения назывались “ипсистариями,” поклоня-
лись огню, чтили субботу, не принимали обрезания, но мелочно соблюдали постановле-
ния поста иудеев.
Эта “дикая маслина, впоследствии искусно привитая к маслине доброй” (Сл. 7, 3),
стала прочным устоем местной христианской церкви. Около 325 года он принимает кре-
54
щение от проезжавшего на I Вселенский собор епископа Леонтия (Сл. 18, 12). Будучи на
государственной службе, где он занимал немалую должность, Григорий-отец отличался
особой честностью и добродетельной жизнью. Вскоре по крещении он принимает священ-
ство, а затем и епископство в области заброшенной и подобной “пажити, заросшей лесом
и одичавшей” (Ibid. 16). В своем епископстве он действовал строго и непреклонно, осто-
рожно избирал людей для алтаря и “со страхом очищал священную трапезу от неосвящен-
ных” (Ibid. 22). Отличительными его чертами, по словам его сына, было незлобие, соеди-
ненное с простотой. Не было промежутка времени между выговором и прощением, так
что скоростью помилования почти закрывалось огорчение, причиненное выговором (Ibid.
24). Часто болея, он лечился больше молитвой и частым причащением, нежели советами
врачей, и прожил почти сто лет, проведя в священном сане свыше сорока пяти. Умер на
молитве и со словом молитвы на устах (Ibid. 28).
Нонна, мать св. Григория, происходила от благочестивых родителей и “только по те-
лу была женщиной, а нравом превышала мужчин” (“О собственной жизни”). Она прово-
дила строгую и добродетельную жизнь, служа примером для окружающих. Ни внешние
украшения, ни общение с язычниками, ни вкушение нечистой трапезы, ни язык, ни слух
не осквернялись ничем нечистым или языческим” (Сл. 18,10).
Эти супруги воспитали замечательных детей: самого Григория, его брата Кесария и
сестру Горгонию, защитников христианской веры, отличавшихся и глубоким благочести-
ем, и тонкой образованностью. Император Юлиан Отступник после одного словопрения с
Кесарием, удивленный его верою и образованностью, воскликнул: “благополучный отец,
злополучные дети.” Этим поруганием, как говорит сам св. Григорий, он почтил и афин-
скую образованность, и христианское благочестие (Сл. 7, 13).
Брат Кесарий получил изысканное образование и потом занял видное место в Кон-
стантинополе. Умер он еще при жизни родителей и св. Григорий почтил его похвальным
словом. Таким же трогательным словом прославил он и свою сестру Горгонию, пример-
ную мать и супругу, сочетавшую добродетели семьянинки с отличительными чертами мо-
нахини по духу.
В надгробном слове отцу св. Григорий такими словами обращается к оставшейся
одинокой матери: “Тебя печалит разлука; да возрадуется надежда. Для тебя страшно вдов-
ство, но оно не страшно для него. И где же будет доброта любви, если будем избирать для
себя легкое, а ближнему отделять труднейшее? Во всяком случае, что тяжкого для той,
которая сама скоро разрешится? Срок близок, скорбь непродолжительна” (Сл. 18, 43).
От этих родителей родился св. Григорий по молитвам матери и был еще в ее утробе
обещан Богу на служение. Имя его было матери таинственно указано в сновидении [6]. На
его воспитание и учение было обращено с детства самое тщательное внимание, тем более,
что и ребенок сам рано начал высказывать стремление к наукам. “Еще не опушились мои
ланиты, как мною овладела какая-то пламенная любовь к наукам. И не совсем чистые уче-
ния (т. е., по-видимому, языческие светские писания) старался я придать в помощь учени-
ям истинным, чтобы не превозносились ничему не обучившиеся…” [7]. Эту любовь к нау-
кам св. Григорий сохранил на всю жизнь. “Не должно унижать ученость, как рассуждают
о сем некоторые. Напротив, надо признать глупыми и невеждами тех, кто держась такого
мнения желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой
собственный и избежать обличения в невежестве” (Сл. 43, 11, надгробное св. Василию).
Домашнее образование было продолжено в Кесарии Каппадокийской и Кесарии Па-
лестинской, а потом и в Александрии. В этих двух последних городах еще не была забыта
55
слава Оригена. Осенью 350 года, св. Григорий плывет в непогожее время в Афины [8].
“Потом Афины и науки… И там Бог соединил меня узами дружбы с человеком самым
мудрым, который один, и жизнью и словом, был выше всех. Кто же это? — Василий, ве-
ликое приобретение для настоящего века. С ним вместе мы учились, и жили, и размышля-
ли… У нас все было общее, и одна душа в обоих связывала то, что разделяли тела” [9]. О
годах в Афинах много и часто вспоминал св. Григорий: “Афины — обитель наук, Афины
для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго, ибо они совершеннее оз-
накомили меня с этим мужем, который не безызвестен был мне и прежде. Ища познаний,
обрел я счастье, испытав для себя то же, — в другом только отношении, — что и Саул,
который, ища отцовых ослов, нашел царство” (Сл. 43, 14). Тут игра словами: “царство,”
по-гречески basileiwn.
Григорий прибыл в Афины раньше Василия, поджидал его, как земляка, и затем на-
чалась их совместная жизнь, о которой он пишет живо, красочно и с благодарностью. В
надгробном слове своему другу он описывает и обстановку учения, и школярства студен-
тов, их традиции, их любовь к наиболее известным учителям (Сл. 43, 15–16). В свободное
от занятий время друзья гуляют по Афинам, ходят по тем же местам, где некогда и св. Па-
вел. С одними чувствами созерцали они развалины древних памятников и храмов умерше-
го язычества; с несколько иными чувствами бродил там и взирал на те же памятники и
другой их сотоварищ, царственный юноша Юлиан, будущий император-отступник.
“Нам известны были две дороги, — говорит св. Григорий. — Одна — к нашим свя-
щенным храмам и к тамошним учителям; вторая, и неравного достоинства с первою, вела
к наставникам наук внешних. Дороги же на праздники и зрелища, в народные стечения и
на пиршества предоставляли мы желающим. У других бывают иные прозвания, — или от-
цовские, или свои, — по роду их собственного звания и занятий. Но у нас одно великое
дело и имя: быть и именоваться христианами” (Сл. 43, 21).
Учение в центре Эллады было закончено, когда друзьям было около тридцати лет.
Первым уехал Василий, а за ним и сам Григорий, несмотря на все желания афинян удер-
жать его там.
Вероятно в 359 году, св. Григорий совершает обратное путешествие из Афин, избрав
на этот раз путь через Константинополь, где к нему присоединяется младший брат его Ке-
сарий. На родине он не сразу находит свое призвание. Точнее говоря, он никогда не мог
своего призвания осуществить: вся его жизнь направлялась противу его природным
склонностям. Желавший уединения, он ввергался в водоворот борьбы; с настроением к
ученым занятиям, он должен был их оставлять для пастырского попечения насильно ему
навязанной паствы; будучи поэтом в душе, далеким от практической мудрости, он должен
был отдавать свои силы административным делам, вовсе его не привлекавшим.
Сразу по возвращении домой ему удается, правда, на некоторое небольшое время,
уединиться вместе с Василием в какой-то пустынной местности, где они, по его же собст-
венным словам, “роскошествовали в злостраданиях.” Тут-то они занимались на досуге
Оригеном, составляя из его произведений выписки, известные под именем “Филокалии”
(ничего не имеющей общего с прославленной потом под этим именем аскетической хри-
стоматией). Св. Василий, как известно, оставил это уединение легче, чтобы, пойти по пути
широкой церковной деятельности. Во всяком случае, мы не знаем, страдал ли он так, как
это приходилось внутренне св. Григорию. Не мало можно найти в произведениях этого
последнего записей, свидетельствующих о терзаниях, о недоумении, о нерешительности в
том, каким же собственно путем в жизни ему идти.
56
Он говорит, например, о раздвоенности между собственными стремлениями и требо-
ваниями Духа. “Одно предлагает мне бегство, горы, пустыни, безмолвие душевное и те-
лесное, советует удалиться умом в самого себя и отвратиться от чувств, чтобы неосквер-
ненным беседовать с Богом… А Дух требует, чтобы я выступил на среду, принес плод
обществу, искал для себя пользы в пользе других, распространял просвещение” (Сл. 12,
4). “Меня не связало супружество, — пишет он в стихах “О самом себе” [10], этот поток
жизни, эти узы, тягчайшие из всех, какие налагает на людей вещество.” Его не пленяют,
признается он, пышные одежды, богатые трапезы, удобные жилища, золото и серебро,
удовольствия и музыкальные развлечения. “Для меня приятен кусок хлеба; у меня сладкая
приправа — соль; а стол приготовлен без трудов, и питие трезвенное — вода… Одна сла-
ва для меня приятна, это отличаться познаниями, какие собрал Восток и Запад, и краса
Эллады — Афины.” В таком колебании между молитвой в пустыне и учеными занятиями,
между Илией Фесвитянином на Кармиле и близкими по крови людьми, св. Григорий всту-
пает на “некий средний путь между отрешившимися и живущими в обществе, заняв у од-
них собранность ума, а у других старанье быть полезным для общества” [11].
Голос кровного родства и сыновние обязанности превозмогли, по-видимому, и лю-
бящий сын не порывает с семьей и родными, естественными привязанностями. Два внеш-
них обстоятельства в эти первые годы жизни на родине нарушили спокойное течение ве-
щей. Первое касалось тогдашних богословских споров. Арианские формулы, принятые на
соборе в Аримине в 359 году и в Константинополе в 360 году, быстро распространялись
по всему Востоку и отторгали верных от единства с св. Афанасием и с “никейской верою.”
Григорий Назианзин-отец без долгого размышления и борьбы счел для себя возможным
подписаться под ними. Это возбудило монашескую среду в окрестностях Назианза, внесло
не мало смущения, и, по-видимому, Григорию-сыну пришлось употребить известные уси-
лия для умиротворения умов.
Приблизительно к тому же 361 году относится и другое событие в личной уже жизни
самого св. Григория, лишившее его внутреннего спокойствия и доставившее ему немало
скорбей. Это — его посвящение в священный сан, посвящение насильное… Престарелому
отцу необходим был, по-видимому, помощник в делах пастырского окормления. Хотя до-
кументальных данных нет, можно, однако, предполагать, что известные уговоры, советы,
просьбы должны были иметь место. Поскольку сын не давал добровольного согласия на
принятие священства, то отец, воспользовавшийся своей двойной властью, — отеческой и
епископской, — насильно рукоположил сына во пресвитера. Это должно было иметь ме-
сто в день праздника Рождества Христова и Богоявления (совершавшихся тогда в одно и
то же время) 361 года. Реакция посвященного была неожиданной для окружающих и,
прежде всего, для самого посвятившего его отца, искавшего в сыне будущего со-
пресвитера. Этот последний, оставив родной кров, удалился в Понт, в пустыню, где и про-
вел до Пасхи 362 года. В этот день он произносит свое первое, знаменитое “Слово о бег-
стве,” начинающееся ставшими теперь общеизвестными словами: “Воскресения день, бла-
гоприятное начало: просветимся торжеством, обымем друг друга; рцем и ненавидящим
нас: “Братия” … “Бегство” св. Григория нельзя считать проявлением гордости и непослу-
шания своему епископу-отцу, а страх перед ответственностью за священство, “timor sacer-
dotalis.” “Слово защитительное о бегстве” должно почитаться в пасторологической лите-
ратуре одним из лучших произведений в защиту пастырства и его призвания, подготовле-
ния к нему. Его можно сравнивать только со “Словами о священстве” св. Иоанна Златоус-
та, хотя по силе и сжатости оно их превосходит. Св. Григорий подчиняется наконец жела-
57
нию отца и повелению епископа. Он принимает и на деле то священническое служение,
которое ему силою было навязано. Он становится помощником стареющему отцу и сопас-
тырствует с ним в течение по крайней мере семи лет без особых внешних потрясений. Но
после того, как его друг св. Василий, к тому времени уже епископ кесарийский, претерпел
известное насильное вмешательство государственной власти в его епархиальные дела,
мирное течение жизни св. Григория было во второй раз нарушено. В разделенной на две
провинции Каппадокии произошло новое деление и церковных диоцезов. Для борьбы с
Анфимом Тианским ему нужны были новые епископы-суффраганы, и Василий совершает
второе насилие: он насильно рукополагает св. Григория во епископы малой общины Са-
симы. Испытание было тяжело само по себе: вместо родного крова и сотрудничества с от-
цом, к чему он стал привыкать, ему пришлось отправляться в заброшенное “место безвод-
ное, не произрастающее ни былинки, лишенное всех удобств, селение скучное и тесное”
среди чужестранцев и бродяг. “Вот какому городу, — подлинно это великодушие, — от-
дал меня тот, кому было мало пятидесяти хорепископов.” “Да погибнет в мире закон
дружбы, которая так мало уважает друзей” [12]. “Куда бежать? Разве вы, дикие звери,
примете меня к себе? У них, думаю, более верности” [13]. Его уговаривает и отец, и сам
Василий: “Служителя молит тот, кто и по естеству (отца) и по двоякому закону твой вла-
дыка… Он простирает ко мне руки, касается моей бороды, прося, чтобы я не оставался на
низшей ступени и, трудясь вместе с ним, облегчал его труды” [14].
Вначале св. Григорий отказывается и не едет в свою епархию, но потом вынужден
взять на себя послушание. В течение двух лет он несет свой крест. В 374 году умирает
отец, скоро за ним уходит и мать. После временного администрирования епархии назианз-
ской, он вновь удаляется в пустыню, где проводит около трех лет.
После смерти в 379 году св. Василия, св. Григорий поддается новому уговору, чтобы
на этот раз занять пост, гораздо более почетный, чем епископство в Сасимах или в Нази-
анзе. Он остается в глазах всего православного мира единственным, кто бы мог возглавить
церковные дела. После смерти императора Валента в 378 году, престол перешел к Феодо-
сию, что было началом окончательной победы церкви над арианами. Св. Григорий согла-
шается с большим трудом занять престол Константинопольский. Надо было вернуть ото-
бранные когда-то арианами храмы, надо было очистить город и саму церковь столичную
от еретиков. Нелегкая задача предстояла константинопольскому первосвятителю. Он на-
чинает с малого, с единственной оставшейся православной небольшой церкви. В церкви
св. Анастасии началось воскресение правой веры. “Анастасия” — воскресение. В ней про-
износит св. Григорий свои знаменитые “Богословские слова,” числом пять, которые ему
по справедливости стяжали славу “Богослова.” Но борьбу приходилось вести и против
алоллинаристов, против некоего Максима-циника, против арианского епископа Демофила
константинопольского. На соборе вселенском втором пришлось ликвидировать оконча-
тельно дело Максима, несмотря на то, что папа Дамас высказывался в его пользу, т.е. про-
тив Григория. Собор восстановил Григория Назианзина в его правах, младший брат по-
койного св. Василия, св. Григорий Нисский произнес свой панегирик в честь законного
святителя столицы. Но ему пришлось вынести еще новое испытание: враги его, сторонни-
ки Павлина, обвиняли св. Григория в незаконном (противу канонам Антиохийского собо-
ра) переходе с кафедры сасимской на столичную. Измученный в борьбе за власть, кото-
рую он так всегда избегал, св. Григорий отказался от предстоятельства в Константинопо-
ле, удалился в Назианз, где, судя по словам блаж. Иеронима [15], написанным в 392 году,
он за три года до этого, т.е. приблизительно в 389 году и скончался.
58
Замечательными стихами прощается он с временной жизнью: “Последний подвиг
жизни близок; худое плавание окончено; уже вижу и казнь за ненавистный грех, вижу
мрачный тартар, пламень огня, глубокую ночь и позор обличенных дел, которые теперь
открыты. Но умилосердись, Блаженный, и даруй мне хотя бы вечер добрый, взирая мило-
стиво на остаток моей жизни. Много страдал я, и мысль объемлется страхом, не начали ли
уже преследовать меня страшные весы правосудия Твоего, о Царь…” [16]. Существует
прекрасный, в стихах, перевод этого стихотворения, исполненный московским митропо-
литом Филаретом.
§ 2. Литературное наследство.
Как уже было сказано выше, св. Григорий Богослов не отличается разнообразием
своих литературных трудов. Среди писем его только три послания имеют характер обще-
церковный, тогда как вся масса в эпистолярном наследии его имеет только чисто личное
значение; тем более его поэтические упражнения не предназначались для широкого рас-
пространения, и они проникнуты исключительно лирическим и личным настроением; ни
одного церковного песнопения он не оставил, что, впрочем, и не было еще в духе эпохи.
Остаются только его выдающиеся слова. Но среди них не мало надгробных похвальных
слов; его “Защитительное слово о бегстве” может считаться особенно важным в отноше-
нии пастырском. Наконец, его пять богословских слов, которые и дали ему славу “Бого-
слова,” были данью общецерковным нуждам; они были произнесены с полемической це-
лью против ариан. Принадлежат они к поздним годам его жизни, константинопольским.
Из остальных слов выдаются его проповеди на различные праздники: Богоявления, Пасху
и др. Он не оставил ни одного толкования на книги Священного Писания. Он не писал
больших полемических трактатов. Он не составил богословской системы. Возникает во-
прос, чем объяснить все это?
Отсутствием любви к писанию или к науке это объяснить нельзя. Он сам часто испо-
ведывал свою любовь к знанию, к учению, к углублению в тайны божественного домо-
строительства. Писать он любил, и главное, умел. Стиль его может считаться образцовым
для высоко просвещенного эллина той эпохи; чистота оборотов и знание светской литера-
туры, чтобы не говорить, конечно, о начитанности в Писании, изобличают в нем достой-
ного ученика афинских риторов и знатока христианского Откровения. Знания и проникно-
венности в глубины богословия у него больше, чем у св. Афанасия, и вероятно, и у друга
его, св. Василия; а таланта у него, вероятно, больше, чем у них. Ленивым его назвать нель-
зя, хотя инертность и присущая ему непоказность были, вероятно, в нем от природы силь-
ны. Сама же эпоха, наконец, никак не способствовала к безмолвию. Как раз наоборот, вы-
ступать надо было, и борьба с врагами истины была в те годы особенно необходимою.
Чем же объясняется, в таком случае, такая сдержанность в писании вообще, а в полемиче-
ских выступлениях, в частности?
Ответа, кажется, следует искать у самого св. Григория. Известно, со слов св. Григо-
рия Нисского, насколько богословские споры задевали все тогдашнее общество, и не одно
образованное только. Нисский епископ свидетельствует, как споры о тончайших вопросах
богословского учения проникли тогда в общественные места, базары, лавочки, бани. Бо-
гословами себя мнили если не все, то очень многие. И вот это-то общее увлечение догма-
тическими спорами, переходящее в известную профанацию богословского гнозиса, и бы-
ло, кажется, одной из причин, в силу коей св. Григорий стоял как бы в стороне от этих ба-
59
зарных словопрений. Интерес мирян к вопросам веры, несомненно, похвален, но когда
этот интерес превращается в самоуверенность, в желание считать себя уполномоченным
богословствовать без достаточных для этого данных, он становится уже церковным бедст-
вием.
Св. Григорию принадлежит, в числе прочих слов, “Слово о соблюдении доброго по-
рядка в собеседовании и о том, что не всякий человек и не во всякое время может рассуж-
дать о Боге.” В нем он очень ярко рисует картину современных ему неустроений в этой
области. Главную причину он видит в “природной горячности и высокомерии. Не простая
пламенность, без которой невозможно успеть ни в благочестии, ни в другой добродетели,
но твердость, соединенная с неблагоразумием, невежеством и дерзостью” (Сл. 32, 3). К
этому присоединилась, говорит он в “Слове о поставлении епископов и о догмате Святой
Троицы”: “усиливающаяся ныне болезнь языка, скороспелые мудрецы, производимые
вновь богословы, для которых довольно только захотеть, чтобы стать мудрыми…” (Сл. 20,
1). В Церкви должен быть порядок, “чтобы одни были пасомые, а другие пастыри, одни
начальствовали, а другие были подначальными” (Сл. 32, 10). Нужна, стало быть, прежде
всего подготовка для богословствования, как она нужна и во всяком ином деле. “Говорить
о Боге — великое дело, но гораздо больше — очищать себя для Бога… Учить дело вели-
кое, но учиться дело безопасное. Для чего представляешь из себя пастыря, когда ты овца?
Для чего делаешься головой, когда ты нога?” (Сл. 32, 12–13). “Любомудрствовать о Боге
можно не всякому. Да ! Не всякому. Это приобретается не дешево, и не пресмыкающими-
ся по земле. Добавлю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего
касаясь, но должно знать, когда, пред кем и сколько.” Богословствовать можно тоже не
перед всяким, а только “перед теми, которые этим занимаются тщательно, а не наряду с
прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристаний, зрелищ и пений, по
удовлетворении чрева и того, что хуже чрева” (Сл. 27, 3). “Если ты еще младенец, если
долу влачишься умом и не имеешь сил взойти к высшим познаниям, то будь коринфяни-
ном, питайся молоком. Для чего ты требуешь твердой пищи, которую члены твои, по не-
мощи, не в состоянии еще употребить и сделать питательной?” (Сл. 32, 13). “Как в древ-
ности у мудрых евреев не позволялось молодым людям читать некоторые священные кни-
ги, потому что они не принесли бы пользы душам, еще не твердым и нежным, так и у нас
надлежало бы постановить законом, чтобы не всякому и не всегда, а только в известное
время и известным, лицам дозволялось учить о вере, именно тем, которые не вовсе нера-
дивы и медлительны умом, и не слишком ненасытимы, честолюбивы и более надлежаще-
го горячи в деле благочестия” (Сл. 32, 32).
На самом же деле картина тогда была совершенно далека от высказанных пожеланий.
“Не только между разномысленными и несогласными в учении о вере…, но и между еди-
номышленниками, у которых в одном и том же одни и те же противники” (Сл. 22, 4). При-
чина, по мнению св. Григория, в том, что “божественные предметы обращаются в забаву
так же, как ристание на конях и зрелища” (Сл. 21, 5). Отсюда и разделения в Церкви, где
открылось “много Павлов и Аполлосов и Киф. Разделились в домах и в тесных обществах,
и как бы каждый сам с собою; разделились мы, целая вселенная, весь род человеческий,
все, к кому достигло слово Божие. И многоначалие стало безначалием” (Сл. 32, 4 и 5).
Вот, например, еще одно яркое описание такого участия народа-хранителя благочес-
тия в богословских спорах, в которых большинство не имело ни малейшей подготовки, ни
философской, ни богословской, но движимо было самообольщением в своем праве судить
о столь возвышенных вопросах: “Я сказал, а они кричали, каждый свое. Это было то же,
60
что стая галок, собравшаяся в одну кучу, буйная рабочая толпа молодых людей, вихрь,
клубом поднимающий пыль, бушевание ветров… Они походили на ос, которые мечутся
туда и сюда, и вдруг бросаются прямо в лицо. Но и степенное собрание старцев, вместо
того, чтобы уцеломудрить юных, им же последовало… Эти епископы, ныне только нау-
чившиеся знать Бога; вчера учители, а ныне ученики; сперва тайноводители, а потом тай-
новодствуемые… А мы?… Поставили пред алтарем проповедническую кафедру и всем
вопием: “Входи сюда, кто хоче, хотя бы два и три раза переменял веру”…” [17]. “Надо от-
сечь, как общий недуг, лишние и бесполезные вопросы, пустившие ныне столько отпры-
сков и ветвей” (Сл. 22, 12). Надо любомудрствовать “догматически, а не состязательно, по
способу Рыбарей, а не Аристотеля, духовно, а не хитросплетенно, по уставам Церкви, а не
торжища, для пользы, а не из тщеславия” (Сл. 23, 12). Поэтому, “лучший богослов не тот,
кто все нашел, не тот, чье представление обширнее, а кто образовал в себе более полное
подобие или оттенок, или, как бы ни назвать сие, истины” (Сл. 30, 17). Таким образом, бо-
гословие не столько в знании, сколько в жизни. Но несомненно и то, что для проникнове-
ния в тонкие вопросы богословия нужно глубокое знание, подготовка, начитанность в
церковных писаниях, чем далеко не обладают скороспелые богословы-любители, “смелые
на все,” по словам св. Григория: “подобно грибам, вдруг вырастают из земли и мудрецы, и
военачальники, и благородные, и епископы, хотя и не потрудились прежде на свою долю
над чем-либо добрым… Кидайся вниз головой, и не учась, стреляй из лука, заносись на
крыльях под самые облака. Довольно захотеть, а знать — дело вовсе не нужное” [18].
Надо думать, что эта “забава богословствовать,” которою недуговали многие и мно-
гие малоподготовленные, а к тому же совершенно непризванные дилетанты, и была одной
из причин, а может быть, и главнейшей причиной того, почему св. Григорий был так осто-
рожен и сдержан в писании. Казалось бы, при таком одурманенном состоянии умов, когда
всякий профан считал себя авторитетом, когда святое искусство богословствования было
вынесено на улицу и тем профанировано, необходимо было бы раздаться голосу вескому,
спокойному, умудренному в проповедуемой истине. Казалось бы, что умам, подобным св.
Григорию, и надо было бы сказать свое слово, и тем поддержать равновесие сил и оздоро-
вить атмосферу. Но он этого не сделал и не делал вообще. Присущий ему индивидуализм,
врожденное чутье духовного аристократизма и, вероятно, немалая брезгливость отталки-
вали его от отвратительной ему современности. “Современником” св. Григорий никогда
быть бы не мог. Идти с толпой ему тоже было невмоготу. С детства впитанное им благо-
честие и страх Божий не позволяли ему присутствовать при осквернении святыни бого-
словия нечистыми руками светских дилетантов, самоучек и легковесных говорунов. По-
тому-то так часто мы читаем в его стихотворных самоисповедях желание бросить все, уй-
ти в любимую пустыню, к природе, к зверям, куда угодно, но только подальше от светско-
го шума, от самомнения невежд, от вмешательства мирского элемента в то, что составляет
залог, вверяемый одним только посвященным. Любительское богословствование неподго-
товленных мирян стирает грани между Церковью учащей и учащейся, ибо все дерзают
считать себя учителями.
Хронология литературных трудов св. Григория представляет не мало затруднений.
Большинство его стихотворений не поддаются вообще датировке; письма, за исключени-
ем только некоторых, распределяются на всем протяжении его жизни; что же касается его
проповеднических трудов, то годы их произнесения могут быть с некоторою долею вероя-
тия восстановлены более или менее приблизительно. Следуя A. Puech, можно придержи-
ваться данной им хронологии [19].
61
1. “На Пасху,” произнесенное после возвращения из бегства, по рукоположении — 362
2. “Апология бегства” — 362
3. “К призвавшим в начале, но не сретившим св. Григория, когда он стал пресвитером” —
362
4–5. “Против Иулиана,” первое и второе — 365
6. “О мире” — 364
7. “Надгробное слово брату Кесарию” — 368
8. “Надгробное слово сестре Горгонии” — 369–374
9. “Защитительное, по рукоположении во еписк. Сасимского” — 372
10. “Защитительное, по возвращении из уединения” — 372
11. “Слово, сказанное еп. Григорию Нисскому” — 372
12. “Слово отцу при попечени ему назианзской церкви” — 372
13. “При посвящении Евлалия во еп. доарского” — 373
14. “О любви к бедным” — 373
15. “После градобития” — 373
16. “На память мучеников Маккавеев” — 373
17. “Встревоженным жителям Назианза” — 373
18. “Надгробное слово отцу” — 374
19. “К Иулиану, сборщику податей” — 374
20. “О поставлении епископов и о Святой Троице” — 379
21. “Похвальное слово Афанасию Великому” — 379
22. “О мире, после примирения” — 379
23. “О том же” — 379
24. “В похвалу священном. Киприана” — 379
25. “В похвалу философа Ирона” — 379
26. “По возвращении с села, на обвинение Максима” — 380
27–31. “О богословии” (пять слов) — 380
32. “О соблюдении доброго порядка в собеседовании” — 380
33. “Против ариан и о самом себе” — 380
34. “К пришедшим из Египта” — 380
35. “В память мучеников и против ариан” — 380
36. “О себе самом, будто он желает константинопольского престола” — 380
37. “На слова: “егда сконча Иисус словеса сия” (Мф. 19, 1) — 380
38. “На Богоявление, или на Рождество Спасителя” — 379
39. “На святые светы” — 380
40. “На Крещение” — 380
41. “На Пятидесятницу” — 381
42. “Прощальное” — 381
43. “Похвальное св. Василию” — 381
44. “На неделю новую и на весну” — 383
45. “На Пасху” — 383
62
§ 3. Учение о Святой Троице.
В области истолкования важнейшего догмата христианства св. Григорий Богослов
достойно продолжает линию, намеченную св. Афанасием и св. Василием. Он не создает,
конечно, никакого своего особого богословия, а только уточняет терминологию. Он вос-
полнил то, что еще не завершил в своих писаниях св. Василий, — если для этого послед-
него различие между “сущностью” и “Ипостасью” определяется, как различие общего и
частного. Несколько более точно он говорит в своем письме 38-ом: “Отец есть некая сила,
нерожденно и безначально существующая; она есть причина причины всего сущего. Сы-
ном все получило бытие. Отличительный же ипостасный признак Духа тот, что Он по
Сыне и с Сыном познается и от Отца имеет бытие.” К этому определению, оставляющему
желать лучшего, св. Григорий Богослов вносит свою поправку, на основании которой
можно определить ипостасные особенности Лиц Святой Троицы, как “нерожденность,”
“рожденность” и “исхождение” (Сл. 25, 16; 26,2).
Св. Григорий не отрицает толкования своего друга: об “общем” и “частном” говорит
и он (Сл. 25, 16), но “частное” еще не обязательно означает самостоятельную личность,
тогда как для св. Григория “Ипостась” есть “разумно, совершенно и самостоятельно суще-
ствующее свойство” (Сл. 33, 16). Какой бы то ни было упрек в “требожии,” разумеется,
совершенно неоснователен, так как, признавая самостоятельно бытие Трех Лиц, св. Гри-
горий никак не забывает единства божественной природы: “Единое в Трех Божество” и
“Един Бог в Трех” (Сл. 39, 11). “Троица есть Единый Бог по тождеству сущности” (Сл. 6,
13). Это выражение гораздо более правильное и точное, чем, нередкое у св. Василия,
“общность” Божества.
Три Ипостаси означают не сущность Божию в себе самом, а образы или “способы Его
бытия,” т.е. то, как Она выражается во вне [20]. С этого времени, начиная от свв. Каппадо-
кийцев и, в частности, от св. Григория, богословы уполномочены говорить о “поклонении
Единице в Троице и Троице в Единице” (Сл. 25, 17), о “Троице, возглавляемой в Монаде”
(Сл. 6, 22). Природа Святой Троицы есть самозаключенная и неделимая Монада. Этим
увенчивается терминологическое уточнение богословской мысли IV века.
Наряду с этим, как правильно отметил проф. А. Спасский [21], Каппадокийцы “раз
навсегда положили конец субстанциальному субординационизму, господствовавшему в
прежней теологии, и на место его поставили соипостасное соподчинение, нимало не ума-
лявшее Божественного достоинства и единства Ипостасей” “Отец, говорит св. Григорий
Назианзин, есть имя Божие не по сущности и не по действию, а по отношению к Сыну”
(Сл. 39, 16). “Отец больше Сына по причинности, и равен по природе” (Сл. 30, 7). “Три
Ипостаси разделяются не по природе, но по свойствам своим” (Сл. 42, 16).
Сноски:
[1] См. Архим. Киприан, “Антропология Св. Григория Паламы,” стр. 148–152.
[2] Ibid. стр. 144–7.
[3] Rauschen-Altaner, “Patrologie,” стр. 230.
[4] Bardenhewer, “Patrologie,” стр. 253.
[5] “О собственной жизни,” стихи 51–56.
[6] “О самом себе,” I, стихи 424–430.
[7] “О собственной жизни,” стихи 112–115.
63
[8] Ibid. стих 130.
[9] “О собственной жизни,” стихи 221–230.
[10] I, стихи 64–98.
[11] “О собственной жизни,” стихи 292–308
[12] “О собственной жизни,” стихи 406–7; 445–6.
[13] Ibid., стихи 484–5.
[14] Ibid., стихи 495–504.
[15] Бл. Иероним: “Carmen de vita,” 112.
[16] “О себе самом,” LXXIII.
[17] “О собственной жизни,” стихи 1680–1750.
[18] “О себе самом,” XLI.
[19] А. Puech, III, 339–340, notes.
[20] Проф. А. Спасский, ор. cit., стр. 493.
[21] Ibid. стр. 807.
5. Св. Григорий Нисский
§ 1. Биография и значение в истории богословия.
Третий среди четырех братьев и предпоследний ребенок в семье, св. Григорий еп.
Нисский, в значительной степени затенен славою своего старшего брата Василия и своего
тезоименного друга, еп. Назианзского. Родился он около 335 г. Его ранние годы не отме-
чены никакими свидетельствами и, вероятно, прошли без особых внешних событий. Обра-
зование, им полученное, было не столь блестяще, как у св. Василия; он не готовился к ка-
кой-либо особой деятельности, но бесспорно отдал дань наукам и рос под влиянием своих
сестры Макрины и брата Василия. К этому последнему он навсегда сохранил особое по-
читание, а, судя по известному диалогу “Macrinia,” сестра оказывала на меньшего брата
немалое влияние. Григорий женился на некоей Феосевии, женщине исключительного ду-
ховного дарования, которая, однако, около 365 г. скончалась. Св. Василий добился того,
чтобы его брат был выбран во епископы г. Ниссы, что и случилось около 371 г. С этого
времени он вступает в борьбу с арианами. Неправильно обвиненный в расхищении цер-
ковных имуществ, еп. Нисский был неканонически низложен и вынужден был покинуть
свой епископский град в 376 г. Из письма к Авлавию мы узнаем, как, после смерти в 378 г.
императора Валента, еп. Григорий смог после более чем двухлетнего отсутствия вновь
вернуться в свою епархию, и с каким воодушевлением он был встречен своими пасомыми.
Он участвует затем в Антиохийском соборе 379 г., затем избирается вопреки своему же-
ланию во митрополита севастийского, от какового поста ему удается все же через некото-
рое время освободиться. Он участвует на втором вселенском соборе 381 г. в Константино-
поле. Императорским эдиктом 30 июля 381 г. его имя включено в список епископов, об-
щение с которыми обязательно для православных. Последнее сведение о его жизни отно-
сится к собору 394 г. Дальнейший след его совершенно теряется.
64
Значение св. епископа Нисского в истории тринитарных споров особенно велико.
При жизни его старшего брата, он, конечно, оставался в тени. Св. Григорию Назианзину
история присвоила титул “Богослова,” в виду его особого проникновения в глубины до-
мостроительства Божия. Св. Григория Нисского справедливо называют некоторые “мис-
тиком.” Он, если не считать Климента Александрийского во II в., является первым среди
выдающихся тайнозрителей в среде догматических писателей. У него не было церковно-
административных талантов Василия; он не обладал человечностью и поэтичностью Гри-
гория Богослова; на церковное поприще активной борьбы он выступил не как св. Афана-
сий в раннейшие годы своей жизни, следовательно, он не принадлежит к скороспелым
умам. Но и литературное его наследие, и глубина прозрений, широта образования, много-
гранность его интересов превосходят во многих отношениях всех трех, только что назван-
ных писателей Церкви.
§ 2. Литературное наследие.
Определение бесспорных дат в эпоху, от нас настолько отдаленную, является, как из-
вестно, делом весьма нелегким, а зачастую и осужденным на неудачу. Насколько можно
судить, в списке трудов св. Григория Нисского надо считать наиболее ранними его писа-
ния на тему “Шестоднева.” Эти произведения появились недолго спустя после смерти св.
Василия, т.е. около 379–380 гг. Надо ли делать из этого тот вывод, что пока старший и
знаменитый брат был еще жив, младший не дерзал взяться за перо, но во всяком случае,
только после этой даты св. еп. Нисский начинает свою литературную деятельность. Он
себя считает призванным продолжать дело умершего знаменитого брата. Так, он дополня-
ет своими двумя трактатами недоконченное раннее толкование св. Василия на “Шестод-
нев.” Затем он продолжает после смерти Василия его полемику с Евномием. Но тут — не
одно только влияние старшего на меньшего. Во всяком случае, св. Григорий не находится
в безусловной, рабской зависимости от св. Василия. Он идет по той же линии, но вносит и
много нового, в частности, гораздо больше св. Василия он способен к философским
обобщениям и находится под несомненным влиянием платонизма.
Творения св. Григория могут быть подразделены на: а) экзегетические, б) догматико-
полемические, в) нравственно-аскетические, г) проповеди и д) письма.
А. Экзегетические.
1. “О Шестодневе, слово защитительное к брату Петру”
2. “Об устроении человека” (Оба трактата должны быть отнесены к годам непосредствен-
но после кончины св. Василия, т. е. 379–380 гг.).
3. “О жизни Моисея законодателя” (Время написания не поддается точному определению.
Принято думать, на основании введения в эту книгу, поскольку автор говорит о своих “се-
дых волосах” [1], что он был уже старым человеком. Обычно сходятся на том, что этот
труд надо относить к 380–390 гг.).
4. “О надписании псалмов”
5. “Толкование на Екклезиаст”
6. “Толкование на Песнь песней”
7. “Толкование блаженств”
8. “Толкование молитвы Господней”
9. “О чревовещательнице”
65
Эти шесть произведений, датировка коих представляет затруднения непреодолимые, яв-
ляются скорее богослужебными беседами, чем трактатами экзегетического типа.
Б. Догматико-полемические.
10. “Большой Катехизис” (Написан около 383 г.).
11. “Диалог о душе и воскресении” (“Macrinia”). (Этот диалог между младшим братом и
старшей сестрою, бывшей уже на одре смертельной болезни, происходил тотчас же по
возвращении св. Григория с собора Антиохийского 379 года. Таким образом, можно отне-
сти это произведение к тому же году или к 380 г.).
12. “К префекту Иерию, о младенцах, преждевременно похищенных смертию.”
13. “Против Евномия” (12 книг, написанных, по-видимому, не в один прием. Это произве-
дение направлено против “Апологии на Апологию” Евномия. Сначала была написана пер-
вая книга — вероятно, немного спустя по смерти св. Василия, т. е. в 380 году. Затем поя-
вилась и вторая книга, вероятно, скоро спустя после первой. Наконец, в 381–383 гг. была
составлена и третья книга, разделенная на 10 частей. Таким образом составилось пред-
ставление о 12 книгах, тогда как на самом деле их только три.).
14. “О Святом Духе против духоборцев” (Окончание его не сохранилось. Точная датиров-
ка затруднительна).
15. “К Авлавию о том, что не три Бога”
16. “К Евстафию о Святой Троице”
17. “К Симпликию, о вере в Отца, Сына и Святого Духа”
18. “К Эллинам, на основании общих понятий”
19. “Против судьбы”
20. “Против Аполлинария Лаодикийского” (Написано не ранее 385 г.).
Три трактата (“Против Ария и Савеллия,” “Против иудеев” и “Слово против Манихеев в
десяти силлогизмах”) признаны теперь неподлинными.
В. Нравственно-аскетические.
21. “О названии христианина” (К Гармонию).
22. “О совершенстве и том, каким должен быть христианин”
23. “О цели жизни по Богу”
24. “О девстве”
25. “О порицании”
26. “Житие Макрины”
§ 3. Экзегетические труды.
Внимание св. Григория в этой области привлечено преимущественно к Завету Ветхо-
му. Исключением надо признать его толкования на Блаженства и на Молитву Господню.
Да и в ветхозаветных писаниях его интерес суживается изучением только некоторых книг.
Пророки им не объясняются; исторические книги тоже остались вне поля его зрения. Две
хохмические книги (Екклезиаст и Песнь песней) им истолкованы в виде омилий, а не сис-
тематических комментариев. Но особенной известностью пользуются три его коммента-
рия на известные темы из книг Моисеевых. Это “О Шестодневе,” “Об устроении челове-
ка” и “О жизни Моисея законодателя.” Из них первые два интересны, в особенности, как
произведения антропологические [2], а также и как несущие на себе сильный отпечаток
платонизма.
66
Что же касается книги “О жизни Моисея законодателя” (или “О совершенствовании в
добродетели”), то ее значение должно быть признано исключительным в ряду прочих свя-
тоотеческих трудов по истолкованию Священного Писания Ветхого Завета.
Изучение Священного Писания может совершаться с самых разнообразных точек
зрения. Можно, как известно, заниматься одним только буквальным объяснением текста;
может быть, с другой стороны, отдано предпочтение толкованию аллегорическому; можно
обращать внимание больше на исторический метод и все в древнем тексте стараться объ-
яснить при помощи хронологии, данных археологии, сравнительно с историей других
древних народов, современных Израилю; с другой стороны, при подходе типологическом
исторические подробности могут совершенно стереться, Библия перестанет быть доку-
ментом историческим, а превратится в одно лишь преобразовательное для Завета Нового
повествование. Могут, наконец, в изучении текста преобладать стремления филологиче-
ские, при которых священный текст будет подвергаться самому тщательному и ученому
анализу со стороны корнесловия, сравнительной филологии, грамматических форм и син-
таксических оборотов; при этом внимание экзегета увлечено подсчетом в данном отрывке
тех или иных форм, знаков препинания или так называемых απαζ λεγοµενα. Филологиче-
ский анализ, конечно, можно применять везде и ко всякому тексту. Можно любое произ-
ведение мировой литературы изучать с точки зрения филологической критики. Не возбра-
няется, разумеется, филологам заниматься с точки зрения сравнительного языкознания и
священным текстом Библии, равно как тому же методу можно отдавать предпочтение и
при изучении текстуальной ткани “Илиады” или “Божественной комедии.” Но, при огра-
ничении одним этим методом, ученый рискует в изучении поэзии Гомера или Данте не
понять ее, как памятника высшей красоты; а применяя этот же метод к тексту Библии, ос-
тавить без внимания религиозную, духовную, божественную сторону ее.
Эти общие замечания должны быть несколько углублены в отношении к тексту книг
Моисеевых. Книга Бытия, в частности, может увлечь богослова проблемою согласования
Моисеевой космогонии с данными современной нам геологии или астрономии, что явля-
ется задачей бесплодной и, с точки зрения богословия, ненужной. Кроме того, текст Мои-
сеевых книг, особливо после “открытия” Астрюка, привлек к себе и по сию пору не от-
пускает от себя внимание толкователей так называемыми вариантами “ягвиста” и “элоги-
ста,” равно как и “священнического кодекса.” При данном взгляде на дело толкования
весь текст Моисеевых книг превращается в сложную мозаику разных текстов, составлен-
ных неизвестными нам авторами (Ягнист, Элогист), которыми позднейший автор (Мои-
сей?) воспользовался только как более или менее искусный редактор или компилятор. Та-
кая formgeschichtliche Methode должна якобы помочь и снять все затруднения в толкова-
нии текста Моисеевых книг. На самом же деле затруднение не отстраняется, а лишь ото-
двигается в сторону разных неизвестных авторов. Доведенная до крайностей, такая “вы-
сокая критика” текста вводит новые загадки, не уничтожая существующих. Если для того,
чтобы быть на уровне такой критики, необходимо развенчать традиционного автора, при
признании коего не находится ответа на вопрос, “как” он мог написать тот или те отрыв-
ки, то вводимые новые “Quelle” и “Ur-Quelle” никак, в сущности, не отвечают на тот же
вопрос “как.” В самом деле, если традиционный автор книги (или отрывка) должен быть
признан или как богооткровенный автор, т. е. написавший данный текст путем сверхъес-
тественного наития, или же как использовавший бывшие до него источники, то в этом по-
следнем случае снова встает тот же вопрос, как использованный традиционным автором
неизвестный нам писатель сам написал данный отрывок, отрывки или же всю книгу. Если
67
повествование о бытии мира (т.е. Шестоднев) не принадлежит целиком или даже отчасти
традиционному автору Моисею, а этот последний использовал только неведомых нам “яг-
виста” и “элогиста,” то откуда же они получили данные для своего космогонического по-
вествования? Надо будет или признать их гениальными людьми, чтобы выдумать такой
величественный рассказ о шестодневе, или же опять-таки использовать какой-то или ка-
кие-то еще более ранние источники. В последнем случае встанет все та же задача, в пер-
вом — надо будет ягвиста (или элогиста) счесть поистине гением или же орудием откро-
вения свыше.
Признавая всю необходимость критического подхода к священному тексту со всеми
его изучениями вариантов, филологических подробностей и грамматических форм, без
чего исагогика, да и самая экзегетика текста превращается в ненаучную наивность, толко-
ватель текста не должен, однако, ограничивать свое толкование одними этими предполо-
жениями об источниках, влияниях и т. под. Священный текст Библии может, как сказано
было, быть предметом филологических и грамматических упражнений, но прежде всего,
толкователя, а главное — богослова ожидает вопрос о богословском содержании священ-
ного текста, о его религиозном значении, о его приложении к духовной жизни.
Эти вводные и предварительные рассуждения необходимы были для того, чтобы
лучше понять взгляд св. Григория Нисского на Моисея, на откровение и на самый смысл
содержания так называемых “Моисеевых” книг. Буквальный подход к книгам Моисеевым
приводит к богословским апориям; критико-филологический — неизбежно ведет к пол-
ному или частичному отрицанию боговдохновенности. Религиозное чувство ставит во-
прос, как Моисей мог узнать о творении мира и о том, что было до всякого человеческого
свидетельства. Объяснение св. еп. Нисского является толкованием, покоящимся на мисти-
ческом откровении свыше. Моисей для св. Григория — пример высшего мистического
достижения. Посему книга “О жизни Моисея законодателя” не столько является толкова-
нием текста, каким является “Шестоднев,” а описанием жизни, предложенным в образах
добродетели, руководством к мистической жизни. В Моисее св. Григорий увидел совер-
шенного мистического учителя и зовет подражать ему. Книга не поделена на подробные
главы и не содержит в себе хронологических уточнений. Она объясняет с мистической
точки зрения некоторые обстоятельства в биографии законодателя, из которых читатель
может сделать соответствующие выводы для духовной жизни и найти в ней ценные гно-
сеологические указания. “Вся совокупность жизни Моисея представлена св. Григорием,
как образец духовного восхождения,” говорит о. J. Danielou в своем введении к переводу
этого произведения [3] .
Автор прямо указывает цель и направление духовной жизни: усовершенствование в
добре не имеет конца. “Всякое добро не имеет по природе своей предела, а ограничивает-
ся лишь приближением к противоположному. Например: жизнь — к смерти, свет — к
тьме. И вообще всякое добро оканчивается всем тем, что представляет собою противопо-
ложность добру. Как конец жизни есть начало смерти, так и остановка в течении путем
добра сделается началом течения по пути порока” [4]. “У добродетели один предел —
беспредельность” [5] . Этот путь к совершенствованию и есть, в сущности, единственный
путь к Богу и богопознанию. Моисей, восходящий на гору и входящий во мрак, является
образцом правильного боговедения. Он проникает “в неисповедимость божественного
тайноводства там, и сам, уже незримый, пребывает вместе с Незримым.” Посему и всякий,
намеревающийся быть в единении с Богом, должен выйти из всего видимого, напрягая
свое разумение к Незримому и Непостижимому, как бы какой вершине горы, и уверовать,
68
что Божество там, куда не восходит понятие” [6] . Это дает основание св. Григорию на-
стаивать на “отрицательном,” апофатическом методе в богопознании, т. е. “не уподоблять
Божественной природы чему-либо познаваемому рассудком” [7], на чем он, подобно св.
Василию, будет настаивать и в своей полемике с Евномием.
Это не отказ от богословствования и не запрет любомудрствовать о Боге, а лишь пра-
вильное руководство духовно-познавательных способностей человека на истинном пути к
богопознанию. Естественные силы человеческие недостаточны для богословия; не совер-
шенны и внешние науки, т. е. языческая философия. “Внешнее обучение — говорит св.
Григорий — действительно бесчадно: оно всегда страждет болезнями рождения, по нико-
гда не рождает ничего живого” [8]. Богопознание совершается на пути таинственных от-
кровений. Богослову открывается искомая истина не на линии рассудочного умствования,
а во внутреннем мистическом опыте. Так же и в деле написания священного текста. Автор
его не выдумал, до него не додумался и не логическими выводами пришел к тем или иным
выражениям; они, эти слова священного текста ему открылись в тишине его сердца, в та-
инственном мраке безмолвия, в сверхъестественном откровении от Бога. Св. Григория не
интересуют в деле написания Моисеевых книг те или иные варианты текста, возможные
несогласованности, ни время и место составления этих книг и прочие необходимые в со-
временной исагогике темы. Внимание св. отца привлечено самым фактом, как могло Мои-
сею открыться то, что он нашел нужным запечатлеть на хартии. Открылось это в таинст-
венных теофаниях: пред Неопалимой Купиною, на горе Синайской, у расселины скалы и
под. И автор поучает читателя, какие выводы может и должен сделать он при учении это-
го священного текста для себя самого, для приготовления своего ума к таким же или по-
добным таинственным откровениям.
Таинственнейшая теофания у Купины Неопалимой разбирается св. Григорием, так
сказать, классически для всей позднейшей мистической традиции. Прежде всего, надо ос-
вободиться от всего чувственного, надо — по образному выражению священной книги —
снять с ног своих сапоги, надо разрешить эту мертвую и земную кожаную оболочку, так
как к лучам истины невозможно взойти связанными ногами. Моисей, которому из купины
было сказано “Аз есмь Сый,” поучается, что из всего объемлемого чувством и созерцае-
мого умом, ничто не есть сущее в подлинном смысле, кроме превысшей всего сущности,
которая всему причиной и от которой все зависит” [9]. Непостижимое существо Божие и
неизменяемое, по снисхождению к немощи человеческой природы, изменяется соответст-
венно с нашими условиями и способностями восприятия. Человек, очистивший себя от
чувственного, подходит к созерцанию умопостигаемого, превышающему знание, добы-
ваемое чувствами. Ему надо засим взойти на гору Божию. “Подлинно крутая и непри-
ступная гора — богословие, и к подгорию его едва подходит большинство людей” [10].
В данном случае важно “вхождение во мрак” Моисея и объяснение таинственного
богоявления в расселине скалы. Сначала Моисей видит Бога в свете, в купине; потом он
входит в облако, которое затемняет видимое, и, наконец, входит в совершенный мрак, об-
нимается отовсюду этим мраком, т. е. поучается полной и совершенной непостижимости
Божества. Отсюда и запрет искать наименования для божественной Сущности, и апофати-
ка [11]. Образ “мрака боговидения” и Моисея, беседующего с Богом в этом мраке, являет-
ся любимым образом многих мистиков. Это парадоксальное понятие (мрак боговидения,
познание в непознавании и под). будет неоднократно потом заимствоваться писателями
позднейшего времени. Этот “мрак” означает несозерцаемость Божественного естества
[12]. В этом истинное познание искомого. В том и познание наше, что не знаем, потому
69
что искомое выше всякого познания, как бы некиим мраком объято отовсюду непостижи-
мостью. Это — вообще гносеологическая тема постижения непостижимости. Это же впо-
следствии скажет Николай Кузанский: “непостижимое постигается постижением его не-
постижимости.” Потому же св. Григорий и называет непостижимого и недосягаемого Бога
“всеобъемлющею силою существа, в которой обитает вся полнота Божества, этот общий
покров вселенной” [13].
Моисей горит, однако, ненасытимою жаждою боговедения и стремится увидеть Бога
лицом к лицу. “И щедрость Божия соизволяет исполнить желание Моисея; но не обещает
ему какого-либо успокоения и пресыщения в этом желании. Бог не показал бы Себя Сво-
ему служителю, если видимое было бы таково, что могло бы успокоить вожделение взи-
рающего. В том и состоит истинное видение Бога, что у взирающего на Него никогда не
прекращается это вожделение” [14]. Вот они, эти страшные библейские дерзания жажду-
щего божественного наслаждения ума человеческого: борющийся с Богом Иаков, настоя-
тельно требующий видеть лицо Божие Моисей…
Что же означает этот образ “увидеть задняя Божия,” а не лицо Божие? Нельзя стано-
виться лицом к лицу перед ведущим, потому что тогда шествие будет в противоположную
сторону. Доброе не в лицо смотрит доброму, но следует за ним. Посему увидеть лицо Бо-
жие и невозможно, так как это значило бы зайти Богу навстречу, т. е. идти Ему наперекор,
в противоположном направлении. Моисей, таким образом, смотрит не в лицо Божие, а ви-
дит Его “задняя,” и потому только и остается жив [15].
Из всего сказанного ясным должно быть, что для св. Григория очевидны два вывода
из жизнеописания Моисея: а) Законодатель запечатлел на хартии то, или лучше сказать,
часть того, что ему было в таинственном созерцании открыто свыше; б) Моисей не только
сам является совершенным мистиком, избранным Божиим сосудом для получения исклю-
чительных откровений, но и для других, для всех стремящихся к мистической жизни, да и
вообще для всякого богослова Моисей должен быть образцом духовного совершенствова-
ния и подвижнического восхождения на гору добродетелей, без которых невозможно ни
занятие богословием, ни правильное понимание и толкование Слова Божия. Иными сло-
вами, в приложении ко всем другим попыткам толковать библейский текст, прежде всяко-
го применения того или иного научного метода (буквального, типологического, аллегори-
ческого, филологического и под.), безусловно необходимо внутреннее духовное самоочи-
щение.
Говоря теперь о методах, применяемых самим св. Григорием в истолковании библей-
ского текста, надо сказать, что аллегорические приемы занимают у него весьма почетное
место. Аллегория и типология встречаются на каждой странице, например: бесчадная дочь
Фараона означает внешнее, языческое любомудрие [16], Неопалимая Купина — образ
Приснодевства Богоматери [17], Медный змей есть прообраз Христа [18], изготовление
евреями кирпичей, “плинеоделание” символизирует рабствование страстям [19], эти же
страсти надо видеть и в жабах, нападавших на египтян [20], умерщвление египетских пер-
венцев означает уничтожение греховных помыслов, как первообразов и первопричин гре-
ха [21] , двенадцать источников в пустыне и семьдесят финиковых пальм — прообразуют
двенадцать и семьдесят апостолов [22], Моисей воздвизает в борьбе с амаликитянами свои
руки крестообразно во образ Креста [23] , что будут потом охотно повторять святые отцы
толкователи текста и песнописцы церковные. Не останавливаемся на подробном объясне-
нии символики в устройстве скинии и священнических одежд.
70
Из сказанного явствует, что аллегорическому и типологическому методам толкования
св. Григорий дает в данном произведении преимущественное предпочтение. Исследова-
ния современной науки (см. хотя бы примечания к тексту и введение о. Danielou) в доста-
точно ясной степени обнаруживают влияния и заимствования, как идеологические, так и
лексические, из Платона, Филона, Климента Александрийского и Оригена.
§ 4. Учение тринитарное.
В центральном споре своего века, св. Григорий, не внося существенно нового, про-
должает, в сущности, линию своих предшественников. Он завершает дела Каппадокийцев.
В принадлежащих ему произведениях он дает догматически более точное учение (“Боль-
шое катехизическое слово”), решительно отметает какое бы то ни было уклонение в “тре-
божие” (“К Авлавию о том, что не три бога”) и опровергает крайние арианские суемудрия
Евномия (“Против Евномия”).
Бог — Един и единственный [24], самозаключенная и неделимая Монада [25]. Троица
заключается в Единице, и различается в Ипостасях, не делится в подлежащем [26]. “Сущ-
ность не делится в каждом Лице, чтобы, подобно лицам, были и три сущности” [27]. Еди-
носущие у тех, сущность которых тождественна [28] . Таким образом, для него совершен-
но ясным является различие “сущности” от “Ипостаси.” Правда, он иногда не отличает
сущности от природы [29] .
Что касается выражения “Ипостась,” то оно для св. Григория Нисского, равно как и
для свв. Василия и Григория Назианзина, является уже вполне установленным. Не пользо-
вавшееся расположением св. Василия слово “Лицо,” Григорием употребляется неодно-
кратно [30]. Св. Григорий, с другой стороны, настаивает не на “общении,” как св. Василий
Великий, а на “единстве” Божества [31].
Отец есть причина, тогда как другие две Ипостаси — “причиненное” [32]. Слово не
есть что-либо неипостасное (букв.: “неипостасированная вещь”), но “самосущно сущест-
вующее” [33]. Вообще же в характеристике личных особенностей Ипостасей св. Григорий
Нисский следует за Назианзским богословом больше, чем за своим братом, св. Василием;
“нерождейность” — “рождение” — “исхождение,” хотя иногда называет Сына не “рож-
денным,” а “Единородным.”
Вопрос об исхождении Святого Духа затрагивается св. Григорием особо, и надо ска-
зать, что в оценке его выражений наука не находит единогласного решения. Католическая
тенденция представляет св. еп. Нисского проповедником исхождения “Filioque,” или, по
крайней мере, “через Сына.” Патр. Константинопольский Иоанн Векк и собор флорентий-
ский приписывали св. Григорию, на основании слов из “О молитве Господней,” ясно вы-
раженное учение об исхождении “и от Сына.” Rauschen-Altaner, в своей “Патрологии,”
имеет мужество считать подобные цитаты неосновательными, а самое место подложным
[34]. Несколько спокойнее настроены современные нам католические патрологи. Так, Tix-
eront, признавал, что “греческая теология последней четверти IV века откровенно направ-
лена к Filioque,” а что Григорий Нисский учит о Сыне, как о некоем орудии или инстру-
менте при исхождении Духа от Отца, т. е. иными словами, что Дух исходит “через Сына”
[35]. Точно так же в своей статье о св. Григории Нисском P. Godet [36] усваивает св. Гри-
горию учение “через Сына.” Барденхевэр тоже настаивает на исхождении через посредст-
во Сына [37]. Подобный взгляд отстаивался и старо-католиками в так называемых Роттер-
дамских комиссиях. Основанием для подобного истолкования пневматологии св. Григо-
71
рия служит одна из заключительных фраз в его трактате “О том, что не три Бога”: говоря
об Отце как причине, а о двух других Ипостасях, как причиненных, автор указывает на то,
что одна из Них является таковою непосредственно, тогда как другая — через посредство
этой непосредственной, т. е. иными словами, что Дух Святый исходит от Отца через по-
средство Сына. Ту же мысль о трех светильниках, из коих первый подает свет второму, а
через этого зажигает третий, можно найти в трактате “О Святом Духе” (VI).
Признание выражения “через Сына” (не только в данном случае св. Григория Нисско-
го, но и вообще у тех из греческих писателей, которые его допускают) не нарушает ли
“единоначалия” (“монархии”) в Святой Троице? т. е., не вносит ли оно в “причиненность”
Святого Духа момента какой-то, если не причинности Сына, то во всяком случае его по-
средства? Мысли св. Григория Нисского нашли себе соответствующую оценку в научной
православной литературе.
Архиепископ Филарет Черниговский решительно отметает какое-либо “филиоквист-
ское” настроение св. Григория [38]. Греческий догматист, проф. Хр. Андрутсос решитель-
но защищает св. Григория от какого бы то ни было “филиоквизма” [39]. Архимандрит Иу-
стин (Поповичь) объясняет выражения св. Григория, как “явление миру через Сына,” а
никак не как исхождение по бытию, по существу, ссылаясь совершенно основательно на
ту мысль св. Григория, что единая Причина Причиненных есть Отец [40]. Прот. С. Булга-
ков точно так же утверждает, что у св. Григория “совершенно отсутствует не только док-
трина Filioque, но, что гораздо важнее, самая ее проблема.” Правда, он думает, что у св.
Григория Нисского “с бельшей отчетливостью выступает отношение между Сыном и Ду-
хом Святым не только в аспекте икономическом, но и в онтологическом” [41].
Проф. А. Гусев, в связи с “роттердамскими формулами” решительно защищает св.
Григория Нисского от указанных выше упреков, правильно отмечая, что формула “через
Сына,” понятая онтологически, должна неизбежно нарушить “монархию” Отца, как Еди-
ной причины бытия и Сына и Святого Духа. “Через Сына” может быть понимаемо только
в порядке икономическом, т. е. в смысле откровения Духа в мире. Приписывая же “через
Сына” бытию Ипостаси Святого Духа, св. Григорий впадал бы, тем самым, в противоре-
чие с самим собою, со своим утверждением об Единой Причине — Отце” [42].
Сноски:
[1] P. G. 44, col. 300 В.
[2] См. Архим. Киприан: “Антропология Св. Григория Паламы,” стр. 152–166.
[3] J. Danielou. SCH. vol. 1., Paris, 1941, r. 18.
[4] P.G. 44, col. 300 D–301 A.
[5] Ibid., col. 301 В.
[6] P.G. 44, col. 376 D–377 A.
[7] Ibid., col. 377 ВС.
[8] Ibid., col. 329 В.
[9] P.G. 44, col. 333 АВ.
[10] Ibid., col. 376 A.
[11] Ibid., col. 376 D.
[12] P.G. 44, col. 377 А - 380 A.
72
[13] Ibid., col. 381 D.
[14] Ibid., col. 401 D - 404 A.
[15] Ibid., col. 408 B – 409 B.
[16] P.G. 44, col. 328 D sq.
[17] Ibid. col. 332 D.
[18] Ibid. col. 336 В.
[19] Ibid. 341 D.
[20] Ibid. col. 345 BD.
[21] Ibid. col. 352 C - 353 B.
[22] Ibid. col. 365 CD.
[23] Ibid. col. 372 ВС.
[24] “Против Евномия,” II.
[25] “На Песнь Песней,” 8.
[26] “Огласительное Слово,” 3.
[27] “К Эллинам.”
[28] “Против Аполлинария.”
[29] Eр. 26.
[30] К Авлавию; Огласительное Слово, 39.
[31] Против Евномия, II
[32] К Авлавию.
[33] Огласительное Слово, 2.
[34] Rauschen-Altaner. Patrologie, p. 237.
[35] Tixeront: “Histoire des dogmes,” II, p. 91, 93.
[36] P. Godet: DTC, VI, 1851.
[37] Bardenhewer: Patrologie, p. 264.
[38] Архиеп. Филарет Черниговский. Историческое учение об отцах Церкви. СПБ. 1882. т. II, стр. 154; Православное
догматическое богословие. СПБ. 1882. Ч. 1, стр. 106, прим. 80.
[39] Проф. Хр. Андрутсос: “Догматика Прав. Вост. Церкви” (по гречески), Афины, 1907. стр. 84.
[40] Архим. Иустин: “Догматика Православие Цркви.” Белград, кн. 1, стр. 203–204.
[41] Прот. С. Булгаков: “Утешитель,” YMCA - PRESS, 1936, стр. 48–49.
[42] Проф. А. Гусев. “Вера и Разум,” 1897, 13, 29–34.
73
6. Дидим Слепец
§ 1. Жизнь и значение в истории богословия.
Источниками для жизнеописания Дидима Александрийского могут служить: блаж.
Иероним, Руфин, Палладий Еленопольский и некоторые другие. Согласно “Лавсаику”
Палладия, Дидим умер в 398 г. в возрасте 85 лет. Следовательно, он должен был родиться
в 313 г., вероятно, в Александрии. В том же “Лавсаике” (гл. 4) читаем: “слепцом он сде-
лался, как сам мне рассказывал, еще по четвертому году; грамоте не учился и никаких
учителей не знал. Свой природный ум был для него верным наставником… Книги Ветхо-
го и Нового Заветов знал он все до слова, а догматы изучил так тщательно и учение, в них
содержащееся, излагал так точно и основательно, что ведением превзошел всех древних.”
Св. Афанасий якобы назначил Дидима начальником Александрийского училища, и это
был его последний учитель. Он жил за городом, вне арианской борьбы, ведя аскетическое
существование. Его слепота делала его для ариан, по-видимому, не опасным противником,
и бури догматической борьбы, поэтому, его пощадили. Он не узнал ни тюремных заклю-
чений, ни изгнаний из родного города. По мнению некоторых (Мингарелли), он был же-
нат, но мнение это не встречает сочувствия в науке. Слова Дидима о его “семени” надо
понимать, по-видимому, в смысле поколения его учеников и последователей, а не природ-
ного потомства по крови. По-видимому, эта удаленность от борьбы и дала ему возмож-
ность дождаться мирной кончины в преклонном возрасте.
Дидим пользовался большой известностью среди своих современников. Его неодно-
кратно посещали Великий Антоний и Палладий; и блаж. Иероним, и Руфин были его уче-
никами. Отшельник Аммун занимался его толкованиями на Писание. По мнению Иеро-
нима, Дидимом написано очень много, но до сих пор еще вопрос о литературном наследии
не разрешен раз навсегда. Многое за последние десятилетия было пересмотрено. Кое-что,
что не было известно Иерониму, теперь считается бесспорно написанным Дидимом; с
другой стороны, труды, казавшиеся безусловно ему принадлежащими, наука наших дней
от него отнимает. Об этом будет подробнее сказано в следующем параграфе.
Для своего времени бесспорно большой писатель, незаурядный знаток Писания и
оригинальный ум, Дидим после своей мирной кончины испытал судьбу Оригена. Почи-
таемый при жизни, он, как и великий его предшественник по Катехизическому училищу,
был в шестом веке обвинен в “оригенизме,” имевшем очень далекое отношение к самой
личности Оригена.
§ 2. Творения.
По словам блаж. Иеронима, Дидим написал очень много. Не все, однако, дошло до
нас: от некоторых трудов сохранились лишь отрывки, от других — одни только заглавия.
Работа критики над произведениями Дидима, надо сказать, еще не закончена, а последние
открытия внесли ряд новых и неожиданных проблем. Для удобства изучения мы делим
произведения Дидима на две группы: богословские и экзегетические.
А. Труды по Богословию.
1. “Против Ария и Савеллия,” — приписывавшееся традицией св. Григорию Нисскому и
печатавшееся в Патрологии Миня [1] в числе произведений этого писателя, теперь приня-
74
то считать творением Дидима. Это доказано работою К. Holl’a “Ueber die Gregor von Nyssa
zugeschriebene Schrift “Adversus Arium und Sabellium” [2] . Некоторые ученые (Krьger,
Funk, Stoltz, G. Bardy) с этим не согласны; но, по мнению Loofs, Godet, Leipoldt, этот спор
окончательно решен в пользу авторства Дидима. Во всяком случае, произведение это на-
писано во время еще начинающегося арианства, и никак не позже 358 г.
2. “Слово о Святом Духе” не сохранилось в греческом оригинале, но дошло до нас в ла-
тинском переводе Иеронима, сделанном по поручению папы Дамаса около 381 г. Оно
пользовалось большою известностью у современников. Годэ считает его лучшим произве-
дением древности на эту тему.
3. Дидиму, по-видимому, принадлежат, как это было указано в главе о св. Василии Вели-
ком, четвертая и пятая книги “Против Евномия,” раньше числившиеся в списке произве-
дений Василия. Мнения ученых, в свое время, разделились в этом вопросе: Дрезекэ защи-
щал авторство Аполлинария Лаодикийского, но это мнение не нашло себе сторонников.
Функ, а независимо от него и проф. А.А. Спасский [3], выдвинули гипотезу о Дидиме, и к
ней примкнули: Leipoldt, Воnwetch, Krьger, Julicher, Schubert, Schermann, Stoltz, Bardy. По
мнению Функа, — упоминаемое самим Дидимом 14 раз, — его πρvτοξ λογοσ есть ни что
иное, как эти же книги “Против Евномия.”
4. “Против Манихеев.” Из него сохранилось в оригинале только 18 глав; начало утеряно и
только отчасти, может быть, восстановлено из “Sacra Parallela” св. Иоанна Дамаскина.
Манихеи были тогда сильны, и Дидим вооружается против них с большим рвением.
5. “Книга о смерти маленьких детей.” Написана около 386 г.
6. “Против Ариан” — в двух книгах, написано около 392 г. Оба эти произведения упоми-
наются только у Иеронима.
7. Тот же Иероним говорит о каком-то произведении “О числах.” Возможно, что это толь-
ко отрывок из трактата “О Троице” (кн. II, 14), в котором автор рассуждает о числе “семь.”
8. Апология Оригенова труда “О началах,” о котором упоминается у Сократа (НЕ. IV, 25),
утеряна.
9. “К философам”
10. “О бесплотном”
11. “О душе”
Из этих трех произведений сохранились лишь незначительные отрывки в “Священных
Параллелях” св. Иоанна Дамаскина.
12. “О Троице.” Это одно из самых значительных произведений, числившихся в списке
Дидима. Но в самое последнее время его подлинность вдруг подверглась сильному сомне-
нию. Обратимся к истории этого трактата. Блаж. Иероним его не знает, но зато Сократ
(НЕ. IV, 25) упоминает в числе трудов Дидима. Оно было найдено в Болонье в 1759 г.
итальянцем J.-L. Mingarelli; в 1763 г. описано, а в 1769 г. издано тем же Мингарелли. Ру-
копись, содержащая это произведение — поздняя, принадлежащая к XI веку. В ней не
хватает пяти-шести глав; но что самое прискорбное, что ни начала, ни конца трактата не
сохранилось, так что приходится догадываться об авторе. На покрышке манускрипта ру-
кою, еще более позднею (вероятно, XV века), написано имя “божественного Кирилла.”
Произведение состоит из трех книг: первая говорит о Сыне, вторая о Святом Духе, третья
занята опровержением еретических положений о Троице.
Доводы издателя Мингарелли в пользу подлинности сводились к следующим
положениям:
75
• а) автор уже написал произведение “О Святом Духе,” к которому он в данном труде
дважды относится;
• b) в трактате три книги, как и свидетельствует Сократ, упоминающий о нем;
• с) в трактате встречается слово αµεγεθηξ, редкое, но находимое у того же Дидима в
“Толковании на псалмы”;
• d) сходство стиля этого произведения и других трудов Дидима должно якобы гово-
рить в пользу последнего.
Положения Мингарелли не оспаривались никем до самого последнего времени. Неожи-
данная находка утерянного “Толкования на Захарию” Дидима Александрийского в 1942 г.
заставила ученых заняться изучением и сравнением стиля и особенностей этого толкова-
ния с другими Дидимовыми трудами. И вот, Louis Doutreleau [4] приходит к выводам не в
пользу авторства Дидима. Сравнение языка, стиля и некоторых богословских мыслей в
обоих трудах не дают полного согласия. Видение светильника, как оно описано в “О
Троице” ив “Толковании на Захарию,” тоже обнаруживает немалые различия. L. Doutre-
leau не сделал окончательных выводов и не решается, безусловно, развенчать Дидима, но
в то же время, его добросовестное критическое изучение материала вносит сомнение в то,
что казалось до сего времени бесспорным. Дальнейшее изучение покажет, где истина.
Б. Труды по изучению Священного Писания.
Дидим был для своего времени выдающимся экзегетом. Традиция Александрийской
богословской школы, свежая еще память об Оригене, влияние которого сказалось на Ди-
диме, и свое собственное знание текста сделали из него большого учителя в области Свя-
щенного Писания. Многое из написанного им до нас не дошло, но и то, что осталось, по-
зволяет судить о нем как о незаурядном знатоке Библии. Ему принадлежат следующие
толкования на отдельные книги.
На Ветхий Завет.
13. “На Бытие”
14. “На Исход”
15. “На 2 Самуила, XXII”
Эти три небольшие отрывка сохранились в катенах некоего монаха Никифора.
16. “Схолия на Бытие 2:27, напечатанная кардиналом Питра” (“Spicilegium Solesmense,” I,
284).
17. “Отрывок на 3 кн. Царств ,” находящийся в одной рукописи в Эскуриале (“Biblische
Zeitschrift,” 1903, I, 251).
18. “Отрывки из толкований на книгу Иова” в катенах Никиты. Напечатана у Миня (P.G.
39, 1119–54).
19. “Отрывки на толкование той же книги” в “Священных Параллелях” (P.G. 96, 141).
20. “Отрывки на толкования псалмов” (P.G. 39, 1155 1616).
21. “Отрывки на толкование книги Притч.” Изданы в Патрологии Миня трудами кардина-
ла Анджело Майи (Ibid. 1621–46).
22. “Отрывки на Песнь песней” (в катенах).
23. “Отрывки на Екклезиаст” (тоже).
76
24. “Толкование на главы XL-LX, пророка Исаии.” Их упоминает блаж. Иероним (“De vi-
ris,” 109). Сохранились только отрывки в “Свящ. Параллелях.”
25. “Толкование на прор. Осию.”
26. “Толкование на прор. Захарию.” Их упоминает бл. Иероним, и оба эти толкования
должны были быть написаны в 386 г. До последнего времени они считались утерянными
безвозвратно, но открытие в 1942 г. в. Египте обнаружило комментарий на Захарию [5].
27. “Отрывок на прор. Иеремию,” изданный Ghisleri в Лионе в 1623 г.
28. “Две схолии на прор. Даниила” (“Biblische Studien,” 1899, 4:2–3). На Новый Завет.
29. “Толкование на ев. Матфея” (потеряно).
30. “Толкование на ев. Иоанна.” Это, точнее говоря, схолии, из коих очень немного сохра-
нилось в разных катенах и в “Свящ. Параллелях.”
31. “Схолии на 1 посл. к Коринфянам” — сохранились только частично в латинском пере-
воде бл. Иеронима.
32. “Толкование на послание к Галатам,” написанное до 387 г.
33. “Краткие толкования на послание к Ефесянам.” Оба эти комментария погибли.
34. “Отрывки на толкование Деяний” опубликованы J. Wolf, “ Anecdota graeca,” Hamburg,
1724, t. IV.
35. “Отрывок на толкование послания к Римлянам” (Cramer, “Catenae Graecorum Patrum,”
Oxford, 1844, t. IV).
36. “Отрывок на толкование послания к Евреям” (Ibid.).
37. “Отрывки на толкование послания второго к Коринфянам,” напечатаны кардиналом А.
Майи (P.G. 39, 1680–1732).
38. “Толкования на соборные послания.” Сохранилось лишь мало отрывков в греческом
тексте и больше в латинском переводе” (Ibid., col. 1732–1818).
§ 3. Богословское учение.
Не будучи писателем первой величины, но весьма почитаемый в свое время, Дидим
был прежде всего богословом Святой Троицы. Из древних, его ценили по-разному. Блаж.
Иероним, превозносивший вначале своего учителя и многим ему обязанный в своем раз-
витии, резко к нему переменился с тех пор, как Дидим показался ему слишком “оригени-
зирующим.” Руфин к нему сдержанней, но ценит его больше как аскета, а не как мыслите-
ля. Палладия тоже, по-видимому, привлекал Дидим как учитель монашества. Евагрий
Понтийский называл Дидима “великим гностическим учителем.”
Самостоятельным мыслителем он не был. Свою эрудицию он претворял не в спекуля-
тивный синтез, а в исповедание [6]. Как правильно подметил Барди, который, кстати, лю-
бит умалять значение Дидима, Дидим неоднократно прерывает молитвою последователь-
ность своих богословских рассуждений. Это, впрочем, можно подметить и у преп. Мака-
рия Египетского. Годэ назвал богословие Дидима “мозаичным,” отдельные кусочки кото-
рого свидетельствуют об эрудиции автора [7].
Если он во многом зависит от Оригена, то и богословие Каппадокийцев сильно по-
влияло на тринитарные воззрения александрийского слепца. Он усвоил их терминологию,
да и вообще в отношении главного христианского догмата он вполне православный писа-
тель.
Различие между сущностью и отдельными Лицами им проводится вполне ясно. С од-
ной стороны, Бог есть “простая сущность” (ousia aplh) [8] и единство Его сущности для
77
Дидима не подвергается никаким изменениям от признания троичности Его Лиц. Упрек в
требожии, а следовательно, и опровержение его, не встречает отклика в творениях алек-
сандрийского экзегета. Godet думает, что формула “единая сущность и три Ипостаси”
должна принадлежать Дидиму [9]. Впоследствии она будет признана александрийским
собором 362 года. “Единосущие” Трех Ипостасей является бесспорным для Дидима. При
этой единой сущности, у Ипостасей остаются их личные особенности: нерожденность,
рождение и исхождение. Католическая наука любит подчеркивать одно место из книги “О
Святом Духе” в пользу якобы исхождения Духа Filioque [10].
Барди заметил, что Дидим, не придерживаясь формулы “из сущности Отца” или “из
Отца,” предпочитает свою собственную, “из Ипостаси Отца” [11]. Эта формула не приви-
лась по понятным причинам, так как Отец не может сообщать Сыну Своих ипостасных
особенностей.
Как и некоторые из его современников, Дидим не делает различия между понятиями
“сущности” и “природы.” Он признает единство действия во Святой Троице, но иногда
говорит и о том, что каждая Ипостась имеет свое собственное действие.
В вопросе христологическом Дидим, в общем, еще стоит на уровне своей эпохи. Если
докетизм был главным христологическим заблуждением времен св. Игнатия Антиохий-
ского, то только начиная с Оригена начало прозревать в этой теме нечто более ясное. Так,
Ориген, почувствовав проблему взаимоотношения естеств, прибег к сравнению о раска-
ленном железе, в котором и огонь не претворяется в металл, и железо не становится ог-
нем, что, иными словами, означало сохранение свойств обеих природ во Христе. В IV в.
умы были по преимуществу заняты темою тринитарною. Христология наметилась более
выпукло у Аполлинария Лаодикийского, в частности в вопросе о разумной душе Христа,
что некоторые (прот. С. Булгаков) склонны расценивать, как некое исключительное про-
зрение. Св. Афанасий и св. Григорий Богослов опровергали нелепость о теле Богочелове-
ка, сошедшем с небес. Но это еще не было по-настоящему поставленною темою христоло-
гическою. Ариане учили о бездушном теле Христа; душу заменял, как и у Аполлинария,
Логос. Так Евдоксий Константинопольский († 370) это открыто исповедывал.
Дидим открыто восстает против Аполлинария. У него находим такую мысль: “не бу-
дучи человеком, Логос стал человеком, по природе быв Богом” [12]. “Во всем подобный
по человечеству” — сказано им несколько ниже [13]. Терминология еще, конечно, не во
всем удовлетворительна. Но если признать подлинность трактата “О Святой Троице,” то в
нем найдем и такие выражения: “вочеловечение,” “несказанное вочеловечение,” “стал че-
ловеком,” “Иисус по человечеству,” “воплощение,” что, все вместе, указывает на призна-
ние реальности человеческой природы Христа. В том же трактате проводится мысль о со-
вершенном Божестве и совершенном человечестве Христа, о двух рождениях — вне вре-
мени, без матери, и во времени, без Отца [14]. Находим также и такие выражения, как
“неизменно” и “неслиянно,” что, впрочем, можно найти и у Афанасия Александрийского
[15], у Амфилохия [16], не говоря уже о Григории Нисском [17].
Общая образованность Дидима стоит на уровне его эпохи. Он знает — неизвестно,
насколько глубоко, — философию: вспоминает “Тимей” Платона, но осторожен в отно-
шении Аристотеля, что, по мнению Лейпольдта, надо объяснять склонностью к Стагириту
крайних ариан, Аэция и Евномия. По мнению того же ученого, Ориген для Дидима значил
больше, чем Григорий Чудотворец для Каппадокийцев. Оригенизм, конечно, сказался во
многом: вечность творения мира, сравнительная плотность эфирных тел ангелов, в зави-
симости от степени их удаления от Бога. Возможно, что ему не чуждо было учение о
78
предсуществовании человеческой души [18], но при этом отрицается переселение душ
[19]. Как и все писатели патриотического периода, он не тверд в учении о строении чело-
века, пользуясь то дихотомической [20], то трихотомической терминологией [21].
Начиная с Иеронима и вплоть до собора 553 г., Дидима обвиняли в апокатастазисе.
“Вечность” мучений Дидим понимал не буквально, а несколько смягченно. Муки для него
“целительны” [22], что можно, как известно, найти и у св. Григория Нисского.
Godet
не считает Дидима рабским эхом Оригена. Leipoldt оговаривается, что интерес
Дидима к Оригену, интерес не мыслителя, а антиквара [23].
Сноски:
[1] P.G. 45, 1281–1302.
[2] In “Briegers Zeitschrift fьr Kirchengeschichte,” 1904, t. XXV, n.З, Ss. 380–398.
[3] Проф. А.А. Спасский: “Кому принадлежат IV и V книги св. Василия Великого против Евномия. Библиографическая
справка. В “Богословском Вестнике “ 1900, I, 120–137.
[4] Louis Doutreleau: “Le “De Trinitate” est-il l’oeuvre de Didyme l’Aveugle?”: dans “Recherches de science religieuse ,” t.
XLV, n. 4. Paris, 1957, pp. 514–557.
[5] Его издал L. Doutreleau: “Didyme l’Aveugle: Sur Zacharie.” S.CH 83–85. Paris, 1962. (Редактор).
[6] Прот. Г. Флоровский: “Восточные отцы,” Париж, 1931, стр. 191.
[7] P. Godet: DTC. IV, 762
[8] “О Святом Духе,” 35; “Толкование Псалмов,” Пс. 117, 14.
[9] P. Godet, DTC. IV, 754.
[10] P. Godet, ibid., Tixeront, “ Histoire des dogmes ,” II, 92.
[11] “О Троице,” I. P. G. 39, 308 С; 320 А; 425 A; 440–441; 448 С; 457 В.
[12] “Против Ария и Савеллия,” 3.
[13] Ibid 7.
[14] “О Троице,” I, 15. P.G. 39, 321 A.
[15] “Против Аполлинария,” I, 10 и II
[16] P.G. 39, 117, В.
[17] “Против Евномия,” V; P.G. 46, 705, В.
[18] “О Троице,” III, 1; Толков. 1 Петра 1, 1.
[19] Толков. Иова 10, 8; Толков. Пс. 23, 17.
[20] P.G. 39, 1079 С; 1092 С; 1093 ВС; 1145 A; 1185 CD; 1597 D.
[21] Ibid. 288 A; 301 A; 1324 A; 1400 A; 1628.
[22] Ibid., 673 A; 1088 D; 1108 D; 1176 ВС; 1261 С; 1404 С.
[23] Leipoldt, Didymus der Blinde von Alexandria (Texte u. Untersuchungen 29, 3), Leipzig 1905, p. 72–73.
79
7. Св. Кирилл Иерусалимский
§ 1 Жизнь и значение для богословской письменности.
Биографические данные о св. епископе Иерусалимском Кирилле достаточно скудны и
вдобавок сбивчивы. Некоторые подробности его жизни не ясны.
Родился он около 313–315 г. в области иерусалимской. Образование его было доста-
точное и главным образом направлено было на изучение Священного Писания. Есть осно-
вания думать, что он был близок к монашеской среде, может быть, сам был иноком. Около
343–345 г. он был рукоположен в иереи св. Максимом Иерусалимским.
Епископом он стал в 348 г., а не, как думали раньше, в 351. Это доказано трудами J.
Mader’a [1]. Кирилл становится преемником св. Максима, смерть коего имела место в 348
г. С вопросом об епископской хиротонии св. Кирилла не все ясно. Существуют в древней
литературе два совершенно противоположных свидетельства.
По одному, основывающемуся на “Хронике” блаж. Иеронима (написана в 349 г.), св.
Кирилл был в то время близок с, арианином Акакием, еп. Кесарии Палестинской. Этот по-
следний предназначал Кирилла на иерусалимский престол, буде Кирилл откажется при-
знать свое пресвитерское посвящение от Максима (!). Кирилл якобы на это пошел. Мак-
сим предназначал себе в преемники Ираклия.
Основываясь, по-видимому, на этом свидетельстве, Руфин пишет: “Cyrillus post
Maximum sacerdotio confusia jam ordinatione suscepto” [2].
Арианское рукоположение готовы защищать и историки Сократ [3] и Созомен [4].
Но с другой стороны, блаж. Феодорит считает св. Кирилла защитником апостольской
веры и достойно посвященным во епископа [5]. Точно так же и восточные епископы, со-
бравшиеся в Константинополе в 382 г., пишут папе Дамасу о Кирилле, что он был “давно
канонически посвящен епископами иерусалимской области” [6]. Наука, лишний раз при-
нужденная отнестись с сугубой осторожностью к показаниям бл. Иеронима, пришла к вы-
воду о законности епископской хиротонии иерусалимского епископа.
Годы епископского служения на троне св. Иакова не были спокойным периодом жиз-
ни св. Кирилла. Он, прежде всего, вошел в столкновение с упомянутым выше Акакием.
Сначала спор загорелся по вопросу юрисдикционному. Оспаривалась законность первен-
ства иерусалимской кафедры в Палестине. Но быстро к этому присоединяется и момент
догматический, вполне понятный в атмосфере арианской и омиусианской полемики того
времени. Заканчивается это огорчением св. Кирилла и новым обвинением его в том, что
он отдал в пользу бедных некоторые церковные священные предметы.
Но главная скорбь была только впереди. С 358 года жизнь св. Кирилла начинает по-
ходить на жизнь его знаменитого современника, св. Афанасия Александрийского. Три
раза иерусалимский епископ должен удаляться в изгнание. Период с 358 по 378 год про-
ходит в троекратном изгнании. Около семнадцати лет он проводит их вне непосредствен-
ного общения со своей паствой. После первого, четырехлетнего изгнания, он возвращает-
ся под Юлианом Отступником на короткое время в Иерусалим, но в том же 362 г. вынуж-
ден опять уйти из св. Града. По возвращении, он снова уходит в одиннадцатилетнее из-
гнание, длящееся с 367 по 378 год. Это время он проводил в разных местах, но преимуще-
ственно в Антиохии и в Тарсе.
80
В 381 г. св. Кирилл участвует на II всел. соборе. Умирает он в мире в 386 г. [7] или в
387 году [8]. Православная церковь празднует его память 18 марта, римокатолическая —
18 мая.
Значение св. Кирилла для богословской литературы и для истории развития догмати-
ческой мысли не малое. Выше было указано отношение людей, ему современных, к его
церковной позиции и резко противоположная оценка его деятельности. Св. Кирилл не был
ярко выраженным представителем какого-либо самостоятельного течения в богословии.
Его нельзя причислить к руководителям “богословских школ,” какими были в свое время
Климент Александрийский и Ориген, а впоследствии — св. Кирилл Александрийский для
“александрийцев”; или же как великие “каппадокийцы,” современники св. Кирилла Иеру-
салимского; вряд ли его можно причислить к учителям “антиохийского” направления, как
это делают V. Schmidt [9] и X. Le Bachelet [10] . Он — не богословский ум, создающий
эпохи и направления. В борьбе за единосущие его позиция не боевая. По определению
проф. А.А. Спасского [11], Кирилл — “человек не теории, а практики” и “хочет изложить
в своих поучениях лишь то, что характеризует общее благочестие.” Он—не арианин, но и
не примыкает открыто к чисто никейской, каппадокийской линии; никейского символа он
не принимает, а придерживается в своих поучениях местного, иерусалимского символа,
который “не есть дело рук человеческих” (огл. V); он не прочь пользоваться, когда надо, и
такими вероопределениями, как “датированная вера” и “ekqesix makrosticox.” Но он, тем
не менее, никак не может быть причислен к типу людей, не твердых в своей вере, или к
богословски безразличным людям.
Как бы то ни было, его “Огласительные поучения” заняли свое прочное место в исто-
рии развития христианского вероучения, а Церковь причислила его к сонму святых и учи-
телей Церкви.
§ 2 Творения.
Литературная деятельность св. Кирилла не богата. Его произведения могут быть
причислены преимущественно к типу проповеднических.
К безусловно подлинным трудам его относятся:
1. “Огласительные поучения,” всего числом 24, из коих: одно — предогласительное, яв-
ляющееся как бы введением ко всей серии их; 18 — к просвещаемым; 5 — “тайноводст-
венных.” Вопрос об их подлинности был поднят еще в XVII в. протестантским ученым A.
Rivet (Genиve, 1642). Сомнительными казались разные якобы “интерполяции” о целибате,
девстве, почитании Креста и мощей и пр. Трудами бенедиктинца Dom Touttйe, на основа-
нии подробной внешней и внутренней критики сомнений Rivet, подлинность “Поучений”
безусловно восстановлена и считается бесспорной.
Эти “Поучения” — являются произведением еще молодого Кирилла. Сказаны они в 348 г.
Русский перевод их издавался неоднократно: первый перевод — Ярославской дух. семи-
нарии, СПБ. 1822; второй — Моск. Дух Академии (1 изд. 1855 г., 2 изд. 1891 г.); третий
перевод — в издании П. Сойкина, СПБ. 1913.
2. “Беседа о расслабленном при Овчей купели” сказана, вероятно, до “Огласительных по-
учений,” в 343–348 гг. Русский перевод издавался дважды. Второе издание под редакцией
проф. А. Лебедева (Серг. Посад, 1893 г.).
81
3. Письмо к императору Константину по поводу чуда явления Креста на Елеонской горе 7
мая 351 г. Русский перевод дважды издавался (2-е издание: Серг. Посад, 1893 г.).
4. Три фрагмента из проповедей.
К неподлинным произведениям св. Кирилла надо отнести:
1. Беседа на Обрезание Господа и на Симеона Богоприимца.
2. Хронология от Адама до потопа.
3. Письмо к папе Юлию.
4. Несколько фрагментов у Фомы Аквината и др.
§ 3 Общее содержание “Огласительных поучений.”
“Оглашения” св. Кирилла представляют собою, прежде всего, дидактическое произ-
ведение. Кирилл не только проповедник, но в них он дает свод догматических и нравст-
венных истин, необходимых для назидания приходящих к вере. В этом разрезе эти поуче-
ния важны и как исторический документ, свидетельствующий о состоянии церковной
мысли того времени. С этой точки зрения небезынтересно отметить нижеследующие сто-
роны его учения.
А. Источник богословского ведения. Канон книг Священного Писания.
Четвертое огласительное поучение является в некоем смысле особливо систематическим.
Рассказывая о переводе Семидесяти, св. Кирилл утверждает: “это было не следствием
изысканности слов и не делом человеческих мудрований, напротив того — Божественных
Писаний, изглаголанных Святым Духом, и перевод совершен от Духа же Святого” (IV,
34).
В Ветхом Завете он насчитывает 22 книги, группируя их так: а) исторические (Пяток-
нижие, Иисуса Навина, Судей, Руфь, четыре книги Царств, две Паралипоменон, две книги
Ездры и Есфирь; при этом, соединяя вместе книгу Судей с кн. Руфь, 1 и 2 книги Царств
считая за одну, равно как и 3 и 4; считая также за одну обе книги Паралипоменон и за од-
ну две книги Ездры, он насчитывает всего 12 исторических книг), б) “Книги, писанные
стихами” (Иов, Псалмы, Притчи, Екклезиаст и Песнь Песней), в) Пять книг пророческих
(т. е. 12 малых пророков он считает за одну книгу, отдельно именует Исаию, Иеремию со-
единяет с Варухом, Плачем и Посланием, отдельно именует Иезекииля и отдельно Дании-
ла).
В Новом Завете он признает: 4 Евангелия, Деяния, 7 Соборных Посланий и 14 Посла-
ний ап. Павла. Апокалипсис не включен в канон.
Таким образом, деление книг у него отлично и от Евсевиева, и от Афанасиева. Если
этот последний допускал для частного назидания и некоторые, в церковный канон не вхо-
дящие, книги (Дидахи, Пастырь), то для св. Кирилла этому нет места. Он не следует деле-
нию своих современников: книги признанные, книги спорные и книги ложные. Для него,
кроме перечисленного, все остальное неприемлемо, при чем сюда входят не только апок-
рифические книги, из коих он упоминает нарочито Евангелие от Фомы, но, по-видимому,
неприемлемы: в Новом Завете — Апокалипсис, а в Ветхом — Товия, Иудифь, Премуд-
рость и книги Маккавейские. Св. Кирилл строже Евсевия и св. Афанасия: “Что не читается
в церкви, того не читай и наедине” (IV, 36). “Книг апокрифических не читай” (IV, 33). Во-
обще же эти признанные им книги он называет “церковными,” точнее: “εκκλησιαζοµεναι
Γραφαι” (XV, 13).
82
Церковь — хранительница преданий.
Бурное время догматических состязаний, в которое жил св. Кирилл, требовало ясного
сознания авторитета Церкви и ее границ. На голос Свящ. Писания ссылались и еретики, и
верные Церкви; православными считали себя все, но у святых отцов не было в обычае пи-
сать трактаты по экклезиологии (Отдельные исключения не в пример.).
Поэтому, из произведений отцов Церкви надо выбирать отдельные мысли и отрывки,
свидетельствующие об их церковном самосознании. Св. Кирилл Иерусалимский в этом
оставляет желать многого по сравнению со св. Иринеем или, тем более, со св. Киприаном
Карфагенским. Тем не менее, при внимательном чтении его “Поучений,” можно вывести
следующие заключения об его экклезиологии.
В ХVIII поучении он несколько подробнее останавливается на понятии Церкви, тол-
куя слова символа веры “во единую, святую, соборную Церковь” и предупреждая, что,
“хотя о Церкви можно сказать многое, но мы выразимся в немногих словах.”
“Церковь называется соборною потому, что она в целой вселенной, от пределов зем-
ли, до пределов ее, и потому, что во всеобщности и без всякого опущения преподает все,
долженствующие входить в состав человеческого ведения, догматы о видимом и невиди-
мом, о небесном и земном. Еще и потому, что подчиняет благочестию весь человеческий
род, и начальников и подчиненных, ученых и неученых. Наконец потому, что как повсе-
местно врачует и исцеляет она всякого рода грехи, совершенные душою и телом, так в ней
же приобретается все, именуемое добродетелью, какого бы то ни было рода, — и в делах,
и в словах, и во всяком духовном даровании” (XVIII, 23). Церковь называется так потому,
что — по самому значению греческого термина — она всех собирает и совокупляет (24).
Важно отметить такое именно толкование прилагательного “соборный,” буквально соот-
ветствующее греческому понятию “кафолический.” Ее “кафоличность” состоит, следова-
тельно, в: а) повсеместности, б) целостности догматического учения и в) всеобщности
всех ею спасаемых людей. Это одно из древнейших понятий “соборности,” как видим, ни-
чего не имеет общего с распространенными в позднейшее время мнениями о каком-то
всеобщем начале управления церковью. Соборность Церкви вовсе не в том, что ею управ-
ляют наряду с иерархией и миряне, а в том, что она повсеместна и неповреждена в своем
предании.
Единству Церкви не противоречит наличность многих местных церквей (25). Но если
и возможно применять понятие Церкви к отдельным местным, областным объединениям
верующих, то слово Церковь не должно быть применяемо ко вне Церкви находящимся
собраниям иноверных и инославных. Еретические и раскольнические объединения при-
лично называть “церковью лукавнующих,” “еретическими сборищами,” но не Церковью, в
собственном смысле этого слова. Церковь соборная — одна. Она является общею всем
нам матерью, невестою Господа Иисуса Христа (26).
Подтвердив еще раз, что “нет закрывающей кавычки одна святая соборная Церковь
имеет неограничиваемую пределами силу во всей вселенной (27), св. Кирилл учит, что в
Церкви мы приобретаем царство небесное и вечную жизнь (28). В Церкви — овцы; вне ее
— волки. Еретиков надо избегать и не удаляться от Церкви (VI, 36). Церковь наследовала
в истории спасения людей древней синагоге, оставшейся бесплодной (XVIII, 25).
В Церкви: таинства, иерархия и авторитет, в частности — признания или непризнания
Писаний (IV, 35).
83
Посему св. епископ иерусалимский часто в своих поучениях предостерегает от обще-
ния с еретиками, самарянами, иудеями, язычниками, врагами Церкви, так как у христиа-
нина много врагов, находящихся вне Церкви (предоглас., 10). Еретических “священнодей-
ствий,” — по крайней мере крещения некоторых еретиков, св. Кирилл не признает за кре-
щение. “Их перекрещивают, потому что первое их крещение не было крещением” (пре-
догл. 7). Он не называет по имени, кто эти еретики.
Церкви кафолической он противопоставляет “сборища еретиков” (τα συστηµατα των
αιρετικων).
Б. Символ веры.
Для истории догматической мысли вообще и для состояния иерусалимской церкви в
IV в., в частности, важно остановиться на том, что св. Кириллом признавалось как мерило
вероисповедной истины. Хотя его поучения и представляют собою оглашения по предме-
там вероучения, но полного текста символа им нам не оставлено. Возможно, по соображе-
ниям “disciplinae arcanae.” Работу восстановления иерусалимского символа веры произвел,
в свое время, Dom Touttйe. Интересно сравнить собранные из разных мест “Поучений”
выражения с никейским символом.
Символ св. Кирилла:
Разности по сравнению с никейским
форматирование
исповеданием веры:
“Веруем (IV) во Единого Бога (VI), Отца
(VII), Вседержителя (VIII),Творца небу и
земли, видимым же всем и невидимым (IX).
И во Единого Господа Иисуса Христа (X), “света от света”; – “от Бога Истинна”; –
Сына Божия Единородного, от Отца рож-
“рожденна, не сотворенна, Единосущна
денного Бога истинного, прежде всех век, Отцу”; “нас ради человек и нашего ра-
Имже вся быша (XI).
ди спасения сшедшего с небес.”
Воплотившася и вочеловечшася от Девы и “(Духа) Свята и Марии”; – “же за ны
Святого Духа (XII). Распятого и погребенно-
при Понтийстем Пилате и страдавша.”
го (XIII).
Воскресшего в третий день и восшедша на “по Писаниям.”
небеса, и седяща одесную Отца (XIV)
и грядущего в славе судити живым и мерт-
– “ паки “ (со славою); + “Единого”; +
вым, Егоже царствию не будет конца (XV). “Параклита”; – “Господа, животворя-
И в Единого Святого Духа, Параклита, гла-
щего, от Отца исходящего, со Отцем и
голавшего Пророки (XVI-XVII).
Сыном спокланяема и сславима”
Во Едину, Святую, Соборную Церковь – “Апостольскую”
(XVIII).
И в едино крещение покаяния “ во оставле-
+ “покаяния”; –“исповедую”; – “чаю”
ние грехов (I–III), воскресение плоти и в (мертвых) (будущего века)
жизнь вечную (XVIII).”
Исследователи уже давно обратили внимание на эти разночтения и пришли к заключению,
что символ Кирилла более ранний, чем никейский, занимая среднее место между ним и
так называемым “апостольским” или римским (Туттэ и Башелэ).
84
Если некоторые пропуски (“Марии,” “паки,” “по Писаниям,” “Апостольскую” и пр). и
не представляли острых и спорных мест в то время, равно как — если некоторые добавле-
ния (“Параклита,” “покаяния,” “Единого”) не вошли потом в текст церковного определе-
ния, то ряд недостающих в Иерусалимском символе выражений представляли в эпоху ан-
тиарианской борьбы существенные проблемы и являлись камнем преткновения для цер-
ковного единомыслия. Наиболее острым, бесспорно, должно быть признано опущение ие-
русалимской церковью слова “единосущный.” Является ли это свидетельством неправове-
рия св. Кирилла? Следует ли причислять его к противникам никейского и каппадокийско-
го богословия?
Дважды в своих “Поучениях” (IV, 7; XI, 18) св. Кирилл называет “по всему подобным
Родшему” (οµοιον κατα παντα). Какое же содержание вкладывает он в этот термин?
В первом случае, мы читаем: “Веруй же и в Сына Божия, единого и единственного,
Господа нашего Иисуса Христа Бога, рожденного от Бога, жизнь, рожденную от жизни,
свет, рожденный от света, по всему подобного Родшему, не во времени получившему бы-
тие, но рожденного от Отца прежде всех веков, седящего одесную Отца. Ибо не по стра-
дании, как бы увенчанный (так думают некоторые), за терпение получил Он престол одес-
ную, но с самым бытием, (а рожден Он превечно), имеет царственное достоинство, совос-
седая со Отцем, так как по сказанному, Он Бог и Премудрость и сила” (IV, 7). Во втором
случае (XI, 18), св. Кирилл учит: “Сын во всем подобен Родшему, родившись жизнью от
жизни, светом от света, силою от силы, Богом от Бога; и отличительные свойства Божест-
ва не пременимы и в Сыне. Кто сподобился видеть Божество Сына, тот наслаждается со-
зерцанием Родившего. . ..” Отвергая засим монархианские слияния Ипостасей, св. Кирилл
продолжает: “Совершен Родший, совершен и Рожденный: и Родший Бог и Рожденный
Бог. Он Бог всяческих, но Отца именует Своим Богом. . ..” Несколько ниже читаем: “Сын
Божий есть истинный Бог, прежде веков неисповедимо рожденный.”
Отсюда ясно, что св. Кирилл ни в какой мере не может быть приравнен к противни-
кам никейского богословия. Он не приемлет арианской формулы “было время, когда Его
(Сына) не было” (Х1, 17), как не приемлет савеллианских слияний.
Господь — не тварь, а Сын. Господь — Бог от Бога, Бог истинный и совершенный.
Отсутствие же слова “единосущный” может быть объяснено вышеприведенным мнением
проф. А. Спасского: св. Кирилл занимал позицию, осторожную в арианской полемике. Он,
не употребляя выражения “Единосущный,” тем самым не отвергает самого понятия еди-
носущия. Оно явствует из всех приведенных слов его. Слово “Единосущный” было для
многих слишком еще спорным и потому, что его нет в Писании, и потому, что свежа еще
была память осуждения Павла Самосатского. Причислять св. Кирилла к полу-арианам нет
никакого основания после внимательного чтения всех его произведений.
Он говорит между прочим, что Отец “порождает Сына, подобного Себе, истинного
Бога” (XI, 9). Сын не есть “произнесенное Слово, а “воипостасированное “ — ενυποστστοσ
λογοσ (XI, 10; cf. IV, 8).
Стоя на линии апофатического богословия, св. Кирилл не отказывается, однако, при-
знавать Бога “многоименным” poluwnumox (VI, 7; X, 3; X, 4). Имена эти относятся не к
сущности Божией, а к Его проявлениям в мире, к “энергиям.”
О Духе Святом он учит также достаточно ясно и вполне правильно, хотя его терми-
нология не вполне еще выработана. Однажды Дух назван “единосущным,” но это выраже-
ние “омоусиос” нельзя не принять с известными оговорками, так как оно может быть и
позднейшей вставкой (XVII, 32). Вообще же учение св. Кирилла о Третьей Ипостаси
85
вполне сходно с учением его современников; в частности, оно стоит в согласии, а может
быть и в зависимости от учения св. Василия Великого о том же. Дух Святый есть сила
“все освящающая и боготворящая” (IV, 16). Он “просвещает души праведников” (XVI, 3,
18; XVII, 15). “Подобно тому, как свет одним сверканием своих лучей озаряет все, так и
Дух Святый просвещает тех, кто имеет очи (душевные)” (XVI, 22).
В. “Поучения” как литургический памятник.
В “Поучениях” св. Кирилла историк находит много ценных данных для картины
богослужения IV в. в церкви палестинской, главным образом в отношении таинств. Вни-
мание литургиста привлекают описания приготовления к крещению, самое совершение
этого таинства, равно как и чин миропомазания и Божественной Литургии.
Крещение предваряется прежде всего длительным оглашением, в течение 40 дней
(предогл. 4). Оглашенным учение преподается не в полноте откровенной истины, а в
притчах, и догмат о Святой Троице не излагается во всей подробности (VI, 29). Оглашен-
ные проходят, так сказать, сокращенный и элементарный курс догматики и аскетики. Это
время оглашенные должны употребить на усиленную молитву, исповедание грехов (I, 5).
“Оставление грехов дается всем равно, но причастие Святого Духа даруется по мере веры
каждого.”
Самый чин крещения описан довольно подробно. Оно совершается в притворе (XIX,
2), где происходит прежде всего отрицание от сатаны. Формула отрицания такова: “отри-
цаюсь тебя, сатана, и всех дел твоих, и всея гордыни твоея и всего служения твоего” (XIX,
4–8). Совершается совлечение одежд или хитона в знак отказа от ветхого человека (XX,
2); затем следует помазание “заклинательным елеем” (XX, 3) и самое троекратное погру-
жение в воде, после прочтения символа веры (XX, 4). Погружение в воде есть символиче-
ское уподобление Христову трехдневному погребению во гробе. Крещение есть неруши-
мая печать, колесница на небо, райское наслаждение, предуготование царствия, дарование
усыновления (предогл. 16). Действие крещения двояко, как и человек состоит из двух сти-
хий — души и тела: Дух Святый очищает душу, вода омывает тело.
Уча о Святом Духе, св. Кирилл называет Его, между прочим, “вся освящающим и
обоживающим” (IV, 16). Всякое разумное естество имеет потребность в Его святости (там
же). Эти мысли находятся в совершенном согласии с учением св. Василия о Духе Святом
как источнике всякого освящения. Посему и в таинствах Церковь литургически исповеду-
ет эту освящающую силу Духа. Эпиклеза Духа очень ясно выражена в “Поучениях.” “
ростая вода, — говорит св. Кирилл, — по призвании на нее Святого Духа, Христа и Отца,
— приобретает силу святости” (III, 3). Литургические подробности чина крещения, как мы
видим, содержат в себе все священнодействия, переданные Церковью последующим ве-
кам и сохраненные нами и поныне.
Миропомазание описано св. Кириллом в XXI поучении или, иначе — третьем “тайно-
водственном.” Основанием этому таинству является сошествие Духа Святого на Христа
во Иордане (XXI, 1). Христос помазан Духом Святым, крещенные, “приобщившись Хри-
сту и став Его причастниками, помазаны миром” (XXI, 2). Освящается миро призыванием
Святого Духа (XXI, 3). Освященным миром помазуются: чело, уши, ноздри, перси (XXI,
4). Формула при помазании не указана, вероятно, по соображениям “тайной дисциплины”
(дисциплина аркана), но в поучении XVIII, 33 сказано: “и вам дана печать общения Свято-
го Духа,” что не может не напоминать современную нам формулу “печать Дара Духа Свя-
того.” Католический историк Ле Башелэ [12] ставит вопрос о возможности сообщения да-
86
ра Святого Духа через возложение рук, так как св. Кирилл, в поучении XIV, 25, говорит:
“Христос ученикам Своим сообщил такое обилие благодати Святого Духа, что не только
имеют Его в себе самих, но возложением рук их общение Духа передается и верующим.”
Вопрос остается открытым: надо ли в этом руковозложении видеть таинство миропомаза-
ния, или же это относится к таинству священства?
Во всяком случае, при беспристрастном чтении “Огласительных поучений” — ясно,
что миропомазание есть отдельное от крещения таинство, и помазание миром не может
быть отождествлено с помазанием заклинательным елеем.
Евхаристия описана св. Кириллом достаточно подробно, и его слова служат прекрас-
ным памятником для истории евхаристического богослужения. Англиканский ученый ли-
тургист Брайтман — в своем классическом произведении “Восточные и западные литур-
гии,” в особом прибавлении [13] — восстановил, на основании текста огласительных по-
учений св. Кирилла, достаточно полный текст палестинской литургии IV века. Св. Кирилл
не является автором особой литургии, отличной от совершавшейся в его время в пределах
Палестины и Сирии, но ясность его выражений и отдельные отрывки из молитв заслужи-
вают того, чтобы воспроизвести здесь схему этой литургии.
В Литургии Оглашенных присутствующим предлагалось чтение Писания и пропо-
ведь (предогл. 4; IV, 1; XIV, 24).
Пред совершением самой Литургии Верных, диакона приносят воду для умовения
рук (ХХШ, 2). После целования мира (XXIII, 3) начинается самая главная часть Литургии,
т. е. анафора. Ее начало ничем не отличается от других типов евхаристического богослу-
жения: “Горе сердца — Имамы ко Господу — Благодарим Господа — Достойно и правед-
но” (XXIII, 4–5). Евхаристический канон содержит, прежде всего, благодарение за творе-
ние мира: неба, земли, моря, солнца, луны, звезд и всей разумной и неразумной твари, ви-
димой и невидимой, с перечислением чинов ангельских воинств. Следует и текст “свят,
свят, свят Господь Саваоф” (XXIII, 6). Слова установления таинства не приведены в этом
отрывке тайноводственного поучения, что не означает, разумеется, их отсутствия в ана-
форе палестинской церкви IV в. Они указаны в поучении XXII, 1 и 7. Но что важнее всего,
это ясное упоминание св. Кириллом необходимости призывания Святого Духа (XXIII, 7).
“Потом, освятив себя сими духовными песнями, мы умоляем человеколюбца Бога ни-
спослать Святого Духа на предложенные дары, да сотворит Он хлеб телом Христовым, а
вино кровию Христовою. Ибо нет сомнения, чего коснется Святый Дух, то освящается и
прелагается.”
Настолько ясное требование эпиклезы Святого Духа для совершения евхаристическо-
го жертвоприношения стоит в полном согласии, как мы уже видели, с требованием эпи-
клезы и для освящения крещальной воды и мира. Такое ясное свидетельство св. Кирилла
не отрицается даже самыми крайними противниками эпиклезы в среде католических уче-
ных. Это свидетельство св. Кирилла доставляет для католического богословия немалое
затруднение, и приводимые ими объяснения, в сущности, не объясняют ничего. (Подроб-
нее в моей “Евхаристии” [14] и соответствующих статьях [15]). В этом месте считаем не-
обходимым только лишний раз отметить неприемлемость одной из гипотез католической
науки, а именно: не имея возможности отрицать это место из “Катехизических поучений
,” католики, тем не менее, настаивают на том, что и св. Василий Великий (классическое
место из книги “О Святом Духе,” гл. 27), и св. Иоанн Златоуст в ряде бесед, равно как и
св. Григорий Нисский, якобы отвергают эпиклезу и настаивают на освящении даров уста-
новительными словами Господа. Не входя здесь в разбор давно уже разобранных текстов
87
помянутых отцов, следует только заметить одно вопиющее историческое противоречие, а
именно: как могла существовать в IV в. столь ясно выраженная литургическая практика
(эпиклеза) наряду с совершенно ее исключающей практикой освящения установительны-
ми словами и не вызывать ни в ком никакого возражения и недоумения, тогда как мини-
мальное видоизменение тринитарной доксологической формулы, допущенное св. Васили-
ем, вызвало огромное смущение и побудило его написать свой трактат “О Святом Духе.”
Засим, в той же XXIII катехезе св. Кирилл упоминает после призывания Святого Духа
и довольно продолжительные ходатайственные молитвы, сопровождаемые Молитвою
Господнею. По возношении Агнца со словами “Святая святым” (ХХП1, 19) следуют при-
чащение и благодарственные молитвы.
Плодом евхаристического причащения является наше сродство с Богом. Св. Кирилл,
пользуясь термином ап. Павла, называет нас “соплотяными и единокровными” Богу
συσσωµοξ και συναιµοξ (XXII, 3). Жизнь в таинствах церкви есть жизнь в Духе Святом,
Который, как уже указано было, “освящает и обоживает” человека. Впрочем, слово “обо-
жение,” “обоготворение” им не употребляется так охотно, как например св. Афанасием
Великим, св. Иринеем Лионским, св. Григорием Нисским, да и вообще всеми восточными
писателями. Св. Кирилл, подобно св. Макарию Египетскому, предпочитает более библей-
ский термин “усыновление,” “сыноположение,” который у него встречается очень часто
[16]. Слово “обоготворение” θευποιεω употребляется им охотнее в его уничижительном
значении, т. е. в смысле языческого обожения солнца, луны и др. предметов видимого ми-
ра (IV, 6; XV, 3).
Но для стяжания благодати Святого Духа нужна и добродетельная жизнь, наравне с
твердостью в вере кафолической. “Образ богопочитания состоит из сих двух: благочести-
вых догматов и практики добродетелей” (IV, 2). Неоднократно говорит св. отец о подви-
гах, т. е. об “аскезе” (I, 5; III, 6). Знает он и институт монашества, а жизнь монашескую
называет он “равноангельной” (IV, 24).
Сноски:
[1] Der hl. Cyrillus, Bischof von Jerusalem, in seinen Leben u. seinen Schriften. Einsledeln, 1891.
[2] H.B. I, 23.
[3] H.E. II, 38.
[4] Н.Е. IV 20.
[5] Н.Е. II 26
[6] Ibid., V, 9.
[7] Архиеп. Филарет, проф. И. В. Попов, Puech, Bardenhewer, Rauschen, Batiffol, Tixeront и проф. Баланос.
[8] X. Le Bachelet, проф. Г. Флоровский.
[9] V. Schmidt: “Die Verheissung der Eucharistie (Joh. vi) bei den Antiochenern Cyrillus von Hierusalem und Joh. Chysostomus
.” Wьrzberg, 1903.
[10] X. Le Bachelet: DTC. III, 2527.
[11] Проф. А.А. Спасский: “История догматич. движений,” I, 352.
[12] Le Bachelet: op. cit., col. 2567.
[13] F. E. Brightman: “Liturgies eastern and western,” Oxford, 1896, стр. 464–470.
88
[14] “Евхаристия.” YMCA-PRESS, Париж, 1947, стр. 259 sq.
[15] Ibid., стр. 12, где список; см. тоже “En marge de l’Epiclese,” в “IRENIKON,” 1951, pp. 166–194.
[16] Предогл. 16; 1, 2; III, 14; V, 6; VII, 6, 13, 14; XI, 4, 14; XX, 6; XXI, 1.
8. “Macariana”
Произведения аскетической письменности, известные под именем преподобного Мака-
рия, представляют для исторической науки немалую загадку, которая, несмотря на многие
попытки ее разрешить, до сих пор остается не до конца ясной. Ученые исследователи во-
проса разделились в своих мнениях на два противоположных лагеря, каждый из которых
опирается на доказательства, принять или просто отвергнуть которые невозможно. Суще-
ствует не один десяток статей и исследований, которые далеко не согласны в вопросе об
авторстве разбираемых произведений.
А. Автор
Агиографическая литература знает двух современных и тезоименных святых из Егип-
та, Макария Александрийского и Макария Египетского, которым предание приписывает
ряд творений аскетико-мистического характера, но которые едва ли могут во всей их пол-
ноте принадлежать перу этих подвижников.
Преп. Макарий Александрийский
Главным источником биографических о нем сведений является “Лавсаик” (гл. 19). и
“История монахов” (гл. 30.). Согласно этим житийным памятникам, Макарий Александ-
рийский, или, иначе, “городской” (греческий), был рожден в начале IV в. Он был пресви-
тером в так называемых “Келлиях” и монахом. Провел в пустыне около 40 лет и умер поч-
ти столетним старцем. Ни один из древних писателей не приписывал ему ни одного лите-
ратурного произведения. Известные под его именем “Слово на исход души” и “Монаше-
ские правила” наука затрудняется приписать ему с безусловной достоверностью. “Лавса-
ик” отмечает высокую подвижническую жизнь этого святого мужа и рассказывает о со-
вершенных им чудесах.
Литературное наследие св. Макария Александрийского и по своей незначительности,
и по своей сомнительности не привлекает к себе внимания исследователей.
Преп. Макарий Египетский.
Данные о жизни этого подвижника не многим более богаты, чем его тезоименного
современника. Источниками для его биографии служат в главном: “Лавсаик,” гл. 19 и
“История монахов,” греческий текст коей был переведен на латинский язык Руфином (гл.
28). “Лавсаиком,” по-видимому, пользовались и другие биографы Макария Египтянина:
Созомен [1] и Сократ [2]. Родился Макарий в начале IV в., или, по более точному замеча-
нию Штоффелса, в 295 г. [3], так как, по “Лавсаику,” Макарию минуло 90 лет. “Лавсаик,”
согласно исследованию Бутлера, должен был быть написан в 385 году. Уйдя в египетскую
пустыню в 30-летнем возрасте, он провел в ней 60 лет. Возможно, что он был учеником
преп. Антония. Подвижничество его было настолько велико, что скитяне дали ему про-
89
звище (παιδαριογερων) “младостарца,” “потому что он свыше возраста преуспевал в доб-
родетелях” [4]. Около 40 лет от роду он был удостоен пресвитерского сана, что было не-
обычайно в монашеской среде того времени и той среды, где священства монахи обычно
не принимали. Арианский еп. Луций воздвиг, около 374 г., гонение против нитрийских
иноков, верных православию. Но гонение это не было длительным. Скончался он естест-
венною смертью. Церковь празднует его память 19 января.
Б. Литературное наследие Преп. Макария Египетского
Преп. Макарию Египетскому предание приписывает немалое число трудов, из коих
некоторые, очевидно, не подлинны, а другие требуют внимательного критического изуче-
ния, чтобы отделить в них подлинное от подложного, что и занимало историческую науку
долгое время, но все же, несмотря на все старания, не привело к безусловно ясному выво-
ду.
Прежде всего, следует заметить, что ни один из древних авторов не приписывает ни-
чего перу Макария Египетского. “Лавсаик” и “История монахов” ни одним словом не об-
молвились о литературных трудах этого подвижника. Геннадий [5] во второй половине V
века упоминает с именем Макария “только одно послание к молодым монахам.” Позд-
нейшее же предание надписало его именем немалое число трудов:
1. Три латинских и одно греческое послание (P. G. 34, col. 405–446),
2. Небольшую молитву (col. 445–448),
3. 50 духовных бесед (col. 449–821),
4. 7 аскетических произведений по-гречески: a) “О хранении сердца”; б) “О духовном со-
вершенстве”; в) “О молитве”; г) “О терпении и рассуждении”; д) “О возвышении ума”; е)
“О любви” и ж) “О свободе ума” (col. 821–968.). К этому следует добавить:
5. Собранные Котелиэ “Апофтегмата” старцев, среди которых изречения Макария зани-
мают немалое место (col. 229–264).
6. Собранные Амэлино “Коптские апофтегмата.” В “Аnnales du Musйe Guimel” 25. (1894).
Критический разбор всего этого наследия должен быть начат с конца.
А. “Апофтегмата” представляют собою такой литературный материал, в котором весьма
трудно отделить изречения, действительно высказанные Макарием, от тех, которые ему
могло приписывать устное монашеское предание. Нельзя отрицать совершенно вероят-
ность произнесения Макарием некоторых мыслей из этих “Изречений,” но тем не менее
нельзя с безусловной верою принимать все то, что ему составители подобных сборников
приписывали.
Б. Семь “Аскетических” опусов, как теперь выяснено с достаточной бесспорностью, не
являются произведениями Макария, а лишь литературной переработкой некоторых, и при
том немалочисленных, мыслей из “Духовных бесед.” Это очень поздние византийские ва-
риации на темы из преп. Макария.
Без особого затруднения обнаруживаются явные заимствования, объем коих колеб-
лется от нескольких слов и строк до довольно крупных совпадений текста в аскетических
опусах с текстом “ Духовных бесед .” Для примера можно привести несколько таких за-
имствований, не претендуя нисколько на исчерпывающую полноту. Так:
90
“О возвышении ума,” 6. взято из Бес. IV, 9–10; 7. — Бес. IV, 12; 8–9. — Бес. IV, 13–14; 18.
— Бес. XVII, 12; 20–21. — Бес. XVII, 14–15.
“О хранении сердца,” 1. — Бес. XVII, 14–15.
“О любви,” 8. — Бес. VIII, 1.
“О свободе ума,” 18. — Бес. XIX, 3.
Кроме того:
“О свободе ум ,” 1. напоминает Бес. XI, II.
“О терпении и рассуждении,” 20. — Бес. V, 2.
“О любви,” 23. — Бес. IX, 8.
Темы “Духовных бесед” те же, что и в тех или иных отрывках аскетических опусов; и там
встречаются свои излюбленные цитаты из Священного Писания и т. д. Можно, например,
обратить внимание на такую подробность. В главе XX “Лавсаика” повествуется о Мака-
рии Александрийском, что он ходил в пустыне на могилу Ианния и Иамврия, египетских
волхвов. Это же событие воспроизводится и в житии Макария Александрийского [6]. Ни-
где в приписываемых Макарию Египетскому произведениях эти имена ни разу не упоми-
наются. Но в одном из аскетических трактатов, переделанных из “Духовных бесед,” в “О
терпении и рассуждении,” упоминаются эти мифические имена. Автор этих трактатов
сделал это с несомненной целью подчеркнуть сродство своих переделок с “Духовными
беседами” или иными произведениями, известными под именем Макария.
Но не только эти внутренние признаки выдают переработку материала из “Омилий” в
“Аскетических трактатах.” Есть и внешний признак, а именно Венская рукопись № 104
этих трактатов надписана так: “Главы святого Макария, переделанные (µεταφρασθεντα)
Симеоном Логофетом.” Симеон Логофет (Метафраст) был именно таким любителем пе-
рефразировать произведения древних авторов на более доступный его эпохе язык. По сви-
детельству Крумбахера [7], тому же Симеону принадлежит еще и компиляция нравоучи-
тельных изречений св. Василия Великого и, вероятно, нечто из Златоуста. Это было в сти-
ле византийской поздней литературы. Можно вспомнить Пахимеровы (XIV в). перифразы
псевдо-Дионисия. Наука пришла теперь к бесспорному выводу: “Аскетические опусы”
являются переделкой Логофета (XI века) [8].
Несколько иначе обстоит дело с другими произведениями, надписываемыми именем
преп. Макария Египетского. В старину, сомнение в аутентичности их не поднималось. Ав-
торство Макария принималось на веру и в полном объеме. Но уже в XVIII в. были выска-
заны известные сомнения, которые с большими или меньшими оговорками принимались
научными авторитетами более позднего времени. На Западе, Oudin [9] и Semler [10] пер-
вые выразились против аутентичности “Духовных омилий.” По мнению этих ученых, “Бе-
седы” предназначены для монахов общежительного монастыря, типа Пахомиевых обще-
житий, а не для отшельников, населявших египетскую пустыню, среди которых жил Ма-
карий Египетский. Послание св. Макария меньше возбуждает сомнений в своей подлин-
ности.
С другой стороны, и в Греции, как свидетельствует проф. Диовуниотис [11], в том же
ХVIII веке тоже возникло сомнение в подлинности произведений преп. Макария. Руко-
пись (Афинск. Универс. библ. № 1267), датируемая 1783 г., и Афонская рукопись (по ка-
талогу Ламброса № 6026.), писанная в том же XVIII в., содержат рассуждение некоего пе-
лопонисского дидаскала Неофита, подвергающего все литературное наследие Макария,
91
кроме “Апофтегмат,” сомнению в подлинности, по причине якобы мессалианских идей, в
них содержащихся.
Русская богословская литература сравнительно мало сделала для определения автор-
ства и времени написания “Макариан.” Наша библиография может быть сведена к сле-
дующим произведениям:
1. Анонимная статья, принадлежащая, как установлено, проф. прот. Г. П. Павскому,
“Краткие исторические сведения о св. Макарии Египетском и св. Макарии Александрий-
ском” в “Христ. Чтении” за 1821 г., стр. 3–15.
2. Анонимная статья в “Воскресном Чтении.”
3. Иеромонах Григорий (Борисоглебский) напечатал в “Богосл. Вестнике” за 1892 год (но-
ябрь, стр. 205–224). свою вступительную лекцию в Моск. Дух. Академии “Возрождение,
по учению преп. Макария Египетского.”
4. Архим. Палладий: “Новооткрытые сказания о преп. Макарии Великом по коптскому
сборнику.” 1898 г.
5. Проф. И. В. Попов: “Мистическое оправдание аскетизма в творениях Макария Египет-
ского” в “Бог. Вестн.” за 1904 (ч. III, стр. 537–565) и 1905 (ч. I, стр. 27–59; ч. II., стр. 237–
278.).
6. Иеродиакон Онуфрий писал также “Мистика преп. Макария Египетского” в “Учено-
богословских опытах студентов, Киев. Д. Ак.,” вып. XII, 1914 г.
7. Проф. Б. А. Тураев напечатал в “Христианском Востоке ,” т. IV, Петроград, 1916 г. стр.
141–154; “Эфиопское аскетическое послание, приписанное св. Макарию Египетскому.”
8. Самым крупным вкладом в библиографию “Макариан” надо признать докторскую дис-
сертацию проф. СПБ. Д. Ак. А. А. Бронзова: “Преп. Макарий Египетский, его жизнь, тво-
рения и нравственное мировоззрение” СПБ. 1899, стр. 545. Автор издал только свой пер-
вый том, разбирающий литературу вопроса, источники для биографии преподобного, спи-
сок его трудов и дающий обзор мнений о подлинности или неподлинности “Макариан.”
Нельзя наконец не упомянуть и переводческую деятельность русских ученых. Если
не считать упомянутый у Родосского перевод семи “Слов,” принадлежащий иеромонаху
Герману (СПБ. 1775.), то творения преп. Макария были трижды переведены на русский
язык: первый перевод принадлежит иеромонаху Моисею (Гумилевскому), знатоку грече-
ского языка (Москва, 1782; 2-е издание М” 1839 и 3-е М. 1851). Второй раз “Макариана”
переводились в “Христ. Чтении” за годы: 1821, 1825, 1827, 1829, 1834–37, 1846.). Третий
перевод на более современный и литературный русский язык сделан был в Моск. Дух.
Академии (4-е издание вышло в Сергиевом Посаде в 1904 г. стр. XXVII + 467 + ХХШ).
Вопроса о подлинности творений, приписываемых препод. Макарию, коснулся из ав-
торов только один проф. А. Бронзов. Его он разбирает на стр. 275–504 своего объемистого
труда. Неполнота этого разбора в настоящее время очевидна. Автор полемизирует с уста-
ревшими аргументами таких историков, как Поссин, Удэн, Землер. Доказательства проф.
Бронзова для того времени и могли бы, может, быть признаны современными, но все же
страдают поверхностностью и малой убедительностью. Бронзов — убежденный сторон-
ник безусловной подлинности “Макариан.” Единственное, что он готов еще уступить ис-
торической критике, это “Аскетические опусы,” которые он соглашается признать за пе-
реработку Симеона Логофета (стр. 322).
За истекшие пятьдесят с лишним лет наука шагнула далеко вперед, и труд проф.
Бронзова в этом именно вопросе аутентичности может быть признаваем теперь только как
92
библиографическая справка. За это время опубликованы новые данные по коптским и
эфиопским источникам, с одной стороны, а с другой, появились и такие серьезные иссле-
дования, как работы Штиглмайра, Виллекура, Штоффелса и др.
К разбору этих мнений, вовсе однако не предрешая суждения о подлинности и не
принимая с безусловностью все то, что было написано против нее, следует теперь обра-
титься.
По мере углубления в существо вопроса, ученые разделились на два очень ярко опре-
делившиеся лагеря. Поскольку одни, и не без серьезных оснований, высказывали свои со-
мнения в подлинности “Духовных омилий,” не сходясь, правда, в определении времени их
составления, постольку другие, с не меньшим усердием, пытались отстаивать безуслов-
ную аутентичность этих “Бесед.”
Мнения ученых исследователей вопроса распределились приблизительно таким обра-
зом. Против аутентичности высказываются: Oudin, Elias de Pin, Tillemont, Ceillier, Flem-
ming, L. Villecourt, Wilhelm v. Christ, J. Stigimayr. Но с другой стороны: Galland, Pritzius,
Stoffels, Lube, Furster, Floss, Schiewietz, Czapla, Gore, Архим. Филарет, проф. Бронзов и
проф. Попов принимают подлинность “Бесед” почти безоговорочно. Не восстают открыто
против нее, но и не высказываются особенно радикально против, Пюэш, Барденхевэр, Ба-
ланос и Аманн. Надо заметить, что конфессиональная принадлежность авторов этих ис-
следований здесь роли не играет. Так, с одной стороны, казалось бы консервативные като-
лики, как бенедиктинец Виллекур и иезуит Штиглмайр, резко нападают на подлинность
“Омилий,” а, с другой стороны, англиканин Гор защищает подлинность с неожиданной
убежденностью.
Историко-критические доводы против аутентичности “Духовных бесед” требуют,
чтобы на них мы задержали подробнее свое внимание. Вот каковы главные доводы против
авторства преп. Макария, писателя IV века.
Первый аргумент, формальный и чисто внешний, основывается на том, что никто из
ранних биографов Макария не упоминает его литературной деятельности. Наиболее ран-
нее свидетельство об его писаниях восходит только к поздне-византийской эпохе. По Зем-
леру наука обладает рукописями не ранее XII в. Несмотря на все старания проф. Бронзова
найти более старые манускрипты, он не может указать ни одного старше Х в. Упоминае-
мый им со слов Ассемани так называемый “Нитрийский кодекс,” если и восходит к VIII в.,
то содержит только Послания и Молитву.
На это надо заметить, что “argumentuna ex silentio” сам по себе не имеет безусловной
убедительности. Биографы преп. Макария писали о нем, не как о литературном деятеле, а
как о подвижнике. Палладия в его “Лавсаике” и автора “Истории монахов” интересовала
не литературная производительность Макария, а его личность, как подвижника веры и
монаха пустыни. Поражали его чудеса, его молитвенность и вообще его подвиги. Кроме
того, Макарий мог и не писать сам своих поучений. Нам представляется вполне вероят-
ным, что сначала его ученики и современники записывали его мысли и изречения, что и
могло составить первоначальное ядро его аскетико-богословских воззрений, нечто вроде
сохранившихся “Апофтегм,” может быть и не обязательно в той именно форме, в которой
они дошли в собранных позже сборниках, но близких им по содержанию. Преп. Макарий,
что очень возможно, в своей келии или пещере не имел чернил и папируса и, во всяком
случае, не занимался литературной деятельностью, как богословы-систематики, как епи-
скопы-полемисты или как писатели по призванию и специальности. Какие-то ученики или
скрибы запомнили и записали его мысли, впоследствии обработанные литературно.
93
К этому следует добавить, что, если мы и не обладаем рукописями “Макариан,” со-
временными преп. Макарию, и что, если старейшие манускрипты не восходят дальше Х
или XI веков, то это еще не предрешает вопроса о безусловной неподлинности этого па-
мятника. Это явствует из того, что существующие сборники “Апофтегм” так или иначе
свидетельствуют о какой-то литературной деятельности Макария. К этому надо прибавить
и открытый проф. Б. А. Тураевым документ “Эфиопское аскетическое послание, припи-
санное преп. Макарию Египетскому.” Если оно и не есть безусловно подлинный труд пре-
подобного подвижника IV в., то все же самое наличие такого документа говорит о суще-
ствовавшей в эфиопской среде традиции о литературной деятельности Макария. Такие
сборники с именем пр. Макария, по словам Тураева, весьма редки, но тем не менее обна-
руженный этим ученым памятник вполне согласен по своему содержанию, как о том сви-
детельствовал и Бронзов, с общим духом и мыслями известных нам греческих “Макари-
ан.” Кроме того, следует не забывать об арабской и коптской традиции о деятельности
преп. Макария, в какой бы она форме ни выявлялась.
Можно привести и еще один косвенный довод. Известные нам “Макариана” являются
ярко выраженным памятником мистической литературы, но мистика их совершенно ниче-
го общего не имеет с мистикой Ареопагитик. Ни язык, ни мысли, ни легкий неоплатони-
ческий налет, присущий ареопагитской мистике, совершенно не отразились в “Макариа-
нах,” что было бы естественно, если бы они были написаны после Ареопагитик.
Второй довод против аутентичности “Бесед” относится к разряду внутренних. “Бесе-
ды” отражают якобы мессалианские влияния [12]. Этим обосновывает свое убеждение в
неподлинности бенедиктинец Виллекур. Мессалианство им усматривается в том, что: а)
сами “Беседы” именуются “духовными”; б) в них преимущественное значение в духовном
делании придается молитве; в) автор говорит о воплях во время молитвы, о видениях яв-
ляющегося во время молитвы Креста и пр.
Подозрение в мессалианстве, высказанное еще в XVIII в. пелопонисским дидаскалом
Неофитом, нам не представляется вовсе убедительным.
• а) Наименование бесед “духовными” совсем не означает мессалианства. Слово “ду-
ховный” отнюдь не является принадлежностью этой именно ереси. Если по этому ти-
тулу “духовный” судить о принадлежности к мессалианству, то пришлось бы запо-
дозрить в мессалианстве очень многих писателей древности, употреблявших это сло-
во без всякого отношения к мессалианству.
• б) Совершенно естественно в аскетических советах подвижника пустыни встретить
его исключительное предрасположение к молитве. Молитва есть главное занятие мо-
наха вообще, а пустынника, в частности. В силу молитвы верили все аскеты, о пользе
оной учили поколения подвижников, молитва была центром духовной деятельности
почти всех пустынников и киновитов, без какого бы то ни было их прикосновения к
мессалианству или каким-либо другим искривлениям неправильно понятой духовно-
сти.
• в) Третий свой довод о мессалианских влияниях на Макария, Виллекур подтверждает
параллельными ссылками на книгу “О ересях” св. Иоанна Дамаскина [13], которые
осуждают мессалианские черты, находимые критиком у преп. Макария. Не прихо-
дится спорить с ним о том, что и у Дамаскина и у Макария приводятся сходные явле-
ния тех духовных искривлений, которые ученый бенедиктинец характеризует, как
“мессалианство” Макария. Но тут явное недоразумение. Автор “Духовных бесед” не
94
только не сторонник мессалианских искажений молитвенного подвига, но неодно-
кратно сам осуждает эти искажения, подавая своим ученикам советы о том, как
должно молиться, чтобы не исказить своей молитвы. Вот несколько примеров.
“Спросили авву Макария, как должно молиться? Старец ответил им: “нет нужды много-
словить (буквально: болтать, βαττολογειν), но простирать руки и говорить: “Господи, как
хочешь и как знаешь, помилуй” [14].
“На молитве стать надо умом, как мудрый кормчий, не подвергая мысль никаким по-
мехам лукавого духа и не дозволяя ей быть носимой волнами его” [15].
“Приходящие, ко Господу должны творить молитвы в безмолвии (εν ησυχια), мире и
великом постоянстве, а не в неподобных воплях и смятении, но внимать Господу в подви-
ге сердца и трезвении помыслов” [16].
Автор “Бесед” всячески и многократно осуждает неправильные направления
молитвы, полагая вместе с тем основания для будущего исихастского учения о ней.
Третий довод критики против подлинности “Бесед,” также характера внутреннего,
основывается на наличии в них якобы полупелагианских настроений, чего не могло бы
быть в эпоху Макария Египетского, умершего до появления полупелагианства. Надо заме-
тить, что этот довод, разделявшийся в более раннее время, ныне не встречает сторонни-
ков. Штиглмайр, самый серьезный критик Макария, считает эти полупелагианские нотки
мнимыми [17].
Четвертый аргумент, основывающийся тоже на внутренней критике текста и наибо-
лее основательно разработанный Штиглмайром, нельзя не признать заслуживающим из-
вестного внимания, хотя он и не может быть принят во всей его полноте. Перу ученого
иезуита принадлежат два исследования о нашем авторе: в первом он рассматривает “кар-
тины и сравнения из византийской дворцовой жизни” в “Беседах” преп. Макария [18];
второе посвящено вообще лексике автора “Омилии” [19].
Рассмотрим эти критические замечания. а) Штиглмайра смущает то, что египетский
пустынник, бежавший от мира, неоднократно употребляет сравнения из придворной жиз-
ни императора. В самом деле, в “Беседах” можно найти такие выражения: “апокрисиарий
Владычного домостроительства” [20], “царь пишет кодициллы, кому он пожелает” [21];
εργοεπεστατφξ, что означает “praefectus operis” [22], “царский сын” [23], “иконописец пи-
шет изображение Царя” [24], “царская корона, украшенная жемчугами и драгоценными
камнями” [25], царские одеяния и украшения [26], царская сокровищница и убранство
дворца [27]. Упоминаются и состязания колесниц на ипподроме [28], что также должно
якобы быть свойственным жителю столицы или какого-либо иного крупного града.
Этот отрицательный довод не представляется вовсе убедительным. Нельзя из наличия
подобных сравнений и выражений из царского обихода умозаключать о том, что автор
был царедворцем или жителем столицы, и что, следовательно, “Беседы” написаны не еги-
петским подвижником Макарием, а кем-то близким ко двору. Вовсе не обязательно, чтобы
такие выражения употреблялись исключительно человеком, причастным к придворной
жизни. Все сказки, распространенные у самых простых людей, полны зачастую сравне-
ниями и намеками на придворную жизнь, на Царя, на его вельмож и пр. Простой селянин
любит в своих сказках представлять себе царскую жизнь, вольготную и богатую, как не-
кий недосягаемый идеал, не видев сам никогда в своем захолустье ни самого Царя, ни его
двор, ни богатства столицы. Этот критический аргумент Штиглмайра грешит психологи-
95
ческой нечуткостью и чрезмерным формализмом, стоя в противоречии с фольклором и
легкоподвижной фантазией простолюдина.
С другой стороны, ипподром существовал не в одном Константинополе. Александрия
была в непосредственной близости к пустыне; монахи ходили туда по своим нуждам или
по поручениям своих предстоятелей [29], и слухи о городских соблазнах, в частности об
ипподроме, проникали и в пустыню. Отшельник Ирон [30] ходил в Александрию и был на
ипподроме.
б) Штоффельс, в общем расположенный скорее защищать аутентичность “Дух. Бе-
сед,” обратил уже внимание на то, что в них заметны следы стоической натурфилософии и
александрийский аллегоризм [31]. Штиглмайр, не разделяя этого взгляда, считает, тем не
менее, что язык “Бесед” не соответствует типу египетского подвижника. Риторические
фигуры, с одной стороны [32], и заимствования из языческой письменности, как, напри-
мер, заимствования из “Апологии” Сократа, из гомеровских мифов, из мифа об аргонавтах
и пр., являются в устах отца-пустынножителя “ непонятной роскошью” [33]. Макарий
представляется Штиглмайру человеком простым, не получившим школьного образования
и потому чуждым всего, что мало-мальски может дать указание на хотя бы и элементар-
ную цивилизованность. Но здесь уместно заметить, что такое представление является явно
предвзятым. Если у нас и нет указаний об образовании Макария в миру, то у нас точно так
же нет и никаких указаний и на его обязательную безграмотность и серость. Житийные
данные говорят о том, что в пустыне он появился в возрасте 30 лет. Почему обязательно
думать, что до этого возраста Макарий не мог получить какого-нибудь образования в
Александрии или в ином городе? Язык, составленный из аллегорий, метафор и иных ри-
торических фигур, язык, богатый ссылками на светских авторов и на мифы, есть настоль-
ко естественное явление, что оно не должно было в то время никого удивлять. Кроме того,
еще одна подробность, заставляющая думать о Макарии, как вовсе не о безграмотном фе-
лахе, а как о человеке, хотя бы немного просвещенном: Макария в пустыне удостоили
священного сана. Для принятия в число иноков пустыни образования, естественно, не
требовалось, так как проходить покаянное житие может всякий, без всякого образователь-
ного ценза. Но для пресвитерского сана нужна была все же известная грамотность, какая-
то, пусть и элементарная, книжность. Где границы этой книжности? Что должно явиться
мерилом языка пустынножителя, не переобремененного “непонятным роскошеством” вы-
ражений?
Штиглмайр не в меру строг и в данном вопросе. У Макария есть немало пословиц,
которыми он оживляет язык своих поучений. Как один из примеров можно привести
мысль из “Беседы” XV, 41, согласно с которой “человек делается совершенным мужем
постепенно, а не сразу, не как говорится, “оденься — разденься” [34]. Штиглмайр приво-
дит их немало, равно как и частую игру слов. Это все, по его мнению [35], невозможно
совместить с представлением о подвижнике-пустынножителе.
На это следует возразить, что пословицы настолько вошли в язык всего народа и всех
его представителей, что нигде они не кажутся чем-то навязанным. Пословицы употреблял
ап. Павел, пословицами чрезвычайно богат язык святых отцов-богословов. (Пословицы
находим и в аскетических сборниках) [36]. В “Лавсаике” же встречаем и игру слов Ρωµην
ρυµην [37].
Не приходится говорить о книгах хохмических Ветхого Завета, в которых отразилась
вся любовь Востока к языку аллегорий, афоризм и притч.
96
Нельзя наконец забывать, что преп. Макарий был живым человеком, и среда, которой
он проповедывал, была тоже живая среда, составленная из живых людей. Они говорили
языком среды, эпохи и народа. Язык этот был оживляем разными литературными средст-
вами: и поговорками, и аллегориями, и сравнениями с мирскою жизнью, пусть даже и от-
даленного, но всегда сказочно привлекательного двора, столицы, богатства и пр. Каков же
должен быть язык отца-пустынножителя, следуя требованиям строгой критики, если из
него изъять поговорки, как нечто слишком народное, ссылки на языческих авторов, как
нечто слишком книжное, сравнения из придворного быта, как нечто слишком несоответ-
ственное строгой панораме пустыни?
Что Макарий мог быть человеком образованным, или, иными словами, что в пустыне
египетской были и образованные люди среди простецов, видно из того же “Лавсаика.” Ес-
ли, например, Антоний Великий не знал по-гречески, а говорил только на коптском языке
[38] то, с другой стороны; “Лавсаик” упоминает и таких монахов, которые знали ино-
странные, в частности, греческий и латинский языки [39].
“Духовные беседы” богаты мыслями своеобразного символического реализма [40], —
о чем подробнее будет сказано ниже, — что может быть отчасти объяснено влиянием
близкой Александрии с ее аллегорическим восприятием Священного Писания, традицией
Филона, памятью об Оригене и под., но что также точно имеет свои корни в монашеской
жизни самой пустыни, о чем можно найти свидетельство и в “Лавсаике.” В повествовании
Палладия о монастырях преп. Пахомия сохранилось предание о переданном ему ангелом
уставе, согласно которому ангел заповедал ему распределить монахов по группам, числом
24, по числу букв алфавита, и при том так, что в самом начертании букв были даны указа-
ния на нравственные особенности монахов, живших под той или иной буквой. Так, на-
пример, более простые обозначались маленькой и простой по начертанию буквой “йотой”
(i), а по характеру своему сложные и трудные монахи зачислялись в группу под буквой
“кси” (ζ), как более замысловатой по начертанию своему, “выражая таким образом по ана-
логии (κατ αναλογιαν) буквы свойство наклонностей, нрава и жизни каждой группы. Знаки
сии будут понятны только духовным” [41].
Внутренняя критика Штиглмайра и, в частности, лексический разбор произведений,
приписываемых преп. Макарию, заставляет попристальнее всмотреться в язык этого писа-
теля и проанализировать ткань этих “Духовных бесед.” Многое, кажущееся на первый
взгляд странным, чтобы не сказать неуместным в языке этого памятника, оказывается при
ближайшем рассмотрении вполне соответствующим и эпохе (IV век), и обстановке. Если
сопоставить “Духовные беседы” с “Лавсаиком,” с одной стороны, и с “Огласительными
поучениями” св. Кирилла Иерусалимского, с другой, то не может не поразить внутреннее
сходство разбираемых произведений, чтобы не говорить о прямой зависимости первых от
вторых.
Прежде всего, попытаемся произвести некоторое сравнение “Бесед” с текстом “Лав-
саика.” В данном разрезе бросаются в глаза сходства из аскетической дисциплины и из
литургического быта.
Внутреннее содержание “Духовных бесед” особенно ясно указывает на то, что они
вышли именно из египетской монашеской среды. Сродство аскетических поучений этих
“Бесед” с описанными в “Лавсаике” образами подвижников и сохранившимися в нем от-
рывками их поучений не может не остановить на себе внимания исследователя.
Таким ярким примером пусть послужит учение о молитве, изложенное в разных
“Духовных беседах” параллельно с некоторыми отрывками из “Лавсаика.”
97
Бес. VI, 3.
“Лавсаик” гл. 46.
“Вот истинное основание молитвы: вни-“Так и вы, посвятив себя созерцанию, всегда
мание помыслов и совершение молитвы в храните безмолвие, дабы во время молитвы к
великом безмолвии и мире, чтобы не Богу иметь вам чистый ум… чтобы соблюсти
быть соблазняемым извне.”
себя от соблазнов.”
“Необходимо, чтобы человек весь свой “Лавсаик,” гл. 43.
подвиг совершал в помыслах, отсекал “Смотрите, хорошо ли вы молитесь; не омра-
весь окружающий лес помыслов и уст- чается ли чистота вашей мысли, не кружится
ремлял себя к Богу, а не творил волю по- (ρεµβασµους πασχει) ли ум ваш во время мо-
мыслов, но собирал всюду кружащиеся литвы другими заботами; не обращает ли во-
(ρεβοµενους) помыслы, различая естест- шедший в душу помысл вашего внимания на
венное от лукавого” [42].
другие предметы…”
И составитель “Духовных бесед” и автор “Лавсаика” запечатлели то же свидетельство ду-
ховного опыта: первый, говоря это от себя, второй, влагая эти мысли в уста подвижника
Иоанна Ликопольского. Этот последний мог это слышать, как изустное предание пустыни,
идущее от Макария, или же Макарий мог в своих беседах преподать слушающим сохра-
нившееся в пустыне назидание.
Автор “Бесед” [43]учит и о другом предмете близко к назиданию подвижника Диокла
[44].
Бес. XXVII, 19. “Лавсаик,” 98
“Ум, отступивший от созерцания Бога, ста-
новится демоном или скотом… Ум человека,
коль скоро он удаляется от созерцания, по
“Ум твой, поскольку он сокровище, или необходимости впадает во власть или демона
всецело обращен к Богу, или нет… Во вся- похоти, или злого духа раздражительно-
ком случае, лукавые духи, Сатана и демоны, сти”…
одержат ум и окружают душу… Ум наш есть “В каждом деле и в каждой мысли участвует
храм Сатаны и храм Святого Духа.”
душа; но с Богом бывает только тогда она,
когда благочестиво и благоговейно размыш-
ляет о Нем.”
Один и тот же духовный аскетический климат проникает “Духовные беседы,” что и опи-
сание подвижников в “Лавсаике.” Молитва для составителя “Бесед,” как мы видели,
должна совершаться не с воплями, а в совершенном безмолвии, в “исихии” [45]. О той же
“исихии,” как необходимой для молитвы и духовного совершенства атмосфере, говорит
неоднократно и “Лавсаик” [46].
Исихия не есть искривление молитвенного подвига и отклонение его от преданий
древности; она не есть измышление позднейших поколений византийских монахов, как о
том поверхностно судят латинские критики ее. Исихия выросла на благодатной почве еги-
петской и других пустынь; она восходит к IV веку, то есть ко времени первых пустынно-
жителей.
Отношение автора “Бесед” к философии внешней, конечно, сдержанное, как у боль-
шинства аскетически настроенных подвижников, без особого пафоса к умозрению и бого-
98
словствованию. “Мудрецы века сего, Аристотель, Платон и Сократ, будучи мудрыми в
ведении, являются, как города большие, но опустошенные врагами, так как нет в них Духа
Божия,” — говорится в Беседе XLII, 1. Но наряду с этим путь духовного совершенствова-
ния или называется им “исправлением высочайшей философии” [47], или же подвижники
именуются “философами Божиими” [48]. “Небесной философией” называет духовное де-
лание и “Лавсаик” [49].
Это — для автора “Бесед” — “трезвение помыслов” [50], а для “Лавсаика” —
“рассуждение помыслов” [51]или же “различение духов” [52].
Один и тот же путь духовного подвижничества указывается и в “Беседах” преп. Ма-
кария и в “Лавсаике” Палладия Еленопольского. Различны лишь методы изложения: “Лав-
саик” придерживается житийно-повествовательного освещения египетской пустынниче-
ской жизни, тогда как “Беседы” облекают аскетическое учение в форму литературно об-
работанных поучений. Но в общем своем содержании это все та же монашески-
аскетическая литература. Та же борьба с грехом, то же очищение ума и сердца, то же
стремление к высшему совершенству. Оно и для одного и для другого памятника пред-
ставляется в полной отрешенности от всего земного и греховного, в возможном умерщв-
лении всех душевных волнений, в высшей степени внутреннего мира и покоя. Традиция
Климента Александрийского с его “бесстрастием” (“апафией”) не забыта в разбираемых
произведениях.
“Лавсаик” часто говорит именно об этом бесстрастии. Απαθεια встречается у него не
раз [53]. Этот же термин встречаем и в “Беседах” [54]. Иногда они заменяют его иными
выражениями, как, например, “невозмущенность” (αταραξια) [55] или всего чаще “успо-
коение” (αναπαυσις) [56].
Большое значение в “Лавсаике” придается созерцанию. “Феориа” стоит рядом с мо-
литвой [57]; безмолвие, исихия ведет к “феории” [58], но “феориа” выше “практики,” т. е.
деятельного упражнения в добродетели [59]. “Беседы” также знают созерцание, называя
его тоже θεορια [60]или же ορασις [61]. Но кроме того, все “Беседы” пронизаны учением
об осиянии подвижника небесным светом, о просвещении души благодатию Святого Ду-
ха, о светозарности будущего Царствия, созерцания чего может быть удостоен подвижник
еще на земле.
Среди добродетелей, необходимых для духовного совершенствования, “Беседы” осо-
бенно часто указывают на смирение, на подвиг, на молитву и, как было указано выше, на
безмолвие. Много говорится и о любви, которая обозначается или (αγαπη) любовью, “ду-
ховною любовью” [62], которую, однако, они отличают от иного облика любви, от “эро-
са,” называемого иногда “небесным” и “божественным” [63]. Слово “эрос” находим и в
“Лавсаике” [64].
Можно найти известное сходство между “Беседами” и “Лавсаиком” и в области ли-
тургической. В “Беседе” V, 6 жертвоприношение Исаака названо “проскомидией.” Само
собою разумеется, что этому слову не следует придавать того значения детально разрабо-
танного чина приготовления вещества, которое оно приобрело в позднейшей византий-
ской литургии. “Проскомидия” в IV в., конечно, не существовала. Но любопытно, что и
“Лавсаик” [65]знает этот термин, называя литургийный хлеб, “хлебом проскомидии.” По-
видимому, слово это было в употреблении у египетских христиан того времени.
Точно также и в “Беседах” [66]и в Epistola II, (P. G. 34, col. 436 A), paвнo как и в “Лав-
саике,” усматривается распространенность обычая преклонения колен во время молитвы
[67].
99
Редкий монашеский термин αρχαριος, “novitius,” “послушник” встречается в “Беседе”
XV, 42; в высшей степени важно, что тот же термин встречается и в “Лавсаике” [68]. На-
конец, еще одно совпадение: δαµασµος в смысле “узы” находим в “Беседе” XXIII, 2 и в
“Лавсаике” [69].
“Беседы” верны традиции св. Иринея Лионского и св. Афанасия Великого о конечной
судьбе и о назначении человека. Характерное для IV в. учение об обожении человека от-
ложило свой отпечаток и на этом памятнике [70]. В конце подвижнического пути хри-
стианина ожидает просветленное состояние всего его существа, то есть “причастие боже-
ственному естеству” или попросту “обожение.” “Обоживается (αποθεουται) человек,” —
сказано в Беседе XXVI, 2 [71] — едва ли не единственное место, где прямо употреблено
это слово. Автор “Бесед” предпочитает терминологию ап. Павла: “усыновление.” Это сло-
во встречается неоднократно [72]. Точно также встречаем уверенность в том, что нам уго-
товано быть “друзьями и наследниками Божиими” [73]. Понятно, что в “Лавсаике” не сле-
дует искать доктрины об обожении, так как это не богословско-антропологический трак-
тат. Но характерно, что “человек становится другом Божиим” сказано и в “Лавсаике” [74].
Произведенное сравнение лексики и некоторых общих аскетико-богословских мыс-
лей “Бесед” и “Лавсаика” позволяет сделать вывод, что, кто бы ни был автором первых, он
в своих идеях и словах часто и верно следует тому духовному направлению, которое отра-
зилось и в произведении Палладия Еленопольского. Буквальное совпадение некоторых
отрывков не может не вызывать заключения о близком сродстве. Если в “Беседах” видеть
литературную компиляцию, то компилятор заимствовал ряд указанных подробностей из
современного ему памятника, каким является “Лавсаик.”
Уместным является теперь произвести сравнение разбираемых “ Бесед “ с другим им
современным литературным памятником, а именно с “Огласительными поучениями” св.
Кирилла Иерусалимского.
Первая “Беседа” Макария озаглавлена “Аллегорическое толкование описанного у Ие-
зекииля, пророка видения.” Оно сразу же вводит читателя в мистику света, столь харак-
терную для Макария. Редко кто из ранних христианских мистиков достигал такой высоты
в этих видениях света. В этом смысле эта мистика может быть сравниваема разве только с
учением Паламы о Фаворском свете [75].
Автор этой беседы, подробно описывая и объясняя видение Иезекииля, настаивает на
невозможности человеку исчислить множество “очес” херувимов и “увидеть сладу Бо-
жию” — телесным зрением, но только “духовным видением” [76]. Любопытно, что то же
находим и у св. Кирилла Иерусалимского: “телесными очами” нельзя видеть Бога и по-
нять того, что есть “престол Божий” (т. е. херувимы) [77].
Только что упомянутая “мистика света” автора “Бесед” находит свой параллелизм и в
“Огласительных поучениях.” Для “Бесед” все духовное зрение подвижника направлено к
этому небесному свету, все тяготение души нашей устремлено к стяжанию света, как бла-
годати Святого Духа. Приводить цитаты, значило бы переписать почти полностью текст
этих “Бесед.” Что касается до св. Кирилла, то он утверждает: “Святой Дух просвещает
души праведников” [78]. “Богом световодимо помышление” человека [79]. “Как свет од-
ним сверканием молнии просвещает все, так и Дух Святый просвещает имущих очи (ду-
ховные) [80]. “Если ты удостоился благодати, то душа твоя просвещается” [81].
В начале XXIX “Беседы” говорится о благодатных дарованиях и дарах Святого Духа,
изливаемых по вере приходящих к Богу, безотносительно к их трудам, поту и усилию.
“Бог подает благодать не тщетно, не без повода и не случайно, но по некоей неизреченной
100
и непостижимой премудрости в подтверждение намерения и свободной воли тех, кто дос-
тигает божественной благодати, коль скоро они почувствовали оказанные им Богом бла-
годеяние, благость и сладость, по мере (κατ αναλογιαν) благодати, даруемой Им без их
трудов” [82]. Это рассуждение не может не быть поставлено в связь с нижеследующими
словами 1-го Огласительного поучения св. Кирилла: “Очисти сосуд свой, чтобы приять в
него большую благодать. Оставление грехов дается всем равно; но причастие Святого Ду-
ха даруется по мере (κατ αναλογιαν) веры каждого. Если мало трудишься, то и мало при-
емлешь.” Очевидно, что прямого совпадения текстов здесь нет, но тема в обоих отрывках
одна и та же, некоторые выражения общи обоим им, но, конечно, есть и существенное
различие.
Для автора “Духовных бесед,” пронизанных символическим миропониманием, ог-
ромное значение имеет сопоставление мира явлений, мира “феноменального” с миром
умопостигаемым, сокрытым. Это все вполне согласно с общим мистическим направлени-
ем этого памятника. О символах и символическом “Беседы” говорят постоянно. У св. Ки-
рилла Иерусалимского стороне символической тоже посвящено немало внимания, хотя
его символика несколько иная, чем у автора “Бесед.” Символы св. Кирилла очень часто
связаны с литургической практикой, с чинами богослужения. Он любит выражение “тай-
новодство” (µυσταγογια) и не прочь делать сопоставления плана “феноменального” с пла-
ном “ожидаемым,” будущим. Но кроме того, он говорит: “люди служат в видимом (εις το
φαινοµενον), Дух же Святый подает невидимое” [83].
И вот в этом именно контексте небесполезно сделать еще одно сопоставление. В свое
время одно выражение автора “Бесед” послужило камнем преткновения для строгой кри-
тики Штиглмайра. Он смущается тем, что египтянин Макарий употребляет сирийское на-
именование весеннего месяца Апреля “Ксанфиком.” Египтянин этого якобы не сделал бы.
Сиро-македонские, равно как и римские имена месяцев не могли быть известны в Египте,
будучи распространены только в областях Сирии, Крита и Кипра [84]. Bishop С. Gore, не
согласный с этим, считает, что эти имена могли иметь и более широкое распространение
[85].
Здесь уместно сказать следующее. Прежде всего, в каком именно контексте автор
“Бесед” упоминает это сиро-македонское наименование “Ксанфик”? — Постоянно сопос-
тавляя оба плана, — феноменальный и умопостигаемый, — автор “Бесед,” среди прочих
символов, усматриваемых им, находит и символ будущего воскресения нашего в весеннем
обновлении природы. Вот его рассуждения:
“Подобно тому, как деревья, по прошествии зимы, благодаря невидимой согреваю-
щей силе солнца и ветров, подобно одеянию производят и откидывают от себя листья,
цветы и плоды… так все это суть примеры, типы и образы христианина в воскресении.
Так, для всех боголюбивых душ, то есть для истинных христиан есть первый месяц Ксан-
фик, называемый Апрелем, и это есть день воскресения, когда силою Солнца правды ис-
ходит изнутри слава Святого Духа, покрывающая и облекающая собою тела святых, та
слава, которую они имели сокровенною в душах [86].
Если обратиться к “Огласительным поучениям” св. Кирилла, то в IV, 30, объясняя ог-
лашаемым догмат воскресения, автор говорит: “Видишь, что деревья столько месяцев сто-
ят теперь без плодов и без листьев, но, по прошествии зимы, все, как бы восстав из мерт-
вых, снова оживут; не тем ли более гораздо удобнее ожить нам.” Ту же аналогию св. Ки-
рилл проводит еще раз и в Поучении ХVIII, 7.
101
Но что особенно примечательно, эта же параллель в Поучении XIV, 10 звучит так: “В
какое время года восстает Спаситель? Во время ли лета или в другое?… Земля не полна ли
теперь цветов, и не обрезывают ли виноградные лозы? Видишь, я упомянул и о том, что
зима прошла, потому что с наступлением сего месяца Ксанфика начинается уже весна.
Это время у Евреев первый месяц, в котором праздник Пасхи, прежде прообразователь-
ной, а ныне истинной….”
Сходство языка и образов, чтобы не сказать, совпадение обоих текстов, не может не
броситься в глаза. Каково же объяснение этому неожиданному сиро-македонскому
“Ксанфику” в рамках египетского быта? Представляется вполне возможным умозаклю-
чить, что: 1) или сам преп. Макарий, если он автор “Бесед,” воспользовался широко в его
время распространенными “Огласительными поучениями” св. Кирилла, или 2) если Мака-
рий не автор, то составитель “Духовных бесед,” компилируя различные тексты для своих
поучений монахам и пользуясь, с одной стороны, родственным Египту “Лавсаиком,” с
другой — пользуется и современными и близкими Египту “Катихезами,” св. Кирилла.
Анахронизмам нет места. Нет и нужды, на основании одного только этого сиро-
македонского “Ксанфика” лишать “Духовные беседы” их родной египетской почвы и пе-
реносить их происхождение куда-то в Сирию или в иные области [87].
Продолжим, однако, лексический разбор “Бесед” по их сравнению с
“Огласительными поучениями” св. Кирилла.
Выше мы уже упоминали слова “Бесед” о “кружащихся (ρεµβοµενους) помыслах” во
время молитвы и находили некоторые параллелизмы с “Лавсаиком.” Находим эти парал-
лели и у св. Кирилла, правда не в контексте о молитве, но вообще о духовном устроении
человека. Так, в Предогласительном поучении (§ 8) читаем: “Пусть язык твой не произно-
сит непристойных слов, не погрешает взор твой, и мысль твоя не кружится (µηδε
ρεµβεσθω) над тем, что бесполезно.” В следующем параграфе (9) сказано: “чтобы ничем не
развлекался ум, чтобы кружащемуся (ρεµβοµενον) взору не кружить (ρεµβεσθαι) сердца.”
Автор “Бесед” употребляет слово “вместообраз” (αντιτυπον) в его евхаристическом
значении: “в церкви приносится хлеб и вино, вместообраз (αντιτυπον) Тела Его и Крови, и
причащающиеся видимого хлеба, вкушают духовно плоть Господа” [88]. У св. Кирилла в
V “Тайноводственном” (или ХХIII) поучении читаем: “ибо вкушающим повелевается вку-
сить не хлеба и вина, но того, вместообраз тела и крови Христовой.” Кроме того, слово
“вместообраз” находим у св. Кирилла трижды: в поучениях XX, 6 (P. G. 33, col. 1081 В;
1088 А), и XXI, I (ibid. col. 1089 А). Да и вообще, слово “вместообраз” не должно казаться
анахронизмом для эпохи св. Макария, так как его мы находим в литургии св. Василия и
еще раньше, в VII кн. “Апостольских Постановлений” [89].
Понятия “обожения” у св. Кирилла мы не встречаем. Глагол θεοποιεω им употребля-
ется в смысле обоготворения язычниками солнца, луны, светил и сил природы [90]. Но это
вовсе не означает того, что ему чуждо верование в конечное прославление человека и в
причастие им божеского естества. Св. Кирилл предпочитает придерживаться более биб-
лейского термина “сыноположения,” что делает, как мы видели, охотнее и автор “Бесед.”
“Сыноположение” находим у св. Кирилла в “Поучениях” более десяти раз [91].
Выше указывалось, что заимствования “Беседами” терминов из придворного быта
вовсе не должны означать, что их автор сам был придворным. Точно также и св. Кирилл,
который никак не был придворным и не принадлежал к непосредственному окружению
императора, не раз говорит такими выражениями. У него находим мы “порфироносный
102
царь” [92], “саккос,” “порфира” “золотой трон” [93]. “Порфироносный царь, окруженный
копьеносцами — воинами” (“дориносящими воинами” [94].
Автор “Бесед” неоднократно произносит слово “воипостасированный” (ενυποστατος).
Само собою разумеется, что этому выражению не следует придавать того смысла, кото-
рый оно приобрело в последующие времена христологических споров, как это особливо
имело место в произведениях Леонтиев, — Византийского и Иерусалимского. У автора
“Бесед” “воипостасированный” означает просто-напросто “существующий” [95]. Вот
примеры: “те, кто утверждают, что зло существует в чем-то (ενυποστατον το κακον), те ни-
чего не знают. В Боге никакого зла не существует” (Θεω γαρ ουδεν εστιν κακον
ενυµποστατον) [96]. Это же он повторяет и в “Беседе” XVI, 5. В той же “ Беседе “ (2) он
говорит: “душа существует сама по себе” (καθ εαυτην ενυµποστατος). Любопытно, что св.
Кирилл утверждает: “ум в нас существует” (ενυµποστατος) [97]. Кроме того, св. Кирилл
говорит о “воипостасированной” праведности [98], о “воипостасированной силе Святого
Духа” [99]и что Христос есть Слово не “произнесенное” (ου προφορικος), а Слово “воипо-
стасированное” [100].
Тот же автор знает и выражение “безипостасный” [101](ανυµποστατος), чего не нахо-
дим в “Беседах,” но что находится и в Аскетических опусах Симеона Логофета [102].
Еще одно сходство лексики “Бесед” с “Поучениями” св. Кирилла можно заметить и в
учении об именах Божиих. Так в Послании II преп. Макария, которое, казалось бы, не воз-
буждает сомнений в аутентичности, сказано: “Бог будучи Един по сущности, стал много-
именным по видоизменению (πολυωνυµος γεγονε κατε τροπολαγιαν)ради спасительного до-
мостроительства о людях: иногда он именуется скалой, дверью, иногда же секирою, путем
и опять-таки лозою и хлебом” [103]. “Огласительное поучение” VI, 7 говорит нам: “Бог
многоименный (πολυωνυµος) и всемогущий, не имеющий в существе Своем ничего разно-
родного.” В “Поучении” X, 3, говоря о той же “многоименности” Божией, св. Кирилл при-
водит примеры: дверь, путь, овца. О той же “многоименности” сказано и в следующем па-
раграфе того же “Поучения.”
Само собою разумеется, что защищать безусловную подлинность текста “Омилий,”
напечатанных в Патрологии Миня, не приходится. Самый состав и содержание, самая
форма этих “Бесед” показывает обратное. По объему они неодинаковы: есть очень крат-
кие, как, например ХIII, ХХII, XXXVI, XXXIX, занимающие меньше полколонны текста.
Другие же, наоборот, охватывают по много страниц. Одни из них являются в форме свя-
занного текста, объединенного единством содержания; другие же составлены по типу “во-
просо-ответов.”
Защищать современную нам форму и содержание их не приходится. Нам представля-
ется, что первоначально мысли Макария собирались в разных “Апофтегмах,” что, однако,
не препятствовало автору и самому писать свои поучения монахам, но писать короче и
проще, чем они дошли теперь до нас. Литературной обработке “Омилий” бесспорно под-
верглись, но ядро этих поучений, самый дух их восходят к подвижнику IV века.
Сноски:
[1] Н.E. III, 14 и VI, 20.
[2] Н.E. IV, 23.
[3] J. Stoffels: “Die mystische Theologie Makarius des Aegypters und die дltesten Ansдtze christlicher Mystik .” Bonn, 1908,
стр. 2.
[4] Лавс. гл. 19.
103
[5] “De vir. ill.,” 10
[6] P.G. 34, col. 65 D; 85 В; 89 С – 90 С.
[7] Geschichte der Byz. Literatur, стр. 200–300.
[8] Alzog: “Manuel de Patrologie.” Paris, 1867. p. 300; E. Amann: in DTC. t. IX, col. 1453; Bardenhewer: “Patrologie.” Freiburg
i/Br., 1901. S. 232; J. Stoffels: “Die mystische Theologie Makarius des Aegypters .” Bonn, 1908. S. 11; Проф. А. Бронзов:
“Преп. Макарий Египетский,” стр. 322; ∆. Σ. ΜΠΑΛΑΝΟΣ: “Πατρολογια,” ’Αθηναι, 1930, стр. 282.
[9] “Commentario de scriptoribus Ecclesiae antiquis.” Franсfurt, 1722.
[10] “Specimen examinis critici Operum quae ita ferruntur Macarii.” Halle, 1745.
[11] “Κρισιξ περι των συγγραµµατων Μακαριου του Αιγυπτιου” в “’Epethrix ’Εταιρειαξ Βυζαντινων Σπουδων” (’Αθηωαι, 1924,
σελ. 86–92).
[12] Мессалианство: Ересь, возникшая в середине IV в. в Месопотамии, М. Азии и Египте. По её учению, каждый чело-
век в силу первородного греха находится во власти злого духа, изгнание которого достигается лишь непрестанной мо-
литвой. (Редактор).
[13] P.G. 94, 729–732. L. Villecourt: “La date et l’origine des “Homйlies Spirituelles” attribuйes а Macaire.” In “Comptes ven-
dus de l’Academie des Inscriptions et Belles-Lettres.” 1920, Paris, стр. 250–258.
[14] Апофтегмата, 19. P.G. 34, 249 A.
[15] Epist. 2, P.G. 34, col. 436 A.
[16] Бес. VI, 1; cf. Бес. VI, 3; Бес. XXXIII, 1, и др.
[17] J. Stigimayr: “Sachliches und Sprachliches bei Macarius von Aegypten ,” Innsbrьck, 1912, стр. 78–101. Ср. Бронзов, ор.
cit. стр. 279–280 и 303–304.
[18] J. Stigimayr: “Bilder und Vergleiche aus dem byzantinischen Hofleben in den Homilien des Makarius.” Stimmen der Zeit,
80 (1911), стр. 414–427.
[19] Idem: “Sachliches u. Sprachliches.”
[20] Бес. XXXII, 2.
[21] Бес. XXXIX.
[22] Бес. XLVII, 3; XLVII, 6.
[23] Бес. VIII, 6.
[24] Бес. XXX, 4.
[25] Бес. XXXVIII, 2.
[26] Бес. II, 1; Бес. V, 5.
[27] Бес. VII, 1.
[28] Бес. 1, 9.
[29] “Лавсаик,” гл. 39.
[30] Ibid, гл. 32.
[31] J. Stoffels: “Makarius der Aegypter auf den Pfaden der Stoa,” In “Theolog. Quartalschr.” 92 (1910), стр. 88–105; 243–265.
[32] Stiglmayr: “Sachliches u. Sprachliches,” стр. 24.
[33] Ibid, стр. 55–59.
[34] P.G. 34, 604 С.
[35] Op. cit. стр. 21–31.
104
[36] “Лавсаик,” гл. 31, 32.
[37] Ibid., гл. 118.
[38] Ibid., гл. 26.
[39] Ibid., гл. 50, 54.
[40] См. Archimandrite Cyprien KERN: “Le Symbolisme realiste des Peres.” Статья посмертно издана в “Pensee Orthodoxe”
№ XII, Paris, 1966. (Редактор).
[41] “Лавсаик,” гл. 38.
[42] Ср. Бес. XIV, 3:ХХХIII, 1.
[43] Бес. XXVII, 19.
[44] “Лавсаик,” гл. 98.
[45] Бес. IV, 21, 23; Бес. VI, 1, 2.
[46] Гл. 22, 43, 46, 49
[47] Ер. II, P.G. 34, col. 421 С; 436 С. Ср. Бес. XLV, 2, Ibid. col, 785 D.
[48] Бес. XVII, 10.
[49] “Лавсаик,” гл. 98. Ср. гл. 8.
[50] Бес. VI, 1.
[51] “Лавсаик,” гл. 52.
[52] Ibid., гл. 86.
[53] Гл. 52, 83, 85.
[54] IV, 25; X, 3; 5; XVII, 12; XXIX, 7.
[55] V, 4.
[56] Бес. V, 4; XV, 15; XIX, 6; XXVI, 14, 15, XXX, 9, XL, 4, 6.
[57] “Лавсаик,” гл. 46.
[58] Ibid.
[59] Ibid., гл. 52. Ср. гл. 59.
[60] VII, 1; VIII, 3; ср. ХХХIII, 4.
[61] VII, 5; XV, 15.
[62] XXXVII, 4; XL, 2.
[63] Бес. IV, 15; V, 6; X, 1; XV, 14; XXV, 5; XL, 2.
[64] Предисловие, гл. 87.
[65] Гл. 145.
[66] VIII, 1; XV, 13; 14; XXXIII, 1.
[67] Гл. 59; 77.
[68] Гл. 21.
[69] Гл. 2.
[70] См. Архим. Киприан: “Антропология Св. Гр. Паламы.” Стр. 21 –22
105
[71] P.G. 34, col. 676 С.
[72] Epist. II; Бес. IX, 7; XI, 15; XVI, 13; etc.
[73] V. 6; ХХХП, 6.
[74] Гл. 43.
[75] Архим. Киприан: ор. cit. стр. 421–428.
[76] Бес. I, 1–3.
[77] Огл. IX, 1–3.
[78] Огл. XVI, 3, 18; XVII, 15.
[79] Огл. XVI, 22.
[80] Огл. XVI, 22.
[81] Огл. XVII, 36; ср. XVIII, 18.
[82] Бес. XXIX, 1.
[83] Огл. XVII, 36.
[84] Stiglmayr: “Sachliches und Sprachliches…,” стр. 53–56.
[85] “The Homelies of St. Macarius of Egypt” In “Journal of Theol. Studies,” vol. VIII, 1906, oct., стр. 86.
[86] Бес. V, 8–9; ср. ХII, 14.
[87] L. Villecourt, ор. cit.; Stiglmayr, ор. cit.; S. Flemming: “De Macarii Aegyptii scriptis quaestiones.” Gцttingen, 1909.
[88] Бес. XXVII, 17.
[89] Гл. XXV, 4. См. Архим. Киприан, “Евхаристия,” стр. 267–269.
[90] Огл. IV, 6; XV, 3.
[91] Огл. I, 2; III, 14; V, 6; VII, 13; XI, 4; XX, 6; XXI, 1.
[92] Огл. II, 11.
[93] Огл. II, 12.
[94] Огл. XII, 10.
[95] Бес. IV, 11.
[96] Бес. XVI, 1.
[97] Огл. XI, 10.
[98] Огл. IV, 7.
[99] Огл. XVII, 34.
[100] Огл. XI, 10; IV, 8.
[101] Огл. IV, 8; XV, 21.
[102] “О свободе Ума,” 11.
[103] Р.G. 34, col. 417 АВ.
106
Свято-Троицкая Православная Миссия
Copyright © 2001, Holy Trinity Orthodox Mission
466 Foothill Blvd, Box 397, La Canada, Ca 91011, USА
Редактор: Епископ Александр (Милеант)
(zolotoj_vek_pismennosty_k_kern.doc, 07-15-2001)
Edited by
Date
Е. М. 7-23-01
From: http://www.mrezha.ru/orthlib/Fathers/main.html
107
Document Outline